Библиотека сайта  XIII век

ПАВЕЛ ЮСТИН

ПОСОЛЬСТВО В МОСКОВИЮ 1569-1572

MATKA MOSKOVAAN 1569-1572

Приложение 2

Русская реляция, составленная Матиасом Шубертом в форме песни «Пошли нам, Господи, милость свою»

О, Господи, на троне твоем
яви свою милость,
пусть Христос хранит
нашего высокородного князя
господина Юхана, сына Густава.
По ту сторону Балтийского моря
замыслил русский великий князь
ослабить шведскую корону.

Твоим провидением и мудростью
стал шведским королем
один из благороднейших мужей.
Воспитанный по-королевски,
жить в мире и согласии он желает
и расположен он сердцем к тебе, Господь.

Приняв корону, благие помыслы
имел он в сердце.
Желая сохранить и укрепить
любимую отчизну, [189]
он по обычаям древним
с мирным намерением
послал послов в страну руссов.

Я назову посланцев тех:
епископа магистра Павла,
Тен Олсона не можешь ты не знать,
мое имя также знакомо тебе.
Отправились мы к русским все и перешли
границу, где богато одетые [русские]
дружески нас встретили и сопроводили.

По русскому обычаю
нас встретил Новгород
с учтивостью и блеском.
Но в тот же день доставлены
мы были на постоялый двор,
где неучтиво обыскали нас,
желая поживиться, от чего
забились наши сердца и страх нас обуял.

Наместник потребовал,
чтобы мы ему по старому обычаю
и по воле великого князя
цель нашей миссии открыли.
Но мы заявили протест,
поскольку по приказу короля
мы должны цель нашей миссии
открыть лишь великому князю.

Тогда под стражу взяли нас,
и были мы в опале недель семнадцать,
когда бранили нас и окружили
деревьями высокими, как мачты,
которые стояли день и ночь.
Михайлович твердил одно: [191]
Что мы ни говорим, то все вранье,
и поделом нам наше наказание.

Затем нас известили,
что пришел один боярин,
он выслушает нас,
в то время как не склонен
великий князь принять нас в этот год.
О деле же своем
сказать должны мы двум боярам.
И мы осмелились,
и в день св. Кнута
пошли в наместничий дворец.

Князь Петр любезно пригласил нас
в гости во дворец вместе с предателем
Ефимием, всеми слугами и лошадьми.
Князь же великий был нам
недоступен, но власть его во всем ее
великолепии познали мы поутру,
и беспокойство охватило нас.

Советники его все были здесь
и много воинов.
Такой обычай был нам раньше незнаком.
Мы передать послание хотели,
как нам предписано было.
Но им оно не нужно было,
и приговор нам был — мученьям подвергнуть.

Князь Петр затопал ногами:
«Откуда вы пришли, собачьи дети,
где почести от брата моего,
подите прочь с глаз моих, грубияны».
И биты были наши головы,
и с лестницы спустили нас.
Досталось нам тогда сполна. [193]

Втолкнули нас всех в один зал,
одежды сняли, цепи, кольца.
Связали руки и за спиной так,
что шевелиться мы не могли.
И так отправились мы в гости
к великому князю во дворец.

Затем нас прогнали из замка
как предателей и воров.
И шли мы пешком,
погоняемые русскими плетьми и палками.
Глядя на это, многие не могли удержаться от слез.
Такого не слыхивали даже от турок.

Для них удовольствие было
гнать нас полмили к тюрьме
и огромной несчастной толпе,
и скрыться было невозможно.
И бороду выдергали мне,
любой подтвердит этот срам.

Нас всех раздели догола,
толкали нас от одного к другому,
и били и загнали в помещенье,
где просидели мы четыре дня
без пищи и воды под строгою охраной.

Потом доставили ларец наш.
Все перерыто было в нем:
и золото, и серебро из него были взяты.
И, возвращая нам разграбленный ларец,
Григорий Григорьевич сказал:
поделом вам, непозволительным
вашим поведеньем разгневали
Михайловича вы сильно. [195]

Григорий сообщил нам,
что сам Великий князь прибыл сюда.
Не будет он нас больше мучить,
что совершенно ясно.
Великий князь велел нам
собираться в путь и отправляться
в Москву в сопровождении Григория.

Опасен путь наш был в Москву.
Кругом лежало много замерзших трупов,
и это зрелище было ужасным.
Великий князь был беспощаден
к мужчинам и женщинам — ко всем,
кто попадался ему на глаза.
О Господи, лишь ты воздашь за все.

Недели три мы шли под стражей,
кто отморозил ноги,
а иных болезнь скрутила от грязной той воды,
что пили мы в пути.
В нее бросали мертвецов,
и запах был невыносимый.
О Господи, ты все мог это видеть.

На всем пути с нас
не спускала стража глаз.
И стражники, которых было много,
огнем нас освещали по ночам.
И голод мучил нас, а хлеб из отрубей,
который нам давали,
одним собакам пищей мог бы быть.

Придя в Москву, расположились мы
невдалеке от Польского двора.
Но радость испытать нам не пришлось.
Нас всех переписав, велели ждать. [197]
И все мы оказались в заброшенном саду,
и начались страданья наши вновь.

Наутро увели от нас
Бартельссона и Энгельбрехта,
а с ними их воинов и слуг.
И их конвой не меньше сотни был,
и дрогнули наши сердца.
О Господи, избавь нас
от участи такой.

Хлеб нам давали ежедневно
на каждого по одному куску.
Но весил тот кусок не больше лота (1 лот = 13,281 г — Примеч. пер.).
И мясо приносили нам
нанизанным на палку.
У нас такое мясо
клевал бы только ворон.
Ни одна собака не стала бы его глодать,
таким зловонным оно было.

Еще давали нам напиток,
по-русски — квас,
полбочки каждый день.
Мы предпочли б ему простую воду,
она вкусней гораздо.
Но, Господи, твоим благословленьем
тогда и квас был вкусен нам.
Он был для нас, что иудеям манна.
Ты нас питал, хвала тебе
от всего сердца.

Ты нас не покидал все это время,
благословенно имя будь твое.
Когда мы голодали дней по пять,
по десять дней, [199]
ты нас одаривал, Господь,
как пророка Даниила.
Руками стражников ты пищу нам давал.
Великий князь не допустил бы это,
когда б не твоя воля.

Постились не однажды мы
по три недели и четыре дня,
и был скандал для тех,
кто тянул руки к хлебу,
но ты давал нам пищу
в суровое для нас время,
являя нам свою доброту,
за что мы прославим тебя
ныне, присно и во веки веков.

Трижды учинили нам допрос,
подвергая злым насмешкам.
Требовали открыть, с чем прислал нас король.
Говорили,что к его инструкциям
нет доверия, и отправили нас в Муром.

Мы должны были ехать по реке,
которая называлась Окой.
Длиной в сто миль был наш путь
в страну, которая называлась Татарией.
И голод мы вновь испытали.
Пищу у нас силой отобрал пристав,
а крестьяне метали в нас копья и дротики,
и все это продолжалось довольно долго.

Год и восемь недель были мы в полоне
в Муроме, в то время, когда
несметные полчища татар опустошили Россию
и сожгли ее лучший город Москву [201] (Весной 1571 г. крымский хан Девлет-Гирей совершил опустошительный набег на русские земли. Разгромив высланного навстречу ему Я.Ф.Волынского, 23 мая он появился под стенами Москвы и поджег посады, с них огонь перекинулся на город. По сообщению летописца, «Москва згорела вся: город и в городе государев двор и все дворы и посады все... и люден погорело многое множество». (Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964.С.452-45; ПСРЛ. Т. ХIII.С.301). Примеч. сост.).
Если бы Великий князь смог бежать
и переправиться через Оку,
то они бы убили его.

Мы снова познали божью милость,
которая привела нас в Муром,
иначе бы погибли мы в огне или в полон попали,
а то и были бы убиты.
Как бы сурова ни была наша доля,
как бы болезни ни мучали нас,
ты сохранил нам жизнь и отвел опасности от нас.

Исполнив над нами свою волю,
великий князь не унимался
и приказал привести нас ночью из Мурома
и отправить в Клин.
Не ведая, что происходит,
мы вновь оказались в пути.
И холод был таким жестоким,
что мы едва могли двигаться.

В Клину мы должны были
пасть на колени в снег
перед Великим князем головою в снег.
Польские послы были свидетелями
унижений нас, шведских послов,
перед безбожниками. [203]

После того, как мы испытали
такие унижения и насмешки,
Тене Олсон был отправлен
в Швецию с посланием.
Но больше всего мучений
нам выпало в Новгороде.
Там мы трижды преклонили колена,
за что русские хвалили нас,
а потом воздали нам почести.

Первый раз — перед боярами,
второй раз — перед господами —
старым и молодым (Иван IV был в то время в Новгороде вместе с сыном Иваном Ивановичем.-Примеч. сост.).
Так мы вымаливали милость,
чтобы нас отпустили домой,
а не лишили жизни по приказу
их тирана.

Мир он обещал на время
и отправил нас к границе
с конями и повозками,
обещая не идти на нас войной.
Но не сдержал он своего слова.
В войне все помыслы его,
бесчестного злодея.

Здесь кончить я хочу
печальное свое повествование.
Не гневайся, о Боже, на меня.
Нужда подвигла меня
искать твоей милости.
Это пел тебе Матс Шуберт,
у которого выступали
слезы от страданий,
выпавших на его долю.