АНГЛИЙСКОЕ ИЗВЕСТИЕ 1607 г. О ВОССТАНИИ БОЛОТНИКОВА

При всем исключительно важном значении восстания Болотникова в истории классовой борьбы в нашей стране, это восстание изучено очень плохо (Достаточно сказать, что даже вопрос о судьбе самого Болотникова не может считаться окончательно выясненным. Вопреки общепринятой точке зрения, что Болотников после захвата Тулы был сослан в Каргополь и там ослеплен и утоплен, опирающейся на рассказ карамзинского (Столярова) хронографа, — в одной из современных (XVII в.) разрядных записей мы находим совершенно иную версию: “Во 116 году царь Василей Иванович ходил под Тулу и вора Петрушку, что было назвался царевичем, и Ивашка Болотникова в Туле взял и на Москве их велел казнити позорною смертию, посажать на колье на Болоте за Москвою рекою”. (С. Белокуров. Разрядные записи за Смутное время, стр. 226, М., 1907). Точность и подробность этой записи заставляют отнестись к ней с большим интересом)). Главная причина этого — исключительная скудость источников восстания. Источники) эти известны, можно сказать, наперечет, причем основной фонд их, введенный в науку еще Карамзиным, остался почти неизменным, если не считать некоторых частностей да мемуаров Исаака Массы. Понятно поэтому то значение, какое приобретает каждый новый источник о восстании Болотникова.

Источник, которому посвящена настоящая статья, строго говоря, не может считаться новым, ибо он издан уже около 30 лет назад. Но, будучи напечатан столь давно, он, по ряду причин, ускользнул от внимания исследователей и остался совершенно неизвестен в литературе. Сказанное, впрочем, надо в значительной мере распространить на всю публикацию документов, в составе которой находится и известие о восстании Болотникова: она почему-то, совершенно незаслуженно, осталась почти неиспользованной исследователями. Публикация эта представляет собой документы из различных иностранных архивов и библиотек, а также из Архива министерства иностранных дел и Архива министерства юстиции в Москве, извлеченные профессором международного права Варшавского университета В. Н. Александренко и изданные в 1911 и 1914 гг. в XIV и XVII книгах сборника “Старина и Новизна” под общим заголовком “Материалы по Смутному времени на Руси XVII в.”

Вряд ли есть нужда заниматься выяснением причин отмеченного выше обстоятельства, — выпадения названного издания из круга внимания историков. Подчеркнем лишь весьма большую ценность опубликованных В. Н. Александренко документов (общий обзор которых опять-таки выходит за рамки настоящей статьи) (Ценность издания В. Н. Александренко можно проиллюстрировать хотя бы выдержкой из опубликованного там доклада австрийского резидента Луки Паули императору Рудольфу в 1604 г., в связи с переговорами о заключении союза между Россией и империей, в котором сообщается об обширном плане реформ Бориса Годунова: “Он хотел бы после заключения того союза привести свою обширную страну (которая во многих местах очень опустела) в лучшее состояние, освободить своих подданных и людей, по немецким и другим обычаям, от тяжелого гнета, ига и спячки (schweren Last, Joch undt Schlaffchafft), ввести и даровать старым и богатым городам свободу, полицию и порядок (Freyheit, Policei, unnd Ordnung), а для поддержания суда и справедливости ввести в городах гражданское управление (burgerlich Regiment pflanzen)” — “Старина и Новизна”, XVII, 1914, стр. 79-80, 87. В сопоставлении с давно известным сообщением М. Шиле (о попытке регламентации барщины Борисом Годуновым), данные доклада Л. Паули раскрывают одну из существеннейших сторон политики правительства Бориса Годунова, безуспешно пытавшегося разработкой проектов реформ предотвратить развитие социального кризиса в Московском государстве начала XVII в.). В ряду этих документов [292] одним из наиболее важных нам представляется анонимное английское донесение 1607 г., которое не только увеличивает собою количество источников о восстании Болотникова, но и расширяет наши сведения об этом социальном движении.

Документ имеет заголовок “Состояние Русского государства по смерти последнего претендента Димитрия” (The State of the Empire of Russia since the death of the late pretendend Demetrie) и находится среди бумаг Лондонского государственного архива (Russia, св. I [1606-1607]) (Текст, документа напечатан на стр. 261-263 кн. XIV “Старины и Новизны”). Документ анонимный и не имеет даты. Однако время написания его устанавливается легко и достаточно точно на основании следующего места, которым заканчивается текст источника: “Болотников бежал с теми из своих людей, которые спаслись, в город по имени Калуга, в 100 милях или более от Москвы, где он укрепился и в течение трех месяцев выдерживал осаду, будучи поддерживаем плодороднейшей частью страны, лежащей между рек — Доном и Днепром. Исход борьбы неопределенен”. Итак, время написания документа относится к Калужскому периоду в истории восстания Болотникова. Указание на трехмесячную осаду Калуги, в сочетании с заявлением автора о том, что “исход борьбы неопределенен”, позволяет датировать документ мартом или апрелем 1607 г. (Болотников отступил в Калугу в декабре 1606 г.). Что документ написан не позднее марта — апреля 1601 г., видно и из того, что в нем нет ни малейшего упоминания о царевиче Петре (Илейке Муромце), равно как и о Туле (В сентябре 1607 г. о “царевиче Петре” знали уже английские агенты не только в России, но и в Польше (см. ниже донесение В. Брюса от 5 сентября 1607 г.)).

Автор документа — не только современник, но и очевидец описываемых событий. Это с достаточной определенностью видно из следующего места. Говоря об осаде Москвы войсками Болотникова, автор, сообщив о том, что “большая половина” Москвы была осаждена, замечает: “другая же часть города, — я не знаю, в силу какого ослепления, — была оставлена открытой, так что могла получать подкрепления войском и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями”.

Менее ясным представляется вопрос о личности автора документа. Чтобы попытаться разрешить этот вопрос, необходимо сказать несколько слов о русско-английских отношениях этого времени. Отношения эти характеризуются исключительной активностью со стороны Англии, стремившейся использовать благоприятный момент прежде всего для восстановления торговых привилегий англичан, полученных “Московской компанией” от Ивана. IV и утраченных в царствования Федора Ивановича и Бориса Годунова. Несмотря однако на интенсивную дипломатическую деятельность, англичанам не удалось, вплоть до смерти Бориса Годунова, добиться полного успеха, и переговоры последнего английского посла к Годунову, Томаса Смита, хотя и закончились подтверждением права англичан “торговать повольною торговлею всякими товары беспошлинно”, как при Елизавете (Грамота от марта 1605 г., сокращенный русский текст — “Старина и Новизна”” XIV, стр. 227), но вместе о тем, [293] содержали и отказ правительства Бориса Годунова от удовлетворения требования англичан на право транзитной торговли c Персией (Та же грамота, английский текст, — указ. изд., стр. 223-224).

Приход к власти Лжедимитрия I был использован английскими дипломатами в Москве, и в декабре 1605 г. Лжедимитрий I дает английским купцам новую жалованную грамоту, полностью восстанавливающую все прежние привилегии англичан, данные Иваном IV (Там же, стр. 235-236), и разрешает англичанам торговлю с Персией (Там же, стр. 233). Главную роль в этих переговорах играл постоянный дипломатический агент Англии в Москве Джон Мерик. Принимая активное участие в дипломатических делах и до этого времени, Джон Мерик в 1605 г. во все последующие годы иностранной интервенции становится главным дипломатическим агентом в России и руководит действиями английской дипломатии в Московском государстве. Однако, если деятельность Джона Мерика достаточно хорошо известна за период до 1605 г. и еще лучше — начиная о 1613 г., то гораздо менее изучена деятельность Мерика за 1606-1612 гг., и исследователь истории русско-английских отношений XVI-XVII вв. И. И. Любименко признает, что, “к сожалению, многие пункты биографии Мерика остаются до сих пор невыясненными” (И. Любименко Торговые сношения России с Англией при первых Романовых (ЖМНП, № 11, 1916 г, стр. 11)).

Между тем для выяснения автора исследуемого источника (или круга лиц, из которого вышел источник) очень важно знать, где находился и что делал Джон Мерик в тот момент, описание которого содержится в английском документе. К сожалению, с полной определенностью разобраться в деятельности Мерика за этот период нам не удалось. И. И. Любименко не дает точных хронологических вех в деятельности Мерика за эти годы, ограничиваясь лишь общим замечанием о том, что “главной заслугой Мерика перед компанией были его неусыпные заботы о сохранении привилегии ее, подтвержденной, по его ходатайству, сначала Димитрием, а потом царем Василием” (Там же). Правда, в примечании к цитированному месту И. И. Любименко приводит весьма важный текст из челобитной торговых людей Московского государства 1649 г, который содержит существенные данные о Мерике. Текст этот следующий “А во прошлом во 115 году писал ко государю царю и великому князю Василью Ивановичю всеа Русии аглинской Якуб король с посланником своим о Иваном Ульяновым (Мериком. — И. С.) о поволной торговле подданных его, аглинских гостей и торговых людей И по указу царя Василья Ивановича всеа Русии писано к Якубу королю, что он, государь, гостей его пожаловал поволною торговлею безпошлинно и свою государеву жалованную грамоту велел им дати” (Сборн. Хилкова, № 82, стр. 244-245, Изд. Археогр. ком, 1879).

Таким образом, в 115 г. Мерик приезжал из Англии с грамотой от Иакова I, вел с правительством Василия Шуйского переговоры о торговле и добился получения новой привилегии для Московской компании. Но “115-й год” включает н себя промежуток времени с сентября 1606 г. по август 1607 г. и не может поэтому быть признан за точную дату. Не многим больше материала содержит и английская биография Дж. Мерика. Отметив успешную деятельность Мерика при Лжедимитрии I, биограф Мерика указывает, что когда в 1606 г. Василий Шуйский стал царем, “Мерик снова имел успех, добившись возобновления [294] привилегии, дарованной ранее его соотечественникам. Политические волнения, — продолжает автор, — вынудили Мерика уехать на время из Москвы в Архангельск и Холмогоры, и затем в 1606 г. (late in 1606) он возвратился в Англию о докладом о ходе дел. Скоро, однако, он снова действует в России в качестве “агента”, но вновь посещает Лондон в 1611 г.” (The Dictionary of National Biografy, XIII, p. 320). Таким образом и здесь мы не находим точной хронологической канвы. Однако английская биография Мерика позволяет установить, что: 1) Мерик был в Москве в момент перехода власти к Василию Шуйскому, 2) ездил в 1606 г. в Англию и 3) “скоро” вернулся обратно в Россию, оставаясь там до 1611 г. Менее ясно излагается в английской биографии Мерика вопрос о получении им новой привилегии для компании. Автор, кажется, полагает, что привилегия была получена Мериком до его поездки в Англию. Между тем, приведенная выше челобитная 1649 г. (по-видимому неизвестная английскому биографу Мерика) вполне определенно говорит о том, что “жалованная грамота” была получена Мериком после его приезда в Москву уже в 115 г.

Весьма интересные данные о Мерике мы находим у Бантыш-Каменского, который (без указания источников) помещает в своем “Обзоре” следующую запись: “1607. Прислан из Англии в посланниках Иван Ульянов Мерик с поздравлением царя Василия Иоанновича Шуйского о избрании его на Российский престол и с прошением новой подтвердительной грамоты о свободной в России аглинским купцам торговле. Прошение сие исполнено и грамота дана новая” (Н. Бантыш-Каменский. Обзор внешних сношений России, I, стр. 100, М., 1894). Данные Бантыш-Каменского важны тем, что они, во-первых, с бесспорностью устанавливают, что переговоры о подтвердительной грамоте на торговлю англичанам велись уже после; приезда Мерика с грамотой Иакова I Василию Шуйскому, т. е. после поездки Мерика в Англию; во-вторых, — датировкой этих переговоров 1607 годом.

Когда же выехал Мерик из России в Англию? Дополнительный материал по этому вопросу дает В. Н. Александренко в примечании к одному из опубликованных им документов (В. Н. Александренко использовал для своих примечаний материал, содержащийся в рукописи И. Г. Стриттера: Verhandlungen zwischen Russland und England von den aеltesten bis auf die Unruhen unter den falschen Demetrien d. i. vom Jahre 1557-1607, aus Archiv Schriften gesammelt von Johan Gottlieb Stritter, I-er Band, Moscau, 1784. (См. “Старина и Новизна”, XVII, стр. 63). Мне не удалось познакомиться с этой рукописью (по-видимому, она находится в фонде “портфелей Миллера” в ГАФКЭ)). По данным В. Н. Александренко, Мерик был “в 1606 г. отправлен В. И. Шуйским (с грам. 4 июня) в Англию, откуда прислан посланником! с поздравлением Шуйского по поводу избрания его царем на росс. престол” (См. “Старина и Новизна”, XIV, стр. 295, примеч.). В. Н. Александренко сообщает, таким образом, очень важный факт — дату грамоты Василия Шуйского, данной Мерику: 4 июня 1606 г.

Приведенными выше материалами исчерпывается то, что нам удалось собрать в литературе и источниках о деятельности Д. Мерика в 1606-1607 гг. (Более ранние авторы (Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение путешественников по России, М., 1864; И. Гамель. Англичане в России в XVI и XVII столетиях, СПб., 1865; В. Александренко. Участие Английского Тайного совета в дипломатических сношениях Англии с Россией, 1566-1649, — ЖМНП, 1889, № 12; Ф. Mapтенс. Россия и Англия в продолжение XVI и XVII вв. — “Русская Мысль”, 1891 г., № 1-2) не дают никакого материала об этих годах. Отсутствуют данные о Мерике за названные годы и у С. Ф. Платонова в его книге “Москва и Запад в XVI-XVII вв.”, Лгp, 1925. В. Кордт в своем обзоре иностранных путешествий по Восточной Европе излагает биографию Дж. Мерика по статье в “Dictionary of National Biografy” (В. Кордт, Чужоземни подорожни по схiднiй Европi до 1700 р., стр. 52-53, К, 1926)). Взятые в их совокупности, они позволяют выдвинуть [295] следующую схему: вскоре же после воцарения Василия Шуйского Мерик, получив 4 июня 1606 г. грамоту от царя, уезжает в Англию, после непродолжительного пребывания там к осени того же года возвращается в Москву о поздравительной грамотой Иакова I и ведет в течение зимы 1606-1607 гг. переговоры о торговле, закончившиеся получением новой подтвердительной грамоты Английской компании. Мы, таким образом, полагаем, что Дж. Мерик осень 1606 г. и зиму 1607 г. провел в Москве и поэтому был очевидцем осады Москвы Болотниковым (Возникает вопрос: мог ли Мерик в течение одной навигации съездить в Англию и вернуться обратно. По данным И. И. Любименко, “английские купцы приезжали в Россию обыкновенно в мае или июне, причем к концу последнего месяца некоторые корабли уже погружались и отправлялись обратно, другие же оставались до осени в ожидании поздних товаров” (указ соч., ЖМНП, 1916 г, № 11, стр. 21). Таким образом, получив грамоту 4 июня 1606 г, Мерик в конце этого месяца мог уже выехать в Англию, имея тем самым достаточно времени для возвращения в Москву до осени 1606 г.). А это значит, что Мерик мог быть и автором нашего документа.

Однако из того факта, что Мерик весной 1607 г. (как мы полагаем) находился в Москве, отнюдь еще не вытекает сама по себе причастность его к составленному в это время донесению в Англию о положении в Русском государстве. Конечно, наиболее верным способом проверки гипотезы об авторстве Мерика был бы палеографический анализ документа, сопоставление его с известными автографами Мерика. Но этот путь для нас закрыт. Остается поэтому попытаться извлечь некоторые данные путем текстологического анализа документа. Он написан лицом, несомненно хорошо знавшим русский язык. Так, например, сообщая о том, что Василий Шуйский начал смещать и назначать в города новых воевод и начальников, автор употребляет слово “воевода” без перевода (Vaivodes and Comanders). Знание русского языка автором явствует и из правильной транскрипции русских имен и географических названий. Шуйский в документе так и называется Vassilie Evanow^ch, Болотников — Bolotincke, Пашков — Pasca, Молчанов — Mutcham. Особенно интересно то, что из восьми упоминаний имени Димитрия он в трех случаях назван Demetrius, а в пяти — Demetrie. Столь же точен автор и в передаче русских географических названий: Путивль — Poteeme, Poteemoe, Волга — Volga, Калуга — Kolloog. Особенно интересна передача названия Путивль: автор транскрибирует не книжную форму Путивль, а разговорную — Путимль.

Эта языковая особенность нашего документа важна не только для установления знакомства его автора с русским языком. Язык нашего документа сближает его с документами, принадлежащими перу Мерика. В публикации В. Н. Александренко помещены два документа, писанные собственноручно Дж. Мериком. Это перевод грамоты Лжедимитрия I от 22 июня 1605 г., данной Т. Смиту, и письмо самого Мерика гр. Солисбюри (См. “Старина и Новизна”, XIV, стр. 227-229 и стр. 230-232; в дату последнего документа — 11 января 1605 г. — несомненно вкралась опечатка; надо 11 января 1606 г.). Языковые особенности названных документов обратили на себя внимание В. Н. Александренко, который подчеркнул важность их “для ближайшего изучения языка Мериковых бумаг” (Там же, стр. 227, прим.). Характерную особенность языка Мерика В. Н. Александренко видит в том, что “он передает русские имена приспособляясь к тому, как их [296] произносили по-русски” (“Старина и Новизна”, XIV, стр. 230, прим.). Так, “Димитрий” он переводит не Demetrius (как Россель и др.), a Dmeetree, приноравливаясь к произношению имени русскими” (Там же, стр. 237, прим.). Действительно, извлекая из писем Мерика термины, допускающие сравнение с терминами анонимного документа, мы находим следующие формы: Demetree Evanow^ch, Dmetree Evanow^ch, Dmeetre Euanow^ch, Evan Bassilliw^ch, Euan Vasiliw^ch, т. е. весьма близкие к формам нашего документа. В отношении географических названий материал для сравнения отсутствует. Правда, и в документах Мерика и в анонимной записке “Москва” и “Россия” передаются одинаково — Mosko (Musko), Russia, но это — обычная транскрипция этих названий у иностранцев. Показательнее точная передача Мериком названий русских городов и местностей: Vologda, Vladeemer, Seebeery, что отмечено нами выше и при анализе языка анонимной записки. Таким образом, наблюдения над языком нашего документа не ослабляют, а подкрепляют гипотезу о возможном авторстве Мерика.

Разбор записки со стороны содержания позволяет собрать дополнительный материал в пользу сделанного предположения. Автор документа рисуется человеком, не только хорошо разбирающимся в обстановке и событиях, но и имеющим весьма точную информацию о всем происходящем и даже знакомым с официальными документами того времени. Так, говоря, что “нынешний государь Василий Иванович” достиг “государства” (Empire) “по праву наследования” и “по избранию его боярством, дворянством и общинами Москвы” (by the Election of the Nobillitie, Gentrie and Comons of Mosco), он довольно точно передает официальную версию о воцарении Василия Шуйского, изложенную в его крестоцеловальной записи: “...за молением всего освященного Собора и по челобитью и прошению всего православного християнства, учинилися есмя на отчине прародителей наших, на Росийском государстве” (СГГиД, II, № 141). Об осведомленности автора записки свидетельствует богатство содержащихся в ней сведений и их, в общем, большая точность.

Мы, таким образом, считаем наиболее вероятным автором записки о состоянии Русского государства после смерти Лжедимитрия I — Джона Мерика как лицо, наиболее знакомое с положением дел в России и находившееся ближе всего к правительственным кругам Москвы (В пользу авторства Мерика можно, кажется, привести еще сдаю аргумент. В тексте документа Лжедимитрий I все время называется “Димитрий” и “бывший государь”, без какого бы то ни было намека на его самозванство. Но именно Мерик, в письме к лорду Солисбюри от 11 января 1606 г., называет Лжедимитрия I “благородным князем Димитрием Ивановичем, несомненным сыном (the indubitable sonne) старого государя Ивана Васильевича” (“Старина и Новизна”, XIV, стр. 230-232)). Но независимо от решения вопроса о том, кто является автором анонимкой записки, значение ее заключается прежде всего в том, что перед нами источник, во-первых, современный восстанию Болотникова, во-вторых, написанный очевидцем этого движения, в-третьих, составленный с вполне определенной целью — информировать английское правительство о событиях в России. Последнее обстоятельство выделяет его из числа других иностранных источников о Болотникове, представляющих собою мемуары и написанных — даже в тех случаях, когда авторы их были в России в момент восстания Болотникова, — уже после разгрома восстания, будучи таким образом отделенными от изображаемых в них событий более или менее значительным промежутком времени (записки Ис. Массы написаны после его возвращения в Нидерланды в 1609 г., Хроника К. Буссова — в 1612-1613 гг.). [297] Практическая цель составления английской записки, естественно, заставляла автора стремиться к точности и главное внимание уделить изложению фактического хода событий, а не их оценке (как это имеет место в большинстве других сочинений современников о восстании). Автор лишь однажды оставляет позиции информатора, чтобы выразить свое отношение к ошибке, допущенной Болотниковым при осаде Москвы, делая приведенное выше замечание о непонятной слепоте осаждавших, допустивших возможность связи осажденной Москвы с внешним миром.

Отмеченными особенностями документа (современность событиям, непосредственное наблюдение их и информационный характер записки) обусловливается то, что при небольшом объеме он содержит большое количество очень ценных сведений о восстании.

Записка начинается с изложения обстоятельств возникновения восстания. Говоря о том, почему именно Путивль стал центром восстания, автор сообщает очень интересные данные о том, что “Димитрий за особые услуги освободил эту область от всех налогов и податей (all Taxes and impositions) в течение 10 лет”. Потеря этих привилегий усилила недовольство жителей Путивля правительством В. Шуйского, явившись одной из основных причин восстания. К сожалению, достоверность этого важного сообщения, характеризующего политику Лжедимитрия I по отношению к Северской Украине, не может быть проверена при помощи других источников, так как показания английской записки — единственный источник по этому вопросу.

Начало восстания автор связывает с деятельностью Молчанова, которого он называет “особенным фаворитом” Лжедимитрия. Эта роль. Молчанова отмечается рядом источников, как русских, так и иностранных. Что касается конкретных обстоятельств, при которых началось. восстание в Путивле, то ход событий, приведших к восстанию, изображается следующим образом. В. Шуйский сместил старого путивльского воеводу и назначил туда нового воеводу: “и отправил немедленно вслед за ним дворянина привести к присяге население этого города на верность ему. Этот дворянин, встретившись с одним особенным фаворитом покойного государя по имени Молчанов (который, бежав туда, отклонил многих дворян и солдат тех мест от признания нынешнего государя), был соблазнен им, таким образом, и перешел на их сторону в знак протеста против того великого угнетения, которое терпели от Москвы окраины и отдаленные части России... Новый воевода, противодействовавший этому заговору, был убит”.

Здесь автор допускает ряд неточностей и ошибок. Во-первых, весьма большие сомнения вызывает рассказ о посылке В. Шуйским особого “дворянина” (gentleman) в Путивль для приведения его жителей к присяге. Вторая ошибка заключается в том, что автор перепутал политические позиции старого и нового путивльских воевод. В действительности сторонником Шуйского остался и был за это убит старый воевода кн. А. И. Бахтеяров-Ростовский. Изменил же Шуйскому как раз новый, посланный им в Путивль воевода кн. Г. П. Шаховской. Ход событий в Путивле достаточно подробно отражен в разрядах, где они изображаются следующим образом: “В Путимле князь Ондрей Иванович Бахтеяров-Ростовский, да [Иван Григорьевич Ловчинов, да голова Петр Денисьев сын Юшков] и князь Ондрею велено быть к Москве, и оне выехать не успели [побили за то, что Вору креста не целовали], а на их место князь Григорей Петровичь Шеховской да Истома [298] Иванов сын Михнев” (C. Белокуров. Указ соч., стр. 84. Текст в скобках из другого списка разрядной записи). Таким образом, автор английского документа, правильно связав начало восстания в Путивле co сменой воевод и зная, что в связи с восстанием произошло убийство одного из воевод, перепутал события и роль в них отдельных действующих лиц. Путаница эта, несомненно, результат недостаточности сведений, которыми обладал по этому вопросу автор записки. Это с особой наглядностью выступает в том, что из всех действовавших в это время лиц автор мог назвать по фамилии лишь одного Молчанова, не зная очевидно фамилий остальных.

Следующий этап в развитии восстания Болотникова, отраженный в записке, — это поход восставших на Москву. Наибольший интерес здесь представляет характеристика армии Болотникова: “...Мятежники привлекли на свою сторону всех недовольных в этой части страны, и в скором времени их силы возросли настолько, что они выступили в поход в количестве 60.000 человек и явились под Москвой на расстоянии трех английских миль”. Если социальный состав войска Болотникова достаточно хорошо изучен, то по вопросу о численности войска восставших крестьян и холопов источники не сообщают никаких обобщающих данных. Русские источники вообще не содержат определенных количественных данных о войске Болотникова. То, что имеется в источниках иностранных, исчерпывается сообщением Буссова о 12-тысячном отряде, с которым Болотников отправился через Комарицкую волость к Москве (Сказания современников о Димитрии Самозванце, I, стр. 82, М, 1859), и двумя указаниями Массы о том, как в одном случае Болотников послал отряд в 10 000 человек, в другом — отряд в 30 000 человек (И. Масса. Краткое известие о Московии в начале XVII в., стр. 162, 163, М., 1937). Таким образом английская записка является единственным источником, сообщающим о размерах войска Болотникова. Трудно, конечно, судить, насколько точна цифра в 60 000, которую сообщает английский документ. Сопоставление ее с данными Буссова и Maccы как будто говорит о ее реальности. Но во всяком случае это единственная цифра величины армии Болотникова, которую мы получаем в свои руки. И это определяет ее ценность.

Наибольший интерес, однако, представляет следующий раздел записки, посвященный описанию осады Болотниковым Москвы. Это — центральная часть нашего документа, и именно здесь содержится наиболее ценный материал (см. Приложение на стр. 301).

В чем значение и ценность этого описания как источника для истории восстания Болотникова?

Наиболее важным вопросом в истории восстания Болотникова является, конечно, вопрос о классовой природе этого движения. Все остальные вопросы, стоящие перед исследователем истории восстания Болотникова, являются производными от этого основного вопроса. Но именно по вопросу о социальной природе движения Болотникова источники особенно малочисленны и бедны. Достаточно напомнить, что единственным источником для изучения социальной программы восстания Болотникова являются ноябрьские грамоты патриарха Гермогена 1606 г., в которых содержатся данные о прокламациях, рассылавшихся Болотниковым с призывом к восстанию. Текст патриарших грамот о “воровских листах”, рассылавшихся болотниковцами ив Коломенского с призывом к “боярским холопам побивати своих бояр”, слишком известен, чтобы воспроизводить их. Нет необходимости также подчеркивать и то общеизвестное обстоятельство, что содержание “листов” [299] Болотникова излагается в грамотах Гермогена со всей тенденциозностью, которая естественна для Гермогена, писавшего к тому же свои грамоты в момент наибольшего размаха движения (Как известно, Гермоген отличался особой непримиримостью по отношению к восставшим, находя слишком мягкими и недостаточными даже те меры борьбы, которые предпринимало против Болотникова правительство В. Шуйского Современник — панегирист Гермогена, объясняет разногласия и вражду между Гермогеном и В. Шуйским тем, что после взятия Тулы “водным потоплением” патриарх требовал продолжения вооруженного подавления остатков разбитых сил Болотникова, а “советницы лукавыя царя уласкаху во царьствующий град Москву во успокоения возвратитися”, что и вызвало гнев патриарха (Русская историческая библиотека, XIII, изд. 2, стр. 1314); ср. П. Васенко. Новые данные для характеристики патриарха Гермогена (ЖМНП, № 7, 1901 г., стр. 141 и 144)). И тем не менее первостепенное значение грамот патриарха Гермогена как источника для истории восстания Болотникова неоспоримо, ибо они единственные в русских источниках содержат материал для суждения о социальной программе Болотникова.

Английская записка 1607 г. дает новый материал для выяснения социальной программы восстания Болотникова. Здесь надо прежде всего, конечно, отметить сообщение о посылке Болотниковым писем к “рабам” (т. е. холопам) в Москву. Сообщая об этом факте, записка вместе о ”тем передает и содержание этих писем, представлявших собой призыв к московским рабам-холопам подняться против своих господ и захватить их имущество.

Сопоставим сообщение английской записки о письмах Болотникова к рабам с материалом об этих письмах, содержащимся в грамотах патриарха Гермогена:

Содержание писем Болотникова

Сравнение приведенных текстов показывает, что они излагают содержание писем Болотникова к рабам-холопам почти тождественно, с тем отличием, что английский документ более лаконичен и лишен той враждебной тенденциозности, которой проникнуты грамоты патриарха. Таким образом, сообщение английской записки о посылке болотниковцами писем к рабам подтверждает и раскрывает содержание тех “воровских” или “проклятых листов”, о которых сообщается в грамотах Гермогена, давая тем самым возможность более критического отношения к показаниям русского источника, путем сопоставления его с английским документом; в то же время совпадение в основе характеристики писем Болотникова в обоих документах устраняет всякие сомнения в достоверности самого факта существовании этих писем. Автору английского документа несомненно был известен текст прокламаций Болотникова (как и Гермогену), чем и можно объяснить столь большое совпадение в изложении их содержания в английском и русском источнике.

Наряду с сообщением о посылке Болотниковым писем к рабам, английский документ говорит и о другого рода письмах Болотникова. Оказывается, что помимо писем к рабам с призывом к вооруженному восстанию их против своих господ. Болотников рассылал в Москву прокламации с требованием выдачи восставшим виднейших бояр и [300] “лучших горожан”. Это последнее сообщение особенно важно и интересно, ибо оно раскрывает новую, неизвестную ранее черту в программе восстания Болотникова. Черта эта — требование смерти наиболее ненавистных бояр и гостей, причем требование “по имени”, т. е. конкретных лиц, сближает восстание Болотникова в этом отношении с городскими восстаниями XVII в., характернейшей особенностью которых (и в 1648 и в 1662 гг.) было требование расправы с самыми ненавистными представителями царской администрации.

Таковы те данные, которые содержит английская записка по вопросу о характере движения Болотникова. Этим однако не исчерпывается материал, содержащийся в ней, для выяснения социальной природы восстания Болотникова. Чрезвычайно интересна картина, рисующая отношение к восстанию Болотникова различных социальных групп населения Москвы. Замечание о том, что страх перед “простым народом” (the Comon sorte of people) в Москве “был почти так же велик, как, перед врагом извне”, равно как и сообщение о непостоянстве простого народа и о том, что он “готов к мятежу при всяком слухе, надеясь вместе с мятежниками участвовать в разграблении города”, — ярко рисуют настроения городских низов Москвы и нарастание движения народных масс внутри осажденной Болотниковым Москвы. Столь же ярко охарактеризована и враждебная восстанию позиция правящих классов Москвы, “бояр и лучших горожан” (Nobles and better sorte of Cittizens), причем здесь особенно интересно сообщение о той активности, которую проявляли “бояре и лучшие горожане” в организации борьбы против Болотникова, оказывая поддержку правительству В. Шуйского и употребляя в то же время “все свое влияние и средства” для понуждения царя к активным и решительным действиям против болотниковцев.

О том, что среди низов населения Москвы было много сторонников Болотникова, сообщают и другие источники. Так Масса прямо говорит: “Болотников нимало не сомневался, что отправленные им войска займут Москву, и когда бы не помешала измена Пашкова, то это могло случиться по причине великого смущения и непостоянства народа в Москве” (И. Масса. Указ. соч., стр. 164). Аналогичные сообщения имеются и у некоторых других иностранцев-современников (Паэрле) (Сказания современников о Димитрии Самозванце, I, стр. 216-217). Новое по этому вопросу, сообщаемое английской запиской, заключается в том, что, по-видимому, волнения городских низов в Москве во время ее осады приняли открытую форму, и В. Шуйскому пришлось восстанавливать “порядок” в столице при помощи таких мероприятий как сажайте на кол наиболее активных сторонников Болотникова.

Заключительная часть записки, содержащая описание поражения Болотникова под Москвой, его отступления bi Калугу и осады последи ней войсками В. Шуйского, представляет гораздо меньший интерес и не содержит сколько-нибудь существенных новых данных. Следует лишь отметить характеристику самого Болотникова, даваемую как раз в этой части документа. Автор называет Болотникова “старым разбойником с Волги” (olde Robber or Borderer of the Volga). Это указание на связь Болотникова в прошлом с Волгой (единственное, кажется, в источниках) по-видимому не имеет под собой реальных оснований, являясь домыслом автора записки. Положение Болотникова среди восставших автор определяет называя его одним из “главных начальников лагеря мятежников”; другим “главным начальником” восставших автор называет Пашкова. [301]

Заканчивая обзор содержания английской записки, следует остановиться на одной характерной особенности ее. Речь идет в данном случае о трактовке автором записки вопроса о “царе Димитрии” и о его взгляде на значение этого момента в развитии движения Болотникова. Для того, чтобы правильно понять те места из документа, где речь идет о Димитрии, следует обратить внимание, что автор говорит о Димитрии в трех, так сказать, планах. Сам автор исходит из признании факта смерти Лжедимитрия и поэтому всюду говорит о нем как об умершем. Что касается руководителей восстания Болотникова, то автор считает, что с их стороны имело место сознательное использование веры масс в “царя Димитрия” для осуществления своих планов (“...для получения лучшей поддержки, своих начинаний они пустили слух, что Димитрий еще жив и просил их восстановить его на царство”). Наконец, автор записки подчеркивает глубокую веру масс в то, что “царь Димитрий” жив. Этот “царистский” момент в движении Болотникова автор даже) переоценивает, особенно для начального этапа движения, когда “слух, что Димитрий еще жив”, приобретает в изложении автора записки значение чуть ли не основной силы, вызвавшей восстание против Шуйского. Как своего рода курьез следует отметить, что автор в одном месте как бы допускает наличие веры в то, что Димитрий жив, даже у самого В. Шуйского, указывая, что в результате измены Пашкова и перехода его на сторону царя В. Шуйский узнал, “что слух о том, что Димитрий жив, был ложной выдумкой”. Впрочем, здесь, по-видимому, скорее неудачный литературный оборот” чем серьезное убеждение автора.

Таково в основном содержание нашего документа. Нам представляется, что он заслуживает интереса историка в двояком отношении. Прежде всего он свидетельствует о том, что внутренняя социальная борьба в Русском государстве начала XVII в. привлекала к себе пристальное внимание западноевропейских государств и среди них — Англии (В публикации В. И. Александренко имеется еще один документ о восстании Болотникова — экстракт (современный) из донесения английского консула в Данциге Вильяма Брюса лорду Солисбюри от 5 сентября 1607 г.: “Сообщают за достоверное, что после Шуйского последним узурпатором в Московии является какой-то Димитрий Петрушка (Demetrius Petrillus), родственник последнему убитому Димитрию” (“Старина и Новизна”, XIV, стр. 259. Бедность и недостоверность содержания этого донесения — лишний довод в пользу московского происхождения анонимной английской записки)). Но главное значение его, конечно, не в этом. Английское донесение 1607 г. расширяет наши сведения о восстании Болотникова и поэтому должно занять почетное место среди источников о первой крестьянской войне в России.

Примечание. Русский перевод документа дается здесь в исправленном виде, так как в публикации В. Н. Александренко он страдает рядом неточностей, пропусков и прямых ошибок. За просмотр перевода приношу благодарность М. А. Гуковскому.

СОСТОЯНИЕ РУССКОГО ГОСУДАРСТВА ПО СМЕРТИ ПОСЛЕДНЕГО ПРЕТЕНДЕНТА ДИМИТРИЯ

Нынешний государь Василий Иванович, достигнув власти по праву наследования и соответственно утвержденный по избранию его боярством, „дворянством и общинами Москвы, вскоре после смерти Димитрия и торжества своей коронации начал смещать и назначать воевод и начальников во всех областях и городах своих владений и в числе других послал воеводу в важный город, называемый Путивль, и отправил немедленно вслед за ним дворянина привести к присяге население этого города на верность ему. Этот дворянин, встретившись с одним особенным фаворитом прежнего государя по имени Молчанов (который, бежав туда, отклонил многих дворян и солдат тех мест от признания нынешнего государя), был соблазнен им таким образом и перешел на их сторону в знак протеста против того великого угнетения, которое терпели от Москвы окраины и отдаленные места России, что выразилось прежде [302] всего в убийстве их царевича, а затем в избрании нового царя без уведомления их о причинах низложения первого и без запроса о их согласии на избрание последнего. Вследствие этого они воспользовались случаем, чтобы отказаться от верноподданнической присяги, и решили потребовать у Московских [властей] отчета о прежних. деяниях. И они поступили так еще более потому, что Димитрий за особые услуги освободил эту область от всех налогов и податей в течение 10 лет, что была целиком потеряно с его смертью. Новый воевода, противодействовавший этому заговору, был убит, а для получения лучшей поддержки своих начинаний они пустили слух, что Димитрий еще жив и просил их восстановить его на царство. Этот слух среди недовольного и мятежного люда имел такой поразительный успех, что большинство городов в этой части страны отказалось от своей присяги нынешнему государю и принесли новую присягу предполагаемому в живых Димитрию, что заставило [нынешнего] государя собрать силы и выставить войско. Узнав об этом, мятежники привлекли на свою сторону всех недовольных в этой части страны, и в скором времени их силы возросли настолько, что они выступили в поход в количестве 60 000 человек и явились под Москвой на расстоянии трех английских миль. Наличность такой армии, вместе со слухами, что Димитрий жив, привели население страны в такое смятение, что оно недоумевало, что ему делать, ожидая разграбления и разрушения Москвы, большая половина которой была осаждена, другая же часть города, — я не знаю в силу какого ослепления, — была оставлена открытой, так что могла получать подкрепление войском и припасами, пока слишком поздно они не спохватились, чтобы замкнуть блокаду, но были дважды отброшены с большими потерями. Несмотря на это, они продолжали осаду и писали письма к рабам в город, чтобы они взялись за оружие против своих господ и завладели их имениями и добром. Страх перед этими людьми был почти так же велик, как перед врагом извне, и даже больше, ввиду того, что простой народ, недавно развращенный разбоями и грабежом поляков, был очень непостоянен и готов к мятежу при всяком слухе, надеясь вместе с мятежниками участвовать в разграблении города. Бояре же и лучшие горожане-были в не меньшем беспокойстве, чем остальные, под влиянием рассказов, слышанных от захваченных в плен мятежников. Ввиду этого одного из них посадили на кол, а он, умирая, постоянно твердил, что прежний государь Димитрий жив и находится в Путивле. Наконец, мятежники написали в город письма, требуя по имени разных бояр и лучших горожан, чтобы их выдали, как главных виновников в убийстве прежнего государя. Эти бояре и лучшие горожане, видя, в каком крайнем положении они находились, употребили все свое влияние и средства, чтобы поддержать и помочь государю, и убедили его, что не было другого средства освободить себя от - этой опасности, как дать сражение, о чем и было принято решение. К этому времени разгорелись разногласия между двумя главными начальниками лагеря мятежников, одним из которых был старый разбойник с Волги по имени Болотников, а другого звали Пашков; разногласия эти так разрослись, что этот Пашков оставил свою партию и перешел и подчинился государю с 500 своих сторонников. От него государь узнал о положении в лагере мятежников и что слух о том, что Димитрий жив, — был ложной выдумкой. Враг находился в смятении от ухода одного из своих главных вождей и внутренних раздоров; государь выступил против них и в конце концов обратил их в бегство. Болотников бежал с теми из своих людей, которые спаслись, в город по имени Калуга в 100 милях или более от Москвы, где он укрепился и в течение трех месяцев выдерживал осаду, будучи поддерживаем плодороднейшей частью страны, лежащей между рек — Доном и Днепром.

Исход борьбы неопределенен.

(пер. И. И. Смирова)
Текст воспроизведен по изданию: Английское известие 1607 г. о восстании Болотникова // Исторические записки, Том 13. 1942

© текст - Смирнов И. И. 1942
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Исторические записки. 1942