№ 3

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

Протокол показаний Е. И. Пугачева на допросе в Московском отделении Тайной экспедиции Сената

По приходе под Оренбурх, того ж дня, по совету Овчинникова и, одним словом, всех яицких казаков и каргалинских татар, послал он, Емелька, /л. 303) для подговору в его злодейскую толпу с манифестами злодейскими двух человек, а имянно: в руские селения — помянутого Хлопушу ³⁶², а в Башкирию — каргалинского татарина, — кто таков, — не знает, — потому што он тот злодейской манифест отдал каргалинскому старшине Мусалею ³⁶³, которой и послал от [178] себя. Те манифесты писаны были по-руски Почиталиным, а по-татарски — Идоркиным сыном Балтаем.

Как же оне еще с злодейскою толпою шли под Оренбурх, то на походе будучи, послал он, Емелька, с казаком Иваном Солодовниковым ³⁶⁴ такой же злодейской манифест, чтоб Оренбурх ему вдался ³⁶⁵, которой, подъехав под самой город, ущемя в колышок ту скверную бумагу, воткнул в землю, а сам ускакал к нему в толпу. Как же оную мерскую бумагу в город ввезли, то, читали ль ее войскам верным,— он не знает, только /л. 303об./ тот же час стали в его толпу стрелять ис пушек.

Как он пробыл под городом трои сутки, то пришол в его толпу башкирец Емансарай ³⁶⁶ и привел с собою башкирцев пять сот человек. Чрез сутки после сего пришол еще старшина башкирской Кишка ³⁶⁷ и привел с собою также пять сот человек.

В сие время с выходящими из города войсками были небольшие сшипки, но только большаго убийства с обоих сторон не было. Во все время бытия ево под Оренбурхом было, сколько он припомнит, сшибок с верными войсками с сорок, но так же почти ни с чем разходились, и сколько побито верных войск, — не знает, но с его стороны злодеев побито человек з двести. Да и поймал он посыльных из Оренбурха для уговаривания его злодейской толпы, чтоб она отстала от него, злодея, казаков двух человек, повесил. Также и из его толпы бежали, было, бывшие у него в толпе /л. 304/ салдаты, кои были в каманде взятого под Татищевою афицера, восемь человек в Оренбурх, которых однакож на дороге казаки схватали, и он, Емелька, велел их всех повесить.

В время ж бытности его толпы в сем месте пришло к нему с Яику под камандою казака Серебрецова ³⁶⁸ сто человек, и привез к нему старшину Копеечкина ³⁶⁹ связанного, которому он, Емелька, за то, что он ездил ево ловить, и что воровской его толпы яицкие ж казаки Овчинников и почти все принесли на него жалобу, что он их разорял, велел он, Емелька, отсечь голову, коему и отсекли. Оной же Серебрецов сказывал ему, что он послан был с помянутыми казаки из Яицкого войска под камандою оного Копеечкина для сыску и поимки его, Емельки.

После сего поделал он, Емелька, ботареи ³⁷⁰ и навес пушки, ис коих и стреляли по городу без малаго /л. 304об./ [179] двои сутки, а равно и по его толпе стреляли с крепости ³⁷¹. Но крепости он одолеть не мог, и в крепость влесть было неможно, почему он с толпою от крепости отступил и пришол в Бердынскую слободу ³⁷². Злодейскою его артилериею под Оренбурхом управлял, под командою Чюмакова, взятой в Татищевой салдат Калмыков ³⁷³, которой починивал и пушки, и мартиры.

По отходе ево с толпою хлеб и скот возили к нему из лежащих по Яику крепостей, мимо коих он шел, а от Сакмары и до Оренбурха и несколько времяни под Оренбурхом давали ево толпе пропитание каргалинские татары и сакмарские жители, а жалованья ни по полушки никому до сего времяни не давал.

Как он с толпою стоял под Оренбурхом, то от киргисца Аблая ³⁷⁴ гнаты были в Оренбурх 300 лошадей, 100 быков, 3000 овец для продажи, кое все он побрал. А как /л. 305об./ он спросил киргисцов, сколько им за все то надобно денег, то киргисцы сказали, што “нам денег не надобно, а дайте таваров”. Он, Емелька, и сказал: “Таваров таперь нет, а подождите”. Оные киргисцы, коих было семдесят человек, остались при нем и служили во все время злодейств его при нем.

По приходе в Берду пришол к нему черемишской старшина Мендей ³⁷⁵ и привел с собою в его злодейскую толпу с 500 человек. А после ево пришол тут же башкирской старшина Альвей ³⁷⁶ и привел башкирцев до шести сот человек. Тут же пришол ставропольских калмыков старшина Федор Иванов сын Дербетев ³⁷⁷ и привел с собою калмыков триста человек. Эти все старшины во все время его злодейств при нем были неотлучны и с людьми.

В бытность ево в Берде как с неделю /л. 305об./ времяни приехал к нему, Емельке, ис Чернореченской крепости казак ³⁷⁸, — а как зовут, — не помнит, — как лет семнатцати, — и сказал в его злодейской толпе, что-де мимо Чернореченской крепости прошол полковник Чернышев ³⁷⁹ с камандою, и пробираетца-де в Оренбурх, — оная крепость от Берды, например, верстах в пятнатцати. По словам сего казака, он, Емелька, весьма скоро собрал своей толпы тысяч до двух, да две пушки, поехал навстречю того Чернышева и, не допуская его до Оренбурха не больше как версты четыре, оного Чернышева с камандою перехватил, и стал его атаковать. И не больше как выпалили из его толпы ис дву, а из Чернышевой каманды — из четырех пушек, оного [180] Чернышова конница ево, Емельки, задавила, ибо салдаты выпалили не больше как по одному разу. А Чернышев взят был в сером /л. 306/ кафтане, сидящей на козлах. Салдаты тот час положили ружье, а афицеры взяты, коих было и с Чернышевым тритцать три человека. И из них как афицеров, так и рядовых ни одного не убито, ни ранено не было ³⁸⁰.

Как же афицеров и все оружие и аммуницию привезли в Берду и афицеров посадили под караул. Между тем Давилин-казак шол мимо одной повоски и узнал сидящего на оной вместо извосчика человека, непохожаго на мужика простаго, — а паче по рукам признал, что оне не рабочие, — подошед, спросил того извощика, что он за человек? На что оной сказал: “Я-де извощик”. И оной Давилин спросил стоящих тогда около телеги салдат: “Скажите, салдаты, правду, что это за человек?” И салдаты, сколько тут их было, сказали: “Это-ста наш полковник Чернышев”. Коего тот час и взяли под караул.

/л. 306об./ И того ж дня, призвав Чернышева и афицеров перед себя, говорил им он, Емелька: “Для чево осмелились вооружаться против меня? Вить вы знаете, што я — ваш государь. Ин на салдат нельзя пенять, что оне простые люди, а вы — афицеры и легуру (Легура — искаженное слово; правильно: регламент (воинский устав,наставление и т. п.)) знаете. А ты, — Чернышеву сказал, — еще не бещива (Не бещива — простонародное выражение, означающее: без каких-либо оснований, без заслуг; будучи адресовано Чернышеву, бывшему камер-лакею, получившему высокий офицерский чин по протекции, это выражение подчеркивало его некомпетентность в военном деле) полковник, да нарядился мужиком. А кабы ты был в порятке, то б можно тебе попасть было в Оренбурх. Вить у тебя была пехота. И за то я тебя и всех вас велю повесить, чтоб вы знали свово государя”. И, выговоря оные слова, сказал Овчинникову: “Вели их перевешать”. Которой тот же час всех тритцать три человека и велел повесить, кои и повешены ³⁸¹ при его, Емелькиных, глазах. Оные афицеры ни один, чтоб их избавить от смерти, не просил.

В тот же день прибежал к нему, Емельке, с поставленной /л. 307/ около Берды заставы яицкой казак ³⁸², — а как зовут, — не знает, — и сказал ему, што-де “идет от Озерной крепости генерал Корф ³⁸³ с камандою, и пробираетца-де к Оренбурху”. Он, Емелька, услышав о сем, закричал: “Казаки, на кони!” И тот час тысяч до двух толпы его собрались и [181] поскакали, но догнать ево не могли, што он убрался в город, ибо он шол по берегу реки Яика ³⁸⁴. И потом возвратилась его толпа в Берду.

А как возвратился, то приехал к нему сын киргис-кайсацкого Дусали-салтана ³⁸⁵ сын салтан ³⁸⁶ и при нем семь человек киргисцов. И как оне пришли к нему, то он татарину, показанному Идорке, велел спросить, что оне за люди, откуда и зачем к нему пришли? Оной Идорка с ними говорил и потом сказал ему, Емельке, што-де “Дусали-салтан прислал оного своего сына к нему /л. 307об./ послужить”. И он велел ему сказать: “Благодарю салтана. Пусть он при мне будит”. И притом дал ему, салтану, пятьдесят рублев, да одному при нем приближенному кафтан красной, и каждому киргисцу по двенатцати рублев.

Как скоро он, Емелька, в Берду пришол, то всякой день почти умножалась его толпа кучами — из разных селеней руские мужики, боярские люди, из заводов заводские работники и приписные крестьяна. Но сколько оных было, — то не только он, но думает, что и Овчинников не знал.

Коль скоро пришол он в Берду, то приказал он Овчинникову, чтоб завести для письменных дел Военную коллегию ³⁸⁷ и в оной судьями посадить: Андрея Витошнова, Максима Шигаева, Ивана Творогова, Данилу Скобычкина ³⁸⁸ (и сей Скобычкин — яицкой же казак). Из оных только грамотей /л. 308/ был Творогов, а те безграмотные. Секретарями посадил Ивана Почиталина и велел писатца дьяком, а Максиму Горшкову велел писатца секлетарем; повытчика Супонева ³⁸⁹, — имяни его не знает, — из яицких же казаков.

По учреждении сего злодейского сонмища пришол к Овчинникову незнаемо откудова приезжей мужик и сказал: “К Сакмаре-де идет енарал Кар ³⁹⁰ с камандою” ³⁹¹. И Овчинников спросил: “Велика ли каманда?” Мужик сказал: “Не добре-де велика, однако, таки и не мала ж”. О сем как ле-портовал ево, Емельку, Овчинников, то он приказал ему, Овчинникову, взяв с собою пятсот человек казаков, четыре пушки и два единорога, итти навстречю Кара, чтоб ево до Оренбурха не допустить, куда он и поехал ³⁹², а он, Емелька, остался в Берде. Чрез четыре дня возвратился Овчинников, /л. 308об./ приехал в Берду и, явясь к нему, сказывал: “Ге-нерала-де Кара встретил и прогнал, и в Оренбурх не пропустил таким образом: как он наехал на передовых каровых гранодер ³⁹³, кои-де сидели по возам, и ударил, то-де [182] гранодеры, было, скоча с возов, стали хвататца за ружья”, но ево казаки окружили возы, то гранодеры бросили ружье, коих он, Овчинников, також и четырех афицеров взял, и из них гранодеров и дву афицеров ³⁹⁴ привез в Берду, а другие-де два афицера истреблены ³⁹⁵. Как же-де он сих афицеров и гранодер взял, то пошол навстречю х Кару, которого нашли идущаго с камандою верстах от передовых гранодер в шести, где встретился с ним Овчинников и помянутой ссыльной Хлопуша с камандою, человеках в пяти стах, и на оного Кара кинулись. Кар, отстреливаясь пушками, повел каманду назад ³⁹⁶. И он, Емелька, спросил: “Да для чего ж вы ево /л. 309/ упустили?” И Овчинников сказал, что-де “не достало у нас картузов” (Картуз — шерстяной мешок с зарядом пороха для пушки).

Потом он, Емелька, позвал к себе помянутого афицера ³⁹⁷, которой взят под Татищевою, також и приведенных каровой каманды афицеров, ис коих Овчинников сказал, что один — Шванович ³⁹⁸, а о другом сказал же, но таперь не помнит; и оному первому афицеру приказал Шваныча и другова афицера взять к себе, також и гранодер причислить к своей каманде, и им, обоим афицерам, велел называться: одному — атаманом ³⁹⁹, а Швановичю — есаулом.

После сего, увидя в тот же день Хлопушу, и поблагодарил ево, што он ему верен и што присылал ему в Берду правиант, порох и деньги, и потом спросил Хлопушу, сколько у нево каманды? Хлопуша сказал: “Пять сот человек и три пушки”. Емелька спросил: “Где взял людей?” Оной сказал: “На Завьяновских заводах ⁴⁰⁰, а иные-де пришли из других жительств”. Он, /л. 309об./ Емелька, спросил: “Порох, пушки, и правиант, и деньги, кои ко мне присылал, — где брал?” И Хлопуша сказал: “Это все брано им было на заводах, а правиант возили из разных мест”, куда он посылал от себя каманды. И как он все пересказал, то он, Емелька, сказал тому Хлопуше: “Будь же ты полковник!” ⁴⁰¹

В то же время пришол к нему бежавший из Оренбурха мужик руской, — но, чей и как зовут, — не знает, — сказал ему, Емельке, што из Оренбурха пошла в Озерную ⁴⁰² казацкая исецкая каманда в шести стах человеках и засела в редуте ⁴⁰³. И он, Емелька, взяв с собою яицких и оренбурхских казаков пять сот человек и одну пушку, и один единорог ⁴⁰⁴, пошол к помянутому редуту. И на другие сутки пришли туда и уговаривали казаков, чтоб здались. Казаки, бежавшие [183] из редута, сказывали ему, што-де /л. 310/ “мы тебе служить ради, да нас не пускают старшины наши”. И он, Емелька, пошед с своими казаками, в редут вломились ⁴⁰⁵, потому што казаки не стреляли и, вломясь в редут, взяв атамана Протопопова и еще двух старшин, — а как зовут, — не знает, — за то, што оне ему противились и казаков к нему не пускали, и што один исецкой казак — Балдин ⁴⁰⁶ на оных старшин жаловался, что оне брата ево сослали в сылку, повесил при себе ⁴⁰⁷. И потом оному Балдину велел быть над оною исецкою камандою полковником.

Из оного ж редута пошол он, Емелька, со всею своею толпою к Озерной крепости затем, что по уведомлению исецких казаков, узнал он, что там довольно правианта и пороху, а к тому ж, /л. 310об./ как выше он показал, посланной в ту крепость из Берды Хлопуша назад не возвратился ⁴⁰⁸. И как он пошол к Озерной, то а дороге сведал, что Хлопуша от Озерной отступил и стоит в одной нагайской деревне ⁴⁰⁹, то послал за оным, чтоб он пришол с камандою к нему, которой тот час и пришол, ибо сие было от него не больше, как верстах в семи. И он, Емелька, соединясь с Хлопушей, пошли под крепость, но сколько с своею толпою ни заботился, чтоб оною овладеть, но отойтить принужден ни с чем, где у него ж убили трех да ранили двух казаков ⁴¹⁰.

И как отошол и зашол в нагайскую деревню, где живут татара, которые сказали ему, што-де пробираетца в Оренбурх легулярная каманда, и при них есть и исецкие казаки, и эта-де /л. 311/ каманда идет в Ильинскую крепость ⁴¹¹. Услыша он, Емелька, со всею своею воровскою шайкою пошол в Ильинскую крепость. И по приходе верные войски, хотя и крепко оборонялись, но, по превосходству их толпы, воровался он в крепость ⁴¹², где нашол он много афицеров и салдат побито, но сколько, — не знает, только видел он живых дву афицеров, одного раненого ⁴¹³ и другаго больнаго ⁴¹⁴, коих и оставил в крепости, а оставших после драки здоровых салдат, — сколько числом, — не помнит, — взял к себе и причислил к своей толпе. Из Ильинской пошол он в помянутую нагайскую деревню и, по приезде, оставя в оной Творогова над своею пятисотною камандою, а Хлопуша — при своей каманде, взяв с собою только восемь /л. 311об./ человек яицких казаков, поехал в Берду, а оным Творогову и Хлопуше приказал, чтоб оне с командою шли, не торопясь, туда ж ⁴¹⁵.

По приезде ево чрез несколько дней пришла из [184] Ильинской крепости каманда, и он, Емелька, взятых в Ильинской крепости солдат отдал в каманду реченному афицеру ⁴¹⁶. Потом помянутой афицер Шванович ходил к нему почасту, и он, Емелька, в одно время, и имянно в Рожество Христово (Рождество Христово — 25 декабря), увидя Шваныча, спросил, откуда он? И оной ему сказал: “Я-де ис Петербурха, и меня-де государыня Елисавет Петровна крестила”. Он, Емелька, зжалился по нем и, видя, что на нем кафтан худ, дал ему шубу и шапку, и потом спросил ево: “Умеешь ли ты по-немецки?” Шванович сказал: “Умею”. И он, Емелька, дав ему бумаги лоскут, велел написать по-немецки, и Шванович, написав, показал ему, Емельке, /л. 312/ Он, взяв бумагу ⁴¹⁷, хотя и ничево не смыслит, однакож дал знать, что он бутто читал, и потом сказал: “Хорошо пишишь. Как будь же ты в Военной моей коллегии. Как там што по-иностранны случитца писать, так пиши”. И потом говорил же он: “Ну, Шванович, напиши по-немецки к оренбуркскому губернатору, чтоб он принял меня в город с щестию и драться б перестал”. Шваныч письмо написал ⁴¹⁸. Он, несмотря ево, сказал: “Хорошо”. И тот час то письмо отдал казаку Ивану Солодовникову ⁴¹⁹ и приказал отвести оное в город ⁴²⁰. Солодовников, взяв письмо, повез и потом, возвратясь назад, сказал ему, што письмо, подвесши к городу и привязав к палке, воткнув в снег, поехал. А как отъехал, то видел он, что высланной из города казак то письмо взял и поскакал в город. Но он, Емелька, на то письмо из города в ответ ничего не получил.

/л. 312об./ После сего пришли к нему, Емельке, Овчинников, Лысов, Шигаев, Витошнов и другие ⁴²¹, — только, кто имянно, — не помнит, — и говорили ему, Емельке: “Надобно-де послать на нижней Стапалинской фарпост ⁴²² Михаилу Толкачева ⁴²³ с манифестом, чтоб он, начав от оного фарпоста, до самого городка ⁴²⁴ брал везде всех казаков, а к Дусали-салтану ⁴²⁵ — яицкого казака татарина Тангаича ⁴²⁶ также с манифестом, чтоб он дал вам помощь человек хотя двести. А как Толкачев наберет казаков, а Тангаич приведет киргисцев, ибо Дусали-салтан кочевал тогда от оного фарпоста и Яицкого города неподалеку, то б они и ударили на Яицкий город”. По коим показанного Овчинникова с товарыщи речам два злодейския манифеста Почиталин по-руски, а Болтай по-татарски и написали, и отдали: руской — Толкачеву ⁴²⁷, а татарской — Тангаичю ⁴²⁸. [185]

И с вышесказанным обоим приказом они оба вместе и поехали.

После отъезда Толкачева спустя неделю или больше, не помнит, приехал к нему, Емельке, в Берду яицкой казак Афанасей /л. 313/ Перфильев ⁴²⁹ (о коем ему в тот же самой день Овчинников репортовал, что оной Перфильев был в Петербурге и приехал в Берду), коего он спросил: “Был ты на Яике?” Оной сказал, что был ⁴³⁰. И Емелька спросил: “Зачем жа сюда приехал?” И оной Перфильев сказал, что “я-де приехал служить вашему величеству”. И он, Емелька, сказал: “Хорошо, служи” ⁴³¹.

А потом, на другой день, оной Перфильев паки к нему пришол. И он, Емелька, увидя ево, спросил: “Што скажешь, Перфильев?” И оной Перфильев, поклонись ему, при многих казаках говорил: “Виноват я перед вами, что вчерась вам правды не сказал, и от вас утаил” ⁴³². И он, Емелька, сказал: “Бог простит, кали винишься; но скажи, што ты от меня утаил?” И Перфильев говорил: “Я вить был в Петербурхе, и меня оттуда послала на Яик государыня и велела все Яицкое войско /л. 313об./ уговаривать, штоб оно от тебя отстало и пришло б с повинною к ея величеству, и тебя б, связав, привели в Петербурх ⁴³³. Я-де с тем и на Яик ездил и об оном Симонову ⁴³⁴ расказал, и Симонов-де меня сюда, а товарища моево ⁴³⁵, которой со мною ис Питера ж приехал, к Толкачеву ⁴³⁶ послал уговаривать казаков. Но я-де этого, так и товарищ мой, творить не хотим, а хочим служить вам верно”. И он, Емелька, спросил: “Да што ш народ-ат про меня говорит?” И оной Перфильев сказал: “Народ-де ничево не знает, а только-де бояра меж себя шушукают. А збираютца-де оне, да и государыня-та ехать за море”. И он, Емелька, усмехнувшись, зная, что он лжот, говорил: “Ну-де, бояра таковские, пускай едут, а государыне-та зачем за море ехать? Я небось не помню ее грубость. Пусть бы она пошла в монастырь” ⁴³⁷. И потом он, Емелька, спросил: “А Павел Петрович ⁴³⁸ /л. 314/ каков?” И оной Перфильев сказал: “Хорош и велик, да он-де уже и обручон”. И он, Емелька, спросил: “На ком?” И Перфильев сказал: “На какой-та из немецкой земли пренцесе, и зовут ее Наталья Алексеевна” ⁴³⁹. И потом оного Перфильева за добрыя вести напоил до пьяна, дал ему кармазинной кафтан и своего сераго коня.

После сего на другой день поехал он, Емелька, взяв своей толпы тысячи з две, в том числе и Перфильева, [186] подъехал под Оренбурх для того только, чтоб его, Перфильева, увидели бывшие в Оренбурхе яицкие казаки, также послухать и тово, што будет говорить, увидевши яицких казаков. И как он с толпою под Оренбурх дале пушечнова выстрела подъехал, то выехали и под пушками стали яицкие казаки, коих увидя лишь Перфильев, то и закричал: “Что, угадайте ль вы, казаки, меня, — кто я?” На что казаки сказали: /л. 314об./ “Мы видим, што ты — казак, но, кто ты таков, — не знаем”. И Перфильев весьма громко при всей его сволочи кричал: “Я — Перфильев, которой был в Петербурге и прислан оттуда к вам от Павла Петровича с тем, чтоб вы шли и служили его величеству Петру Федоровичу”. И казаки несколько как усумнились и потом говорили: “Кали ты подлинно прислан с естим от Павла Петровича, так покажи нам руки его хотя одну строчку, так мы тот час все пойдем”. И на то Перфильев сказал: “На што вам строчка? Я сам все письмо” ⁴⁴⁰. И потом, не имев никакой сшибки, поехал он с своею сволочью в Берду.

После сего вскоре прислан к нему, Емельке, из Яицкаго городка от помянутого Толкачева лепорт, что он городок Яицкой взял с яицкими казаками ⁴⁴¹, потому что бывшие в том городке казаки не противились, а противился /л. 315/ один старшина ⁴⁴², коего он и истребил: “камендант же Симанов ушол в город ⁴⁴³, а у меня каманда невелика, а Дусали-салтан киргисцов ни одного человека не дал”. И тем лепортом просил, чтоб прислать к нему еще каманду и пушек. По тому репорту послал он в Яицкой город Овчинникова и с ним три пушки и единорог, да казаков пятьдесят человек ⁴⁴⁴. А после оного Овчинникова, спустя три дни и он, Емелька, туда ж с восьмью человеками казаков поехал ⁴⁴⁵. А в Берде над всею толпою главным оставил Максима Шигаева и Дмитрия Лысова.

По приезде в Яик велел зделать батарею, и потом против яицкой батареи, с которой по его толпе стреляли, хотелось ему оную подорвать, и для того приказал он рыть мину, которую и вырыли ⁴⁴⁶. Но как оную взорвало, то увидел он, што та мина ведена была вместо /л. 315об./ батареи в пустой погреб, почему вся работа и пропала втуне ⁴⁴⁷. Яицкие казаки уверили его, што вся пороховая казна в кремле лежит под колокольнею ⁴⁴⁸, которая служила и вместо батареи, и што пушки много его толпу с той колокольни шкотили, то и приказал и пот ту колокольню весть мину ⁴⁴⁹. И приказавши, сам поехал в Берду, а работу поручил [187] отставному служивому ⁴⁵⁰, которой жил у Толкачова, а Овчинникова послал в город Гурьев для взятья тамо пороху ⁴⁵¹.

По приезде ево в Берду послал он, Емелька, Зарубина, Илью Ульянова ⁴⁵², Якова Антипова ⁴⁵³ на Воскресенской Твердышова железной завод для литья пушек ⁴⁵⁴. В то ж время послал он казака Дмитрия Лысова с камандою по реке Самаре в лежащия тамо крепости, даже до Бузалака, для взятья в тех крепостях пушек и пороху ⁴⁵⁵.

А сам, побыв дня с три в Берде, поехал паки в Яицкой городок ⁴⁵⁶. По приезде в Яик Овчинников сказал, /л. 316/ что-де “я в Гурьев городок ездил”, и старшинской-де стороны казаки (то есть послушной) не пустили, было, ево в город, но войсковой стороны, кои в том же городке были, казаки однако ево впустили ⁴⁵⁷, и противных казаков, кои, было, заперлись в кремле, он взял, и из них двух или трех человек, в том числе и атамана ⁴⁵⁸, повесил, а достальных взял в свою толпу, пороху ж взял тамо шездесят пуд ⁴⁵⁹.

В ту его в Яицком городке бытность бывшие с ним в том городке толпы его главные способники Авчинников, Никита Каргин ⁴⁶⁰, Семен Коновалов ⁴⁶¹, Денис Пьяной ⁴⁶², Михаила Толкачов говорили ему, чтоб он, Емелька, женился ⁴⁶³ казака Петра Михайлова сына Кузнецова ⁴⁶⁴ на дочере девке Устинье ⁴⁶⁵: “она-де девка изрядная и постоянная”. И он, Емелька, говорил, что ему женитца еще время не пришло. И оные сваты ему говорили ж: “Ты-де как женисся, так-де войско Яицкое все к тебе прилежно будет”. И он, /л. 316об./ Емелька, без дальнего размышления, што у нево уже, как и выше показал, жена Софья Дмитриева ⁴⁶⁶ есть, так и дети, женитца и от оной живой жены (которая и взята им в Казане с сыном) ⁴⁶⁷, согласился. И сватам, утая однакож о этой жене, сказал, что только б та его невеста пошла за нево волею. Сваты сказали, што она такому благополучию рада ⁴⁶⁸. И потом, на другой день, он на той девке женился ⁴⁶⁹, и венчали его в яицкой церкве ⁴⁷⁰ именем не Емелькиным, а государем покойным Петром Федоровичем; да и Устинью в церкве поп ⁴⁷¹ поминал императрицей.

Женившись, пожив в Яике с неделю, оставя новую жену, поехал в Берду ⁴⁷². Однакож до отъезду его в Берду за день приехал к нему помянутой Перфильев и сказал, что в Берду приходили верные войски, и было с твоею сволочью сражение, “на котором твоя толпа взяла у верных войск тринатцать пушек, два ящика з зарядами, и верное войско /л. 317/ прогнано в Оренбурх” ⁴⁷³, а сею-де толпою камандовали [188] Шигаев и Лысов. По приезде в Берду оные Шигаев и Лысов сказанные Перфильевым речи подтвердили.

В ту же его в Берде бытность пришол к нему, Емельке, живущей поблизости Берды крестьянин, — а как зовут, — не знает, жаловался ему, что каманды Лысова казаки приезжали к помещику его, да и к другим помещикам в деревни, и помещиков, на которых от крестьян и жалоб не было, несмотря на крестьянские прозьбы, чтоб оных не убивать, вешали, пожитки помещичьи и их грабили, да и самых крестьян сажали в воду, ис коих один — этот, которой спасся бегом, и ему приносил жалобу. И об оном спрашивал он казаков, которые сказали, что крестьянин говорил правду, а притом и казаки многие на него, Лысова, в побоях безвинно приносили жалобу ⁴⁷⁴ За что оного /л. 317об./ Лысова Шигаеву приказал он, Емелька, повесить, которой того ж дня и повешен ⁴⁷⁵.

Быв после сего в Берде один день, поехал он, Емелька, в Яик и по приезде упомянутую колокольню в Яицком городке подведенною миною повалил ⁴⁷⁶ и пушки, бывшие на ней, завалил, а пороховая казна, уведав в кремле о той подводимой мине, вынесена ис-под колокольни в другое место ⁴⁷⁷. Потом в городке зделал он, Емелька, круг ⁴⁷⁸, в коем казаки по своей воле выбрали в атаманы Никиту Каргу, в есаулы — Андрея Легошина ⁴⁷⁹, судьею — помянутого Афанасья Перфильева ⁴⁸⁰. И потом, взяв с собою сволочи яицкой пять сот человек и, оставя Устинью на Яике, в доме отца ее, поехал в Берду ⁴⁸¹.

По приезде в Берду Шигаев и Горшков сказали ему, что-де салдат ⁴⁸², — имяни его не знает, — на афицеров двух, имянно: на Ивана Иваныча, которой взят ис каровой /л. 318/ каманды ⁴⁸³, и на другова, которой взят под Татищевою ⁴⁸⁴, хотели, когда вывезены будут пушки против верных войск, то тогда оне те пушки заклепают; а как оные заклепаны будут, то верные войски всю их толпу разобьют ⁴⁸⁵. О чем он, Емелька, и сам тех афицеров спрашивал, и они в том повинились, за что он обоих их велел повесить, кои того ж дня и повешены. В оное ж время повесил он, Емелька, взятую при гранодерах каровой каманды девку, которая, живши у него на квартире, волочилась с конюхами и потом украла у него подсвешник серебреной.

Уведомлен он был от обывателей деревни Пронькиной, что идет неподалеку от оной генерал князь Галицын ⁴⁸⁶, то Овчинников послал навстречю в ту деревню казака [189] Речкина ⁴⁸⁷ с командою, а за ним — крестьянин Арапов ⁴⁸⁸ и калмык Дербетев ⁴⁸⁹. А за оными и он, /л. 318об./ взяв с собою десять пушек и пять сот казаков, пошел в Сорочинскую крепость (которая была занята его воровскою шайкою) ⁴⁹⁰. И как он стал подъезжать в крепость, и тут нашол он повешенных Речкиным салдат каманды князя Голицына три человека, о коих сказали ему, што они пойманы с правиантом, за что он Речкина и бранил, што безвинно повесил. И потом, тою ж ночью, ходил, он в Пронькину деревню со всею своею толпою и показанных Арапова и Речкина толпою ж, но верным войскам никакого вреда зделать оне не могли ⁴⁹¹, кроме что ранили одного афицера ⁴⁹².

После сего, оставя он в Сорочинской крепости пришедшую с ним из Берды толпу, пошол он, Емелька, один в Берду ⁴⁹³, а Овчинникову приказал остатся в Сорочинской крепости и смотреть: буде князь Галицын сам с камандою верных войск придет в Пронькину деревню, то б он со всею толпою, /л. 319/ коей было с лишком две тысячи, оставя Сорочинскую крепость, убирался в Илецкую крепость, ибо он, Емелька, не знал, куда князь Галицын пойдет, на Яик ли, или в Оренбурх.

Между тем прислал к нему, Емельке, с Воскресенского Твердышова завода (куда отправлены от него были Зарубин и Ульянов) казак Антипов вылитые на том заводе два единорога и три секретныя пушки ⁴⁹⁴. А Зарубин и Ульянов, набрав на тех заводах и около оных з жительств, також и сошедшихся из разных селеней сволочи злодейской, пошли под Уфу ⁴⁹⁵. А пошед, прислал к нему, Емельке, репорт, што у нево этой злодейской сволочи набралось до пятнатцати тысяч, под коим репортом и подписался, назвав себя графом Иваном Чернышевым. Он, Емелька, будучи тем /л. 319об./ ево, што он набрал столько к себе в шайку разбойников, доволен, назвал того Зарубина полковником и велел ему писатца графом Чернышевым ⁴⁹⁶.

После сего оной злодей Зарубин прислал к нему, Емельке, помянутого Ульянова для взятья пороху, которому он и дал одну бочку, приказывая при том, чтоб оне с Зарубиным старались взять Уфу, — а кали возьмут, то “будь ты, Ульянов, — полковник”; куда оной Ульянов и поехал обратно ⁴⁹⁷.

В одно время, будучи в Берде в его злодейской избе, яицкой казак Давилин, которой при нем, Емельке, всегда был безотлучен, и называл его он и вся толпа дежурным, как дожидались князя Голицына, говорил: “А вот, — назвав [190] Емельку “батюшка”, — как мы Оренбурх возьмем и князя Голицына разобьем, то пойдем в Москву. А как придем в Москву, тогда куда-та денутца бояра и государыня?” И он, Емелька, говорил: /л. 320/ “Как, куда бояра денутца, кали Москву возьмем? то вестима, што бояры-та разбегутца, а государыня-та в монастырь пойдет” ⁴⁹⁸.

После сего Овчинников прислал к нему письмо, што-де князь Голицын идет к Оренбурху ⁴⁹⁹, то он ис толпы своей взял яицких, оренбургских казаков и всех бывших в его толпе салдат, коих у него было человек до тысячи, а всей сволочи взял он с собою с небольшим три тысячи, да дватцать пушек, пошел в Татищеву крепость ⁵⁰⁰, куда и Овчинникову и Арапову велел из Илека притти, что они и исполнили, и привели с собою в Татищеву з две тысячи человек и десять пушек ⁵⁰¹. По приходе к Татищевой оную крепость завалили вместо стен снегом, а на снегу поставили пушки ⁵⁰². При пушках же, как разставляли, был он, Емелька, сам. А приставлены были к оным для заряду и пальбы взятые из верных войск кананеры и салдаты. И потом, как разъезжая, казаки /л. 320об./ увидели идущую верных войск каманду, то все вобрались за показанной из снегу вал, ибо в той крепости никакой огорожи не было. И он, Емелька, дожидал приближения войск х крепости, схороня всех людей от князя Галицына ⁵⁰³.

Увидели они едущих трех чюгуевских казаков ⁵⁰⁴, кои и подъехали х крепости. Казак Арапов выслал ис крепости бабу, которой приказал, что, как ее казаки спросят, есть ли кто в крепости, то б она сказала, что злодеи были, да уехали; што баба и исполнила. Как чюгуевские ее спросили, нет ли кого в крепости, то она сказала: “Были-де злодеи, да уехали”. И оные казаки тот час взбежали в крепость. А как взбежали, то на тот час только у того места, где казаки въехали, никого, кроме ево, Емельки, не случилось, то он с Овчинниковым и кинулись на чюгуевцов, и из оных одного он, Емелька, с лошади спехнул, а те двое ускакали. Оной спехнутой казак был /л. 321/ им, Емелькою, ранен, но жив, коего он спросил: сколько войска? Он сказал, што-де “войска: пехоты — тысяч до пяти, и артилерии — пушек с семьдесят”.

Потом подошло войско и стали стрелять ис пушек. А он, Емелька, стрелять не велел для тово, чтоб наждать на себя и не терять напрасно ядер. Но как уже войско приближилось, то он велел стрелять, также и сам стрелял; и продолжалась [191] стрельба как часа с четыре ⁵⁰⁵. Войско Голицын завел свое в лощину с одной стороны ⁵⁰⁶, так што ево злодейские пушки не вредили. У нево ж с той стороны не столько было пушек, ибо он, Емелька, думал, что князь Голицын поведет войско прямо по дороге, где въезжают в крепость ⁵⁰⁷, но он обманут тем, что Голицын по дороге войско не повел.

/л. 321об./ Как же верные войски стали верх над его толпою брать, то Овчинников ему говорил: “Уезжай, батюшка, штоб тебя не захватили, а дорога свободна и войсками не занета”. И он, Емелька, сказал: “Хорошо, я поеду, но и вы смотрите ж, коли можно будет стоять, так постойте, а коли горечо будут войски приступать, так и вы бегите, чтоб не попасся в руки” ⁵⁰⁸. И потом, взяв с собою Почиталина ⁵⁰⁹, Григорья Бородина ⁵¹⁰, яицкого казака (которой старшине Бородину ⁵¹¹ племянник), Егора Кузнецова ⁵¹², Василья Коновалова ⁵¹³, ис крепости поехал. И как от крепости уже он отделился, то, увидя его, чюгуевские казаки хотя за ним версты с три и гналися. Но как у него и у его товарыщей кони были самые хорошие, то чюгуевцы догнать ево не могли и отстали, а он прискакал прямо в Берду ⁵¹⁴.

По приезде в Берду созвал он к себе Шигаева (которой /л. 322/ по отъезде его в Берду оставлен был над всею оставшею толпою главным), Андрея Витошнова, Федора Чюмакова, Ивана Творогова, Тимофея Подурова ⁵¹⁵ и сказал им, што под Татищевою князь Голицын ево толпу разбил — “и куда ж нам таперь деватца?” — ибо он дорог никаких не знал. И оные Шигаев с товарыщи сказали: “Пойдем-де в обход, кругом на Яик чрез Сорочинскую крепость” ⁵¹⁶. Почему тою же ночью (ибо он ис Татищевой прибежал уже вечером), собрав толпы своей большою частию казаков и кто и из другой сволочи охоту имели с ним ехать, тысяч до пяти человек ⁵¹⁷ и десять пушек, и поутру рано поехал из Берды на Сорочинскую крепость ⁵¹⁸. Оставшей же толпе сказал, — коей, как он думает, из разных мест сошлося в Берду до пятидесяти тысяч, большою частию мужиков, — чтоб оне убирались, кто куда /л. 322об./ хочет.

И потом, ехав дорогою, послал вперед несколько казаков проведать: нет ли тамо в Сорочинской верных войск? И оные посланные, возвратясь, сказали, что-де по дорогам разъезжают лыжники, и видно-де, што там есть князя Голицына каманда ⁵¹⁹. Почему он к той крепости и не пошол, а остановясь на хуторах оренбурхских жителей и бывши на тех хуторах ⁵²⁰, помянутым Шигаеву с товарыщи говорил: [192] “Ну, таперь куда пойдем?” И оной Шигаев и все сказали: “Таперь мы пойдем на Каргалу, а с Каргалы — в Сакмару”. И он, Емелька, говорил: “Ну, хорошо, а с Сакмары-та куда?” И оные Шигаев с товарищи сказали: “Пойдем на Яик, а с Яику пойдем на Гурьев городок и там возьмем правианту”. И он, Емелька, спросил их: “Да можно ли просидеть в Гурьеве-та, как придут войски?” И оне сказали: “Отсидетца долго нельзя”. А из оных товарищей ево Яков Антипов говорил: “Из Гурьева-де /л. 323/ городка пойдем к Золотой Мечете” (где оная, — не знает). И он, Емелька, спросил: “Да хто же нас туда проведет?” И оной Антипов сказал: “У нас есть такой человек, которой тамо бывал. И тамо-де хлеба много, зверя, ягод и рыбы много ж”. И он, Емелька, говорил: “Да я бы вас провел и на Кубань, да таперь как пройдешь? Крепости, мимо коих итти надобно, заняты, так не пропустят, а сверх того снеги в степи, так никак неможно итти” ⁵²¹.

И потом пошол с толпою на Каргалы, куда пришли в третей день ⁵²². По приходе в Каргалу жители никто не противились, но из них некоторые жители, — кто имяны,— не знает, — сказали ему, Емельке, што-де “здешние старшины многих татар, которые служили тебе в Берде, посажены в погреб” ⁵²³. И он, Емелька, велел тот час всех выпустить. А как оные выпущены, то пришли к нему и жаловались, кто которого /л. 323об./ сажал в тот погреб. И он, Емелька, не хотя сам разбирать их жалобы, тем пришедшим к нему татарам сказал: “Подите. С теми, кто вас посажал в погреб, и управьтесь сами, как себе хотите”. И оные, отойдя от него, как он слышал от своей сволочи, порезали до смерти пять человек и притом сожгли два двора, — кого ж имянно убили и кто ж имяны убийцы, — не знает, — потому што он о том не спрашивал ⁵²⁴.

Побыв в Каргале с час, где сказали ему каргалинцы, — но кто имяны, не знает, — что-де “в Сакмаре оренбурхские казаки, сто человек, сидят”, — куда он со всею толпою и пошол. Но на дороге, не доходя Сакмары, посланные от него туда передовые казаки, ехавши уже из Сакмары навстречю, сказали ему, что оне в Сакмаре были, но только-де казаков оренбурхских там не застали, а поймали тамо только сакмарского казака, атаманского отца ⁵²⁵, на которого тамошния казаки и пожаловались, что оной их раззорял.

/л. 324/ Как он с толпою пришол в Сакмару ⁵²⁶, то казаки ему не противились, да и противитца им было нельзя, [193] потому што оне во все время были в его толпе, а пошли в Сакмару тогда, когда он, Емелька, пошол из Берды. И потом оного атаманского отца да каргалинского татарина ⁵²⁷, которой был как переметчиком, то есть, проведав, что в его толпе делаетца, бегал в Оренбурх и тамо сказывал, на которого донесли ему о сем каргалинские татара, он, Емелька, повесил.

В Сакмаре начевал он одну ночь. А на другой день пришол князь Голицын, и он, Емелька, с сволочью своею против верных вышел и стал палить ис пушек ⁵²⁸. Но как князя Голицына каманда привалила и стали стрелять изо всех пушек, то он с своею сволочью стоять не мог, очень скоро побежал, кто куда мог, где оставили и бывшие при нем десять пушек. Бежал он /л. 324об./ с оставшею при нем сволочью, не более как человек с пять сот, в коем числе были яицких и илецких казаков человек сто, завоцких мужиков человек со ста, да башкирцев и татар и разной сволочи человек с триста, не кормя, во всю прыть до Тимашевой слободы ⁵²⁹, коя, как думает он, от Сакмары верст со сто. По приезде в ту слободу только што накормили лошадей, то поскакали опять на Красную Мечеть ⁵³⁰. Тут начевали, где опомнился он, что кто с ним остался и кто от него отстали. И нашел он, что с ним главные его способники остались: Федор Чюмаков, Григорей Леонтьев ⁵³¹(Ягунов Григорий Леонтьевич), Трофим Горлов ⁵³², Василей Коновалов, Иван Творогов, Егор Кузнецов, а в Сакмаре остались Андрей Витошнов ⁵³³, Максим Шигаев ⁵³⁴, Иван Почиталин ⁵³⁵, Максим Горшков ⁵³⁶, Андрей Толкачов ⁵³⁷. Всей его толпы было в Сакмаре до пяти тысяч; в разные времена после возвратились к нему до тысячи /л. 325/ человек, да с-ним, как выше он сказал, ушло пять сот, а достальные три тысячи пятьсот человек побиты ль, или разбежались куда, — он не знает ⁵³⁸.

С Красной Мечети пошол он с толпою своею на Каргалинской (Так в оригинале; правильно: Иргизлинский; официальное название этого предприятия — Вознесенский завод) завод ⁵³⁹, которого он не раззорял, однако ж жители того завода, молодые люди, человек с пятьдесят, пошли с ним. С сего завода пошол он с своею воровскою артелью на Завьяно-Петровской (Так в оригинале; правильно: Авзяно-Петровский завод) завод ⁵⁴⁰, которой нашол совсем раззоренной, и хотя он был и не уведомлен, но однакож [194] думает он, что раззорил Хлопуша, ибо известно ему в Берде было, что по заводам ездил Хлопуша. Начевав на том заводе, пошол на Белорецкой завод. З Завьянского завода и из ближних около оного селеней пристали к ево злодейской артеле без всякого от него принуждения более четырех сот человек.

По приходе на Белорецкой завод ⁵⁴¹ жил он /л. 325об./ по празнике святыя Пасхи (Пасха в 1774 г. приходилась на 20 апреля) три недели. С того завода пошел он к Магницкой крепости, не раззоряя оного завода. Во время ж житья ево на том заводе пристало к нему руских и башкирцев до двух тысяч, с коими он Магницкую крепость, хотя и было из оной супротивление, взял ⁵⁴², и каменданта той крепости ⁵⁴³ он повесил, где он взял четыре пушки и четыре бочонка пороху. Бывшие ж в той крепости исецкие казаки и салдаты, — сколько числом, — не знает, — пристали к его воровской шайке добровольно.

На другой день взятья крепости пришли к нему Овчинников и Афанасей Перфильев, Иван Федулов ⁵⁴⁴ и привели с собою триста яицких казаков да двести заводских мужиков ⁵⁴⁵. И он, Емелька, спросил Овчинникова: “Как ты ис Татищевой ушол, и где ты был, и этих людей, кои с тобою пришли, где набрал?” И оной Овчинников говорил: “Я-де против Голицыной каманды стоял до тех пор и стрелял, /л. 326/ докудова все заряды выстрелял ⁵⁴⁶, а потом, падши на коней, пробился прямо сквозь каманду Голицына. А за мною поспели убежать только казаков человек с триста”, с коими он дошол до Илецкого городка ⁵⁴⁷. А чтоб-де не нашол на нево князь Голицын, то он разставил заставы. А между тем в Яицкой город с казаком послал репорт и писал, что “государь под Татищевою разбит и бежал с малыми людьми в Берду, войско Яицкое разбито, и осталось только со мною триста человек”, и просил, чтоб из Яика прислана была к нему помочь. Почему из городка та помочь с Афанасьем Перфильевым и прислана ⁵⁴⁸ (но сколько, — не сказал). И Перфильева-де в городке пожаловали полковником. А как скоро пришол Перфильев, то “з заставы уведомлен-де я, Овчинников, што князь Голицын ⁵⁴⁹ идет к Илеку”, то он, Овчинников, из оного /л. 326об./ Илецкого городка, вышел, и был сам в Яике, и взял тамо пушки, и уже со всеми людьми, то есть и з заводскими, кои пристали на Яике и по дороге, пришол на речку Быковку, где с камандою князя [195] Голицына дрался ⁵⁵⁰, но однако он его разбил, и он, Овчинников, “оставя пушки, бежал, и явился у тебя”, то есть у него, Емельки ⁵⁵¹.

Из Магнитской крепости пошол он, Емелька, с толпою к первой подле оной крепости ⁵⁵², — как зовет, — не знает. Но, не доходя до оной, сведал он, что в той крепости сидит генерал Деколон ⁵⁵³, то, не ходя на оную, пошол в обход к другой подле той состоящей крепости ⁵⁵⁴, где был один прапорщик ⁵⁵⁵ и четыре престарелых салдата, кои, не противясь, здались; и афицера взял к себе, а салдаты за старостию оставлены тут, а крепость Овчинников зажог.

От оной крепости пошли в третью крепость ⁵⁵⁶, где камендант ⁵⁵⁷ супротивлялся и стрелял ис пушек, но, однако ж толпа его усилилась, крепость и пушки три, и порох /л. 327/ взяли, а камендант и афицеры побиты ⁵⁵⁸; салдаты ж взяты в толпу, — но сколько, — не знает, — а крепость выжгли. От оной крепости пошел в четвертую крепость ⁵⁵⁹, где также противились его толпе, но, однакож, усилясь, взял, камендант ⁵⁶⁰ и афицеры побиты, пушки взял, також и порох; и оставших салдат, — а сколько, — не знает, взял же в свою толпу, а крепость зажог.

Из оной крепости пошел в Троицкую крепость, которая так же хотя и противилась, но толпа его осилила, оную крепость взял ⁵⁶¹ с потерею из своей толпы человек до тритцати. В той же крепости камендант ⁵⁶² и еще четыре человека [афицеров] убиты ⁵⁶³; салдат, коих было, как помнитца ему, сот до пяти, взяли, было, в свою толпу, но оные просили ево, Емельку, чтоб он их начевать отпустил в крепость, а они-де чем свет поутру к нему явятца, по которой прозьбе он в крепость и отпустил. Но поутру рано /л. 327об./ пришол к той крепости генерал Деколон и оною овладел, а ево с толпой прогнал ⁵⁶⁴, где артель его воровская разсеялась в разныя стороны, более пяти сот человек ⁵⁶⁵.

[Когда] по взятии Троицкой крепости стал он с толпою на лугах, то казак Горлов, которой у нево был хорунжим, при Овчинникове и Перфильеве, и при других казаках говорил ему: “Вот, батюшка, отсюда станем пробиратца на Иртыш”. И он, Емелька, сказал: “Я этих мест не знаю и здесь не бывал, так куда вы хотите, туда меня и ведите”.

Да как он был в Магнитской крепости, то туда приехал башкирец ⁵⁶⁶, — как зовут, — не знает, — и был оной в киргисах. И как оной к нему пришол, то он, Емелька, спросил ево: “Зачем ты пришол, и откуда и хто тебя сюда прислал?” [196] И оной башкир сказал, что башкир, и живет в Каргалинской (Так в оригинале; правильно: Киргизской) орде, и сюда пришол посмотреть государя. И он, Емелька, спросил: “А отсюда куда ж хочешь ехать?” Башкир сказал: “Я опять поеду в киргисы”. /л. 328/ И он, Емелька, спросил: “Отвезешь ли ты к Аблай-хану ⁵⁶⁷ от меня письмо?” Башкир сказал: “Отвезу”. И он, Емелька, приказал заводскому мастеровому ⁵⁶⁸, — как ево зовут, — не знает,— написать по-татарски, а Творогову — по-русски к Аблай-хану письма, в коих он писал, чтоб прислать к нему войска, где писано и о взятом под Оренбурхом безденежно ево скоте, за которой и обещал присланному от него отдать деньги. И с теми письмами оного башкира, да еще из ево толпы два башкирца ⁵⁶⁹ же, да казанского татарина ⁵⁷⁰, дав им денег двести рублев да всем по красному кафтану, отправил ⁵⁷¹. Но на то никакой отповеди не получил, и где оные посланные девались, — не знает. Оным же людем приказывал он, Емелька, чтоб они Аблая от него попросили, чтоб он, ежели блиско где качуют бежавшие из России калмыки ⁵⁷², то б он дал им весть, чтоб оне как можно скорее сюда к нему, Емельке, приезжали.

По разбитии Деколоном /л. 328об./ толпы его осталось человек с пять сот, и пошли с оною по исецким казачьим станицам, где, прошед две станицы, нашло к нему в толпу исецких казаков сот до пяти. И лишь только выступил он к третьей станице, то встретил ево Михельсон ⁵⁷³, который ево разбил ⁵⁷⁴, и толпа его разбежалась, а осталось только с пять сот человек. И шол с оными сутки с трои, где собралось к нему из разбежавшихся ис-под Михельсона еще сот до двух.

А чрез три дни пришол он в башкирские селении, где нашол стоящих на конях башкирцев до трех тысяч человек ⁵⁷⁵. И из оных, увидя идущую его толпу, старшина Салават ⁵⁷⁶, подъехав к нему, Емельке, сказал: “Это стоит наше башкирское войско, и мы дожидались ваше величество, а нас-де старшин здесь трое”. И он, Емелька, сказал: “Благодарствую. Послужите мне!”

И потом поехали оне паки по исецким станицам. Приехав на одну станицу, казаки сказали ему, что-де “служившей у вас в войске харунжей ⁵⁷⁷ наловил ваших казаков и насажал целую тюрьму, и морит /л. 329/ их мором”. И он, [197] Емелька, призвав илецкого (Так в оригинале; правильно: исецкого) казака Семена Билдина ⁵⁷⁸ (которого он произвел в полковники еще будучи в Берде, и был везде при нем безотлучно) и велел того харунжаго повесить, коего и повесил.

Неподалеку от оной станицы нагнал он, не доезжая до города Осы, нашол с своею с толпою опять на Михельсона и на оного напал, но не мог его сломить ⁵⁷⁹. Но и Михельсон также его не разбил, а убил только ис пушки одного казака Андрея Толкачева. А на другой день паки сошелся он с Михельсоном, и также была с ним сшибка, но и на оной ни Михельсон его не разбил, ни он, Емелька, Михельсону вреда не зделал ⁵⁸⁰, и разошлись: Михельсон пошол на Уфу, а он пошол х Красногорской (Так в оригинале; правильно: Красноуфимской) крепости.

Как он с Михельсоном разошелся, то на другой день, как он стал лагерем начевать, то пришол к нему в полатку башкирского старшины Кинжи ⁵⁸¹ (которой у него в толпе был полковником) /л. 329об./ сын ⁵⁸², —но, как его зовут, — не знает, — и говорил: “Везут-де наши башкирцы на почте ис Петербурга какова-та к вашему величеству человека ⁵⁸³, который-де сказывается, что он к вам послан от Павла Петровича”. В то время в той палатке с ним, Емелькою, были Овчинников, Перфильев, Творогов, Давилин. Он, Емелька, сказал Кинжину сыну: “Где этот приезжей? Подай ево сюда”. И оной Кинжин сын, вышед ис кибитки, тот час при всех вышесказанных людех привел к нему того приезжаго человека. И оной приезжей человек, только што вошел в кибитку,— а он тогда сидел один, а протчие все стояли, — поклонился ему в ноги, то есть до земли, а поклонясь, говорил слова такия: “Его высочество Павел Петрович приказал вашему величеству кланятца и прислал к вашему величеству подарки”. И, вынув ис кисы (Киса — мешок кожаный, затяжной; так же называлась и мошна) коженой сперва чорную шляпу, обшитую золотым /л. 330/ позументом, потом сапоги жолтые, — а шиты ль золотом, — не помнит, — а потом перчатки, шитые золотом и, вынув это все, отдал ему, Емельке, в руки. И он, Емелька, сказал: “Благодарствую”. И потом спросил он, Емелька, того человека: “Здоров ли Павел Петрович? Каков он? Велик ли?” Тот человек говорил ему слова такие: “Слава богу, он здоров и велик молодец, да ево-де уже обручили”. И он, Емелька, [198] спросил: “На ком обручон?” И оной человек сказал: “Он-де обручон, не знаю, на какой-та немецкой принцесс”. И Емелька его спросил же: “Как ее зовут?” И оной человек сказал: “Наталья Алексеева”. И Емелька сказал: “Ну, слава богу. Дай бог благополучно!” И оной же человек сказал: “И от Натальи-та Алексеевны прислан подарочик к вашему величеству — два камня, да у меня-де далеко в возу завязаны. Я-де ужо принесу” ⁵⁸⁴, /л. 330об./ И он, Емелька, спросил того человека: “Ты што за человек, и как зовут?” И оной сказал ему: “Я де-московской купец, а зовут меня Иваном Ивановым” ⁵⁸⁵. И он, Емелька, спросил оного Иванова (Ржевский купец А.Т. Долгополов): “Што про меня в Питере говорят?” И он, Иванов сказал: “Ничево-де не слыхать. Да вить великое-т князь послал меня к вам тайно, И никто этова не знал”. И потом, в то ж самое время, оной Иванов говорил: “Я-де к вам и пороху шездесят пуд вес”. И он, Емелька, спросил: “Да где ж ты этот порох взял?” И оной Иванов сказал: “Да и порох-де послан к вам от Павла ж Петровича”. И Емелька ево, Иванова, спросил: “Где ж этот порох? И как же ты ево провести мог?” И оной Иванов сказал: “Я-де порох оставил в Нижнем, на судне, а чтоб-де протчие ево не видали, то я ево положил в бочку и засыпал сахаром” ⁵⁸⁶. И потом он, Емелька, сказал тому Иванову: “Поди, бог с тобой, отдыхай и буть /л. 331/ подле моеву обозу”. А как оной Иванов от нево вышел, то он Творогову, а после и Чюмакову говорил: “Смотрите ж за старичком-та, штоб он не ушол. Мне кажетца, он — обманщик. Статное ль дело, штоб Павел Петрович ко мне прислал подарки?” ⁵⁸⁷.

После сего на другой день пошол он х Красногорской (Так в оригинале; правильно: Красноуфимскую) крепости, ис которой верст за пятьдесят встретили его той крепости казаки, которые к нему в толпу пристали, — как помнитца ему, человек до пятидесяти, — почему он в Красногорскую крепость и не заходил, а прошол мимо ⁵⁸⁸.

После сего пришол он в Осу, коя ему не здавалась, и производили с оной пальбу ⁵⁸⁹. Однакож в двои сутки оную взял ⁵⁹⁰, город выжег, трех камандиров — Скрыпицына ⁵⁹¹, Пяткина ⁵⁹², — третьего как звали, — не знает, — повесил ⁵⁹³, взял три пушки, а салдат причислили к своей толпе ⁵⁹⁴, — но, сколько их было, — не помнит.

Как он, Емелька, стал еще /л. 331об./ збиратца под Красногорскую крепость, то на другой день поутру оной [199] Иван Иванов, пришод к нему в кибитку ⁵⁹⁵, говорил: “Отпусти шь меня, ваше величество, в Казань, а я оттоль поеду в Нижней и привезу к вам в Казань порох”. Он, Емелька, боясь, что — не с подвохом ли он прислан к нему от какой воинской каманды, — так “осмотря мою толпу, не подвел бы ту каманду нечаянно” на нево, то сказал Иванову: “Поживи у меня, старик, ища будишь в Казане”. По взятье Осы опять просился в Казань, но он ему сказал: “Што ж ты скучаешь? Я-де тебя сам вспомню, когда отпустить” ⁵⁹⁶.

И потом пошол он из Осы прямо на Казань, где на дороге разбили оне две каманды верных войск ⁵⁹⁷, и взял две пушки, и харунжей ево, Емельки, Илья Самострелов ⁵⁹⁸ заколол одного афицера ⁵⁹⁹. Как он от Осы шол под Казань, то к толпе его пристало татар и руских /л. 332/ мужиков до семи тысяч человек, да пушек з двенадцать.

Во время ж походу ево х Казане, не доходя до оной как верст за триста, означенной Иван Иванов просил ево, Емельку, чтоб он отпустил его не за порохом, а в Петербурх: “Я-де к вам в Казань привезу Павла Петровича и с великою княгинею” ⁶⁰⁰. Но он однакож не отпустил, зная, что он ево обманывает.

Не доходя до Казани вёрст дватцати встретилась с ним верных войск каманда, которая выпалила по толпе его один раз пужом (Пыж (а не пуж, как в оригинале) — клубок пеньки или шерсти, которым прибивали, утрамбовывали пороховой заряд в пушечном или ружейном стволе. В данном случае речь идет о ружейном холостом залпе). А коль скоро выпалили, то толпа ево пушку отнела ⁶⁰¹, афицера Шватковского ⁶⁰² взяли ж в толпу, а полковника ⁶⁰³ казаки скололи бегущаго на дороге. Каманда конная и пешая вся, не дравшись, ушла в лес.

Не доходя до фарштата, на Арском поле он с толпою остановился ⁶⁰⁴, и Овчинников повес злодейской его манифест, чтоб Казань ему здалась ⁶⁰⁵, и, отвезя, возвратился к нему /л. 332об./ и сказал, что манифеста ево не слушают, а только бранят. И он, Емелька, приказал всей своей сволоче злодейской приступить к фарштату, и сперва велел палить ис пушек, а потом, как и по нем стали стрелять с батареев, то он велел фарштат в разных местах зажечь. А как город весь загорелся, то афицеры, которые на батареях стояли, остались не убитые, те ушли в кремль, а салдат взял он к себу в толпу ⁶⁰⁶. По крепости он не палил ⁶⁰⁷ для того, что весь [200] город был в огне и, тово ради, и сволочь свою отвел на Арское поле. Ис тюремного острога всех колодников выпустить он велел ⁶⁰⁸.

Как он, Емелька, ехал по Арскому полю, то он наехал на жену свою, показанную Софью, и при ней помянутые ево дети — сын Трофим, дочери малолетные /л. 333/ Аграфена и Крестина, коих и велел посадить на вое и отвесгь в его кибитку ⁶⁰⁹. Тут же увидел он и игумна Филарета ⁶¹⁰, коего также велел отвести в кибитку ж.

Как еще в городе пожар продолжался, то в то самое время пришол на Арское поле Михельсон и стал по его толпе ис пушек палить и наступать на его толпу ⁶¹¹. Против чего хотя и он ис своих пушек палил же, но, как казаки ево, ворвавшись в город, напились, и много было пьяных, то противу михельсоновых пушек, так же и пехоты не устояли, и бросились кои куда, то Михельсон как пушки у него, так и взятых в толпу его из города, а большою частию с Арского поля людей взял. А он, Емелька, с толпою своею, коя ушла от Михельсона, пошол в свой воровской стан и, снявши оной, на другой день поутру перешол чрез речку Казань ⁶¹². И быв /л. 333об./ тамо два дни, перешед оную, пришол паки на Арское поле с таким намерением, что [как] Михельсон опять за ним погонитца, а ему уже, как отрежит ево от рек, некуда бежать будет, а естли он ево на Арском поле и разобьет, то он перелезет чрез Волгу. А притом надеялся, что и он Михельсона разобьет. И как скоро он на Арское поле с своею сволочью показался, то Михельсон на него и накрыл, и происходило между ими сражение ⁶¹³. И подравшись, его сволочь, не более как часа с полтара, стала бежать. И потом Михельсон отбил у нево пушки. А как его пушками завладел, то и он, Емелька, со всею уже толпою побежал, и только успел взять жену и детей, протчей же обоз казаки помогли ему также увести.

Михельсон гнался за ним верст с пятнатцать, но догнать ево не мог.

И, отбежав от Казани верст /л. 334/ со ста, перешол Волгу ⁶¹⁴, где при переходе чрез реку повесил он, Емелька, сержанта ⁶¹⁵, которой был при перевозе, за то, что оной потопил суда, для тово, чтоб ево с толпою не перепустить за реку. Как же он перешол Волгу, то толпы его собралось на первой стан человек до тысячи конных ⁶¹⁶. И потом, отойдя от берегу небольшое разстояние, начевали.

На другой день пошол он с толпою мимо одной [201] большой деревни. И как пришли в оную, то крестьяне все разбежались, и не дали для перевозу толпы его судов, за что он всю деревню велел выжечь, которая и вызжена ⁶¹⁷.

От оной деревни ехали они до обеда, а едучи дорогою Караваев (Ошибка: Д.К. Караваев был арестован еще 9 сентября 1773г. в Яицком городке и с того времени находился в заключении. Ходатаем за А.Т. Долгополова в данном случае мог выступить кто-либо из приближенных к Пугачеву лиц: либо А.П. Перфильев, либо И.А. Творогов, либо Ф.Ф. Чумаков) и Овчинников просили ево: “Что, батюшка, отпусти Ивана-та Иванова (Ржевский купец А. Т. Долгополов). Он уж не смеит вас просить”. Как же стал он обедать /л. 334об./ и кормить лошадей, то увидел он, Емелька, показанного Ивана Иванова и позвал ево к себе, и говорил ему ⁶¹⁸: “Што, старик, хочешь ехать?” И он сказал: “Давно уж пора ехать, да я не смел вам, батюшка, докучать”. И он, Емелька, сказал: “Ну, бог с тобой, поезжай”. И оной Иванов сказал: “Я поеду и привезу к вам Павла Петровича. Да што ж, батюшка, одному ему приезжать или и с Натальей Алексеевной?” И оной же Иванов сказал: “Куда ж прикажешь приезжать?” И он, Емелька, сказал: “В Царицын, а кали в Царицыне не застанешь, так в Астрахань, и ищи-де там меня у Полякова” ⁶¹⁹. Оному ж Иванову при отъезде ево дал ему он, Емелька, пятьдесят рублев. Оной же Иванов с самого ево с подарками к нему приезда был при нем, Емельке, неотлучно. И когда он дрался /л. 335/ с верными войсками, то оной Иванов езжал за ним верхом, а в обозе не оставался ⁶²⁰.

По отпуске Ивана Иванова пошол он с толпою своею прямо на Алатарь ⁶²¹, где его встретили жители того города почти все за городом с хлебом и с солью, а попы — с крестами. При входе в город приставлен был от него караул, чтоб городских жителей толпа его не раззоряла, а сам пошол в церковь. И пели попы молебен, поминая государя Петра Федоровича, Павла Петровича и великую княгиню, а всемилостивой государыни не поминали ⁶²². Но он, чтоб поминать или не поминать, попам о том ни слова не говорил.

По отпении молебна пошол тамошней роты к порутчику ⁶²³, — как зовут, — не знает, — с ближними своими злодеями по зову ево к нему в дом, и пили чарки /л. 335об./ по три вотки. А потом Чюмакову велел забрать казну и порох, — которой казны сколько взято, також и пороху, — не знает, — вино казенное, как ворвавшияся в город казаки [202] стали пьянствовать, то он приказал рубить все бочки и вино выпустить; содержащихся колодников, сколько ни было, всех распустил ⁶²⁴.

Как же пели молебен и встречали с крестами, то в то время был один поп в шапке с каменьями, как быть золотая. Воеводы и судей в городе никого не было, а жители и помянутой порутчик сказали, што-де “вчерась бежали” ⁶²⁵. В то время, как он был в городе, жители жаловались ему, што-де казаки ево, ходя по их домам, грабят имение и раззоряют. И он, услыша оную жалобу, поехал по городу сам и казаков выгнал. Помянутой порутчик и все жители называли ево, /л. 336/ Емельку, государем. Того города бургомистру ⁶²⁶ приказал он, Емелька, штоб казакам дать соли на каждого по три фунта без денег, а сколько роздали, не знает.

Как он пришол в Алатарь, то было его толпы тысячи, казалось ему, з две ⁶²⁷, а подлинно не знает, потому што он списков не имел. Потом, взяв он афицера и салдат, — а сколько, — не знает, только помнитца ему, человек с дватцать, — пошол к своей толпе за город ⁶²⁸. А город приказал, чтоб был сохранен, сержанту ⁶²⁹, которой был росту небольшова. И приказал оному сержанту, чтоб высылал к нему жителей, годных в службу, которой не больше, как человек с пятьдесят, и выслал. Как жители о воеводе и других судьях сказали, что оне ушли в лес, которой близ города, коих он казакам и велел искать, но оне не сыскали.

В бытность ево еще в городе бургомистра спросил он: “Есть ли-де /л. 336об./ у вас в городе серебреники, и пойдут ли ко мне служить?” Бургомистр сказал: “Есть-де двое. И как-де им нейтить! У вас-де им лутче будет, чем здесь”. Коих два человека тот час и привели, и один з женою, другой без жены. Как оне пришли к нему уже в стан, то он им, показав рублевик Петра Перваго, говорил: могут ли они этакие делать, с ушками? И оные сказали: могут ⁶³⁰, и он же, Емелька, спросил их, указав на свою рожу: “А такой потрет, как я, можете ли делать?” И оне сказали: “У нас-де штемпелей нет, так-де зделать такова, как вы, не можем”.

Как он стоял под городом одне сутки, то в то время приводили к нему из разных селений крестьяне господ своих, також и ево толпы казаки — дворян, а сколько числом, — не помнит, и кто оне таковы, — не знает, — коих Овчинникову приказал вешать, кои и повешены ⁶³¹, /л. 337/ Овчинников же лепортовал ему, што повешано двенатцать человек. В [203] Алатаре приходили к нему в толпу служить крестьяне, но пешие, коих он отсылал назад.

Из Алатаря пошол он с своею сволочью в Саранск ⁶³², где так же ево встретили попы и жители ⁶³³, ибо, не доходя он до того города, посылал в оной Федора Чюмакова с манифестом ⁶³⁴. Воеводы и судей в городе не было, а сказали, што все бежали ⁶³⁵. Казну всю, какая была, велел забрать, и забрана ⁶³⁶, — но, сколько, — не знает. Тюрьму велел отворить, но, были ль колодники, — не знает. Вино, хотя он запечатать и приказывал, но думает он, што выпили казаки, а не меньше и обыватели сами ⁶³⁷. Домы толпа его тех обывателей, кои из города бежали, грабили, но под их след грабили же и обыватели. Побыв в городе несколько часов и взяв туг шесть или восемь /л. 337об./ пушек ⁶³⁸, также ядры и порох, пошол за город в свой воровской стан. А воеводою зделал он того города посацкого ⁶³⁹, — как зовут, — не знает. Приходили к нему сперва в городе, а потом и в стан городовые два афицера и человек с пятнатцать салдат, коих он, хотя в службу к себе и взял, но оне его, Емельку, упросили, чтоб он их оставил, сказывая притом, что-де “мы, хотя люди еще и не старыя, но все переранены”, почему он ни одного в свою толпу и не взял. Под сим городом стоял он двои сутки ⁶⁴⁰. В сие время приведено к нему, злодею, крестьянами и его казаками из разных селеней, сколько он припомнить может, дворян пятнатцать человек (а подлинно не помнит), коих он приказал повесить ⁶⁴¹. И Овчинников сказывал ему, что оные и повешены, в том числе одну женщину, у которой в городе /л. 338/ он, Емелька, обедал, без его приказу казаками ево повешена ⁶⁴², но, кем имянно, — не знает. Из города взял он в свою толпу присланных от нареченного им воеводою городских жителей, человек с пятьдесят ⁶⁴³.

И потом пошол он к Пензе. И идучи дорогою приведено к нему людьми боярскими и крестьянами дворян, как он таперь припомнит, пять человек, коих он по жалобам их, что они крестьян своих обижали, приказал повесить, коих Овчинников и повесил. После сего крестьяне ж привезли к нему свою госпожу, которая сказала о себе, что муж ее в походе против турок, а она-де ис польских дворян ⁶⁴⁴, кою он вешать и не велел. А как она просила ево, чтоб он ее от ругательства сохранил и взял с собою хотя до Царицына, на которую прозьбу он склонился и велел вести ее в обозе. Но Овчинников, узнав о ней, потому что муж ее бывал в Яицком городке /л. 338об./ и стоял у нево в доме, и тогда-де [204] муж ее и она много делали ему раззорения, и ево и жену ево бивали, то, в отмещение оной, Овчинников без ево приказу засек оную афицерскую жену плетьми до смерти, о чем ему после уже сказал Давилин. И как стал он, Емелька, Овчинникову говорить: для чего он ее без ево приказу засек, то оной Овчинников говорил: “Мы-де не хотим на свете жить, чтоб ты наших злодеев, кои нас раззоряли, с собою возил, ин-де мы тебе служить не будем”. И он, Емелька, услышав этакие слова, как оной Овчинников — первой человек во всей его толпе, замолчал.

Потом пришол он в Пензу ⁶⁴⁵, где встретили тутошние попы с крестом, а народ — с хлебом и солью ⁶⁴⁶. По приходе в город казну государеву велел своим ближним способником в злодействах ево, — но, кому, — не упомнит, только из двух — Давилину или Чюмакову, — всю забрать /л. 339/ к себе в воровской стан, кои и забрали, а сколько, — не знает, но слышал, что взято было много ⁶⁴⁷. Вино и соль толпа его грабила, хотя от него и приказано, как и прежде было, чтоб соли толпе его давать без денег только по три фунта на человека ⁶⁴⁸. Домы обывательския, кои из города бежали, толпа его грабила. Воеводы и других судей в городе не было, а сказали ему, што бежали ⁶⁴⁹, коих хотя сыскать и привести к себе приказывал, но никого к нему не привели.

Обедал он в городе у бургомистра ⁶⁵⁰ или другова какова над купцами начальника ⁶⁵¹, — а как ево зовут, — не помнит, — которой подарил ему две лошади. Оного бургомистра ⁶⁵² по выходе из города нарек он воеводою и поручил ему город ⁶⁵³. Во оном городе называли все ево, Емельку, государем. Взял из оного города четыре пушки ⁶⁵⁴, також ядры и порох; да пристали к его толпе бывшие в городе двенатцать человек /л. 339об./ волских казаков и с одним старшиною ⁶⁵⁵, стакже и трое гусар ⁶⁵⁶. Под сим городом никого он вешать не приказывал, да и к нему никого тут не приводили. Но как отошел он от города двенатцать верст и остановился начевать, то тут привели к нему крестьяне,— а чьи, — не знает, — помещиков своих двух человек, коих он Давилину приказал повесить, которые и повешены.

С того места пошол в Петровск ⁶⁵⁷ и, не доходя до города, послал Чюмакова и несколько казаков в город с своим злодейским манифестом ⁶⁵⁸. А как после ево подошел к городу, то встретили ево поп с крестом, а жители — с хлебом и солью. По приходе в город нашол он только четыре человека волских казаков, також воеводу ⁶⁵⁹ и порутчика ⁶⁶⁰, ис [205] коих воеводу за то, что жители жаловались ему, што он обижал, велел повесить, которой и повешен, а о порутчике сказали, што он — человек доброй, то он и зделал ево воеводою. Порох /л. 340/ — взят ли Чумаковым, — он не знает ⁶⁶¹. И пушки, хотя и были, но, по неимению в них нужды, не взяты ⁶⁶². Казны государевой не взято, что ее не было ⁶⁶³. Вина толпе не давали, а велел запереть ⁶⁶⁴. Казаки волские, четыре человека, пристали в его толпу, дом разграбили воеводской, о котором сказали ему казаки, что ничево в нем и не было, а только взята одна лошадь. Салдаты в городе хотя и были, но немного, ис которых он ни одного к себе в толпу не взял ⁶⁶⁵.

В бытность ево в городе привели к нему объезжие ево казаки четырех человек казаков ⁶⁶⁶, коих он спросил: что оне за люди? И оные сказали, што-де “мы — донские казаки, а присланы-де от камандира осмотреть: какие люди в крепость взошли”. Он им отвечал, что пришол государь, а потом спросил: “Велика ли ваша каманда?” И оные сказали: “Шездесят-де человек нас донских ⁶⁶⁷, маеор ⁶⁶⁸, есаул ⁶⁶⁹ и сержант” ⁶⁷⁰, /л. 340об./ И он, Емелька, трех казаков оставил у себя, а одного послал к ево камандиру ⁶⁷¹, коему велел сказать так, как и казакам, чтоб оне, не дравшись, приклонились, а ежели дратца станут, то он их всех казнит, с чем тот казак и поехал ⁶⁷². А коль скоро оной поехал, то он, Емелька, увидя сам означенную каманду, тот час с своею сволочью поскакал к оной. А как он приехал к ней блиско, то казаки тот час слезли с лошадей и наклонили знамя, сказав, что “мы тебе, государь, служить ради” ⁶⁷³. Помянутой же маэор, лишь только завидал ево, Емельку, идущаго с толпою, також есаул и сержант, поскакали во всю прыть от каманды прочь, за коими он, Емелька, послал погоню, ис коей сержанта ⁶⁷⁴, догнав, казаки убили до смерти, а маэор и есаул ускакали ⁶⁷⁵. Означенных же казаков принял по их охоте в свою толпу.

Потом пошол он с толпою к Саратову, /л. 341/ но, не доходя оного, встретилась с ним идущая от Саратова казацкая каманда ⁶⁷⁶ с харунжим, коего звали Александром ⁶⁷⁷. И как он, Емелька, сию каманду увидил, то послал казака спросить: откуда идет каманда и куда? Казак, поехав, спросил и, прискакав назад, сказал ему, что “это-де волские казаки, шездесят человек ⁶⁷⁸, с одним харунжим, и были-де в Саратове, и оттуда ушли, и идут служить к вашему величеству”. И потом с оными казаками он сошелся и, сошедшись, спросил: много ли в Саратове каманды? И харунжей сказал: [206] “Каманды-де там есть розные: артилериские и армейские, и наши казаки, кои-де с вами дратца не станут. Мы-де бы давно к вам ушли, да не знали, где вас обыскать. А те-де ка-манды, артилериская и армейская, небольшие”. И он, Емелька, как сего харунжева Александру ⁶⁷⁹, так /л. 341 об./ и донского есаула, или же и оной был харунжим ⁶⁸⁰, назвал он, Емелька, полковниками.

Как же подшол он к Саратову версты за четыре, то выехали к нему навстречю волских же казаков человек с дватцать ⁶⁸¹, и с ними саратовской житель, которой, подъехав на лошади к нему, слезши с оной, поклонился ему, Емельке, в ноги. Он ево спросил: “Что ты за человек, и зачем сюда приехал?” И оной ему говорил: “Я-де города Саратова житель Кобяков ⁶⁸², прислан к вашему величеству от всего города, чтоб вы пожаловали манифест, а то-де народ желает вам служить, да только-де нет манифеста”. И он, Емелька, приказал Творогову написать манифест и отдать тому Кобякову. Почему Творогов манифест воровской написал и Кобякову отдал ⁶⁸³, и оной, взяв, поехал.

После сего подшол он под Саратов, где палили по нем сильно ис пушек, /л. 344 (При архивной нумерации допущена ошибка- пропущены номера 342 и 343, в то время как сам текст документа сохранился в полной последовательности его листов)/ а он напротиву того стрелял ис своих пушек. И напоследок толпа его ворвалась в городок, но воинские каманды и тут дрались. Но напоследок афицеры, оставя пушки, с салдатами отстреливался, из города вышли вон ⁶⁸⁴. А выттить уже ис крепости не успели два афицера, один в красном ⁶⁸⁵, а другой, помнитца ему, в зеленом кафтанах ⁶⁸⁶, и с ними осталось пехоты в зеленых кафтанах семдесят, а в красных — пятьдесят человек, которые хотя и отстреливались, но, однакож толпа его, усилясь, их взяла, и они напоследок положили ружье. И отвели всех их в его ставку за город. Саратовские ж казаки, коль скоро в город вломилась его толпа, то оные дратца не стали и пристали к его толпе ⁶⁸⁷. Саратовские ж жители, в том числе и бургомистр ⁶⁸⁸, так же не дрались, а, увидя ево, Емельку, поклонились все и сказали, /л. 344об./ что “мы вашему величеству служить готовы” ⁶⁸⁹.

По взятии города увидел он знакомого ему саратовского купца,— имени ево не помнит, по прозванию Уфимцов ⁶⁹⁰, — которой знаком ему потому, что как он, Емелька, [207] пробирался с Яику в Оренбурх, то под Илецким городком наехал он на того купца, кой гнал на продажу триста лошадей, и он, Емелька, сторговав тех лошадей за три тысячи за пять сот рублев, но денег тогда ему, што у него их не было, не дал, а обещал ему заплатить, когда придет он, Емелька, в Саратов. О приходе ж ево в Саратов тому купцу сказал тогда наудачю, только для того, чтоб он не тужил о взятых у него лошадях, ибо у него тогда, — да думает он, что и у всей его толпы, — и в уме не было, чтоб быть в Саратове. Почему, как пришол он, Емелька, в Саратов, то оной посацкой, как знакомой ему человек, к нему и пришол. А он, узнав ево и счотча, что он показанными лошадьми ево одолжил, того /л. 345/ купца благодарил и деньги ему, три тысячи пять сот рублев, заплатил. Детей ево двоих, коих он привел к нему с собою, одново назвал полковником ⁶⁹¹, а другова — казаком ⁶⁹², и определил их в свою толпу, кои у него по самое последнее Михельсоном ево разбитие ⁶⁹³ были. У оного ж купца он, Емелька, обедал, где был и бургомистр ⁶⁹⁴, но, как зовут, — не знает.

Бывши в Саратове, при саратовских казаках говорил он, Емелька, што у него пеших казаков много, а лошадей нет. И казаки, — а кто имянно, — не знает, — сказали ему: “У нас, батюшка, есть два табуна лошадей. Мы тот час велим пригнать”, кои подлинно тово часу в город и пригнали. И он, Емелька, велел толпы своей казакам их брать, у кого не было лошади, а между их и саратовские казаки ис тех лошадей себе брали ж.

В то ж время, как он был в Саратове, пристало к нему с судов бурлаков сто человек и один /л. 345об./ есаул, с ружьями, и иные с саблями, а иные с шпагами, у коих было на том судне, на коем оне плыли ⁶⁹⁵, как сказывал есаул, и сам он, быв на том судне, видел денег медных два бочонка, сундук с серебреною посудою, двести рублев серебреных денег, и шесть дворянских жон ⁶⁹⁶. И он, Емелька, деньги серебреные взял к себе, а протчее все оставил на судне. А притом спросил он, Емелька: “А женщины-де какие?” И есаул сказал: “Мужья-де их были дворяне, но мы их всех, коих было шесть человек, покидали в воду”. Причем женщины просили ево, Емельку, чтоб он с судна их взял к себе. Но он их не взял, а есаулу накрепко приказал, чтоб он тех женщин сберег и отнюдь бы их нихто ничем не обижал, а привез бы сохранно в Царицын к нему.

Казну государеву толпы ево начальники брали, и из [208] оных показанному Уфимцову за лошадей 3500 рублев /л. 346/ заплатили ⁶⁹⁷. Сколько ж той казны всей взято, — не знает ⁶⁹⁸. Тут же брала толпа ево правиант, — сколько ж, — не знает. Вино на кабаках, нельзя сказать, чтоб толпа его не пила, но он о том не приказывал. Пушек в городе взято, — помнитца ему, пять ⁶⁹⁹ да одна бомба, со всем снарядом, то ж ядры и порох, но сколько, — не знает. Ис Саратова по день разбития ево Михельсоном в толпе его были двое показанных афицеров ⁷⁰⁰ и салдаты ⁷⁰¹, також купец Кобяков и Уфимцова двое детей ⁷⁰², також и все казаки.

По выходе из Саратова ⁷⁰³ пошол он поселенными колонистами, коих он прошол пять селеней, но оные драки с ево толпою не делали; охотников же набралось в его толпу пять сот человек ⁷⁰⁴. Как он пришол к Саратову, толпы его злодейской было три тысячи человек, а пушек было /л. 346об./ десять.

Как же он Саратов совсем взял, то в то время пришол толпы ево яицкой казак Ходин ⁷⁰⁵ и привел к нему семь сот человек заводских работников, людей боярских и крестьян конных и вооружены ружьями, а у коего ружья нет, так с копьем. Он, увидя его, Ходина, спросил: “Где ты был, и где этих людей набрал?” Оной Ходин сказал: “Как-де тебя, батюшка, разбил Михельсон под Казанью ⁷⁰⁶, так-де я из этих людей в небольшом числе все шол позать вас, и дошел-де я чрез Алатарь, Саранск, Пензу, Петровск, но везде тебя не заставал, а приходил после вас, а эти-де люди все ко мне приставали сами”. А делал ли оной Ходин в селениях какие убивствы и граблении, о том ему не сказал, да и он о том не спросил.

И потом со всею своею сволочью пошол он х Камышенке сухим путем, а упомянутые бурлаки ехали в своем судне ⁷⁰⁷ по реке в виду его толпы. По приходе х Камышинке ⁷⁰⁸ /л. 347/ встретили ево, не доезжая оной, царицынских казаков тритцать человек, кои были на заставе, и добровольно пристали к ево толпе ⁷⁰⁹. Как он пришол к городу Камышенке, то все того города жители встретили ево, Емельку, с хлебом и с солью, а поп — с крестом ⁷¹⁰. Но камендант ⁷¹¹, не стреляя по них, заперса в крепость. Казаки ж толпы ево, разбив крепость, каменданта скололи до смерти, а салдат десять человек и с ними афицер ⁷¹² взяты и причислены к его толпе. Камендантов двор, також и тех жителей, кои в крепость бежали, домы раззорили. Казна государева разграблена, но кем, — не знает, а он грабить не велел. [209]

В бытность в Камышенке пришол к нему Перфильев ⁷¹³ и сказал: “Один-де афицер ⁷¹⁴, што взят в Саратове, хочет бежать”. И он, Емелька, сказал: “Ты смотри, штоб не ушол. Вить ты ево хвалил, /л. 347об./ так ты за ним и смотри, а дело-то разбери”. А на другой день оной Перфильев сказал ему: “Афицер-ат-де тот, которой бежать хотел, ушол”. И он, Емелька, сказал: “Да как ему уйтить? Разве ты его уходил?” И оной Перфильев сказал: “Да уш так быть — ушол”. А сам разсмехнулся. А потом услышал он, Емелька, от казаков, что тот афицер истреблен ⁷¹⁵. Как он был в Камышенке, то пришло к нему, Емельке, малороссийских казаков шесть сот человек конных ⁷¹⁶.

С Камышевки ж пошол он чрез три царицынских казаков станицы ⁷¹⁷ (Речь идет о станицах Волжского (Вольского) казачьего войска — Антиповской, Караваевской и Балыклеевской. Первая из них, ближайшая к Камышину, — Антиповская станица). Как первая словет, — не знает, а две — Короваевская ⁷¹⁸ и Антиповская ⁷¹⁹, которые без сопротивления все пристали к его толпе. На тех трех станицах казаков было триста человек. А как из оной станицы (Речь идет о Балыклеевской станице) вышел ⁷²⁰, то встретила ево толпу лехкая полевая каманда ⁷²¹, один донской казацкой полк ⁷²² и шесть тысяч калмык ⁷²³. И, не дравшись еще с ним, донские казаки съехались ево толпы с казаками, и донские просили ево казаков, что-де камандиры их велели просить от государя /л. 348/ манифеста. Те казаки, приехав, сказали о сем ему, Емельке. И он Творогову приказал написать манифест ⁷²⁴ и послать з двумя калмыками (которые в его толпе служили), которые, отвезя, возвратились к нему и сказали, что они манифест отдали калмыкам, а калмыки повезли к своему князю ⁷²⁵, а князь хотел вести х казацкому полковнику ⁷²⁶ и к маэору ⁷²⁷, которой камандовал лехкою камандою. Но оттуда никакого известия он не получил.

И на другой день, осмотря означенные верныя войски, показалось ему, што каманда велика, то, штоб со оною не дратца, боясь, што его толпу разобьют, пошол в обход другою дорогою. Но оные верные войски его перехватили и стали по нем стрелять, а потом и он. И как у верных войск подбила его толпа ис пушки у единорога лафет, а тем и пороховой ящик взорвало, от чего калмыки, а потом и казаки, и салдаты подались назад, он, воспользуясь сим случаем, со всею своею сволочью на войски ударил ⁷²⁸. Калмыки и [210] донцы побежали, /л. 348об./ также и афицеры салдат оставили, сами побежали ж ⁷²⁹, то он, взяв салдат и пушки, отвес к себе в толпу, — коих было с восемь сот человек, — и поручил оных в каманду взятому в Камышенке афицеру ⁷³⁰.

После сего пошол он с толпою к Дубовке ⁷³¹, где дубовские жители ево встретили, а атаман Персицкой ⁷³² ушол в Царицын. И оные казаки добровольно придались в его толпу, ибо их тут было не больше, как человек з двести ⁷³³, куда пришло к нему в толпу калмык три тысячи ⁷³⁴ с калмыцким князем ⁷³⁵, — как помнитца, сказывали ему яицкие казаки, — Дербетевым, — а подлинно не знает. Оному князю дал он пятьдесят рублев да двум ево братьям по тритцати рублев да по кафтану красного сукна, а мурзам их ближним — по концу китайки. А калмыкам велел дать бочку медных денег, — а сколько в ней щотом было, — не знает ⁷³⁶.

И потом пошол к Царицыну ⁷³⁷ и, поровняясь против оного, стали по нем стрелять ис пушек. А он по городу так же пушек ис четырех выпалил /л. 349/ да посадил в город четыре бомбы ⁷³⁸.

Как же он пошол с толпою от Дубовки, то не доходя еще Царицына, сошлась с ними Донского войска каманда ⁷³⁹под камандою полковника Кутейникова ⁷⁴⁰, которая вступила с ево толпою в драку, но [как] толпа его была сильнее, то оную каманду разогнала ⁷⁴¹, и его толпы казак Иван Федулеев, которой назван от него, Емельки, полковником, полковника Кутейникова ранил и привел к нему. Он, Емелька, увидя Кутейникова, говорил: “Ты Пугачева дом разорял?” ⁷⁴² Кутейников сказал: “Не разорял, а исполнял волю камандирскую”. И он, Емелька, сказал: “Узнаешь ли Пугачиху?” ⁷⁴³ И Кутейников сказал: “Не знаю”. И он, Емелька, велел кликнуть жену свою. А как она пришла, то он сказал: “Вот Пугачиха”. Кутейников сказал: “Я ее никогда не видывал”. И потом, напоя его вином, выслал вон. А как он вышел, то он Федулееву сказал: “Завтре Кутейникова-та /л. 349об./ повесьте”. Но поутру репортовали ему, Емельке: “Кутейников-де ис-под караула ушол”. Но он об оном более не спрашивал, как ушол ⁷⁴⁴.

Как выше он, Емелька, показал, что в Царицын бросил четыре бомбы, но з задних его толпы разъездов уведомили ево, што находит на него воинская каманда ⁷⁴⁵. И думал он, што идет князь Галицын ⁷⁴⁶ или Михельсон ⁷⁴⁷, коих он оробел, потому што надежных в его толпе людей осталось, то есть яицких казаков, мало. А хотя другой сволочи число [211] людей и велико, но они, только услыша о Голицыне и Михельсоне, то сробеют и разбегутца, и стоять против их не станут. [Потому] то он, удаляясь от драки, и пошел, оставя Царицын мимо ⁷⁴⁸, ибо прямое его намерение было, штоб, дошед до Черного Яру, итти прямо в Яицкой городок и тут остаться зимовать ⁷⁴⁹, о коем его намерении знали только Овчинников и Давилин. А в толпе своей он разглашал, што бутто б /л. 350/ зимовать он идет в Астрахань, для того што толпа его вся охотнее туда итти хотела, а на Яик бы охотников итти было мало, кроме яицких казаков, а донские б и волские казаки, да и царицынские совсем от него отстали, равно заводские и боярские крестьяне, потому што он уже о склонности их итти в Астрахань чрез яицких казаков ведал. По пришествии ж зимы куда б он иттить был намерен и какое еще зло делать, —о том никакого размышления на скверное его серце не приходило, ибо он мерской свой живот в руки оттдал с самого начала злодеяней его яицким казакам, почему никак он не смел противитца во всем их богу ненавистной воле и, что б оне в Яике на совете положили, то б он делать и стал.

И по вышесказанной притчине от Царицына он пошол. Но как мешали ему разъезжающие около города донские /л. 350об./ казаки, коих он своею толпою окружил и потом захватил пять сот человек в свою толпу, протчие ж разбежались ⁷⁵⁰. Когда ж донские казаки пришли в его толпу, то многие тут были и знакомые ему и, его узнавши, между собою шептали: “Это наш Пугачев”. Но, однакож ни один из них в глаза назвать ево не смел. И как их караулить он не приказал, то весьма много из его толпы ушло ⁷⁵¹.

Прошед он, Емелька, Царицын три наслега, на котором и нагнал ево Михельсон с верными войсками, где, по малом супротивлении, сволочь ево разбита, пушки и весь ево обоз взяли, люди ево толпы разбежались в разные стороны ⁷⁵². И он побежал к Черному Яру, но, не добежав Черного Яру верст з дватцать, перешол за Волгу в степь ⁷⁵³. А как пе-решол, то Творогов счол оставшую толпу, коей насщитал /л. 351/ он сто шездесят четыре человека ⁷⁵⁴, ис коих сто шездесят яицких казаков, да башкирской старшина Кинжа ⁷⁵⁵, да каргалинской татарин Садык ⁷⁵⁶ и, помнитца ему, два татарина с ним.

Ехали они степью целые сутки без воды. И как уже люди и лошади без воды, да и хлеба не было, стали томитца, то он, Емелька, Творогову, Чюмакову, Коновалову и Федулеву [212] говорил: “Куда вы меня ведете? Люди и лошади помрут без воды и без хлеба”. Оные ему говорили: “Мы идем на Узени”. И он, Емелька, говорил: “Я степью итти не хочю, а пойдем к Волге. Пусть же хотя там меня поймают, да мы достанемся в руки человеческие, а то в степи помрем как собаки” ⁷⁵⁷. На что оные Творогов с товарыщи согласились, и с ними пошло казаков человек со сто и больше, также Кинжа и татара. А человек до сорока или с тритцать с ними не пошли, /л. 351об./ а пустились в степь.

Пришол он с оставшими разбойниками к Волге на другой день утра ⁷⁵⁸. Шод по Волге двои сутки, нашли калмык ставропольских двенатцать человек; из них поймали двоих, а десять ушло. Те двое сказали, што оне по Волге гуляли; взяв у тех казаков (Ошибка в оригинале; правильно: калмыков) с хлебом навьюченых четыре лошади, и оных от себя отпустили.

И потом, чрез несколько дней спустя, наехали они на поставленную ис Камышенки заставу ⁷⁵⁹, ис которой двух человек скололи: одного — он, Емелька, а другова — племянник казака Федулева, Василей Федулев ⁷⁶⁰.

Во время ж сего их беганья один казак увел у Творогова дву лошадей и с оными бежал, но после того казака харунжей его толпы и помянутой татарин Садык убили. После сего дошол он до малороссийской слободы ⁷⁶¹, — а как зовут, — не знает, — где, куля одну лошадь и телегу, посадил в оную жену свою Софью, ибо она с самаго разбития под Ца-рицыным по /л. 352/ переходе за Волгу до сей слободы таскалась за ним верхом. Потом, оставя Елтонское озеро вправе, пошли на Узени, и пришли на Узень, называемый Марцо. С оного двое казаков ⁷⁶² поехали стрелять и ездили всю ночь. Как же по проходе одного Узеня пришли на другой, то оные казаки, пришод на тот Узень, сказали: “Мы-де нашли, как ездили стрелять, старцов”. И он, Емелька, Творогову и другим ближним при нем говорил: “Поедем к старцам. Не найдем ли тамо кого наших беглых старцов”. И Творогов, Чюмаков, Иван Федулев, Горлов, Бурнов и еще человека четыре или пять казаков, — имен их не знает, — сказали: “Поедем”.

Почему он, Емелька, и взял лошадь не из лутчих, то, подошед к нему, Емельке, Творогов, говорил: “Што вы такую худую лошадь себе беретя? Вы б полутче взяли. Неравно-де как што случитца, так бы было на чом побежать”. И он, [213] Емелька, сказал: “Я берегу хорошую-та /л. 352об./ лошадь ⁷⁶³ вперед для себя и для вас”. И потом поехали, а оставшая толпа осталась на Узене.

Как отошли оне от Узеней две версты и старцев не нашли, а пришли к ним человека с три стариков яицких казаков, но без монашеского платья, и принесли к нему дыню. И евши дыню, Чюмаков спросил ево, Емельку: “Што ж, куда мы пойдем?” И он, Емелька, сказал: “Я и сам не знаю, куда пойдем. Куда вы хотите, туда и я пойду”. И оной Чюмаков говорил: “Я вам правду скажу: не пойдем мы ни в Сибирь, ни в чюжую землю и никуда, а пойдем в Яицкой городок”. И он, Емелька, сказал: “Хорошо, пойдем. И кали нас там примут, так останемся тут, а кали не примут, так пойдем мимо”. И Чюмаков сказал: “Как не принять? Примут” ⁷⁶⁴.

И потом, переехав речку ⁷⁶⁵, хотел он, Емелька, сесть на лошадь, но Чумаков сказал Бурнову, /л. 353/ указав на нево, Емельку: “Сыми с нево саблю”. Бурнов, подошод к нему, снял с него саблю и потом ледунку. А в то ж время поехал оной Чюмаков и Горлов к оставшей на другом Узене ⁷⁶⁶ толпе, и тамо Коновалова ⁷⁶⁷ также всево обобрали. И как Чюмаков и Горлов от него уехали, то, вознамерясь он, Емелька, от вставших людей, то есть Творогова с товарыщи, убежать, поскакал от них в камыши. Но оные ево, — а кто имянно, — не помнит, — догнали ⁷⁶⁸. А потом, наехав и другие оставшие, догнавши, поехали вокруг ево, так што уйтить ему более было неможно.

А потом, доехав до речки, с лошади слес, которую у него и взяли, и, оставя ево под караулом, послали сказать оставшей, как выше сказано, на Узене, толпе. Потом толпа приехала, и собрали круг и послали сказать, что он, Емелька, /л. 353об./ арестован, в Яик казака Калмыкова ⁷⁶⁹. А сами остались все на том месте, где он сшол с лошади, и отдан под караул. А как отдали ево под караул, то главным над толпою остался казак Федулев.

Начевав на том месте, не дождавшись возвращения Калмыкова, пошли до реки Яика и, отошед несколько верст, остановились кормить лошадей. И как остановились, то пришли к нему казаки и говорили: “Куда нас ведете? Нас всех в Яике погубят. А заведомо б вести ево, Емельку, в Москву, и там явитца, или уже станем скитатца на Узенях”. И он, Емелька, видя этот шум, вскоча, схватил из лежащих блиско ево в куче казацких сабель, закричал, подшед к [214] Федулину (Ошибка в оригинале; правильно: Федулеву): “Куда вы меня везете? Ваши казаки на Яик итти не хотят, так лутче пойдем в Москву. А Федулев такой же изменник и сообщник мой, как и я, /л. 354/ и вы, господа казаки, ево свяжите”. Сие он говорил для того, чтоб не возили ево в Яик, а повезли в Москву, и там бы за злодеянии свои был бы наказан. А как казаки другие, пришедши с Федулевым, на тех казаков, кои противились итти на Яик, закричали: “Што вы это делаете? Еще мало мы бед-та наделали?” — то оные казаки и разошлись врось. А он, Емелька, видя, што те казаки от нево отошли, взятую им саблю бросил ⁷⁷⁰. И потом повезли ево в Яик.

Не доезжая ж оного, прислана из Яика навстречю толпы его каманда, с коею пришол казак Харчов ⁷⁷¹ и, пришод, посадил его в колоду обеими ногами, и потом привез ево в Яицкой городок ⁷⁷². И отдан он бывшему тамо гвардии афицеру Маврину ⁷⁷³, которой тот час велел ево заковать /л. 354об./ в ручные и ножные кандалы и потом ево, Емельку, допрашивали, где он во всех своих злодеяниях винился ⁷⁷⁴.

А из Яика послан он под караулом генерала Суворова ⁷⁷⁵ в Синбирск ⁷⁷⁶, где также ево генерал граф Петр Иванович Панин и генерал-маэор Павел Сергеевич Потемкин о содеянных им злодеяниях допрашивали ⁷⁷⁷, где по тому ж во всех чиненных им с толпою своею злодействах винился. А из Синбирска послан он, Емелька, за караулом в Москву, куда он и привезен ⁷⁷⁸.

Кананер Белобородов ⁷⁷⁹ толпу набирал и злодействы делал даже до приходу ево в Магнитную крепость ⁷⁸⁰ сам собою, а он, Емелька, его не знал и его никуда не посылавал. По приходе ж ево в Магницкую крепость злодейства и убивсты делал, бывши под ево приказами, по самое разбитие ево, Емельки, под Казанью ⁷⁸¹. А с того времяни он ево не видал ⁷⁸².

/л. 355/ Во время бытности ево с толпою в Караваевской станице (которая подле Антиповской станицы) послал он, Емелька, той Караваевской станицы чрез атамана ⁷⁸³, — а как зовут, — не знает, — с двумя той станицы казаками ⁷⁸⁴ возмутительной манифест на Дон, в Березовскую станицу ⁷⁸⁵. И тем манифестом званы донские казаки в его злодейскую толпу. Но назад те посланные к нему не возвращались и, дошел ли до той Березовской станицы ⁷⁸⁶, он не знает и ни от кого не слыхал, — и казаки с той станицы к нему в толпу не приходили. [215]

В бытность ево в Берде говаривал он с своими главными товарыщами, почти всеми, что-де “как я возьму Оренбурх, то пойдем в Москву, а из Москвы в Петербурх, и там-де сяду на престол”. Но ис тех его друзей говаривали ему: /л. 355об./ “Нет-де, тебе надобно на престол сесть в Москве, и тут-де дадут тебе с осударынею суд” ⁷⁸⁷. Об оном говаривал он к ободрению воровской своей шайки, а сам он в Москву итти не хотел, потому што, зная он о себе, что — казак, как бы ему возможно в Москву появитца? — ибо в Москве, думал он, что все покойного государя знавали.

/л. 356/ ⁷⁸⁸ О французе ж Ламаре и К9аре ⁷⁸⁹ Пугачев сказал: “Первое, я-то во всю жизнь свою в Саратове был с салдатом или гранодером0 Семеновым ⁷⁹⁰ в 772-м году тогда, как ехал из Добрянки, где пробыл одну ночь под караулом, а на другой день за солдатом и выпровожены за город ⁷⁹¹. А в другой раз был в Саратове ныне ⁷⁹² с толпою, по побеге уже от Михельсона. В Ачакове (Ошибка в оригинале; правильно: Очакове) сроду не бывал, как и из допроса ево видно ⁷⁹³. А в пруской службе и быть неможно, потому што, как война была, так он был осмнатцати лет и служил казаком, как в допросе его значит ⁷⁹⁴. Кара ⁷⁹⁵, также ис колонистов он не знает и никогда ево не видывал, да и в толпе ево не бывал. И не только ему, но и никому никаких коми-сей в чюжие государства не давал, да и давать ему неможно, что он ни на каком языке грамоте не умеет. Даже и толпы его, злодея, письмянной человек Творогов и Почиталин сказали, што никого в чюжие края не отправляли. По-иностранны писал только /л. 356об./ Шванович ⁷⁹⁶, которой попался уже в 773-м году, когда Кар разбит был. Конфедератов в полон взял, было, злодей в нынешнем году летом ⁷⁹⁷, но были только несколько часов, и потом все Михельсоном отбиты. Колонистов пятьдесят человек у него было ⁷⁹⁸, да и те в его толпу взяты нынешним же летом, как уже ис Казани злодей бежал, а отстали от нево под Царицыным, как Михельсон розбил его толпу ⁷⁹⁹.