Было бы безрассудно отвергать существовавние в земле балтийских Славян во времена Ибрагима и даже до него торговых городов. В то же время портовые порядки, приписываемые Ибрагимом одному из таких городов, являются, независимо от арабского текста, подозрительными, [76] благодаря прибавленному к их описанию, известий о 12 городских воротах. Насчитал ли их Ибрагим сам лично на месте (в Данциге, или в Кольберге)? Ибн-Хордадбех в главе об одном тюркском племени в восточном Туркестане (Journ. asiat. 1865. Tome V, p. 267), пишет: "Leur roi reside dans une grande ville fermee par douze portes de fer". Адам-бременский требует, чтобы мы допускали девять ворот, которые, по его мнению, Rethre (Ратара?) имел в 11-м веке.

Сказание об Амазонках принадлежит, по видимому, к числу тех сравнительно немногочисленных преданий, под которыми лежит положительная историческая основа и которые только позже приобрели [77] мифическую окраску. Женщины-воины появляются и в древней, и в позднейшей истории и даже в наше время. Сиам и Дагомея дают объяснения известным историческим материалам. Если двойная секира (***, срав. о заимствованном из другого какого-то языка славян, слове секира в Каспии стр. 678), с которою изображались так часто Амазонки у Греков, была с древних времен характеристическим оружием Амазонок, то тем более оснований считать достойным вероятия то предание, по которому древнее отечество их находилось в углу северо-восточной Малой Азии. Халибы, ***, жившие на восточном Понте, считались в древнее время за людей, умевших выделывать сталь (***) и *** (*** у Гомера?) называется один город Амазонок.

По примеру Ihre (в 1767 г., см. Schlozer, Allgem. nordische Gesch. p. 489) с этими преданиями связали предания средневековых писателей о царстве женщин на Балтийском море или не далеко от него. Балтийское море многими не знакомыми со Скандинавией и принимавшими ее за остров, считалось частью Северного Океана, Oceanus innavigabilis, *** *** (см. ниже стр. 89) или mare tenebrosum (Mas'udy, Pr. d'or, 3, 243; Zeitschrift von Haupt 12, 317). Срав. еще Conrad Hoffmann, uеber das Lebermeer, в Sitzungsberichte der k. Bayerischen Akademie der Wissensch. 1865. Band II, стр. 1 — 19). Патриарх Фотий думал тоже, конечно, о Темном море, когда он в 867-м г. писал, что (римские) епископы из страны мрака (*** см. ниже Разыск. 2-ое) вторглись в Болгарию. [78]

Король Альфред в приложениях к своему переводу Орозия, написанному им около 890г. или несколько лет спустя, — сообщает, что к Северу от Белохорватов (на верхней Висле) лежит страна дев (be nordhan Horithi is Maegdhaland), а на севере от этой последней лежит земля Сарматов (Славян) до самых рифейских гор. Король Альфред узнал об употреблении этого названия от Норвежца Оттара: жители теперешней северной Швеции называются у него Cven-as, земля их зовется Cvenland, а под именем Cvensae невольно напоминающим об озере женщин Араба ал - Байхаки разумеет он Ботнический залив. Нет ничего невозможного, если при столь близком родстве языков древне-сакского и англо-сакского Оттон I знаком был с произведениями деда первой своей жены Эдгиты. Да наконец, в северной Германии предание об амазонках в то время могло уже принять твердо определившиеся формы. Современник Карла-великого, Павел-диакон не верит в сказку о единоборстве в одной реке на Востоке лангобардского короля Ламиссио с амазонкою, но прибавляет, что он от многих слышал, будто подобные женщины существуют в отдаленнейшей части Германии (.... nsque hodie in intimis Germaniae finibus gentem harum existere feminarum.)

Около 1070 г. распространил всюду предание об амазонках бременский каноник Адам благодаря своей истории гамбургских apxиeпископов. По словам Адама, владения Шведов простираются до земли женщин (usque ad Terram feminarum, cap. 222), остров “Aestland” находится недалеко (cap. 224) aproxima Terrae feminarum" (Все это место: “Et haec quidem insula Terrae feminarum proxima narratur, cum illa superior non longe sit a Birca Sueonum” подходить к словам Тацита: “Sueonibus Sitonum gentes continuantur".) и сами амазонки (eas aquae gustu dicunt aliqui concipere) живут по берегам Балтийского (или Ботническаго) залива, которые он готов считать с скифскими или меотийскими болотами, а также и со степью Гетов за одно и то же (cap. 228, 229 и пр.). — Сар. 134 он упоминает о земли амазонок по поводу известия о том, что Анунд, внук шведского короля Олафа-скётконунга, погиб будто бы со всем своим войском в царстве женщин, вследствие отравления амазонками водных источников (... cum in Patriam feminarum pervenisset, quas nos arbitramur Amazonas esse). Долго предание об этом женском государстве в северной Швеции или Финляндии хранилось и, затем, проникло к Арабам: аль-Байхаки (см. статью г. Гаркави о Туле по арабским известиям, в Зап. Акад. Н. Том 22, стр. 152) переместил [79] острова (в арабск. двойств, число) гор и женщин между островом Туле и между лежащими к северу частями земли “Рус”. Был ли у Байхаки или у того писателя, у которого он заимствовал свои сведения, извращен самый текст? Эдриси, писавший около 1160 в Сицилии, на одной из своих карт (Verhandlungen der Estnischen Gesellschaft zu Dorpat. 7. Band. Dorpat, 1873) поместил в Мрачном море (см. выше стр. 77) два населенных острова, именно два острова языческих “Amazanius”. На Западном острове живут одни мущины без женщин; на другом же одни женщины без мущин. Весною мущины приезжают на остров женщин на время, сожительства ради (см. Verhandl. стр. 11). Эдриси даже известно, что до этих островов можно доехать из города Кальмара; “но никто почти не достигает их, вследствие густого тумана и сильного мрака на этом море, которому совершенно недостает света”.

Испанец Сервето, во многих своих воззрениях далеко опередивший свой век и вследствие этого казненный попом - фанатиком Кальвином, полагал, что он на всегда поколебал в литературном мире веpy в чудных женщин, называвшихся амазонками. Он ошибался, между прочим относительно России, которая тогда составляла особый отдельный мир. Укажу здесь только на два письменных памятника, интересных по заключающемуся в них географическому противоречию.

В одном Азбуковнике (См. статью Н. Баталина (Древне-pyccкиe Азбуковники), помещенную в Филологических Записках (Воронеж) 1873 г.) 15-го приблизительно века (Сахаров, Сказания русского народа, Т. II) встречается следующая статья:

В конце концов амазонки очутились на самых отдаленных берегах Северного океана, откуда и раздается последнее о них извеcтиe в 1772 из уст одного Чукча, попавшего в pyccкиe казаки, который во время пребывания своего среди Чукчей наслышался многого и [80] истинного и сказочного о народах, живущих по берегам Ледовитого океана. По его рассказам оказываюсь, что там тоже есть страна, где живут только одни женщины, оплодотворяемые волнами моря — несколько различно от aquae gustus Адама - бременского, — и родят только девочек. См. статью полковника Л. фон-Гельмерсена: Zur Streitfrage uеber das Wrangel-Land (Petersb. deutsche Zeitung. 1876, Nr. 126). Подлинный отчет полковника Плениснера (в Иркутске) от 1772 должен быть сообщен в Известиях Географического Общества за 1877 г.

Название “Kvaenland”, которое Адам-бременский переводит Terra или Patria feminarum и ставить таким образом в связь с древними амазонками, объясняет нам вполне, почему в средние века так упорно держалось ложное мнение о том, что амазонки живут на берегах или недалеко от Балтийского моря. Название протекающей по крайней шведской Норландии и впадающей в Ботнический залив реки Kalix(-elf) г. Европеус производил от лапонского Kalas(-joga). К югу от этой реки никогда не жили Финны в собственном или тесном значении слова; здесь жили только Ляпонцы (Лопь), которых Тацит и разумеет под назватем “Fenni”. Нынешнее финское, отчасти уже ошведившееся, население на реке Каликсе состоит из потомков финских переселенцев, которые очень давно могли проникнуть на полуостров. Они называют реку Kainuun joki, или точнее (по Европеусу) Kainuhun joki, где h могло, как это часто бывает, произойти из s. По берегам среднего течения реки живут еще и теперь две финские общины и зовутся, также какь и уже ошведившиеся по берегам нижней части реки Финны, Kainuulaiset (единств, ч. — lainen). Их имя следует так же производить от названия реки, как Kemilainen от Kemi-joki, Simolainen от Simo-joki и т. д. Финск. joki и шв. elf = pекa.

Г. Европеус поместил уже исследование этого вопроса, — хотя и краткое, — в Zeitschrift fuеr Ethnologic Бастиана,7. Jahrgang 1875,стр. 229. Представляем ему самому подкрепить свои основания к предположению, что первоначально финское название реки *Kainus произошло от прото-гepмaнcкогo *gainu-s(жeнa), и что эти Протогерманцы называли эту реку также рекою женщин. Прежде предполагали, что эти Финны получили свое название от финского слова kainu (низменность), но теперь это словопроизводство считается столь же ненаучным, как и производство названия "народа Suomi (Финны; по эст. Som Финляндия) от слова suo (болото), тогда как оно происходить от общераспространенной формы названия племени Sam, в котором m не окончание, а входит в [81] состав корня. Также оказывается и общераспространенное производство слова “Fenni” от др. -норм. fen (болото), гот. fani (грязь, пометь) чисто абстрактньм словопроизводством. Но из какой же грамматики в таком случае вычитали, это форма этого народного названия именно германского происхождения? Было бы так же дерзко считать название тацитовских “Fenni” за извращение слова “Kvenn-ir”, хотя в пользу этого предположения можно бы еще было привести то, что Финны и Эсты, не умея произносить в начали слов двойной согласной, выбрасывают в иностранных словах первую согласную.

Предоставляем другим пересмотр всех исследований о ботнической Квенландии, совершенных со времени Ире, а также и исследование того мнения, по которому имя Квенландия было перенесено с Вестбонии (шведской) на Остботнию (финляндскую), после того как норвежские и шведские колонисты населили Гельсингеланд, и из числа их часть Квенов переплыла залив. Каким образом и когда это название пустило крепкие корни в северной Норвегии, до сих пор тоже еще не объяснено удовлетворительно. Stockfleth (Bidrag til Kundskab om Quaenerne i Kongeriget Norge. Christiania 1848; срав. его же Bidrag t. К. от Finnerne i К. N. Christ. I 1848) и Aasen (Norsk Ordbog. Christ, 1873) заявляют, что в Норвегии и до сих пор продолжают финляндских Финнов называть Квенами (ед. Kvaen; прил. kvsensk). Естественно, Норвежцы встречаются чаще с Остботнийцами. В норвежско-исландской литературе имеются указания на то, что это имя когда-то употреблялось для обозначения Финнов в северовосточной Швеции. Эгильсага, происхождение которой, впрочем, весьма не глубокой древности, говорит, что Kvenir (sic) и Kvenland (sic) лежала между Гельсингаландиею и шведской Лапландией. (См. также Шёгрена Gesammelte Schriften, I, 90). — В SkalholtsbSk называется к северу от Индии помещенная (старая) земля Амазонок — Квенналандиею (Ant. russes et or. 2, 446; Срав. р. 401). Kvinna (mulierum), обыкновенно kvenna есть ничто иное как род. п. мн. ч. норвеж. -исланд. kona или kuna, швед, kana; но собственно оно есть род. п. вышедшего из употребления kvinna, в котором v не первоначальный звук, но развившийся в последствии. Названием Kaenu-gardhar, (по правописанию многих исландских рукописей вм. Koenugardhar), в сагах обозначается часть древней Остландии, рядом с Gardhariki и т. д. и в транскрипции Саксона-грамматика оно изменилось в Conugardia. Очевидно, что это название произошло из Chunigardh(ar), у схолиаста Адама-бременского и у Гельмольда Chungard: Скандинавы в иностранных словах заменяли недостающий в их [82] языке звук ch звуком и буквою k, двугласная же aе в норвежско-исландском языке является перегласовкою (т. п. Umlaut), вызываемою следующей гласной и. Позднейшие исландские, но не норвежские переписчики писали очень часто ае (долгое ае), вм. ое (долгое ое). Саги о Гуннах (Him-ar, Hyn-ir, с долгим у) и о их сражениях в нынешней южной Poccin с Готами дошли до Скандинавов частью чрез посредство Немцев (Саксов), частью чрез Англо-саксов и потому понятно, что под Koenugardhar разумелись в XI в. и позднее Киев и югозападная Poccия.

с) Блкар (стр. 46, 19. 52, 5. 53, 13).

В этом отделе Ибрагим мог говорить только о первом христианском царстве Болгар, главным городом которого был Переяслав или Преслав (Великий Преслав), я не о втором, основанном некоторыми недовольными боярами на юго-западе иллирийского полуострова, и которое в 1018 г. Василий-болгароубийца опять-таки при помощи Русских уничтожил окончательно. Сам Борис передал около 888 г. правление сыну своему Владимиру, который царствовал однако только до 893 г. Второй сын Бориса Симеон царствовал с 893 по 927, сын его Петр 927 — 969, а сын последнего Борис II 969 — 972.

Ибрагим, конечно, всеми почти сведениями о Болгарии обязан был послам, которых он расспрашивал при дворе Оттона в Мерзебурге (см. стр. 91 п 93). В это время слабые остатки Хагано-Болгар почти совершенно уже ославянились; хотя впрочем послы, носившие пояса по обычаю тюркских народов, так же как и болгарский агент при византийском дворе в 968 (см. Лиудпранда), остриженный “ungarico modo” должны были еще принадлежать к племени тюркских династов (см. Разыскание 1-ое). Правители Болгарии стремились по временам, главным образом из политических рассчетов, войти в сношения с Римом. Симеон, получивший свое воспитание в Греции, хотя и слыл за полу-Грека [83] (у Лиудпранда emiargos); но не смотря на то не пренебрег усилить свое значение принятием из рук папы королевской короны, — после того как уже сам присвоил себи титул царя (***). Тот же подарок принял его сын и преемник, и Ибрагим, очевидно, намекает на эту корону. Эта царственная роскошь прекратилась в 972, когда Цимисхий корону болгарскую принес в дар Софийскому храму, а Бориса из царей разжаловал в византийские магистры.

d) Крещение Болгар (стр. 52, 15).

Заметка Ибрагима о переводе евангелия имела бы особенно важное значение, если бы было известно, к которому времени он относить перевод. Весь отрывок о крещении Болгар страдает неясностью. С нашими средствами распутать этот узел трудно. Ал-Бекри, по собственному его признанию, имел перед собою о крещении Болгар различные сведения, друг другу противоречившие. Как он дошел до предположения, что Ибрагим говорить здесь о времени после 300 (913) г., трудно себе объяснить, если только не допустить, что он в этом месте, сократив текст Ибрагима, сделал его совершенно темным. Бсус едва ли может быть кто иной, кроме Богориса-Бориса, который в шестидесятых годах 9 стол., по совету своей, прожившей несколько времени в Византии, сестры, принял Крещение, вероятно, от Мефодия, и вскоре крестил весь свой народ, так что с тех пор Болгары, за исключением кратковременной реакции при сыне Бориса, Владимире, оставались уже постоянно христианами. При втором сыне Бориса, Симеоне христианство продолжало распространяться. По смерти императора Льва (912), возникла вражда между Симеоном и Греками, столица которых была четыре раза осаждаема царем. Даже в последние дни своей жизни (27 мая 927) думал Симеон о новом вторжении в пределы Византии. Преемник его Петр, носивший, вероятно, кроме этого христианского имени еще другое — светское, — тотчас же поднялся против Византии. Одна часть греческих хронистов приписывает в этом событии царю Петру весьма жалкую роль. Только Скилиций, который, пользуясь утраченными для нас источниками, сохранил нам и другие чрезвычайно важные известия, говорить, что Петр объявил войну по собственному почину. Если бы мы вздумали здесь доверяться Грекам, очевидно скрывающим истину, то пришлось бы поверить, что дело вовсе не доходило до враждебных действий, что Петр струсил и т. д. Очевидно, что царь действительно вторгся в Византию с целью [84] скрепить мир и сделать его нерушимым посредством брака с Марией, дочерью императора Христофора (соправителем с 921 — 931) и следовательно внучкой Романа Лекапена. Это событие и совершилось действительно 8 сентября 927 г.

Спор о местонахождении того славянского племени, на наречие которого первоначально переведено было евангелие, далеко еще не окончен. После того как впродолжение последних десятилетий обыкновенно приписывали церковно-слав. язык Славянам, жившим в Болгарии при Борисе-Михаиле, в последнее время ревностно стараются снова приводить доводы в пользу паннонского происхождения (pannonitas) церк. -славянского языка. Само собой разумеется, что при решении этого спорного вопроса прежде всего должны быть взвешены лингвистические основания, извлеченный из древнейших церк. -сл. рукописей. Между тем все лингвистические доказательства, до сих пор приводимый в пользу pannonitatis ц. -сл. языка, или слишком скудны, или недостаточно убедительны. И в какие противоречия и непоследовательность впали бы паннонисты, если бы они только приняли твердое решение обработать историю деятельности славянских апостолов по всем дошедшим до нас источникам без всяких научных или церковных предубеждений. Пока они не в состоянии устранить, как совершенно негодное, свидетельство черноризца Храбра, который писал еще при жизни некоторых учеников и современников славянских апостолов, по тех пор все еще остается неподвергаемым сомнению, что Кирилл составил славянский алфавит в 6363 г. (855). А в таком случае первой ареной его просветительной деятельности могли быть только берега Брегальницы, в Македонии, как и свидетельствуют об этом два совершенно независимо друг от друга написанных славянских памятника, именно Проложное (Присренское) житие Кирилла и так наз. Солунское Слово.

Следует ожидать, что защитники pannonitatis церк. -сл. языка откажут свидетельству Ибрагима в каком бы то ни было важном значении, так как он говорить о переводе евангелия на славянский, а не на болгарско-славянский язык. К тому времени, когда Ибрагим писал свои Заметки, болгарско-тюркский язык, за исключением незначительных остатков, был вероятно уже языком вымершим. В то же время нельзя думать, чтобы все Славяне, подвластные Богорисовичам от Дуная и до Фессалии, называли везде уже в то время свое наречие болгарским. Кроме того должно допустить, что на таком значительном пространстве существовало несколько славянских наречий, [85] а не одно только то наречие, из которого образовался нынешний болгарский народный язык. Каким наречием говорили в то время в окрестностях Солуня и на Брегальнице, — мы этого не знаем. Во всяком случае никто не сомневается в том, что славянские апостолы уже знали славянский язык в то время, когда их отправили из Византии к моравскому кн. Растиславу. Этот князь был чешского племени. Спрашивается теперь, принадлежало ли и большинство его подданных к чешскому племени, или же оно принадлежало к племени панноно-славянскому? Если бы князь потребовал перевода св. Писания на паннонское наречие, то славянским апостолам пришлось бы его предварительно изучить, чтоб быть в состоянии правильно писать на нем. И Болгары-ученики бежавших в Болгарии кирилло-мефодиевских учеников естественно должны бы были в этом случае усвоивать себе этот литературный язык. На каком языке отправляли Болгары богослужение во времена Бориса, след, приблизительно от 860 до 890 г. ? Догадка, высказанная Ваттенбахом (Geschichte des Roеmischen Papstthums. Berlin 1870, стр. 70), что папа Aдpиaн II, в 870 г. допуская употребление славянского языка в богослужении, имел в виду также и Болгар, кажется, не лишена основания.

Нельзя не сознаться, что допуская паннонское происхождение церк. -слав. языка приходится разрушать очень трудные загадки. Ученики славянских апостолов могли, конечно, отдавать предпочтете и своим родным наречиям.

Имя Прусов в первый раз встречается у Баварского Географа (Еммерамская таблица народов), предполагая, что Bruzzi у него записаны еще около 910 г. и не позже этого времени прибавлены вместе с другими именами. Таким образом свидетельство Ибрагима было бы третьим дошедшим до нас свидетельством (См. Scriptores rer. prussic. L. 1861 (I, 228) и статью Бендера: Ueber den Namen Preussen (в Zeitschrift f. d. Gesch. Ermlands. I. M. 1859, p. 384). -O нелепом сближении антинорманистами форм “Прусы” и “Русь”, см. статью Цибульского в Jahrbuеcher f. wiss. Kritik. Berlin 1843, Bd. II, p. 527—544.). Начальная средняя согласная в “Bruzzi” объясняется немецким изменением звука, но в “Brus” скорее можно объяснить ее звуковыми свойствами арабского языка — у Арабов нет П, — чем немецкого языка, так как Ибрагим усвоил себе это имя, по всей вероятности, от Славян. [86] Впрочем еще не доказано, были ли Прусы до смерти св. Адальбера известны романским народам. В chanson de Roland кроме различных славянскнх народностей, Печенегов и т. и. ст. 3245-й упоминается также о стране “Bruise”; вероятно эта форма уже позднейшая. См. Romania. 2-е annee. Paris 1873 г., р. 332, 480.

В стране Прусов Ибрагим по всей вероятности сам никогда не бывал, но тем не менее он знаком с ее положением. Подобно тому, как Тацит Эстиев (iam dextro Suebici maris litore Aestiorum gentes adluuntur), помещает он Брусов у Океана и приписывает им особый от их соседей (Славян) язык. Ни он, ни Тацит не могли иметь ни малейшего понятия о столь близком родстве языков славянского и прусского (Prusiska). Известие Ибрагима о свирепстве и дикости Прусов достаточно подтверждается другими источниками, а также и свидетельством компилатора Сипагизаде, который указывает как на источник, на географа Ибн Саъид-ал-магриби (1275). См. Charmoy. Relation de Mas'udy (Mem. de l’Acad. Section d'histoire. 1834. Tome II, p. 363) и Каспий, стр. 522.

Рассказ о неприступности земли Прусов трудно признать исторически истинным. Воображаемое значение названия Прусов (древнейшая форма ее вероятно Прудсы или Прутсы), переводившегося по латыне “Bruti”, могло быть очень древним и могло дать повод к возникновению этого рассказа. Уже в одной рукописи XI в. (Germania, herausg. von Pfeifer. II Bd., p. 92. Wien 1858) Bruteri объясняется названием “Prezzun”. По поводу предания об убиении иноземцев, приезжаюших в древнюю Россию или в землю Мордвы, см. Hammer, Geschichte der goldenen Horde, p. 425, Frahn, Ibn-Foszlan p. 168.

He может не возбуждать также сомнения известие, что Русы на кораблях с запада вторгаются в землю Прусов, которые никогда не были морским народом в средневековом смысле. Вообще Ибрагим оказывается лучше других писателей знакомым с границами известных ему народов, хотя он и не мог иметь совершенно точных представлений о севере или, лучше сказать, о северо-востоке. Человек который ясно свидетельствует о том, что некоторые северные племена поселились среди Славян и усвоили их язык, имел, конечно, лучшие сведения о событиях северной или cевepo-восточной Европы, чем большинство современных ему писателей. От такого человека, который к тому же, как кажется, побывал в нынешнем Мекленбурге, следует, конечно, ожидать, что он не без основания же говорит о нападении морских разбойников Русов на землю Прусов с [87] запада. Само по себе можно бы было допустить, что Варего-Русы X столетия, даже после того, как центр их могущества передвинулся в Киев, продолжали морские разбои по берегам Балтийского моря и брали временно дань с жителей янтарной земли. Селились же язычники Варего-Русы и в Ладоге и в Новгороде, о чем и говорит относительно последнего города русская летопись особенно ясно. Кроме того основал же заморский Норман Рогволод (по шведски Ragwald) особое княжество в Полоцке на Двине — было ли то после смерти Святослава или раньше, — все равно. В то же время известие Ибрагима о нападении морских разбойников Русов с запада приводить нас в соседство со Славянами Накуна, которые, по словам Ибрагима, жили на крайнем западе, т. е. по нашим нынешним понятиям в Мекленбурге и т. д. Против мекленбургских берегов лежат датские острова. Датских морских разбойников, посещавших землю янтаря, мог Ибрагим только в том случае назвать Русами, если для него это последнее название, так же как и для предшественников его Якуби, Масуди и др, служило родовым названием всех Норманнов вообще. В этом случае его известие о нападении Русов на Прусов становится более достойным доверия. Саксон-грамматик в 10-й книге сохранил нам историческую сагу, по свидетельству которой Гакун, старший сын датского короля Гаральда-блатанда (царств. 935 — 985), завладел полуостровом Самландом около 950 г. Датские пираты сожгли свои корабли, перебили туземное мужское население, а женщин взяли себе в жены и таким образом положили начало датского владычества над янтарным берегом прусской земли. Это место находим среди других выписок у Zeuss'a, р. 547 п в Scriptt. rer. Prussicarum I. Band., где также на стр. 735, 738-й перепечатаны свидетельства о позднейшей зависимости Самланда от Дании. Нельзя отрицать в этой саге романтического элемента; но она никоим образом не лишена исторической основы (срав. Dahlmann, Geschichte v. Dannemark I. 76. note 3), и Гакун быд не единственным Норманном, разбойничьи страсти которого разжигал янтарный берег. Не следует, однако, связывать “древних Витингов” на Самланде с этой разбойничьей колонией, так как название Витинг (= витязь) готского происхождения. Скорее можно бы было допустить здесь гнездо морских разбойников Норманнов, которые известны были под именем Иомсвикингов и которые каждое лето выходили на разбой. Вопрос лишь в том, имели ли эти Иомсвикинги в то время такую же силу, какую они имели несколько десятилетий спустя? [88]

f) Бвислав, Брислав, князь чешский. (стр. 47, 1. 48, 19).

Ибрагим, говоря о разделении Славян на политические группы, упоминает о “Бвйславе, царе Фраги и Бвймы и Кракв-а”, т. е. Праги, Богемии и Кракова. В другом месте то же имя пишется “Брислав”. О кн. Бржетиславе (Bretislav) I (1037 — 1055) здесь нечего и думать, трудно также допустить и Болеслава II-благочестивого (967, 999), но скорее следует предполагать, что Ибрагим говорит здесь о Болеславе I-жестоком (935—967), который (см. ниже, стр. 102) в 955 г. посылал королю Оттону вспомогательное войско против Накуна и назван Буриславом. Исландцы тоже изменили славянское имя Болеслава на более им понятное Бурислейфр. Таким образом Ибрагим имя чешского князя усвоил себе, кажется, по немецкому народному произношению.

Нет ничего невероятного в том, что корень крак (откуда пол. Krakow, чеш. Krakow) чисто славянский, хотя и произошедший от более древнего карк. Однако никто еще не доказал, что область Кракова в то время, как мы в первый раз встречаемся с ним в истории, была уже населена Поляками. Скорее она является первоначально заселенною Белыми Хорватами, отдельные роды которых в различные времена после Атиллы выселились в Чехию и Далмацию под предводительством, первоначально не принадлежавших к славянскому племени Ленхов (Lechowie), Ляхов или Лингов (Lingones), властвовавших во времена язычества также и над одною отраслью польского племени. Великоморавское государство, значение которого поднялось, благодаря мисионерской деятельности славянских апостолов, расширило свое могущество тоже присоединением к своим владениям области, зависевшей от ляшских князей, живших на Вислице (Wislica, Wisly). После уничтожения около 905 г. Мадьярами велико-моравского государства, Руси и Чехи, как кажется, завладели некоторыми частями прежнего государства Ляхов. В 907 г., во время похода вк. Олега на Византию, (Белые) Хорваты снабдили его войском. К этому же времени, т. е. не ранее падения моравского государства, следует отнести и начало государства Пястов на Варте. Неужели же обстоятельствами того времени мог не воспользоваться такой князь, как Вратислав I чешский (895; 903 — 921), которого одолеть не могли Мадьяры, которого славянская легенда о св. Вячеславе прославляет, как князя “великого славою”, которому не приходилось, как Пястам, заботиться тотчас же по вступлении на [89] княжество об основании и водворении в своих владениях государственного порядка, — неужели такой князь мог пропустить случай и не распространить своих владений с той стороны, где он не мог встретить сопротивления ни со стороны Венгров, ни со стороны Немцев? Ему одному можно только приписать основание того города на острову Одера, в чешском названии которого и до сих пор живет имя основателя: Breslau, по чеш. Vratislav (пол. Wroclaw, род. п. -ia, старорус. Воротиславл со вставкою евфонического л) есть чисто прилагательная форма, к которой так же, как и к другим подобным названиям (напр. Ярославль; Boleslav, т. е. нынешн. Bunzlau в Чехии и Силезии), следует добавлять сущ. “град” или чеш. “hrad”. Благодаря своему положению на острову Одера, Град, построенный Вратиславом, мог служить крепостью против возникающей Польши, равно как военным и административным центром присоединенной области. Эта последняя, по тому округу, в состав которого входила эта часть левого берега Одера, носила у Чехов название Slezy (мн. ч.) и из этой-то формы, а не от какой нибудь польской, произошло латинское название “Slesia”. Была ли средняя Силезия отнята у Чехов Мешко Первым, либо его предшественником, для нашей цели не имеет особенного значения. Достоверно только известно, что область верхнего Одера и Краков первым Пястам не принадлежали. Распространению чешского владычества к Сану и Бугу, после падения моравского государства, могла оказать сопротивление только Россия; Белые же Сербы и Хорваты по своей малочисленности едва ли могли сопротивляться долго.

Более чем вероятно, что, после падения моравского государства между Белыми Сербами и Белыми Хорватами, еще не покинувшими язычества или вновь впавшими в язычество, усилилось несколько династов, власть и владения которых, впрочем, не простирались далеко. Сведения, сообщаемые об этих народцах Константином-порфир., заключают в себе столь заслуживающего веры и подтверждаемого другими источниками, что предположение немецких ученых, будто Константин был плохо знаком со взаимными отношениями этих народцев, надо считать опрометчивым. Непонятным для нас кажется только мнение его о верховной власти Оттона, великого короля Франкии и Саксии (***) над некрещеными Хорватами (***), земля которых лежала в 30-ти днях пути от ***, т. е. не от Черного моря, но от Oceanus caligans, Темного моря, (по нынешнему от Балтийского моря, см. стр. 77). Точность и определенность сведений, сообщаемых Константином [90] о Белых Сербах и Белых Хорватах, говорят ясно о том, что сведения эти он получал от, людей, посещавших их земли, или даже живших между ними. Также ясно свидетельствует он о том, что южные Хорваты в его время еще поддерживали сношения со своими одноплеменниками. Потому-то мы не имеем никаких оснований считать известие о более тесных политических отношениях (Северных) Хорватов к Оттону за известие, несогласное с историческими данными. Напротив, не должны ли мы, по крайней мере, предположить, что они, подобно другим народцам, обращаясь к Оттону до 950 г., преследовали какую-то определенную политическую цель? Врезавшись клином между Польшей, Русью и Чexиeй и теснимые ими (Равно и Печенегами и Турками. Впрочем белохорватские князья вступали в брачные союзы с некрещеными Турками (Мадьярами).), не искали ли они нравственной поддержки у могущественного “великого короля Франкии и Саксии”, — хотя бы против Чехии? Последняя, по крайней мере, относилась по временам к Оттону весьма враждебно. С другой стороны трудно допустить, чтобы уже в то время (т. е. около 940 г.) земля Хорватов находилась в зависимости от Чехии, так как, по Константину, Белохорваты имели и собственное войско и отдельных князей. Да и сана-то Чехия не представляла еще объединенного государства, так как только Болеславу I удалось впервые сокрушить силу последних наследственных родовых князей, хотя он и сам не избежал в свою очередь даннических отношений к Оттону I.

Обыкновенно полагают, что Болеслав же I завладел и Краковом, — именно после 955 г. Это утверждает, по примеру своих предшественников, и Томек в своей Apologie der aeltesten Geschichte Boehmens (Abhandlungen der K. bohm. Gesellschaft der Wissensch. 13. Bd. 1865), стр. 76. Предоставляя другим лучше и глубже объяснить слова Ибрагима, мы обратим здесь внимание только на то, что Ибрагим, как видно, будучи очень близко знаком с политическими отношениями Славян, не без намерения называет Болеслава I князем Праги и Кракова. Чехи потеряли Краков навсегда, после того лишь, как Болеслав I-польский, внук чешского Болеслава, о котором мы говорили выше, завладел им в 999 г. и присоединил его к вновь возникшему на берегах Варты государству Пястов: Hunos seu Ungaros, Cravatios et Mardos (Печинегов, служивших у него наемниками), gentem validam, suo mancipavi imperio (Vincentius своим обыкновенным высо-копарным слогом. Ср. Галла и Летопись Козмы). [91]

g) Huta = Оттон, император римский. (Стр. 51, 22. 52, 7).

Тщеславился-ли Ибрагим своим знакомством с Оттоном? Имя его передает он с величайшей правдивостию, какая ему только была доступна, как арабскому книжнику. В обоих местах, где Ибрагим упоминает об Оттоне, нет никакого повода предполагать какое бы то ни было извращение имени, независящее от звуковых свойств арабского языка. В немецких источниках имя Оттона пишется чрезвычайно разнообразно: и Otto, и Oudo, и Outho и т. д. В Италии император Оттон I и II назывались также Hotto. См. Forstemann, Deutsches Namenworterbuch I, 163. В иных случаях могло случиться смешение ласкательной формы Otto (см. Stark, Kosenamen. Wien 1868, p. 16 и словарь Вейганда), с совершенно различным именем Hodo, Huodo, Huoto (Forstemann. I, 699). Hodo напр, был поставленный против Славян при Оттоне I маркграф, a Huoto был учителем молодого короля Оттона (II).

О котором Оттоне говорит Ибрагим? Арабы не всегда строго различают титул короля от титула императора; “malik” иногда служил для обозначения того и другого. Каждый из трех Оттонов X столетия был коронован в Риме и признан римским императором. Герцог Оттон-сакский был в начале — в 936 г. — коронован в Ахене и признан королем Германии, за тем в 951-м году он уже является королем Верхней Италии (Koеpke-Dummler, p. 197); только в 962-м г. был он в Риме коронован папою и получил сан императора. Его сын Оттон, уже в 967-м году в Риме получивший императорскую корону, умер в 983-м, а сын этого последнего Оттона, Оттон III, короновался в Риме в 993-м г. и помер 1002-м. Оттон III очень любил жить в Мерзебурге, тогда как Оттон II-й им пренебрегал. На основании всего, что было сказано выше (стр. 72 и след.) под ибрагимовским Huta ложно разуметь только Оттона I.

Вопрос, в котором году Ибрагим был при дворе Оттона и посетил ли он Мерзебург более одного раза, — должен остаться нерешенным; это могло случиться и до 962-го г., но могло случиться только после того, как коронование Оттона и принятие им титула римского императора сделалось событием общеизвестным. Также и год прибытия ко двору Оттона болгарских послов должен оставаться невыясненным. Все что Ибрагим сообщает о болгарском царстве, относится, очевидно, еще к тому времени, когда первое христианское [92] царство Болгар, царство Богорисовичей, еще не было расстроено. Разложение его последовало в первый раз во время болгаро-русско-византийской войны от 968 — 972. См. выше стр. 82.

Должно допустить, что между Оттоном и Богорисовичами, особенно после поражения Венгров в 955 г., наверно должны были происходить дипломатические сношения. После этого времени Венгры не осмеливались вторгаться в Южную Германию, и бросились на Болгарию и Визанию. Немецкие анналисты, впрочем, подобно другим средне-вековым летописцам, о большинстве посольств умалчивают. Только под 973 годом в числе различных послов упоминают они и о послах болгарских. Оттон еще в Италии, откуда он в последний раз выступил в 972 году, решил собрать ииператорский сейм. 16 марта 973 г. был он в Магдебурге, откуда 19-го того же месяца отправился в Кведлинбург с тем, чтобы там провести Пасху (23 марта). Здесь принимал Оттон собравшихся сюда со всех сторон послов. При подобном приеме мог лет десять тому назад присутствовать и Ибрагим Ибн-Якуб в Мерзебурге. Об этом событии мы, правда, не находим никаких указаний. Даже список князей и народов, приславших в 973 г. послов в Кведлинбург, дошел до нас только благодаря позднейшим компилаторам, которые пользовались давно уже затерянными анналами времен Оттона. В найденных снова Annales Altahenses majores (Pertz, SS. 20, 787), составитель которых пользовался утраченными для нас Annales Hersfeldenses, читаем:

... illuc venere legati Graecorum Beneventorum cum muneribus, 12 primates Ungarorum, Bulgariorum duo, etiam legati ducis Haroldi, quem putabant resistere imperatori, omnia sua deditioni Otonis subiiciunt cum statuto vectigali. Boneszlawo [dux Sclavienus] regiis eum inumerabiliter donans illuc venit muneribus. Miszego etiam dux Sclavienus, terrore compulsus, filium mittit obsidem.

Ламберт-герсфельдский составил свою летопись около 1080. Очевидно, что и он подобно составителю Ann. Altah. пользовался для 973 г. Герсфельдскими анналами и сообщает также о прибытии русского посольства (Pertz, SS. T. III, 63).

... Illucque venerunt legati plurimarum gentium, id est Romanorum, Graecorum, Beneventorum, Italorum, Ungariorum, Danorum, Slavorum, Bulgariorum atque Ruscorum cum magnis muneribus. Необычная форма Bulgarii (также как и Ungarii) встречающаяся как в Ann. Altah., так и у Ламберта, подтверждает предположение об общем тем и другим источнике (т. е. Annal. Hersf.). [93]

Как кажется, летописцы не сообщают точных дать о годе пребывания Оттона в Мерзебурге. Здесь он обнародываль свои грамоты в след, годах: в 952-м (Koеpke - Dummler, Kaiser Otto der Grosse. Leipzig 1876 p. 573), в 953-м, в 966-м (См. die Reichskanzler von Stumpf. 2. Band, I. Abth. Innsbruck 1865) и в 973-м году, когда он принимал арабское посольство из Африки (См. Koеpke-Dummler, р. 509 и ср. выше стр. 16). Из готовящегося в настоящее время к печати издания немецких имперских грамот, мы, может быть, узнаем, не был ли Оттон в Мерзебурге и около 960-го г. [94]

Откуда Масуди, у которого Ибрагим выписывает, заимствовал это известие — неизвестно. Также и “Влйнбаба”, если признать правильность такого чтения, остается загадочным. Созвучия с именем, населенной истыми Малоруссами Волыни и подобные именные формы, встречаемые у балтийских Славян, не представляют никаких новых комбинаций. Средневековые формы, подобный Vilini, Vinuli, на которые ссылается Лелевель и др., должны быть также отложены в сторону, так как эти формы германского происхождения и употреблялись совершенно произвольно, немецкими летописцами для обозначения Славян. Немыслимо, чтобы сохранилось предание о разденении славянского первобытного языка на две главных ветви, так как это разделение должно было произойти за долго до Рож. Хр. Напротив того у Западных и Южных Славян (см. Древн. Шафарика), сохранились предания о переселении Славян на запад, начавшемся вслед за выселением Готов с берегов Балтийского моря к Понту, усилившемся после, падения царства Гуннов, и окончившемся в VII в., во время господства Авар. Подобное предание могло, [95] естественно, дойти до Арабов, которые воображали, что Славяне составляли уже политическое целое еще до своего движения на Запад (из нынешней западной Руси), и до распадения своего на отдельные группы.

Чтение Маха у ал-Бекри в окончании извращено; парижское издание текста Масуди требует относительно имен собственных основного пересмотра, который может быть совершен успешно только при совокупном труде ученых. Пока различные рукописи Золотых Лугов не классифицированы строго, нет возможности определить и первоначального чтения слов Маха, Махека и т. д. Шармуа видел в этом слове имя польского короля Мешко, который является в истории после Масуди, и относил это слово к Полянам.

Масуди (Prairies d'or 3, 65, Гаркави, Сказание мусульманских писателей о Славянах и Русских. Спб. 1870 г., стр. 138) об этом мнимом распадении Славян в одном из своих утраченных сочинений высказался так: “Le recit de ces evenements serait trop long, d'autaut plus que nous les avons deja racontes en grand, et souvent avec beaucoup de details dans nos Annales historiques et dans notre Histoire moyenne".

l) Мшка (стр. 47, 1. 50, 11. 51, 25. 52, 2).

Эта именная форма встречается и у позднейших арабских компилаторов, так что у Ибрагима нельзя предполагать сильного искажения ее правописания. Вопрос лишь в том: был ли сам Ибрагим в состоянии правильно усвоить это имя и достаточно верно передать его в письме? В этом отношении Ибрагима нельзя судить строже, чем тех польских и немецких хронистов, писавших по латыни, которые записали то же имя. Если мы обратим внимание на пропущенную, согласно арабскому обычаю, коренную гласную и на замену окончания о гласною а, то мы без затруднения узнаем в Мшка имя первого христианского польского князя Мешко I (кн. от около 960 — 992), второго или третьего князя из дома Пястов в Познани или Гнезне.

Цейсберг, заслуги когорого на поприще критики древне-польских исторических источников (Die polnische Geschichtschreibung des Mittelalters. Leipzig 1873) никогда не будут забыты, собрал, и сопоставил в особой статье (Miseko I, oder erste christliche Beherrscher Polens. Wien 1805. Aus dem Archiv fur oesterr. Geschichte. Band 38) множество разбросанных, по латинским источникам различных форм этого имени; по ему нее же не удалось доказать возникновение этой [96] гипокористической формы в устах польского народа. Некоторые из встречающихся у немецких хронистоа трехслоговых форм могут быть вендского происхождения, но они были более или менее извращены под пером незнакомых со славянскими звуками немецких переписчиков. К сожалению, русские летописцы, передающее польские и литовские имена вообще с большею точностию, чем сами Поляки (срав. напр. Семовит, Сомовит вм. лишенпого смысла Ziemowit, Ягайло вм. Jagiello) в имени Мешко и его внучатного тёзки предлагают извращенные формы, из которых две Межька (однажды Мъжека) заимствованы из произвольной транскрипции. Несмотря на ошибочное усвоение польской формы, все же киевскими летописцами XII ст. обозначается в ней шипящий звук; но не так легко разрешить вопрос, от какого польского звука произошел здесь русский ж. Имена собственные часто видоизменяются совершенно своеобразно; в средние века нередко они должны были подчиняться этимологическому произволу писца или целого народа (Etymologia vulgaris). Для примера можно указать на одно из русских нарицательных имен, в которых ж соовветствует другим звуковым формам в родственных языках: чуж-ой, церк. -слав. штуждь, пол. cudz-y, чеш. ciz-i, срб. туh, н. -сл. ptu-j (с простетич. р).

На еврейско-польских брактеатах времен Мешко III (1173 — 1177; 1199 — 1201) является в имени Мешко ***. Имя князя Лешко на брактеатах пишется так же, но из этого нельзя заключить, чтобы во всех этих именах звучало ш (“шин”), так как Иудеи, подобно Арабам, не передают точно славян, ч. О еврейско-польских брактеатах, в подлинности которых долгое время сомневались, смотри письмо Лелевеля в Revue numismatique (Sur les bracteates juives de la Pologne. Paris I860, p 328 — 334. Planche 15). Рисунки и объяснения недавно найденных брактеатов, из числа которых Азиатский музей Академии наук приобрел посредством известного польского нумизматика К. Байера несколько экземпляров, см. в Decouverte a Glebokie des monnaies polonaises du moyen-age. Traduction de l’ouvrage polonais ecrit par J. Polkowski. Gnesen 1870, in 8°. Подобный брактеат времени Мшко изображен в статье: Об языке Евреев, живших в древнее время на Руси. А. Я. Гаркави. Снб. 1866, in-8° (из Трудов Восточ. Отд. Импер. Арх, Общ.).

Считали обыкновенно, что первым обратил имя Мешко в более благозвучное имя Мечислава плодовитый сочинитель исторических прикрас в выдумок, известный патриот Длугош (1480); однако формы, очевидно, подобная Мечиславу, встречаются уже раньше Длугоша, в [97] грамотах и хрониках, в которых имя это, вследствие отсутствия твердо установившегося правописания, подвергалось сильному извращению. В одной силезской грамоте 1259 г. (Liber fundationis claustri S. Mariae virg. in Heinrichow. Bresl. 1854, p. 162, 60, 67; срав. Regesten zur schles. Geschichte von Grunhagen. 2 Aufl. Breslau, p. 1) встречается форма Miczislaus (вариант Miscezlaus etc.), которую средневековой этимолог легко мог объяснить так же, как и Длугош. Ср. соч. И. Бодуэна: О древне-польском языке. Лейпциг 1870 (стр. 27 и 67 Словаря). Во всяком случае, именная форма Mieczyslaw не встречается у других Славян и таким образом не восходит ко временам язычества. К тому же, более чем сомнительно, чтобы славянское слово мъчь (р. меч, пол. miecz и пр.) и соответствующее готское сущ. муж. р. meki (в древнейшей форме mekei-s; крымско-гот. mycha, исл. maekir, др. -сакс, maki, англо-сакс. maece и пр.) когда-либо обращались в имя собственное. Мъчь заимствовано из готского meki, которое в свою очередь когда-нибудь будет объяснено заимствованием из третьего какого-нибудь языка. Первоначальное значение этого слова было скорее не “ensis, нем. Schwert", а “нож”, затем “боевой нож”, а такое слово едва ли годилось для образования имени собственного. Представителям до-исторической археологии следовало бы проследить историю переселения этого названия, для чего Дифенбах еще в 1847 году собрал (Got. WB. 2, 58) богатый, хотя сырой материал. Подобные труды внесли бы, действительно, историческую жизнь в их подчас монотонные описания.

Изо всех форм, в которых является нам имя Мешко, приходится делать вывод, что это имя принадлежит к гипокористическим формам, весьма обычным у Поляков так же как и у других Славян, как напр. Bolko (из Болеслава), Primko (из Przemyslaw); срав. с рус. Вячко (из Вячеслава), чеш. Waclav, нем. Wenzel и пр. Даже Надеслав (пол. -лат. Nadslaus, Naslaus) приняло ласкательную форму Nako (срав. стр. 103 о Накуне). Мешко могло сократиться только из Мьстислава, пол. Mscislaw. Первая часть этого имени — ц. -сл. мьсть (ultio, pugna), мьст-ити. мьшт-ати (ulcisci), пол. mscic sie. Как была первоначальная уменьшительная форма от Мстислава, — пусть этот вопрос остается нерешенным. Важно только то, что польско-латинским писцам было невозможно точно передать шипящий звук польской формы. Переписчики-немцы обращали на славянские шипящие звуки очень мало внимания и довольствовались буквами s, z или с. Рано появилась у немецких и польских хронистов особая ласкательная форма [98] имени Мстислава, значение которого для них утратилось и эту форму (Mieszko) объясняли при помощи глагола miesz-ac (мешать, приводить в смятение); таким образом получила право гражданства удобная, хотя и совершенно произвольно образованная форма Мешко (см. толкование имени Mesco у Винцентия).

Имя Мстислав было, правда, в 9-м веке в употреблении и у балтийских Славян (Оботрит Mistav у Видукинда под 963 г., вероятно, то же лицо, что Missizla короля Свена у Адама-бременскаго), но известия, сообщаемые Ибрагимом, могут относиться только к Пястам, властвовавшим на Варте. Так как Мешко умерь в 992 г., то он, по всей вероятности, принял власть над племенем Полян в тесном значении этого названия, не задолго до 960 г. В немецких источниках является он впервые в 962 г., когда бежавший сакский граф Вихман во главе одного племени Вендов дважды победил князя, носившего имя “Misaca” (подвластных ему Славян называет Видукинд “Licicaviki”; в этом имени справедливо открыли имя Лехов. Не вдаваясь в анализ этой формы, встречающейся у Видукинда, писавшего и жившего далеко от пределов Польши, — замечу только, что это не исконное польское название, а вендская форма, перенесенная с Лехов, раньше властвовавших на юге, на Поляков, появившихся после них на севере). До сих пор обыкновенно принимали, что Мешко разбит был Вихманом в 963 г. на том основании, что, по Видукинду, Лужичане потерпели решительное поражение от маркграфа Геро “ео quoque tempore”; а это последнее поражение, по свидетельству Адальберта (т. наз. Continuator Reginonis), основательно знакомого с событиями, совершилось в 963 г. Однако, так как Видукинд говорит о поражении Мешко, как о событии, предшествовавшем поражению лужицких Вендов, и так как он, судя по некоторым местам летописи, отличает выражение “ео tempore” от выражения “ео anno”, то нет никакого основания, которое бы обязывало нас считать 963 г. за год первого появления Мешко в истории. В 966 или даже в 965 г. (см. Grunhagen, Regesten) женился он на Добраве, дочери чешского князя Болеслава I (и след, племяннице св. Вячеслава) и принял хрисианство. Вскоре он должен был подчиниться Оттону I, который тщетно ожидал его в 973 г. на великом рейхстаге в Кведлинбурге (см. выше стр. 92), куда Мешко прислал только одного из своих сыновей.

Как Пяст, Мешко имел свое местопребывание либо в Гнезне, либо в Познани. Краков, находившийся в древней земле Ляхов, [99] принадлежал тогда еще Чехии, как об этом особенно выразительно упоминает и Ибрагим, которому, видно, хорошо были известны границы владений Пястов.

m) Войско Мешко (стр. 50, 14, 18; 49, 7).

Только в виду того, что арабисты колеблются, признать ли им слово дзра (дзраг), как оно написано в Codex Const., за арабское, или за испорченное славянское (в каковом случае естественно следовало бы заменить чисто арабское ^cain, ***, в конце слова буквою ghain, ***, = gh), я приведу здесь то, что можно сказать в пользу славянского происхождения этого слова. Начальное придыхательное д могло, конечно, соответствовать только славянскому чистому зубному звуку (д или т). Но долгое а, если только оно было верно записано Ибрагимом, могло бы удержать нас от признания в названии свиты или дружины Мешко славянского слова. По недостатку, оказывающемуся в древнепольских памятниках языка, мы не можем ни утверждать, ни отрицать, что отдельный приближенный назывался *друг, а совокупность их *друж (собир.). Ср. чеш. drus в значении sodalitas вместо обыкновенного слова druzina (см. Каспий, стр. 648).

Достойно также удивления и то, что Ибрагим сообщает о содержании войска Мешко, хотя это нам уж и было известно из позднейшего компилатора Казвини (по Шармуа). Арабские диргемы обращались во всяком случай в качестве мелкой монеты и с этой целью разрезались пополам и по четвертям, что доказывается многочисленными находками в России и в других балтийских странах. В собственной Польше и именно на левом берегу Вислы, подобные находки являются уже очень редко. Быть может, история монет, найденных в России, разъяснить это известие Ибрагима. В Poccии также в то время не имели собственной чеканенной монеты и Радимичи платили в. кн. Олегу по шелягу с плуга. Впрочем, слово шиллинг могло употребляться в значении вообще всякой монеты. К восточным Славянам это слово [100] могло перейти от Норманнов (skilling), которые сами заимствовали его, вероятно, путем торговых сношений, от Англосаксов. Польское слово szelag ясно обнаруживает свое происхождение от немецкого Schilling. Мы могли бы сомневаться, следует ли считать чтение (см. стр. 49, 7. 50, 14) мркт за извращенное взнт, но ориенталисты считают эту коньектуру за несомненную. С точки зрения магрибской палеографии, они несомненно правы, как я сам в том убедился. По мнению арабистов, mithkal (th = англ. th) имеет ближайшее значеше веса, и под византийскими миткалями следует разуметь преимущественно византийские золотые монеты (aurei byzantini или т. наз. besants d'or, златики и пр.), хотя этим именем назывались также и византийские серебряные монеты. Встретил ли Ибрагим подлинные такие монеты, или подделанные в Польше, или же видел другие какие-нибудь монеты? Доводы в пользу того или другого решения этого вопроса будут изложены в “Объяснениях” к светопечатной таблице или в другом месте.

Из того, что Ибрагим Ибн-Якуб сообщает о ратниках, получавших жалованье византийскими миткалями, можно бы было заключить, что эти наемники не составляли постоянного войска в нашем смысле, но только составляли гридь или приближенных, окружавших князя. Если наемники действительно получали хорошую плату, то, конечно, надо значительно уменьшить число 3000. Ибрагим — очевидно, вследствие их боевых способностей, придает им такое значение, что невольно при этом приходят на ум те иноземные наемники, которые за хорошую плату рисковали своею жизнию. Откуда появлялись такие oxoчиe до бою люди? Можно бы было предполагать в них Прусов или какую-нибудь отрасль племени Лютичей, которых имя, очевидно, имеет связь со словом “лютый”, постоянным эпитетом волка и следов, соответствует Вельфингам немецкой богатырской саги. Если же нельзя привести никаких конкретных доводов в пользу того, что в состав гриди Мешко входили Прусы и Лютичи, так как он находился постоянно в войне с полабскими племенами, то нужно обратить внимание на датских или шведских Норманнов. Могли ли Норманны того времени, смело вторгавшиеся в устья всех больших рек от Невы до Роны, бояться вторжения в область нижней Вислы? Для Шведов и особенно для Готландцев проехать вверх по Висле было бесконечно легче и ближе, чем доехать до Полоцка, Ладоги или Новгорода. Мешко, вербуя Норманнов на службу, ограждал себя от нападения морских разбойников. При бедности польских исторических [101] источников X ст., мы имеем об этом обстоятельстве столь же мало известий, как и о поступлении Варегов на службу Святослава. Только при Казимире I, внуке Болеслава I, появляются в первый раз известия о норманских или датских наемниках, входивших в составь двух сражавшихся друг с другом польских войск. Во время отсутствия Казимира появился в западной Европе узурпатор, по имени Моислав. В 1048 году он был разбит Казимиром при помощи своего шурина в. кн. Ярослава Владимировича. По Галлу, у Моислава было “30 acies ordinatae”, у Казимира же “vix tres acies bellatorum plenae, quia tota Polonia — вследствие предшествовавшей анархии — paene deserta jacebat”. Но эта "pauca numero manus bellatorum" была "assueta bellis". Писавший почти 100 лет позже летописец Vincentius, пользовавшийся без сомнения и для XI ст., кроме Галла, некоторыми другими источниками, но часто преувеличивавший и прикрашивавший факты, утверждает, что у Моислава, кроме главного войска, были и другие отряды, между которыми нельзя не заметить норманских секироносцев (... exceptis sagittariis, ballistis, bipennatibus, spathariis, immo infinitissimis tum equitum copiis quam peditum, qui eo spe quaestus illecti confluxerant, fortunam secuti, non hominem). Казимир же противопоставил "quatuor Maritimorum (Поморян) acies, totidem geticas (ядвингских или прусских), nec non Dacorum ac Ruthenorum larga asciscens suffragia". Богухвал (Bielowski, 1,486) называет как вспомогательные войска Моислава "Dacos, Getas seu Pruthenos, et Rutenos" и по позднейшей польско-силезской хронике (Pertz, SS. 19, 559), Моислав выступил в поле "cum multitudine Danorum, Martinorum (sic), Getharum, Ruthenorum ac Mazoviorum".

n) Накун (стр. 47, 2).

Ибрагим или лучше его эпитоматор пишет это имя постоянно Накур, что, однако, как мы увидим ниже, составляет легко объяснимую ошибку писца.

1) как имя славянского князя или вождя “на крайнем западе”;

2) как имя крепости (принадлежавшей тому же вышеупомянутому князю), лежавшей приблизительно в 11-ти милях от Океана (от Балтийского моря);

и 3) как имя подвластной Накуну земли. [102]

Накун упоминается в памятниках X в. только однажды, — именно в летописи современника своего Видукинда (III, 50). Вихман и Экберт, сыновья одного сакского графа, бежали недовольные к Вендам по ту сторону нижней Эльбы и старались поднять Вендов против Оттонова маркграфа Германа Биллунга. Герман имел местопребывание где-то в люнебургском крае: “Illi cum se sensissent duci (Herman) resistere non posse, sociaverunt sibi duos subregulos barbarorum, Saxonibus iam olim infestos, Naconem et fratrem ejus”, которого Видукинд называет Stoinef. Титмар, писавший 60 лет после Видукинда, знает оба эти имени, как кажется, только по Видукинду: Ex parte Sclavorum bellum ingruit horridum hortatu Vigmanni comitis et Ekberthi, ducatu autem Nacconis et Stoinnegui, fratris ejus. Вернее читается имя последнего в Annales Sangall. majores: "Ztoignav" (sic), при чем нельзя не узнать древнего произношения буквы е (церк. -сл. : гнев, пол. gniew). Из того же источника узнаем мы, что Стойгнев, вместе с братом своим Накуном, стоял во главе славянского союза, образовавшегося из Оботритов, Вильцев, Черезпенянов (Zcirizspeni) и Долонцев, в то время, как Болеслав I чешский (у Флодоарда Burislaus) и рюгенские Славяне (Ruani, Rniani) помогали Саксам против этого союза. (Источники в сочинении Wigger'a, Mecklenburgische Annalen. Schwerin 1860.) После того как Стойгнев в 955 году потерпел поражение и был убит на Раксе (по общему мнению, на Рекенице, которая отделяет часть Померании от Мекленбурга; срав. соч. А. Павинского, Полабские Славяне. П. 1871, стр. 84), союз Славян, как кажется, вскоре после того сам собою распался. Во всяком случае нельзя решить с полною достоверностью, относится ли известие Ибрагима о Накуне ко времени до, или после 955 г. Последнее вероятнее.

По общепринятому мнению, Накун и Стойгнев принадлежали к племени Оботритов. Взгляд этот подтверждается также и тем, что, при перечислении вступивших в союз племен, Оботриты названы вначале и что имя Накун встречается позже в Мекленбурге. Так как до сих пор почти исключительно употребляли латинизированную форму этого имени, встречающуюся у Видукинда, то многие полагали, что и славянское имя этого воеводы (subregulus) было также “Нако”. Но более чем вероятно, что Видукинд латинизировал “варварскую” форму Накун и изменил ее в Naco или Nacon, род. пад. -nis. В славянском мы встречаем с суффиксом ун не только множество нарицательных, но также множество имен собственных (напр. Bogun, Radun Ярун и т. д.). В немногих грамотах князя Борвина I. и именно в [103] первый раз в одном акте 1218 г. (Mecklenb. Urkunden. 1, p. 229), встречается как свидетель благородный Венд (срв. Matrikeln der Pommerschen Ritterschaft, herausg. durch Klempin. B. 1863, p. 65), называемый в предложном пад. Nacono. В двух документах от 1219 г. (Mecklenb, Urk. I, 239, 241) звучит его имя в именит, падеже Nacon. В Указ. (UB. Bd 4. Schwerin 1867, p. 287) встречается в одной еще позднешей копии тождественная форма Naquon. Еще теперь существует в 3/4 милях на северо-запад от Варина деревня (Meckl. Urk. Bd. 4. Ortsreg. см. Nakensdorf, Naquinstorpe), по имени Nakenstorf, которое упоминается в документах под 1231 г. с именем Nacunstorp, под 1243 упоминается с именем Nequinsdorp, под 1267 с именем Naquinsdorp и в 1271 с именем Naquinesdorp. Этим однако именные созвучия еще не исчерпываются. В одном померанском памятнике упоминается под 1214 г. какой-то Job. Nackowitz (см. стр. 97).

После того как настоящая форма имени этого славянского князя достаточно объяснена, свидетельство о том же предмете Адама-бременского, писавшего 100 лет спустя, приобретает еще большее значение. Адам-бременский вскоре после своего прибытия в 1068 году в Бремен посетил датского короля Свенда-Эстритсона, который “всю историю” варваров в своей памяти, точно в писанной книге хранил. Король утверждал, что все балтиские Славяне в X стол. “absque tribus (pagis)” были уже обращены: principes ejus temporis, Missizla (без сомнения Оботрит Mistaw, т. е. Видукиндов Мстислав, 1. III, с. 68), Naccon (след, Nakon) et Sederich (без сомнения обращенный в датскую форму Вагриец, называемый у Видукинда Selibur). Sub quibus, inquit, pax continua fuit, Sclavi sub tributo servierunt, т. е., конечно, после великого восстания, вспыхнувшего в 954 году и продолжавшегося несколько лет.

Значение личного имени Накун остается темным. С одной стороны можно указать на сербское нарицательное слово “нака” (см. Вука словарь под словом Златоjе), которое, если бы оно действительно было древнего происхождения, могло бы относиться к имени Накун так же, как чешские женские имена: Яра и Ярка к общеславянскому мужескому имени Ярун. Или не произошло ли Накун из Нанкун через утрату носового звука? Барон В. Г. Розен со своей точки зрения не может ничего сказать против моего предположения, что Накур только вследствие описки (самого ал-Бекри или его переписчика) произошло из Накун, на подобие того как в рукописи Гаянгоса Болгары названы Балкан вм. Балкар. Смешение букв н u p весьма возможно, [104] особенно в том случае, когда р стоит в конце слова без связи с другими буквами, что случается тогда, когда ему предшествует а или у, и Ибрагим писал действительно (судя по списку ал-Бекри) в этом имени долгое у. Изменение Накуна в Накур было тем возможнее под пером испанского переписчика, что переписчику была, конечно, известна знаменитая гавань Накур (в нынешнем Марокко). Из арабского начертания этого имени, однако, нельзя вывести никакого заключения о долготе гласной в славянской форме Накун. Ударение, вероятно, падало на (краткую) коренную гласную, а не на суффикс ун, как в русском современном нам языке.

Если бы было доказано, что Ибрагим сам ездил из Мерзебурга в отчизну Накуна, то мы могли бы с большим доверием отнестись к описанию главной крепости Накуна, имя которой, по свидетельству Ибрагима означает, “большая крепость”. Смысл этого места чрезвычайно затемняется тем, что имя этой крепости обоими переписчиками константинопольской рукописи читается различно. Список Шефера, давно снятый с константинопольской рукописи, представляет (см. выше стр. 48, пр. 3) вместо совершенно не славянского “'Аззан” во всех трех местах транскрипции Gran, которая по крайней мере звучит по славянски и барон В. Р. Розен полагает, что и другие переписчики, не знакомые со славянским языком скорее прочли бы Gran чем 'Azzan. Если бы мы согласились с этим, то, само собою разумеется, каждый из нас счел бы Gran за описку вм. град; но в этом случае первая часть имени должна бы была считаться утраченной в арабском. Ни в летописях, ни в других письменных памятниках мы не находим у полабских Славян ни малейшего следа местности с названием “Велеград”. А между тем это укрепление должно было приблизительно также называться, если только Ибрагим имел верные сведения и если транскрипция Gran заслуживаете предпочтения. Теперешнее моравское село Welehrad (называемое документально и Welegrad, Поляком Длугошем Wielegrad) находится не совсем на месте дреннего города того же названия иа Мораве. Первоначально оно могло быть местопребыванием моравских князей. Много было спору о том, было ли оно также и местопребыванием славянского апостола Мефодия, См. Слав, древ. Шафарика II, 41, 6 и полемические статьи Брандля (Welegrad. Brunn, 1860г. Entgegnung auf Dudik's Antwort. Brunn 1860). Dudik. Antwort auf [105] Brandl's Welehrad, Brunn 1860. Ср. соч. I. Бодянского о происхождении славянских письмен. М. 1855, стр. 051 Прим, и особенно соч. 6. Успенского: Первые славянские монархи на Северо-Западе. П. 1872, стр. 41. Едва ли указанное Ибрагимом славянское название Накунова города преобразилось через немецкий перевод в современное название "Мекленбург"; как известно, этот город возник из бурга, который в первый раз упоминается в 995 году (Meckl. UB. 1, 24), как место обнародования одной граммоты Оттона III во время его похода. Этот “Michelenburg” (в наше время принадлежащее вел. герцогу шверинскому село в 3/4 милях к югу от Висмара) действительно значит великий (др. -нем. michil = ***) город и назывался в древнее время Magnopolis (у Адама: Obodriti.... civitas eorum Magnopolis). Ни один источник не дает нам права предпологать, что этот город быд основан Саксами, но также было бы с нашей стороны опрометчиво считать название Meklenburg (срав. Германизацию Балтийских Славян. Исследование Иос. Первольфа СПб. 1876 г., стр. 30 оттиска из Слав. сборника) за немецкий перевод Welegrad. Представляем другим точнейшее определение положения Накунова града, если только это возможно, так как на показание расстояний в арабском тексте, вообще, нельзя слишком полагаться. Каким образом местопребывание князя могло дать повод к такому названию как Велеград, мы видим на названии Константинополя, который у Норвежцев и Исландцев, вероятно, по примеру Шведов, назывался Mikligardhar (в значении великого города, hofudborg или Megalopolis); византийского императора самого называли они Mikligardhskonungr, а иногда просто Gardhskonungr. По этому поводу нельзя не высказать пожелания, чтобы наконец был кем нибудь составлен на научных основаниях, с надлежащими ссылками на источники, словарь личных имен и топографических названий полабских Славян с присовокуплением и тех славянских названий различных местностей, которые дошли до нас помимо исторических памятников. Подобный труд может быть исполнен с полным успехом в тех местностях, которые в настоящее время уже онемечились. Как нынешние жители тех местностей Германии, которые некогда были населены Славянами, так и сами слависты должны бы в виду собственных интересов стараться о большей общедоступности этого разбросанного ныне материала, так как подобное собрание принесло бы пользу не только изучению отдельных наречий, но также и истории Славян, живших по Эльбе и Одеру, источники которой, как известно, весьма скудны. Дельное сочинение И. Бодуена де [106] Куртене о древне-польском языке по личным племенам и названиям местностей (О древне-польском языке до XIV века. Leipzig bei Brockhaus. 1870) содержит почти полный древне-польский ономастикон, в котором исправлена масса извращенных форм. Остается только пожелать, чтобы при подобных специальных именословах источники цитировались полнее и яснее, так как в противном случае при сбивчивой и загадочной системе расположения чрезвычайно трудно пользоваться материалом, предлагаемым подобным сочинением.

а) Племена Севера. (стр. 46, 10; 49, 8; 54, 4, 6, 8).

Заимствовал ли Ибрагим Ибн-Якуб свое первое известие о племенах Севера из какого-либо сочинения Масуди? Непосредственно за сим следующее известие принадлежит во всяком случае Масуди, но следующее далее (стр. 54) описание отношений северных племен к Славянам, принадлежит уже, кажется, самому Ибрагиму.

Так как Арабы, подобно древним Византийцам, имели очень неясные понятия о землях к северу и северо-западу от Черного моря, то им казалось, что земля между Северным Океаном (т. е. Балийским морем) и Понтом представляла весьма узкую полосу. О различии степных народов от собственно европейских Ибрагим, как кажется, не имел точных сведений. Из упоминаемых нами народов севера остаются неизвестными “Тршкин” и “Анклий”, которых имена вероятно извращены. Известие о принятии славянского языка Русами, конечно, не может нас удивлять, так как, при незначительном числе переселившихся в IX стол. Норманов, большая часть их в 3-ем, если еще и не во 2-м поколении говорили, вероятно, по славянски лучше, чем по шведски. Что касается до Хазар и Печенегов, то менее вероятно, чтобы они усвоили себе славянский язык, хотя он, впрочем, и мог быть общим языком, особенно в пограничных областях. Еще в 964 г. Вятичи платили дань Хазарая. Два года спустя Святославу после некоторого как кажется сопротивления, присоединил их окончательно к своей державе. То, что говорит Ибрагим Ибн-Якуб о смешении Славян с племенами Севера, можно было бы еще с большею справедливостью сказать о Хагано-Болгарах, перешедших в VII в. Дунай и покоривших Славян Мизии и др. Здесь слитие обоих племен должно было идти тем скорее, что Болгары не [107] получали никакого нового подкрепления с севера Дуная; приток же Норманов в Россию прекратился только со следовавшим за Ярославом поколением, так что по Титмару население Киева еще в 1018 г. состояло “maxime ex velocibus Danis”, под Датчанами же разумелись, согласно западно-европейскому обычаю, Норманны.

Почему Ибрагим в своем, исключительно посвященном Славянам мемуаре не упоминает между перечисляемыми им политическими группами Славян (см. стр. 46 и 47) Русов (Rus, с долгой гласной)? Ответ на этот вопрос дает он нам сам в двух местах, где говорить о водворении среди Славян племен Севера и об усвоении последними языка первых. Подобно современникам своим Константину-багрянородн. и Масуди, он отделяет Русов от Славян и так мало в политическом отношении отождествляет их со Славянами, что считает самым обширным славянским государством владения польского князя Мешко. И между тем он говорит о нападении Русов на Прусов (Brus) с запада на кораблях (см. прим. е), да кроме того еще говорить, что Русы из Кракова, вблизи которого тогда начиналась русская граница, приходят по делам торговли вместе со Слявянами (белохорватскими?) в Прагу. Если Ибрагим не путал дошедшие до него сведения о северо-востоке Европы, то остается только допустить [108] одно, — именно, что он, подобно некоторым византийцам, а также Якуби и Масуди (см. ниже главу о них), употреблял слово "рус" в значении родового названия Норманнов, Как он дошел до этой комбинации, из его заметок выяснить нельзя; но в этом отношении он имел предшественника в знаменитом путешественнике Масуди, которым он пользовался.

Из того, что ал-Бекри, или Ибрагим называег морской народ Русов жителями островов, нельзя никаким образом вывести, что он считает их живущими на островах Балтийского моря. Масуди о географии скандинавского Севера не имел точных сведений и даже Туле (см. статью Гаркави в Зап. Акад. Н. Т. 22) считал не островом, а городом. По его мнению, Русы, плававшие по Северному океану (см. выше стр. 11) граничили с Понтом и жили, как он выражается, в другом месте, при одном из его берегов. Позднейшие писатели поселяют Русов — руководствуясь каким-то древним неизвестным источником — на 7-ми островах Понта, чему не следует удивляться, так как Арабы употребляли одно и то же слово для обозначения и острова и полуострова, и даже царь Константин Б. говорить об островах Зихов (= Adige, т. е. ***, Черкесы в собственном смысле), и относит эти острова к мествости, где в настоящее [109] время мы находим только разделенные реками части Таманского полуострова.

Под Турками могут разуметься только Мадьяры, которых Византийцы X стол., а вслед за ними и Ломбардец Лиудпранд, называли “***, Turci, также *** *** (Запад. Турки)”, потому, что их династия была первоначально тюркская. Эти династы, усвоившие себе ирансние культурные элементы, называли себя в древнейшее время Оногурами (***), откуда впоследствии произошло название Венгров (Ungari, ***); дерк. -сл. *** = Ungari и terra Ungarorum). Мадьяры же было, как многие полагают, настоящее название той восточно-фенской отрасли этого племени, которая под предводитель-ством Тюрков образовалась в степи в конный народ, чего не удалось никакому другому народу фенского (О различном употреблении названий Фенского и Финского см. ниже стр 119.) племени. Мне очень хорошо известны доводы, приводимые Мадьярами и другими феннологами в пользу фенского происхождения названия Мадьяр, и я далек от того, чтобы считать эти доводы ничтожными, но тем не менее не могу отстать от мысли, что первоначально “Magar” было только тюркским, специально династическим названием. Между другими названиями, названия Dentumoger и Sobamogera ждут еще подробного анализа. Для объяснения Dentumoger и Dentia мог бы я привести только название горы, находящейся в нынешней Воронежской губернии, “Дентум”, о которой еще в XVII ст. упоминает Книга Большому Чертежу. Что касается до Sobamogera, то это слово, может быть, объяснится со вре-менем при помощи изучения языка и быта Чувашей. [110]

По поводу известия о том, что из земли венгерских Турков приходят в Прагу магометане, надо припомнить одно место у Масуди, по которому (Prairies d'or 3, 65; Гаркави, Сказ. 137) в главный город первого славянского царя, приходили купцы — магометане. К сожалению имя короля извращено. Также неизвестно, говоритьли Масуди о каком нибудь современном ему цари или о царе, жившем раньше. Предшествующее место о Сербах относится, вероятно, к некрещенным Белым Сербам, жившим по верхней Висли, о которых Константин-багрянородный около 950 г. говорить, что они с князьями Турков (Мадьяров), подобных же им язычников, заключают брачные союзы.

Название птицы сба — Арабы обыкновенно передают и буквою б — по своему начальному звуку очень мало может напоминать славянское название скворца (ц. -сл. сквор-ьць, чеш. skor-ec). Приводимое Миклоши-[111]чем польское назвате skorz-en в самой Польше не везде известно. Употребительнее szpak (также и в малороссийском. Срав. чеш. spacek—. Немецкое Spatz ничто иное как ласкательная форма от Spar т. е. воробей. См. Weigand, deutsches WB. 2-te Aufl.). В Ревеле н в других местах употребляется Spre, скворец). — Название сороки (прус, sarke, с перестановкой плавной согласной ц. -сл. сврака, пол. и сорб. sroka, чеш. со вставкою t: straka), которая также подражает иногда звукам человеческого голоса, могло быть тоже извращено Ибрагимом или его переписчиком. Правда, что в тексте этой птице приписывается зеленый цвет; но известно, какие разнообразные оттенки цветов обозначались иногда одним и тем же словом.

Может быть мы и неправы, обвиняя Ибрагима в неточном описании известной ему “ттра”. Кн. Дм. Кантемир, отец сатирика Антиоха К., в своем описании Молдавии говорить: “Invenitur in Moldavia et confiriis Pocutia(e) avis quaedam ab incolis Jerunka, Polonis Gluszka i. e. surda dicta. Gallinae sylvestris speciem referens, sed minor, et ipsa natura fatua et surda. Si venator centum tales in una arbore invenerit, omnes, unam post alteram, sclopeto occidere potest, reliqvis aspicientibus, dum socia cadit. Ceterum carnem habet delicatissimam et albissimam, gustum suavitate perdices etiam et Phasianos superantem". Это место выписано из копии с сочинения кн. Д. Кантемира, принадлежавшей Байеру и пересмотренной самим автором. В немецком переводе, изданном Бюшингом (в Magazin, Т. III и отдельно под заглавием: Kantemirs Beschreibung der Moldau. Frkf. 1771) по ошибке напечатано: Jerunla. Назвате “gluszka” едва ли правильно: срвн. польское gluszec (род. п. gluszca) = глухарь. Слово jerunka мне неизвестно. Не находится ли оно в связи с црк. рябка (perdix), рябка, орябка (куропатва у П. Берынды)? См. у Миклошича под словами: рябька и ярябь. Ни он, ни Потт (WWb. 5, 362), ни Вейганд (под словом Rebhuhn) не указывают на норвежско-исландские слова jarp-r (у Вигфусона, стр. 324) и Irpa (стр. 315), [112] напоминаю-щие латышк. irbe и raib-s (Lett. Worterbuch von Ulmann. Riga 1872, стр. 85 и 219; срвн. лит. raibas).

t) 'yг' (стр. 57, 6).

В 'уг' сказывается по догадке издателя русское слово мох. Без сомнения последний звук в славянской форме (Ц. -слв. мъх, пол., чеш. и нижне-сорб. mech) преобразовался из древнейшего звука s. См. Moos в нем. словаре Вейганда. Надо признать, что извращение в словах ттра и 'уг' не значительно, если принять только во внимание, что Ибрагим, по обычаю Арабов, не отмечал в средине слов гласных звуков или что позднейший переписчик, как это часто случалось, их опустил. В слове атбба гласный звук опущен намеренно.

Попытка открыть славянское слово, скрытое в этой форме, которую арабский переписчик сделаль почти неузнаваемою, навела меня на исследование происхождения славянских бань. Напечатание этого первого опыта отлагается на другой случай, так как в нем предмет мало исчерпан. Быть может, появится он в одном из следующих выпусков в виде самостоятельной главы, как материал для истории чистоплотности народов северо-восточной Европы, — предмет, исследованием которого до сих пор странным образом пренебрегали в истории культуры. Пока ограничусь здесь кратким замечанием, что в этой арабской форме, которую можно также прочесть итбба, утбба и в которой выпущена по арабскому обычаю краткая гласная между т и б, лежит в основе, по всей вероятности, одна из разнообразных древних форм русского слова изба. Изба в славянском является словом заимствоваиным: в церк. -сл. истъба, др. -рус. истоба (еще теперь устоба у южных Латышей и изтаба у cевepных). Рано проникло слово “истъба” от Славян, а может быть и другая какая-нибудь подобная форма от народа, жившего на северной стороне нижнего Дуная, — к романским и германским народам, у которых оно имело в средние века различное значение и в языке которых существует и до сих пор. (Stuba в Lex Alamannorum, итал. stufa, франц. etuve, испанок, estufa, англ, stove, исл. stofa, нем. Stube. — Румынское soba (голландская печь), србск. соба (комната) вероятно заимствованы из древнего и нового мадьярского языка (szoba, комната). [113]

Средне-иранская тема tab (древне-иранская tap), также как чисто славянская топ, теп (ср. лат. tep-idus, откуда фр. tiede) указывают на древне-арийский корень tap (гореть, калиться) и не трудно понять, почему переписчики славянских рукописей еще в древнее время непонятное для них по своему происхождению уменьшительное слово истобка заменяли словом истопка. Но это не дает еще права современным лингвистам, как это иногда случается, делать то же. Quod licet Jovi, non licet bovi. См. Каспий, стр. 411 и 460.