Прошение Кият-хана главноуправляющему Закавказским краем об освобождении его сына

(Сентябрь 1842 г.)

Я имел честь получить от г-на капитана 1-го ранга Путятина два письма ваши. С сего времени как я, так и мои соотечественники узнали [369] уже, что впредь нам не должно производить грабежей в персидских приморских владениях и делать насилий русским купцам и вообще всем подданным государя императора.

Извещенные о таковой вашей воле, мы обнародовали ее между нашими соотечественниками и от души изъявили согласие исполнять таковое желание правительства российского.

По приказанию г-на Путятина мы до особого его разрешения перестали являться в Астрабадском заливе для торговли с персиянами, между тем он велел своей команде захватить некоторых туркмен, в нарушение его воли находившихся в сем заливе; истребив их лодки и имущества часть сих туркмен, отпустил он скоро, а трех задержал на судне до возвращения своего из Тегерана. Еще прежде его приезда оттуда мы по приказанию наместника его капитана-лейтенанта Большакова готовы были с некоторыми старшинами и простыми туркменами отправиться в Астрабадский залив и окончить в присутствии этого капитана расчеты наши с российским купцом Герасимовым, которому доставляли рыбу. В это время г-н Путятин прибыл из Тегерана в Астрабад и дал нам знать, чтобы мы не выехали из дома и ожидали его приезда в кочевье нашем, Гасан-Кули, куда он приедет вместе с Герасимовым. Вследствие чего он через несколько дней приехал к нам с упомянутым купцом и в последний раз через нашего главного кадия письменно объявил нам волю государя императора о прекращении разбоев в персидских владениях и неделании насилий русским подданным. Между тем назначал некоторого русского офицера для разбирательства претензии туркменов на Герасимова, потом возвратился назад в ожидании ответа нашего народа на сказанное объявление. Вслед за ним я отправил к нему своего сына Кадыр-Мамеда и племянника вместе с русским офицером с объявлением, что мы не поладились с Герасимовым, но на другой день вдруг показались перед кочевьем нашим восемь вооруженных гребных судов, 100 матросов и 8 офицеров, которые начали истреблять наши лодки и киржимы. Г-н Путятин обвинял нас в том, будто Герасимов задержан был нами, хотя мы отвечали ему, что купец этот, желая сохранить за собой навсегда туркменские воды для рыбной ловли, сам не хотел отъехать от нас, не заплативши нам должных им денег, но г-н капитан сей этому не поверил и продолжал ломать и жечь принадлежащие нам суда, не внимая мольбам и просьбам старшин наших, говоря, что таковое его действие есть высочайшее повеление. Еще он, не удовольствуясь этим, заставил нас выкупить и выдать ему трех персиян, из которых двое захвачены были нами из лагеря персидского главнокомандующего Хан-Баба-хана Сарджа, один из войска Фатх-Али-шаха еще при жизни сего царя испортил 3000 пудов принадлежащей нам нефти, истребил вещи на сумму 60 червонцев и, взяв одну лодку полную с нефтью, собственно мне принадлежащую, отдал одному персиянину, наконец, через моего сына Кадыр-Мамеда велено мне и моему старшему сыну Якши-Мамеду явиться к нему, а по исполнении нам таковой его воли объявил нам, что он нас должен отвезти в Россию. По возвращении его в Астрабадский залив, хотя он объявил мне, чтобы я остался при моем семействе, но я не мог расстаться с моим сыном Якши-Мамедом и привезен вместе с ним в город Баку, где ныне нахожусь. Теперь осмеливаюсь доложить вашему высокопревосходительству, что я здесь с сыном моим не имеем при себе ни денег для содержания, ни одежды и находимся в совершенном отчаянии, а потому покорнейше прошу ваше высокопревосходительство из уважения к моей старости позволить мне вместе с моим сыном возвратиться на родину. Хотя я и прежде сего по совершенной моей преданности к великому государю [370] императору имел высочайшее желание еще раз удостоиться лицезрения его величества, но, имея от рода более 80 лет, лишенный зрения, я не находил возможности к исполнению моего желания, а теперь обстоятельства принудили меня быть в пределах России и просить о себе помилования, ибо более 30 лет я отличался моим усердием и преданностью к российской державе, а ныне неужели изменил моим всегдашним правилам. С одной стороны, мы сами подвергались таковому несчастью, а с другой, войско персидское находится в туркменских землях и угрожает нашим семействам, а нам ничего не остается, как только полагать надежду нашу на ваше высокопревосходительство. (Для разрешения этого вопроса царские власти запросили российского посланника в Иране Медема, который отмечал, что “Якши-Мамед всегда был главным предводителем в разбоях туркмен и простирал насилия свои не только на персиян, но и на подданных Империи”. Поэтому признается необходимым “сколько для примера строгости, столько и для соблюдения спокойствия между туркменами задерживать на время в России упомянутого Якши-Мамеда”. Наместник кавказский Головин, выполняя это распоряжение царя, в своем предписании от 16 декабря 1842 г. грузино-емеретинскому гражданскому губернатору отмечал, что Якши Мухамед по его приказанию находился под арестом в Баку и переводится в Тбилиси, где необходимо иметь за ним “строгий надзор и коль скоро замечено будет что-нибудь в его поступках сомнительное, немедленно о том довести до сведения здешнего начальства”. Далее Головин предупреждал Кият-хана, что если он (Якши-Мухамед) будет изыскивать “средства к побегу, то отправить его в Воронеж”. (ЦГИА ГрузССР, ф. 16. д. 6750, л. 1))