СЛЕДСТВИЕ И СУД НАД Е. И. ПУГАЧЕВЫМ

(Продолжение. Начало см. "Вопросы истории", 1966, № 3, В настоящем номере продолжает публиковаться текст показаний, данных Е. И. Пугачевым на допросе в Яицком городке.)

А на другой день просил я Еремину Курицу, чтоб велел истопить баню. Когда же оная была готова, то пошли с ним вместе. А по выходе из бани Еремина Курица спросил меня: "Что де ето у тебя на груди за знаки?" На то я говорил: "Ето де знаки государевы". А как Еремина Курица, усумняся, говорил: "Что ты говоришь, какия государевы?" На то я ему подтвердил: "Я де сам государь Петр Федорович". Еремина Курица замолчал, и пошли из бани к нему в землянку, где я ему и стал еще говорить с уверением, что я подлинно государь. А он сему поверя, делал мне, яко царю, приличное учтивство.

Потом я говорил ему же, Ереминой Курице: "Естьли бы яицкия казаки войсковой руки, умныя люди, ко мне приехали, то бы я с ними погутарил". На то Еремина Курица отвечал: "Ко мне де будет скоро яицкой казак Григорей Закладной для прозьбы о лошади".

Когда же Закладнов приехал, то Еремина Курица мне об нем объявил. И как Закладнов стал просить хозяина об лошади, то я, увидя сие, сказал Курице, чтоб он лошадь отдал ему безденежно вовсе. Тут Курица говорил мне: "Ты де сам не называйся при Закладном государем. А я де ему объявлю, что ты царь, и попрошу ево, чтоб он прислал сюда из городка умного человека, а имянно, - Караваева с товарищем, кого он знает". Когда же Курица Закладному объявил обо мне, то Закладнов вначале поблагодарил бога, что открывается благополучие, а потом поехал, сказав притом, что Караваева пришлет.

А чрез сутки и Караваев к нам с товарищем (как оной прозывается, - не знаю) приехали. Как же Курица мне о приезде их сказал, то я приказал ввесть их в сарай, куда все и вошли. А Караваев спросил у меня: "Ты ли надёжа, государь наш Петр Федорович?" На то сказано мою было "Я". И говорил Караваеву: "Чрез кого вы известны обо мне стали?" Когда же мне сказано было, что чрез Закладного уведомлены и присланы, то я говорил: "Ну, яицкия казаки, коли вам угодно, так вы меня примите, я государь ваш, Петр Федорович, а не угодно, так откажите, я поеду на Узень вашу, и там жить буду до времяни". На то Караваев: "Я де поеду в войско и там с другими подумаю". На сие я сказал: "Хорошо де поезжай, да скажи о сем хорошим людям". Говорил же притом и то, каким образом я спасся от смерти и где был, чему он, кажется, верил; а между тем сказывал им, что я приметы царские имею.

А как мне была в то время надобность быть на Иргизе у Степана Косова за рубашками, ибо когда я взят был в Малыковке под караул, так в то время остались. У Ереминой же Курицы в то время жили еще два беглыя крестьянина, как звали, - не знаю, то я сим мужикам приказывал, что естьли яицкия казаки прежде возвращения моего с Иргизу приедут в умет, то сказать им, чтобы они меня подождали.

Караваев, дав мне слово, что приедет ко мне в третий день с умными и престарелыми людьми, и так с товарищем своим поехали. А я с уметчиком Курицею на Иргиз отправился. И заехавши в верхния монастырския хутора, спрашивали: нет ли тут умеющаго хорошо писать человека, ибо мне на первой случай, по неумению моему грамоте, был потребен. А как в тех хуторах никаких людей не отыскалось, то взяв тут монастырских лошадей, оставя телегу, на которой приехали, сели с Курицею верхами и поехали в Мечетную слободу, прямо на двор Степана Косова. Приехав к нему, спрашивал у его сына: дома ли ево отец? Сын же отвечал, что хлеб с пашни возит на гумно. И так мы поехали на то гумно, где чаял я найти Косова. А как ево тут не было, то поехали на пашню, откуда хлеб возит. Не доезжая туда, Косов с нами встретился и, поклонясь, спрашивал: "Как де бог тебя выручил из Казани?" На то я сказал: "Вашими де молитвами". Косов говорил: "Что де ты, кум, сюда приехал?" (кум потому, что крестил я у Косова младенца). Я отвечал: "Приехал де к тебе за рубашками". Косов спросил: "Да где телега твоя?" На то сказано ему, что за Иргизом на лугу. Потом приехали к нему в дом, где Косов стал спрашивать у меня пашпорта. А как я объявил, что пашпорт мой в возу, то Косов говорил: "Пойдем же де к выборному объявиться". Я же, убоявшись, чтоб не взяли под караул, говорил: "Постой де, я съезжу прежде в монастырь к старцу Пахомию". И так Косов сему поверил и ехать позволил.

Как же скоро к Пахомию в монастырь взъехали, то и услышали за собою погоню. И тут бывшия старцы закричали: "Конечно де за вами погоня, так убирайтесь поскоряе [112] с двopa долой, дабы вас не поймали". Почему я, боясь беды, тотчас покинув лошадь, с двора побежал, а Курица тут, не знаю для чего, остался. Прибежал я к речке близ того жила Иргизу, сел в лодку и переехал на ту сторону. И так пошел пешком в те же монастырские хутора, где оставалась наша телега. Сие было уже вечером, и для того удобно было мне в лесу, около того жила стоящего, пройти чтоб не видали. В хуторе же хотя уже и были обыватели, но я никому не показался. А взяв одну свою лошадь, коя ходила в лугах, поехал обратно на Таловской умет (оной от Мечетной слободы отстоит полторы сутки езды).

По приезду в умет сказывал мне мужик, коему стеречь приказано яицких казаков, что они тут, коему я и велел прислать их к себе. Чрез несколько минут Караваев верхом ко мне и приехал в такое время, когда я стоя у речки, мыл руки. А поздоровавшись Караваев звал меня к себе в стан, от умету с версту, куда я на лошади Караваева туда и приехал, а он шол пешком. Тут был в то время один только Шигаев ¹. И так сели обедать. И лишь только начали резать хлеб, то увидели, что едут к нам еше два человека, Чика ² и Мясников ³. Как же сих увидели, то Шигаев пришол в сумнение, и говорил: "Надобно де от них укрыться, ето люди ненадежныя, а особливо Чика". И так я с Шигаевым бросились в траву. А Караваев остался тут, к которому Чика, подъехав, спрашивал: "Что де ты, Караваев, зачем тут?" А Караваев ответствовал, что приехал бить зверя. Чика говорил: "Нет видно, людей обманывать. Вы де приехали к государю, да и я вить того же ищу". Как же Караваев услышал, что Чика уже обо мне знает, то из травы их и кликнул. Почему я с Шигаевым и вышли. А поздоровавшись дружелюбно, сели обедать. Когда же пообедали (за которым о намерении еще не говорили) и помолились богу, то Караваев мне говорил: "Покажитка де, государь, нам царския знаки, чтоб было вам чему верить, и не прогневайся, что я вас о сем спросил". Почему я взял ножик и, разрезав до пупа ворот у рубашки, показывал им свои раны. А как они спросили: "От чего де эти знаки?" На то я говорил: "Когда де в Петербурге против меня возмутились, так ето гвардионцы кололи штыками". Шигаев же, увидя у меня на левом виске пятно (от золотухи) спросил: "А ето де что у вас?" На то я говорил: "Ето де шрам у меня, потому что болело". А гербом и орлом российским отнюдь я тогда не называл, что сказано на меня, естьли кто говорил, напрасно. Потом на спрос их сказывал я им каким образом при возшествии ея величества на престол из Петербурга ушол, якобы выпустил меня офицер, и вместо меня похоронен другой. А казаки говорили: "И нам слышно де было, что государь скончался, однакож де более проговаривали, что он жив, да взять де не знаем где. А теперь и видим, что ваше величество здесь. Да где же вы так долгое время были?" На то я отвечал: "Был де я в Киеве, в Польше, в Египте, в Иерусалиме и на реке Тереке, оттоль вышел на Дон, а с Дону де приехал к вам. И слышу, что вы обижены, да и вся чернь обижена. Так хочу за вас вступиться и удовольствовать. И хотя де не время было мне явиться, однако же, видно, так бог привел. А когда вы меня не примете, так пойду на Узень для жительства до времяни". Потом Шигаев да и все сказали: "Примем, батюшка. Только вступись за нас, и в наших от старшин обидах помоги. Мы де вконец все раззорились от больших денежных поборов". После спрашивали: "Да где де уметчик?" На то я отвечал: "В Мечетной взяли под караул". А как спрошен: за что, то я говорил: "Бог знает. Вить мало ли есть злых людей! И меня было хотели заарестовать, однакож, я ушол. И где то я не был! Был в Царицыне под караулом ⁴, и в Казане и изо всех мест меня бог вынес". Когда же спросили: "Да каким образом вы спаслись?"' А я на то сказал: "Вить везде не без добрых людей, помогли, так не уйдешь. Да вот де и теперь надобно думать, что из Мечетной будет погоня за мною, так надобно отсель скрыться, куда ни есть. Вам уже известно, что я был в Мечетной слободе, где нас ловили. Я слава богу, ушол, а товарища моего, Курицу, схватили. И когда он скажет, что я здесь, так верно здесь меня искать будут". А на то Шигаев говорил: "Теперь де поедем ко мне в хутор, и там поживете. А мы между тем станем соглашать к принятию вас войско". Караваев же и Чика говорили: "У тебя де, Шигаев, в хуторе быть неможно для того, что многия ездят". И потом Чика сказал: "Я де лутче возьму на свои руки, а где будем с ним жить, - я вам после объявлю, а теперь никому не скажу. А вы де поезжайте в городок и купите материи на знамена и все, что должно исправлять надобно проворно".

Потом Шигаев с Караваевым и с живущим на Таловском умете с показанными выше сего двумя крестьянами поехали в телегах. А я с Чикою и Мясниковым верхами поехали ж на казачьи уметы. А как дорогою ехать вместе всем было невозможно, то разъехались врознь. А съехавшись все вместе, в тридцати верстах от Яицкаго городка на казачьем умете ночевали.

На другой же день Шигаев с Караваевым, подтвердя о сем предприятии, поехали в городок, русские мужики - на Узени, а я с Чикою и Мясниковым - вниз по Яику к казакам Кожевниковым на хутор. Не доезжая оного хутора, остановились в степи. А Чика поехал к Кожевникову договориться: можно ли к нему со мною взъехать. А. как Чика Кожевниковых уговорил, то, возвратяся, сказывал, чтоб ехал я без опасения.

По приезде ж в дом к казаку Михаиле Кожевникову, у коего жил какой-та старик, к коему в особливую вошли избу, Михаила Кожевников меня уже не выспрашивал, также и братья ево, Андрей и Степан, ибо Чика им все пересказал: Может быть и я делал о себе уверение, но точно какими словами, - упомнить не могу, а естьли и были, то приличные к моему тогда наименованию. [113]

Жил я тут в доме неделю, в которое время сообщники мои разъезжали во все места, и подговаривали к себе людей в шайку. Тут же Михаила Кожевников шил знамена, а материю на оныя покупали в городе, но кто, - не знаю, но думаю, что по приказу Чики, коему от него сие дело вверено было.

В оное же время Андрей Кожевников поехал в Яицкой городок и услышал там, что наряжается во все места команда сыскивать того человека, который называется государем, и скоро де та команда будет сюда, а как де у нас отыщут, так будет нам великая беда. Чего мы изпужавшись, согласясь, ночною порою поехали, тут же и Мясников, на речку Усиху, разстоянием от Кожевникова хутора верст тридцать, сказав Михаиле Кожевникову и тут же в хуторе живущему с отцом Василию Коновалову ⁵, чтоб они туда полатку (оная хотя и ветхая была у Кожевниковых) также и съестного привезли. Однакож они на другой день, как сказано было - к обеду, на Усиху не приехали. А я, дождавшись вечера, с товарищами поехал обратно к Кожевникову, и взъехали уже не к нему в дом, а к Василью Коновалову, и велели изтопить баню. А вышед из оной, пообедав, и собравшись, поехали опять на Усиху, сказав Кожевникову и Коновалову, чтоб все то, что надобно нам, как выше сказано, туда приезжали и привезли. Куда они почти вслед за ними и приехали.

Жили на Усихе четыре дни, в которыя ни один человек сперва к нам не приезжал, хотя многим и заказано было, чтоб тут для совета съезжаться, - в чем было усумнились, в чаянии, что от намерения отстали.

Потом начали съезжаться и соглашались так: когда войско Яицкое выедет на плавню, то и им, сколько может собраться, ехать туда же и перевязать всех старшин так, как их партии и казаков, с протчими, то-есть, с войсковыми, когда сие удастся, - въехать в Яицкий городок и Симонова полковника с командою оттуда выгнать или заарестовать всю ево команду; а буде сего нам зделать не удастся, тогда, подумав, и пойдем, куда разсудим.

Вскоре потом на речку Усиху приехали казаки Дмитрей Лысов ⁶ и Козьма Иванов, кои наше намерение и совет одобрили, и поехали обратно уговаривать в городок других. Тут же было и то намерение: естьли нынешнею осенью плавня не будет, то, собрав несколько сот человек, итти прямо в городок.

В оиое же время имел я разговор и такой: "Естьли бог поможет мне воцариться, то Яицкому городку быть вместо Москвы или Петербурга, а яицким казакам над всеми иметь первенство". И сему подобныя делал им уверении, и приказывал им, чтоб прислали какова ни есть письмянного человека, ибо, хотя они и уверены, что я грамоте умею, для того сказывал прежде, что на многих языках говорю, но для переписывания набело писарь потребен. Лысов сказал: "Хорошо, и я де пришлю вашему величеству и кавтан с шапкою полутче", (для того что я в то время был в самом простом казачьем платье).

А на другой день приехали ко мне на Усиху Никита Каргин ⁷ (тот, что был потом в Яицком городке выбран от меня в атаманы) и привез с собою в писари казака Ивана Почиталина ⁸, а сей привез с собою зеленой кавтан, бешмет и шапку, а Чика или кто другия, - верно теперь не упомню, - знамена; Мясников - сапоги и протчия кожаныя приборы. В тот же день с Каргиным сам третей приехал татарин Идорка ⁹, кто ево товарищи, - не упомню. Были же в то время Алексей Кочуров и Василей Коновалов и некоторыя возвратились в домы, а оставшиеся со мною разсуждали всячески к лутчему моему на плавню или в город въезду, и какия меры изобрать способнее договаривались.

В самый тот разговор приехали на Усиху с товарищами, - не упомню, с кем, Степан Кожевников и говорил: "Наряжается де в Яицком городке партия к вам для поимки, и скоро де сюда будет, - так надобно себя спасать". Как же сие услышали, то пришли в великую робость и, оставя тут полатку и весь какой тут ни был для стола припас, сели на лошадей и поехали. А как я спросил Чику, куда он ведет, то он отвечал: "Поедем де в Толкачева хутор. И когда де можем собрать столько людей, чтоб появиться к городку, так думать нечего, поедем туда со славою. Когда же увидим, что не с чем, то скроемся в Узени. Я де думаю: когда подъедем к Яицкому городку, то многия к нам пристанут, вить не захотят быть замучены, когда донесено будет, что с нами были согласны".

Не доезжая же Толкачева хуторов, татарин Идорка спрашивал меня: "Не прикажете ли де мне ехать в свои кибитки? И я де тамо соберу людей, и буду вас с ними на дороге, когда вы из Толкачева хуторов поедете к городку, дожидаться. А когда вам ехать будет не с чем, то и мы врознь разъедемся". По чему Идоркину ехать я приказал. А сами в полночь в хутор Толкачева и прямо в дом к большому брату их Петру приехали.

В оном хуторе по повестке Чики и от протчих собралось тут живущих человек дватцать, в том числе явился ко мне и Еким Давилин ¹⁰, которой был потом у меня дежурным и в милости при мне. Оной Давилин послал казака, - не помню как зовут, - на Кожахаров фарпост с указом, которой велел я написать Почиталину в такой силе, что государь Петр Третей император принял царство, и жалует реками, морями, лесами, крестом и бородою, ибо сие для яицких казаков было надобно. Когда сей указ был готов, и Почиталин давал мне подписывать, то я приказал, чтоб подписал он, а мне де подписывать неможно до самой Москвы, для того, что ненадобно казать мне свою руку, и есть де в оном великая причина. Включено ж в том указе, чтоб стоящия на фарпостах казаки шли ко мне, яко к своему государю ¹¹. [114]

Когда же на Кажахаровском фарпосте указ получили, то тотчас ко мне в хутора Толкачева приехали, - не знаю верно, а думаю, что прежде тем фарпостным о сем сказано было.

И как с теми пришедшими стало в хуторах сорок человек, да калмык дватцать, тотчас развернули знамена, кои привез Алексей Кочуров от Михаилы Кожевникова, ибо тот их шил у себя в доме. А всех знамен было тогда восемь; на полотнах ничего другова нашито не было, как одни кресты раскольничьи. Кои привязали к копейным дротикам, сели на коней и, выехав повыше Кожахаровского фарпоста, поехали прямо к Яицкому городку. А как доехали до Идоркиных кибиток (оныя - яицкия ж казаки), то Идорка встретил нас с дватцатью человеками, из татар - яицкими казаками, и к нам присоединился. А мимоездом взяли с Бударинского фарпоста дватцать казаков и, пройдя тот фарпост, начевали. Где Идорка представлял мне, чтоб послать к Нурали хану указ и требовать у него на вспоможение людей, чтоб взойти на престол. Я сие одобрил и велел на татарском языке написать тот указ Идоркину сыну Балтаю, которой и написал на татарском языке, но в каких терминах, - того пересказать прямо не могу, а только сие помню, что требовал на вспоможение людей ¹². И тот указ послали с яицким же казаком татарином, а как зовут, - не знаю. Но оной татарин туда не доехал, а был пойман яицкими казаками и привезен в городок.

На другой день поехали к городку ¹³ и, недоехав онаго, еще с двух фарпостов по дватцати человек в толпу свою, сколько неволею, а больше охотою присоединил. Не доезжая же последнего к Яицкому городку хутора, чей, - не знаю, поймали толпы моей казаки в стороне яицкаго казака Скворкина. А как он был старшинской руки, то яицкия казаки и просили меня, чтоб онаго для страху повесить, что я тотчас и исполнить велел. Кто тут палачевскую должность исправлял, - того не помню. А недоезжая несколько верст Яицкаго городка, приехал ко мне киргиской мулла, которой требовал по татарски к Нурали хану письма, и говорил: "Я де верно уповаю, что Нурали хан даст помощь". Оной мулла, как видно, на то подговорен был Идоркою. А как письмо в такой силе, яко от государя, написано было Идоркиным же сыном и отдано мулле, то он и поехал ¹⁴. Однако ж, сего муллу я никогда не видывал, и помощи от хана никакой не имел.

Потом приказал я своей толпе, коей было тогда сто человек казаков, дватцать татар и дватцать человек калмык, а всего сто сорок человек, построиться в одну шеренгу и распустить знамена. Сие для того зделал, чтобы показать Яицкому городку, что у меня силы много.

А таким образом и подъехал к Яицкому городку версты на три разстоянием. А между тем разговаривал с казаками: "Я не пошлю туда к войску указ, и когда нас примут, так прямо въедем, а когда будут противиться, то поедем мимо за Строганов сад, и там начуем". Потом написанной на последнем фарпосте указ, якобы от точнаго государя, хотел лишь посылать.

Но в Яицком городке усмотрели, что я близко подъезжаю, то все яицкия казаки и военная команда выбралась чрез Чаганской мост. Пехота и с пушками остались у мосту, а ко мне выехали навстречу все яицкия казаки, по слухам мне известно было, - тысяч до трех, и думал в то время, что разберут нас по рукам. Однако же, я сего великаго числа не весьма же и устрашился; более думал и то, что есть в том числе и мои согласники, а пошел прямо, а противныя мне, - не знаю для чего, - остановились.

В оное время, как выше сказано, запечатанной и подписанной на имя старшины Акутина указ послал к ним с казаком Быковым, ибо сей охотою для отвозу того указа ехать согласился, и велено тот указ отдать Акутину и в кругу вычесть, а Акутина вызвать ко мне для опознания, ибо сказано было мне от казаков, что Акутин бывал в Петербурге и государя Петра Третияго видал, так он де и меня узнает. Хотя, впротчем, я и сам никогда там не бывал, однако ж делал сей обман в пользу свою и в уверение своей толпы. Когда ж Быков указ Акутину отдал, а сей ево казакам не читал; Быков же, не знаю каким образом, поворотился назад.

В то же время Авчинников ¹⁵, Лысов перебежали ко мне, да и протчих человек пятдесят, смотря на тех же, толпу мою умножили. А как у меня с теми предателями стало команды сот до двух, а Акутин старшина увидел, что от него казаки ко мне передаются, поворотился назад со всеми казаками к мосту, где стояла городская военная регулярная команда. А я пошел вверх по Чагану с тем, чтоб перейти оной и начевать, ибо сие происходило уже к вечеру. А за мной командировано было для недопущения чрез Чаган команда, состоящая в каком точно числе, - не знаю, - без пушки. Да и у меня в то время ни одной еще не было. Когда ж те посланныя для недопущения меня близко ко мне подъехали, то приказал я своей команде зделать на них удар, для того - увидел, что их мало. И так толпа моя, объехав их вкруг, многих захватили, и по знаемости казаков подозрительных, то-есть, старшинской руки, всех перевязали; протчие - охотно пристали, а некоторыя в город ускакали. Сие хотя и в виду города было, однако ж, сикурсу связанным было не дано.

И так я, отошед в верх Чагана небольшое разстояние, вброд Чаган реку перешол, и тут остановился для ночлегу. А старшинской руки связанныя казаки отданы были под крепкую стражу.

В то время сказано было мне, что в числе полоненых был старшина Витошнов ¹⁶, коего я спросил: знает ли он меня. А как он говорил, что видал еще малинькова, то я, указав на него, говорил тем, кои еще во мне сумневались: "Вот, детушки, он меня знает".

Поутру, когда встали, то казаки пришли ко мне и спрашивали: "Что де, ваше [115] величество, прикажете делать над взятыми в плен казаками?" На то я отвечал: "Надобно их уверить, да привесть к присяге". Тут казаки мне говорили: "Мы де им не верим". А Авчинников, Лысов, да и другия с ним, говорили: "Мы де, ваше величество, знаем: кого можно простить и кого повесить, тут де есть великия злодеи". А как я видел, что они хотят, дабы были повешены, то и приказал рели зделать. Когда же оные были готовы, то подозрительных, - по скаске яицких же казаков, - одиннатцать человек повесил, а протчих простил, в том числе и Витошнова, ибо об нем просило войско, чтоб ево оставить. Когда же вешали тех людей, то я просил яицких казаков: "Не погрешите де, безвинных людей не погубите!" А на то казаки: "Мы де, ваше величество, знаем". Должность палачевскую в то время исправляли казаки Федор Карташов и другой - Яков Бурнов, кои пошли в сию должность охотою.

Учиня я сию казнь, велел взятому в плен еще ниже яицкаго городка сержанту Дмитрию Николаеву написать еще в войско Яицкое указ, чтоб они одумались и встретили меня, яко великаго государя. По написании ж онаго указа велел я Почиталину приложить вместо себя руку, и когда оной был готов, то послал в городок с казаком, которой назад уже не возвратился.

А в город меня не впустили, ибо начали стрелять из пушек. И так я говорил: "Что, други мои, вас терять напрасно? Пойдем туда, где нас примут". А казаки говорили: "Пойдем де, ваше величество, по линии до Илецкой станицы".

И так к оной станице и пошли. А пришед на Гниловской фарпост, взяли людей и одну пушку, коя стояла на телеге. Из Яицкаго ж городка в то время за мною погони не было, хотя я сего и много опасался, для того, что людей было весьма мало. Не доходя ж другова фарпоста, остановился и зделал круг, где позволил я казакам, по прежнему своему обыкновению, выбрать атамана ¹⁷. Почему и выбрали они Авчинникова, полковником Лысова, есаулом Андрея Витошнова, также и протчих чиновных, но кого имянно и в какия чины, - я теперь не упомню. Потом приказал я зделать своей толпе смету, и по щету нашлось тогда четырста пятдесят человек, ибо сие число умножил Давилин, которой от реки Чагана послан был вперед к Илецкому городку, чтоб с фарпостов забрать людей и вывесть ко мне навстречу. Потом пошел я к Илецкому городку и, не доходя онаго, с фарпостов всех людей с собою забирал, кого силою, а кого охотою. И в семи верстах от Илека остановился для ночлега.

Тут велел я написать указ Дмитрию Николаеву в такой же силе, как и в Яицкой городок, к атаману Портнову, и велел ехать туда Авчинникову. А сей взял с собою десять человек казаков и, не доезжая, послал в Илек тот указ с казаком, как зовут, - я не знаю. Портнов, получа указ, не хотел было читать войску, хотя казаки и просили, чтобы вычел, но напоследок принудили ево себе прочесть, и стали за ним присматривать, чтоб не ушел. Ночью же тот атаман велел было мост спущенными сверху Яика плотами разорвать, однакож оной устоял.

А поутру Авчинников по предательству илецких казаков в Илек вошол и атамана Портнова заарестовал, а мне дал знать чрез казака ¹⁸.

Почему я в Илек и вошол, встречен был со крестами, с хлебом и солью. И я прошол прямо в церковь, велел петь молебен и упоминать на ектениях государя Петра Федоровича, а государыню - изключить, выговоря при том: "Когда де бог меня донесет в Петербург, то зашлю ее в монастырь, и пущай за грехи свои богу молит. А у бояр де села и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами. А которыми я лишон престола, тех без всякой пощады перевешаю. Сы де мой - человек еще молодой, так он меня и не знает". А между тем плакал пред богом, говоря при том: "Дай бог, чтоб я мог дойти до Петербурга, и сына своего увидеть здорова". А вышед из церкви, стал на квартиру, и тут говорил также много приличнаго к своему возвышению. На квартиру принесли мне вина и пива, а я на толпу свою велел растворить питейной дом.

В оное время один казак Дубовской пришел ко мне и говорил: "Я де ваше величество узнал, ибо я в то время был в Петербурге, как вы обручались". На то я отвечал: "Ну, старичок, хорошо, когда ты меня знаешь". И говорил еще сему подобное, однакож всего упомнить не могу.

Потом пришли ко мне илецкия казаки и жаловались на своего атамана Портнова, что он их обижает: "Да и ваше де величество хотел обидеть, поломать плотами мосты". А я приказал зделать рели и велел ево повесить, дом его ограбить, а сына ево, еще малолетка, взял к себе. Денег в то время взято у Портнова триста рублей.

Потом, забрав в городке все потребное, - не помню сколько, - пушек и пороху, только число немалое, людей триста человек, выступил далее. А прошед Илецкие хутора, верст дватцать от городка, зделал из илецких казаков круг, и велел им выбрать полковника. А они в тот чин удостоили Ивана Творогова ¹⁹, которой потом был судьею и секретарем. Тут же выбраны были есаулы, сотники и харунжия.

А начевав тут, пошол в Розсыпную, куда я посылал наперед указ, чтоб здались без супротивления. А как они не здались, то я взял на слом ²⁰, а коменданта да и еще - не помню кого - повесил. И забрав людей, пушки и порох, пошел к Озерной, которую почти без супротивления взял и - не помню сколько человек - повесить велел, в том числе и коменданта, как его зовут, - не знаю, а команду поверстал в казаки.

Оттуда пошол к Татищевой. В оной находился комендант Билов с командою, но как велика была, - того точно не знаю. Сей брегадир шол было ко мне навстречу, но как услышал, что я к нему приближаюсь, то сел в крепости. А я подошол близко к оной, послал к нему указ. Но он за государя меня не признал. [116]

Когда ж я близко к той крепости подошол и стал делать приступ, то бывшей в оной крепости при оренбургских казаках сотник Тимофей Подуров ²¹ со всеми казаками ко мне перебежал, и зделал помощь ту крепость взять. И тут я разделил свою толпу на две части. Одной половине велел приступать снизу, при которой половине был командиром Андрей Витошнов, а при другой, сверху Яика, был я сам. А как был жестокой из крепости отпор, то усмотрел я близко крепости лежащее в стогах сено, велел зажечь. Как же оное зажгли и дым на крепость повалил, то и крепость вскоре загорелась. Народ же бывшей тамо оробел, а мои ободрились, и тотчас в крепость ворвались. А войдя во оною множество людей покололи, в том числе брегадир и комендант Билов. А сего как он убит, - я не видал, ибо я вошол в крепость тогда уже, как вся драка утихла, и приказал город, которой еще горел, тушить, что и исполнили ²².

А как, по причине пожару, в крепости быть войску бывшему невозможно, то и вышло оно все на поле. А я забрать велел в городе пушки, в том числе - два единорога, и вышел в лагерь, в разстоянии нескольких сажен. Тут велел всех солдат привесть в верности в службе к присяге и остричь всех по казачьи, и отпустил всех солдат в Татищеву для печения хлебов.

На другой день потребовал я к себе писаря Дмитрия Николаева, однакож ево не нашли, а по справке вышло, что яицкия казаки утопили ево в воде, для того, что он был дворянин, а сих людей они не терпят, и говорили мне: "Как ето, ваше величество, нас де отбиваете прочь, а дворян стали принимать?"

В Татищевой же крепости попалась мне между пленными Разсыпной крепости комендантская жена с родным братом. А как яицкия казаки сие узнали и хотели их заколоть, то я в сем им воспретил, и велел ей сесть в каляску з братом.

И так выступил я со всей своей толпою к Чернореченской крепости. А как тут большой команды не было, то безо всякой опасности во оною вошел ²³. Тут был один афицер, - не знаю кто, - хотел было от меня ускакать в Оренбург. Однакож велел ево, поймав, повесить, приговаривая, что от великаго государя бегать незачем.

Начевав в Чернореченской, пошел в Каргалу. Оной слободы жители встретили меня со всякою честию, яко царя, почему тут ни одного человека и не повесил ²⁴.

А забрав всех тут жителей, пошол в Сакмарской городок, в котором жители так, как и Карагалинские, встретили ²⁵.

В Сакмарск выслан был ко мне от оренбургскаго губернатора каторжной Хлопуша ²⁶ и сказал, что дано было ему повеление, чтоб перечесть: сколько у меня людей и артилерии, и велено ему ж было уговаривать бывших у меня в толпе людей, чтоб отстали, и чем и письменныя указы имел. Оной Хлопуша просил меня, чтоб я ево оставил у себя, что я и учинил, а указы бросил в печку. Потом он, Хлопуша, был у меня над завоцкими крестьянами полковником.

И тот же день перешол я чрез реку Сакмару, и тут переначевали.

А на другой день пошли к Оренбургу, а недошед Оренбурга, начевали против самой Берды, в семи верстах от города, куда берденския казаки сами ко мне приехали. А я и причислил их к своей толпе.

Потом дал своей толпе приказ, что иду прямо в Оренбург. Однакож велел написать сперва указ илецкому казаку Максиму Горшкову ²⁷, а подписал вместо меня Почиталин, в такой силе, чтоб губернатор не противился, и мне город здал.

В то время было у меня всего войска тысячи две да тритцать пушек. Как же, в разсуждении так великого города, людей сего числа мало, то я велел всю свою толпу растянуть в одну шеренгу, дабы издали можно было видеть, что сила у меня непобедимая; значков же в разныя времена и больших знамен наделано было около сорока.

И так, устроясь, пошол к городу ²⁸, и, остановясь на горе, в разстоянии от города верстах в пяти или в шести, в тех мыслях, чтоб гороцким меня, а мне их видно было. Потом заготовленной мною указ с казаком Иваном Солодовниковым послал. А сей, взяв оной и подъехав на ближайшее разстояние к Оренбургу, указ ущемил в колышок, сам ко мне и возвратился. Потом видно было, что оной указ в Оренбург взяли, и ничего тогда не ответствовали.

А как и через два часа ничего же не было, то я повел свою толпу к городу, и велел было зделать удар для взятья города конницею. Но как стена оренбургская довольно крепка, то воротить велел назад. А в городе зажгли форштат и стали палить ис пушек.

Потом я, отойдя от города разстоянием версты на две, разположился станом.

А на другой день выслана из города выласка, состоящая из яицких казаков. Однакож, не учиня ничего важного, разъехались.

В то время пришло мне известие, якобы брегадир Корф идет с командою к Оренбургу на сикурс. А я, услыша сие, приказал взять ис толпы своей казаку две пушки и человек сто людей, послал в степь в ту сторону, откуда ожидал Корфа, и дал приказ тому посланному, чтоб на утренней зоре палить ис пушек, естьли и Корфа на себя не наждут. Сие для того зделать приказано было, чтоб оренбургских обмануть, бутто идущей к ним на сикурс бригадир моими людьми атакован и неравно выслан будет корпус туда на сикурс, так оных перехватить. А сотнику артилерискому Чумакову ²⁹ дал приказ, чтоб он взял два единорога и девять пушек с командою в то место, где чаяли пойдет сикурсная команда из города, и чтоб ему залечь, когда ж на него найдут, то ис пушек учинить поражение. [117]

Поутру же, хотя тревога фальшивая в назначенном месте и была, однакож посланной от меня далече в степь отошел, а потому и неслышно выстрелов было. Но оренбургския на выласку вышли, против которых и я вооружился. Когда ж натянул на то место, где лежал в закрытии Чумаков с пушками, и так их жестоко поразил, что принуждены с немалым уроном в город возвратиться ³⁰. Потом оренбургские на выласку против меня уже долго не выходили.

Из сего лагиря взятую в Татищевой женщину и з братом послал я з берденским казаком к нему на квартиру. А как сие увидели яицкие казаки, то выехали под дорогу и убили ее и з братом до смерти за то действительно, что я ее любил. Как о сем мне было сказано после, и я об ней сожалел.

Во оное время велел я написать Идоркину сыну к башкирскому старшине Яман-Сараю ³¹ указ, якобы принял государь Петр Федорович царство, и шли бы ко мне в службу, также и к другому старшине Кинжаю ³², в Красногорскую крепость, на Воскресенской и на протчия заводы крестьянам со обещанием им вольности и всяких крестьянских выгод, с требованием, чтоб шли все в службу, да и во все места, откуда чаял себе получить помощь. В сходствие чего, в короткое время прислали ко мне башкирцев при их старшинах тысяч десять, завоцких крестьян и всякаго сорту семнатцать тысяч, в том числе несколько и отставных солдат. А через две недели еще пришло башкирцов четыре тысячи человек, ставропольских калмык триста, а к декабрю прошлаго 773 года было у меня всей толпы сто дватцать тысяч человек ³³, пушек слишком сто, четыре гоубицы, пороху и других снарядов множество. На продовольствование всего того людства и для лошадей фуража изо всех мест потребное свозили, но большею частию з заводов.

Потом перешел я в другой лагирь близ Берды и приказал делать под городом три батареи (сие было ночью). И поставлено было на те батареи семдесят пушак со всеми припасами. И отдал приказ, что поутру будет к городу генеральной приступ, и когда де из вестовой пушки будет выстрел, то и со всех батарей по городу производить пальбу, что было и исполнено. Покудова ж продолжалась стрельба, я между тем взял пешую толпу и пошол к тому месту, где был форштат, к каменной церкви, что от реки Яику, и приказал лесть через вал. А между тем ввезены были и в церковь пушки, как в удобное место, откуда б можно было выстрелами подкреплять свою толпу. Когда ж толпа моя стала чрез вал в город усиливатца, то начали из города жестоко картечами бить. И так принужден был я дать приказ, чтоб отступили прочь ³⁴. Но ис пушак с утра и да вечера как от меня з батарей, так из города перестреливались по самую ночь. Потом пушки з батарей возвращены в лагерь.

После ж сего хотя з городовыми стычки и были, однакож больше выезжали на переговорку. На переговорке ничего другаго не было, как то, что городския зовут из толпы моей людей в город, а мои - оренбургских, чтоб поскорее здались. А между тем оренбургския твердили часто, что я - Пугачев и беглой казак. Однакож мои не верили, и говорили противное. Тут же говорено было, да и письменно знать дано, что бутто я бит кнутом и рваны ноздри. А как онаго никогда не было, то сие не только в толпе моей разврату не причинило, но еще и уверение вселило, ибо у меня ноздри целы, а потому еще больше верили, что я - государь.

Побыв в лагире по ноябрь месяц, вступил я со всею толпою в квартиры в слободу Берду.

Потом услышал я, что идет для разбития меня из Казани генерал Кар, против которого и нарядил я атамана Овчинникова с тремя стами казаками и четырью пушками. Овчинников, собрав еще в свою толпу несколько человек, в том числе присоединил и Хлопушу з завоцкими мужиками. Кара принудил возвратитца к Казане ³⁵, и привел ко мне в Берду, около дву сот гранодер. Когда ж оне приведены были, то приказал я поставить кресла, сел на оныя, и велел подходить к руке, у которой ане и были. А ис числа оных два человека отозвались мне, что они были в Петербурге и меня якобы знают. А сие самое и делало уверение многим, для того, что мужики верят более солдатам, нежели казакам. Случилось и то, что при некоторых разговорах я и плакал, вспоминаючи в малолетстве якобы своего сына, государя цесаревича и великаго князя Павла Петровича, дабы чрез то более удостоверить простой народ в моей пользе. Вышесказанных солдат велел я определить в пехоту к атаману из афицеров Ивану Иванову, а прозвания не знаю. А как в числе сих гранодеров были двоя афицеров, ис коих один назывался Шванович ³⁶, то я спрашивал у гранодеров: "Каковы они люди?" Гранодиры сказали, что люди хорошия, и они ими довольны. А. потому и сих афицеров оставил над ними командирами; одного произвел тут же атаманом, а Швановича есаулом. Из сих же афицеров Шванович объявил тут мне, что он знает по-немецки. А я, сказав ему, что мне такия люди надобны, определил его сверх есаульской должности к Военной коллегии ³⁷ для письма случающихся немецких каких писем. А чрез некоторое небольшое время, призвав к себе Швановича, приказал ему написать на немецком языке указ к оренбургскому губернатору в такой силе, чтоб он здался мне без супротивления и не морил бы людей в городе голодом. А Шванович, написав такой указ, принес ко мне, которой я, приняв от него, не смотря, отдал Почиталину, и велел запечатать и послать к губернатору ³⁸.

Потом, вскоре прибежал ко мне ис Чернореченской крепости казак (кто он такое, - не знаю), сказывал, что в Черноречье, вступил полковник Чернышев с командою и намерен де в нынешнюю ночь оттуда поднятца в Оренбург ³⁹. А я, получа о сем [118] известие, тот же час приготовился к походу. На другой же день рано поутру выступил из Берды, встретил ево, недопущая до Оренбурга верст с пять на Общем Сырту у Маяшной горы. Сошедшись же друг с другом, сперва от Чернышева начали палить ис пушак, а потом и я приказал от себя. И выпалили от меня только ис четырех пушак по одному разу, то Чернышева команда оробела и тотчас солдаты бросили ружья, все ко мне приклонились без драки. Только одни афицеры, собравшись в одну кучку, противились и стреляли из ружей. Однакож никак неможно было им уже устоять, всех перехватали, в том же числе и полковника Чернышева, которой тогда сидел на козлах у коляски. Всех солдат пригнали в Берду. Полковника и афицеров я повесить велел. А солдат, по приводе к присяге, распределил по разным полкам в пехоту ⁴⁰.

Сиим афицерам казнь, как и в других местах, потому больше чинена была, что оне соблазнили чернь, да и казаки уговаривали меня, что их щадить не для чего. А потом мною сия лютость отменена была; разве что без ведома моего где чинено было сие. В таком случае я часто говаривал, чтоб безвинно людей не губили.

Тот же день известно мне было, что брегадир Корф должен с корпусом пройти в Оренбург на сикурс. Однакож, по взятии корпуса Чернышева было у меня дело в растройке, да и, обольстясь толь важною победою, я пооплошал, ибо дал приказ всем людям толпы моей обедать. Но со всем тем послан был казак Яков Пономарев в числе четырех человек Корфа стеречь. Когда ж он увидел, что Корф приближаитца, то весть хотя и дал, но поздно, ибо посланной от меня атаман Овчинников, хотя против ево с корпусом, чтоб от города отрезать, и выступил, но как Корф уже был под стенами оренбургскими, то захватить ево не успели. Однакож Овчинников к Оренбургу подъехал, и вслед по нем ис пушак палил, но безвредно, а потом возвратилсяв Берду ⁴¹.

На другой день брегадир Корф учинил выласку, подошел блиско Берды и начал палить ис пушак. А как я против ево вышел и разделил свою толпу на две части, таким образом зделал на Корфа удар, побил несколько у него людей и принудил ево убираться в крепость ⁴². В следующий дни важнаго ничего не было, окроме переговорок. А хотя между тем выходили со обеих сторон на сражение, однакож свалки большой не было.

В разныя времена посылал я из Берды, а иногда и сам ходил, для взятья вокруг Оренбурга крепостей, ис коих некоторые без меня, а Ильинская крепость при мне взяты, и люди взятыя тамо все приверстаны в казаки ⁴³.

Потом просили меня яицкие казаки, чтоб послать в Яицкой городок казаков Михаилу Толкачева ⁴⁴ и татарина Тангаева ⁴⁵ осведомитца: что в городке Яицком делаитца. Почему я велел написать указы в такой силе, чтоб шли оне Бухрскою стороною на Калмыковской фарпост, а оттуда, поворотя, шли бы в Яицкой городок, забирая с собою всех с фарпостов казаков, оставляя человека по четыре. А как указ был написан, то татарин Идорка говорил мне: "Пошлите де, ваше величество, Тангаева к Нурали хану, он де детина проворной и, конешно, по указу вашему исполнит". Почему я Тангаеву к Нурали хану указ дать и велел с тем, что, когда исполнит свое дело, то, возвратясь бы оттуда, и во обще с Михаилом Толкачевым, собрав с Нижней Яицкой дистанцы людей, вошли в Яицкой городок, и что учинят, прислали бы ко мне рапорт. Почему Толкачев с Тангаевым туда и поехали. Тангаев же, хотя у Нурали хана и был, однакож помощи ко мне никакой не испросил, а забрав во обще с Толкачевым с Нижней Яицкой дистанцы людей, пришли в Яицкой городок и осадили полковника Симанова в ретранжаменте, и прислали ко мне рапорт ⁴⁶.

Когда ж я хотел туда ехать сам, то писарь Горшков да и другая приступили ко мне и просили, чтоб учинить Военную коллегию, ибо без присудствия де вашего величества надобно, чтоб она была, и должно де посадить для правления так великим числом людей хороших судей. Почему я коллегию и учредил: в думныя дьяки Ивана Почиталина, в секретари: Максима Горшкова, Ивана Творогова, в судии в старший Максима Шигаева и Андрея Витошнова. И приказав всю свою в Берде команду Максиму Шигаеву с полною властню, сам в Яицкой городок поехал, взял с собою только десять человек казаков.

А по приезде в Яицкой городок ⁴⁷ встречен был с хлебом и солью; квартиру занял казака Михаила Толкачева. А на другой день ездил я поблиску Кремля смотреть: как бы можно было ево взять. Но как с колокольни тогда стреляли, то блиско ко оному подойти было неможно, то приказал я поставить три притина, дабы предостеречь строение от пожару, ибо Симанов многое строение тогда зжег. Потом написал к Симанову указ, чтоб он вышел ис Кремля и покорился мне. А как он ис Кремля не выходил, то я разсудил зделать подкоп. При оной работе был руской человек Матвей Ситников, но главное над тою работою надзирание я имел сам смотрение. Сия работа известная мне потому: когда был я в пруском походе, так при подкопах употребляем был в работу, и некоторое примечание тогда зделал. Оной подкоп, хотя и подрыт был, но на одну верхнюю батарею, и не угадали, ибо, хотя и взорвало но вреда в Кремле не учинили ⁴⁸. И на приступе потерял я тогда немалое число толпы своей людей.

Потом пришли ко мне яицкие казаки, все люди престарелые, в том числе Никита Каргин, Ерафеев, три брата Толкачевы и протчих множество, но всех не упомню, и говорили: "Не можно ли де, ваше величество, у нас женитца?" "На то я им [119] говорил: "Естьли я здесь женюсь, то Россия мне не поверит, что я царь". Но казаки говорили: "Когда де мы поверили, так, конешно, и вся Россия поверит, а за то больше, что мы - славныя яицкия казаки". Как же я по тому разсудил им зделать удовольствие, то и приказал искать невесты. А между тем и сам, быв одно время на девишнике, увидел одну девицу и велел ее записать имя. Однакож, призвав Михаила Толкачева, и велел ему невесту присматривать, которой много раз ездил и, наконец, объ'явил, что лутчей той не нашел, которую я и сам видел, а имянно, - дочь казака Петра Кузнецова - Устинья. Почему я послал Толкачева х Кузнецову с тем: спросить ево, естьли отдаст он волею дочь свою, так я женюсь, а когда не согласитца, так силою не возьму. Толкачев по приезде сказывал мне, что невесту видел, а отца ее не застал дома, только де очень хороша девка. А на другой день поехал сам еще смотреть и посвататца. Отца ее дома не застали ж, однакож он тотчас приехал. Устинья мне показалась, и стал я отцу ея говорить такими словами: "Войско де Яицкое налегло на меня, чтоб я женился, а я приехал к тебе посвататца. А окроме де твоей дочери, лутче я нигде не нашел. Отдашь ли за меня, или откажешь?" Почему Кузнецов отдать дочь свою за меня согласился. А на другой день была свадьба. Венчался в церкви Петра и Павла, и в песнях церковных во время венчания велел я жену мою именовать государынею императрицею Всероссийскою. По окончании венчальной церемонии Устинью посадили в сани, а я сел верхом, и со всеми моими ближними приехал в дом к Толкачеву, был обеденной стол, и несколько повеселились ⁴⁹.

Жил я в Яицком городке после свадьбы неделю, в кое время приказал я под ретранжамент рыть другой подкоп, под колокольню, ибо я другова способа не находил взять ево, как подкопами.

Между тем из Берды от Максима Шигаева получил я рапорт, коим он меня уведомлял, что против меня идет генерал-майор князь Голицын с армиею ⁵⁰. А я, получа известие, тотчас и отправился под Оренбург.

Приехав в Берду, нашол, что тут благополучно, и услышал, что князь Голицын еще от меня неблиско, а выступил лишь только ис Казани. Почему я послал ко всем своим командирам, к Арапову и к протчим, чтоб они, имев крайнее наблюдение за князем Голицыным, и старались ему в проходе к Оренбургу препятствовать, и что будет у них происходить, присылали б в Военную коллегию почасту рапорты. А как я полагал, что князь Голицын еще не скоро будет, то чрез неделю поехал опять в Яицкой городок, препоруча главную команду в Берде над всеми Максиму Шигаеву. Приехав туда, я послал Андрея Овчинникова в Гурьев городок для взятья там пороху ⁵¹. А в ожидании ево старались в окончание при[ве]сть начатой под колокольню подкоп и приумножить батареи.

Между тем получил я от Шигаева рапорт, в коем он меня уведомлял, что у них было сражение с оренбургскою выласкою, и что он оренбургских с поля збил и, прогнав их в город, отбил тринатцать пушак, три ящика пороху ⁵². Каковым известием я был очень доволен и писал к Шигаеву благодарность.

Потом приехал из Гурьева городка Овчинников и привес с собою сорок пуд пороху ⁵³. А в сие время и подкоп был окончен. И как положено было подкоп произвесть в действо на другой день в обед, то ночью, пришед ко мне, казак Григорей Антипов репортовал, что из городка в ту ночь ис казаков переметчик ушол и сказал в ретранжаменте о принятом нами намерении. А я того ж часа, уже неотлагая времяни, дабы не успели ис под колокольни выбрать порох (ибо чрез переметчиков из Кремля было мне известно, что под колокольнею лежала пороховая казна) приказал в подкоп положить пороху тритцать пуд и зажечь в самую полночь. Что и было в действо произведено: подкоп взорвало, колокольню повалило. Но на приступ тогда я не ходил, кроме как из поставленных батарей производил пальбу ⁵⁴.

В сие время пришел ко мне репорт от Арапова ⁵⁵, писал он ко мне, что князь Голицын идет на Сорочинскую крепость.

Я, получа сие известие, на другой же день собравшись, из городка взял с собою пять сот человек яицких казаков, пошел в Берду. Приехав туда, начевал одну ночь. А на другой день, взяв тысячу человек, в том числе яицких пять сот казаков, и десять пушак, пошел к князю Голицыну навстречу, в Сорочинскую крепость. Приехав, известился, что князь Голицын находится от меня уже блиско и что ево команда передовая остановилась в Пронкиной деревне. Я, забрав из своей команды доброконных и четыре пушки, пошел ночью под ту деревню. Подъехавши ко оной, зделали на бывшую тут команду удар. Сперва оную збили было с места и отбили у них две пушки. Однакож, напоследок, справились они и принудили нас бежать назад, и те взятые у них пушки обратно отняли ⁵⁶.

И так я, возвратясь с такою неудачею в Сорочинскую крепость, забрав остальную свою команду и пушки, выступил оттуда к Илецкому городку. Недоходя до онаго, я з дороги поворотил на Яик, а Авчинникова с командою послал далее. Приехав в Яицкой городок, увидел, что Яицкаго Кремля взять еще не могли да и овладеть им не было надежды, кроме как ожидали здачи от претерпеваемого во оном голода.

Вскоре получил я репорт от Авчинникова из Илецкого городка, что князь Голицын вступил уже в Сорочинскую крепость ⁵⁷. А я в тот же день и отправился в Берду. Отъехавши, из Илецкого городка приказал Овчинникову следовать со всею командою в Татищеву крепость, а сам продолжал путь к Берду. [120]

Приехавши в Берду, взял тысячу пять сот человек команды, пушак пятнатцать и приехал со оными в Татищеву крепость, где уже и Овчинников был. Распорядивши, в крепости зделали з двух сторон снежной вал, а по валу разставили пушки. Приготовившись совсем к отпору, стали ожидать князя Голицына. Всех пушак было тут у меня дватцать, а людей сколько, - точно сказать не могу, - только число немалое. Наконец, дождались мы князя Голицына. Приблизившися он к крепости, прислал сперва трех человек чугуевских казаков проведать: есть ли кто во оной, ибо мы не показывались ему, а нажидали ево к себе ближе, дабы лутче можно было действовать артилерии. Я выслал к тем казакам ис крепости бабу сказать им, что бутто в крепости никого нет, а хотя и были, да уехали. Казаки, поверя бабе, приехали в ворота, где мы хотели перехватать, а они, увидя нас, побежали назад. Одного из них мы догнали, сбили с лошади и взяли в крепость, другия же ускакали. Сего же стал я спрашивать: много ли с князем Голицын армии и пушек. Казак сказал, что армии пять тысяч и пушек семдесят.

Между тем князь Голицын приближился еще к крепости и начал производить стрельбу ис пушак. А как уже повидимому и мне надлежало свои батареи открыть, что и исполнили. И в такое князя Голицына привел замешательство, что естьли б выласка моя приготовленная, как прежде приказано было, и в таком случае ударить, то, уповаю, что б князь Голицын приведен был в великой беспорядок. Но толпа моей конницы оробела, и из ворот выбить оную никак не мог. То хотя и долгое время продолжалась пальба с обеих сторон, но князь Голицын стал нас побивать ⁵⁸. А я, видя неудачу, и что надежды нет отбитца, приказал Овчинникову: как можно стоять, сам поскакал в Берду. Вместе со мною уехали тогда Иван Почиталин, Василий Коновалов, Григорей Бородин и шурин Егор Кузнецов.

Прибежав в Берду ⁵⁹, призвал я тотчас Максима Шигаева, Андрея Витошнова, Ивана Творогова, Максима Горшкова и многих ближних своих старшин, объявил им свое несчастие, случившееся в Татищевой крепости, и требовал от них совета: куда нам теперь, против ли князь Голицына з достальною силою вооружитца, или в другое место следовать? Тогда все мне присоветовали, чтоб обойти князя Голицына мимо, итти чрез Сорочинскую крепость в Яицкой городок. А я, на их предложение согласившись, тотчас приказал собиратца в поход.

На другой день, пришед ко мне, старшины доносили на Григорья Бородина, что он их подговаривал меня отдать руками в Оренбург: "А чрез то де мы себе легче зделаем; а мы де на сие ево умышление несогласились и пришли к тебе донесть". Я тотчас послал было Бородина взять и привесть к себе, но Бородин уехал уже от нас в Оренбург и догнать ево не могли.

И так в тот же день, собравшись совсем, выступили из Берды ⁶⁰, оставя тут все свои припасы; правиант, деньги и пушки, взяв с собою только десять пушек. И пошли мы чрез степь на Сорочинскую крепость. Не дошед до оной верст за сорок, усмотрели впереди у себя князя Голицына команды лыжников. И опасаясь, чтоб не попасть опять на него, возвратились назад и пошли на Каргалу.

А пришед во оною ⁶¹, освободили содержащихся в погребах татар, которые служили у меня и взяты были тутошними татарами под караул, думая, что я от них уже совсем ушел, так хотели их представить в Оренбург. Сии освобожденнные, мстя за свою обиду, татар и старшин семь человек з дозволения моего перекололи и два дома их сожгли.

Ис Каргалы выступил я в Сакмару ⁶², оставя на заставе в Каргале с сотником Тимофеем Мясниковым человек с пять сот казаков. Пришед в Сакмару, стали по квартирам. Сакмарской атаман Донсков с командою ушол в Оренбург и догнать ево не могли, только захватили на дороге отца ево, котораго велел я повесить за то, что он прежде служил мне, а тут бегает и изменил.

В Сакмаре начевали две ночи и - не помню откуда - писал я х князю Голицыну указ, чтоб он очнулся: против ково воюет, напоминая ему отца и деда, предкам якобы моим службу. Оттуда ездил я с командою в Берду для проведения: не идет ли князь Голицын? Но о князе известия тут не получил, а захватил команду, которая выслана была из Оренбурга для забрани правианта и фуража, оставшего после меня, также денег и протчаго ⁶³. А как оне увидели, тотчас побежали, однакож несколько захватили.

Из Берды пошол я опять в Сакмару ⁶⁴, где было у меня толпы, например, около двух тысяч.

А на другой день известился я от сотника Мясникова, которой был в Каргале на пекете, что приближаетца к нему князь Голицын. И так я, взяв с собою людей и шесть пушек, против ево пошол и сшолся с ним у самой Каргалы. И было сражение. Однакож я, невытерпя, принужден был отступить. А конница Голицына все-таки на меня наступала, и я дошол до мельницы, остановился было. Однакож Голицына корпус тут зделал удар. И толпа моя, невытерпя, побежала. А как я, видя то, что устоять было неможно, поскакал наперед. Как же толпа увидела, что я не стою, то и оне за мною последовали. И так всех в догонку разбили ⁶⁵. А я бежал со ста человеками яицких казаков да башкирцов ста три в Башкирию на Иргизлинской завод ⁶⁶.

И тут стоял я адне сутки, взял несколько человек, пошел на Авзяно-Петровской завод. Тут был сутки же. Забрав человек двести, пошол на Белорецкой завод ⁶⁷. Тут жил я три недели. [121]

И взяв людей, - не помню, сколько, - пошел под Магнитную крепость, в которую написал указ, чтоб камендант здался. Однакож он не послушал. И так, хотя у меня и ни одной пушки не было, однакож зделал приступ. А как конницею взять было неможно, ибо тамо были пушки (тут ранили меня в правую руку пушечного картечею) и так я велел отступить. А отойдя от оной, расположился в стан и отдыхал одне сутки. Потом распределил толпу свою на пять частей и, со всех сторон Магнитную атаковав, взял ⁶⁸. А войдя во оною, получил тут четыре пушки, пороху и протчих разных припасов. Во оное время пришол ко мне атаман Андрей Овчинников ⁶⁹ с яицкими казаками, коих было у него около трех сот человек, да завоцких крестьян человек двести (Овчинников бежал ко мне от Яицкаго городка, когда разбил ево генерал Мансуров). На другой день комендант той крепости, которой бежал от меня и опять сам явился. Онаго я велел повесить: для чего не здался.

На другой день пошол я вверх по Яицкой линии. А как в первой крепости от Магнитной был генерал Деколонг, то его обошел кругом степью по здешней стороне, и вышед в крепость, коя сидит на длинном озере ⁷⁰. Во оной никто хотя и не сопротивлялся, однакож велел выжечь: в случае Деколонгова поспешения, чтоб была ему чрез то остановка. Из оной крепости какой-та прапорщик пошол ко мне в службу охотою.

Потом пришли еще в крепость, кою также приступом взял, а людей присоединил к себе, и строение выжег. Также и следующую по ней выжег же ⁷¹.

Потом пошол к Троицкой. Оную хотя и с великим супротивлением, однакож взял. Выгнав из оной всех людей с собою, разграбя притом все пожитки, вышел в стан ⁷².

А на другой день генерал Деколонг настиг меня. И было сражение, на котором я разбит. Спас несколько человек людей и одну пушку ⁷³. Бежал х Кунгуру, где живут исецкие казаки.

А на третей день нашел на меня полковник Михельсон, против котораго я велел своей толпе спешитца. И было сражение, на котором я у Михельсона сперва пушки все отбил, и ево корпус тем привел в замешательство. Однако он справился и всю свою артилерию воротил и меня разбил начисто, так что не осталось у меня ни одной пушки, а людей спаслось самое малое число ⁷⁴.

И так бежал я в Уралы. Жил тут неделю. И, набрав башкирцов тысяч десять и несколько завоцких крестьян, и пошел на Красноуфимскую крепость.

Во оной никакого супротивления не было ⁷⁵. А прошед ее, встретился с кунгурскою командою. И было тут сражение. Однакож, не зделав ничего, как та команда, так и я, важного, разошлись ⁷⁶. Оная команда пошла в Кунгур, а я пошол на пригород Осу, сам стал в закрытии, а башкир послал наперед - тревожить город.

Из Осы выслана была команда при пушках, и было сражение. И хотя я тогда не имел пушак, однакож у тех высланных три отбил ⁷⁷. А отойдя в стан, велел написать указ, чтоб здались без баталии. Но как ане ис пригорода не выходили, а выступили из города и стали с пушками подле стены города, то я шол было на них напролом. Тут оне не устояли и возвратились в город, оставя трехфунтовую пушку, которую я взял ⁷⁸. И пошли опять в стан. И приказал навить сена пятдесят возов (сено для того, чтоб защищать людей от пушечных выстрелов). И тот же день пошол на приступ. А как блиско подошли, то ис крепости закричали, что воевать не хотят, а здадутся, только дайте де до утра время. Что я и позволил. А на другой день выслали отставного солдата меня посмотреть: подлинно ли я государь, которой вышел меня и смотрел, и, несказав как я, так и он ничего, в город возвратился. А на другой день комендант со всею командою и со всеми обывателями ис крепости вышли, и здали. А я, вошед в Осу, все, что надобно было, побрал, и пошол опять в стан, а Осу выжег ⁷⁹.

А на другой день пошли в поход х Казане, ибо казаки усильно меня просили, чтоб итти в Москву, что я во удовольствие их и обещал.

Перешел Каму, дошло до меня, что взятой в Осе камендант писал в Кунгур какое-то письмо. А как я велел обыскать, и нашлось оное еще у него, в котором писано, что он кунгурскому командиру давал знать, "дабы, как можно, поспешали за мною, а я де заклепаю у Пугачова пушки, и так сего злодея истребим". За что как того коменданта, так и еще двух человек, ему способствовавших, повесить велел ⁸⁰.

И так пошол в путь х Казане, забирая людей ко умножению со всех мест.

А недошед Казани, встретилась мне команда, которую разбил, и людей всех взял к себе. А на другой день - еще в малом числе, кою также без затруднения разбил, а людей, пушки и все припасы забрал к себе ⁸¹.

А подойдя х Казане еще команда, как видно, была на заставе при одной пушке. Оную также разбил и пушку медную взял, а людей которых присовокупил, а протчие - разбежались ⁸².

Подошел х Казане, стал я в лагере, и написал х казанскому губернатору указ, чтоб без баталии здался, А как ничего ответствовано не было, то навить велел сорок возов сена, и зделал приступ. И хотя по многом супротивлении со многих сторон команды моей партиями Казань взял ⁸³. А вошед во оную, что надлежало - все побрал, и людей тут было побито немало. В остроге содержащихся колодников выпустил, где нашел и жену свою Софью, которую увидя, говорил: "Ба! Друга моего, Пугачева, жена, у котораго в бедности я жил, и он за меня пострадал", - говоря [122] притом: "Я де тебя, бедная, не покину". И так велел ее и з детьми взять с собою, и возил их в коляски по самое последнее разбитие, кое было под Чорным Яром.

Было у меня и еще женщин около десятка, однакож - не жены, а только одевали, и готовили для меня есть, и делали всякие прислуги.

Тут несколько человек засечено чиновных плетьми. А розыск сей чинили Овчинников и Давилин; Перфильев ⁸⁴ в то время был при пушках. Потом башкирцы Казань зажгли, и вышел из Казани в лагирь. А как тут не было фуража, то перешол я на другое место, где услышил, что идет Михельсон. И так против ево вооружился. А как люди мои были не в порядке, то, потеряв я шесть пушек и несколько разбежавшихся людей, принужден был отворотить в свой стан. И стоял тут двои сутки ⁸⁵.

Потом, собрав толпы своей людей в порядок, пошол на Михельсона, под самую Казань, на Арское поле. И было с ним сражение. Однакож Михельсон разбил и отбил всю у меня артиллерию и весь ограбленной в Казане и в других местах багаж ⁸⁶.

И так я бежал с того сражения до самой ночи. А ночью башкирцы - сколько ни было - все от меня ушли в Урал; остался только один старшина Кинджа.

А на другой день прибежал к Волге, которую перебрались вплавь ⁸⁷. В то время было у меня людей сот пять.

Перешед Волгу, выжег одно село за то, что не дали никакой подмоги, а разбежались, и пошол вниз по Волге на реку Суру.

А недошед оной, есть какой-та городок ⁸⁸, куда послан был от меня казак Чумаков для взятья лошадей, взял тут каких-та четырех человек офицеров и, без ведома моего, повесил. О которых того города обыватели, пришед ко мне, сказывали: "Они де не противились, так за что повесили наших господ?" На то я сказал: "Хотя де ему приказу и не дано было, но теперь не поворотишь, так и быть".

Пришед к Суре, остановился. На другой день пошли вверх по сей реке, и шли до самого Саратова. А по тракту в городах и слободах везде встречали меня с честию, а некоторых - по подозрению - казнили смертию.

А недойдя оной, прибежали ко мне несколько царицынских казаков. В Камышенке большаго супротивления не было. Комендант засел было в Кремль, однакож Авчинниковым был взят, и как он, так и протчия побиты ⁹².

Оттуда пошел в Антиповскую станицу. И с той станицы казаки охотою со мною пошли, также и каравайские, да еще - из каких, - не упомню.

А недошед Дубовки, встретилась со мною легкая команда с донскими казаками и калмыками. Оную я разбил. Легкой команды офицеры, о коих Авчинников репортовал, что были догнаты и поколоты. И тут взято десять пушек, а людей - сколько ни было - взял же к себе, и пошел в Дубовку где ночевал.

Оттуда пошел к Царицыну. Недошед до онаго, пришли ко мне в подданство три тысячи человек калмык ⁹³. Потом встретились со мною донския казаки и зделали сражение, на котором поколот был один донской полковник ⁹⁴.

Когда же пришол я к самому Царицыну, то те же донския казаки, хотя у самаго города были, но сражение со мною дать видно не смели. Потом началась из Царицына стрельба, да и от меня также ответствовано было. Но я, поворотя на правую сторону Царицына, на то самое место, где стояли донския казаки, всех оных к себе заворотил. Полковники ж тех казаков все ушли в город. Донцов было тогда шесть полков ⁹⁵. И так я Царицын прошол мимо ⁹⁶.

А на первом ночлеге донцы все человек по человеку ушли, которых я порядочно присматривать и не велел.

Отойдя от Царицына верст шестдесят, напал на меня сзади, не знаю, какой-то начальник с великим корпусом. И на утренней заре было сражение, на котором я был разбит, потерял почти всех людей, пушки, двух малолетных дочерей и весь ограбленной мною во многих местах багаж ⁹⁷.

Бежал я с яицкими казаками и с несколькими крестьянами, с женою и с большим сыном к Волге. И в торопости многия вплавь, а я с женою в лодке переехали на остров. А как с онаго еще надобно плыть, то Перфильев, не знаю, - для чего, остался и с ним несколько толпы моей людей ⁹⁸.

Переехав с острова Волгу на Луговую сторону и, отъехав несколько верст, начевали.

Отсюда послал я толпы своей полковника Пустобаева с одним казаком поискато потерянной им одежды, которой между тем хотел найти и Перфильева, но он, поехавши, ко мне обратно уже не бывал.

Я же с казаками, коих тут было сто шестдесят четыре человека, поехали в степь. Потом разсуждали: куда ехать? И по многим разговорам согласились ехать на Узени, а там, собрав людей побольше, вытти на Нижнюю Яицкую дистанцию, собрать там [123] казаков, взять Гурьев, пуститься на судах в море и плыть в какия ни есть орды, согласить оныя и вытти паки в Россию.

Когда ж на Узени приехали, то толпы моей чиновныя люди, согласи к тому других, меня арестовали ⁹⁹. А как сие было со мною зделано за речкою Узенями и учинено то немногими людьми, ибо большая часть толпы моей казаки оставались на другой стороне речки, то я хотел было к ним на лошади ускакать и их уговорить, чтобы они за меня вступились, и тех, кои меня заарестовали, самих перевязали. Однакож, когда я поскакал, то Иван Творогов с другими, нагнав меня, поймали, и везли на худой лошади сутки.

А как в одно время стали обедать, то я схватил было саблю и хотел тех первых начинщиков, кои меня арестовали, то-есть, Федулева и Чумакова рубить. Однакож я осилен, и зделан был за мною присмотр еще больше ¹⁰⁰.

И так везли к Яицкому городку.

Потом наехали на нашу толпу высланной из городка сотник, которой, поговоря с прежними моими сообщниками, сказал, наконец: "Для чего, естьли задумали весть меня в городок не связали?" А как те сообщники мои еще и в то время думали, что я государь, то вязать меня не хотели. Потом объявленной сотник посадил меня в колодку.

И так привезен в Яицкой городок в секретную комиссию, где во всем вышеписанном и спрашиван.

В заключение ж сего объявляю.

Когда я еще шел к Казане, то просили меня яицкия казаки, чтоб итти в Москву и далее, на что я был и согласен. Когда же был под Казанью разбит и перебрался в малом числе толпы чрез Волгу, то хотя великую толпу и собрал, но к Москве уже итти не разсудил, а пробирался на Низ, куда бы разсудилось. Недошед до Саратова, уговаривали меня казаки, чтоб со всею толпою, коя была в великом числе, итти в Яицкий городок, там перезимовать и опять вытти в Русь для докончания моего намерения. Дворян и офицеров, коих убивал большею частию по представлению яицких казаков, а сам я столько жесток отнюдь не был, а не попущал тем, кои отягощали своих крестьян, или командиры - подчиненных; также и тех без справок казнил, естьли кто из крестьян на помещиков в налогах доносил. Солдат для того в толпе своей не имел, что они для меня в службе негодятся. А когда в пехоте была надобность, то я приказывал спешиваться казакам, кои все то делали, что и солдаты.

Дальнего намерения, чтобы завладеть всем Российским царством, не имел, ибо, разсуждая о себе, не думал к правлению быть, по неумению грамоте, способен. А шол на то: естьли удастся чем поживиться, или убиту быть на войне - вить все я заслужил смерть, так лутше умереть на войне.

Допрашивал в Яицком городке в отделенной секретной комиссии Савва Маврин.