ИГНАТИЙ ЛОЙОЛА

АВТОБИОГРАФИЯ

ГЛАВА VII

64-66. <Паломник> приходит в Саламанку, и немного спустя его допрашивают отцы доминиканцы. — 67-70. Его заключают в тюрьму до тех пор, пока, признав невиновным, не отпускают на свободу. Однако ему ставят некоторые условия относительно его труда во благо душ. — 71-72. Он решает отправиться в Париж.

64. Когда он пришёл в Саламанку и молился в одной церкви, его узнала некая набожная женщина, с которой были знакомы его товарищи, поскольку они вчетвером уже несколько дней находились там. Она спросила, как его зовут, а потом отвела его туда, где остановились его товарищи.

Когда в Алькале вынесли решение о том, чтобы они одевались, как студенты, паломник сказал: “Вы велели нам перекрасить одежду — мы так и сделали; но вот этого мы сделать не можем, поскольку нам не на что её купить”. Тогда сам викарий обеспечил их платьем и четырёхугольными шапочками (bonetes), а также всем остальным, <что носят> студенты. Одевшись так, они вышли из Алькалы.

В Саламанке он исповедовался одному монаху <из Ордена> святого Доминика в <церкви> святого Стефана. И вот, через десять или двенадцать дней после его прихода <в Саламанку>, духовник сказал ему: “Отцы из обители хотели бы с Вами поговорить”. Он сказал: “Во имя Божие”. “Тогда”, сказал духовник, “было бы хорошо, чтобы Вы пришли сюда в воскресенье пообедать. Но предупреждаю Вас об одном: они захотят узнать у Вас о многом”.

И вот в воскресенье он пришёл вместе с Калисто, и после обеда суприор, в отсутствие приора ¹, вместе с духовником и, кажется, ещё с одним монахом пошли с ними в одну часовню, и суприор весьма приветливо стал говорить о том, какие добрые известия [99] дошли до них об их жизни и обычаях, что они ходят, проповедуя, как апостолы, и что <доминиканцы> были бы рады узнать об всём этом подробнее. А затем он стал спрашивать, чему учился паломник. Тот отвечал: “Из всех нас самый учёный — я”, — и дал ему ясный отчёт о том, сколь немногому он учился, и насколько поверхностно.

65. “Ну, дальше: что же вы проповедуете?” — “Мы”, говорит паломник, “не проповедуем; мы всего лишь по-дружески беседуем кое с кем о вещах Божественных: например, после обеда с некоторыми людьми, которые нас позовут”. — “Но”, говорит монах, “о каких же вещах Божественных вы беседуете? Ведь как раз это мы и хотим узнать”. — “Мы беседуем”, говорит паломник, “то об одной добродетели, то о другой, и хвалим её; то об одном пороке, то о другом, и порицаем его”. — “Вы не учёны”, говорит монах, “а беседуете о добродетелях и о пороках! А ведь беседовать об этом можно лишь двумя способами: или от учёности, или от Святого Духа. (Значит, от Святого Духа? — Вот что мы хотим узнать.) Не от учёности; значит, от Святого Духа?” — Тут паломник несколько насторожился, поскольку ему не слишком-то пришлась по душе такая манера рассуждать. Помолчав немного, он сказал, что не нужно больше говорить об этих предметах.

Но монах настаивал: “Ведь нынче столько заблуждений, от Эразма и стольких других, обманувших целый мир — а Вы не хотите объяснить, о чём говорите?” ²

66. Паломник сказал: “Отец, я не скажу больше того, что уже сказал, если не окажусь перед своими настоятелями, которые могут обязать меня к этому”. До этого <доминиканец> спросил, почему Калисто пришёл в такой одежде (а на нём был короткий саян ^а, на голове — большое сомбреро, в руке — посох, а на ногах — [100] ботинки почти до середины икр). И, поскольку он был очень крупным, выглядело это ещё нелепее. Паломник рассказал ему о том, как в Алькале их задержали и велели им одеваться как студенты, а этот его товарищ из-за сильной жары отдал свою лобу ³ одному бедному клирику. Тут монах как-то сквозь зубы <процедил>, выказывая своё недовольство: “Charitas incipit a se ipso” ⁴.

Далее, возвращаясь к этой истории: суприор, не сумев вытянуть из паломника ни слова, кроме сказанного, говорит: “Тогда оставайтесь здесь, а мы уж добьёмся того, что вы заговорите”. И тут все монахи уходят в некоторой спешке. Паломник первым спросил: хотят ли <монахи>, чтобы они оставались в этой часовне — или же <монахам> хотелось бы, чтобы они оставались в каком-то другом месте. Суприор отвечал, чтобы они оставались в часовне. Затем монахи заперли все двери и, видимо, переговорили с судьями.

Двое <товарищей> провели в монастыре три дня (за всё это время никто из блюстителей правосудия ничего им не сказал) и обедали с монахами в рефектории. Почти всегда их комната была полна монахов, приходивших посмотреть на них. Паломник всё время говорил о том же самом, что и всегда, и среди монахов произошло что-то вроде раскола: многие не скрывали того, что он произвёл на них сильное впечатление.

67. По прошествии этих трёх дней пришёл нотариус и отвёл их в тюрьму. Но поместили их не внизу, с преступниками, а в помещении наверху, где была страшная грязь, поскольку дом этот был старым и нежилым. Их обоих посадили на одну и ту же цепь, приковав каждого за ногу. Цепь крепилась к столбу, стоявшему посреди дома, а длиной она была в десять или тринадцать пядей. Поэтому всякий раз, когда один хотел что-нибудь сделать, нужно было, чтобы к нему присоединился другой. Всю эту ночь они бодрствовали. На другой день, когда в городе узнали об их аресте, им в тюрьму передали то, на чём можно было спать, а также всё [101] необходимое — в изобилии. Всё время приходило множество народу, чтобы навестить их, и паломник продолжал упражняться в беседах о Боге, и т. д.

Бакалавр Фриас ⁵ пришёл допросить каждого из них по отдельности, и паломник отдал ему все свои бумаги, на которых были Упражнения, чтобы их рассмотрели. Когда их спросили, есть ли у них товарищи, они ответили “да” и <указали>, где они находятся. Тут же по распоряжению бакалавра туда пошли <люди> и привели в тюрьму Касереса и Артеагу, но оставили <в покое> Хуанико, ставшего впоследствии монахом ⁶. Однако поместили их не наверху, вместе с двоими <их товарищами>, а внизу, где были обычные заключённые.

И на сей раз <паломник> не захотел взять ни адвоката, ни поверенного.

68. Через несколько дней его вызвали к четверым судьям: трое были докторами — Санктисидоро, Паравиньяс и Фриас ⁷, — а четвёртый — бакалавр Фриас. Все они уже видели Упражнения. Тут они стали задавать ему множество вопросов: не только об Упражнениях, но и по теологии — verbi gratia ^б, о Троице и о Таинстве, как он понимает эти пункты. Сначала он произнёс что-то вроде предисловия, но, когда судьи приказали, он говорил так, что придраться им было не к чему.

Бакалавр Фриас, который в этих вопросах оказался дотошнее всех остальных, спросил его также об одном казусе из канонического права. На всё это <паломник> должен был отвечать, а он всегда прежде всего говорил, что не знает, что говорят об этих предметах доктора. Затем ему велели, чтобы он разъяснил первую заповедь так, как он её обычно разъясняет. Он начал разъяснения и [102] так задержался <на этом>, столько сказал о первой заповеди, что у них уже не было охоты расспрашивать его дальше. Перед этим, когда говорили об Упражнениях, они очень настойчиво выспрашивали об одном-единственном пункте, который стоит там в самом начале: когда мысль является простительным грехом, а когда — смертным ⁸. А дело было в том, что он, будучи необразован, брался определять это. Он отвечал: “Верно это или нет —там видно будет (alia lo determinara); если же не верно — осудите это”. В конце концов они, так ничего и не осудив, удалились.

69. В числе многих людей, приходивших поговорить с ним в тюрьме, пришёл однажды дон Франсиско де Мендоса, который теперь, говорят, кардинал в Бургосе ⁹, а с ним пришёл и бакалавр Фриас. Он по-дружески спросил <паломника>, как тот чувствует себя в тюрьме и удручает ли его то, что он находится в заключении, и тот ответил: “Я отвечу то, что ответил сегодня одной сеньоре, которая говорила слова сочувствия, видя меня в заключении. Я сказал ей: "Тем самым Вы показываете, что не хотите попасть за решётку ради любви к Богу. Неужели тюрьма кажется Вам такой уж бедой? А я говорю Вам, что не сыщутся в Саламанке такие кандалы и такие цепи, которых я не желал бы ради любви к Богу"”.

В это время случилось так, что все заключённые бежали из этой тюрьмы, а двое товарищей <паломника>, бывшие с ними, не убежали. Когда утром их обнаружили при открытых дверях, их одних, и больше никого — это дало всем хороший урок и вызвало много разговоров в городе, так что им тут же отвели под тюрьму целый особняк, стоявший поблизости.

70. Через двадцать два дня, проведённых ими в заключении, им зачитали судебное решение ¹⁰, которое было таким: не обнаружено никакой ошибки ни в их жизни, ни в их учении; они могут [104] делать то же, что делали раньше, преподавать учение и беседовать о Божественном, но с тем условием, чтобы никогда не определять: вот это смертный грех, а это простительный — пока не пройдут четыре года, за которые они лучше выучатся.

Когда зачитали это решение, судьи выказали самое дружеское расположение, словно хотели, чтобы ото решение> было одобрено. Паломник сказал, что он сделает всё, что предписывает это решение, но не одобрит его, поскольку, не осудив его ровно ни в чём, ему заткнули рот, лишив его возможности помогать ближним тем, чем может. И, как ни настаивал доктор Фриас, выказавший живое участие, паломник сказал лишь одно: поскольку он находится под юрисдикцией Саламанки, он сделает то, что ему велят.

Затем их освободили из тюрьмы, и он, препоручив себя Богу, стал думать о том, что ему делать. Он видел немалые трудности в том, чтобы оставаться в Саламанке, поскольку этим запретом выносить определение о смертном и простительном грехе перед ним, казалось, закрыли ворота, <благодаря которым он мог> приносить пользу душам.

71. Поэтому он решил пойти учиться в Париж. Когда в Барселоне паломник советовался о том, учиться ли ему, и сколько учиться, его занимало лишь одно: что делать по завершении учёбы — вступить в какой-нибудь монашеский орден или пойти по свету просто так. И, когда ему на ум приходили мысли вступить в орден, тут же им овладевало желание вступить в какой-нибудь испорченный и мало реформированный, поскольку вступить в орден ему нужно было для того, чтобы побольше в нём претерпеть ¹¹; при этом он думал, что Бог, пожалуй, им поможет. [105]

И Бог внушал ему великую уверенность в том, что он достойно вынесет все оскорбления и обиды, которые ему причинят.

Далее, во время тюремного заключения в Саламанке у него не истощались те же самые желания приносить пользу душам, а для этого выучиться первым и присоединить к себе тех, у кого было то же намерение, сохранив и тех, кто был с ним прежде. Решив пойти в Париж, он договорился с ними, чтобы они дожидались его там (т. е. в Саламанке), а он пойдёт и посмотрит, удастся ли ему изыскать возможность сделать так, чтобы и они тоже могли учиться.

72. Многие высокопоставленные особы крайне настойчиво уговаривали его не уходить, но так и не смогли добиться своего. Итак, через пятнадцать-двадцать дней после выхода из тюрьмы он отправился в путь один, везя с собой несколько книг на ослике ¹². Когда он прибыл в Барселону, все, кто знал его, стали отговаривать его от путешествия во Францию из-за шедших тогда ожесточённых войн. Ему рассказывали о весьма необыкновенных фактах: говорили даже, что испанцев насаживают на вертел. Но он так и не испытал никакого страха.

Комментарии

1 Приор — настоятель доминиканского монастыря или обители, суприор — его заместитель. В 1527 г. приором монастыря св. Стефана был брат Диего де Сан-Педро, а суприором — брат Николас де Санто-Томас.

2 В эти самые дни (а происходило это во второй половине июля), т. е. с 27 июня по 13 августа 1527 г., состоялась знаменитая теологическая конференция в Вальядолиде, созванная Генеральным инквизитором доном Алонсо Манрике, архиепископом Севильским, чтобы обсудить 21 положение, извлечённое из трудов Эразма. В этих обстоятельствах доминиканцы и францисканцы были злейшими врагами Эразма.

а Исп. sayo: одежда, напоминающая куртку. — А. К.

3 Лоба (loba): мантия или длиннополая сутана из чёрной ткани, которую носили преимущественно студенты Коллегий и клирики.

4 “Человеколюбие начинается с себя самого” (лат.). В оригинале по-латински, но с ошибкой: Charitas incipit a seipsa [sic!]. — А.К.

5 Св. Игнатий ничего не говорит о том, какую должность занимал этот бакалавр и другие три доктора, которые его судили (см. § 68).

6 О. Надаль в своей Апологии Общества сообщает, что Жан Рейнальд стал францисканцем (FN, II, р. 75).

7 Фернандо Родригес-де-Сан-Исидоро, Алонсо Гомес де Парадинас (лиценциат права и генеральный викарий Саламанки тем летом и осенью 1527 г.), Франсиско де Фриас и бакалавр Санчо де Фриас. См.: Эрнандес, pp. 3-51.

б К примеру (лат.). — А.К.

8 Об этом речь идёт в Упражнениях, в разделе об испытании совести (см. Упражнения, 1991, §§ 33-37, cc. 26-27).

9 Франсиско де Мендоса-и-Бобадилья, управлял Бургосским диоцезом с 1550 по 1566 г. Получил кардинальскую шапочку, будучи епископом Кории, в 1545 г.

10 Хотя этот документ тщательно разыскивали, его подлинный текст так и не был обнаружен.

11 Говоря о сомнениях, одолевавших св. Игнатия при мысли о вступлении в какой-нибудь монашеский орден, уместно вспомнить любопытные и малоизвестные слова о. Лаинеса из его бесед о книге Экзамен Общества (FN, II, pp. 137-138): “Ма, vedendo poi che egli era chiamato all'aiuto degli altri, diceva che piu presto havrebbe poi voluto essere conventuale che osservante, per potere piu aiutare gli altri” (“Но затем, видя, что он был призван помогать другим, он говорил, что скорее хотел бы стать конвентуалом, нежели обсервантом, дабы иметь возможность помогать другим”. — итал.).

12 Пребывание св. Игнатия в Саламанке продлилось два месяца, с середины июля до середины сентября 1527 г. См. FN, I, р. 31* и р. 462, прим. 13.