Левшин А. И. Описание... Часть 10.

Библиотека сайта XIII век

А. И. ЛЕВШИН

ОПИСАНИЕ

КИРГИЗ-КАЗАЧЬИХ ИЛИ КИРГИЗ-КАЙСАЦКИХ ОРД И СТЕПЕЙ

Гальдан, получив таковое известие и, вероятно, полагая Абульхайра сильнейшим из владельцев киргиз-казачьих, сам прислал к нему своих чиновников удостовериться в его покорности и взять обещанных им аманатов. Приезд сих посланцев не лишил присутствия духа хитрого и оборотливого хана киргизского. Он не хотел и как подданный русский боялся исполнить требование зюнгаров, а потому решился их вести с собою в Оренбург, куда собирался он тогда ехать по приглашению нового начальника оренбургского Неплюева ³². Две причины [204] заставляли его поступить таким образом: во-первых, он желал показать правительству российскому свою преданность и строгое повиновение, во-вторых, хотел избавиться от ответственности пред Галданом в том, что не прислал ему аманатов, ибо, наверное, знал, что пограничный начальник русский его к тому не допустит.

Так и случилось. По приезде Абульхайра с посланцами зюнгарскими в Оренбург Неплюев объявил сим последним, что хан Меньшей киргиз-казачьей орды, будучи подданным России, не имеет права входить ни в какие сношения с иностранными владельцами, а еще менее давать им заложников. То же сказано им о Средней орде и хане Абульмагмете. Зюнгары возражали, что киргиз-казаки беспрерывно нападают на земли их, что, не взяв у них аманатов, они не могут быть спокойны и что, впрочем, они сами вызвались удовлетворить сие требование, подобно Большой орде, которая, состоя в подданстве их, давно дает им не только аманатов, но и дань, и за то пользуется спокойствием. В ответ им повторено, что подданные России без воли своего правительства не могут ни давать, ни исполнять подобных обещаний. Об удержании же киргизов от набегов на владения зюнгарские принял на себя попечение сам Неплюев. Затем предложено посланцам отправиться в обратный путь; но они отвечали, что хотя очень довольны приемом Неплюева, однако ж, слова его для них недостаточны, ибо зная коротко киргиз-казаков, равномерно обманывающих обещаниями покорности как россиян, так и зюнгаров, они не могут ожидать от них в будущем ничего, кроме воровства и разбоев, а потому не смеют возвратиться без аманатов. В заключение они решительно сказали, что прибыли с поручениями от своего хонтайдзи не к русскому начальнику, а к хану Абульхайру.

Много труда стоило Неплюеву и самому Абульхайру убедить их ехать обратно с ответами, им данными, наконец, они отправились из Оренбурга прямо в свое отечество ³³. Для успешнейшего же внушения Гальдан Цырену, что киргиз-казачьи орды состоят в числе подданных России, и для вручения ему письма о том Неплюева, послан к нему, вместе с его чиновниками майор Миллер, бывший начальником первого каравана русского, разграбленного в Большой орде.

Это случилось в августе 1742 года ³⁴. В то же время Абульхайр с сыном своим Эрали, знаменитым батыром [205] Джанибеком, несколькими султанами, старейшинами и бывшим с ним простым народом присягал на верность в подданстве императрице Елисавете ³⁵.

При сем случае, после угощения училась пред азиат-цами с пальбою одна гренадерская рота. Зюнгарские посланцы тогда еще не отправились обратно, и Абульхайр, заметя их удивление, не упустил сказать им, что под защитою императрицы русской, которая имеет такие войска, можно быть безопасным.

По отъезде зюнгарских посланцев Неплюев всячески старался доказать Абульхайру, что ни Меньшей ни Средней ордам киргизским не должно тревожить владения Гальдан Цырена. Абульхайр охотно соглашался с таковыми убеждениями и ручался, что вперед подвластные ему не будут возобновлять прежних нападений.

Подобное внушение еще нужнее было хану Средней орды Абульмагмету, живущему в соседстве с зюнгарами и недавно испытавшему, сколь жестоко они мстят за обиды, им нанесенные. Неплюев ожидал его в Оренбурге около того же времени, и он уже был на один день пути от границы нашей, но вдруг возвратился, потому что до него дошли распущенные Абульхайром слухи, будто бы он и старейшины его по приезде в Россию будут задержаны. В надежде, что истинная причина удаления Абуль-магмета останется для россиян тайною, Абульхайр выставлял пред Неплюевым свою всегдашнюю покорность в сравнение с мнимым упрямством своего соперника и всячески старался ему вредить.

Причиною козней Абульхайра тогда было не одно желание сделать зло Абульмагмету, но также надежда успеть в предприятии, которого исполнение было довольно трудно. Он хотел заменить сына своего Ходжу-Ахмета, бывшего тогда аманатом в Оренбурге, другим сыном, Чингизом, но сей последний родился не от ханши, а от наложницы, и потому Неплюев, руководствуясь данными ему и предместникам его наставлениями, не мог его принять вместо султана Ходжа-Ахмета. Хан столько был раздражен отказом, что хотел тотчас уехать, но скоро утих и согласился ожидать на желание свое разрешения от высшего правительства.

Хитрость, коварство, властолюбие и вспыльчивость Абульхайра были совершенно противоположны кротости и доброте Абульмагмета, который по прибытии к нему присланного Неплюевым переводчика Уразлина откровенно [206] объявил причину своего возвращения из-под Оренбурга и потом, сознавшись, что боязнь заставила его отдать сына в аманаты Галдану, принял присягу на верность подданства императрице Елисавете. Вместе с ним тогда же в 1742 году присягнул в первый раз правительству русскому сильный султан киргиз-казачий Барак ³⁶, который, повелевая значительною частию Средней орды, был называем подвластными своими ханом.

Как владелец независимый, он после присяги прислал в Оренбург своих посланцев с просьбою отправить их ко двору для личного принесения от его имени покорности императрице.

Не далее как чрез несколько месяцев доказал он, сколь неискренна была сия покорность. Посланцы его были представлены Елисавете, допущены к ее руке, осыпаны милостями и подарками; а самому послана чрез оренбургское начальство грамота (Грамота дана 24 марта 1743 года) и золотая сабля с надписью его имени. Не видав никогда Барака и зная, что он прежде никаких не имел сношений с Россиею, Неплюев почел должным вручить ему знаки императорской милости не иначе как лично, а потому отправил к нему, вместе с возвратившимися из Петербурга посланцами его нарочного чиновника для приглашения его в Оренбург. Высокомерный султан, досадуя, что грамота и сабля не привезены к нему посольством его, приказал чиновнику русскому сказать несколько грубостей и отправить его обратно, не допустив до себя. Первою причиною поступка столь наглого полагать должно слепое высокомерие Барака, второю считать можно то, что грамота не была сопровождена никакими подарками, кроме сабли.

Султан Аблай, около года томившийся в плену у зюнгаров, стараниями посланного к Галдану майора Миллера был освобожден весною 1743 года.

Сколь ни мало заключалось чистосердечия в изъявлениях киргиз-казачьими владельцами покорности России, сколь ни тщетны были их обещания выдавать пленных, защищать караваны и пр., но, по крайней мере, со времени принятия их в подданство до 1743 года ни они сами, ни подвластные их не осмеливались делать явных набегов на границы и крепости наши. В сем же году оказали они необыкновенные подвиги дерзости, и кто был главным виновником оных? Тот самый Абульхайр, который не [207] переставал уверять правительство русское в своей верно- сти и в исполнении всех обязанностей усердного поддан- ного. Получив из Петербурга отказ в принятии аманатом его побочного сына Чингиза вместо султана Ходжи-Ахме-та, он до такой степени озлобился, что начал поощрять своих киргизов к нападениям на пограничные поселения наши. Само собою разумеется, что подвластные его не замедлили воспользоваться внушениями, столь для них выгодными и столь близкими к их нравам и обычаям; тотчас начались грабежи, убийства, пленение людей и угоны скота. Толпы, заключавшие в себе по 1000 и по 2000 грабителей, вторгались в малочисленные, едва основанные селения и увлекали с собою за Урал все, что не могло спастись от них или быть ими истреблено. Самые крепости и форпосты не избегали нападений. Под Илец-ким городком в один день пленено 82 человека. Прочих насилий и грабительств вычислять не будем (См. донесения Неплюева Коллегии иностранных дел 1743 года), но скажем только, что предводителем сих неистовых ополчений был родственник Абульхайра султан Дербешали, и что целию его было, насытившись разбоями, достигнуть Сорочинской крепости, где содержался тогда Ходжа-Ахмет, и увести его. Войска русские не допустили его до сей крепости, но не могли отвратить прочих набегов киргизских потому, что не ожидали оных, спокойно занимаясь строением укреплений. Лошади их частию были изнурены работами, частию распущены по полям, и оттого сделались добычею грабителей.

Между тем Абульхайр, скрывая свою злобу, не переставал письменно уверять в своей преданности России и повторять, что все нападения были производимы ослушными ему киргизами; он даже советовал брать с них штрафы и казнить их. Когда же войска на границе нашей были усилены и башкиры, пользуясь отсутствием киргиз-казаков из своих жилищ стали врываться в их аулы и угонять у них лошадей, тогда Абульхайр действительно начал стараться прекращать набеги, но уже не имел на то довольно власти. Алчный к добыче народ его не хотел успокоиться до тех пор, пока не был испуган известием о походе войск русских в зауральские степи, для наказания хищников.

Это была только молва, может быть, с умыслом распущенная благоразумным начальником Оренбургского [208] края, но истинные намерения русского правительства были не таковы. Оно совсем не желало терять образованного войска для преследования по безводным степям кочевых разбойников и полагало удобнейшим средством наказать их другим народом, столько же беспокойным и ненадежным как и киргиз-казаки. Словом сказать, хотели против их вооружить калмыков. Между тем Неплюеву (См. указ Коллегии иностранных дел от 31 октября 1743 года) приказано стараться при удобных случаях захватывать в аманаты киргизов знатнейших семейств. От сего ли распоряжения или от другой причины, но Абульхайр вдруг возвратил значительную часть россиян, взятых его ордою в плен при последних набегах, прочих обещался скоро выдать.

1744-й год не только не принес успокоения пограничным жителям России, но еще умножил опасность, в которой они находились, ибо хан Абульхайр сбросил личину и принял явное участие в неистовствах своего народа. Отважнейшие из его подвластных продолжали нападать на границы наши, а сам он, боясь приблизиться к Уралу, находил средства в средине степей своих мстить россиянам за удержание его сына. В начале ограбил он один караван, шедший из Астрахани в Хиву, и имевший несчастие проходить чрез его кочевья, потом остановил он на пути поручика Гладышева, отправленного из Оренбурга к каракалпакам, а у посланцев каракалпакских, вместе с ним возвращавшихся из Петербурга, не только отнял все их имущество, но даже и грамоту, от имени императрицы им врученную (В журнале Гладышева весьма замечательно, что он в 1742 году нашел в Меньшей киргизской орде одного английского купца по имени Джока ³⁸ и покупал у него разные товары для подарков каракалпакам).

Поступки сии утвердили правительство русское в намерении наказать киргиз-казаков волжскими калмыками, тем более, что в то же время усилились ссоры и взаимные набеги обоих сих народов, а потому 24 апреля 1744 года дана наместнику ханства калмыкского, Дундук-Даше ³⁷ грамота о собрании сколько возможно вооруженных калмыков, которые, получив в Астрахани порох и свинец, должны были идти против киргиз-казаков и действовать по предписаниям оренбургского губернатора Неплюева. Вся добыча, какую калмыки могли бы взять у киргиз-казаков, предоставлялась в их пользу. Для предосторожности и по доверию к благоразумию Неплюева грамота сия была послана не прямо в орду калмыкскую, а к нему, [209] для употребления оной в пользу, когда будет необходимо. Неизвестно, какое было его мнение о мере столь решительной, но грамота Дундук-Даше осталась в Оренбурге и доныне подлинником сохраняется в архиве тамошней Пограничной комиссии.

Предположение, описанное в ней, не только не было исполнено, но вопреки оному, указом Коллегии иностранных дел велено препятствовать как калмыкам, так и киргизам переходить чрез Урал для взаимных нападений.

Полагать должно, что правительство переменило намерения свои по беспокойствам, тогда возникшим на сибирской границе. Хонтайдзи зюнгарский вдруг начал подвигать свои войска к нашим пределам, подданные его стали угрожать страже русской войною и разнесся слух, будто он решился напасть на Колывано-воскресенские заводы, куда манили его тамошние драгоценные руды. Зюн-гары в то время еще были сильны, и нападение их не могло быть сравниваемо с разбоями киргизов; а потому необходимость требовала приготовить им значительный отпор. Вследствие того все дерзости казачьих орд немедленно преданы забвению, и Неплюев получил приказание (См. Указ Коллегии иностранных дел от 3 ноября 1744) склонять их к набегам на зюнгаров.

Достигнуть сей цели было нелегко. Хан Абульхайр, невзирая на снисхождение ко всем его преступлениям, продолжал досадовать на Россию. Хан Средней орды Абульмагмет, избегая козней Абульхайра, удалился к Туркестану и тем почти прекратил сношения свои с оренбургским пограничным начальством; сверх того он имел менее нужды в защите России, нежели в покровительстве зюнгарского хонтайдзи, у коего был в аманатах сын его; наконец, Абульмагмет искал быть ханом в Туркестане, а город сей признавал над собою владычество Галдан Цы-рена.

Султан Барак, присягнувший пред тем за два года в подданстве России, живя далеко от границ наших, равным образом более страшился зюнгаров, нежели русских, и подобно Абульмагмету отдал сына своего в заложники зюнгарскому владельцу.

Сей последний старался всеми средствами привлечь к себе как султанов, так и простой народ Средней орды, для чего употреблял частию угрозы, частию ласки, и наконец, покупая на свой счет у русских разные товары, [210] посылал продавать оные в орде не только без выгод, но даже с потерею.

Сколь ни были противны видам двора нашего сии обстоятельства, однако ж древняя, наследственная ненависть киргиз-казаков к зюнгарам была столь еще сильна,что они не могли быть равнодушными ко внушениям русских и охотнее согласились оставить в покое границы наши, нежели отказаться от случая напасть на древних врагов своих, кои в сие время грозили им уже не местью,но совершенным порабощением. Ханы и султаны, несмотря на покорность свою Галдан Цырену, боялись его владычества над собою более, нежели владычества русского, и разделяли с народом расположение к неприятельским действиям против зюнгаров. Особенно готовы были помогать войскам нашим те роды Средней орды, которые еще страдали от разорения, причиненного им зюнгарским войском в 1741 году почти под стенами Оренбурга. Они ожидали только открытия войны между Россиею и народом зюнгарским, и при первом известии о начале военных действий устремились бы на жилища своих разорителей со всею злобою полудиких. Но ожидания их оказались тщетными: зюнгары, несмотря на угрозы свои, оставили Россию в покое.

Таким только образом могли киргиз-казаки избежать грозы, уже висевшей над головами их, ибо сколь ни терпеливо сносило правительство русское набеги их на границу нашу, но, наконец, решено было строго наказать их войсками, на линии Оренбургской находившимися, с присоединением к оным еще других.

Султан Ходжа-Ахмет, содержавшийся прежде как аманат в Сорочинской крепости, между тем перевезен в Петербург. Хотя Абульхайр, видя удаление от него сына, не мог быть доволен, хотя он сильно негодовал на Не-плюева и позволял себе новые грубости в сношениях с ним, однако ж подвластные его в 1745 году не делали нападений на нашу границу. Рычков (Прибавление к "Оренбургской истории"), основываясь на словах одного бывшего тогда в Меньшой орде русского казака, пишет, что хан ее в сем году, подобно как и минувшем 1743 старался склонить своих подвластных к возобновлению набегов на правый берег Урала, и что простой народ не хотел ему в сем случае повиноваться, но мы не можем принять сего известия за справедливое [211] по следующим причинам. Во-первых, киргиз-казаки слишком привычны к разбоям, чтобы отказать своему хану в предложении напасть на чужие земли и особенно тогда, когда они еще не имели случая испытать со стороны России силу ее оружия. Во-вторых, Абульхайр обращал тогда все свое внимание на Хиву, которой жители присылали к нему просить защиты от нападений туркменцев, состоявших под властию Персии, и потом просили в ханы себе султана Нурали. Письма о сем предмете, привезенные ему посланцами хивинскими, отправил он к Неплюеву и просил у него советов. В-третьих, тогда же беспрекословно присягал он у себя в ауле, пред посланным к нему российским чиновником на верность Петру III, наследнику Елисаветы, а потом возвратил около 30 человек россиян и калмыков, плененных его подвластными. В-четвертых, он жаловался на Неплюева высшему правительству (См. в архиве Оренбургской пограничной комиссии перевод письма Абульхайра и рескрипт Неплюеву от 17 сентября 1745 года), доказывая опытами, что, кроме личной ссоры с сим начальником Оренбургского края и кроме неудовольствия за отказ в перемене сына его, Ходжи-Ахмета, Чингисом, других неприязненных России намерений не имеет.

Что касается до предложенного султану Нурали достоинства хана в Хиве, то, хотя Неплюев именем императрицы (По указу Коллегии иностранных дел от 21 октября 1745 года) и старался всячески от оного отклонить Абульхайра, но сей последний никак бы не внял его увещаниям, если бы посторонние обстоятельства не отвратили его от исполнения желания хивинцев. Нурали получил пригласительное письмо от сына персидского шаха, который по праву завоевателя считал хивинское владение своею соб-ственностию и уже готов был отправиться в Хиву, как вдруг оставленная им в сем городе жена известила его, что персияне послали к нему приглашение с намерением лишить его жизни (Прибавление к "Оренбургской Истории" Рычкова в описании происшествий 1745 года). Весть сия удержала его при отце.

Между тем и владельцы Средней орды, около двух лет не имевшие никаких сношений с Россиею, приблизились к границам нашим и возобновили изъявления своей преданности императрице. Абульмагмет возвратился в Среднюю орду из Туркестана и прислал в Оренбург нарочного с предложением своих услуг, а потом повторил присягу на подданство. То же сделал и Барак-султан. Сей [212] последний сверх того отправил от себя посольство в Петербург.

Киргиз-казаки еще не успокоились, когда обнаружилось новое волнение в калмыкской орде на Волге. Разнесся слух, что значительная часть оной, по приглашению Гал-дан Цырена, решилась бежать из России к соплеменникам своим зюнгарам. Молва сия, оправдавшаяся 26 лет позже, тогда была несправедлива; но потревожила правительство, особенно, когда с Урала получены были известия, что множество калмыков уже переправились чрез сию реку с нашею стороны на киргизскую, а из Сибири донесено, что войска зюнгарские в нескольких местах подошли к самому Иртышу. Впоследствии оказалось, что переход волжских калмыков за границу не имел другой цели кроме нападения на киргиз-казаков, у которых они тогда угнали множество лошадей, войско же зюнгарское спокойно возвратилось в свои пределы, и повелитель оного Галдан умер (1746).

Отступление сие, за которым скоро последовало разрушение Зюнгарского царства, успокоило сибирские границы, но не отняло у волжских калмыков желания соединиться с соплеменниками своими. Чтобы положить какую-нибудь преграду исполнению их намерений и вместе пресечь бесконечные взаимные грабительства калмыкской и киргиз-казачьих орд, тому и другому народу строжайше запрещено переходить чрез Урал, для присмотра же за сим назначен отряд русского войска. А дабы показать, что вперед подобные переходы не останутся без взыскания, то главнейшие из калмыков, участвовавшие в последнем набеге на киргизов, наказаны как государственные преступники и посланы на Волгу для примера своим соотечественникам.

Надеялись, что распоряжения сии водворят в обеих враждующих ордах тишину, но на самом деле оказалось другое. Может быть, строгое запрещение переходить чрез границу и казнь нескольких участников такового преступления подействовали на калмыков, но не остановили киргиз-казаков, привыкших в последние два или три года безнаказанно грабить не только калмыков, но и русских. Устроение крепостей и форпостов по нижней части Урала не препятствовало, но только замедляло набеги их на калмыков. Усиление же надзора внушило им средство избегать и сего препятствия. Море Каспийское в северной своей части зимою замерзает, и в сильные холода [213] не только люди и лошади ходят по оному, но всякие тяжести перевозятся без малейшей опасности. Воспользовавшись сим обстоятельством, киргиз-казаки в феврале месяце 1746 года перешли из своих степей в калмыкские чрез море против устья Урала и сделали под Красным Яром столь сильное и неожиданное нападение на калмыков, что успели увлечь с собою около 700 человек обоего пола в плен, около 100 человек убили и угнали множество разного рода скота. За сим знаменитым разбоем последовало несколько небольших набегов на русскую границу.

Причиною сих дерзостей был опять хан Абульхайр, который, не переставая питать ненависти к Неплюеву, досадовал, что двор не удовлетворил жалоб его на пограничное начальство и не возвратил ему сына Ходжу-Ахме-та, а потому решился мстить русским. Не довольствуясь вредом, причиненным России набегами его подвластных, он разругал посланного к нему от Неплюева с бумагами переводчика, посадил его под стражу и, продержав у себя около года, мучил его разными способами.

Этого не довольно. Абульхайр был так безрассудно злобен, что склонял народ свой удалиться от России на юг в пески и безводные пустыни, но киргиз-казаки знали выгоды земель, близких к границам русским, и потому решительно отказались повиноваться ему в сем случае. Тут обратил он свой гнев на тех подвластных, которые противились ему в намерении переменить жилища и писал к пограничным начальникам русским, чтобы людей сих, когда они будут приезжать в укрепления, задерживать как виновников всех беспокойств.

В то самое время, когда он таким образом невинных предавал суду, истинных разбойников приготовлял он к новому нападению на волжских калмыков и ожидал только зимы для их отправления. В январе 1747 года, когда лед на Каспийском море утвердился, они благополучно перешли мимо устья Урала и опять устремились на улусы врагов своих, но счастие на сей раз изменило им: калмыки были предуведомлены о нападении и удалились в западную часть своих степей. Гнаться за ними было далеко и опасно, а потому наездники возвратились с пустыми руками. К довершению неудачи, начались оттепели, лед на море сделался опасен, и им должно было переправляться чрез Урал, где ожидали их высланные к ним навстречу казаки яикские (уральские). Дорого стоило им пробиться чрез войско русское, ибо по переходе их на свою сторону [214] Урала найдено много убитых и еще более утонувших в реке, на которой тогда обломился лед. Большая часть их лошадей досталась в добычу русским.

Ослепленный гневом своим Абульхайр принял и сие наказание грабителей за новое оскорбление себе. Изыскивая все средства мстить России, он начал искать покровительства Персии.

Сын его Ходжа-Ахмет перевезен между тем из Петербурга в Казань, где влюбился в дочь одного татарина и требовал ее за себя в замужество. Дерзости Абульхайра против России были столь велики и столь часты, что нельзя не удивляться великодушному терпению, с которым переносил их двор петербургский. Чтобы показать сему хану новый опыт снисхождения к нему и народу его, в 1747 году прислан в Оренбург Тевкелев, который, как мы уже сказали выше, был единоверец киргиз-казакам, провел между ими более года, пользовался общим их уважением, знал их нравы, обычаи и всегда жил с Абульхайром в дружбе, а потому имел поручение укротить его советами своими, помирить его с губернатором Неплюевым и отдать ему султана Ходжу-Ахмета, но не иначе, как заменив его другим сыном, рожденным от ханши.

Смерть Абульхайра, скоро после того воспоследовавшая, не позволяет нам положительно сказать, каковы были бы последствия сношений его с Тевкелевым, но, в начале оных, Абульхайр обнаружил наклонность к примирению. Летом 1748 года он приехал в Орскую крепость (Так назван был первобытный Оренбург по основании нового Оренбурга на том месте, где он теперь существует) для личного свидания с старинным знакомцем своим, и не только отдал ему в аманаты вместо Ходжи-Ахмета другого законного своего сына Айчувака, бывшего потом ханом, присоединив к нему детей нескольких старейшин своих, но и обещался возвратить немедленно всех плененных его подвластными россиян и дал письменное обязательство в том, что Меньшая киргиз-казачья орда вперед не осмелится нападать на границы русские. По возвращении в орду, Абульхайр послал тайным образом несколько доверенных киргизов к зюнгарскому владельцу с предложением ему в замужество своей дочери.

В то время, когда правительство наше, ничего не зная о сем последнем поступке Абульхайра, ожидало [215] испольнения миролюбивых обещаний его, получено известие, что он убит.

Смерти его предшествовали следующие обстоятельства. Возвратясь из Орской крепости в свои аулы, он немедленно собрал толпу вооруженных киргизов и отправился с нею на разграбление несчастных каракалпаков, столь много страдавших от него и от его сыновей. Тут встретил он султана Барака, который давно питал к нему злобу, завидуя отличиям и преимуществам, ему оказанным правительством русским; особенно негодовал он на разграбление Абульхайром подарков, ему, Бараку, посланных от хивинского хана. Сверх того, оба они присваивали себе власть над некоторыми каракалпаками, поселившимися в Меньшей казачей орде. Оба были вспыльчивы, мстительны, и, следовательно, встреча их не могла обойтись без кровопролития. Барак, имея с собою более народа, начал сражение. Толпа, Абульхайра сопровождавшая, будучи ма-лочисленнее, не устояла против первого удара и обратилась в бегство, хан, увлеченный ею, также должен был бежать. Султан Шигай, сын Барака, нагнал его, и сильным ударом копья сбил с лошади. Тогда подоспел к нему сам Барак и утолил кровожадную злобу свою убиением врага собственными руками (Сведения сии почерпнуты нами из журналов Тевкелева, хранящихся в архиве Оренбургской пограничной комиссии)

Хотя каракалпаки весьма много страдали от Абульхайра, однако ж смерть его не только не облегчила их участи, но еще нанесла им новый удар. Барак, избавясь от соперника своего, не упустил случая напасть на них и их разграбить.

Как сей последний поступок с народом, почитавшимся в числе подданных русских, так и убийство хана, подвластного России, заставили Барака опасаться пребывания в местах, близких к нашим границам, а потому он поспешил удалиться от Аральского моря. Направив путь свой к Туркестану, он овладел городами Иканом, развалинами Отрара, Саганаком и остался между оными кочевать. Пребывание его тут было, однако ж, недолговременно, ибо в следующем 1748 году он вместе с двумя сыновьями своими, будучи у одного ходжи в гостях, отравлен ядом (Из бумаг, в архиве Оренбургской пограничной комиссии хранящихся, видно, что киргизы Меньшей орды, приезжая в то время на границу русскую, уверяли, будто бы Барак отравлен по приказанию зюнгарского хонтайдзи, которому султан Нурали жаловался на убийство своего отца). [216]

Известие о смерти Абульхайра не могло произвести неприятных впечатлений в России: поведение сего хана в последние годы жизни его было таково, что вступление нового повелителя в управление Меньшею ордою более подавало надежд, нежели производило сожаления. Достоинство империи Российской требовало только того, чтобы киргиз-казаки, как подданные ее, просили у императрицы новому своему начальнику утверждения в звании хана. Уничтожить избрание его по древним обычаям народным и заменить оное произвольным назначением двора, было опасно и не нужно, но склонить народ на выбор кого-нибудь из детей Абульхайра казалось нетрудным, а потому Неплюев отправил в Меньшую орду чиновника, с поручением стараться о доставлении ханского достоинства султану Нурали, когда же он будет избран, то убедить его и старейшин в необходимости отправить в Петербург посольство для испрошения у императрицы утверждения.

Мера сия имела успех: Нурали провозглашен в собрании народном ханом, и прибывшие в Оренбург с известием о том султан Джанибек и несколько почетных киргизов отправлены ко двору. Они говорили, что присланы как от Средней орды, так и от Меньшей, а потому просили наименовать султана Нурали ханом обеих орд, но требования сего нельзя было удовлетворить по многим причинам: во-первых, чиновник русский, при избрании Нурали присутствовавший, объявил, что из Средней орды участвовали в оном только один старейшина, а именно Джа-нибек-батыр, всегда почти живший при Абульхайре, и несколько десятков простых киргиз-казаков, которые, давно отделясь от Средней орды, равным образом жили между подвластными Абульхайра. Во-вторых, почти все знатнейшие султаны Средней орды имели сыновей или ближних родственников своих аманатами у зюнгарского владельца, который по сей причине начал объявлять свои притязания на всю орду сию, и правительство русское стало сильно сомневаться в ее покорности.

С другой стороны, не хотели оскорбить Нурали явным отказом в прошении его посланцев, а потому и положено наименовать его просто ханом киргиз-кайсацким, не упоминая ни об одной орде. Императорская грамота на новое достоинство дана ему 26 февраля 1749 года. Тогда же послана другая грамота на имя народа киргиз-казачьего об утверждении сделанного им избрания, а Неплюеву [217] предписано пригласить Нурали в Оренбург и возвести его в ханы торжественным образом.

Прежде, нежели будем говорить о сем обряде, скажем, что Неплюев и Тевкелев, стараясь об избрании Нурали, весьма много действовали посредством матери его, ханши Папай, которая по уму своему пользовалась отличным уважением всей Меньшей орды, и имела иногда весьма сильное влияние на управление оной. Любя русских, она часто удерживала мужа своего Абульхайра от исполнения намерений, вредных для России (Она имела печать со своим именем; отличие совсем необыкновенное в народе, который привык обращаться с женщинами как с невольницами, удаляя их от всякого участия в делах общественных). Все сие доведено было до сведения двора петербургского, а потому султан Джанибек, возвратившись в орду, привез ей письмо от канцлера и кусок золотой парчи от имени императрицы.

В одно время с известием о выборе Нурали в ханы дошли до Петербурга слухи, что будто бы зюнгары, побуждаемые султаном Бараком, хотят напасть на Меньшую казачью орду. Хотя слух сей оказался неосновательным, однако, сделаны распоряжения для защиты киргизов от нападения.

В июле 1749 года по приглашению Неплюева прибыл Нурали с знатнейшими султанами, старейшинами и множеством народа к Оренбургу, близ которого на левой стороне Урала уже был заранее приготовлен лагерь для торжественного возведения его в ханское достоинство. Принят он в лагере, подобно отцу своему, с пушечного пальбою и музыкою. Начата церемония чтением императорских грамот, ему и народу его данных. Потом надета на него соболья шуба, шапка и сабля, от двора присланные. В заключение новый хан стал на колени, и пред народом присягнул на ал-Коране в верности России.

Мы не говорим здесь о подробностях сего обряда, потому что они повторяются при возведении каждого хана и потому, что поместили их в описании всех вообще обрядов и обычаев киргиз-казаков (См. часть 3).

Нурали, сделавшись ханом, немедленно показал, что не довольствуется одним титулом, но желает власти: первая просьба, им принесенная правительству русскому, имела целию получить вспомогательное войско для отмщения Бараку за смерть отца своего, вторая заключалась в том, чтобы на границе нашей захватывали [218] киргиз-казаков, о которых будет он писать как о людях неблагонамеренных и вредных России.

Барак, или наследники его и все им подвластные, конечно, не избежали бы мщения сыновей Абульхайра, если бы они получили от России вооруженное пособие, но сим не кончились бы подвиги Нурали. Он имел намерение обратить войско русское против всех своих врагов и особенно против владельцев Средней орды, которые не уважали его и которых желал он истребить, дабы подчинив роды и поколения, под властию их находящиеся, братьям своим, сделаться единственным ханом как в Меньшей, так и в Средней ордах.

К тому же клонилась и вторая просьба его о задержании на границе русской неблагонамеренных киргизов. Он представлял ее как меру, нужную для спокойствия России, но истинною целию ее было властолюбие. В одном отношении она действительно была полезна и даже необходима для русских, ибо доставляла возможность предавать в руки правосудия хотя часть разбойников и, усиливая хана, умножала средства действовать посредством его на народ, но с другой стороны, то же обстоятельство могло быть источником бесчисленных несправедливостей и уничтожило бы едва возникавшую тогда меновую торговлю русских с киргиз-казаками.

По сим причинам на первое требование хана объявлен решительный отказ, второе обещано рассмотреть.

При отъезде из Оренбурга Нурали именем матери своей ханши Папай и всех братьев изъявил желание иметь какое-нибудь большое строение в виде памятника над могилою Абульхайра и для исполнения оного просил 1000 человек рабочих на 15 дней (Все личные переговоры ханов с пограничными начальниками записывались тогда в журналы, которые доныне хранятся в архиве Оренбургской пограничной комиссии). Желание сие было следствием тщеславия, очень свойственного всем киргиз-казакам, но оно было безвредно, и потому Неплюев донес об оном высшему правительству. Коллегия иностранных дел не только согласилась удовлетворить требованию семейства Абульхайра, но даже нашла, что оно будет полезно, если Нурали согласится избрать место для построения надгробного здания недалеко от границ России и перенесет в оное тело своего отца. Тогда можно бы постановить правилом, чтоб всех ханов Меньшей орды погребали тут же и около [219] кладбища основать город, о построении которого Абуль-хайр сам просил. По таковым соображениям положено удовлетворить желание Нурали, и условия, на которых оно должно быть исполнено, объявлены ему чрез посланных из Оренбурга чиновника и инженера. Первому поручено всячески стараться, чтобы Нурали согласился основать кладбище и при нем город не далее как в 3, или 4 днях езды от границы, особенно же на Илеке, а второму велено осмотреть место, снять план оному и сочинить фасад строения.

Переписка и переговоры о сем предмете продолжались несколько лет. Правительство русское, соображаясь с обстоятельствами и поведением хана, то изъявляло готовность, то уклонялось от исполнения его желания, наконец, оно оставлено в забвении, как увидим ниже. Причины к тому были с обеих сторон довольно сильные. Нурали боялся, и подвластные его не хотели селиться близ военных линий русских, а потому первый ответ, ими данный касательно выбора места, был слишком нерешителен. Впоследствии времени вместо Илека, предложено ему основать кладбище и город при устье Эмбы, но поелику сия река также была недалека от российской границы, и киргиз-казаки равным образом боялись (Подпоручик Ригельман, ездивший к Нурали для решительного соглашения о постройке надгробного здания, пишет, что киргиз-казаки, желая отвратить своего хана от приближения к границам России, напоминали ему о завоевании Казани и Астрахани и уверяли, что, если бы жители сих городов, некогда также кочевавшие, не поселились, то потомки их были бы доныне независимы) на ней селиться, то хан и во второй раз не мог отвечать положительно. На месте же, в котором был погребен Абульхайр, равно как и в окрестностях оного, не было ни камня, ни известки, ни лесу для построения. Между тем, пока происходили переговоры, встретились в Меньшей орде дела важнейшие, и готовность правительства русского к удовлетворению просьбы семейства Абульхайра ослаблена обстоятельствами и временем. План и фасад надгробного здания, сочиненные посланным к Нурали инженером, доныне сохраняются неисполненными в Оренбургском архиве. Кабинет императрицы Елисаветы и пограничное начальство оренбургское при возведении нового хана требовали от него только одной услуги, а именно, выдачи россиян, томившихся у киргиз-казаков в плену, о чем прислана ему была особенная грамота из Петербурга. [220]

Нурали и братья его взялись исполнить требование столь справедливое, но оно превышало слабую власть их, и потому осталось безуспешным, подобно сотням или тысячам таковых же требований и подтверждений.

Нурали едва успел возратиться из Оренбурга в свои аулы, как вдруг приехали к нему от зюнгарского хонтайдзи послы, которые, основываясь на предложении, сделанном его отцом пред смертию, приехали просить у него сестру в замужество своему владельцу, за что обещали ему, вместо калыма, город Туркестан. Трудно было Нурали, признавая над собою владычество России, приступить к сему союзу, но еще труднее отказаться от родственных связей с владельцем столь страшным для врагов Нурали и особенно упустить случай без кровопролития овладеть Туркестаном, где некогда властвовали его предки, где были они погребены и где жил сам Абульхайр до изгнания его зюнгарами.

Колеблемый то страхом, то надеждою Нурали не знал, на что решиться. Султаны и старейшины советовали ему немедленно отправить сестру к хонтайдзи, и потом в надежде на помощь сего владельца идти отмстить Бараку и подвластным его за смерть Абульхайра. Советы сии были очень согласны с собственными его желаниями, но он не упускал из вида, что они противны выгодам России, которая могла его наказать за неверность. К тому же у него тогда находился один русский офицер, прибывший вместе с ним из Оренбурга. При таковом свидетеле ему нельзя было действовать иначе как тайно, а потому он отпустил послов зюнгарских без невесты, но с обещанием скоро доставить ее. Неплюеву же на вопрос о причине прибытия посольства отвечал, что оно приезжало от сына Галдан Цырена с предложением мира и дружбы.

Равным образом скрыл он, что зюнгары предлагали ему разменять находившихся у них в плену киргиз-казаков на волжских калмыков, которых Меньшая орда киргизская много имела тогда у себя в неволе. Обман его был бесполезен, потому что бывший тогда в орде русский офицер (См. журнал и рапорты капитана Яковлева в архиве Оренбургской пограничной комиссии) донес о всем в настоящем виде пограничному начальству оренбургскому, а оно — высшему правительству. Сие последнее нашло, что родственная связь между зюнгарскими и казачьими владельцами может быть весьма вредна для России. Подобный пример уже случился. Когда [221] хан волжских калмыков Аюка ³⁹ женился на родственнице зюнгарского хонтайдзи, Дарме Бале, то она уговорила сына своего Санжипа в 1701 году уйти с 15000 кибиток в Зюнгарию. Если же зюнгары, уже давно покорившие Большую казачью орду, и имевшие аманатов от всех знатнейших султанов Средней орды, соединились бы по родству владельцев и с Меньшею ордою, тогда все население земель, начиная с нынешних западных владений Китайской империи до северной части Каспийского моря, двигалось бы по мановению одного повелителя, и граница наша от верхнего Иртыша до устья Урала могла бы на всем протяжении своем подвергнуться нападению в один и тот же день.

Для отвращения такой опасности нельзя было правительству российскому не препятствовать хану Нурали сделаться шурином зюнгарского хонтайдзи, а потому велено употребить к тому все возможные средства ⁴⁰. Дейст-вительнейшим из оных полагали увещевания человека, уважаемого ханом и известного всей Меньшей орде, а именно Тевкелева, по сей причине опять нарочно посланного в Оренбург для личного свидания и переговоров с Нурали. В дополнение к советам, ласкам и обещаниям, которыми Тевкелев должен был осыпать киргиз-казаков, предписано Неплюеву приступить к немедленному началу надгробного памятника Абульхайру и, при нем жилища для ханов, в угодность Нурали и братьям его. Равным образом решено допустить принятие в аманаты вместо законного брата ханского (См. указы Коллегии иностранных дел от 2 ноября V749 и 13 августа 1750 годов), побочного Чингиса, в чем Абульхайру много раз было отказано. Между тем Нурали был встревожен распущенною молвою, что если хонтайдзи зюнгарский будет иметь от его сестры сына, то, для доставления ему достоинства единственного хана киргиз-казачьего, он истребит всех владельцев казачьих и их потомков.

К успокоению всех сомнений дочь Абульхайра, назначенная в супруги зюнгарскому владельцу, в 1750 году умерла. Смерть ее сделалась известна в Оренбурге прежде, нежели Тевкелев успел видеться с Нурали (В ожидании Тевкелева Неплюев посылал к Нурали и матери его для увещевания и для собрания сведений о послах зюнгарских одного из своих переводчиков, с которым он отправил в подарок хану как редкость 10 четвертей муки и 10 четвертей круп. Главною целию сего подарка была надежда приучить киргизов к вымену у россиян хлеба) , а потому [222] повеления о немедленном построении памятника над гробом его отца и о принятии Чингиса в аманаты как излишние в безопасное время остались необъявленными.

Не зная о новом снисхождении высшего правительства и соображаясь с прежними требованиями, Нурали в 1749 году отдал в аманаты вместо султана Айчувака другого законного брата своего, Адиля, а в 1750 году заменил Адиля сыном своим Пирали, которому было тогда только 5 лет.

В сие же время вошел в сношение с оренбургским начальством султан Батыр ⁴¹, отец тогдашнего хана хивинского Каипа и сын бывшего хана киргизского Каипа же, который, как уже известно, в 1718 году писал к Петру Великому. Батыр, наследовавший от отца своего ненависть к Абульхайру, никогда не признавал над собою его власти, а потому и с Россиею долго не имел никаких связей. Когда же часть Меньшей орды провозгласила его ханом, равным Нурали, и когда сын его сделался владельцем хивинским, то он еще менее стал уважать сына Абульхайра, надеясь, что Россия окажет ему не менее отличия. Он однако же не решился при начале сношений своих с Оренбургом, просить о признании его в ханском достоинстве, но чрез посланных своих (в 1750 году) только предложил оренбургскому начальству о направлении всех купеческих караванов, в Бухарию и Хиву идущих, чрез его кочевья, с тем, что он обязывается их препровождать и защищать. В подкрепление сего предложения и сын его, хан Каип, прислал из Хивы своего посланника с уверениями в дружбе и с тою же просьбою об отправлении караванов чрез аулы его отца. Удовлетворить желание сие было невозможно потому, что оно клонилось к явному оскорблению Нурали, который как подданный России и хан, ею утвержденный, званием своим обязан был защищать русское купечество в степях, между Уралом и Сыром лежащих, и уже принял на себя попечение о том. Правда, что старания его были ненадежны, но обещания султана Батыра, по отдаленности его от границ России еще менее представляли обеспечения, а потому сказано ему в ответ, что обязанность провожать караваны чрез земли Меньшей киргизской орды принадлежит Нурали, которому в сем отношении может он помогать и с которым должен он жить в согласии, если желает пользоваться покровительством России. Хивинскому посланнику дан [223] Неплюевым ответ, ничего решительного в себе не заключающий, но, впрочем, весьма учтивый.

Распоряжения сии, не говоря о справедливости оных, были основаны на пользах России. Она тогда должна была поддерживать и даже усиливать ханов, ею данных или признанных, ибо слабость их власти не доставляла и даже не предвещала ей ничего хорошего. Уже почти двадцать лет орды киргиз-казачьи были в ее подданстве, почти двадцать лет теряла она деньги на удержание их в покое, на подарки султанам и старейшинам, на построение крепостей, на содержание войска и, несмотря на все таковые пожертвования в двадцать лет она не только не могла обезопасить пределов своих от грабежей, но даже не приобрела верного средства выручать коренных подданных своих из плена от народа, который добровольно ей покорился. Отзывы Абульхайра о его бессилии были редки по его тщеславию и почитались ложными как по всегдашней хитрости его, так и по явной непокорности. Признания Нурали и много раз повторенные им просьбы об употреблении на границах наших баранты (задержание преступников или их родственников) были более чистосердечны, нежели каковыми казались сначала, а потому приняты во уважение. Они подтверждены мнением Тевкелева, опытного в сношениях с азиатцами, ответами многих султанов, от которых, равно как и от хана, без успеха требовали несколько лет возвращения пленных россиян, и примерами Хивы, Бухарин и других смежных владений, где баранта ⁴²признана неизбежною для обуздания кочевых народов.

Убеждаясь опытами и видя, что снисходительное терпение не уменьшает, а увеличивает дерзости киргиз-казаков, правительство российское, наконец, решилось поступать с ними так же, как поступают прочие их соседы, а потому предписано (Указ Коллегам иностранных дел от 27 ноября 1749 года) пограничному начальству в случае воровства или увлечения людей в плен немедленно требовать от хана возвращения похищенного, если же он не удовлетворит или посоветует сделать баранту, то захватывать при первом удобном случае родственников или даже однородцев (Принадлежащих к одному племени и роду) виновного (предполагая, что сам преступник уже не покажется русским) и держать их под стражею, пока пленный или покраденные вещи не будут [224] возвращены из орды: мера, несогласная с нынешними понятиями нашими о справедливости, но в тогдашнее время необходимая для обуздания кочующих разбойников.

В то же время, дабы понудить хана Нурали к исполнению требований нашего правительства и доставить ему возможность без убытка награждать услуги, оказанные России его подвластными, положено ежегодно отпускать ему из казны денежное жалованье и посылать от имени пограничного начальника разные подарки. Выдачу жалованья велено, однако же, начать не прежде, как когда будут освобождены все или по крайней мере большая часть пленных россиян и волжских калмыков. Полагали, что это последует очень скоро, но вышло иначе, и Нурали получил оклад свой не прежде, как чрез пять лет после назначения оного.

В начале 1750 года брат ханский султан Айчувак ⁴³ с приятелем отца своего батыром Джанибеком и многочисленною толпою киргиз-казаков, частию Средней, а более Меньшой орд вздумали предпринять поход против народа, который, обитая по берегам Аральского озера, носил название аральцев ⁴⁴, был малочислен и непривычен к войне. Легко догадаться можно, что таковое предприятие Айчувака и его сообщников было успешно, и что они возвратились в жилища свои с пленными, с табунами чужих лошадей и с множеством награбленных вещей разного рода. Но аральцы находились под покровительством хивинского хана, который не хотел оставить нанесенного им урона без удовлетворения, и потому задержал у себя в Хиве множество прибывших на мену подвластных хана Нурали и даже посланца его. Для освобождения сих киргиз-казаков нельзя было не возвратить аральцам хотя части их потери, особенно пленных.

Вслед за тем султан Эрали, подражая брату своему, напал на каракалпаков, но толпа, составлявшая его войско, была слишком малочисленна, а потому вместо получения ожидаемой добычи, он был взят в плен, а большая часть его сподвижников побита.

Возвратив ему чрез несколько месяцев свободу, Нурали приезжал в Оренбург для свидания с Неплюевым и Тевкелевым. Приезд сей не имел никаких важных последствий.

Сношения Средней орды с Россиею около сего времени были довольно редки. Хан ее, Абульмагмет, удалился в Туркестан и безвестно жил там до самой смерти, а султан [225] Барак, как сказано выше, отравлен. Преемники же их власти с русскими тогда еще не ознакомились. Султан Кучак, некоторыми поколениями провозглашенный ханом, не признан в достоинстве сем правительством русским и даже не искал его покровительства. Милости зюнгарского владельца были нужнее для него, равно как и для всех прочих султанов Средней орды. Один только Аблай, невзирая на тайные сношения свои с зюнгарами, не отставал от России, ибо большая часть его подвластных жила близ ее границ, и он чувствовал нужду в ее добром к себе расположении.

Сверх безопасности, он имел ввиду выгоды менового торга с русскими, а потому просил открыть оный в Троицкой крепости, представляя, что в Оренбург как ему, так особенно многим его киргиз-казакам, весьма далеко ездить ⁴⁵. Того же просил и батыр Джанибек, по смерти Абульхайра удалившийся из Меньшей орды. Исполнение просьбы их обещало пользу не только им, но и правительству русскому, давая возможность удобнее надзирать за Среднею ордою, а потому в 1750 году и открыт меновой торг в Троицке.

Гальдан Цырен пред смертию своею примирился с киргиз-казаками и, кажется, решился привязать их к себе более ласками и благодеяниями, нежели страхом, но сын его ⁴⁶ имел другой образ мыслей и возобновил набеги. Средняя орда особенно пострадала от него в 1751 году около гор Улу. Потеряв множество людей, взятых зюнгарами в плен, большая часть оной должна была приблизиться к границе русской и почти смешаться с Меньшею ордою, достигнув реки Ори и гор Мугоджарских ⁴⁷.

В 1752 году сношения России с Нурали-ханом имели целию не столько дела собственно киргизские, сколько распространение караванной торговли с Хивою, Бухариею, Ташкентом и чрез них и с прочими владениями Средней Азии до самой Индии, которую почитали источником всех богатств. Как ни далека она от степей киргизских, но чрез оные хотели сделать первый к ней шаг, а потому пособие хана Нурали, если б он чистосердечно оказал оное, было бы в торговом отношении для русских весьма важно.

С сею целию оказаны ему разные снисхождения, и, между прочим, принят от него в аманаты вместо старшего сына султана Пирали самый младший, имевший не более трех лет от рождения. [226]

С тою же целию, возвратясь к мысли, изъясненной императрицею Анною в Указе Кириллову 11 февраля 1736 года и согласной с вышеописанным желанием Абульхайра, опять предполагали основать город при устье Сырдарьи, а для первоначального поселения в нем отправить туда преступников, осужденных к ссылке. Но все сии предположения остались безуспешными.

Вражда ханов Абульхайра и Каипа, известная с начала 18 столетия, не кончилась их смертию, они передали ее в наследство детям и внукам своим. Впоследствии описания сего увидим, что она доныне еще не погасла и даже не ослабела между известнейшими потомками обоих родоначальников, но прежде, нежели дойдем до наших современников, опишем дела их предков. Постоянство, с которым оба рода продолжают друг друга ненавидеть и преследовать в течение 100 лет, а может быть и более (ибо неизвестно нам, в каких отношениях один к другому находились отцы Абульхайра и Каипа), заслуживает особенного внимания.

Выше сказано, что сын Каипа султан Батыр и сын сего последнего, хивинский хан Каип, прислали в 1750 году первый раз посланцев в Оренбург. Хотя предложения их, как клонящиеся к оскорблению признанного Россиею хана Меньшей орды, не приняты, но приезд посланцев и самое намерение султана Батыра завести связи с русскими уже возбудили в Нурали подозрение и возобновили наследственную ненависть. К тому же он не мог равнодушно видеть, что хотя русское правительство не согласилось направлять все вообще караваны чрез кочевья батыра, но сын его, будучи ханом хивинским, запретил своим купцам ходить из Хивы в Оренбург и из Оренбурга в Хиву иначе, как только чрез аулы отца своего. Сие распоряжение уменьшило и влияние Нурали на торговлю, и доходы, которые в виде пошлины брались киргиз-казачьими ханами с провозимых чрез их степи товаров. Раздраженный Нурали послал в 1753 году разграбить на пути первый хивинский караван, который будет идти в Россию или из России: приказание его исполнено. Киргизы алимулинского поколения каракитинского рода немедленно ограбили на реке Сагыз многих хивинцев и туркменцев, шедших с товарами под прикрытием киргиз-казаков того же алимулинского поколения, но чиклинского рода. Неплюев отправил в орду нарочного чиновника для убеждения хана отыскать грабителей и, отобрав у них товары, возвратить [227] оные хозяевам. Нурали решительно отвечал, что грабеж был произведен по его приказанию, за то, что султан Барак не только ему не повинуется, но возмущает против его Меньшую орду и по согласию с сыном своим принуждает хивинцев ходить с караванами чрез одни свои аулы. В оправдание же свое и в надежде вооружить Россию против Хивы Нурали писал в Оренбург, что Каип вместе с Бараком собираются нападать на границу русскую, почему советовал завоевать Хивинское владение, и обещал овладеть оным в несколько дней, если будет ему прислано в помощь 10000 русского войска с артиллериею.

Легко было отгадать цель, с которою он предлагал свои услуги, а потому Неплюев и Тевкелев, не внимая его внушениям, повторяли требование о возвращении товаров разбитого каравана, и упрекали его в поведении, неприличном достоинству хана. Бесполезны были бы убеждения их, если бы посланный с оными переводчик, по наставлению Неплюева, наконец не обнадежил Нурали, что удовлетворением ограбленных купцов приобретет он право просить себе от России уже назначенного ему, но не выдававшегося ежегодного жалованья. Это подействовало более всех увещеваний, и хан начал стараться о возможной выдаче товаров, его подвластными отбитых.

Хивинский хан Каип действовал совсем иначе. В то самое время, когда правительство русское старалось о возвращении его купцам потерянной ими собственности, он велел задержать в Хиве русский караван и выпустил оный по требованиям оренбургского начальства и стараниям хана Нурали не прежде как почти чрез год. При возвращении сего каравана в декабре 1754 года вместе с ним приехал в Оренбург посланец от самого Каипа и бывший в Хиве чиновник русский.

Сей последний виделся дорогою с султаном Эрали, который просил донести Неплюеву, что он готов идти с братьями своими на Хиву для отмщения обид, нанесенных им и отцу их Абульхайру султаном Батыром и сыном его, что он намерен соединиться с недовольными подданными Каипа, лишить его жизни, занять его место, и, сделавшись владельцем Хивы, освободить всех русских пленных, там находившихся. На случай неудачи просил только о том, чтобы Россия обещалась выкупить его, если он сам попадется в плен. [228]

Хивинский посланец, к удивлению, вместо исполнения поручений своего хана жаловался правительству русскому на его корыстолюбие и несправедливость, описывал несчастия, терпимые от него народом, и именем всех узбеков, к числу которых принадлежал он сам, просил помощи к низложению Каипа.

Хотя таковая просьба давала случай России наказать хивинцев за вероломство, а владельца их за дерзость, которая побудила его задержать в минувшем году оренбургский караван, но правительство русское в завоевании Хивы находило тогда более трудностей, нежели пользы. Притом вызов султана Эрали давал надежду приобресть некоторую власть над сею страною без малейшей потери крови, а потому (Указ Коллегам иностранных дел, 2 апреля 1755 года) хивинскому посланцу, просившему помощи для свержения Каипа, отказано, не воспрещая.од-нако ж, ему просить о том же владельцев казачьих. Хану Нурали, султану Эрали и прочим их братьям предоставлено идти на Хиву, и если бы счастие им послужило, то овладеть оною. Просьбу Эрали о выкупе его в случае пленения положено исполнить.

Много выиграла бы Россия в торговом отношении, если бы дети Абульхайра привели в действие намерения свои и успели бы занять Хиву, но, к сожалению, они даже не приступали к достижению цели, предположенной султаном Эрали. Причиною тому должно предполагать недостаток вооруженных людей, которых бы можно противопоставить соединенным силам Каипа и отца его Батыра.

Капитан князь Максютов, посланный тогда из Оренбурга в Меньшую орду, в донесениях своих писал, что Нурали-хан и братья его, собираясь идти на Хиву, созывали народное собрание, и что хотя собрание сие одобрило их намерения, но какой-то ходжа, у которого как у полусвятого приехали они просить благословения на поход, запретил им воевать с хивинцами, а они его послушались.

Средняя орда выдерживала тогда последние удары угасавшего могущества зюнгаров. В начале 1754 года она так была ими притеснена,что множество киргиз-казаков, к ней принадлежащих,просили правительство русское впустить внутрь линии жен и детей их.если сами они не могут быть впущены, некоторые же просили отвода земель у границы, и обещались завести селения. [229]

Такого рода стража была бы слишком ненадежна, да и самое принятие жен и детей киргизских в крепости наши было опасно, а потому сибирскому начальству сначала предписано было не уважать таковых просьб (Указ Военной коллегии от 31 января 1755 года) . Чрез несколько времени после того, часть Средней орды опять возобновила домогательство о принятии оной под защиту в укрепления наши. Тут правительство, внимая представлениям Неплюева, и желая приласкать киргизов, позволило им кочевать близ Уйской линии, а в случае нападения приказано пропускать их в самые пределы империи, требуя только аманатов в залог спокойствия.

Комментарии

32 Иван Иванович Неплюев (1683 — 1773). Сенатор, русский государственный деятель. В 1721 — 1734 гг. — резидент в Константинополе. В 1742 — 1758 гг. — наместник Оренбургского края. Автор записок "Жизнь Ивана Ивановича Неплюева" (03, 1823 — 1826; отд. изд. Спб., 1893.) (О нем см. Витевский В. Н., И. И. Неплюев и Оренбургский край в прежнем его составе до 1758 г. Казань, 1889 — 1897. Вып. 1 — 5).

33 Конкретные сведения о ходе переговоров И. И. Неплюева с ханом Абулхаиром и джунгарскими посланцами Кашкой и Буруном в 1742 г. в Орске содержатся в специальном журнале Оренбургской комиссии (см. КРО-1, док. № 26, с. 229 — 253).

34 Результаты деятельности этой дипломатической миссии нашли отражение в путевом журнале К. Миллера (см. коммент. 24, гл. 5. Ч. II), являющимся основным и по существу единственным источником по истории русско-джунгарских переговоров конца 1742 — начала 1743 гг. В нем отмечается, что Галдан Цэрен (см. коммент. 8, гл. 4. Ч. И) не принял К. Миллера, стремясь по возможности скрыть свое трудное положение от посторонних глаз. Все переговоры с русским послом о "киргиз-кайсацких делах" он поручил вести нойону Сары-Манджи, командовавшему в то время ойратскими войсками в Семиречье. Основным итогом этих переговоров явилось освобождение султана Аблая из плена (о посольстве К. Миллера см.: Чимит-доржиев Ш. Б. Взаимоотношения Монголии и России в XVII — XVIII вв. М., 1978. С. 152; Моисеев В. А. К вопросу об ойрато-казахских отношениях. С. 185 — 189; Ерофеева И. В. Русско-джунгарские отношения в 40-х гг. XVIII в. и Казахстан (посольство К. Миллера) // Из истории международных отношений в Центральной Азии (Средние века и Новое время). Алма-Ата, 1990. С. 43 — 67).

35 Елизавета Петровна (1709 — 1761/62). Российская императрица (с 1741 г.), дочь Петра I.

36 Барак (? — около 1750 г.). Влиятельный султан Среднего жуза, сын казахского хана Турсуна (умер в 1717 г.), владевшего Иканом и другими городами за Сырдарьей. В 1723- — 1730 гг. являлся одним из руководителей казахского народного ополчения в борьбе в джунгарами. Был непримиримым противником хана Младшего жуза Абул-хаира (см. коммент. 40, гл. 3. Ч. II). Их вражда закончилась убийством последнего в 1748 г. На рубеже 40 — 50-х гг. влияние Барака в Казахстане было достаточно сильным и распространялось на многие роды Среднего жуза, в том числе на родовое объединение конрад, кочевавшее в порубежных районах с кочевьями Старшего жуза.

37 Дондук Даши (Дундук Даши) (ум. в 1761 г.). С 1741 г. — наместник Калмыцкого ханства, с 1757 г. — хан волжских калмыков.

38 Роман (Реональд) Гок (Джок). Английский купец. В 30 — 40-х гг. неоднократно посещал казахские степи с торговыми целями. Сведения, собранные Р. Гоком и записанные с его слов в Оренбургской комиссии, содержат важную информацию об отношениях казахов с Россией, Хивой, Джунгарией и каракалпаками (см.: Матвиевский П. Е. О роли Оренбурга в русско-индийской торговле в XVIII в. // История СССР, 1969, № 3. С. 102 — 104; КРО-1, с. 206, 214; Вяткин М. П. К истории распада казахского союза // МИКССР. Т. 2. Ч. 2. 1741 — 1751 С. 11; Есмагамбетов К. Л. Что писали о нас. С. 33 — 34).

39 Аюка (1646 — 1724). Хан волжских калмыков (с 1672 г.). Сын торгоутского хана Пунцука и дочери джун-гарского хана Эрдени Батура-хунтайджи (см. коммент. 38, гл. 3). Титул хана получил от Далай-ламы в 1690 г. Русское правительство утвердило его ханом лишь в 1712 г. За годы правления Аюка значительно укрепил свою власть, расширил пределы ханства. В годы его правления калмыки принимали участие в войнах России с Турцией, Швецией, привлекались к охране южных рубежей Московского государства (см. о нем: Очерки истории Калмыцкой АССР; Дооктябрьский период. М., 1958; Пальмов Н. Н. Этюды по истории волжских калмыков XVII — XVIII вв. Астрахань, 1922. Т. 1 — 4).

40 Взаимоотношения двух соседних кочевых народов — казахов и ойратов — имели на протяжении столетий очень сложный и противоречивый характер. Неоднозначность их содержания, своеобразное переплетение в исторической ретроспективе сил противостояния и тенденций к сближению династических, хозяйственных и политических интересов вызывала вполне объяснимую обеспокоенность царского правительства по поводу складывавшейся международной ситуации на его восточных рубежах. Однако внутренняя диалектика казахско-ойрат-ских отношений только недавно стала предметом специального изучения и конкретно-исторического анализа. Различные аспекты этого вопроса рассмотрены в трудах: Гуревич Б. П. Международные отношения в Центральной Азии...; Моисеев Б. А, К вопросу об ойрато-казахских отношениях; Он же. Джунгаро-кокандские отношения и Казахские ханства: Вторая половина 40-х гг. XVIII в. // Вестник АН КазССР. 1989. № 10. С. 66 — 74; Он же. К истории казахско-ойратских взаимоотношений в начале 50-х гг. в. // Известия АН КазСССР. Обществ, науки. 1987. № 4. С. 46 — 52; Он же. Джунгарское ханство и казахи. (XVII — XVIII вв.) Алма-Ата, 1991.

41 Батыр. Казахский султан, сын казахского хана Каипа, правившего одновременно с Абулхаиром в 1715 — 1718 гг., и отец хивинского хана Каипа (см. коммент. 3, гл. 5. Ч. II). Один из наиболее влиятельных султанов линии Джадика (см. коммент. 42, гл. 3) в Младшем жузе. В 1728 г. был привезен из Бухары и посажен на хивинский престол, но через несколько месяцев смещен. Во внешнеполитических связях являлся сторонником про-джунгарской ориентации казахов (см. о нем: МИКССР. Т. 2. Ч. 2. С. 423 (прим.); МИКХ. С. 464, 566; Аполлова Н. Г. Присоединение Казахстана к России. С. 127, 137, 138). Умер ок. 1771 г.

42 Барымта (баранта). Насильственный угон скота, как правило, членов одного рода или семьи у другого с целью возмещения убытка или как акт возмездия за грабеж, убийство и прочие преступления (см. коммент. 6, гл. 4. Ч. III). Барымта как институт обычного права казахов, не тождественна грабежу вообще, предпринимаемому, как правило, с целью наживы. (Об этих различиях см. Гродеков Н. И. Киргизы и каракиргизы Сырдарыш-ской области. Т. I. Ташкент, 1889. С. 171). Однако в XVIII в. — первой половине XIX в. в связи с усилением процессов социальной дифференциации в казахском обществе и важными изменениями в системе международных отношений в Центральной Азии форма барымты стала широко использоваться различными группировками казахской знати в междоусобных столкновениях, а также пограничными властями сопредельных государств в карательных и корыстных целях. В данном случае А. И. Левшин имел в виду второй тип "барымты", широко практикуемый царской администрацией по отношению к казахам прилинейных аулов. Эта барымта представляла собой ни что иное, как форму колониального грабежа и сопровождалась, как и разного рода междоусобицы, многочисленными насилиями и произволом местных властей.

43 Айчувак (ок. 1720 — 1810). Хан Младшего жуза (1797 — 1805), четвертый сын Абулхаира (см. коммент. 40, гл. 3. Ч. II). В декабре 1796 г. был поставлен во главе ханского Совета, созданного царским правительством для управления Младшим жузом. В октябре 1797 г. утвержден ханом Младшего жуза.

44 Речь идет об аральских узбеках.

45 Правильность выводов А. И. Левшина о большой роли торгово-экономических интересов в формировании внешнеполитической ориентации султана Аблая (см. коммент. 24, гл. 4) подтверждается конкретными историческими фактами. В сибирских архивах имеются документы, свидетельствующие о попытках этого влиятельного чингизида еще в 30-е гг. XVIII в. добиться от царской пограничной администрации разрешения торговать казахам в Чебаркульской и других сибирских крепостях (см.: Ерофеева И. В. Значение верхнеиртышских городов в торгово-экономическом освоении Казахстана и Западной Сибири в XVIII — сер. XIX в. // Торговля городов Сибири конца XVI — нач. XX в. Новосибирск., 1987. С. 225).

46 Речь идет о старшем сыне Галдан Цэрена (см. коммент. 8, гл. 4) Ламе-Доржи (1726 — 1752), который 12 октября 1750 г. был официально утвержден ойратским ханом и с этого времени вел борьбу с другим претендентом на джунгарский престол — чоросским князем Даваци (см. коммент. 50, гл. 5. Ч. II). В январе 1753 г. был убит Даваци и Амурсаной (см. коммент. 16, 17, гл. 4).

47 Здесь допущена неточность. Возобновление организованных набегов ойратов на казахские земли произошло не в 1751 г., а в сентябре 1752 г., когда 20-тысячная ойратская армия под командованием Саин Белека, Шак-дора-даши и Батура-Убаши вторглась в районы пограничных кочевий казахов. Поводом для этих вторжений явилось нежелание султана Среднего жуза Аблая (см. коммент. 24, гл. 4) и других влиятельных лиц в Казахстане выдать джунгарскому хану скрывавшихся у них нойонов Даваци и Амурсану (см. коммент. 16, 17, гл. 4. Ч. II). Сражения, развернувшиеся осенью и зимой 1752 г. между ойратской армией и казахским ополчением, проходили с переменным успехом, однако, перевес сил постепенно склонялся на сторону казахов. Исход этой борьбы был предрешен скрытным, затяжным рейдом Даваци и Амурсаны в Джунгарию и последовавшем вслед за ним убийством Ламы-Доржи 12 января 1753 г. Захватив власть, Даваци отозвал войска из Казахстана и направил Аблаю и Абулмамбету (см. коммент. 41, гл. 3. Ч. II) послания с предложением жить в мире и дружбе. С этого времени начался новый этап в казахско-ойратских отношениях, характеризующийся активным вмешательством казахских правителей в междоусобную борьбу джунгарских князей (см.: Моисеев В. А. К истории казахско-ойратских взаимоотношений в начале 50-х гг. XVIII в. // Известия АН КазССР. Сер. обществ. 1987. № 4. С. 46 — 52).

Текст воспроизведен по изданию: Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких гор и степей. Алматы. Санат. 1996