2. Венецианская республика была независимым и самостоятельным государством.
Джордано Бруно не раз говорил о Венеции как о самом мудром государстве, единственном в Европе, установившем в своей политике независимость правительства от церкви.
В комедии “Подсвечник” он говорит: “Кто завоевал и удерживает столько прекрасных областей в Истрии, Далмации, Греции, в Адриатическом море и Цизальпинской Галлии? Кто украшает Италию, Европу и весь мир такого рода республикой, подобной которой не было никогда и нигде? — Мудрый венецианский совет” (Ит. соч., т. III, стр. 115).
Это была буржуазная республика. Во главе управления стояла родовая буржуазная знать, купцы, банкиры.
До половины XVI в. Венеция подавала пример веротерпимости, объясняемой экономическими интересами правящей буржуазии и ее международными торговыми и финансовыми связями. Магометане, иудеи, лютеране могли безбоязненно приезжать в Венецию, торговать с ней, вести коммерческие дела, не подвергаясь преследованиям.
С половины XVI в. в Венеции начинается поворот к реакции, связанной с ее общим экономическим упадком. Инквизиция протягивает руки к Венеции. Папская власть оказывает давление на ее правительство, все настойчивее предписывает венецианской инквизиции вести преследование представителей передовой мысли и не допускать печатания их книг.
Венецианская инквизиция не была непосредственно подчинена папе. Однако он имел при ней своего представителя, апостолического нунция, входившего в состав трибунала. Председателем трибунала был один из членов Совета Мудрых. Без него инквизитор не смел открывать судебные заседания.
Трибунал инквизиции заседал во дворце дожей. Заключенные помещались “под свинец” или “в колодец”. Часть тюремных камер была устроена под крышей дворца, сложенной из свинцовых листов. Летом там было нестерпимо жарко, зимой — невыносимо холодно вследствие теплопроводности свинца.
Имеется точное указание, что Джордано Бруно был помещен в камеру под свинцовой крышей.
3. Инквизиционное судопроизводство внимательно изучено французским историком Ш.В. Ланглуа (“Инквизиция по новейшим исследованиям”. Пер. под ред. Н. Сперанского, М., 1903). Вопрос о том, подвергся ли пыткам Джордано Бруно, имеет такой же характер, как вообще вопрос о применении пыток инквизиторами. Современные апологеты инквизиции, пишет Ланглуа “ставят своей задачей доказать, что палач вовсе не играл сколько-нибудь значительной роли в инквизиционном суде. В доказательство этого они ссылаются на то, что дошедшие до нас судебные отчеты инквизиции почти никогда не поминают про пытку. Такое молчание, как известно, само по себе ровно ничего еще не доказывает” (стр. 57—58).
4. Город Нола расположен в 24 км к северо-востоку от Неаполя и в 34 км к юго-востоку от Капуи. Нола находилась в области Кампаньи, входившей в состав Неаполитанского королевства, принадлежавшего Испании. Джордано Бруно родился в небольшом поселке у Нолы, на склонах горы Чикала.
5. В тексте оригинала профессия отца Джордано Бруно обозначена словом “солдат”. Военные-наемники (что и означает слово “солдат”, взятое с немецкого) могли быть и рядовыми и офицерами. Документы дают довольно полные сведения о семье Джордано Бруно. Его отец (умер между 1587 и 1591 гг.) служил знаменосцем в корпусе конных королевских жандармов, куда принимали только дворян. Можно думать, что он был довольно образованным человеком. Его другом был поэт Тансилло.
6. О Теофило да Вайрано Джордано Бруно сохранил теплые воспоминания. Это был преподаватель по всем предметам в учебных заведениях для подростков. До Неаполя он жил во Флоренции. Позже переехал в Рим, где умер в 1576 г. О каком уроженце Салерно говорит Джордано Бруно, не вполне ясно. Вероятнее всего, это Джироламо Балдуин из Салерно. Он издал несколько книг по философии, в том числе изложение философии Аверроэса. В Салерно он читал логику и философию в местном учебном заведении, носившем название “гимназии”.
7. Культ святых сатирически изображается в комедии Джордано Бруно “Подсвечник”. Здесь собран богатейший фольклор, относящийся к местным святым и их почитанию. Культ святых и реликвий нигде не достиг такого развития, как в Неаполе. Джордано Бруно подобрал всевозможные заклятия, имена неаполитанских святых, не встречающиеся ни в каких святцах, например Ракказелла, Скоппетелла, Тампорина, Фрегонио, Пьянторио, Манганелло.
Джордано Бруно отмечает, что религиозный культ неотделим от почитания статуй, икон и т. д., ибо отвлеченные идеи о духах обычно не усваиваются народным суеверием, требующим наглядности и материальности предметов поклонения.
8. Песнопения о семи радостях богородицы и пяти ее скорбях, издававшиеся в XVI в., отличались крайними бессмыслицами. Инквизиция неоднократно запрещала их. Не меньшим количеством нелепостей характеризуется издание житий святых отцов, к которому (вероятно, в насмешку) отослал Джордано Бруно послушника. Сборник житий, составленный доминиканским монахом Яковом Ворагином под названием “Золотая легенда”, переполнен двусмысленностями и скабрезными анекдотами .
9. Портовый город Ноли в Северной Италии находится в 48 км к юго-западу от Генуи и в 14 км от Савоны.
10. “О сфере” называется утерянный трактат Джордано Бруно, один из самых ранних. Трактаты о сфере содержали обычно начатки элементарной астрономии.
11. “О знамениях времени” Джордано Бруно нигде больше в тo время не упоминается. Мы не имеем никаких указаний о содержании этой работы.
12. Галеаццо Караччоли маркиз де Вико принадлежит к числу выдающихся итальянских протестантов. Он жил в Неаполе и занимал важный пост при дворе испанского вице-короля. Его переход в протестантизм в 1551 г. был связан с движением против испанского владычества в южной Италии. В 1579 г. Галеаццо Караччоли было уже около 63 лет. Он стоял во главе общины итальянцев-протестантов в Женеве.
13. Джордано Бруно довольно подробно описывает обычную одежду горожанина.
14. Обязанности исправителей первых оттисков в типографии были гораздо шире, чем функции современного корректора. Это — редактор, отвечавший за содержание печатаемой книги. Такая работа поручалась обычно серьезным ученым. Например, такого рода трудом занимался Михаил Сервет, сожженный в Женеве Кальвином.
15. Некоторая неясность в словах Джордано Бруно заставляла полагать, что он провел в Женеве лишь два месяца. На самом деле известно, что, прибыв в Женеву в апреле 1579 г., он два с половиной месяца работал в типографии и, кроме того, с 20 мая состоял при университете, где, не имея обязательного курса, преподавал в кружке студентов факультативно. Покинул Женеву в конце того же года.
16. Николо Бальбани — доктор церковного права. С 1551 по 1587 г. был настоятелем итальянской протестантской церкви в Женеве. Ему принадлежит биография Галеаццо Караччоли.
17. Эта фраза в оригинале протокола зачеркнута. Из указаний, рассеянных в других сочинениях Джордано Бруно, можно заключить, что причиной его отъезда из Тулузы был объявленный им диспут, во время которого реакционная часть профессуры и студентов помешала ему говорить. Гражданская война началась вблизи Тулузы в июне вследствие похода короля Наваррского Генриха на север против герцога Генриха Гиза на поддержку Генриха III.
18. В течение шестнадцати лет (1576—1592) Джордано Бруно не выполнял никаких религиозных обрядов и оставался, таким образом, вне религии. В глазах католической церкви такое поведение равнялось открытому безбожию. Большой смелостью было признание в этом перед инквизиторами. Данный факт удваивал тяжесть предъявленных к Джордано Бруно обвинений. Инквизиция руководилась правилом: кто находится в общении с еретиками — держится их религии или не имеет никакой религии.
19. “О тенях идей” — первое, дошедшее до нас, и вообще первое философское произведение Джордано Бруно. Содержание этой небольшой книги выходит за рамки учения о памяти и излагает теорию познания. Основой бытия Джордано Бруно считал вселенную, бесконечную в пространстве и во времени, и заключавшую в себе все противоположности. Познание отражает природу, но природа существует лишь в развитии, многообразии и изменчивости, тогда как познание схватывает ее в неподвижных идеях.
“В материи, или природе, в естественных вещах, во внутренних и внешних ощущениях, тень существует в движении и изменении. Но в интеллекте и в памяти, следующей за интеллектом, она находится в покое” (“О тенях идей”. Лат. соч., т. II, ч. 1, стр. 23).
20. Первое пребывание Джордано Бруно в Париже на самом деле продолжалось с конца 1581 г. до начала 1583 г.
21. Мишель де Кастельно (1520—1592) — посол короля Генриха III при дворе королевы Елизаветы. В молодости он участвовал в итальянских войнах, затем выполнял дипломатические поручения в Шотландии, Германии, Савойе, Нидерландах и Риме. В 1621 г. были опубликованы его мемуары, охватывающие период с 1559 по 1570 г. Он был врагом Католической лиги, горячим сторонником веротерпимости. Свои мемуары он заканчивает горячим призывом против жестокостей инквизиции и религиозных войн. Он был отстранен от должности посла еще в декабре 1584 г. По пути во Францию он, вместе с Джордано Бруно, был ограблен и потерял все свое имущество. После убийства Генриха III он лишился положения в обществе и умер в крайней бедности. Джордано Бруно в Лондоне находился в его свите или был его секретарем, получил благодаря ему возможность печатать в Лондоне свои итальянские сочинения и познакомился с передовыми писателями Англии.
22. Альбериго Джентили (1552—1608) — уроженец Анконы, юрист, автор труда “Право войны”. Он принадлежал к числу итальянских протестантов-эмигрантов. Во время пребывания Джордано Бруно в Оксфорде он преподавал там юриспруденцию. В Саксонию А. Джентили прибыл с английским посольством.
23. По отношению к гуманистам Климент VIII проявлял крайнюю жестокость. С другой стороны, он использовал ряд ученых, хотя бы внешне подчинявшихся церкви. Его секретарем был гуманист-писатель Чезальпино, имевший репутацию скрытого атеиста. Управление типографией Ватикана было поручено гуманисту Альдо Мануцио. Эти факты могли внушить инквизиторам веру к словам Джордано Бруно, что он рассчитывал получить прощение от папы, “любящего способных людей” т. е. гуманистов.
24. Составленный самим Джордано Бруно список его книг и рукописей не сохранился. Инквизиторы знали очень небольшую часть его книг еще меньшую часть имели в руках, а к началу допроса не могли прочесть ни одной работы. Из отрывочных указаний в допросах можно что они в ходе процесса познакомились с двумя книгами: “Пир на пепле” и поэмой “О монаде, числе и фигуре”.
25. Мы переводим: “О знамениях Гермеса, Птоломея и др.”. Дословно: “О печатях Меркурия — Птоломея и других”. Учение Гермеса Трисмегиста (трижды великого) представляет собой сборник произведений магическо-астрологического характера неизвестного автора II в. до н. э,, пользовавшийся популярностью еще в средние века. Гермес — то же самое, что и Меркурий.
26. В трактате “Свод метафизических терминов” Джордано Бруно устанавливает различие философии и религии.
“Богословская вера есть достоверность некоторых первых начал, считающихся самоочевидными (хотя и непостижимых никаким разумением), так как они изложены высшим разумом, который не может ни обманывать, ни обманываться. Философская же вера есть уверенность в том, что открывается глазам и чувствам на основе некоторых первых начал...” (Лат. соч., т. I, ч. 4, стр. 71).
Там же Джордано Бруно дает следующее определение философии и богословия в их различии и противоположности: “Богословская вера отличается от философской тем, что вторая принимает человеческое существо, выполняющее свои задачи посредством естественных средств, тогда как первая ведет сверхъестественными средствами к сверхъестественной цели, если только в этом деле имеется божественная истина, а не обман под вымышленными именами людей и демонов”.
27. Стоял ли Джордано Бруно в своих показаниях перед инквизиторами на средневековой точке зрения двойственности истины, обоснованной Аверроэсом? Думал ли он, что можно считать одинаково верными два противоположных мнения — одно научное, другое религиозное?
К. Бартольмес посвятил ряд страниц своего труда о Джордано Бруно выяснению этого вопроса.
“Он считает невозможным, чтобы одна и та же вещь могла быть одновременно истинной и ложной. Существует, по его мнению, единая и единственная истина, непогрешимая в силу своей очевидности. Она есть не что иное, как сама сущность вещей, само бытие. Долой компромиссы, долой отговорки! Долой софизмы, которые предлагают обществу одно учение, а для посвященных берегут учение прямо противоположное. Позор философам, терпящим постановку вопроса: какая из двух истин истинна? Позор тем, кто серьезно повторяет изречение Кремонини: “Между нами — как вам нравится: вне — как требует обычай”. Все увертки, при помощи которых спасали себя Помпонацци и Франческо Цорци, казались Джордано Бруно трусостью” (Сh. Вагtоlmess. La vie et les travaux de Giordano Brano, v. II, Paris, 1847, p. 19—20).
28. Джордано Бруно отождествляет бога с природой. Иногда он называет природу божественной. Когда этот эпитет отпадает, остается природа, сама в себе заключающая свою причину.
“Нельзя допустить бытия формирующего начала, сходящего свыше, дающего порядок, привносящего фигуру извне.
Искусство во время творчества рассуждает, мыслит. Природа все творит безгранично быстро, без рассуждения. Искусство имеет дело с чуждой материей, природа — с собственной материей. Искусство находится вне материи, природа — в самой материи. Даже более того: она сама есть материя.
Таким образом, материя творит все из своего собственного лова. Она сама есть свой внутренний мастер, живое искусство, изумительное умение, наделенное мыслью, сообщающее действие своей материи, а не чужой. Она не медлит, не размышляет, не рассуждает, но все творит свободно из себя, подобно огню, который сияет и сжигает, подобно свету, свободно несущемуся в пространстве” (“О безмерном и бесчисленном”. Лат. соч., т. I, ч. 2, стр. 312).
В трактате “Объяснение физических книг Аристотеля”, опубликованном впервые в 1891 г., Джордано Бруно, вообще отбрасывает идею бога, хотя бы и совпадающего с природой, и подчеркивает свою близость к античным материалистам.
29. Отстаивая взгляды о бесконечности вселенной и бесчисленности миров, Джордано Бруно отмечает, что они уже выдвигались в античной философии. В диалогах “Пир на пепле” он говорит: “Различие тел в эфирном пространстве было известно Гераклиту, Демокриту, Эпикуру, Пифагору, Пармениду, Меллису, как это очевидно из тех фрагментов, которые имеются у нас. Из них явствует, что они признавали бесконечное протяжение, бесконечное пространство, бесконечную материю (selva), бесконечную вместимость бесчисленных миров, подобных этому миру” (Ит. соч., т. I, стр. 111),
30. Философия Пифагора, или пифагорейская, в устах Джордано Бруно означает то же самое, что коперниканское учение. Церковь осудила и внесла в список запрещенных книг сочинения Коперника как пифагорейские.
Научные понятия, которыми пользовался Джордано Бруно, существенно отличаются от современных. Он часто вынужден был излагать свои воззрения в оболочке терминов, чуждых им или прямо противоречащих. Лишь самое тщательное сопоставление его сочинений, где при помощи различных, часто аллегорических и иносказательных выражений излагается одна и та же основная мысль, позволяет понять основу его философии.
31. Джордано Бруно почти дословно излагает мысль, выраженную в диалогах “О бесконечности, вселенной и мирах”: “Я говорю, что бог весь бесконечен (tutto infinito), потому что он сам по себе исключает всякие границы и каждый его атрибут един и бесконечен; и я говорю, что бог всецело бесконечен (totalmente infinito), потому что весь он находится во всем мире и в каждой его части бесконечно и всецело в противоположность бесконечности вселенной, которая находится всецело во всем, но не в тех частях, которые мы в ней можем воспринять, — если только в отношении бесконечного можно говорить о частях” (Ит. соч., т. I, стр. 298).
Выражение: “Природа есть тень и след божества”, представляет собой метафорическое видоизменение философской формулы Джордано Бруно: природа есть отражение материи в ее движении и многообразии. Джордано Бруно называет богом вселенную, материю, но чаще всего — природу. Субстанцией он считает материю. “Материя есть вся субстанция вещей. В вечном кругообороте она в целом и повсюду объемлет все непрерывным движением” (“О монаде, числе и фигуре”. Лат. соч., т. I, ч. 2, стр. 344). Отсюда вытекает, что “одна и та же материя, одна и та же сила, одно и то же пространство, одна и та же причина, одинаково и повсюду действующий бог и природа” (“О безмерном и бесчисленном”. Лат. соч., т. I, ч. 1, стр. 235). В “Своде метафизических терминов” дается такое определение: “Природа либо есть сам бог, либо божественная сила, открытая в самих вещах” (Лат. соч., т. I, ч. 4, стр. 101).
В основе природы лежит материальная субстанция, природа есть конкретное проявление субстанции. “Бог есть субстанция, универсальная в своем бытии, субстанция, которою все существует, он есть сущность — источник всякой сущности, сущность, от которой все обретает бытие и которая близка любому бытию более, нежели на то способна собственная форма и природа этого бытия. Ибо подобно тому, как природа есть для всякого основа его бытия, так более глубокой основой любой природы является бог” (там же, стр. 73).
Чаще всего цитируются слова Джордано Бруно: “Ты знаешь, что животные и растения — это живые творения природы, а природа, как тебе должно быть известно, не что иное, как бог в вещах” (“Изгнание торжествующего зверя”. Ит. соч., т. II, стр. 186).
32. Богословское учение о мистическом познании бога Джордано Бруно считал бессмыслицей. По его мнению, истина совпадала с бытием. Он был убежден во всеобщей познаваемости природы. На этом он основывал идею всемогущества человеческого разума. Область непознаваемого он относил к религиозным вымыслам.
Обращаясь к инквизиторам, Джордано Бруно указывает, что есть другой способ толкования бога, но не высказывает своего отношения к религиозному богопознанию. В поэме “О безмерном и бесчисленном” он называет вещи своими именами:
“Мы создаем иное представление о воле бога, чем негодяи и глупцы. Мы считаем нужным прилагать к богу самые возвышенные и достохвальные понятия, наиболее отвечающие его природе. Мы считаем кощунством искать бога в крови какого-то прохвоста, в обрезанном мертвеце, в пене на губах припадочного кликуши, под содрогающимися ногами висельника, в мрачных тайнах презренных колдунов. Нет, наоборот, мы ищем его в нерушимом, непоколебимом законе природы, в благочестии души, хорошо усвоившей этот закон, в сиянии солнца, в красоте вещей, созданных нашей матерью-природой из своего лона, в правдивом ее образе, который воплощают лики бесчисленных живых существ, сияющих на безграничном своде единого неба, живых, чувствующих, мыслящих, восхваляющих великое прекрасное единство” (Лат. соч., т. I, ч. 2, стр. 316).
Перевод этого места, как и других отрывков из философских поэм Джордано Бруно, мы даем свободный. Точный перевод невозможен. В поэмах, написанных гекзаметром, встречается много латинских новообразований, неправильных грамматических форм, неупотребительных окончаний слов. Типографские опечатки и произвольная пунктуация также затрудняют понимание того, что хотел сказать автор.
33. Это место в показаниях Джордано Бруно принадлежит к числу самых темных и туманных.
С наибольшей полнотой и глубиной учение Джордано Бруно о единстве изложено в пятом диалоге книги “О причине, начале и едином”. Сущность учения Джордано Бруно о монаде заключается в утверждении единства природы. В диалогах “О героическом восторге” он говорит: “Амфитрита, источник всех чисел, всех видов, всех причин, — это МОНАДА, истинная сущность бытия всего; и если ее нельзя видеть в ее сущности, в абсолютном свете, то она видна в своих порождениях, подобных ей, представляющих ее образ: ибо от монады, которая есть божество, происходит та монада, которая есть природа, вселенная, мир” (Ит. соч., т. II, стр. 473).
В божественности, или материи, Джордано Бруно видел единство материи, духа, жизни, мысли — единство противоположностей. “Глубокая магия заключается в умении извлечь противоположность, найдя сперва точку единства” (“О причине, начале и едином”. Ит. соч., т. I, стр. 264).
Джордано Бруно принимал диалектику, как отражение объективных явлений в самой природе. Он говорит:
“В лестнице природы под противоположностями существует одна и та же материя, способная все воспринять, создающая над противоположностями одно, все умеряющая, согласующая и примиряющая, подобно тому, как наименьший холод материально равняется наименьшему теплу, наименее прекрасное — наименее уродливому... Где есть движение и изменение, там всегда конец одной противоположности есть начало другой. Поэтому максимум и минимум либо суть одно и то же, либо теснейшим образом соединены, как начало и конец, горячее и холодное и все вообще противоположности” (“Свод метафизических терминов”. Лат. соч., т. I, ч 4, стр. 83—84).
Единство противоположностей Джордано Бруно излагает как учение о диаде. Он говорит:
“Существуют пары первичных соответствий, как указал уже Пифагор: конечное и бесконечное, прямолинейное и криволинейное, правое и левое и т. д. Двойственно различие чисел: нечетные и четные; из них одни — мужские, другие — женские. Существует два Купидона: высший — божественный, низменный — обыденный. Две основные жизненные деятельности: познание и аффект. Два их предмета: истинное и доброе. Два вида движения: прямолинейное, в котором тела стремятся к пребыванию, и кругообразное, в котором они пребывают. Два основных принципа всех существ: материя и форма. Два специфических различия вещества: разреженное и плотное, простое и сложное. Два первичных противоположных и активных принципа: тепло и холод. Два первичных творца естественных вещей: Солнце и Земля” (“Пир на пепле”. Ит. соч., т. I, стр. 17 — 18).
Учение Джордано Бруно о триаде сводится к развитию мысли, что вещи существуют в движении и поэтому требуют сложных категорий для их определения. Так, ничто существующее не может быть определено простой категорией бытия в настоящее время. Все имеет свое прошлое, настоящее и будущее.
“Триада,— говорит он,— во всеобщности совершает все, что является на свет. Она представляет собой первого творца вещей” (“О монаде, числе и фигуре”. Лат. соч., т. II, ч. 2, стр. 358). Всестороннее определение вещи требует ряда троичных категорий, или триад, к числу которых Джордано Бруно относит истину, красоту и добро, принимающие аллегорическую форму Меркурия, Аполлона, Аматузии.
В обстановке инквизиторского допроса Джордано Бруно вынужден был приспособляться к богословской терминологии.
34. Джордано Бруно, вероятно, имеет в виду следующее место из “Метафизики” (I, 3): “Тот, кто сказал, что РАЗУМ находится, подобно тому как в живых существах, также и в природе и что это он — виновник благоустройства мира и всего мирового порядка, этот человек представился, словно трезвый, по сравнению с пустословием тех, кто выступал раньше”.
Свое отношение к Аристотелю Джордано Бруно выразил в следующих словах: “Среди всех существующих философов я не знаю ни одного, более опирающегося на воображение и более далекого от природы, чем Аристотель. Если же, однако, он иногда высказывает превосходные взгляды, то, как известно, они не вытекают из его принципов, а всегда оказываются заимствованными у других философов. Так, например, много божественных положений мы находим в его книгах “О возникновении”, “Метеоры”, “О животных” и “О растениях” (“О причине, начале и едином”. Ит. соч т. I, стр. 216).
35. Ссылками на Фому Аквинского Джордано Бруно пользовался так же, как цитатами из Премудрости, первой книги Бытия или книги Иова. Он обращал против церкви ее же собственные авторитеты. Опровергая взгляд Абеляра, говорившего: “Бог может сотворить лишь то, что он может”, Фома Аквинский утверждал: “Бог может сотворить все, что он хочет”. Творение бесконечно, как бесконечен бог в пространстве и времени. [399] Вывод, который сделал отсюда Джордано Бруно о вечности мира, несовместим с богословием.
36. Эта часть показаний Джордано Бруно представляет собой почти дословное изложение места из трактата “О магии”, находящегося в Московском кодексе* (*Московский кодекс — рукопись, содержащая ряд сочинений Джордано Бруно, частично написанных им собственноручно и хранящаяся в Гос.библиотеке им. В. И. Ленина в Москве. Текст этих сочинений в основном вошел в III том латинского собрания сочинений Бруно (1879 и сл.). Подробнее о “Московском кодексе” см. в статье В. П. Зубова “Рукописное наследие Джордано Бруно. “Московский кодекс” Гос. публичной библиотеки СССР им В. И. Ленина” (Гос. публ. биб-ка им. В. И. Ленина. Записки Отдела рукописей, вып. XI, стр. 164—182)) (Лат. соч., т. III, стр. 433—434). Джордано Бруно подвергает критике религиозный антропоморфизм.
“Демоны будто бы разнообразны и различны в соответствии с разнообразными и различными видами тела. Доказательством этому служит, что они обладают страстями, влечениями, гневом, заботами, подобными человеческим аффектам, и даже чувствами животных, обладающих более грубой чувствительной материей. Ими изобретены всякого рода жертвоприношения, заклание животных. Утверждают, будто они испытывают величайшее наслаждение от этих обрядов и воскурений. Предполагают, что они обладают устройством, очень сходным с нашим. Причем одни из них в особенности заботятся об определенных народах и нациях, а другие народы и нации ненавидят и проклинают. Некоторые из них имеют особые имена, прославлены, наделены могуществом, другие считаются плебейскими. Римляне называли их “пателлярными богами” и не воздавали определенных жертвоприношений и возлияний. Нельзя поверить, однако, что они нуждаются в таких кушаньях или считают их угодными, так как они сами могут промыслить себе все необходимое... Существуют и такие, которые получают большее удовольствие от курений и для которых издавна было достаточно служение ладаном, амброй и пахучими цветами.
Самыми благородными и выдающимися считаются те, которым угодны гимны, песнопения и игра на музыкальных инструментах.
Еще выше по своему положению те боги, которые, по своей природе, не нуждаются в нас, не трогаются нашими добродетелями и недоступны чувству гнева”.
После этой критики антропоморфических представлений о богах Джордано Бруно переходит к той мысли, которая изложена им перед инквизиторами.
“В заключение необходимо признать самым решительным образом и твердо держаться того мнения, что духом, душой, божеством, богом или божественностью исполнено все, что интеллект и душа существуют повсюду всецело, хотя и не повсюду совершают все. Об этом говорит поэт, следующий пифагорейскому учению”.
Дальше Джордано Бруно цитирует перед инквизиторами стихи из VI песни Энеиды.
(В переводе В. Брюсова и С. Соловьева
(“Энеида”, “Academia”, 1933, стр. 176) это место читается
так:
Твердь изначала и землю, и вод
текучих просторы
И лучезарный шар Луны, и светило
Титана
Дух изнутри питает, и всею,
разлитый по членам,
Движет громадою Ум и с великим
сливается телом.)
Дух для Джордано Бруно есть лишь разновидность материи или тончайшего воздуха, огня, наполняющего вселенную. Если же не принимать во внимание особенности употребляемой им терминологии, то дух в его представлении может быть смешан с духом в представлении идеалистов.
38. Бессмертие жизни и души Джордано Бруно выводит из неразрывности духа и материи и неуничтожаемости материи. В трактате “О магии” он говорит: “Одни духи населяют тела людей, другие — животных, третьи — растений, четвертые — камни и минералы, и вообще нет ничего, совершенно лишенного духа и интеллекта, и нигде дух не создал для себя вечного пребывания, но материя перетекает от одного духа к другому, от одной природы или состава к другому и дух перетекает от одной материи к другой. И это есть изменение, превращение, страдание и наконец гибель, т. е. отделение определенных частей от других и соединение их с определенными другими, ибо смерть не означает ничего иного, как разъединение. Никакой дух, никакое тело не исчезает окончательно, но происходит лишь непрерывное изменение сочетаний и действий” (Лат. соч., т. III, стр. 429— 430).
Джордано Бруно цитирует Екклезиаста. В русском переводе Библии текст читается так: “Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было” (гл. 3, ст. 15). В гл. 1, ст. 9 читается: “Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться — и нет ничего нового под солнцем”.
Ссылки Джордано Бруно на “Священное писание” для подтверждения своих взглядов, в основе противоречащих церковному учению, отнюдь не означают, что он признает авторитет “писания”. Ему принадлежит идея, что Библию надо читать не как “откровение”, а руководясь ее действительным смыслом.
39. Борьба против церковного учения о троице имела в Италии традицию, связанную с социнианством. Основателями содинианства были Лелий и Фавст Социны (Соццини). Лелий Социн родился в Сиене в 1525 г. Он выступил в 1547 г. с разоблачением католицизма как религии, переполненной ересями и отрекшейся от первоначального христианства, которое не знало догмата троицы. Преследуемый инквизицией, Лелий Социн поселился в Цюрихе, где и умер в 1562 г. Его племянник Фавст Социн изучил литературное наследие, оставшееся после него, и продолжал пропаганду его учения во Флоренции, куда вернулся после бегства во Францию. После долгих странствований Фавст Социн создал социнианскую церковь в Польше. Он умер в 1604 г. Католическая церковь считала социниан и антитринитариев вообще сторонниками арианской ереси. Первый процесс, возбужденный против Джордано Бруно в 1576 г., имел в своей основе обвинение в социнианстве и арианстве.
40. Инквизиция имела много шпионов, которые вступали в разговоры с гуманистами, выведывали их взгляды и затем писали на них доносы. Поэтому Джордано Бруно с большой осторожностью излагал свой спор с неизвестными ему священниками об Арии и Савеллии, предполагая, что инквизиторы могли получить свои сведения от них.
В конце III в. Савеллии из Птоломаиды в Сирии выдвинул взгляд о нераздельности лиц троицы. В начале IV в. Арий выступил против складывавшегося и затем принятого Никейским собором учения о единосущной троице. Это учение пропагандировал патриарх Александр. В 318 г., когда он выдвинул свое учение о троице на поместном соборе, Арий обвинял его в ереси Савеллия.
В дальнейшем допросе Джордано Бруно излагает взгляды Ария, который говорил, что Христа можно считать богом лишь постольку, поскольку он, будучи человеком, был наделен божественными способностями и обладал даром божественного слова.
41. Доменико Берти предполагает, что Джордано Бруно имел в виду то место из творения Августина, где говорится, что термины “лицо” и “ипостась” сравнительно позднего происхождения и что раньше вместо них употреблялось слово “природа”.
Из этих слов Джордано Бруно сделал два вывода, обращенных им против богословов, а именно, что церковное учение о троице появилось лишь во времена Августина (354—430) и что сами отцы церкви видели в именах бога лишь персонификацию природы.
42. Окутывая свои взгляды оболочкой богословской терминологии, Джордано Бруно ни на шаг не отступает от безусловного отрицания божественности Христа.
В своих книгах он облекает взгляд на Христа в форму сатирической аллегории. В “Изгнании торжествующего зверя” Христос выводится в виде Ориона, Еридана, Зайца, кентавра Хирона.
Чтобы сатирически представить церковное учение о целых реках крови христовой, неиссякаемой, хотя верующие постоянно будто бы пьют ее во время причастия, Джордано Бруно изображает Христа в образе мифической реки Еридана, обтекающей небо и землю (Ит. соч., т. II, стр. 211).
43. Джордано Бруно относил чудеса к числу тех средств обмана, при помощи которых жрецы утверждают свой авторитет в сознании темных масс.
В трактате “О магии” Джордано Бруно объясняет мнимые чудеса невежеством и обманом. “Признаки, которые подчиняют себе и связывают ум идиотов, глупцов, легковерных и суеверных людей, заслуживают насмешки и презрения со стороны здравого благородного и воспитанного ума, как пустые тени. Поэтому все операторы, маги, врачеватели или прорицатели ничего не в силах сделать, если им не обеспечено доверие... Богословы верят, признают и возвещают, что тот, кто будто бы мог совершать какие угодно чудеса,— Христос — бессилен был исцелить неверующих в него, и всецело относят его бессилие к воображению, которого он не в силах был преодолеть. Дело в том, что земляки, хорошо знавшие его жалкое происхождение и недостаток образования, презирали его и издевались над этим божественным врачевателем. Отсюда пошла поговорка: “Нет пророка в своем отечестве” (Лат. соч., т. III, стр. 452—453).
О мнимых чудесах евангельского Христа Джордано Бруно говорит как о самых нелепых вымыслах: “Божество наделяет сверхъестественными дарами, дает возможность скакать по водам, заставляет раков плясать, учит хромых кувыркаться, кротов — видеть без очков и проделывать всякие другие бесчисленные прекрасные чудеса” (“Изгнание торжествующего зверя”. Ит. соч., т. II, стр. 208). Он имеет в виду евангельские чудеса хождения по водам, исцеления расслабленного, прозрения слепого и т. п.
В комедии “Подсвечник” Джордано Бруно рассказывает о совершенно невероятных реликвиях, бывших в ходу в папском Риме. Так, монахи торговали жиром, сделанным из мозга костей святого Пьянторио, водой, вытекавшей из руки св. Андрея, или водой из лужи у мощей св. Петра-Мученика, “сладчайшей, чистейшей, прозрачнейшей, целебнейшей из всех вод”. В особенности же любопытен “агнусдеи”, или агнец божий. Так назывались амулеты, щедро раздаваемые римским папой по торжественным дням. На пасху 1566 г. папа освятил 75 ящиков “агнусдеи” и заработал на них 3000 дукатов. Папа Урбан V писал об “агнусдеи”, что это средство отвращает удары грома, очищает от всех грехов, предупреждает пожары и успокаивает бурю на море (Ит. соч., т. III, стр. 202—203).
44. На самом деле Джордано Бруно держался в этом вопросе совсем не тех взглядов, каким учит церковь.
В посвящении к “Изгнанию торжествующего зверя” Джордано Бруно говорит, что будет называть хлеб — хлебом, а вино — вином. Из этих слов недвусмысленно вытекает, что нельзя называть хлеб телом а вино кровью, и этим развенчивается евхаристия. В том же тексте Джордано Бруно говорит, что будет называть собственными именами монахов, проповедников, священников, а также пиявок, шутов, бездельников, шарлатанов, фокусников, барышников, скоморохов, попугаев. В другом месте он противопоставляет приобщение к богу через обряд пищи и питья — приобщению к природе через ее познание. Он говорит:
“Мы ведем борьбу не за легкое и ничтожное дело, но за дело, чрезвычайно трудное и достойное умозрения совершенного человека. Мы ищем сияния божества и природы, слияния с ним и приобщения к нему не по египетскому, сирийскому, греческому или римскому обряду, не в пище и питье, не в каком-нибудь жалком веществе, вместе с породой оглушенных людей мы не создаем вымыслов и не видим их во сне. Мы ищем это сияние в величественном царстве всемогущего, в беспредельном пространстве эфира, в бесконечном лоне природы, творящей все и способной все творить” (“О безмерном и бесчисленном”. Лат. соч., т. I, ч. 1, стр. 205).
45. На следующий день, во время нового вопроса об отношении к Христу, Джордано Бруно высказывается в полном противоречии с этим ответом и в полном согласии с тем, что он заявлял раньше.
Джордано Бруно обычно давал инквизиторам мотивированные ответы. Мы легко можем определить несомненно принадлежащие ему слова по содержанию высказываемых в них идей, по их стилю и характеру выражений, встречающихся и в его трактатах.
Данный ответ представляет собой формулу, которую обвиняемые произносили, повторяя за следователем. Подобного рода признания нередко просто вписывались инквизиторами в протокол допроса, чтобы доказать, будто им удалось заставить свою жертву отречься от еретических взглядов.
Во время римского процесса, познакомившись с доносом Мочениго и протоколами венецианской инквизиции, Джордано Бруно с глубоким возмущением заявлял, что он ничего подобного не говорил. Это ясно свидетельствует, что протоколы инквизиции содержали в себе фальсификацию.
46. Епископ Мендоза (род. в 1530 г.) был крупным испанским дипломатом и ученым стратегом, автором руководства по военному делу. К церковным делам он не имел отношения. Этот ученый генерал надел рясу лишь для того, чтобы представлять испанскую монархию при дворе “еретической” королевы, которая во всех послах Испании с основанием видела организаторов шпионажа и заговоров.
Что касается епископа Бергамо, то его имя — Джироламо Рагаццони. Он был представителем папского государства во Франции. Умер в 1592 г.
47. О вере в загробный мир и адские мучения Джордано Бруно говорит в трактате “Обузах вообще” (“De vinculis in genere”), находящемся в составе Московского кодекса: “Хотя не существует никакого ада, тем не менее представление и воображение делают ад истинным и достоверным без всяких оснований истинности и достоверности. Ибо фантастический образ имеет реальность, а отсюда вытекает, что он реально действует и оказывает реальное и могущественнейшее принуждение на то, что способно ему подчиниться. Вместе с вечностью представления и уверенности (в существовании ада — В. Р.) оказывается вечным и мучение ада,— до такой степени, что даже душа, лишенная тела, сохраняет те же образы и пребывает с ними во веки несчастной, терзаемая слабее или сильнее за беспутство, удовольствия или усвоенные ею помыслы” (Лат. соч., т. III, стр. 683).
48. В философской терминологии Джордано Бруно понятие души часто употребляется взамен понятий формы, движущего начала. Психическое вообще Джордано Бруно признавал неотделимым от материи, но считал его не свойством материи, а особой материальной субстанцией, эфиром, или воздухом.
49. Джордано Бруно дает формальное определение ереси. Его действительное отношение к еретикам заключается в том, что он отвергал протестантизм, поскольку протестанты подновляли религию, но приветствовал, поскольку они наносили удары церкви и этим подрывали авторитет религии. В “Прощальной речи в Виттенбергском университете” (1588 г.) Джордано Бруно говорит о Лютере:
“Кто этот муж, которого я не могу обойти молчанием? Хотя тот [римский папа] был во всеоружии, с ключами и мечом, с коварством и силой, с обманом и насилием, с лицемерием и свирепостью, лисица и лев, наместник дьявольского тирана, отравивший человечество суеверным культом и более чем скотским невежеством под видом божественной мудрости и богоугодной простоты; хотя не было никого, кто осмелился бы выступить против этого прожорливейшего зверя, оказать ему сопротивление с целью вернуть к лучшему и более радостному состоянию наше поколение, опозоренное, ввергнутое в полную гибель...
Ты, Лютер, увидел свет, познал свет, созерцал свет, слышал глас вдохновившего тебя божественного духа, ты следовал его повелениям. Ты, безоружный, отважно выступил против врага, перед которым трепетали князья и цари. Ты поражал, отражал его словом. Ты восстал, противостал, и одолел и совершил победное шествие к небесам, неся доспехи поверженного надменнейшего врага” (Лат. соч., т. I, ч. 1, стр. 20—21).
50. Джордано Бруно познакомился с сочинениями Лютера и Меланхтона между 1580 и 1584 гг. В своей автобиографии он говорит, что, приехав в Женеву, еще не знал содержания протестантизма как религии, а в 1584 г. в “Изгнании торжествующего зверя” дал его критику.
51. Раймунд Луллий разрабатывал искусство механического мышления при помощи кругов с начертанными на них понятиями. При вращении кругов понятия соединялись и давали новые логические результаты. Джордано Бруно много занимался усовершенствованием этого искусства, разрабатывая также искусство памяти, или мнемонические правила, позволяющие легко и быстро закреплять отвлеченные понятия, связываемые с аллегорическими фигурами.
Раймунд Луллий родился в 1235 г. на о.Майорке в г.Пальме. После бурно проведенной молодости он в 1266 г. вступил во францисканский орден и поставил своею целью обращение мусульман в христианство. Важнейшую роль в этой миссии Луллий приписывал философии.
Свою книгу об искусстве механически мыслить или логически соединять понятия он назвал “Великим искусством”. Эта книга пользовалась огромным влиянием в течение столетий. В 1237 г. Луллий проповедывал “великое искусство” в Париже и Монпелье. Папа объявил его одержимым демонами и осудил его труды. Затем Луллий предпринял путешествие в мусульманские страны с целью пропаганды христианства и своей философии. Последняя его книга — “Древо знаний”. Такое же название дал и Джордано Бруно одной из своих книг. 23 марта 1315 г. Луллий умер в пути домой, после того как был побит камнями в Тунисе. Среди богословских вымыслов, фантастических идей и мистического бреда в книгах Луллия встречаются блестящие догадки о познании природы и рационалистические мнения о христианстве. Католическая церковь, запретившая в свое время книги Луллия как еретические, впоследствии объявила его своим мучеником и причислила к лику святых. Мощи Луллия были предметом поклонения на Майорке.
Джордано Бруно не был последователем Луллия. Его отношение к нему такое же, как к Николаю Кузанскому и всем старым философам христианского средневековья. Он берет у них рациональное зерно, но осуждает попытку использовать философию для обоснования религии или осмыслить богословские бессмыслицы. В противоположность Луллию, Джордано Бруно доказывает несовместимость науки и религии.
52. Джордано Бруно высказывался о католицизме гораздо более смело, чем могли думать венецианские инквизиторы на основании доноса Мочениго. В “Слове утешения над могилой герцога Брауншвейгского” Джордано Бруно ставил ему в заслугу, что он “раздавил гадину”, уничтожил “чудовище суеверия”.
“Это чудовище извращеннейшей папской тирании, эта отрубленная голова Горгоны, у которой вместо волос множество змей, и все они действуют против бога, природы, и люди с нечестивыми языками отравляют мир гнуснейшим ядом невежества и подлости! — и вот мы узнаем, что эта голова отрублена благодаря твоей доблести и выброшена из твоих владений. Этот адамантов меч, красный от крови убитого чудовища,— мужество непреклонного разума, которым ты прикончил ужаснейшего зверя” (Лат. соч., т. I, ч. 1, стр. 49).
53. Инквизиторы старались установить отношение Джордано Бруно к лютеранству путем выяснения отношения его к тому вопросу, который служил в XVI в. основным водоразделом между католицизмом и лютеранством в области догматики и морального богословия,— к вопросу об оправдании верой и добрыми делами. Буржуазный характер реформации, отвечавший интересам развивавшегося капитализма, выражался в решительном отрицании “добрых дел”, т. е. средневекового аскетизма, отвлекавшего человека от земной жизни и ее интересов. Отрицаемые лютеранством “добрые дела” католицизма сводились к бесчисленным праздникам святых, к паломничествам, богослужениям, благочестивым упражнениям, самоистязаниям, постам, молитвам и т. д.
54. Из доноса Мочениго инквизиторы могли установить, что Джордано Бруно придерживался взгляда на нравственность, не имеющего ничего общего ни с лютеранским оправданием верой, ни с католическим оправданием делом.
55. Джордано Бруно цитирует на память. Указанное им место находится в диалогах “О бесконечности, вселенной и мирах”.
“Я хвалю, что некоторые достойные богословы не допускают взгляда [отрицающего бесконечное действие и бесконечное могущество]. Они благоразумно учитывали, что грубые и невежественные народы по необходимости придут к полному непониманию возможности для существования свободы выбора, для существования достоинства и заслуг справедливости, а поэтому, слепо доверяясь судьбе или отчаявшись в ней, неизбежно станут самыми преступными народами. Точно таким же образом некоторые извратители законов, веры и религии, стараясь казаться мудрыми, заразили много народов пороками, сделали их более варварскими и преступными, чем они были первоначально, превратили их в людей, отвергающих добрые дела и примиряющихся со всякого рода пороками и преступлениями в результате выводов из такого рода предпосылок” (Ит. соч., т. I, стр. 301).
56. Джордано Бруно в равной степени вел борьбу против идейного, политического и экономического господства церкви. Вполне понятно, что всякое сомнение в таинствах или чудесах подрывает источники доходом церковников. Поэтому трудно оторвать одну сторону от другой. Прямая борьба против экономического могущества церкви выражалась у Джордано Бруно в требовании отказа государства тратить народные деньги на содержание церковников. Об этом он говорит в “Слове утешения над могилой герцога Брауншвейгского”:
“О, блаженнейший из героев! О, мудрейший из государей! О, знаменитейший из герцогов! Так вот, где было сердце твое, дух твой, душа твоя, вот где были все твои великие заботы. Ты не воздвигал, по примеру древних, храмы для идолов или алтари для нечистых демонов и не посвящал их человеконенавистническим духам. Ты не создавал для монахов ни жилища, ни общежития или дормитория — гнезда для сонь, для лентяев” (Лат. соч., т. I, ч. 1, стр. 45).
57. Джордано Бруно шел дальше требования ликвидации экономического могущества церковников: он ставил задачей “всеобщей реформы” истребление церковников. С наибольшей силой его ненависть к церковникам выражена в “Печати печатей”: “... Большинство из них,— писал он,— избегали свойственного людям труда и забот и соблазнились бездельем и пристрастием к жертве, и лишь очень немногие преследовали цель подлинной добродетели души. Поэтому, как видишь, они устранились от общения с людьми, занимающимися полезными делами. А если такие люди и появлялись в их среде, то на них набрасывалось преступное, грязное и завистливое большинство. Даже знаменитейшие среди них, их доктора, превратились в гнуснейшие подонки, злоупотребляя бездельем, для человекоубийства и разрушения мирной жизни человечества. Стремясь к разрушению человеческой и гражданской солидарности, они учат людей бесстрашно совершать злодеяния и веровать в — невесть какие — самые грязные бредни... Я полагаю, что их, по справедливости, следовало бы истреблять, как бедствие нашего века, как гусениц и саранчу, или даже уничтожать дотла, подобно скорпионам и ядовитым змеям. И будущий век, когда мир слишком поздно поймет свое бедствие, позаботится о том, чтобы уничтожить, пользуясь этим средством как противоядием против отравы, людей, избалованных бездельем, жадностью и надменностью...” (Лат. соч., т. II, ч. 2, стр. 181 — 182).
58. Инквизиция запрещала говорить о разнузданности, распущенности и безобразиях монастырской жизни, в то время как не только протестанты, но сама папская власть говорила об этом совершенно открыто. В 1595 г. папа Климент VIII вынужден был издать буллу об уничтожении ордена бенедиктинцев в Германии, так как никакие реформы, никакие репрессии не могли исправить монахов. “Мы уничтожаем и навсегда прекращаем существование... ордена св. Бенедикта, все его состояние, всю его сущность, все его постоянные доходы. Все его богатства, права и доходы навсегда передаем этой коллегии [иезуитов]. Скандальный образ жизни этих монахов является причиной этого уничтожения. Следует также пожелать, чтобы и во Франции, по этому примеру, были уничтожены многочисленные монастыри, или чтобы в их состав ввели других монахов для их реформы, или чтобы в монахи были переведены лица из белого духовенства, которые будут более полезны государству и церкви...” (“Histoire des Papes depuis St. Pierre jusqu'a Benoit XIII inclusivement” v. V, p. 135, 1734).
Об испорченности и распущенности духовенства в XVI в. знали и говорили все. Соборы и папы создавали планы реформы церкви и монашеских орденов, а противники церкви и религии — уничтожения духовенства.
Лауренцио Приули, патриарх Венеции, член трибунала инквизиции, в 1585 г. открыто заявлял, что в Венецианской области большинство женских монастырей представляют собой публичные дома.
В комедии “Подсвечник” Джордано Бруно разоблачает деятельность пап, в результате которой Рим, по его словам, превратился в рай Венеры, так как там столько же публичных домов, сколько монастырей, и разницу между ними трудно установить, а проституток в Риме больше, чем звезд на небе (Ит. соч., т. III, стр. 176—178). Особенные заботы о благоустройстве публичных домов проявил папа Пий V в 1566 г.
59. Инквизиторы коснулись здесь одного из важнейших вопросов учения Джордано Бруно. Джордано Бруно не ограничивался критикой религии. Он был убежден, что христианство, а с ним религия вообще должно прекратить свое существование. “Реформа небес” — это мечта о великом преобразовании путем изгнания суеверия и религиозного мрака и замены их наукой и гражданскими добродетелями.
60. В XVI в., как и в настоящее время, церковь считала инквизицию “лекарственным средством”, а пытки уподобляла хирургической операции, имеющей целью “спасение” грешника.
Джордано Бруно доказывал, что кровавые преследования, лицемерно называемые “лекарственными средствами”, являются необходимым следствием религии и вносимого ею в общество раздора.
“Если бы различение света и мрака было нам присуще от природы, то прекратилась бы древняя борьба мнений. А между тем каждое поколение враждует с каждым другим так, что любое из них, по мнению всех прочих, безумствует столь же, сколь, наоборот, каждое из них убеждено в своей собственной способности превосходить мудростью все прочие. Наиболее помраченные из них, словно просвещенные истинным светом, поднимая взоры и руки к небу, возносят из глубины сердца благодарение всевышнему за свет, пристань и кров, для них одних открытые, им одним доступные, им одним дарованные (за пределами каковых все прочие блуждают, мятутся и скитаются); они благодарят ласкового отца, подателя жизни, за то, что к ним одним он обратился и от всех остальных, обреченных на вечную погибель, отвратился, как судия и мститель грозный, неумолимый и свирепый. Поэтому-то и происходит, что при наличии столь разнообразных и различно думающих сект, гораздо более многочисленных, нежели поколения, существующие и существовавшие в мире, нет и не было ни одной секты, не имевшей какого-нибудь своего культа и учения, так что нет ни одной, которая бы, презирая все прочие, не претендовала на первое место, считая высшим нечестием и скверною иметь какое-либо общение с прочими. Из источника такого рода благочестия вытекает то следствие, что (вопреки всякому разуму, уставу и природе, вопреки нраву народов, а следовательно, вопреки истинному порядку всесовершенного бога, установленному в вещах) узы природы лежат расторгнутые, и под внушением человеконенавистнических духов и при участии адских Эринний (которые, разжигая пламя между народами, объявляют себя вестниками мира и, внося меч распри в среду тех, кто самым прочным образом соединен, выдают себя за Меркуриев, спустившихся с неба, и прибегают при этом к разнообразному обману) пришли в конечном итоге к тому, что один человек находится в большей розни с другим человеком, нежели со всем прочим, и один человек враждует с другим человеком больше, нежели со всеми прочими живыми существами” (“160 тезисов”. Лат. соч., т. I, ч. 3, стр. 3—4).
Этот взгляд Джордано Бруно развивает в поэме “О безмерном и бесчисленном”. Он показывает, каким образом в головах людей постепенно создались “воображаемые миры” и как религия превратилась в орудие гнуснейших преступлений.
61. Среди преступлений религии Джордано Бруно прежде всего указывает инквизицию, религиозные войны, грабеж верующих, распространение невежества. Об инквизиции он говорит в поэме “О безмерном и бесчисленном”.
62. Реформация того периода, когда она имела народный и революционный характер, непримиримо осуждала инквизицию. Протестанты ссылались тогда на раннее христианство, которое будто бы распространялось примерами доброй жизни. Католические апологеты возражали на это, что истинная вера утвердилась чудесами апостолов и святых. Но так как теперь столько чудес невозможно, то к тем, кто не желает быть католиком, необходимо применять насилие.
63. В этом коротком, чрезвычайно напряженном поединке между инквизиторами и Джордано Бруно спор решали оттенки мнений, неуловимые для современного читателя. Средневековое богословие устанавливало два основных различия между первоначальным и поздним христианством: ныне не только нет чудес, но мир лежит во зле. Джордано Бруно в своем ответе умело использовал вторую часть этого положения.
64. Сухие протоколы инквизиции хранят на себе след страстной сцены, разыгравшейся в ее застенках. Джордано Бруно с негодованием отвергает провокационное обвинение, будто он намеревался провозгласить себя новым Христом и увлечь за собой весь мир чудесами. Это обвинение содержалось в доносе Джованни Мочениго. Кроме того, в руках инквизиторов была книга “Пир на пепле”. Можно предполагать, что они старались использовать против Джордано Бруно следующее место из диалога: “Ноланец освободил человеческий дух и познание, запертое в тесной тюрьме мглистого воздуха, откуда едва можно было созерцать, словно сквозь какие-то оконные решетки, отдаленнейшие звезды. У человеческого духа обрезаны были крылья, на которых он мог бы подняться выше облаков и взглянуть на то, что действительно находится там вверху, освободившись от химер, созданных теми, кто выполз из темных земных нор, но придавал себе такую видимость, как будто был Меркурием или Аполлоном, сошедшим с небес, кто наполнил мир бесчисленными нелепостями, зверствами и пороками, как если бы наполнял мир истинами и добродетелями. Эти люди погасили свет, делавший дух наших далеких предков божественным и героическим, одобрили и утвердили самые мрачные, туманные понятия, свойственные ослам и софистам...
Ноланец поднялся в воздушные высоты, проник в небеса, помчался среди звезд, переступил границы мира, рассеял в прах фантастические стены первой, восьмой, девятой, десятой и всех остальных сфер, число которых охотно было бы умножено выкладками суетных математиков и слепотой вульгарных философов. Перед лицом здравого смысла ключом прилежного исследования он отпер те обители истины, которые могут быть открыты нам, сбросил покров с сокрытой природы, даровал очи кротам, а зрение слепым, которые не могли вперить взоры и дивиться своему образу в стольких зеркалах, окружающих их со всех сторон, развязал языки немым, не умевшим и не осмеливавшимся высказывать свои сложные чувствования, научил ходить хромых, не смевших идти вперед в познании истины...” (“Пир на пепле”. Ит. соч., т. I, стр. 25—26).
65. Обвинение взято из доноса Мочениго. Взгляд Джордано Бруно, что брачная жизнь должна руководиться законом природы, а не законом религии, изложен им в “Изгнании торжествующего зверя”.
66. Протоколы судебного следствия носят явные следы фальсификации. Первые ответы Джордано Бруно смелы, представляют собой решительную защиту научного мировоззрения. Инквизиторы ограничиваются записью ответов, не выражая своего отношения к ним.
Затем в поведении обвиняемого и судей происходит странная перемена. Обвиняемый начинает высказывать полную покорность. Тон инквизиторов при этом почему-то становится более резким.
О несомненной подделке протоколов в ряде мест свидетельствует обвинительное заключение. В нем указано, что Джордано Бруно ожесточенно упорствует. Это не могло быть сказано, если бы Джордано Бруно действительно держал себя так, как записано в дошедшей до нас редакции допросов.
На следующий день характер ответов Джордано Бруно снова меняется. Он упорно отказывается признать свою виновность, за исключением тех положений, которых не может отрицать.
67. В словах Джордано Бруно, направленных против обрядов, ярко выражен дух эпохи Возрождения, глубоко враждебный аскетизму. Он говорил, что религия присоединяет к вынужденным лишениям добровольные лишения, обрядовые запреты. “Завистник покоя и блаженства, враг даже той тени наслаждений, какую может доставить нам жизнь, подчинил законам наслаждение любовью, пищей и сном. Мы не только не смеем наслаждаться,— мы сами создаем себе горести и муки. Он объявляет воровством то, что является даром природы. Ему угодно, чтобы мы презирали все прекрасное, приятное и доброе, чтобы мы ценили только плохое, горькое и злое. Он соблазняет мир отвергнуть действительное и верное счастье, которое находится у нас в руках, и обрекать себя на всевозможные страдания ради тени будущей славы” (“Изгнание торжествующего зверя”. Ит. соч., т. II, стр. 150).
68. Имеется в виду не мистик-еретик XIII в., а аббат Иоахим ди Фьоре, автор книги “Пророчества о мужах апостольских”, вышедшей в 1527 г.
По учению церкви, в сыне соединились две природы, божественная и человеческая. Христос будто бы вознесся на небеса телесно и вещественно. Следовательно, логично рассуждал Иоахим ди Фьоре, к трем богам прибавилось человеческое существо и на небесах восседает не троица, а четверица.
69. В “Изгнании торжествующего зверя” Джордано Бруно высмеивает церковное учение о Христе. На небе происходит диалог между важным отцом богом Зевсом и насмешливым Момом, придворным сатириком, по вопросу о том, как поступить с человеком, у которого два естества — человеческое и животное.
“Мом сказал: Как же нам поступить с этим человеком, присоединенным к животному, или с животным, прикованным к человеку? Два естества образовали в нем одно лицо, две субстанции сочетаются в ипостасном единении. Что две разные вещи, соединяясь, образуют третью, единую, в этом, конечно, не может быть сомнения. Но вот в чем заключается трудность. Можно ли сказать, что эта третья вещь, это единство лучше каждой из двух вещей, взятых вместе или взятых в отдельности, или оно хуже их? Я хочу спросить: если к человеческой сущности присоединить лошадиную, то что получится? Будет ли это нечто божественное, достойное престола на небесах, или получится животное, которое следует отправить в конюшню или на пастбище?...
Как бы то ни было, я ни за что не поверю, будто если нет ни настоящего цельного человека, ни настоящего полного животного, а есть только кусок животного с куском человека, то получится нечто хорошее. Неужели это лучше, чем если мы, например, сошьем кусок штанов с куском камзола? Ведь из этого не получится ни хорошего камзола, ни хороших штанов, ни вообще какой-нибудь новой одежды, которая лучше и того и другого.
— О Мом! О Мом! — возразил Юпитер,— тайна сия глубока и велика. Тебе ее не понять. Твое дело верить в нее, так как это — нечто великое и возвышенное.
— Я прекрасно знаю,— ответил Мом,— что это такая вещь, которой не понять ни мне, ни тому, у кого есть хоть крупица здравого смысла. Но мне хотелось бы, чтобы ты нашел способ заставить меня уверовать.
— О Мом! — возразил Юпитер,— не смей желать знать больше, чем полагается, и поверь мне, что знать это тебе не полагается.
— Ну хорошо,— ответил Мом.— Я поневоле узнал то, чего мне не надо знать. А чтобы доставить тебе удовольствие, о Юпитер, я постараюсь уверовать, будто вместе сшитые рукава и штанина ценятся столько же, сколько пара рукавов или цельная пара штанов, и даже больше. Я уверую, будто... получеловек-полуживотное — не просто несовершенный человек или несовершенное животное, а настоящее божество, которому подобает истинное поклонение” (Ит. соч., т. II, стр. 223—224).
70. Книга “О монаде, числе и фигуре” действительно начинается посвятительным стихотворением. Но и это посвящение является одним из самых ярких противопоставлений философии — религии. “Мы одарены тем гением, который позволяет нам видеть воздвигнутый против нас мрак, и бестрепетно противостать судьбе. Мы совершаем служение богам, но не с пустым сердцем, не слепые к солнечному свету, глухие к голосам природы. Нам нет дела до мнения глупца, ни до того места, какое он нам уделяет. Мы возносимся к небу на иных и более прекрасных крыльях”.
Джордано Бруно говорит, что человеческий ум возносится к небу на крыльях истины. Он противопоставляет философов, изучающих природу, глупцам-монахам, доносчикам, шутам и негодяям, вооруженным ложью о чудесах и мнимых таинствах. Посвящение заканчивается словами: “Пусть увлекает меня образ истины, страстно желанной, найденной и открытой. И если даже никто не поймет меня, то вполне достаточно и того, что я мудр вместе с природой и под ее защитой” (Лат. соч., т. I, ч. 2, стр. 321—322).
“Похвала” достойным священникам находится в другой книге Джордано Бруно — “О героическом восторге”. В первом диалоге второй части Чезарино говорит собеседнику Марикоедо: “Ты хорошо сказал о достойном и законном священнике, наблюдающем установления, ибо мир полон... (дальше идет непереводимое слово “appostici”; в данном случае оно означает: фальшивые попы, мошенники). Будучи сами недостойными, они всегда стараются восхвалять других недостойных, ибо, как говорится: “ослы чешут ослов”. Но провидение постановило: пусть и те и другие, вместо того чтобы пойти на небеса, провалятся все вместе во мрак преисподней, ибо суетна слава и тех, кто прославляет, и тех, кого прославляют” (Ит. соч., т. II, стр. 438).
Выражение “ослы чешут ослов” взято из “Похвалы Глупости” Эразма Роттердамского.
71. Отрицание так называемых таинств алтаря и важнейшего из них — евхаристии стоит на первом месте в числе обвинений, предъявленных Джордано Бруно венецианской и римской инквизицией. Никаких доказательств в пользу этого обвинения инквизиторы привести не могли. В своих сочинениях Джордано Бруно издевается над бессмыслицей “пресуществления” хлеба и вина в тело и кровь, но делает это настолько тонко, так остроумно облекает критику в аллегорические формы, что читатель приходит к атеистическим убеждениям, не замечая того пути, по которому его вел автор.
Изображая Христа в виде трусливого зайца, Джордано Бруно достигает одновременно двух целей. Он разоблачает нелепости церковных таинств и показывает, что Евангелие внушает ложные, аморальные убеждения, разрушает нравственность, возвеличивает страх смерти.
“Мом заявил: Я слыхал, что кто поест зайца, тот становится красавцем. Не устроить ли нам так, чтобы всякий, вкусивший этого небесного животного,— будь то мужчина или женщина,— становился из урода красавцем, из неизящного изящным, из грязного и неприятного приятным и милым. И да будут блаженны и чрево и желудок, которые проглотят его, переварят и обратятся в него... Я открою тебе и способ, чтобы всякий мог вкушать его тело и пить его кровь так, что при этом он не будет ни съеден, ни выпит и ни один зуб не коснется его, ни одна рука не ощупает, ни один глаз не увидит, и даже не будет места, где бы он в действительности находился” (“Изгнание торжествующего зверя”. Ит. соч., т. II, стр. 211—212). Вывод отсюда, — что Христа не существует.
72. Этим вопросом заканчивается часть процесса, посвященная догматическим вопросам. Инквизиторы не смогли добиться от Джордано Бруно признания им своих взглядов ересью и отречения от них. После этого инквизиция перешла к выяснению его философских и политических взглядов.
73. Взгляд Лукреция на происхождение человека изложен в поэме “О природе вещей” в следующих словах:
Семени мы, наконец, небесного все
порождения;
Общий родитель наш тот, от которого все
зачинает, —
Мать всеблагая земля, дождевой орошенная
влагой,
И порождает хлеба наливные и рощи густые
И человеческий род, и всяких зверей
производит.
Всем доставляя им корм, которым они,
насыщаясь.
Все беззаботно живут и свое производят
потомство.
Матери имя земля справедливо поэтому носит.
(Тит Лукреций Кар. “О природе вещей”,
кн. II, стихи 991—998. Перевод Петровского, изд. АН
СССР, 1946, стр. 131).
74. Джордано Бруно подвергал критике античных материалистов потому, что они полагали, будто атомы движутся в пустоте и приобретают различные формы в зависимости от случайного расположения. Он признавал форму настолько неотъемлемой от материи, что видел в ней такое же начало или субстанцию, как и сама материя.
“Демокрит и эпикурейцы, утверждающие, что все, что не есть тело, есть ничто, полагают поэтому, что материя есть единственная субстанция вещей, что она есть божественная природа, как выражался некий араб Авицеброн [представитель еврейской средневековой философии Соломон Ибн Гебирол, живший в начале XI в.— В. Р.], доказавший это в книге под названием “Источник жизни”. Эти философы, вместе с киренаиками, киниками и стоиками, полагают, что форма есть не что иное, как случайные виды расположения материи.
И я сам долгое время был сторонником этого взгляда лишь потому, что его обоснование более соответствует природе, чем взгляды Аристотеля. Но по более зрелом рассуждении, изучив много предметов, я нашел, что необходимо признавать в природе два рода субстанций. Один — это форма, а другой — материя, или необходимо должна быть существеннейшая активность, в которой заключается активная потенция всего, а наряду с ней потенция и субстрат, в котором находится не меньшая пассивная потенция [411] всего. В одной заключается способность создавать, в другом — быть создаваемым” (“О причине, начале и едином”. Ит. соч., т. I, стр. 203—204).
Неверно, будто Джордано Бруно только излагал взгляды античных материалистов, но не присоединялся к ним. Он открыто защищал атомистический материализм Демокрита и Левкиппа и диалектику Эмпедокла. В одной из последних своих работ — “Объяснение книг “Физики” Аристотеля” (Лат. соч., т. III, стр. 352—353) он говорит: “Некоторые из античных мыслителей полагали, что существуют единое и неподвижное бытие... Но мы думаем, что этого рода философия состоит из одних только слов, лишенных всякого смысла, из звуков без всякого значения... Мы совершенно осуждаем этого рода философию. А теперь обратимся к Эмпедоклу и Левкиппу. Левкипп предполагал, что существуют наименьшие или неделимые плотные тельца, которые по своей природе не заключают в себе никаких отличительных особенностей, и что эти особенности создаются путем сочетания и различного расположения или порядка, отчего и получаются тела определенной природы и наименования, как-то: вода или огонь”.
Джордано Бруно считал движение неотъемлемо присущим материи. Он говорит: “То, что составляет природу, как земля, огонь, вода, растения и тому подобное, отличается от того, что не является природой, ибо первое само в себе заключает начало движения и покоя; так тяжелые камни стремятся вниз, а легкие тела — вверх. Растения стремятся жить, расти, животные — передвигаться и т. д. А то, что сделано искусственно, имеет внешнее начало движения; таковы стол, дом и т. д.” (там же, стр. 316— .317).
75. В данном случае Джордано Бруно не знал, что Джованни Мочениго в своем доносе указывал инквизиторам его книгу о заклинаниях и сообщал, как он готов был пожертвовать всем своим имуществом, лишь бы вернуть ее.
Мы не знаем, о какой книге в данном случае идет речь, и была ли то какая-либо неизвестная нам книга, или один из двух трактатов о магии, входящих в состав его неизданных сочинений.
76. Одним из основных предметов богословских споров XVI в. был вопрос о провидении и предопределении. Доминиканские богословы защищали идею провидения божия; иезуиты стояли на точке зрения свободного выбора человеком пути к спасению или погибели; кальвинисты верили, что судьба каждого человека предопределена предвечной волей бога; лютеранские богословы развивали учение о том, что бог содействует человеку при выборе пути.
Эти споры в богословской оболочке отражали философскую постановку вопроса о свободе и необходимости. В сочинениях Джордано Бруно мы находим диалектическое решение этой философской проблемы.
В этом вопросе Джордано Бруно следовал Плотину, который говорил, что христиане ошибаются, думая, что можно устранить зло и оставить в мире только добро. Добро и зло — относительные понятия, так как если бы не было зла, то исчезло бы и понятие добра. Диалектически поставлен у Джордано Бруно и вопрос о свободе и необходимости. Он говорит: “Необходимость и свобода представляют собой одно и то же и поэтому не надо опасаться мысли, что если божественная сущность действует с необходимостью природы, то она действует не свободно” (“О безмерном и бесчисленном”. Лат. соч.” т. I, ч. 1, стр. 243).
О провидении божием Джордано Бруно отзывался как о бессмыслице, скрывая свое отношение к нему под аллегорией фортуны. “Все ошибки, какие только случаются, происходят из-за этой предательской Фортуны. Она дала столько благ твоему хозяину-злодею и ничего не дала мне. Она осыпает почестями тех, кто не имеет заслуг, дает прекрасное поле тому, у кого нет семян, хорошее место тому, у кого нет растений, много денег тому, кто не умеет их тратить, много детей тому, кто не может их воспитать, хороший аппетит тому, кому нечего есть, сухари тому, у кого нет зубов. Но что я говорю? Простим ее, бедняжку, так как она слепа. Пытаясь раздавать блага, которые она держит в своих руках, она идет ощупью и чаще всего натыкается на мерзавцев, негодяев и злодеев, которыми полон мир. Большая удача, если она натолкнется на достойного человека, которых мало. Еще большая — если натолкнется на более достойных, которых еще меньше. И величайшая удача, если она натолкнется на достойнейших, которые представляют собой исключительную редкость. Впрочем, это не ее вина, а вина того, кто ее сотворил. Юпитер отрицает, что сотворил ее. Как бы то ни было, сотворена она или нет, виновата или нет, но именно так обстоят дела” (“Подсвечник”. Ит. соч., т. III, стр. 187).
77. Диалоги “Пир на пепле” написаны после диспута в Оксфорде как ответ богословам, которые не позволили Джордано Бруно говорить, когда он выступил против церковных авторитетов в защиту научного взгляда на природу. Основу книги составляет описание диспута. Джордано Бруно сатирически изображает своих противников и их доводы, давая вместе с тем изложение своего учения. Ни о каких медиках в этой книге и не упоминается. Не зная, с какой целью инквизиторы задают вопрос, Джордано Бруно дает уклончивое объяснение.
78. “Божественная Елизавета, которая царствует в Англии... одарена, возвеличена, благословенна небесами, пользуется их защитой и поддержкой” (“О причине, начале и едином”, Ит. соч., т. I, стр. 172—173).
В 1588 г. папа Сикст V, по настоянию испанского короля Филиппа II, издал буллу, провозгласившую крестовый поход на Англию. Елизавета была проклята и отлучена от церкви.
79. Говоря о том, что Генрих Наваррский держался протестантизма только из политических соображений, Джордано Бруно высказывал взгляд Мишеля Монтэня, с которым он мог встретиться в 1582 г. при дворе Генриха III в Париже после возвращения Монтэня из путешествия в Рим.
80. Мнение Джордано Бруно, что Генрих Наваррский только временно примкнул к кальвинистам, вполне подтвердилось событиями следующего года. 25 июля 1593 г. в церкви Сан-Дени кардинал Бурбон принял от Генриха отречение и объявил его примиренным с церковью. Папская власть отказалась признать Генриха католиком. Среди кардиналов генеральных инквизиторов образовались две партии. Франческо Толето был сторонником примирения с Генрихом, Пьетро Деза — решительным противником. В 1595 г. папа Климент VIII провозгласил отпущение греха кальвинистской ереси Генриху Наваррскому.
81. Джордано Бруно всю жизнь был бедняком, часто находился на краю голодной смерти. У него не было никогда никакого имущества. Он никогда не имел своего угла.
82. На этом основной допрос закончился. Инквизиционный процесс продолжался уже по другой линии. Не добившись от Джордано Бруно формального отречения от ересей, инквизиторы перешли к допросу о предшествовавших процессах, о привлечении его к суду в Неаполе и Риме. То обстоятельство, что Джордано Бруно подвергался преследованиям и раньше, сильно отягощало его положение.
83. Произнес ли Джордано Бруно это торжественное отречение от ересей или оно внесено в протокол рукой нотария, остается неясным. Если бы он произнес эту формулу отречения, то инквизиторам не пришлось бы в дальнейшем обвинять его в ожесточенном упорстве.
Между тем инквизиторы продолжают допрос, словно не слушали этих слов Джордано Бруно, вероятнее всего не произнесенных.
84. Богослов Агостино Монтальчино не раз приезжал в монастырь св. Доминика, где учился Джордано Бруно, для устройства богословских диспутов. Эти диспуты обычно сводились к доказательству правильности какого-либо положения, заимствованного из “Суммы теологии” Фомы Аквинского. Монтальчино принадлежал к самым реакционным богословам. В 1580 г. он издал в Венеции трактат “Лампада души”.
85. После того как Джордано Бруно выступил против А. Монтальчино во время диспута и изложил свои “еретические” взгляды на небо, был сделан донос провинциалу доминиканского ордена Доменико Вита, который предал его суду. Доменико Вита был настоятелем монастыря с 1572 г. и провинциалом с 1574 по 1576 г. При нем подверглась разгрому старинная богатая библиотека доминиканского монастыря.
86. Шестой допрос очень краток. Инквизиция обычно обвиняла привлекаемых ею к суду за ересь ученых в том, что они занимаются магией. Поэтому специальный допрос посвящен этому предмету. Папская булла против астрологии и алхимии была издана 1 марта 1586 г. и предписывала инквизиции вести борьбу с “тайными науками”. Булла была обращена инквизиторами и против астрономии и химии, как и вообще против науки.
87. Вопрос о том, верил ли Джордано Бруно в магические науки, обычно связывается с теми материалами, которые заключаются в рукописях Московского кодекса. Первый владелец этих рукописей А. С. Норов доказывал, что в последние годы своей жизни Джордано Бруно обратился к религиозно-мистическому пониманию природы. Леонардо Ольшки, автор большого труда “История научной литературы”, издал в 1927 г. книгу, посвященную Джордано Бруно (L. Оlsсhki. Giordano Bruno. Sp. 107, Bari, 1927). Он возрождает взгляд, высказанный еще в 1847 г. протестанским ученым Клеменсом, что Джордано Бруно был врагом религии, но вместе с тем был предан суевериям. По существу — это возрождение взгляда инквизиции: кто отходит от религии — повергается в магические заблуждения. Л. Ольшки пытается доказать, будто вера в могущество магии с необходимостью вытекает из существа взглядов Бруно (стр. 43).
Он ссылается на небольшой трактат “О математической магии”, находящийся в Московском кодексе на листах 70—86. Мы читаем в начале трактата: “Бог влияет на ангелов, ангелы — на небесные тела, небесные тела — на стихии, стихии — на сложные тела, сложные тела — на чувства, чувства — на душу, душа — на живое существо” (Лат. соч., т. III стр. 493). Действительно, в этих словах устанавливается связь между богом и духом человека через посредство эманации. Но Л. Ольшки скрывает от читателя, что этот небольшой трактат излагает не взгляды Джордано Бруно, а систему воззрений Альберта Великого и других авторов. Этот трактат есть сборник цитат из нескольких книг, вышедших в половине XVI в. под именем Альберта, в особенности из книги “О чудесных деяниях природы”. Об этом Джордано Бруно говорит в заключении трактата.
88. Джордано Бруно делает прозрачный намек на то, что при папе Сиксте V (1585—1590) нельзя было рассчитывать ни на какую милость. Этот папа отличался крайней жестокостью. Путем самых свирепых насилий и вымогательств он выжал из народа 5 млн. дукатов, которые одним из его ближайших преемников, папой Григорием XIV, были бессмысленно растрачены в несколько месяцев на создание армии наемников при помощи Католической лиги во Франции.
Ненависть римского народа к этому папе нашла свое выражение в легенде о Пасквино, сочинителе антиклерикальных острот. По преданию, вблизи мастерской портного по фамилий Пасквино вывешивались народные сатирические произведения, антирелигиозные остроты, анекдоты о папе и кардиналах. Сикст V издал ряд декретов, предписывавших предавать авторов пасквилей казни.
Приведем несколько примеров антирелигиозной сатиры XVI в. Статуя апостола Петра однажды утром оказалась наряженной в дорожный плащ и сапоги. Удивленный апостол Павел спрашивает своего друга, не собирается ли он бежать. “Да,— ответил Петр,— полторы тысячи лет назад я отрубил ухо рабу Малху, а нынешний папа предает суду всех, кто совершил преступление до издания законов, карающих эти преступления”. Имелся в виду случай предания суду человека, совершившего убийство 36 лет назад. Сиксту V приписывалось изречение: “Я хочу, чтобы при мне тюрьмы были пустыми, а виселицы полными”. Пасквино говорил, что папа удивительно честен: в юности он не доплатил сапожнику за пару сапог, но вознаградил его тем, что сделал сына сапожника кардиналом. Однажды Пасквино сушил на солнце выстиранную в воскресенье рубаху. “Неужели ты не мог подождать до понедельника?” — “Как можно,— возразил Пасквино,— я боюсь, что папа украдет и продаст солнце”.
Папа будто бы обещал тысячу червонцев награды и прощение всех грехов тому, что выдаст сатирика. Пасквино явился самолично, требуя одновременно и награды и прощения грехов. Сикст V торжественно поклялся исполнить свое обещание, выдать награду и сохранить ему жизнь. Он отпустил Пасквино на свободу с червонцами, предварительно вырезав ему язык и отрубив правую руку, чтобы предупредить возможность повторение греха.
89. Заявление инквизитора, что у него имеются свидетельства ряда лиц против Джордано Бруно, относится к числу провокационных приемов инквизиции. Джордано Бруно блестяще отразил удар. Он тут же разоблачил инквизиторов и заявил, что у них в руках не имеется никаких доносов, кроме написанного Мочениго.
90. Из этого протокола, приписывающего Джордано Бруно унижающее его раскаяние, однако, видно, что он настаивал на сохранении чести.