Эпитафия Георгия Акрополита императору Иоанну Дуке

Библиотека сайта XIII век

ГЕОРГИЙ АКРОПОЛИТ

ЭПИТАФИЯ ИМПЕРАТОРУ ИОАННУ ДУКЕ

1. Увы, увы, умер великий император ¹; увы, увы, знаменитый и могущественный Иоанн. Имя его [приводило] в страх и трепет врагов, а для нас было радостным и желанным. Увы, увы, ниспровергнута самая надежная твердыня ромеев, укрепленная более городских стен Семирамиды ², в которой все были защищены и ограждены от козней врагов. Мировой столп, который поднял власть ромеев на поднебесную высоту и сделал ее известной всем, покачнулся и разрушился. Исчез центр круга авсонов ³, из которого исходили соединяющие линии, побеждающие и дающие знание спасения и далеко отбрасывающие стрекала врагов, устремленные против нас. Погасло славное и светлое солнце, благодаря которому мы избежали камней преткновения ⁴, благодаря которому нам был приятен свет и при котором мы достойно совершали путь как днем. От него исходили приносящие радость лучи, освещавшие все земли ромеев, от которых мужество врагов покрылось пеплом. Его не смогло догнать тело луны и не смогла затмить хвастливость бесстыдных иноземцев, и как мрак не покрыл тучи, так козни коварных врагов [не затмили его дел].

2. Увы, увы, нужно мне прочесть погребальную песнь. О горе, сколь большое несчастье, увы, несчастье у нас. Упало высокое, с широкой кроной дерево, которое осеняло все во вселенной, что не согревалось солнечным жаром и не охлаждалось ледяными потоками. Итак, о присутствующие ромеи, достойны ли мы сами жить, после того как от нас ушел император, который указал нам смысл жизни или место жизни? Считаем ли мы, что живем, а в действительности умерли? Ибо существует смерть, которая [хотя и] не заметна в людях, а на самом деле существует и познаваема для лицезреющих, подобно тому как в мифе смерть превращает людей в камень и обнаруживается, что он (камень. — П. Ж.) не перестает плакать. Ибо скорбь обращает природу человека в камень и делает невосприимчивым ко всему другому, и он только ощущает скорбь и желает плакать.

3. Разве, о ромеи, этот могущественный и самый величественный из всех императоров, что когда-либо [жили] среди людей, разве он зарыт в землю и придавлен холодной плитой, сменив на нее самые драгоценные камни и жемчуга? Он был велик силой и несравненен умом, украшен многочисленными и величайшими победами, которые неисчислимы, как песок в море и (множество) звезд, победами, которые он одержал на суше и на море. От него бежал страшный италиец ⁵, его боялся воинственный перс ⁶, его страшился кровожадный житель Пеонии ⁷, Мисии ⁸ и Далмации ⁹, копья его пугались до гадирских границ ¹⁰, а клинка его боялись [даже] самые храбрые среди всех. Разве бесцельно он сделался вместе с другими добычей Харона и приносящего смерть меча? И [разве] не превзошла его боевая секира самого Плутона? Кто мне даст глас Стентора ¹¹, кто расширит мои уста и сделает их более вместительными, чтобы я сказал слово, достойное горя и соразмерное с величиной несчастья? Кто мне одолжит язык Гомера и речь Геродота, чтобы я мог хоть немного сравниться в слове с великими деяниями самодержца и причитанием слов уравняться с горем? Но это было бы невозможно [сделать] не только нам, столь неискусным в речах, но и весьма возвышенным в мыслях. Кто мне даст, подобно [219] Иеремии ¹², море слез и грохочущий отголосок стонов, чтобы я смог оплакать надлежащим образом самодержца?

4. Итак, нам следует, о священное собрание, и всем ромеям не только молиться с причитаниями по умершему императору, не только стенать или раздирать себе лицо, пе только рвать волосы или громко рыдать вперемежку со слезами, не только быть одетыми в черное в знак несчастья. Таким образом, следует совершить этот священный обряд не только так, нo как если бы он был святым (то следовало), чтобы мы умерли вместе с ним, извергнув души и явившись мертвецами, мы, которые прежде благодаря ему имели душу и жили. Поистине дела ромеев давно умерли, пораженные италийской болезнью, вследствие чего [латиняне] сразу, напав на царицу городов, бывшую главою всей ромейской державы, приступом подчинили ее своей власти. Итак, когда они действительно покорили царицу и пленили госпожу, то затем совсем без затруднений сделали все покорным.

И это в самом деле сделалось для ромеев общим несчастьем, непостижимым промыслом божьим, в который не смог вникнуть Павел, восхищенный до третьего неба и оттуда отведенный в рай ¹³. Вдруг божественный Иерусалим стал пустыней и, по словам пророка, сделался как шатер в винограднике ¹⁴ и как теребинт, с которого упали листья ¹⁵. Но бог призвал великого императора, я говорю о Феодоро Ласкаре, который выправил покачнувшееся судно ромеев и сел у кормовых весел, и благодаря богу и своим наиотличнейшим природным свойствам был провозглашен на это управление. Он действительно первый среди многих и великих противостоял...¹⁶непрерывным вторжениям и мужественно сражался с северными и северовосточными государствами ¹⁷. [Прошло] немного времени, и он передал власть ¹⁸ по наследству более сильному, вручив управление кораблем праведному и такому, которого он из многих испытал. Он получил по наследству совсем крошечное судно, которое вообще не считалось и не казалось ни вместительным кораблем, ни дромоном ¹⁹ или лодкой, но было столь крошечной лодочкой, которую, как справедливо говорилось, он расширил до такой величины, словно построил не тридцати-и сорокавесельные судна, знаменитые в древности или, точнее сказать, непригодные к сражению, но тысяче-и десятитысячевесельные корабли,

5. Но зачем я говорю метафорами и утомляю уши тропами, если можно ясно объяснить дела и представить их очам. Этот великий император, принявший царство от императора и родственника, получил в руки справедливый жребий и удел, а не отнял похищенное, то, что часто случалось со многими другими; он принял такое царство, которое вовсе не было достаточным, чтобы быть знаменитым, и не славное государство ромеев, которое по величине превосходило другие — ибо оно было сжато со всех сторон маленькими и легко очерченными границами и было окружено непрочными стенами, и то только на Востоке ²⁰, в то время как италиец грабил большую часть ее. Он, получив в удел вот такое царство и приняв в расчет, что царское достоинство не служит благу людей как предмет роскоши, и не есть повод к обогащению, и не побуждение к лености, но основа для больших сражений и для разумных трудов, битв и сопутствующих им наград, которые бог дает тем, кто неутомимо сражается за праведные дела. Размышляя об этом, он возвысился в мысли и уверился в расчете и среди не совсем необыкновенных дел сделал кое-что не маленькое, скромное и неблагородное, но мужественное и замечательное, такое, что не приходило на ум даже ранее жившим.

6. Когда италийцы были воинственны по природе и когда они очень гордились тем, что они совершили против нас, и когда сделались еще более воинственными и приобрели большую часть восточных земель, как мы сказали, — ибо им подчинился Скамандр, покорился и Адрамиттий и они продвинули лагеря вплоть до Пергама, сделались владыками областей Пиги и Лентиапы, исключая Лопадий, а кое-кто тогда иногда нападал и на Никомидию, видя, что все области вокруг они разделили [между собой] как подвластное ²¹, — когда в таком состоянии находились восточные [220] области, когда болгары захватили западные провинции, бывшие у нас ²², и когда ромеи восстали против справедливого ярма и рабства, но были покорены и порабощены ²³, как все знают, — когда именно таковы были дела, которые могли внушить нерешительность не только имеющим такую маленькую державу, какую он получил, но и людям, славным богатством, городами и войском, оп не испытал ничего, что свойственно человеку, не был приведен в уныние, не был напуган, не убегал в страхе от звериной природы италийца и весьма склонного к сражениям, подобно кабану, бросающемуся от меча, и не считал препятствием трусость, охватившую ромеев, но всесторонне обдумав все, он сам противопоставил себя одного всем и [выступил] против всех и, руководя делами, приветствовал сражение с италийцами и отверг мир как бесполезный; ибо справедливая война лучше плохого мира. Он считал неслыханной и присущей низменному духу мысль, что можно видеть своими глазами то, как прежняя держава и то, что ей принадлежало, была обрабатываема чужими и что чужие люди получали с нее плоды и считали своим участком.

7. С этого сражения ²⁴, в котором италийцы были разбиты, бог охранял справедливость и провозгласил начало его благородства и мужества. Ибо италийпы потерпели полное поражение и были побеждены в такой победе, видя которую, солнце радовалось. Что за солнечный свет тогда увидели ромеи, какую радость дня. Так они обратили в бегство чужеземцев, забрали все их вещи и привели их всех пленниками и связали захваченных канатами рабства, наполнились всевозможной добычей и всяческой радостью. Так это произошло: гордец — пал, поднявший брови — оставил свое хвастовство, была повержена гордость, а италиец явил пустую надменность и слабость.

8. И с этого времени мы были воспламенены и согреты, в то время как они лишились сознания и умерли, и он понемногу привел нас на вершины, которые не заслуживают презрения. Так оп изгнал италийца с ромейских земель и крепостей, устраивая за каждую из них жестокое сражение, как в разгаре зимы, когда часто идет дождь и земля покрывается снегом, когда даже вода замерзает из-за чрезмерного холода, а земледелец и пастух вынуждены совершенно бездействовать, и один запирается в жилище, а другой проводит время в пещерах, чтобы не смотреть на свет, так и в самой середине лета, когда каждый человек желает пребывать возле источников п в тени деревьев или охлаждаться искусственными овеваниями. Но он был неутомим, и тело его было адамантовое, невосприимчивое к различным свойствам погоды, и бесстрашен духом по отношению к движениям и нападениям врагов и нисколько не был обессилен в течение долгого времени и тяжелого труда. Он не выбирал время для сражения, но всякое время считал подходящим для того, чтобы рисковать собой за свою судьбу и сражаться за то, что ему было доверено на пользу богом, и то, что для другого было бы концом, для пего было началом, и то, что каждый, совершив, считал бы достаточным, оп воспринимал, как если бы ничего не произошло. Едва он ставил памятник победы в одном сражении, как находил повод к другой битве и другому сражению. И он тотчас же начинал бой, и блестели панцири, щетинились копья, выставлялись вперед щиты, и он, управляя ходом боя, сражался впереди многих и первым подвергался опасности. Он брал копье раньше других, его конь устремлялся и летел впереди остальных, и он разбивал своими руками врага; и снова победа, и снова великие трофеи.

9. Таковы были последствия его сражения, и такова слава его победы. Что же удивительного в том, если он, будучи таким, по мужеству, по уму и в том и в другом несравнимее с остальными, если он, такой выносливый в сражении, настолько увеличил границы ромеев: какова их величина и их размеры — пусть каждый ромей и чужеземец окинет взором и увидит. Получив в удел все восточные земли, оп освободил их от рук италийцев, и все они благодаря ежедневным трудам подчинились императору. И перс теперь возлюбил спокойствие, перс, который получает наслаждение от битв, быстро нападает, грабит и убегает. Теперь лук у него сокрушен, [221] стрелы разбиты и копье поломано, так как он много пострадал от частых столкновений и у него многие близкие обращены в бегство, а самые знаменитые убиты ²⁵.

Пусть моя речь пойдет о другой стороне, т. е. о западе. Кому когда-либо приходило на ум такое большое счастье и слава ромеев? Какой ум подозревал, что с нами случится такое благо? Весь запад пал под ноги императора, преклонил колена и считает повелителем. На западе с нами граничит трибалл ²⁶, и скорее всего не он сам, потому что пишется рабом и подчиняется императору, как слуга, и вынужден поставлять войско, как дань. С другой стороны, границы очерчивает мисиец ²⁷, но не сам он их очерчивает, потому что в действительности и он подчиняется этому императору. Немного дальше на запад находятся области, которые еще не подчинены императору, — я имею в виду области Пелопоннеса и Еврипа ²⁸, — а подчиняются италийцам и являются их владениями.

10. Именно таковы его доблестные деяния и таковы его успехи. Это побуждает ромеев петь погребальную песнь, заставляет рыдать и испускать слезы из глаз, подобно бьющему ключу, когда они вспоминают прежние несчастья и испытания, которых никто не надеялся избежать, когда они вспоминают последующие славные и блистательные дела, от которых к нам пришло процветание и столь великое счастье. Случилось то, что о нас все говорят как о превосходящих всех других по богатству, изобилию и удачам, что все враги обращены в бегство и отогнаны, и все считают, что самыми мужественными из всех людей являются ромеи, прекрасно обученные военному делу под командованием самого благородного воина и полководца и выученные не дрожать перед противником, а бросаться вперед на мечи, если в этом есть необходимость, сражаться не только за себя самих, но и быть самыми отважными среди всех других.

11. Так нужно ромеям оплакивать императора, и так следует оплакать нашего владыку. Необходимо и мне, о присутствующие, снова сделавшемуся оратором, мне, изощренному в произнесении речей, почтить владыку не [только] такими словами и не [только] так воздать должное за столь значительные благодеяния. Я имею в виду не общие и касающиеся всего народа благодеяния, от которых всем благо, я имею в виду не освобождение городов, не их возрождение или восстановление, изгнание врагов и покорение некоторых [из них], я имею в виду не освобождение и благополучие всех ромеев, для которых — позор быть в рабстве у врагов, я имею в виду не распространение или возвышение народа или как бы это кто-либо [другой] ни пожелал назвать. Я имею в виду не эти общие дела, но нечто другое и более для меня близкое. Ведь я получил от него возможность говорить и сделался таким, какой я сейчас, будучи вскормленным этим императором и воспитанным в науках благодаря его постановлениям. Следует, чтобы я говорил не такими словами, а возвеличил бы другими [словами] — не скорбящими, а хвалебными, не печальными, а прославляющими, не заставляющими орошать слезами лица, но делающими радостными слушающих. Так следует составить речь и так следует ему воздать, но время для таких слов прошло после случившегося. Ибо ранее это связывало мне язык, так что я не мог ни за что принести благодарность; но так он был прежде связан. Ныне же смерть императора развязывает его на горе и разбивает к несчастью оковы, и я, несчастнейший ритор, совершаю повествование глубоко скорбящим и опечаленным слушателям.

12. Но что я хочу сказать? Как я могу выразить величину несчастья, охватившего ромеев? Как я расскажу в речи о случившемся? Ибо если все войско оплакивает одного доблестного воина или полководца и скорбит о несчастье, то смерть столь великого императора и такого доблестного, бесчисленные победы которого и подвиги против врагов с трудом могли бы описать и некоторые большие, составленные мудрецами книги. И когда это несчастье случилось у ромеев, разве не каждый разразится бесчисленными воплями и не возрыдает из глубины, не испустит стон, не издаст крики сострадания, не будет раздирать себе ногтями лицо, вырывать волосы на голове и посыпать ее пеплом, рвать на себе одежду и надевать на себя рубища [222] и разве вся вселенная скорбно не возрыдает? Мы, обращаясь к истории, узнаем мировые беды, вселенские несчастья, всеобщие разрушения, происходящие страшные землетрясения и разверзание земли, выплескивание моря, потопление людей, а потом пожары величайших городов. Ибо всякая стихия — огонь, вода и воздух, вышедшая из естественных границ и преступившая обычные порядки, поражает человека. Совершались наводнения и у других народов, и случалось, что и мужчины продавались в рабство, и женщины с грудными младенцами видели день рабства, а у некоторых случались и проливные дожди, после которых все затоплялось. Это все страшная, действительно, крайне тяжелая и самая мучительная естественная смерть. Природа знает, что происходящее не ново: эти потрясения стихий похожи на беспорядочную игру или призрачную судьбу.

13. У людей часто случаются из-за этого катастрофы — одни с большим количеством людей, другие — с меньшим. Но ничего нет печальнее, чем гибель вождя, опытного в управлении, прекрасного во всем — по облику, по силе, мужеству, справедливости и уму, а кроме всего — по благородству и кротости, что заставляет подданных считать владыку вместо отца. Но [основная] черта его мужества, непреклонности, выносливости и крепости, словно квадрат, — страстность духа или огня, когда призывает время и когда настает крайний срок; и в соответствии со всем этим [находятся] его свойства ума, который превосходил все добродетели или, лучше сказать, который представлял добродетели, являлся и назывался добродетелью. Из всех этих черт, что присущи нам и что дает время, вырисовываются [его] характер и свойства. Так как мы вспомнили благородство и кротость, то в этом месте речи у меня выступают слезы, когда я вспоминаю его сострадание к оступившимся, и я думаю, что все на этом месте [еще] больше будут плакать. Вспомните. Погиб ли какой-либо человек даже из-за очень большой вины перед самодержцем? Перед таким императором, который в короткий срок сделал всем известной державу и превзошел [всех], будучи удивительным и невиданным. Разве известно кому, что кто-либо умер насильственной смертью от него, я уже не говорю о небольших или незначительных проступках, но даже и из-за весьма злорадных и коварных восстаний?

Самое последнее и самое первое из зол — государственный переворот. Но тот, кто замышлял восстание против него, был сразу схвачен. О справедливость и добродетель! Кто и против кого! И кто бы ни был тот, который злодейски задумал козни, если только он ел хлеб, пил воду и назывался человеком, то он, как я говорил, сразу же схваченный, немедленно был помилован: с обрезанным носом, отрубленной ли рукой и, самое большое, выколотыми глазами. Но такое наказание было главному [зачинщику], другие же из свидетелей не познали гнева, не претерпели злобы, но тотчас же справедливо были освобождены ²⁹. И это случалось не один раз, не два, а часто ³⁰. И он действительно отпускал грозных злодеев и убийц, готовивших для него гибель, которым он больше всего делал добро и которым давал бесчисленные дары, но бог прекрасно воздал им за их замыслы. Император миловал, потому что видел, что он защищается богом, который один наказывает неизлечимыми и долговременными болезнями и внезапной смертью того, кто имел все время здоровое тело. Другого же, подобно многим, участвовавшим в сражении, он оставляет одного и делает его целью для стрел ничтожного человека. Короче говоря, он всех их погрузил в недра земли. Так бог воздает надеющимся на него, и они через некоторое время будут освобождены от этих обвинений.

14. Кто [другой] мог бы похвалиться такой славой его мягкости и кротости? Разве что самый кроткий Давид — так он был милостив. Я думаю, что только он превзошел бы его одного. Ведь кое-кто совершал [против него] довольно враждебное, вплоть до обращения с дурными словами или с обычными укорами. Он сносил и более грубые слова, высказанные говорящим резко, и считал их пустой болтовней, переносил беспорядочные козни, зная, что бог воздаст кротостью кротким и человеколюбием человечным. Таково было его свойство мягкости, таково доказательство [223] приветливого сердца, которым бог наслаждается, а каждый подданный радуется.

15. Я же, присутствующие и собранные несчастьем ромеи и приготовившие скорбную песнь, приведен в замешательство от многих и великих доброт повелителя, бездны доблестей и бесчисленного множества наград за мужество. Я совершенно не способен это описать, я хочу только рассказать кое о чем из его великих деяний и сказать о какой-то части его благородства, но в обоих случаях меня встречает бесконечность [его дел] и то, о чем другой бы мог сказать многое, я не могу' выразить. Безмерное половодье [его дел] обнаруживает недостаток слов; точно так же, как в сосудах с узким горлом, когда вода действительно льется непрерывно, она не находит доступа [в горло сосуда]. Так случалось и с некоторыми великими событиями, которые превосходили написанное в бесчисленном количестве своим естественным величием. Императором Титом ³¹ восхищаются, когда он во время засухи в присутствии всего войска слезает с коня и, протянув руки к небесам, говорит: «Пощади эти руки, боже, которые не проливали человеческую кровь, и пошли дождь на землю» ³². И тотчас на них хлынул дождь. Хвалят и Иосифа ³³, сына Израиля, который сделался кормильцем Египта, заботился и принимал меры о будущем. Я же думаю, что руки нашего императора были бы более пощажены богом. Ибо правление Тита ограничивается небольшим отрезком времени, а его (Ватаца. — П. Ж.) правление продолжалось немалый срок, и за все это время он не сделался виновником пролития человеческой крови, и не было ни одного на земле человека, убитого его руками. Таким образом, если бы он только пожелал, он не только бы заставил пролиться дождь из туч, но разбил бы скалу, заставил бы вдруг пролиться воду и шел бы по морю, как по твердой и сухой земле... Насытились, как войско Моисея ³⁴. Он, подражая Иосифу, изображал кормильца не ради алчных доходов. Ибо он многим делал дары безвозмездно и всегда к ним испытывал сострадание.

16. Так он открывал человеколюбие и милосердие души всем, а более всего увечным и изнуряющим тела, слезы которых сделались для него очистительным омовением и очищением от телесной нечистоты. Чем удивительно и исключительно деяние Ноя? Разве не спасением ковчега во время вселенского потопа? А у него разве ковчег не больше и не удивительнее: вся земля ромеев была спасена из всемирного и уносящего все водоворота. И разве у него чистые, законные порождения не превосходят по числу нечистые; разве он не превратил одновременно множество нечистых в чистых; разве он не спас их от потопа телесного, а тем более от духовного? Разве вы не видите великое множество скифов? Он их сам освободил от ожидаемого бича врагов и снял позор с души крещением в купели. И они теперь овцы Христа, прежде бывшие волками, приведенные ради спасения на злачные места под власть первого и главного пастыря Христа, и собаки лаяли во время движения их животных по уделу владыки ³⁵. Разве это не достойно удивления? Разве это не похоже на знамение и чудеса Моисея, через которые бог был прославлен? Кто будет оплакивать дела иудеев, народ который крепко держится древних заповедей и присваивает себе тень и букву? Он же легко и быстро против всякого ожидания привел к благодати и истине всех, убедил словами не верящих в чудо и укротил дарами людей со злобными мыслями, и не только с презрением отказался от ежегодных больших податей, но, кроме того, давал многочисленные подарки.

17. Если бы кто-либо захотел прославить это, то ему бы не хватило десяти языков, которыми, как богатством, обладал поэт. Я же думаю, что если бы я имел сто или более языков, то все равно я не смог бы по достоинству его прославить. И это так, если кто-нибудь говорил трудное и почти невозможное похвальное слово. Мне же предлагается не слово восхваления, а, напротив, [слова] жалоб и сетований. Ибо мы пришли не восхвалять, а собрались вместе, чтобы оплакивать словами. Конечно, необходимо петь погребальные песни и оплакивать повелителя. Но разве, о народ [224] ромеев, наш обычай всегда и везде оплакивать не имеет времени для прекращения горя? Почему не оставить слово радости в душе, не источать по каплям некоторую росу удовольствия в сердце, если у всех пресыщение, как представляется на деле и в действительности? И если [пресыщаются] радостью, то гораздо больше печалью. Но как бы это сделать — кто может сказать? Или мы забудем такую великую беду? А если вы в этом сомневаетесь, то я сам предложу решение. Ибо я утешу ваше страдание, сделаю несчастье более легким, приготовлю вам напиток духовного руководства, подмешав к нему утешение. Это то самое известное снадобье в поэме, которое Елена, дочь Тиндара, получила от некоей египетской женщины. «Вот, — сказала она, — если кто выпьет когда-либо случайно это [снадобье], то жало скорби целый день не поразит его сердце, даже если отец, мать и брат будут лежать мертвые перед его глазами» ³⁶. Действие, которое оказывает снадобье, знают Гомер и те, которые восхищаются его творениями. Я же, о ромеи, зная, что вы все испили море случившихся с вами страшных бедствий, погружались в море несчастий или уносились течением, сам могу вас привести к отдыху и приготовить вам снадобье, которое заставит прекратить у выпивших его не на один день душевную боль, как об этом говорится в песне, но на все времена и на все время жизни, отмеренное для каждого из живущих.

18. Может быть, вы ищете снадобье и думаете, что это такое? Это слово. Речи являются снадобьем для разумных, как травы для тел. Это не ново и знакомо вам, даже если об этом рассказывается по-новому. Вы, ромеи, считаете, что император умер; он же не умер, а снова живет. Да разве вы не понимаете этого и не можете сообразить, как это произошло? Император действительно живет среди нас. Я говорю не о жизни, свойственной разумному духу, в отношении которого все умершие не умерли, я говорю о жизни здесь, видимой взорами. Или вы не видите императора, глядя на его сына? Разве это не он сам? Разве он не сходен с ним телесными признаками и не равен душевными качествами? Разве он не является его одушевленным образом, изображением его природы? Разве он не управлял совместно с отцом с самого рождения, не был вместе с ним за рулем их мирового судна, не держал вместе с ним бразды правления вселенской колесницей и не доводил до конца сражения? И он теперь наш император, а поэтому следует не только оплакивать, но и следует радоваться, [хотя это] и необычно.

Таким образом, тот (Ватац. — П. Ж.) упрочил нашу державу, увеличил наши владения до теперешних пределов, и сделал каждый из дней благоприятным днем, но он не смог противостоять отделению души, когда от естественных причин ослабла ее связь [с телом], и передал власть и державу именно этому сыну, прекрасному на вид и еще более прекрасному духом, короче говоря, самому высшему по доблести, и дела пошли так, что смена правления для подданных [прошла] почти незамеченной. Разве это не большая причина для радости, чем для печали? Ибо народная мудрость [говорит], что умерший муж является в добром и прекрасном сыне и не умирает.

19. Радуйтесь же, племя ромеев, радуйте и веселите души, доставляйте удовольствие сердцу ласковыми словами. Нам на радость достался такой император — я смело скажу слово, — который никогда не доставался ромеям. Теперь у ромеев действительно есть надежда, что процветание будет увеличиваться и возрастать радость. Теперь радость будет вселенской и прочный мир будет пребывать на земле, мир среди иноземцев и мир среди коренных жителей, когда все будут мирно жить и каждому будет достаточно своего. Не будет один обижать другого, не будет грабить ближнего. Ибо каждый, согласно пророчеству, будет отдыхать под своей пинией ³⁷. Никто не будет скрыто решать, и устойчивость весов справедливости не-будет связана с тяжестью золота. Он знает, что произнесет неподкупные слова в решениях, сделается опорой справедливого разбора дела, несгибаемым к несправедливости. Практор не будет обирать земледельцев, а закон не будет опустошать дома бедняков. Ибо он знает другие законы, которыми [225] будут спасены подданные. Он даст власть над областями не наглым или глупым, а самым справедливым, не необузданным, а самым человечным, чтобы не грабитель и губитель завладел властью, [тот], для которого пища — горе людей, а питье — их слезы и который наслаждается бедами ближнего, радуется грабежам и опьяняется в душе, используя время своей власти, а чтобы муж почтенный, самый справедливый, самый радушный и имеющий страх божий был бы избран на руководство делами, [тот, кто] украшен совестью, увенчан образованностью и держится справедливости и истины.

20. Он только что сделался императором не благодаря [умению] верховой езды или искусству стрельбы из лука, не благодаря [умению] метко бросать дротик или красиво потрясать копьем, не благодаря [умению! ловко выставлять щит и не благодаря некоторым более быстрым, но мало достойным движениям, которые раньше считались забавами, хотя и достигли совершенства, но благодаря речам, книгам и своей философии, а также наукам и самому высокому знанию из существующих. Необходимо, чтобы все это сделалось известным. Ибо кто-то из самых древних ученых сказал ³⁸, что тогда города избежат бедствий и благо будет обитать в них, когда правители будут заниматься философией или будут править философы ³⁹. В нем сошлось то и другое: и император, который любил философию, находится у власти, и тот, кто стал философом, является могучим императором. Разве вы не видите, что он более славен, чем гомеровский Агамемнон, который возвышался, Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный, станом — Арею, грудью — Посейдону? ⁴⁰ Я бы сказал, что он не подобен царствующему мужу, но, как и Пифия ⁴¹, я сомневаюсь: назвать ли его богом или человеком, и все-таки я отдаю предпочтение тому, что он есть бог и называется им. Он становится богоподобным из-за мудрости, точно так же, как является императором по знатности, по природе мышления, по доблести и по [своим] превосходнейшим делам.

21. Таким образом, если мы решили оплакать повелителя, как некий столп ромеев, поднявший их дух на вершину, так вот вам другой столп, и, может быть, огненный столп, ведущий новый Израиль в обетованную землю ⁴², где текут молочные и медовые реки, из которой мы были жестоко выброшены. Тот был как бы башня, внутри которой спасаются и укрываются от опасности, но вот более укрепленная и надежная башня. Дайте мне сказать правду. Отец не рассердится, если назвать более славным именем его сына, который известен как выдающийся в делах. Уже давно отец провозгласил его лучшим из всех людей и даже [лучше] самого себя. Меня убеждает в этом утверждение императора, и об этом свидетельствует ясность относительно [выбора] императора. Так как у вас имеется достоверное известие об этом, а не какое-либо предсказание, то пусть в моем слове будет связь с прежними делами. Будем ли мы искать дерево, что все укрепляет и поддерживает, под которым бы мы прятались от горестей? Ибо вот другое и более славное дерево, покрытое многочисленными зелеными листьями и созревшими плодами, готовое к предстоящей уборке. Мы будем отдыхать в его тени, мы будем страстно желать, чтобы он был неким побеждающим и притягивающим центром в круге; и вот вам более определенный центр, который может переходить из одних кругов в другие, гораздо большие, до бесконечности. Мы считали умершего как бы вселенским солнцем, и мы знали, что освещаемся его лучами, но вот уже и другое, более яркое и ясное солнце озаряет лучами знания не тольк» земли ромеев, но и все пределы ойкумены. Если мертвого мы будем оплакивать с сочувствием, то живому будем радоваться с большей любовью. Если того мы будем оплакивать умеренно и милостиво, то этого будем жаждать более желанно. Таким образом, о ромеи, мы не лишились ни одного из прежних благ, более того, мы получили их лучшими, и более славными и мы перешли от процветания к еще большему процветанию.

(пер. П.И. Жаворонкова)
Текст воспроизведен по изданию: Эпитафия Геогргия Акрополита императору Иоанну Дуке / Византийский временник т. 48 М. 1987