Библиотека сайта  XIII век

В Центральном государственном архиве древних актов (ЦГАДА) хранится небольшая коллекция документов на тибетском языке, в основном представляющих собой разрозненные листы ксилографической печати из различных книг буддийского содержания. Среди них имеется рукопись в один развернутый лист, содержащая написанный тибетскими буквами текст на монгольском языке — письмо Петра I к монгольскому князю Лубсан-тайджи, с которым, как известно, русское правительство поддерживало во второй половине XVII в. обмен посольствами ¹.

Прежде чем приступить к расшифровке и исследованию монгольского текста, необходимо было выяснить два существенных вопроса: зачем понадобилось письмо к монгольскому князю, составленное на монгольском же языке, писать тибетскими буквами? Кто мог в Москве в конце XVII в. написать письмо подобным способом?

По поводу первого вопроса можно сказать следующее: запись тибетскими буквами монгольского текста в феодальной дореволюционной Монголии была явлением довольно обычным, поскольку тибетская грамота была достаточно широко распространена среди лам и аристократических княжеских семей. Тибетский язык был “языком высших достижений культуры” ² среди монголов, в то же время недоступным для широких народных масс. От XVII в. до нас дошло не так уже много подобных записей. Все же в русских архивных материалах имеется несколько упоминаний о таких текстах. На это указывает, в частности, В. Л. Котвич, который сообщает, что “Галдан прибегал к такому способу письма” ³. Известно, что в Москве получались письма от монгольских и ойратских князей, написанные тибетскими буквами. И нет ничего удивительного, что и в ответ им предполагалось послать письмо, написанное подобным же способом. Все же можно думать, что обнаруженное в ЦГАДА письмо было единственным образцом такого рода.

Вполне уверенно можно ответить и на второй вопрос, — кто же смог в Москве написать письмо на монгольском языке тибетскими буквами. Это мог сделать только один человек — переводчик Посольского приказа Павел Иванович Кульвинский. Уверенность этого утверждения основана на следующих соображениях. Во-первых, о Кульвинском известно, что он знал “тангутское” (т. е. тибетское) письмо. Во-вторых, монгольский язык найденного документа весьма своеобразен и недостаточно совершенен. Таким языком мог говорить и писать только русский, а не монгол или бурят, [141] это язык русского человека, знающего разговорную речь западных монголов. А таким человеком, который при этом мог записать монгольскую речь тибетскими буквами, мог быть только П. И. Кульвинский.

Небезынтересно остановиться на деятельности и биографии этого переводчика. П. И. Кульвинский был человеком далеко незаурядным. Его переводческая деятельность, следы которой дошли до нас в многочисленных образцах, позволяет считать его выдающимся для XVII в. знатоком монгольских языков. Его жизненный путь был довольно необычен и достаточно труден и, несомненно, заслуживает внимания и описания.

Наиболее полным источником для составления биографии П. И. Кульвинского является поданная им в Посольский приказ “сказка”, представляющая собой автобиографическую записку, в которой даны сведения до 1696 г. Этот документ был опубликован С. А. Белокуровым ⁴ и долгое время служил единственным источником сведений о деятельности Кульвинского ⁵. Дополнением к “сказке” служит статейный список П. И. Кульвинского о его посольстве 1667 г. к ойратским князьям Сенге и Чокуру ⁶. В дошедшем до нас экземпляре описи отсутствуют начальные листы, рассказ начинается с описания действий русского посланца в ставке Чокура. (Сведений об отправлении посольства, об указаниях, полученных от томского воеводы, о пройденном пути не сохранилось.) Даже в неполном виде список состоит из 32 листов скорописи XVII в. и составляет отдельное дело в фонде Посольского приказа ЦГАДА. Он был опубликован Дж. Бэддли ⁷.

Биографические сведения о Кульвинском, относящиеся к годам после 1696 г., содержатся в “делах о Посольском приказе и о служивших в нем” ⁸. В этом фонде имеются погодные списки переводчиков и толмачей с указанием получаемого оклада — “Имянные росписи Посольского приказа переводчикам разных языков”, а также отдельные дела по челобитьям. В числе последних имеются три дела с челобитьями П. И. Кульвинского от 1689, 1696, 1707 гг. ⁹, содержащие интересные факты из его биографии. Кроме этих документов, в фондах Посольского и Сибирского приказов хранится немало переводов П. И. Кульвинского с монгольского и калмыцкого языков — как выполненных им самим (это можно установить по почерку), так и выполненных кем-то другим и только отредактированных и подписанных П. И. Кульвинским.

Пользуясь всеми указанными материалами, можно довольно полно воссоздать биографию П. И. Кульвинского, хотя установить даты его рождения и смерти можно лишь приблизительно.

Павел Иванович Кульвинский родился, по-видимому, между 1635 и 1640 г. Он был родом из литовских шляхтичей и за что-то был сослан в Сибирь, где провел больше двадцати лет. Как и многие политические ссыльные в XVII в., он находился на “государевой службе”. Сперва местом его ссылки был Томский острог (ныне город Томск), затем он был переведен в Тобольск, где служил “во дворянех”.

Во время службы в Томске П. И. Кульвинского дважды посылали к ойратским князьям Сенге и Чокуру Убаши тайджи, с которыми велись переговоры о торговом обмене и принятии ими русского подданства. При отправлении посольства в 1667 г. П. И. Кульвинскому было поручено но только выполнить эти два важных задания. но и выяснить возможность беспрепятственного проезда в Китай через кочевья ойратских князей (незадолго до этого из Китая вернулись Сеиткул Аблин и Иван Перфильев, подвергшиеся по дороге нападению). Сделать это было далеко не просто ввиду напряженного [142] положения на южных границах Сибири: как раз в эти годы ойратские князья вместе с киргизскими, во главе которых находился Еренак Ишеев, организовали поход на красноярских, енисейских и томских ясашных людей, ужо давно ставших российскими поданными ¹⁰. В этих условиях переговоры о принятии российского подданства ойратами требовали больших усилий со стороны П. И. Кульвинского. Он писал впоследствии в своей “сказке”, что ему подолгу приходилось жить в ойратских кочевьях в ожидании приема у князя и получения ответа на “государево послание”, причем его не всегда снабжали “кормом”, т. е. полагающимся по посольскому обыкновению содержанием. Так, князь Чокур Убаши тайджи в 1667 г. совсем не хотел принимать П. И. Кульвинского, настаивал на его немедленном отъезде в Томск и в течение 20 дней не выдавал ему и его спутникам продовольствия ¹¹. Впоследствии Кульвинский жаловался, что в посольских поездках к ойратам “всякую нужду и бедность терпел и скверность всякую принимал и в тех посылках дальних и бескорыстных мне учинилось оброну 150 рублев” ¹².

Уже в первое свое посольство П. И. Кульвинский понял, что незнание им калмыцкого или монгольского языков очень мешает при ведении переговоров. Он привез князю Чокуру государеву грамоту, написанную “бухарским письмом” ¹³. Тут же выяснилось, что этой письменности ойраты не знают ¹⁴. Пришлось Кульвинскому срочно искать человека, знавшего “бухарское письмо”.

Почти такое же положение с чтением государевой грамоты повторилось и в улусе князя Сенге. Вот как описывает Кульвинский этот случай: “А великих государей грамоту он Сенге распечатал и дал бухарцом переводить и бухарцы при нас перед ним тайшею великих государей грамоты не переводили, а говорили с ним тайшею бухарцким шепотом на ухо” ¹⁵.

Несомненно, П. И. Кульвинский понимал, что подобный способ ведения переговоров несостоятелен и незнание им калмыцкого языка усугубляет неудачи в переговорах. Будучи человеком способным, он во время затянувшегося пребывания среди ойратов принялся за изучение монгольского языка и хорошо овладел не только разговорной речью, но и монгольской письменностью. Вероятно, в это же время он научился и тибетской грамоте. Он мог научиться этому нелегкому для европейца языку у образованных лам, тибетцев по национальности, которых немало проживало в ставках ойратских князей. Насколько хорошо овладел Кульвинский тибетским языком, по дошедшим до нас материалам судить было трудно: до сих пор единственным источником являлось его собственное утверждение о знании им языка. Обнаруженное ныне письмо является новым доказательством его знаний. Нужно признать, что он сумел достаточно точно передать звуки монгольской речи тибетскими буквами, различая, например, переднеязычный глухой “т” от переднеязычного звонкого “д” или глухой “к” от взрывного звонкого “г” и находя для них точные тибетские эквиваленты. Это свидетельствует о его достаточно глубоких познаниях в тибетской грамоте. Теперь уже не приходится сомневаться в праве П. И. Кульвинского называть себя переводчиком “калмыцкого и мунгальского и тангутского письма” ¹⁶. [143]

Подобно другим российским посланцам П. И. Кульвинский собирал сведения о положении ойратских князей, об их взаимоотношениях с соседями, о событиях, происшедших в окрестных государствах, в частности в Китае. Он записал очень кратко те рассказы, которые циркулировали среди монголов, о свержении императора династии Мин маньчжурами. Сведения эти, по-видимому, весьма занимали монголов. Почти полвека прошло со времени этого события, однако монголы и ойраты не только помнили о нем, но и поведали рассказ об этом русскому посланцу. Этот случай является одним из многих свидетельств того, что народы Центральной Азии с возраставшей тревогой смотрели на все усиливающееся государство маньчжуров, начинавшее весьма активно угрожать независимому положению близлежащих княжеств и государств. Вот что записал П. И. Кульвинский: “А в Китайском [государстве] людей воинских конных немного, пехоты с огненным боем тысячь з десять, а на караулах по башням стоят наемные немцы. А китайского царя обманом убил богдойский царь и ныне большой китайский город за богдойским. А в малом городе китайском посадил богдойской от себя посаженика, прежнева китайскова царя сына ево Даинмаху лет в шестнадцать. И в том городе все люди торговые живут, а воинских людей мало. А серебро в Китайском от большево города недалече, гора над рекою небольшою, а ис тое горы руда серебряная сыплетца в воду, а из воды емлют тое руду решетами, а плавят в горшках глиненых. А золото в Китайское привозят на верблюдах, а ездят дватцать дней по золотую руду и плавят в Китайском. А воденого ходу ис Томского до Китайского дня за полтретья недоходя” ¹⁷.

П. И. Кульвинский собрал также сведения о военных силах ойратских князей. Самыми сильными, по его данным, были князь Сенге и Калдама тайша, располагавшие войском по 15 тыс. человек каждый. У других ойратских князей силы были значительно скромнее: Чокур и его сын Баахан имели всего две тысячи воинов, а известный Аблай тайша — три тысячи, у двоюродного же брата Сенге по имени Ахай Данжин было всего 500 воинских людей.

Сведений о втором посольстве П. И. Кульвинского к ойратам пока еще не обнаружено, но в упомянутой “сказке” говорится, что он был посылаем к Сенге дважды и прожил там “больши трех лет” ¹⁸.

Кроме поездок в Монголию П. И. Кульвинский ездил также послом к киргизскому князю Еренаку Ишееву, который в 60-80-х годах XVII в. возглавлял енисейских киргизов и был вдохновителем и организатором многочисленных набегов на мирные русские и ясашные селения ¹⁹. П. И. Кульвинскому удалось добиться временного соглашения и даже по его словам: “киргиских князцов и улусных их людей к шерти привел и ясак на великих государей весь сполна я с них взял и аманатов они в Томской город дали” ²⁰.

В 70-х годах П. И. Кульвинский был переведен из Томска в Тобольск. Оттуда он был отправлен в 1676 г. в Кодские городки, находившиеся в низовьях Оби, для переписи ясашных захребетных людей. Он зарегистрировал 423 ясашных, собрал с них первый ясак и обнаружил еще недорослей 660 душ, на которых составил приемные книги. Все эти собранные сведепия и материалы П. И. Кульвинский передал в Тобольске воеводе П. В. Шереметьеву, управлявшему в 1676 г. Сибирью.

Во время пребывания в Тобольске П. И. Кульвинский продолжал свои занятия монгольским языком. У него была постоянная практика в переводах, так как через Тобольск в Москву и обратно проезжало немало послов из Монголии и Ойратии. Он настолько зарекомендовал себя как переводчик, что когда в Москве Посольскому приказу понадобился постоянный переводчик монгольского языка, то именно он получил это место. По его собственным словам, это произошло в 1678 г. Однако в списке служащих Посольского приказа за 1679 г. П. И. Кульвинского нет, а указаны только [144] толмачи Тарас Иванов (толмач татарского и калмыцкого языков) и Василий Мартынов (толмач калмыцкого языка) ²¹. По-видимому, дело обстояло следующим образом: П. И. Кульвинскому удалось попасть в Москву как сопровождающему калмыцкое посольство. В Посольском приказе нуждались в хорошем переводчике, и Кульвинский был зачислен в штат этого учреждения. Но так как семья его оставалась в Тобольске, то ему пришлось вернуться туда в 1680 г. Он сопровождал из Москвы в Сибирь калмыцкого посла Баинбека с “товарищи”, посланных для переговоров Галданом Бушукту-ханом и “Араптар” тайшею, вез царские грамоты и подарки, которые и передал тобольскому воеводе А. С. Шеину. Послы поехали дальше с другим провожатым, Кульвинский же, забрав жену и детей, вернулся в Москву в Посольский приказ ²². В Москве он приобрел усадьбу “за Сретенскими воротами в Земляном городе”, но через год лишился ее во время стрелецких волнений: “Пушкари отняли и разорили без остатку и с того времени и по се число з женишкою и з детишками волочюсь межь двор по чюжим дворам”, — пишет Кульвинский в своей автобиографической записке ²³. В 1683 г. за службу в Посольском приказе П. И. Кульвинский был пожалован “в дворяне” по московскому списку. Уже на следующий год после этого он находился на военной службе в городах Царев-Борисов и Изюм в полку воеводы И. Ю. Леонтьева, который послал его “с небольшими ратными людьми от Рая городка и до соляного Тору, а от соляного Тору до Черной долины, и от Черной долины до Черкаского городка, а от Черкаского городка до Теплинского лесу, и Теплинский лес, и от Теплинского лесу до Каменки речки (приток Донца. — Н. Ш.) вновь построенный вал и ров и крепости всякие и засыпи и в городах всякое городовое строение измерять и описать” ²⁴. Следовательно, Кульвинский принял участие в большой картографической работе, связанной с обороной южных границ Российского государства от крымских татар и с организацией сторожевой службы. Эта работа была небезопасна и недаром Кульвинский сообщал, что чуть было не попал в плен к азовским татарам. Он даже был ранен “тяжелыми ранами в голову, и в руку, и в ногу” ²⁵.

В Посольском приказе П. И. Кульвинский оставался до конца своих дней. Однако жизнь его протекала не без трений. В 1696 г. он подал челобитную и автобиографическую “сказку”, которая была ответом на запрос, присланный из Разряда в Посольский приказ по поводу жалованья, получаемого переводчиками, и поместий, которыми они владеют. В челобитной он просил выдать денег на постройку дома “на хоромное и дворовое строение”, а в “сказке” объяснял, что хотя ему и были пожалованы “в Вологодском уезде полтора дворишка, да в Суздальском уезде в Верхнем Ландехе крестьянских и бобыльских пять дворишко”, да в том же Суздальском уезде дано мне полтретья (т. е. два с половиной. - Н. Ш.) дворишка крестьянских после вора изменника Ивашка Малеева, только мне дача учинена, а я тем поместьем не владею многие годы, потому что в споре, владеет тем всем поместьицем моим и дачею стольник Василей Михайлов сын Карташев” ²⁹.

В челобитной 1696 г. П. И. Кульвинский пишет также: “Калмыцкие и мунгальские и тангуцкие письма перевожу беспрестанно” ³⁰. Однако если в архивах сохранились многочисленные образцы его переводов с монгольского и калмыцкого, то переводов с “тангуцкого” пока не обнаружено.

П. И. Кульвинский оставался переводчиком Посольского приказа до марта 1706 г., когда по приказанию ведавшего приказом боярина Ф. А. Головина был уволен в отставку. Почему он не поладил с всесильным и властным Головиным, неизвестно. Возможно, что он ужe не был так необходим, как прежде, так как и Посольском приказе появился еще в 1701 г. другой переводчик монгольского языка — некто Мунгалов, монгол по национальности, принявший при крещении имя Федота. При вступлении его на должность он прошел испытание у П. И. Кульвинского, который удостоверил, что Мунгалов в совершенство умеет переводить с монгольского и маньчжурского языков.

Только после смерти Головина П. И. Кульвинский решился подать челобитную о восстановлении в прежней должности. Сохранилось целое дело по поводу этой челобитной, состоящее из челобитной, выписок из указов по Посольскому приказу о службе Кульвинского и протокола с решением по поводу его челобитной ³¹. Решение выносил и “подлинно подписал” “тайной секретарь Петр Павлович Шафиров”. И решение это было благоприятным: “Приказал Павлу Кульвинскому за старость и за прежнюю ево многую службу в Посольском приказе, в переводах калмыцких и мунгальских писем быть в Посольском приказе попрежнему” ³². Однако ввиду того, что бывший его оклад был “разверстан” между другими переводчиками, ему назначили только половинный оклад (56 рублей с полтиной). Видимо, для старого переводчика это было очень важно, так как положение его было весьма трудным. Челобитная его содержит обычные в те времена выражения: “волочюсь межь двор, помираю голодною смертью”, но эти печальные слова в соединении с дрожащим старческим почерком, которым [146] подписана челобитная  (она написана другим, канцелярским почерком) производят грустное впечатление.

Восстановленный на службе 29 января 1707 г. П. И. Кульвинский повидимому, вскоре же скончался: его имя больше не встречается в списках Посольского приказа.

Вот что нам известно о биографии лучшего монголиста XVII в. и первого русского знатока тибетского языка.

1 Подробно о Лубсан-тайджи см. Я. П. Шастина. “Алтын-ханы Западной Монголии в XVII в.” “Советское востоковедение”, т. VI. Л., 1949, стр. 383-395; ее же. “Русско-монгольские посольские отношения XVII века”, М., 1958,.гл. I и III.

2 В. Владимирцов. Рецензия на книгу П. К. Козлова “Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото”. “Восток”, 1923, кн. 3, стр. 174.

3 В. Л. Котвич. “Русские архивные документы по сношениям с ойратами в XVII и XVIII вв.” “Известия Российской академии наук”, VI серия, т. XIII, 1919, стр. 1204, прим. 3.

4 См. С. А. Белокуров. “О Посольском приказе”. М., 1906, стр. 147—150.

5 См. А. И. Востриков. “С. Ф. Ольденбург и изучение Тибета”. “Записки Института востоковедения Академии наук СССР”, т. IV, 1935, стр. 62; В. Л. Котвич. Указ. соч., стр. 1206.

6 ЦГАДА, ф. 126 (Посольский приказ), год 1667, д. № 3.

7 J. F. Baddeley. Russia, Mongolia, China, vol. 1. London, 1919, Supplement.

8 ЦГАДА, ф. 138.

9 ЦГАДА, ф. 138, 1689 г., д. № 13, 1696 г., д. № 4, 1707 г., д. № 24.

10 См. Л. П. Потапов. “Происхождение и формирование хакасской народности”. Абакан, 1957, стр. 46.

11 ЦГАДА, ф. 126, 1667 г., д. 3, л. 9.

12 Цит. по С. А. Белокуров. Указ. соч., стр. 147.

13 В данном случае под “бухарским письмом” следует понимать арабский шрифт, определить же, на каком языке было написано письмо, на основании данных статейного списка Кульвинского затруднительно. По аналогии с дошедшими до нас другими письмами можно предположить, что и в данном случае был использован, по терминологии XVII в., “ногайский” язык.

14 Князь Чокур заявил Кульвинскому: “мы де калмыцкую грамоту знаем, а бухарсково письма честь не умеем”. ЦГАДА, ф. 126, 1667 г., № 3, л. 8.

15 Там же, л. 14.

16 Цит. по С. А. Белокуров. Указ. соч., стр. 147.

17 ЦГАДА, ф. 126, 1667 г., № 3, л. 29.

18 Цит. по С. А. Белокуров. Указ. соч., стр. 147.

19 См. Л. П. Потапов. Указ. Соч., стр. 45.

20 Цит. по С. А. Белокуров. Указ. соч., стр. 147

21 ЦГАДА, ф. 138, 1679 г., № 2, л. 49, 51.

22 В списке Посольского приказа за 1680 г. сказано: “Павел Кулвинский переводчик мугалсково и калмыцкого языков. Оклад 20 рублев корму по 3 алтына по 2 деньги на день, а всего ему корму на год 36 рублев 16 алтын 4 деньги, а с окладом 56 рублев 16 алтын 4 деньги” (ЦГАДА, ф. 138, 1680 г., № 1, л. 6).

23 Цит. по С. А. Белокурое. Указ. соч., стр. 148.

24 Там же, стр. 149.

25 ЦГАДА, ф. 138, 1689 г., № 13, л. 8.

26 Там же.

27 ЦГАДА, ф. 138, 1689 г., № 13, л. 8.

28 Там же, л. 4.

29 Цит. по С. А. Белокуров. Указ. соч., стр. 149.

30 ЦГАДА, ф. 138, 1696 г., д. 4, л. 3.

31 Там же, 1707 г., д. 24.