ДАНИИЛ ПРИНЦ ИЗ БУХОВА

НАЧАЛО И ВОЗВЫШЕНИЕ МОСКОВИИ

О приеме и содержании послов.

Хотя об этом пространно писал уже Барон Герберштейн, который отправлял посольство у отца ныне царствующего Государя, однако, так как с того времени произошла большая перемена во многом, то я и решился вкратце представить как нас приняли и содержали.

Были важные причины, ради которых Августейший Император Максимилиан решил отправить посольство к Великому Князю Московскому, причины, которые все имели в виду благо всего Христианского Государства.

Тогда кончалось перемирие, которое Московский Князь заключил на несколько лет с Литовцами. Итак, когда они боялись за себя, чтобы он, по причине ухода Французского Принца, не вздумал против них чего-либо враждебного, особенно во время второго междуцарствия по смерти Польского Короля, Сигизмунда Августа, и так как они не знали, как высоко Московский Князь ценил Священнейшего Императора, то и просили вскоре за тем чрез своих послов, чтобы он был хорошо расположен ко всему Христианскому Государству, и чтобы обратил внимание и на их Государство, находящееся в крайней опасности, и исходатайствовал для них более продолжительное перемирие. В то время Московский Князь пошел войною также на Ливонию, и так как жители ее не имели никакого другого убежища, то они во многих посланиях со слезами молили о помощи у Римского Императора. Теперь не место говорить о том, как возблагодарили Августейшего Максимилиана некоторые народы, нравы которых некогда накажут сами себя. Итак, вследствие изложенных причин, была возложена на нас обязанность посольства. Совершивши длинный путь, в Ноябре месяце 1575 года от Р. Хр., мы прибыли в Вильну, столицу Литвы. Распорядившись как следует о своем пути, мы имели совещание с начальником этого места, Валерианом (Velerianes), уже престарелого возраста, с некоторыми главными вельможами (primiriis proceribus), и получивши от них грамоту для свободного проезда, в немного дней достигли мы, с Приставом Лаврентием Горским [48] (Laurentio Gorscia) Орши (Orsam), отстоящей от Вильны на семьдесят Немецких миль.

Так как, по причине узкой дороги, мы не могли пользоваться своими колясками, то были принуждены прибегнуть к помощи Татар, которые имеют повозки меньше наших и этим извозничеством преимущественно занимаются. Очень многие из них возделывают поля в Виленском округе и состоять в подданстве Польского Короля. Орша, сделавшаяся знаменитою после победы Поляков под предводительством Князя Константина Острожского (Ostrovio), расположена у знаменитой реки Борисфена, ныне называемой Днепром (Dniepr).

Вытекая из болот в самой Московии, он, на длинном течении своем, омывает Дорогобуж (Drogobusium), Смоленск, (Smolenscium), Opшy, Киев (Kyoviam) и под конец сильно возросши от впадения в него многих рек, вливается в Понт Эвксинский. Прежде чем мы пришли в Оршу, Вице-Каштелян (Vice-Capitaneus), по приказанию своего начальника, с которым мы переговорили об этом еще в Вильне, известил о нашем посольстве Воеводу (Palatinum) Смоленского.

Пoтому что Московия так заключена, что никому, без открытого листа или предуведомления о своем прибытии соседних начальников, нельзя входить в нее, если он не хочет подвергнуться величайшей опасности. Потом из того же города мы послали также свои грамоты к Смоленскому Воеводе, прося, чтобы нам, по обычаю, выслали на встречу проводников на дорогу, которых они называют Приставами (Pristavos), т. е. как бы приставниками, продовольствия и лошадей. И так, когда он известил Оршинского Вице-Каштеляна (Vice-Capitaneo), что он все устроил, мы ко дню, им назначенному, прибыли к границами, которые тогда состояли в некотором вале у маленькой речки, по имени Юрат (Juratam), и там, расположивши свои коляски в форме луны, имеющей, вид серпа, ожидали того, который должен был вести нас; и вот в это место он послал на встречу нам одного Боярина, Дмитрия Зубатова (Demetrium Subatovium), мужа доброго, с тридцатью конями, чтобы он, вместе с нами, шел в Смоленск. И потому наученные, мы угощали здесь его и его спутников мальвазией (vinum Malvaticum), и тем, что Москвитяне называют горячим вином (a dustum), до которой они страстные охотники. Также мы старались заслужить благоволение Захара (Zaccharum) и всех, которые были на виду. И он [49] доставил нам и лошадей и продовольствие. Так как продовольствие вначале было очень дурно и по причине поста, который тогда совершался, состояло из соленой рыбы, то потом, когда мы заметили ему о том, он держал нас лучше, извиняясь тем, что необходимые припасы не могли скоро привозиться, так как эти местности были обращены в пустыню войнами предыдущих времен, но чем далее мы будем подаваться, тем нам со дня на день будет отпускаться лучшее, и что его Великий Князь отдал строжайшие приказания на счета этого.

Когда мы прибыли к городу Смоленску, отстоящему от Орши на 26 миль, был к нам выслан на встречу какой-то Князь Дмитрий Елецкий (Demetrius Jedlecius), одетый в шелковую одежду, тканую золотыми нитками, с довольно большою дружиною, чтобы проводить нас к Великому Князю.

Они обыкновенно спорят и тягаются с Послами других Королей и Государей по большой части о каких-нибудь церемониях и первенстве мест, но этого с нами не случилось, потому что мы прилежно рассудили о том, что, казалось, имеет какое-либо значение, чтобы чего-нибудь не случилось противного достоинству нашего Императора; в других же пустяках мы победили их тонким обхождением и уступчивостью.

Смоленск, чрез который протекает Борисфен, расположен между некоторыми холмами, в нем все здания построены из дерева и без всякого определенного порядка; однако в городе виднеется много храмов, довольно красиво построенных из жженого кирпича. Самая крепость расположена на очень возвышенном месте; кроме стены, которою она окружена, каменного храма и каких-то деревянных заключений, она ничего другого не имеет.

Мы были встречены у этого города с великою торжественностью среди стрельцов и, в сопровождении большой толпы народа, были проведены чрез город и переночевали в маленькой деревушке.

Спустя несколько дней мы прибыли в Дорогобуж (Dorogobusium), отстоящий на восемнадцать миль от Смоленска, и там, к величайшей досаде, были задержаны 6 недель. Туда Великий Князь прислал своих главных вельмож, которых имеет при Думе, чтобы они с нами кое-что переговорили о нашем посольстве. [50]

Об их прибытии и о том, что они хотят говорить с нами на следующей день, нам было объявлено нашим Приставом; кроме того он донес еще следующее:

Так как мы оба пришли от великого Императора, то из уважения к тому и другому, ими назначен для переговоров дом в средине города: они придут туда и просят, чтобы то же самое сделали и мы.

Итак на следующий день нас ввели в него, и сначала учтиво приняли нас прекрасно одетые Бояре, прежде чем мы взошли на ступени; потом, после того как вошли, другие два, и в третьей комнате сами Послы, и мы окончили все, что было необходимо. Затем они осведомились у нас, какие мы намерены поднести дары, как от имени Императора нашего, так и от себя.

Когда они все, что узнали, донесли своему повелителю, то он письмом, написанными, по Немецки, утешал нас не предаваться скуке по причине этой отсрочки; ибо ему до сих пор многие и важнейшие дела мешают до того, что он не мог заняться нашим посольством. Это письмо, список которого мы предлагаем тут, считалось чрезвычайным изъявлением отменной милости:

“Дражайшего брата нашего, Максимилиана II, избранного Римского Императора, Послам Иоанну Кобенцелю и Даниилу Принцу.

Чтим Бога во С. Троице, и благословенную Матерь Божию. Мы, могущественнейший Государь и Великий Князь, Иван Васильевич, Повелитель всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский и Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Cмоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский, Новгорода Нижнего, Черниговский, Рязанский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всей земли Сибирской и Северной, наследственный Государь Ливонии и других стран. Дражайшего брата нашего, Максимилиана П, Божиею милостию избранного Императора Римского, всегда Августа, Короля Угорского, Чешского, Далматского, Хорватского, Славонского и других стран, Эрцгерцога Австрийского, Герцога Бургундского, Штирского, Хорутанского и Виртембергского, Графа Тирольского и проч., Послам Иоанну Кобенцелю и Даниилу Принцу. Мы послали к Вам знатных и приближенных Советников наших, Никиту Романовича (Mykitam Romanovicium), Наместника Тверского (Otverensem), и Князя Bacилия Сицкого [51] (Schiczki), Воеводу Можайского (in Mosaisko), и Дьяка (Cancellarium) Андрея Щелкалова (Sczelkulovium), чтобы они узнали от Вас, с каким поручением Вы присланы к нам от Дражайшего брата нашего, Максимилиана, Римского Императора, и, кроме того, какая цель Вашего посольства. Мы узнали, что Вы отвечали на это требование тем же самым нашим Советникам, что Вы посланы от брата нашего, Максимилиана, Римского Императора, для некоторых важнейших дел, именно, чтобы скрепить ту братскую дружбу, которая до сих пор существуете между нами, и чтобы переговорить с нами о чем-то другом, что имеет целью мир и пользу того и другого из нас. Итак да не будет Вам это в удивление, что Вы еще до нас не были допущены; ибо препятствовали этому некоторые затруднительные и великие дела, которые встретились у нас в наших областях, и которые мы сами принуждены были осмотреть. А как только будет возможно, мы прибудем в наш город Можайск, и туда повелим также привести и Вас пред наше лицо. Там же мы переговорим о всем, что возложено на Вас нашим братом, Максимилианом, равно и о том, что покажется, что имеет целию пользу того и другого. Дано во дворце нашем города Москвы в год от сотворения мира 7084, месяца Декабря”.

Покуда мы были в Дорогобуже, нам не дозволено было выходить, осматривать замок, или даже говорить с проходившими иногда Литовскими купцами; ибо такой обычай этого народа, еще не знакомого с более просвещенными нравами, держать Послов иностранных Государей почти запертыми, чтобы они не могли узнать, что у них делается.

Итак, хотя нам доставляли все необходимое в довольном количестве, однако так как мы имели в своих домах много стражи, которая от нас никогда не отходила, но была свидетельницею всего, что делалось, и так как никоим образом не дозволялось писать что-либо к Императорскому Величеству, или послать кого-либо из своих, то нам казалось, что нас держат как пленников, потому, почти заморенные в дымных комнатах, мы наконец привезены были в город Можайск, отстоящий от Москвы на 20, от Дорогобужа на 30 тысяч шагов. На кануне нашего прибытия Великий Князь прислал в дар моему товарищу и мне две повозки, покрытые белыми медвежьими шкурами, с двумя лошадьми. Когда мы были [52] в одной мили от города, к нам на встречу выехали 3 тысячи всадников, все одетые в блестящие одежды, а когда мы подошли близко, они выстроились на левой стороне. Из числа трех первых мужей, которым поручено было принять нас и отвести на ночлег, отличавшихся от прочих достоинством и одеждами, и ехавших в повозках, когда они уже вышли из оных после нашего прибытия, первый из них подал нам по бумаге, что сделали и остальные, в следующей форме:

“Во имя Св. Троицы. Царь и Великий Князь всея Руси, Иоанн Васильевич узнал, что Вы посланы сюда драгоценнейшим братом, Максимилианом, Римским Императором, потому он приказал мне спросить, как он здравствует? Другой спросил у нас именем того же своего Великого Князя о нашем здравии и благополучно ли мы совершили этот путь? Третий сказал, что он послан к нам, чтобы отвести нас в наше помещение и доставить все необходимое. Мы каждому из них отвечали, как следовало, превознося особенно благоволение Великого Князя к Священнейшему Императору нашему, а к нам щедрость, которую до сих пор мы испытали.

Итак, сидя в одной повозке, мы были привезены этими тремя и четвертым, Дмитрием, который до сих пор был с нами, в какой-то дом пред городом, около монастыря Св. Николая. Там наши проводники, посидевши немного с нами, ушли к Великому Князю доложить ему о нашем прибытии. Возвратившись, они от его имени пригласили нас немного отдохнуть после беспокойств от долгого пути; третий прочитал по бумаге какое послано нам мясо, какие меды, называя все своим именем, за что мы поблагодарили с надлежащею почтительностью, и так как всего было большое изобилие, то мы, удержав необходимое, остальное возвратили.

На следующий день Пристава наши, возвратившись к нам, спросили каждого по одиночке от имени своего Царя (Imperatoris), хорошо ли мы спали, и нет ли у нас в чем либо недостатка? Поблагодаривши за особенную милость и чрезвычайную щедрость, мы сказали, что у нас все в достаточном количестве, но чтобы прежде всего позволено нам было изложить свои поручения их Великому Князю, а потому мы просили бы исходатайствовать нам прием. Доложивши ему об этом, они известили нас, что на следующий же день мы будем иметь желаемое, что нам было очень приятно. [53]

Московские Бояре (nobiles), бывшие с нами, тотчас, по выходу из нашей комнаты, поменялись верхними одеждами с другими своими родственниками, чтобы таким образом показать нам свое богатство, что, однако, мы встречали боле со смехом, чем с каким-либо удивлением. Не возможно сказать, как этот народ любит наружное щегольство. Сам Великий Князь также имеет обыкновение показывать чужестранным Послам свое великолепие сколько возможно с большим тщанием. Тоже самое случилось и в это время: он почти из всех областей созвал своих дворян, или Бояр (Bojarones), которые, одетые в красивые и блестящие одежды, наполняли весь тот город, где мы были.

У Московского Князя сложено огромное число самых блестящих одежд, сделанных для этой цели, в его кладовой. Итак, когда приходят иностранные Послы, он уступает оные своим Боярам, которые вообще довольствуются дешевым платьем, и они очень заботятся, чтобы не замарать их; если же будет какой-нибудь вред, то принуждены бывают заплатить известную пеню начальнику казны и изъян вознаградить.

В день, назначенный для приема, Пристава извещают нас, что скоро мы увидим очи Великого Князя (ибо они обыкновенно так выражаются). Итак, севши в свои повозки, с великою торжественностью приезжаем во дворец, построенный из дерева для принятия Послов в этом город; пред ним стояли длинным рядом стрельцы (sclopetarii) с огромной толпой народа.

Вошедши во дворец, мы вступили в какую-то переднюю, в которой неподвижно, с великою важностью, сидело очень много Бояр, одетых в праздничные одежды, о которых я сказал уже выше. Двое, посланные туда нам на встречу, приветствовали нас, сообщая, что Великий Государь покажет нам свои очи. Потом, немного спустя, из средины Бояр, которые стояли по обеим сторонам, выступили нам на встречу другие трое, достоинством выше первых, и сказали то же самое. Следующую комнату, как первую, занимали другие Советники.

Вошедши в ту комнату, в которой Великий Князь сидел с большим числом думных Бояр (Senatores), мы сначала, по своему обычаю, воздали ему почтение; после того как мы подались немного вперед, какой-то старец, вставши, сказал: “Великий Государь! (Imperator) Послы брата твоего, Максимилиана, бьют тебе челом”. Он сидел, одетый в Царское одеяние, [54] украшенное удивительными, образом драгоценными камнями и жемчугом; на голове у него надета была драгоценная диадема; в левой руке держал он скипетр. Над головой его висел образ Девы Марии, а на противоположной стороне — Св. Николая, которого Pyccкие, как сказано выше, считают своими покровителем. Справа он поместил старшего сына, еще безбородого, державшего в руке жезл, который они называют посох (Posoch); с боку у него лежала диадема, блиставшая многими драгоценными камнями и золотом. По обеим сторонам стояли по два оруженосца, одетые в шелковую одежду, в руках секиры, на левой стороне два Дьяка, мужи благоразумнейшие и мудрейшие.

Итак, приведенные пред его лицо к лавке, которая была поставлена пред ним и на которой был разостлан ковер, мы отправили посольство.

По окончании приветствия он встал, и сначала спросил о здоровье своего брата, Максимилиана, потом: было ли нам доставлено в пути все необходимое; вместе с тем он пригласил нас откушать с ним его хлеба-соли. На это мы чрез толмача отвечали, что его Священнейшее Цесарское Величество, милостивейший наш Государь, при нашем отправлении был здоров, и что мы доброту и щедрость его обильно испытали с того времени, как прибыли в его пределы, и за это благодарим его с величайшею душевною признательностью, После того хотя он повелел сеть нам, однако остальные статьи посольства мы предложили стоя, и поднесли, кроме того, подарки от Цесарского Величества, именно: золотую букву М, которая была изящно с великим искусством украшена, так что верхняя часть представляла вид Императорской диадемы, украшенной алмазами и величайшей жемчужиной, которая висела на средине буквы. Затем и мы также поднесли с надлежащим почтением свои подарки, которые уже прежде обозначены были в бумаге и которые читал какой-то старец: они были отнесены в кладовую. Из них, что понравилось, он удержал, остальное же отдал нашим, так, однако, что всем послал.

После этого, когда он с сыном подал нам руку, которую мы, по нашему обычаю, поцеловали, мы вошли в другую комнату вместе со своими спутниками; немного потом спустя нас ввели еще в иную для обеда. В комнате этой была расположена величайшая и в бесчисленном количестве серебряная утварь, [55] состоящая из чаш, сосудов для питья, чашек и стаканов разного вида, на которую мы смотрели с удивлением.

У стола, находившегося по средине, сидел родственник Великого Князя, Никита Романович, с Воеводой города Можайска. Остальные лавки занимали около 100, одетых в прекрасные одежды, юношей, которые прислуживали при столах и которых всех мы, по наставлению наших Приставов, бывших для нас как бы церемониймейстерами, приветствовали наклонением головы. Мы вошли в комнату, в средине которой, также у столпа, было размещено много позолоченных сосудов, и в которой уже прежде сидел у стола Великий Князь с сыном и почти двумястами своих вельмож, которые, снявши прежнее платье, все переоделись в меховые одежды; нам также он повелел сесть туда, куда указал сам пальцем, вместе с Приставами, также нашими спутниками, наконец и со слугами. Затем все Стольники (dapiferi), выступая по порядку и постояв немного пред столом своего Государя, снова выходят и приносят изжаренных, но не разрезанных еще, лебедей на тарелках и, показав их, опять уносят.

Когда они были за дверями, Великий Князь прежде всего чрез придворного передал хлеб сыну, некоторым своим вельможам, которые сидели за одним столом с ним на расстоянии нескольких локтей, потом и нам чрез придворного же, который к каждому обращался с следующими словами: “Ивану”, или “Даниилу” Великий Князь подает (Iuan vel Danielo Czar у wieliky kniaz podaiet). При этих словах мы встали и благодарили не только его, но также и остальных, которые оказывали нам такую честь. Немного спустя Стольники приносят разрезанных уже, разложенных по частям в меньшие блюда и приправленных луком, лебедей, и предлагают их своему Государю. Отведавши, он пересылает некоторые части своим вельможам и нам.

Таким же образом нам подносилось много стаканов наполненных превосходным вином и прекрасным медом; мы принимали с должною почтительностью, но всего, впрочем, выпить не могли. Обед этот, продолжавшийся несколько часов ночи, устроен был великолепно; однако мы не имели тарелок и других приборов, которые мы употребляем. Я со своим товарищем довольствовался единственным ножом, добытым у одного Боярина. [56]

Подавали очень много кушаний, полных чесноку и луку, сваренных, однако, отличным способом, чем обыкновенно бывает у нас. Почти под конец обеда он раздает каждому Стольнику соленые сливы, которые они обыкновенно употребляют при жареном мясе, как у нас лимоны; когда я спросил о причине этого, то мне сказали, что Великий Князь оказывает этим способом свою милость придворным, и этот же самый обычай наблюдают и другие знатные вельможи, которые изъявляют благоволение своим служителям, подавая им что-нибудь со стола из пищи. По окончании обеда, когда мы уже встали, он своею рукою подал каждому из нас по стакану красного меда и отпустил нас в гостиницу. Туда за нами следовали наши Пристава, и были принесены различные роды медов и в большом числе позолоченные чаши. И тут они тотчас убеждали нас предаться веселости и осушить много стаканов, и как в этом они не хотели успокоиться, не принимая никаких извинений, то мы, насколько только можно было, и оказали им послушание, желая здоровья по обычаю Императору нашему и Великому Князю.

На третий день после этого с тою же самою торжественностью и, как прежде, окруженные многими всадниками, мы прибыли в тот же самый дворец.

Посидевши немножко на лавке у Великого Князя, мы вошли в очень обширную комнату и рассуждали с двумя вельможами и тремя Дьяками о всех статьях нашего посольства с ловкостью и осторожностью, какие только были возможны, и это дело окончили очень счастливо, так как Бог помогал нам. На каждую статью нашего посольства вельможи и Дьяки отвечали нам, а переговоривши с нами о некоторых других делах, отпустили нас домой.

На следующий день, в третий раз приведенные во дворец, мы с Советниками окончили то, что еще оставалось. Отсюда, как нам было приказано, мы, среди Бояр, занимавших все комнаты, пришли к Великому Князю, Он, велевши нам сесть, немного спустя сказал, вставши пред началом своей речи: “Так как мы посланы его драгоценнейшим братом, Максимилианом, то он, узнавши статьи нашего посольства, обсудил оные со своими Боярами и Дьяками. И потому, что они нам донесли, то должно считать как бы они слышали из собственных его уст, именно: что он очень желает, чтобы старинная дружба [57] с его драгоценнейшим братом, Максимилианом, опиралась на твердых основаниях и оставалась бы постоянной, и что он постарается об этом. Желая для этого послать своих Послов, он просит, чтобы один из нас оставался здесь до тех пор, пока вместе отправятся”. По окончании речи он сам подал нам и нашим спутникам по две позолоченных чаши, наполненных превосходнейшим медом, и после того, как мы поцеловали у него и у сына его руку, отпустил нас от себя.

На следующий день он послал в нашу гостиницу своих поваров, серебряную и кухонную, посуду и дал нам блестящее угощение с великою пышностью, и мы, приглашенные на него своими Приставами, провели этот день с ними в веселии; по окончании же его мы предложили каждому из них кое-какие подарки, получать которые они страстные охотники; получивши их, они тотчас, по обычаю, понесли их к своему Государю для осмотра.

На восьмой день после нашего прибытия, когда мы уже приготовлялись в путь, присланы были к нам, Баронам и Дворянам, бывшим с нами, дары из собольих мехов. И хотя некоторым из наших было возвращено то, что они подарили, как по большей части он имеет обыкновение то делать, однако он всем из Царской щедрости послал в подарок одним сорок (что они называют Sorock), другим половину выше названных мехов. Принявши это с должным почтением, мы отправились в путь: товарищ мой в Литву, а я в Ливонию, сопровождаемый до самых границ некоторыми знатными, заботившимися для нас о необходимом. Потом мне нужно было писать, чтобы ко мне присоединились Послы Московского Князя, Захарий Иванович Сугорский и Андрей Арцыбашев (Zachariam Ivanovicium Suhorski et Andream Arcibasovium), которых, однако, я принужден был не без величайшей досады ожидать даже до Мая месяца в Дерпте, и чрез Ливонию, Курляндию, Пруссию, Поморье, Mapxию, Лужицы, Чexию, доставил я их невредимыми, не без многих опасностей, к Священнейшему Императору Максимилиану П, державшему тогда, для блага Римской Империи, сейм в Регенсбурге (Augustae Tiberii), который называется Ratisbona. По окончании посольства, приведши обратно их в Штетин и посадивши на корабль, я поручил их Богу и ветрам. [58]

Об истинном значении слова “Царь”.

Что Государство Московских Князей из незначительного возросло до той обширности, в которой ныне находится, это легко уже понято из предыдущего. Ибо хотя в продолжение долгого времени потомки Киевского Князя, Владимира, владели всею Русью, разделивши ее между собой, и каждый управлял своими владениями на всей своей воле, однако они признавали первым по достоинству того, кто владел Владимиром. Иван же Васильевич, дед ныне царствующего, так как его родственники от взаимных усобиц уменьшились донельзя, да и сам он также многих лишил жизни за ослепление своего отца, то, по низвержении Татарского ига, имея возвышенный характер, первый назвал себя “Царем” (Czarum), чего до того Московские Князья никогда не употребляли. Внук Владимира, от сына Всеволода, одного имени с дедом, назван Русскими Мономахом (Monomach) за то, что, как сказано в их летописях, он, одних изгнав, других победив почти всех родственников, властвовал один; этот титул, однако, я не нахожу переданным никому после него.

Даже и титул “Великий Князь” также не так древний; ибо первый начал употреблять его Даниил, шестой от Мономаха, перенесший свое местопребывание в город Москву и построивший в ней кремль.

Москвитяне утверждают, что Московские Князья назывались Царями по всему праву и издревле. Ибо, во-первых, они относят происхождение своего Князя к Кесарю Августу, как сказано было в первой главе; во-вторых, таким же образом, как мне кажется, и великие герои у поэтов, достигши особенного значения, не смотря на свое низкое происхождение, хвалились тем, что начало свое ведут от богов. Так Ромул был сын Марса, Геркулес — Юпитера.

Потом пишут, что Владимир, Князь Киевский, возведен был в это достоинство Константинопольскими Царями, с которыми он вошел в родство посредством присланной чрез Митрополита знаменитой шапки с оплечьем, конечно, Императорским. [59]

На сколько все это правда, пусть судят другие; я, по крайней мере, вижу, что его (Ивана), вследствие всего этого, и побудили, чтобы он первый усвоил себе этот титул. Тотчас с первых же лет, по требованию и побуждению природы, занялся он великими делами. А чтобы кто-нибудь не воспрепятствовал ему в этом намерении — распространить свою власть и достоинство, он умертвил тех, которые, казалось, препятствуют его могуществу, и начал помышлять о покорении соседних народов. И так как он испытывал довольно счастливый успех в делах, и не знал, что есть называющие себя Цезарями или Императорами Римлян, Турок, то он и думал, что будет справедливо, если и Русские у полуночной страны возвысятся до того же совершенства. Если это он сделает сам, имя его будет славнее. Итак с того времени Московские Князья требуют себе имени Императора и утверждают, что они держат в своей руке скипетр всего Севера. Если кто-нибудь отрицает это, того обвиняют в оскорблении Величества, и тем он навлекает на себя величайшее порицание. Он называет себя самодержцем (monarcha) всея Руси; но этого титула ему не воздают Короли Польские, присоединившие к своему Государству большую часть его страны то посредством браков, то другими способами. Однако, что предки его были некогда самодержцами всей Руси, этого вообще отрицать нельзя.

Слово Царь получили начало от Скифов, древнейшего народа, вожди которого называются Царями. Потому что у них каждая орда, на которые они были разделены, как некогда Израильтяне на колена, управлялась своим Царем. Царь их начальствует над жителями Херсонеса Таврического, которые называются Перекопскими (Precopenses) (ибо перекоп (Рrесор) означает ров) от рва, сделанного при входе, чтобы представить вид острова, и далеко превосходит остальных влиянием и могуществом, но все же платит дань Турецкому Султану. Хан их, выгнанный им из города Кафы, прежде Феодосии, живет в Крыме (Crimnii), и потому Москвитянами называется Крымским (Crimsky). Казанцы и Астраханцы у реки Волги в прежние времена имели своих Царей, которые, однако, долгое время принуждены были платить дань Московским Князьям. Скоро потом их покорил под свою власть Иван Васильевич, как было сказано выше когда они подняли смуты и хотели сбросить это [60] рабство. Итак титул их Московский Князь употребляет для себя и называет себя Царем той и другой страны.

Сомнительно, откуда это слово ведет свое начало; а что оно означает, я постараюсь объяснить. Писатели Pycские, каждый раз как вспоминают о Давиде, Соломоне и других Царях Израильского народа, называют их Царями (Czaros). От этого слова всякое Царство называется существительным именем Царство (Csarstuvo). В истории страданий Христовых Иудеи восклицают: “Не имамы Царя, токмо Кесаря”. В этом месте в Русском переводе, поставлено, вместо имени “Regis”, слово “Czar”, a вместо “Caesaris” — “Кесарь” (Kesar).

Отсюда я вывожу ту достоверную догадку, что Русское Царь означает Rex; но невежественные толмачи и льстецы, по причине сходства, которое находится в том и другом слове, хотят, чтобы слово это было Цезарь, и воздают Великому Князю те же титулы, какие Римскому Императору. Даже от cocедей, особенно тех, которые страшатся его могущества, он украшается титулом Русского Цесарского Величества. В этом деле он так заинтересован, что не принимает никаких грамот, которые не имеют слова “Царь, и много спорит об этом с иностранными Послами. А чтобы показать свое величие наружным видом, он в известные времена надевает на себя Императорскую багряницу, возлагает на свою голову диадему, украшенную многими и драгоценнейшими камнями, и держит в pyке скипетр, который означает власть его над всем Севером, между тем как его предки довольствовались одною только палкой, которую они называют посох (Posoch) и которую он обыкновенно употребляет. Последний у него иногда заступает место меча, особенно если он разгневан на кого-нибудь, что случилось, как мы узнали не задолго до нашего прибытия с одним знатным мужем, который еще в нашем присутствии носил на лице повязку. Итак из этого, я думаю, ясно, что величайшая разница существует между титулом Цезаря и Царя.

У Татар очень много Царей, которые часто со всеми теми, коих считают подвластными себе по судебной власти, пользуются, вместо крепостей кибитками, вместо пищи одним только мясом без хлеба (ибо они совсем не имеют зернового хлеба), вместо, питья — молоком кобылиц (В подлиннике ошибочно “aquarum”, но в Нисском издании 1668 правильно “equarum”. О. Б.) и других животных. Каково [61] могущество Московского Князя, которое достигло до этого блеска в небольшой промежуток времени, очень ясно из предыдущего. По этой причине он не только приравнивает себя к другим Императорам, но твердо уверен, что и превосходит их, называя себя самодержцем всея Русии. Такого же мнения держатся и все его подданные, что на всем свете не найти самодержца с большим могуществом и величием. Да и в недавние еще годы он возложил на одного своего подручника диадему и назвал его Царем; однако я не мог приметить в последнем Царского величия, так как он принужден жить по воле своего повелителя; но, может быть, с течением времени для него настанет лучшая судьба.

Вместо герба (pro insignibus) Московские Князья в продолжение долгого времени употребляли образ Св. Георгия воина, поражающего копьем дракона; этот же герб употребляют и Острожские Князья, происходящие от Русской крови. А Иван Васильевич, приобретши два Царства, Казанское и Астраханское, по собственной воле, как я думаю, выбрал себе двуглавого орла с распущенными крыльями, около которого написано его имя с главными областями, а у орла на груди помещен образ Георгия. Так как Августейший Император Максимилиан не знал истинного значения слова “Царь”, то, вследствие многих побуждений, особенно по настоянию Послов Московского Государя, дал ему следующий титул: “Светлейшему и Могущественному Государю, Царю Ивану Васильевичу, Повелителю всей Руси, Великому Князю Владимирскому, Московскому, Новгородскому, Государю Пскова, Смоленска и Твери, Царю Казанскому и Астраханскому, другу и брату нашему единственному”.

А вот следующий титул он сам обыкновенно употребляет в своих грамотах, посылаемых иностранным Государям. Этот титул все его подданные должны держать в памяти самым тщательным образом, словно ежедневные молитвы: “Божиею милостию, Государь, Царь и Великий Князь Иван Васильевич всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский, Новгорода Нижняго, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всей земли Сибирской и Северной, испокон наследственный Государь Ливонии и других многих стран”. [62]

К этому титулу он часто прибавляет название монарха (monarchae), что на Русском языке, который, как Греческий, в сложениях весьма счастлив, очень удачно переводится словом самодержец (samoderzetz), так сказать, который один держит правление. Символом Великого Князя Ивана Васильевича было: “Я никому не подвластен, разве Христу, Сыну Божию” (Nemini subjectus sum, quam Christo, filio Dei).

О браке.

Pyccкие имеют следующий обычай: девицы часто прежде достижения совершеннолетия вступают в брак на десятом году возраста, юноши на двенадцатом, или пятнадцатом (хотя мы видели некоторых мужей и одиннадцати лет от роду); девицы и жены, особенно у богатых, постоянно содержатся дома в заключении и никогда не выходят в общественные места.

Относительно этого мужья часто так бывают ревнивы, что не позволяют видеть своих жен, или дочерей, даже своим братьям, или ближайшим родственникам.

Если женщины выезжают, или взаимно посещают друг друга, то они и в зимнее и в летнее время употребляют крытые повозки без колес. Кто желает заключить брак, тот должен следовать в этом деле указанию других; потому что ему самому ни как не дозволяется видеть девицу, особенно взрослую. Итак если он захочет иметь какое-либо понятие о наружности, или красоте ее, то принужден пользоваться услугами матери, или другой родственницы, и на этом успокоится. Если по такому донесению она понравится ему, то он просит ее чрез друзей. Если он достигает того, что ее за него выдают, то делается по условию приданое и подарок для свадьбы, к этому иногда прибавляется условие: буде до совершения брака жених переменит намерение, то он платит известное количество денег.

Наконец в день, назначенный для свадьбы, при которой не бывает обыкновенно ни одной девицы, невеста с закрытым лицом приводится в храм и, при благодарственных [63] молитвах, Священник соединяет ее с женихом. По окончании этого старушки, которые одни только бывают и снаряжают молодую, отводят ее домой, ставят у постели и, снявши покрывало, наконец-то показывают ее жениху; нравится ли она, или не нравится, он принужден бывает взять ее. Русские сами утверждают, что многих таким образом отлично обманывают.

Однако, девиц хромых и подверженных другим недостаткам очень редко выдают замуж, но по большой части либо заключают в монастырь, либо же содержат в домах родителей. Дочерей Бояр, особенно прекраснейших, Великий Князь тотчас призывает в свой женский терем и выдает их по своему усмотрению за своих придворных.

Никак не дозволяется, чтобы юноши, взявшись за руки с девицами, водили хороводы (choreas), но, называя их средством к сладострастию, всеми силами проклинают. Только комедианты, ради прибытка, производят на улице некоторые пляски с какими-то глупыми движениями. Вступать в брак Русским с нашими девицами мешает религия, если только они не крестятся вновь; однако очень многих, взятых на войне, держат они вместо наложниц. У них ради бесплодия и по другим причинам дозволяются просьбы о расторжении брака, особенно для знатнейших. Очень многие монастыри наполнены женщинами почти такого рода. Одежда женщин почти такова: он носят длинные платья, мало помалу расширяющиеся от верхней части; где только открыты, с широчайшими рукавами; эти одежды немного отличаются от белых Священнических одежд. На них накидываются другие, у которых рукава более узки и спускаются до земли; на плечах они связываются пряжками. В ушах женщины всех возрастов носят различного рода украшения, большею частью похожие на кольца, искусно сделанные из золота, серебра, меди, или олова. Серьги иногда бывают довольно больших размеров и считаются за особенное украшение. Головы покрывают маленькими шапочками и прикалывают к сорочкам цепи, украшенные жемчужинами.

У жен Великого Князя и других Бояр даже до третьего года после совершения брака, или до тех пор, пока не родят в первый раз, привешены к ушам цепочки из золота, или жемчуга, и головы покрыты какими-то особенными повязками, которые называют киками (Kiky). Детей от четвертого брака [64] Pyсcкие считают незаконнорожденными, да и едва дозволяют второй и третий брак.

В этом месте я решаюсь предложить, с какими обрядами в 1573 году от Р. Хр. была выдана в замужество за Герцога Гольштинского, Магнуса, Mapия, дочь Владимира, двоюродного брата Ивана Васильевича.

Высочайший Герцог, желая поправить свои расстроенные дела, страстно искал этого брака. И когда он прибыл в Новгород для торжества бракосочетания и был уже недалеко от храма, то для него до самого входа в храм было постлано Дамасское сукно красного цвета, что до тех пор удавалось очень немногим иметь, или, может быть, и никому. После того, как он вошел в храм и постоял немного, Дьяк Андрей Щелкалов (Sczolkalovius), муж благоразумнейший, разостлал по средине другое сукно того же цвета, прибавив в известном порядке несколько собольих мехов. Когда жених с невестой пришли на это место, то Немецкий Священник совершил о благоспешении моление, по обычаю наших церквей. Затем посадили обоих на лавку, покрытую шелком и подушками, а между гостями и придворными бросали драгоценнейшие меxa, к которым привязывались золотые монеты, подостланное же Дамасское сукно, вместе с мехами, пошло к Священнику. Отсюда отправились к столу, а по окончании обеда жениха с невестой повели в спальню, построенную из деревянных брусьев (в промежутке между которыми, не знаю, вследствие какого суеверия, мох не был вколочен, что обыкновенно бывает в других местах) и украшенную красным сукном. В передней комнате некоторые знатные и престарелые женщины бодрствовали в продолжение нескольких ночей. Два придворных объезжали спальню жениха во всю ночь, держа в руках мечи наголо; им поручено было решительно никого не подпускать к этой комнате; если бы же кто захотел подойти, того, хотя бы он бы сын Великого Князя, рубить, не принимая ничего в рассуждение. На следующий день Московский Князь послал молодым в подарок драгоценнейшие одежды, подбитые превосходнейшими мехами, и с величайшей веселостью завтракал с ними. Хотя же Mapия вышла замуж за Немецкого Принца, тем не менее она соблюдает обряды Греческой Церкви. [65]

О законах.

Воля Великого Князя для всех закон; если он зовет в военный поход, то ему повинуются без всякой отговорки. Русские обнаруживают это повиновение во всем; в городах нет никаких ни Консулов, ни Сенаторов, которых даже имена им совершенно не известны. По большей части начальниками над гражданами поставляются Бояре (nobiles), которые свирепствуют над несчастным простым народом с величайшею жестокостью, и очень часто за самые легкие проступки бьют батогами, бросают в темницы, или наказывают денежными пенями. Не возможно сказать, как они обдирают несчастных, людей и лишают почти всего имущества, кои, среди всяких несправедливостей, не смеют даже пикнуть.

Если кто имеет наследственные имения, то передает их ближайшим родственникам, а полученные от Великого Князя даром на щедрости, которою он обыкновенно привлекает к себе даже многих наших земляков, по смерти владетеля возвращаются ему. Однако если останутся дети, то половина поместья оставляется на их воспитание, если только отец не сделал какого-либо проступка. Когда они достигнут пятнадцати лет, то начинают служить, и, если хорошо служат, могут вновь получить отцовское поместье. Над крепостями, особенно пограничными, ставятся два, иногда даже три, начальника, которые называются Воеводами (Waywodas), с тем, чтобы один другого держал в повиновении. Но и их для того, чтобы преградить всякий случай к переворотам, посылают иногда в другое место.

Жалко состояние городов, которые Царь покорил в Ливонии. Ибо так как прежние жители или получили приказание выселиться, или были отведены в Московию, то здания общественные и частные, священные и мирские, построенные с величайшими издержками, угрожают развалинами, или лежат даже пустыми.

Если остались какие-либо Немцы, то им причиняется всякая неприятность, отнимается всякий способ к отысканию пропитания, так что хотя им обещана, не знаю, какая свобода, однако они живут угнетенные большим рабством. [66]

В том самом году, в котором мы отправляли посольство, после того как он по сдаче овладел несколькими замками, Татары, уходя, увели с собой большое множество людей. Их распродают, где можно, или употребляют у себя для земледелия. Женщин, особенно молоденьких, употребляют вместо своих наложниц.

Когда я спросил своего Пристава, почему их Великий Князь дозволил такое своеволие Татарам над несчастными людьми, которые, однако, крещены во имя Христа, он отвечал: “Это потому, что они должны были бы повиноваться по некоторому наследственному праву их Князю; кроме того, так как они не верят в Св. Матерь Христа, в дванадесять Апостолов, четырех Евангелистов и Епископа Николая, который славится многими чудесами, и не почитают икон, то их они и не признают за истинных Христиан”.

Воры, прелюбодеи и все совершающие подобные преступления, обыкновенно наказываются только по усмотрению наказанием, которое никогда почти не доходит до смерти. Блуд считают небольшим грехом.

Человекоубийцы и совершившие, кроме того, какое-нибудь преступление, лишаются жизни по Римскому обычаю, т. е., топором на плахе. Если кто-нибудь оскорбит Величество Великого Князя, того по большей части рассекают в кусочки, и не редко, как было сказано, и вся его семья в корень истребляется. За более легкие проступки обнажают до пояса и, выведши на улицу, бьют кнутом, в то же время сильно ударяя двумя, или тремя, батогами, как бы по наковальне; этому наказанию не редко подвергаются даже самые Бояре и духовные лица.

Должникам или даже их поручителям, если они не заплатят известных денег в назначенный срок, каждый день у крепости, или другого общественного места, отпускают известное число ударов по голени, или икрам ног, что продолжают до тех пор, пока они не сдержат своего слова. [67]

О нравах и образе жизни.

Москвитяне, намереваясь начать важные дела, привыкли употреблять торжественную формулу: “Во имя Святой и Нераздельной Троицы, Отца, Сына и Св. Духа. Аминь”. Таким образом Великий Князь Московский всем грамотам, которые он отправляет к иностранным Государям, обыкновенно предпосылает следующее торжественное призвание Св. Троицы, которое я перевел с Русского (ex Ruthenico transtuli), конечно, как мог: “Троица Святейшая, Пребожественная и Преблагая, которая дает мудрость верующим в Тебя истинным Христианам; Ты всегда невидима, преславна, начало и конец всего; проведи нас в стезях Твоих и наставь к исполнению повелений Твоих, да скажем в народе Твоем о воле Твоей. Милостью и благоволением сего Бога, в Троице славимого, мы доселе владеем кормилом Русского Государства”. При встрече Русские приветствуют друг друга взаимно наклонением головы; тоже соблюдают при благодарности. Что этот обычай они заимствовали от Греков, в этом нет никакого сомнения. В Литургии Златоустого, при чтении тайных молитв, Священнику повелевается наклонить голову. Также народ увещевается: TaV kejalaV umwn tw Kuriw klinate, т. е., “Главы ваша Господеви преклоните”. Чем кто знатнее, тем большее уважение оказывается ему этим наклонением. Желая показать великое унижение, они хватают правой рукой за подол платья и им касаются до земли. Если припадают к стопам Великого Князя и вымаливают его милосердия, то ударяют в землю челом. Отсюда, для изъявления покорности кому-нибудь, употребляют выражение: “челом бью”. Народ Московский по природе горд и надменен; так как своего Князя они предпочитают всем Государям, то и себя также считают выше всех других народов. Не редко, преступая пределы истины, чрезвычайно превозносят все свое, и этим хвастовством и тщеславием думают придать много достоинства своему Князю. Если кто-нибудь из присутствующих вспомнит о нем, и те не обнажат голов, то им тотчас напоминают об этой обязанности.

Если они приносят кому-либо его грамоты, то несут их, взявшись за них двумя пальцами и поднявши к верху, и [68] передают с величайшим почтением, кому они следуют. Свое имя на них он обыкновенно никогда не подписывает, но писец предпосылает началу целый титул. Даже и простые люди обыкновенно никогда не предпосылают свои имена письмам, а подписываться считают для себя позорным.

К сладострастию Москвитяне очень склонны; не редко оскверняют себя прелюбодеянием, блудом и проклятым Содомским грехом.

За столом они держатся самых простых обычаев, и так как не употребляют никаких тарелок, то пищу берут пальцами из чашек; этот обычай может быть ведет начало от Святослава, сына Ольги, которая потом названа была Еленой. Потому что он считал орудия этого рода выдуманными для роскоши и употребление их, как излишнее, отнял у своих. Рыгание у Русских считается признаком образованности; как у них за столом не бывает ничего чаще, как брать с ними пищу, то я не нахожу это большим удовольствием.

Великий Князь Московский имеет в изобилии серебряную посуду и при пирах он употребляет ее в большом количестве, чтобы показать свое богатство.

Знатные же очень часто ставят на своих столах деревянные чаши и стаканы, которые, однако, монахи в некоторых монастырях делают весьма изящно и искусно украшают кругом золотом.

Оловянные сосуды у них очень редки, умалчивая о других более дорогих. Однако, всякий из Бояр (Bojaronum) или знатных (nobilium) держит у себя серебряную чарку, которую всем подносит выпить с водкой, в какое бы время дня то не случилось. Если бы они были хотя несколько людьми образованными, и если бы им была по сердцу жизнь более человеческая, то они с небольшими издержками могли бы жить пышно. Потому что реки у них чрезвычайно богаты рыбами, а леса не меньше дикими зверями. Кто занимается хозяйством, тот, при столь большом изобилии пастбищ, с небольшим трудом может держать много скота. Они весьма много употребляют мяса говяжьего, свиного и бараньего, а от телятины постоянно воздерживаются. Зайцев, лосей и диких коней повсюду большое множество, но оленей совершенно нет. [69]

Всякую пищу они приправляют луком и чесноком, и эти приправы употребляют постоянно, пренебрегая теми, которыми пользуются другие народы с более развитым вкусом.

С жареным мясом они употребляют соленые сливы вместо лимонов; однако, последние, привезенные купцами, они считают за лакомство при рыбах и другой пище. Употребление вина у них очень редко, потому что виноград не родится в Московии. За самым столом Великого Князя нам предложен был только единственный стакан вина.

У них есть свой особенный напиток, но довольно приятный, который они делают из меда, воды и хмеля; иногда даже приправляют его ароматами, или какими-нибудь плодами; обыкновенно такие напитки называют медами (Medones). У самого Князя они бывают белого и красного цвета, и так превосходны, что поспорят с нашей мальвазией; но так как этот напиток холодный, то они употребляют за завтраком и обедом чаще горячее вино (vino adusto), которое, как они думают, приличнее для их желудка и очень много помогает пищеварению, так как они не имеют нашего вина и живут в самых холодных странах.

Беднейшие, кроме того, делают другой напиток из закваски и воды и называют его квасом (Quassen); довольствуясь одним только черным хлебом, они очень редко питаются мясом.

Дома знатных и городских жителей малы и по большей части крытые соломой. Все комнаты, которые мы видели в целой Московии, печей не имеют. Так как у них печи бывают только для приготовления пищи и хлеба, то все наполняется дымом; а как люди и скот находятся вместе, то все очень грязно. Вместо окон они употребляют льняной холст, пропитанный маслом для того, чтобы туда проникало больше света, либо бычачьи пузыри, потому что стекла у них совсем нет.

В областях Псковской и Новгородской находится камень, удобно раскалываемый, из которого обыкновенно делают окна, также до удивления прозрачные светильники (фонари). [70]

О монете.

Счет и монета у Москвитян совершенно сбивчивы, как и все остальное. Так как они не имеют никаких рудников, ни золотых, ни серебряных, то покупают наши золотые, или серебряные, монеты у наших, не менее как и другие товары, и наконец чеканят из них свою. И так цена их не одинакова. Иногда за золотую монету, которую мы называем Угорской (Ungaricum), дают только сотню крестовиков (cruciferi); к которым, однако, обыкновенно прибавляют восемь или и больше. Если заметят, что мы нуждаемся в их монете, то при обмене, сколько только могут, обманывают нас, так как это народ жадный. Так за один ефимок (pro Ioachimico) иногда дают 66, а иногда и 69 крестовиков (крейцеров).

В торговле употребляют часто название рубль (rublorum): откуда это слово, я отыскать не мог. Но рубль не есть название известной монеты, так как 100 Новгородских монет составляют 1 рубль. Если обратиться к нашему вычислению, то он будет заключать в ceбе 3 Рейнских флорина и 20 крестовиков.

Новгородская монета, которая стоит 2 крестовика, у них в величайшем употреблении и выделывается из нашего серебра очень многими золотых дел мастерами в нескольких главных городах. Она имеет на одной стороне изображение человека, сидящего на коне, а на другой титул Великого Князя, что по Латыни звучит так: “Czar et Magnus Dux, Ivan, totius Russiae”. Однако на более древних слова “Царь” не находится. С тем же самым изображением и надписью они обыкновенно чеканят золотую монету, но очень редко; она гораздо легче и меньше наших Угорских.

Деньга (Denga) содержит в себе половину Новгородской монеты, стоит один крестовик, и такой же формы. Три Новгородки называются особенным именем “алтын” (Altin).

Кроме того у них есть какие-то медные монетки, которых за наш крестовик или одну деньгу (от которой и название свое имеют деньги) дают 12; но их мало употребляют, и они по большей части собираются для просящих милостыню. От [71] наших монет чернь, особенно в небольших городах, очень удерживается из боязни быть обманутой.

Итак приходящие туда наши земляки с этой стороны испытывают не малое затруднение. А купцы соблюдают древний обычай, и с Москвитянами по большей части ведут меновую торговлю, выставляя товары за товары, что для тех и других очень удобно.

Только в одной столице Московии живут более искусные мастера, которые, однако, по большей части Немцы (Germani); в других же местах, кроме портных и сапожников, почти нет никаких. Потому остальной народ (vulgus) занимается либо торговлей, либо же земледелием. Торговцы, скупивши отовсюду меха, воск и другие предметы, которых дома имеют в изобилии, меняют их на сукна и ароматы, и эти товары продают уже своим согражданам на деньги. Остальные почти все занимаются земледелием. Положение же крестьян (rusticorum) самое жалкое: их принуждают платить по несколько денег каждую неделю Великому Князю и своим господам; они имеют скот, плоды и, кроме того, что-нибудь из сельских вещей; отказывая себе во всем, они продают их соседним гражданам, а сами, вместе с женами и детьми, довольствуются черным хлебом, живут очень бедно, одеваются в толстейшее сукно и сами себе делают обувь из древесной коры (лапти), чтобы только не нуждаться в работе сапожников. Итак, находясь в таком рабстве, они заботятся только о том, чтобы прожить настоящей день, не прилагая большого старания к обрабатыванию полей; для их бороньбы сколачивают сучья и ими разбивают комья; однако плодородие и обширность земли делают то, что поля, возделанные, по меньшей мере посредственно, приносят обильные плоды. Сжатый вовремя хлеб они или складывают в копны, или кладут в виде шалашей, растянутых рядом в форме лестницы, чтобы он просох от воздуха и ветра. Способ молотьбы следующий: хлеб сушат в каких-то маленьких шалашах (овинах), своды которых нагреваются; пользу [72] этого они доказывают тем, что если хлеб таким образом и затвердеет от дыма, то он без всякого повреждения может сохраняться многие лета в хлебных амбарах, хотя бы никогда не трогался, как обыкновенно бывает у нас. Это подтверждают также и Ливонцы, соблюдающее тот же самый способ. У некоторых знатных устроены для молотьбы гумна (areas); но люди простого звания поливают водой какое-либо ровное место перед теми шалашами, о которых мы сказали, и на нем, после того, как оно отвердеет от льда, выбивают зерна xлеба.

Мучных мельниц у рек, хотя их можно было бы очень удобно устроить, у них очень мало; потому что всякий хозяин, пользуясь трудом служанок, двумя не очень большими круглыми камнями (жерновами), растирают зерна в своем доме и приготовляют столько муки, сколько может быть достаточно для него и его семейства.

Очень многим деревням (pagis) Великий Князь дает свободу от тех тягостей, которыми обременяются другие, с тем, однако, условием, чтобы они всегда имели готовых лошадей и даром в достаточном количестве давали оных тем, которые едут от его имени. Эти деревни обыкновенно называются ямами (Janni) (Ошибочно вм. “Jami”, а объяснение совершенно ложно. О. Б.), от имания (ab apprehensione). Потому всякому, кто едет по казенной надобности (nomine publico), для скорости дозволяется брать новых лошадей на этих местах.

Места такого рода отстоят друг от друга почти на шесть миль, особенно по дороге, идущей от пограничных крепостей в Московию. Итак, пользуясь этим удобством, они часто совершают величайшие переезды, особенно если того требует необходимость, и в продолжение немногих дней доносят Великому Князю, что делается у соседей.

Дороги на простом языке разделяются на версты (Versti), а пять верст составляют одну Немецкую милю.

Из тех же самых деревень и иностранным Послам даются лошади даром; хотя они по большей части худощавы, питаются только сеном и травой, однако переносят величайшие труды. [73]

Если какая-нибудь лошадь так утомится, что дальше идти не может, то у первого встречного берут другую.

Для того, чтобы лошади удобнее могли переходить места, покрытые льдом, им только к передней части копыта прибивают двумя гвоздями какое-то заостренное железо (подкову).

Вместо шпор по большей части употребляют кнут (scuticis), а ямщики (aurigae) побуждают лошадей бежать свистом.

Никто не въезжает в Московию, чтобы об этом тотчас не было донесено Великому Князю; если кто-нибудь прибудет без дозволения (absque salvo conductu), тот подвергает себя величайшим опасностям и некоторым образом задерживается как пленник до тех пор, пока не узнают точнее, какое он имеет намерение. Занимающиеся торговлей и едущие туда частным образом терпят большие неприятности и большие затруднения, так как постоялых дворов никаких нет и едва за деньги можно достать хлеба, а Послам припасы отпускаются от казны (ex publico).

(пер. И. А. Тихомирова)
Текст воспроизведен по изданию: Начало и возвышение Московии. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1877

© текст - Тихомиров И. А. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИОИДР. 1877