Комментарии

1. Никольский Kopeльский мужской монастырь существует доселе на Никольском или Корельском устье, (древнем Малокурье) Северной Двины, в 34 верстах от Архангельска. Начало свое он получил от “церкви храма Св. Николы в Корельском”, построенной, в начале XV столетия, Новгородской вдовой Марфой (в последствии знаменитой Посадницей Борецкой) на могилах своих сыновей от первого брака, Антона и Феликса Филипповых детей.

2. Академик Гамель весьма правдоподобно предполагает, что Розовый остров есть нынешний остров Ягры или Ягорный, называвшийся Якорным, потому, что на нем было пристанище, где бросали якорь приезжавшие в Двину Английские корабли (D-r J. Hamel England and Russia. London, 1854., p. 196).

3. По свидетельству Двинского летописца, Архангельск основан в 1584 году “В лето 7092 присланы с Москвы на Двину Воеводы: Петр Афанасьевич Нащокин, да Залешанин Никифоров сын Волохов. Оные Воеводы, от Морского устья за 30 верст, над Двиною рекою, на Пур на Волоке, круг Архангельского монастыря, Архангельской город древянной одним годом поставили, и съехали к Москве”. Город этот сперва назывался Ново-Холмогорским; Англичане звали его также, вероятно, в отличие от пристани Св. Николая, пристанью Св. Михаила, по имени Соборной церкви монастыря, около которого был построен город. (Древн. Росс. Вивлиоф. изд. 2, XVIII. 15; Словарь Щекатова; Грамота Королевны Елисаветы от 29 Мая, 1598).

4. В Географическом Словаре Щекатова упоминается о находившемся в 75 верстах от Пинеги Ламбаском монастыре, построенном в 1615 году между ручьем Ламбасом и рекою Урою, и упраздненном в 1777 году. Вероятно, упоминаемая здесь ярмарка происходила на этом ручье, которого имя во всяком случае указывает на правописание упоминаемого у Мильтона города Lampas.

5. “Река Печера, а на ней, на правом берегу, град Пустоозеро, от моря 40 верст, а от Пустаезера 150 верст пала в Печеру река Чилма (Цылма), а течет Чилма от реки Мезени из езера; протоку Чилмы 270 верст. Пустозерск заложен острогом в начале XVI столетия, для собирания ясака с Самоедов; он находится под 67° северной широты, в 650 верстах от Архангельска и расположен на довольно возвышенном полуострове (шириною в 700 сажен), который с трех сторон окружен Пустым или, как ныне называют, Городецким озером, которое соединяется истоком с рекой Печорою”. Книга глаголемая Большой Чертеж, изд. Г. И. Спасского на иждивении Импер. Общества Истории и Древн. Росс. М. 1846, стр. 180 и пр. 200; Словарь Щекатова; Дневник Латкина в Записках Русск. Географ. Общ. кн. VII, стр. 24, 65.

6. Село Усть-Цыльма находится на правом, довольно низменном, берегу Печоры, против устья впадающей в нее с левой стороны реки Цыльмы; оно находится в 250 верстах от Пустозерска. Поселение это было основано в 1542 году двумя Новгородцами: Ивашкой Дмитриевым Ласткою и товарищем его, Власком. Дневник Латкина, стр. 12, 13, 65.

7. “А от Князьковой реки 200 верст у моря Нарымской брег. От Нарымскаго брега до реки до Оби (на восток) 130 верст”. Книга Большого Чертежа, стр. 188.

8. По книге Большого Чертежа от Холмогор до Архангельска считалось 50 верст; по почтовой дороге считается 71 верста.

9. В письме Дженкинсона, от 26 Июня, 1566 года, на имя Cэpa Виллияма Сесиля (хранящемся в Лондонском Королевском Архиве) описывается укрепление Вологды Царем Иваном Васильевичем: “Его Величество отстраивает замок, который будет четырехугольный и в 2400 саж. (fathom) в окружности; это будет очень сильная и великолепная крепость; на постройку ее ежедневно выходят боле 10 тысяч человек, а камни привозят из-за 500 миль, платя по 12 пенсов за перевозку каждых ста фунтов. State Paper Office.

10. Нечего, кажется, говорить, что из Бела озера вытекла не Волга, а приток ее, Шексна. Поводом к сказке о башне-казнохранилище, вероятно, послужило то, что действительно часть Царской казны хранилась в Кириллове-Белозерском монастыре, который окружен двухэтажными стенами с огромными башнями; но монастырь этот находится не посреди Бела озера, а в 36 верстах от него, на берегу озера Одольского или Сиверского. См. Полное Собрание сведений о монастырях и церквах в России. А. Ратшина. М. 1852; также Истор. Госуд. Росс.

11. В Британском Музе, в Лондон, в числе бумаг Лорда Бёрлея, хранится записка под заглавием: “Число миль между Св. Николаем и Москвою, водою и сухим путем”. В сборнике Гаклюйта имеются также два подобные исчисления: одно в первом путешествии Дженкинсона в Россию (1557), другое под заглавием: “Расстояния некоторых мест в Poccии”. Так как между этими тремя показаниями есть разница, то здесь представляется свод их.

Примечание. В следующей таблице имена поверены по так называемой, столистовой карте Оппермана (К. О.) и по Вильбрехтову атласу 42 Наместничеств (А. В.), а также по Словарю Щекатова.

Первые два исчисления более последнего подходят к описанной в книге Большого Чертежа “дороге от царствующего града Москвы к Архангельскому граду, к морской корабельной пристани”, по которой расстояние от Москвы “до моря, до усть реки Двины”, 1460 верст, а именно:

British Museum Burghley papers, Lansdowne 112. Plut. LXXV, F. № 55, fol. 128; Hakluyt (edit. 1809) I, 348, 349, 407; Книга Большому Чертежу, стр. 192, 198 — 201.

12. Описание Москвы извлечено Мильтоном почти слово в слово из записок Ченслера об его первом приезде в Россию в 1553 году и Дженкинсона об его первом же приезде в Москву в 1557 г., следовательно, ко времени издания сочинения Мильтона о России, в 1682 году, описание это устарело почти ста тридцатью годами, и притом какими годами: Москва была выжжена Крымцами, над нею пронеслась самозванщина, ее много раз грабили, осаждали и опустошали Поляки, и едва ли кто-либо из жителей ее помнил все эти события иначе, как по преданиям, и притом даже не отцовским, но скоре дедовским. Достаточно указать на то, что уже около столетия перед тем, а именно в приезд в Москву Посланника Елисаветы Флетчера (1588 г.), внутри Кремля не было уже рынков, виденных Дженкинсоном в 1557 г., а были, кроме дворца и арсенала, “жилища, назначаемые для лиц, известных своею верностью и преданностью Царю”, и что, по замечанию того же Флетчера, Москва “была немногим разве более городской части (citie) Лондона”, а никак не “более Лондона с предместьями”, какой ее описывал Ченслер в 1553 г.

Следующий отрывок из описания посольства Графа Карлейля (Carlisle), посланного Карлом II-м в Poccию в 1663 г., может дать более точное понятие о Москве при Царе Алексее Михайловиче, т. е., во время Мильтона:

“Москва получила свое имя от реки Москвы, ее омывающей. Это очень красивая река, которая берет свой исток из области Тверской (Смоленской) и близ Коломны впадает в Волгу (Оку). Хотя в Москве есть еще две другие реки, а именно: Неглинная и Яуза, но они малы и впадают в Москву реку близ города. Что касается городских строений, то они все деревянные, исключая нескольких замечательных домов, и, вместо каменной мостовой, в Москве, как и в других городах, поперек улиц положены сплоченные толстые еловые кругляки. В то время, как мы были в этом городе (с 6 Февраля до 24 Июня 1664 г.), он имел почти вид круга и был, по крайней мере, мили в четыре окружности; но так как он часто подвергается пожарам, то его вид и его объем недолго остаются в одном положении. Москва делится па четыре части, которые называются: Царь городом, Китаем городом, Скородомом (Земляным городом, Scoradom) и Стрелецкою Слободою; они отделены тремя разными стенами: одною каменною, другою кирпичною, третьею деревянною. Общая особенность, весьма украшающая город, состоит в его колокольнях, которые, будучи покрыты одни медью, другие жестью, так сильно блестят и до того увеличивают свет, исходящий от солнца, что на них едва можно смотреть, когда солнце светит, чтобы не быть ослепленным. Это тем достойнее примечания, что в Москве полагают около двух тысяч церквей; правда, что они очень малы и скорее походят на часовни, чем на церкви. В Китае город, в Скородоме и в Стрелецкой Слободе едва ли есть что-нибудь другое необыкновенное; но не будет неуместно нам остановиться немного на Царьгороде, так как в этой части Царь, Патриарх и сановники имеют свои дворцы и дома. Эта часть составляет как бы отдельный город, имеет большой ров, обнесенный кругом хорошею каменною стеною, которая защищает эту часть города и отделяет ее от остальных частей; как притом она совершенно хорошо снабжена пушками, то ее считают довольно сильною крепостью. Царь имеет здесь два дворца: один каменный, построенный в Итальянском вкусе, другой деревянный, где он обыкновенно живет, потому что в нем жить здоровее, чем в другом. Там же есть каменные и кирпичные дворцы, где живут Патриарх и несколько Бояр. Церкви также все построены из камня и одни во всей Москве имеют колокольни (купола), покрытые медью, которая имеет такой прекрасный вид и до того подходит к золоту, что предполагают, будто бы теплота солнца придала ей высокую степень совершенства (Купола Кремлевских церквей, задолго до Алексея Михайловича, были позолочены; в первый, кажется, раз, упоминается о том под 1508 годом: “Тогда же Благоверный Князь Великий Василий Иванович всея Руси, с великою верою и желанием, повел на своем дворе церковь превысшия небес, неизреченныя Горы Божия, всечестныя Царицы Девы, Пречистые Богородица Mapия, честнаго и славнаго ея Благовещения, подписати златом; повеле же и верх церковный покрыти и позлатити”. (Полн. Собр. Летопис. VI, 247)). Из числа этих церквей одна посвящена Святому Михаилу (Архангелу), и в ней находятся гробы Царей. Есть еще два монастыря: один мужеской (Чудов) и другой женский (Вознесенский); а на небольшой башне (Иване Великом) есть большой крест цельного золота (По преданию крест на средней главе Благовещенского собора сделан из Аравийского золота. Известно, что Наполеон, приняв за золотой, крест Ивановской колокольни (Ивана Великого), велел его снять; часть этого креста, разбившегося при спуске, была, во время бегства великой армии, брошена Французами в Вильне (Собр. сведений о монастырях, А. Ратшина)). В начале нашего пребывания в Москве мы видели там, на одном из задних дворов, колокол огромной величины, не задолго перед тем отлитый одним Москвичом; колокол этот имел около девяти сажень в окружности, следовательно, три сажени в поперечнике, так что сорок, или пятьдесят, человек могли под ним поместиться (Царь колокол был, по повелению Алексея Михайловича, перелит в 1654 году из прежнего Годуновского и сделан в 8 тысяч пудов в 1654 году (Там же)). Что касается иностранцев, в Москве, их множество разных народов и в особенности Татар, Греков и Персиян; изо всех иностранцев Греки лучше всех там приняты, имея с Москвитянами сходство во многих вещах, особенно относительно Религии. Англичане и Фламандцы имеют при городе особенную слободу, в которой живут вместе каждый по своему обычаю и под условием, чтобы они были Реформатского Закона, могут свободно собираться для отправления своего Богослужения. Напротив, Жидов и Римских Католиков Русские не допускают и, по-видимому, имеют к ним одинаковое отвращение”.

Hakluyt. 1, 263, 350; D-r Giles Fletcher. Of the Russe common wealth. London, MDCCCLVI, 17; La relation de trois ambassades de monseigneur le Comte de Carlisle. Paris, MDCCCLVII, 71 — 73.

13. Описание пути из Москвы до Астрахани, и описание самой Астрахани, извлечено из “Путешествия г-на Антона Дженкинсона из города Москвы, в Poccии, в город Бохару, в Бактрии, в 1558 году”.

Вот полный маршрут Дженкинсона до Астрахани, любопытный по указанию всех бывших в 1558 году городов на Оке от устья Москвы реки и на Волге от устья Оки:

Казань, красивый город, построенный в Русском, или в Татарском, вкусе, с крепким замком, стоящим на высоком холме: он был прежде обнесен частоколом и земляной насыпью, но Русский Царь приказал теперь разрушить старые стены и выстроить новые из дикого камня. Этот город был прежде очень богат и, принадлежал Татарам, составлял особое Царство и более всех других народов вредил Русским в их войнах; но девять лет тому назад нынешний Русский Царь его завоевал (Казань была взята Царем Иваном Васильевичем в 1552 году и, след., за шесть, а не за девять, лет до путешествия Дженкинсона), и взял в плен Царя Казанского, который, будучи молод, теперь окрещен и воспитывается при Московском Дворе, вместе с двумя другими, также бывшими, Царями Казанскими, которые, подвергаясь опасности, во время своего царствования, от междоусобий своих подданных, в разное время отдались в подданство Русскому Царю; таким образом в настоящее время при Русском Дворе три бывшие, Цари Казанские, которых Русский Царь держит в большом почете (В 1558 году в России действительно находились три бывшие Царя Казанские: 1) Александр Сафакиревич (Утемишь-Гирей), привезенный в Москву в 1581 г., будучи двух лет от роду, крещенный два года спустя, и умерший в 1566 году; 2) Шиг-Алей (царств, с 1519 до 1521 г., в другой раз в 1546 г., и наконец в третий с 1551 до 1552 г.), живший в то время, как упоминает сам Дженкинсон, в Касимове, пожалованном ему в удел еще Великим Князем Василием Ивановичем, где он и умер в 1566 г., и 3) Симеон Касаевич (Едигер Махмет), взятый в плен в 1552 г., умер 1565 г. Но не два последние были товарищами воспитания Утемиша-Александра, а сыновья Черкесского Князя Сибока-Александр (Кудадек) и Владетеля Кабарды Темгрюва — Кн. Михаил (Султанук-Мурза); сей последний был шурином Царя (братом его второй жены), Боярином с 1568 г., и выбыл в 1572 г.).

Близ Казани находится Гостинный остров, так называемый потому, что сюда прежде приезжали для торга всякие гости, как Pyccкие и Казанские, так и Ногайские и Крымские и разных других городов; теперь это место оставлено и ни в Казани и ни в каком другом меcте от Москвы и до Каспийского моря нет подобного рынка.

Страна, лежащая между Казанью и рекою Камою, на левом береге Волги, называется Землею Вогуличей (Vachen?); жители ее язычники и живут в пустынях, без домов и жилищ. Страна на другом береге Волги, напротив реки Камы, называется Черемисскою; Черемисы же полуязычники, полутатары. Вся же земля по левой стороне Волги, начиная от р. Камы вплоть до Астрахани и далее по северному и северо-восточному прибрежью Каспийского моря, до земли Татар, называемых Туркменами, называется страною Ногайцев (Mangat or Nogay). Наконец вся страна на правом береге Волги, начиная напротив устья р. Камы, до города Астрахани, есть земля Крымская, которой жители также Магометова закона и живут большей частью по Ногайскому обычаю, ведут непрестанные войны с Русским Царем и храбры в поле; их поддерживает и им помогает Турецкий Султан.

Так называются несколько рыбацких домов; здесь большая ловля осетров. Оттуда до Высокой Горы на одинаковом расстоянии, около 200 миль от Казани и от Астрахани, под 51° 47’с. ш.

В прежние времена здесь был, построенный Крымцами, замок, теперь разрушенный. (Это должно быть упоминаемое в книге “Большого Чертежа” городище Увешинское (Увиэк — Уфеак), в 9 верстах от Саратова, на высокой горн Шихан (Словарь Щекатова)). По всему берегу растет во множестве локричник, которого корень похож на виноградный.

Оттуда до места, называемого Переволока.

Место это так называется потому, что в былые времена Татары здесь переносили сухим путем свои лодки из Волги в реку Танаис, иначе называемую Доном, когда они грабили ехавших Волгою в Астрахань, или Танаисом в Азов, Кафу и другие города, лежащее при Эвксинском море, в которое впадает Танаис, берущий начало в области Рязанской “из чистаго поля” (см. Кн. Бол. Черт. 27). В этом месте от одной реки до другой две мили сухим путем, и очень опасно от воров и разбойников, хотя, впрочем, менее, чем было прежде, по причине завоеваний Русского Царя. Отсюда, по обеим сторонам Волги, пустыни.

Оттуда, оставив старинный замок Старую Астрахань вправо, до Новой Астрахани, от которой до Москвы около 600 миль.

Новую Астрахань Русский Царь покорил шесть лет тому назад, в 1552 (1554) году. Это — дальнейший оплот, завоеванный им от Татар со стороны Каспийского моря: он содержит его очень крепко, ежегодно посылая туда людей, съестные припасы и лес для постройки крепости. Там ведется некоторая торговля, но очень бедная и незначительная, так что о ней не стоило бы упоминать, хотя туда съезжаются купцы от разных народов. Главнейшие товары, привозимые Русскими, суть: сырые кожи, деревянные сосуды, узды, седла, ножи и другие безделки, также зерновой хлеб, ведчина (?) и другие съестные припасы. Татары привозят туда разного рода бумажные и шерстяные товары и выделанные шелка: приезжающие из Персии, и именно из Шемахи, привозят швейный шелк (самый грубый из употребляемых в Poccии), краски (Crasсо?), разные роды пестрого щелка на кушаки, кольчуги, луки, мечи и т. под., в иные года — зерновой хлеб, Грецкие орехи. Но все это привозится в таком малом количестве, и купцы, которые доставляют эти товары, до того бедны, что не стоило бы и писать об этой торговле, тем более, что нет надежды, чтобы она когда-нибудь в этих странах заслуживала, чтобы ею заниматься.

Hakluyt 1, 362 — 365.

14. Путь из пристани Св. Николая до Новгорода взят Мильтоном из маршрута Фомы Соузема (Southam) и Ивана Спарка (Sparke), ехавших из Холмогор в 1566 году в Соловецкий монастырь, а оттуда к устью р. Выга и потом на Повенец, Ладогу и в Новгород; но сам Соузем сознается, что переезд на Соловки совершенно излишний, и что гораздо лучше ехать на Повенец не рекою Выгом, но из Сумского острога, который, по его известию, отстоит 936 миль (или верст) от пристани Св. Николая. Здесь прилагаются полные маршруты Соузема: 1) от усть Выга до Повенца; 2) от Сумского острога до Повенца; 3) от Повенца до Новгорода.

Примечание. Названия местностей исправлены по Книге Большого Чертежа, по столистовой карте Оппермана, по военно-дорожной карте Шуберта, а главнейше по исследованию Неволина: “О пятинах и погостах Новгородских” (Записки Русск. Геогр. Общества, кн. VIII). При названиях, не найденных ни в одном из этих источников, поставлены вопросительные знаки.

15. Вся статья об отобрании в Царскую казну имений после людей, не оставивших мужского потомства, и о полновластии Царя в отнятии имений у старых и увечных, заимствованы из записки Ченслера 1553 года. Мильтон, даже слово в слово, выписал оттуда речи просителя и Царя. Но Ченслер смешал два совершенно разнородный вида владений: вотчины и поместья: первые, разделявшаяся на родовые, т. е., полученные по наследству, выслуженные, т. е., пожалованные в награду за службу, и купленные, составляли неотъемлемое, но наследственное, достояние владельца; вторые давались вместо жалованья служилым людям, которые из доходов их должны были содержать себя на службе Царской.

Уложение Царя Алексея Михайловича, обнародованное в 1649 году, следовательно, за 33 года до издания книги Мильтона, совершенно обеспечивает судьбу вдов и дочерей служилых людей; в случае, если сии последние были убиты на войне, жены их получали 20% из поместного оклада; если умирали на службе, в полках, то 15%; если дома, то 10%; дочерям назначалась половина этого размера (Гл. XVI, ст. 30, 31, 32). То, что за дачею этого прожитка, вдове и детям оставалось в лишке, отдавалось в род умершего беспоместным и малопоместным; при отсутствии их только — в чужие роды (XVI, 13); в казну Государеву даже из выморочных помести, тем более из вотчин, ничего не поступало.

Вотчины родовые и заслуженные после умершего переходили сыновьям, при неимении их — дочерям, при неимении и дочерей — ближайшим родственникам (ХVII, 2, 4). Купленные вотчины предоставлялись в полное распоряжение вдове умершего, которой, сверх того, отдавалась четверть движимости (животов) и возвращалось приданое (XVII, 1, 6). Но в случае, если после умершего не оставалось поместий, или купленных вотчин, матери и вдове его выделялась в пожизненное владение, на прожиток, часть из его выслуженных вотчин (XVI, 16; XVII, 3). И, наоборот, когда оставались одни купленные вотчины, то они делились между вдовой и детьми по жребиям (XVII, 5).

Относительно служилых людей, которые, за старостью и увечьями, были отставлены от службы и имели данные им на прожиток поместья, в Уложенье прямо говорится, что им “теми поместьи владети по свой живот”, т. е., до смерти, и велено отказывать челобитчикам, которые будут просить “под ними о поместье в пожить”, т. е., о пожаловании себе тех поместий, с отделением тем отставным служилым людям только части их на прожиток (XVI, 8, 61). Впрочем, уже самый закон этот указывает, что подобный обычай существовал до издания Уложения. Оправдание его очевидно: поместье давалось для содержания дворянина, или сына боярского, на службе; он не мог ее нести, поместье могло быть уменьшено, или даже совершенно отнято. И здесь-то проявляется сердоболие Царя Алексея Михайловича, который первый из Русских Государей внес человеколюбие в свои законы.

Но Мильтон, следуя рассказу Ченслера о временах Грозного, представляет Русского Царя каким-то деспотом, который у одного из своих подданных отбирает имение, чтобы отдать его другому, а у вдов и дочерей своих слуг отнимает все их достояние. Замечательно, особенно если вспомнить, что Ченслер Англичанин, что подобное самовластие восхищает его, и что он с восторгом восклицает: “Это не то, что у нас в Англии, где всякий говорит про свою вещь: “Она Божия и моя!”. О, если бы наши непокорные упрямцы были содержаны в подобном подчинении: они узнали бы свои обязанности к своим Государям!”.

Hakluyt I, 267; Уложение, главы XVI и XVII.

16. Известие о судебных поединках также извлечено Мильтоном из Ченслера, хотя ко времени издания его истории они уже перешли в предание.

Судебником поле (судебный поединок) присуждалось в случае отрицания займа (в заемном деле) и при обвинении в зажигательстве (пожоге), в душегубстве, в разбое, или в татьбе. На поле лезть (требовать поединка) могли тяжущиеся (ищея и ответчик), не только между собою, но и с кем-либо из тех свидетелей (послухов), которые не в их речи говорили (опровергали их показания). Малолетним, старикам, увечным, лицам духовного звания и женского пола, позволялось ставить за себя наемных бойцов (наймитов); в таком случае противной стороне вольно было лично биться с этим наймитом, или высылать против него наймита же.

Но уже в дополнительном к Судебнику Указе, 21 Августа, 1556 года, допускается замена поля крестным целованием. В последний раз упоминается о судебных поединках в 1614 году (В судной грамоте Устюжны Железопольской (Акты Археографической Экспедиции Ш, № 36). Г. Дмитриев, в “Истории судебных инстанций” (М. 1859, пр. 403), напрасно отвергает ссылку г. Пахмана на эту грамоту; в ней именно сказано: “а не просят поля те послухи, которые послушествуют в исцовы речи, ино тем ищея виноват”). Уложением они уже вовсе исключены из законодательства.

Hakluyt I, 268; Судебник, ст. 11 и 12, 16, 17 и 19, 14 и 19, 119.

17. Уложением действительно определено лишение свободы для несостоятельных должников; но они выдавались головою до искупа не Царю, а заимодавцам; при том это делалось только с теми, которые не могли представить за себя поручителей и которым не было чем окупиться. Наконец в сдаче головою предшествовала ставка на правеж, которая продолжалась, смотря по количеству долга, по расчету одного месяца за сто рублей. По окончании срока этой ставки долг взыскивался с недвижимого и с движимого имения должника.

Долги стрельцов покрывались платою истцу денежного их жалованья (по 4 рубля в год). От выдачи головою истцу изъяты были служилые люди, за исключением приставов, казаков, пушкарей, затинщиков и других нижних чинов. За службу выданного головою истцу должника зачиталось сему последнему в уплату долга за каждый год, мужчин пять рублей, женщин два рубля с половиной, детям боле десяти лет два рубля.

Уложение гл. X, стр. 204, 261, 262, 264, 265, 266; гл. XX, стр. 40.

Примечание: Употребленное выше слово правеж в Академическом Словаре истолковано так: “Взыскивание денег или долга с истязанием”. Напротив, в сочинении Флетчера: “О Русском Государстве” (1558 г.) название правеж присваивается месту перед съезжей избой, где истязание происходило, что, кажется, подтверждается выражением ставить или приводить на правеж. Очень может быть, что название правежа первоначально присваивалось месту, где происходило истязание, а потом, по очень обыкновенной метонимии, передано самому истязанию. Вот подлинные слова Флетчера: “Правеж (praveush or righter) есть место близ суда (съезжей избы), где тех, которые осуждены и которые отказываются платить присужденное, бьют большими дубинами по берцам и по икрам их ног. Всякое утро, от 8 часов до 11, их ставят на правеж и бьют таким образом, пока деньги не будут заплачены. После полдня и всю ночь недельщик (the sergeant) держит их в цепях, разве если они представят достаточную поруку в том, что явятся на правеж в указный час. Каждое утро можно видеть сорок, иди пятьдесят, человек, стоящих в ряд на правеж, которых колотят по голеням и которые испускают жалобные крики. Если, простояв год на правеже, должник не хочет, иди не имеет, чем удовлетворить заимодавца, ему законом дозволено продать свою жену и своих детей, или совсем, или на урочное число лет. Если же цена их не покрывает всего долга, то заимодавец может взять его себе в холопы (to bee his bondslaves) на известное число лет, или навсегда, смотря по количеству долга”.

Of the Russe Common Wealth. London, MDCCCLVI, p. 67.

18. Гаклюйт напечатал следующую весьма любопытную записку Английского Агента, Генрика Лена (Lane), в которой подробно изложен весь обряд жеребьевого суда.

“Способ судить по жеребью в Poccии, описанный г. Генриком Леном, и употребленный в тяжбе между ним и некоим Ширяем Костромицким в Москве 1560 г.:

“По возвращении в Poccию Осипа Непеи, первого посланника (Царя Ивана Васильевича) к Королеве Марии, в то время, как я оставался там Агентом, несколько Русских купцов, по ходатайству его, Осипа, получили от Царя грамоты на отправку товаров и на проезд на наших кораблях в Англию, на что, по здравом рассуждении, я отвечал отказом. Это заставило их поверить нам в долг и согласиться на определение цены (своих товаров), смотря по следующему привозу; но ко времени этого привоза, не смотря на уплату им хорошей, цены, 600 рублей, возник спор, потому что они требовали вдвое более. Таким образом, в Апреле 1560 года, перед отъездом моим из Московии, они исходатайствовали приговор судить полем или жребием (В подлиннике: “Trial by combat or letter”, но на поле страницы поправка: “Triall by combat or lot.”), что им следует: двойная уплата, или предлагаемые мною 600 рублей. Для поля у меня был охотник, сильный Англичанин, Роберт Бест, один из слуг общества (Купцов, торгующих с Poccиею); но Pyccкие и их боец отказались с ним биться. Таким образом мы потребовали исполнения наших повольностей, а именно метания жеребья. Царь указал, чтобы этот суд произошел в Кремле (в его замке), в его дворце, при его высшем Московском судилище следующим образом: В суде заседали два Царские Казначея, они же и Канцлеры (Думные Дьяки?) и главные судьи. Они послали чиновников звать меня, моего переводчика и еще другого (Англичанина?), и провести нас сквозь толпу народа внутрь решетки: мне они позволили сесть поодаль, противники же наши были оставлены за решеткой. Сперва обе стороны были весьма вежливо убеждаемы; я увеличить мое предложение, Русские уменьшить свое требование. Не смотря на мои уверения, что совесть моя чиста и что, по расчету, барыш их достаточен, я, желая угодить судье, предложил прибавить 100 рублей, что было принято с большой похвалой, но истцы на это не согласились. Тогда судьи написали приговоры с нашими именами и вложили их в два одинаковые восковые шарики, которые подняли, засучив рукава. Потом, встав и пожелав счастья правде, которая была присуждена тому, чей шарик прежде вынется, они, с согласия обеих сторон, вызвали из толпы высокого дворянина, сказав: “Ты, в таком-то платье и в такой-то шапке, поди сюда!” Его поспешно пропустили. Ему приказали держать прямо и не опуская рук за макушку шапку, в которую опустили шарики. С такими же предосторожностями вызвали на удачу другого высокого дворянина, которому велели засучить правый рукав и, призвав Божие имя, голою рукою по одиночке вынуть оба шарика. Что он и сделал, отдав каждому судье один из них. Потом, к великому удивлению, жребий в первом из вынутых шариков оказался мой, что и было провозглашено перед всем народом, с объявлением, что я прав и справедлив. Имя главного истца было Ширяй Костромицкий. Меня пригласили уплатить истцам назначенную мною сумму; из нее, за их неправду и грех (for their wrong or sinne), по их выражению, они уплатили по десяти со ста Царю. Много дней спустя Русские, по своему обычаю, считали наш народ за верных и честных торговцев и говорили об этом суде к нашей великой похвале”.

Hakluyt, I, 345, 346.

19. Самое название питейных домов корчмами указывает на несвоевременность известия Мильтона. Еще во второй половине XVI столетия дома эти стали называться кабаками, которые в первые же года царствования Алексея Михайловича (1652 г.) заменены кружечными дворами. С тех пор слову корчма стало исключительно придаваться в его грамотах значение хмельного, неявленного (т. е., тайно выкуренного) напитка, как-то: хлебного вина, меда и пива (Напр.: “а у кого корчму выймут в другой ряд”).

Из уставных грамот о продаже питий в городах Углич и Мологе видно, что с 1652 года продажа эта совершенно отобрана у всех частных лиц, и что бывшие на откупе кабаки взяты даже у тех из них, которым “не отошли урочные года”; видно также, что во всех городах и в больших дворцовых селах учреждено только по одному кружечному двору, в малолюдных же селениях отнюдь не дозволено заводить их; что в самых дворах этих продажа была разрешена только от обедни до сумерек; в продолжении же всех четырех постов, Светлой Недели, воскресных дней, середы и пятницы во весь год, запрещалась вовсе; наконец, что не дозволялось продавать хмельных напитков духовенству, а мирянам пить их близ кружечных дворов. Все эти ограничения доказывают, что Царь Алексей Михайлович не только не давал никому из своих Бояр, или Дворян, возможности поощрением народа к пьянству обирать их, чтобы потом выдавливать из этих Бояр, или Дворян, их дурно приобретенное богатство, но, напротив, в заботливости о нравственности своих подданных, пользуясь церковными установлениями, отнимал у них более, чем на половину дней в году возможность покупать хмельные питья, причем жертвовал значительною частью одного из важнейших источников своего дохода.

Акты Археограф. Эксп. т. I, № 269; т. IV №.№ 59 и 63.

20. Самая полная картина войска Царя Алексея Михайловича сохранилась в ответе Стольника Ивана Ивановича Чемоданова на вопрос юного Косьмы де Медичи, когда сей последний, в проезде Чемоданова через Флоренцию, в 1657 г., спрашивал его: “Как у Царя строится рать против его недругов, и каким боем войска его бьются?” 

“У Великого Государя против его недругов, сказал Чемоданов, рать сбирается многая и несчетная, и строенье многое, различными ученьи и строеньем: перво устроены многия тысячи копейных рот гусарскаго строю, а иныя многия тысячи устроены конныя с огненным боем рейтарскаго строю, а иныя же многия тысячи устроены драгунским строем, с большими мушкеты, а иныя многия тысячи устроены солдатским строем. И над теми надо всеми устроены начальные люди: Генералы, и Полковники, и Подполковники, и Маиоры и всякие начальные люди по чинам. А Низовая сила, Казанская, и Астраханская, и Сибирская, и иных многих Государств сбирается многая несчетная рать, и бьются конныя лучным боем; а большаго и меньшаго Нагаю Татарове, и Башкирцы, и Калмыки бьются лучным же боем. А стрельцов Московских устроено на Москве сорок тысяч, оприч городовых, а бой у них солдатскаго строенья. А Донские, и Терские, и Яицкие Казаки бьются огненным боем. А 3апорожские Черкасы бьются лучным и огненным боем. А Государевых городов Дворяне и Дети Боярския и всяких чинов люди, те бьются розными обычаи, лучным и огненным боем, и кто к которому бою навычен. А Его Царскаго Величества, его Государева полку Спальники, и Стольники, и Стряпчие, и Дворяне Московские, и жильцы, те бьются своим обычаем: только у них бою, что под ними аргамаки резвы да сабли у них востры: на которое место ни приедут, никакие полки против их не стоят. То у Великаго Государя нашего и строенье”.

Из исчисленных в этом перечне войск стрельцы были единственным постоянным войском: они составляли гарнизоны городов, на счет которых содержались и в которых поселены были особенными слободами. Кроме военной службы они несли и полицейскую, между прочим обязаны были тушить пожары. Один из Московских стрелецких полков (Приказов) назывался Стремянным; ибо во всех походах находился при особе (у стремени) Царя. В военное время несколько Московских стрелецких полков посылалось в действующие войска. Стрельцы были “в стрельцах вечно, и дети, и внучата — стрельцы ж по них”.

Дворяне и Дети Боярские не составляли собственно отдельного рода войско: это было свободное от податей сословие, которое, владея жалованными из казны поместьями, обязано было службой Царю. Оно встречается на всех ступенях тогдашней служебной иерархии: гражданской, судебной и придворной. В военное время, те из Дворян и Детей Боярских, которые сколько-нибудь знали военное дело, распределялись в начальные люди к сбираемым полкам, остальные же делились на сотни и составляли Государев полк. Отзыв Чемоданова о них, что у них “только и бою, что под ними аргамаки резвы да сабли у них востры”, подкрепляется свидетельством Котошихина (IX, 1), который говорит, что “строю они никакого не знают: кто под которым знаменем написан, и по тому и едет без устрою”.

Из них же, в мирное время, при торжественных случаях, составлялись конные отряды; так, напр., они высылались за город для приема чужеземных Посланников (Их описывает Таннер в своем “Legatio Polonolituanica in Moscoviam, anno 1678”, в следующих словах: “Когда же мы приблизились к городу, появился новый, дотоле невиданный, полк воинов. На всех были одноцветные, красные длинные, одежды; они сидели все на белых лошадях; за плечами и над головами их были прикреплены красиво раскрашенные крылья; они держали длинные копья, к остриям коих были приделаны позолоченные изображения летящего дракона, которые вертелись по ветру”. По этим отличиям — копьям с флюгерами и крыльям, составлявшим принадлежность Польских гусар, можно думать, что именно Дворянские и Жилецкие сотни разумел Чемоданов под названием “копейных рот гусарского строю”; ибо собственно о гусарах в России не упоминается до 1688 года (См. Военно-Энциклоп. Лексикон, статья “Гусары”)) и т. под.

Все остальные войска набирались лишь на военное время и обучались иноземцами, или достигшими Полковничьего чина Русскими: рейтары — конной службе; солдаты — пехотной, драгуны — той и другой. Из них солдаты и драгуны, подобно казакам, составляли военные поселения, обеспечивавшие Русский рубеж; солдаты — по Шведской границе, драгуны — по Татарской, казаки — по Польской. Впрочем, после войны 1651 года, из бывших до нее 5 тысяч Казакова осталось весьма немного, по известию Котошихина.

Оружие рейтаров состояло из ружей, карабинов, пистолей и сабель; солдат — из ружей, бердышей, шпаг, пик и мушкетов; драгунов — из мушкетов, пик и бердышей; у драгунов же при полках имелись барабаны.

Дворяне и Дети Боярские должны были являться на службу с карабинами или пищалями и с пистолями, или в саадаках с пистолем, или с карабином. Привозимых в полки людей своих они должны были вооружать саадаками (Саадак состоял из лука с налучем, т. е., влагалищем, и стрел с колчаном), или карабинами, или пищалями; обозных же слуг своих долгими пищалями, или, в случае крайней бедности (скудости), рогатиной и топором.

Полное исчисление доспехов, составлявших воинскую одежду (ратной сбруи) встречается в Царской грамоте, посланной в Иосифов Волоколамский монастырь 20 Ноября, 1653 г. Это были: латы, куяки, панцири, кольчуги, бастерцы, наручи, зарукавья, наколенки, шишаки, шапки — мисюрки (Из поименованных здесь доспехов латами, иначе бронями, назывались те оборонительные одежды, которые назначались для прикрытия стана, рук и ног воина; панцири и кольчуги были рубашки, сделанные из колец, первый мелких, последние более крупных; бахтерцы, бехтерцы или бастерцы — были кольчуги с металлическими пластинками на груди, спине и боках; куяки — суконные или бархатные безрукавки с нашитыми на них металлическими бляхами; наручи и наколенки — были металлические полосы или дощечки, назначенные, как показывает их название, для защиты рук (от кисти до локтя) и колен. Зарукавья — застежки для стягивания рукавов. Шишаки (или шлемы) и мисюрки — были шапки, первые цельные металлические, вторые только с металлическим верхом, и металлической сеткой).

Жалованья получали: рейтары 30 руб. в год, солдаты по 60 алтын в месяц, драгуны по 12 руб. в год. Стрельцам давалось жалованья: денежного от 10 до 15 руб. в год; хлебного от 15 до 20 четвертей; соли от 2 до 5 пудов; кроме того, ежегодно сукна на платье из Царской казны.

Дворяне и Дети Боярские в военное время верстались на три статьи: большая получала по 25 руб., средняя по 20 руб., меньшая по 15 руб. в год. При этом принимались в соображение: число и вооружение приведенных каждым даточных людей конных и пеших (“Каков кто будет на Государеве службе конен, и люден, и оружен”) и достаток каждого (“и что за кем поместья и вотчин и в которых городех”).

Из этого беглого очерка состава вооружения и окладов войск при Царе Алексее Михайловиче легко убедиться, как к его царствованию не подходит описание Русских войск, выписанное Мильтоном из записки Ченслера 1535 года. В одном, впрочем, известие Мильтона справедливо: ведение войны не стоило Царю почти ничего, или стоило очень мало. По призыве войск вотчинники (т. е., владельцы наследственных имений, духовенство и монастыри) и владельцы поместий (т. е., имений, жалуемых служилому сословию) обязывались выставить определенное число вооруженных людей, лошадей под конницу (“а лошади б под ними были добрыя, меньши б десяти рублев лошади не было”), лошадей под перевозку тяжестей. Натуральная рекрутская повинность для селений малолюдных заменялась сбором денег, которые шли на жалованье войскам. Впрочем, главным источником этого жалованья был сбор с торгового и промышленного сословия; размер этого сбора был всякий раз особо определяем: взималась двадцатая, десятая, даже пятая доля “против торговли и промыслу”.

Бывали также случаи, когда Царь прямо обращался к одному из богатых монастырей с просьбою “учинить вспоможенье, прислати Государевым ратным людем на жалованья и на кормы, монастырския денежныя казны с радостию; а к тому в прибавку прислать и в займы сколько возможно”. По такой просьбе Соловецкий монастырь прислал в 1564 году “монастырския казны 20 тысяч рублев, да двести червонных золотых, с великою радостию”.

Наконец с вотчин же, монастырей и поместий собирались на продовольствие войск хлебные запасы: сухари, крупы, толокно, солод, также масло коровье и свиное мясо, ветчина.

Собственно расход Царской казны в военное время ограничивался отпуском части оружия, огнестрельных снарядов и орудий, отправкою из Москвы мяса, соли и вина.

Древн. Росс. Вивлиофика (изд. 2) IV, 192 — 193; Котошихин О России в царствование Алексея Михайловича. Спб. 1840, VII, 5, IX, 1 — 8; Акты Археогр. Эксп. III. №№ 214, 225, 236, 319; IV №.№ 66, 84, 149.

21. Для оценки заметок Мильтона о религии достаточно одного примера: в 1589 году, при учреждении в Москве Патриаршего престола, были учреждены четыре Митрополии (“И быша первии митрополиты; в великом Новеграде — Александр, в Казани — Гермоген, в Ростове — Варлаам, на Крутицах — Галасий”. (Новый Летописец, изд. Кн. М. А. Оболенского. М. 1853, гл. 36)), а в Декабре 1666 года на осуждение Никона съехались в Москву семь Митрополитов, подчиненных кафедре Всероссийской (Великого Новаграда и Великих Лук, 2. Казанский и Свияжский, 3. Астраханский и Терецкий, 4. Ростовский и Ярославский, 5. Сарский и Подонский, 6. Грузинский, 7. Белогородский и Обоянский (Древн. Росс. Вивлиоф. VI: Деяние о низложении с престола Никона, в лето 7175 происходившее, стр. 285 — 286)). Любопытно знать, который из этих Митрополитов был удостоен Царем почитания после Бога, Божией Матери и Св. Николая? Заметки о признании Царем независимости главы Церкви нельзя даже отнести к Патриаршему сану, если вспомнить, что Лжедимитрий свергнул, в 1605 году, Патриарха Иова, и что Патриарх Никон был низложен в 1666 году, по настоянию Царя Алексея Михайловича.

22. Издатель “Посольств Графа Карлейля”, Кн. Августин Голицын, уверяет, будто бы в Британском Музее, в Лондоне, хранится подлинник следующего свидетельства:

“Макарий, Божиею милостию, Архиепископ Киевский, Галицкий и всея России, Господину нашему и Благоприятелю Св. Петру, Привратнику Всемогущаго Бога.

Извещаю тебя, что сего числа скончался некий раб Божий, именем Князь Федор Владимирский: поручаем тебе ввести его прямо, без препятствия и замедления, в царствие Божие. Мы разрешили его от всех его грехов и даровали ему наше благословение. И так ни что не препятствует тому, чтобы ты пропустил его, и, дабы сие было исполнено, мы вручили ему сию разрешительную грамоту в нашей Киевской Лавре сего 30 Июля, 1541 года.

Смиренный Макарий, Архиепископ Киевский, Галицский и всея России”.

Не касаясь сомнительности этого акта в догматическом отношении, достаточно будет указать его неправдоподобие в отношении чисто историческом: 1-е) со времени отделения Литовской Иерархии от Московской, в 1415 году избранный главою первой, Болгарин Григорий Цамблак, принял название Митрополита, а не Apxиепископа Киевского, и название это передавалось его преемникам до самого введения Унии, в 1596 году; 2-е) с 1462 года Митрополиты Киевские имели престол свой в Вильне, а не в Киеве, где место их заступали Екзархи или Наместники их; 3-е) титул Митрополита Киевского и всея Poccии приняли главы Православия в Юго-Западной России уже по восстановлении Православной Митрополии в Kиеве в 1620 году; есть указание, что один из них, Дионисий Балабан (1657 — 1663) именовался “Митрополитом Киевским, Галицким и всея России”, но название Галицкого правительственно внесено в их титул только с 1685 года, с которого (и до 1718 года) они титуловались “Киевскими, Галицкими и Малыя России”; с 1718 же года присвоен им нынешний титул “Митрополитов Киевских и Галицких”.

1541 год, который Князь Августин Голицын выставляет на выше приведенном акте, принадлежит ко времени бытности Митрополитом Киевским Макария 2-го (1538 — 50), а Архимандритом Киево-Печерской Лавры Софрония (1536 — 66).

По соображении всех этих обстоятельств непонятно:

1. Каким образом Макарий, вместо Митрополита, назвал себя Архиепископом и, к своему званию, “Киевского” прибавил название “Галицкого”, утвержденное за его преемниками 135 лет спустя, “и всея России”, присвоенного им 70 лет после его смерти?

2. Если Макарий, постоянно пребывавший в Вильне, и приезжал в Киев в 1541 году, то почему именно он выдал свидетельство о православии Кн. Федора Владимирского, а не Архимандрит Софроний, который, как ближайший начальник Лавры, вероятно назвал бы ее присвоенным ей титлом “Святой, чудотворной” и во всяком случае не Киевской, а “Kиевo-Печерской Лавры”.

3. Хотя последний из Владимирских (Владимира на Волыни) Князей Владимир упоминается в летописях в 1321 году, но, предполагая даже, что в 1541 году действительно умер какой-то, не значащийся в родословных книгах Князь Владимирский Федор, почему в грамоте Макария, назвавшего себя “Архиепископом” вместо “Митрополита”, а Лавру “Киевской” вместо “Kиeво-Печерской”, Князь этот, вопреки обычая, существовавшего для Князей Удельных, не назван по своему отчеству? Или почему, согласуясь с обрядом церковным, по которому опущено его отчество, Макарий не согласовался с этим обрядом и не опустил его родового или удельного прозвища Владимирского, и не назвал его, просто Князем Федором?

Единственным исходом к объяснению этих несообразностей может служить одно из следующих двух предположений: или эта грамота вымышлена и вовсе не существует, или она есть вымысел человека, враждебного Православию и плохо знакомого с историей Литовско-Русской Церкви.

23. По родословным книгам действительно значится, что Рюрик был “родом Латынянин из Прусские земли”, потомок “Игоря Короля” и происходил, в четырнадцатом колене, от Пруса, сродника Августа Кесаря Римского, поставленного Августом “в брезех Вислы рецы, во градех Мар-борок, и Турог, и Хвойница, и преслов(ут)ый Гданеск, и иные многие грады по реку, глаголемую Немьян”.

Родословная книга по Синодал. списку, в № 10 “Временника” “Императорского Общества Истории и Древностей Российских”.

24. На чем основывается это известие совершенно непонятно Тимур Бега или Тамерлана Русские называли Темир-Аксаком: Тимур-Куглука — Темир-Кутлуем; первый был им известен нашествием 1395 года и разорением Ельца; последний тем, что изгнал Тохтамыша из Сарайской Орды и победил Витовта при Ворскле 1399 г. Лучшим доказательством, что эти два Царя в России смешиваемы не были, служит летописное известие: “Тогда (6909 г.) умре Царь Темир-Кутлуй, а Шадибек сиде на царстве. Царь Темир-Аксак посла сына боронити Царяграда”.

Напротив Мильтон смешивает эти два лица; ибо потомком (а не сыном) Батыя был Темир-Кутлуй, а не Тамерлан, который “не царь бе родом, ни сын царев, ни племени царска, ни княжска, ни боярьска, но тако из проста един сый от худых людей, от Заацких (т. е., За-Яицких) Татар, от Самархиньския (Самаркандския) земли, от Синие Орды, иже бе за Железными Враты”.

Соф. Врем. (изд. Строева) I, 405, 406, 407, 419, 424.

25. Давыд Гильберт был один из тех бездомных Шотландских скитальцев, которые в XVII столетии нанимались во все Европейские войска. Приглашенный в 1601 году Дьяком Афанасьем Ивановичем Власьевым на службу в Россию, Гильберт попеременно служил Царю Борису, первому Самозванцу, Шуйскому, Тушинскому вору, Гетману Жолкевскому; взятый в плен Русскими, он был, в 1617 году, освобожден из темницы, по просьбе Якова 1-го, и отослан в Англию; замечательно, что в следующем же году он возвратился в Poccию со своим сыном, и остался в ней, хотя сын его, в 1619 году, уехал назад в Англию. Прилагаю при сем любопытную грамоту Царя Михаила к Королю Якову 1-му, в которой прописаны приключения этого обращика тогдашних кондотьеров. Она списана мною с подлинника, весьма обветшалого, который находится в Ашмолевом Музее в Оксфорде (по каталогу Музея № 1784 л. 52):

ГРАМОТА ЦАРЯ МИХАИЛА ФЕОДОРОВИЧА К АНГЛИЙСКОМУ КОРОЛЮ ЯКОВУ I-МУ ИЗ МОСКВЫ, ОТ АВГУСТА МЕСЯЦА, 1617 ГОДА

(Стершиеся в подлиннике места означены черточками. Вместо беспрестанно повторяющихся титулов “Наше Царское Величество, Ваше Королевское Величество”, употреблены сокращения: Н. Ц. В — во и В. К. В — во.).

Присылали к Н. Ц. В — ву, брат наш —   —  — К. В — во Посла своего Князя Ивана Мерика рыцеря дворянина —  —  — В. К. В — ва (Сэр Иван Мерик — Sir John Merrick) о наших Государских и вобчих любительных делех —  —   — Князь Иван, будучи Н. Ц. В — ва з бояры в ответе, подал вашу гра —  —  — грамоте Н. Ц. В — ву вы, брат наш, писал, и Посол твой Н. Ц. В — ва —   —  — в воинское время меж Великих Российских —  —  — и Польского Короля слу —   —  — ваш подданной, капитан Давыд Гинберт —  —  — Польской Король своим —  —  — и послов его. А последнее через гетмана своего Польского Ст —  —  — слава Желковскаго крестное ц —  —  — ованье царствующий град Москву разорил; И в те поры будто Литовские люди взяли того капитана в полон —  —  — на королево имя крест целовал и там Королю служил. А Московскому —  —  — государству никаково дурна не думал и не делал. И будто после того вскоре от Н. Ц. В — ва порубежных воинских людей тот Давыд князь взят и живот свой мучит в полону третеи год. И нашему б Ц. В — ву для вас, брата нашего любительного, его пожаловать, велети его из вязенья свободить, и дабы ему на волю будет: он похочет в свою землю, — и его б в его землю отпустити; а будет похочет в наших великих государствах время пожити, и Нашему б Ц. В — ву милость ему показати. А он несчастли —  —  — но вернои слуга —  —  — роны будет заслужити. А как —  —  — Ц. В — ва дело вперед до —  —  — де —  —  — также для —  —  — должен будет исполнить. И мы —  —   — ту нашему, Великому —  —  — К. В — ву —   —  — тан Давыд в наши —  —  — Российские государства служити —  —  — Борисе Фед —  —  — Его Ц. В — ва с Посланником —  —  — рь Борись пож —  —   — поместьем и денежным годовым жалованьем —   —  — и после Царя Бориса, при Великом —   —  — Василье Ивановиче всеа Русии также во всем был пожалован; и как за грехи всего Росийского государства Польской король с паны своими радою, через многие свои крестные целованья, наслал на Московское государство с Польскими и с Лит —  —  — другово вора, назвав его государским. Царя и —  —  — кого князя Ивана — Васильевича всеа Русии, деда нашого сыном Царским Углецким; и как тот вор с Польскими и с Литовскими людьми пришол под Москву и стал в таборех, и тот Давыд заб —  —   — Бориса Федоровича всеа Руссии, царя и великого Князя Василья Ивановича всеа Русии к себе жалованье, а —  —  — присягу царю Василью изменил, збежал с Москвы к тому вору в Тушино в таборы и вместе с Польскими — Ли —  —   — скими —  —  — в Московском государстве воевал, жог и разорял л —  —  — грабил и побивал, и кровь хрестьянскую невинную розлив —  —  — яв, вор побежал. А тот Давыд с Польскими и с Литовскими людьми пошол в Литву, и из Литвы пришол опять з Гет —  —  — м с Польским Станиславом с Желковским под Москву и вшол в Москву с Польскими ж и з Литовскими людьми, был в роте у пе —  —  — Гонковского (Гонсевского). И как Польские и Литовские люди Москву разоряли, жгли и людей секли и побивали, а он всякое зло делал с П —  —   — и с Литовскими людьми вместе; и с Москвы награбився богатства всякого вышел с Польскими ж и с Литовскими люд —  —  — е и опять многижда с Польскими и с Литовскими людми на Московское государство стоял, кровь хрестьянскую проливал и взы —  — Н. Ц. В — ва ратные люди на деле взя —  —  — .

И тот капитан Давыд за свою измену и за все свои злые —  —  — довелся был многих мук и смертные казни; т —  —  — государь, Н. Ц. В — во для вас, брата нашего любительного Якуба короля, для вашие братц —  —  — Давыда Гилберта по посла твоего княж Ива —  —  — у челобитью —  —  — ево к вам, брату нашему любите —  —  — з дворянином и наместником Рязанским с Стефаном Ивановичем Волынским, да з дьяком с Марк —  —  — (Марком Поздеевым). И вам бы, брату нашему, та наша царская дружба и любовь —  —  — и против того также нам, великому государю, свое —  —   — бовью воздавати.

Писан в государствия нашего дворе —   —  — граде Москве. Лета от создания миру зрке августа месяца.

Ashmolean Museum. № 1784, fol. 52.

26.

ПРОЕКТ ВЗЯТИЯ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ПОД ПОКРОВИТЕЛЬСТВО АНГЛИИ, ПРЕДЛОЖЕННЫЙ АНГЛИЙСКИМ РЕЗИДЕНТОМ ДЖОНОМ МЕРИКОМ.

Выписка из рукописной тетради под заглавием: Copies prises au Musee Britannique et transmises au chancelier de l’empire par Mr. de Strandmann en 1817 (Seconde partie) (Сообщением этой любопытной рукописи я обязан благосклонности покойного Князя Михаила Андреевича Оболенского. Подлинник писан по Английски).

Я полагаю, нет сомнения в том, что безопасность и богатство нашего острова (Великобритании) главнейше зависят от его флота, и что, следовательно, нет предмета, заслуживающего большего внимания Государства, как средства к поддержанию и к увеличению нашего кораблеплавания; ибо по мере того, как оное увеличивается, увеличится и число наших кораблей и способных моряков, что составляет нашу силу, и расширится наша торговля, что поддерживает наше богатство. Поэтому, постоянно размышляя о таких предположениях, которые могут вести к чести и ко благу Короля и его народа (которых в истинном государственном смысле никогда нельзя разделить), и имев совещания с Сэром Фомою Смитом, Правителем Московского Общества и бывшим в Московии Посланником, человеком чрезвычайно усердным и трудолюбивым во всех государственных службах и оказавшим заслуги нашему Государству, также и с некоторыми другими купцами, долго жившими в той стране, я стал обсуждать предложение, которое, если оно будет принято, может быть весьма выгодно Его Величеству и всему Королевству в обоих упомянутых отношениях (Т. е., для увеличения флота и распространения торговли). Осмеливаюсь, по чувству усердия и долга, представить о сем на благоусмотрение Его Величества, покорнейше испрашивая его милостивого и благодушного принятия и прощения моей смелости.

Довольно известно, в каком жалком и бедственном положении находится народ в Московии в последние восемь, или девять, лет: не только их Царский род угас, но угасло почти и все их дворянство; большая часть страны, прилегающей к Польше, разорена, выжжена и занята Поляками; другую часть со стороны пределов Швеции захватили и удерживают Шведы, под предлогом подачи помощи. Самый народ без главы и в большой смуте; хотя он имел бы способы к сопротивлению, если бы был хорошо направлен, но в том положении, в каком находится теперь, готов и даже принужден необходимостью, отдаться под покровительство (кинуться на руки) какому-нибудь Государю, который бы защитил их, и подчиниться правлению иноземца; ибо между ними не осталось никого достойного восприять правление. Такое отчаянное их положение заставило их снизойти до принятия себе в Государи сына Короля Польского под условием, чтобы он жил между них. Поляки сперва на то согласились и, спокойно захватив в свои руки Москву и некоторые другие места, отказались исполнить это условие, тогда Русские возмутились и со сто тысячами войска осадили Москву, и, сколько известно, до сих пор стоят под нею. По той же причине они потом предлагали себя (в подданство) Королю Шведскому, который, вместо того, чтобы помочь им, завладел значительной частью их страны. Теперь, видя со стороны Польши лишь вражду, а со стороны Швеции неверность, северные части этого Государства, сохранившиеся еще в целости и не тронутые войной, но опасающиеся ее, давно ведущие торговлю с нашим народом, к обоюдной их и нашей выгоде, по долговременным сношениям полюбившие наши свойства и поведение, в особенности же привлеченные славою великой мудрости и благости Его Величества, гораздо более желают отдаться в руки ему, чем кому-либо другому. С этою целью они нынешним летом имели совещание с Агентом Английского общества (как он сам говорил мне), и прислали бы сюда Послов к Его Величеству при возвращении последнего флота, если бы Агент осмелился поощрить их, или обнадежить, что они успеют в своем намерении.

Эта часть России, которая еще более всех отдалена от опасности как Поляков, так и Шведов, есть также самая выгодная для нас и самая удобная для нашей торговли. Ибо от Архангельска, где мы выгружаем и нагружаем наши товары (и который для своей защиты имеет небольшую крепостцу), по реке Двине хороший путь до Холмогор (Collegor), города хотя не укрепленного, но находящегося на острове, который легко укрепить, а оттуда и до Устюга, всего около 100 миль. Между этими двумя городами впадает в Двину другая река, называемая Useperassoiie (?), в которую впадают многие меньшие судоходные реки, текущие из Перми и Сибири, которые простираются до великой реки Оби. По всем этим рекам доставляется большое количество соболей и других дорогих мехов, воловьих и других шкур в город Устьсысолье (Ussole), а оттуда к Двине; предметы эти потом продаются в чужие края на большую цену и приносят большой таможенный доход. Оставив у Устюга реку Двину переплавляешься на другую реку Сухону (Sowcona), по которой переезд до города Тотьмы, а оттуда до Вологды на лодках разных размеров от 40 до 150 тонн; от Вологды до Ярославля нет пути водою, но сухопутный переезд в 150 миль; в Ярославле великая река Волга, которая близ Астрахани вливается в Каспийское море и носит суда в 1000, 1500 и 2000 тонн. Плавание от Архангельска до Вологды против течения совершается в пять, или шесть, недель, но (на обратный путь) вниз по течению требуется не боле десяти, или двенадцати, дней. Точно также из Ярославля вниз по Волге до Астрахани можно проехать в двадцать дней, но на обратный проезд потребуется шесть недель.

На реке Волге стоят города Ярославль, Нижний-Новгород (Noisnovegrod), Казань и Астрахань; из них два последние крепко построены, хорошо укреплены и снабжены большим количеством медных орудий. Нижний Новгород обнесен кирпичной стеной и кpоме того имеет кирпичную крепость. Ярославль имеет крепость из бревен и земли и земляной вал. В Вологде есть каменная крепость, выстроенная Иваном Васильевичем (John Basilius). Во всех выше помянутых городах, как на Волге, так и по другим рекам, платятся разные таможенные пошлины, которые простирается до весьма значительной суммы, так что по одной Волге, если даже торговля будет не более как теперь, таможенных пошлин только за соль и рыбу считается 60 тыс. фунтов (стерл.) в год.

Товары, вывозимые теперь к нам нашими купцами из этой части России суть: лен, пенька, веревочные изделия, смола, деготь, сало и мачты (предметы необходимые для нашего флота), всякого рода меха, воск, мед, бобры на шапки, шкуры бычачьи, коровьи и буйволовые, поташ, масло льняное и конопляное, икра и проч.

Туда же сбывают они из наших товаров: сукна, здесь выкрашенные и дегатированные, жесть и свинец в таком только количестве, какое потребно для страны.

Итак нельзя не сознаться, что эта торговля весьма полезна Англии и мы не можем без нее обойтись, не подвергнув Королевство большим убыткам; ибо мы сбываем в Россию ежегодно наших товаров на сумму 40 тыс. фунт. (стерл.), которые иначе оставались бы у нас на руках, и привозим оттуда нужные предметы, необходимые нашему Государству для службы и содержания флота. Для получения сих предметов мы были бы иначе принуждены зависеть от благосклонности и милости Короля Датского, который всегда, когда ему угодно, может запереть проход через Зунд.

Но если мы сообразим, как легко нам будет продать гораздо большее количество наших сукон, жести и свинца по течению Волги и разных других рек во все отдаленные восточные и северо-восточные страны, которые теперь ведут с нами торг только через несколько рук, а также как мы можем этим путем производить вывоз всех богатых произведений Востока, получаемых нами теперь только через Турцию, дорогою ценою и при неисчислимых опасностях от морских разбойников и неприятелей, в особенности если нам придется быть в раздоре с Испанией (чего, кажется, нам предстоит ожидать), тогда мы убедимся, что если нам каким-либо образом возможно установить и утвердить торговлю на этом пути, она не только будет более всякой другой доходна и благодетельна для Государства, но что со временем Великобритания может сделаться складом Восточных товаров, откуда они могут быть отправляемы во Францию, Германию, Нидерланды и Данию, чрез что доставится значительный промысел нашим кораблям и значительно увеличится количество как привозных, так и вывозных, таможенных пошлин Его Величества. Поэтому если бы в этом деле следовало даже соображаться единственно с пользою, то и тогда есть достаточные поводы для Его Величества и для Государства, чтобы принять Русский народ под свое покровительство и свою защиту на таких условиях, которые могут утвердить и обезопасить как свободу торговли, которою мы уже пользуемся там, так и открыть ее далее на выше предложенном основании.

Польза большей части предметов лучше усматривается cavendo, quam fruendo (Т. е., из того, от чего они нас предохранят, более, чем из того, что они нам доставят в пользование). И так если мы войдем в рассмотрение вреда, который для нас воспоследует, если Русские, будучи оставлены нами, или будут покорены Поляками, или отдадутся в подданство какому-либо другому Государю, или Государству, мы найдем, что точно также как выгода побуждает нас, так и необходимость и государственная польза заставляет нас не пренебрегать, но пользоваться, этим случаем; ибо, начиная с Поляков: если они овладеют Poccией — Польский Король уже и теперь дурно к нам расположен, будучи связан браком и тесным подчинением с Австрийским Домом и управляем Езуитами. Чего можем мы ожидать, кроме отнятия наших повольностей, по коим теперь мы одни имеем там беспошлинную торговлю, и предоставления ее другим, а именно Нидерландам, которые уже, единственно в предположении, что Король, по видимому, покорит Poccию, вступили с ним в переговоры по этому предмету и сделали ему значительные предложения. Если же Штаты отнимут у нас беспошлинную торговлю, чрез посредство ли Короля Польского, или через принятие Русских, в случае нашего отъезда, под свое покровительство, что они непременно сделают и о чем уже и помышляют, не следует ли нам предположить, что так как они составляют Государство искусное в политике и трудолюбивое, то они извлекут из сего значительную пользу к усилению своего флота и к ослаблению нашего (в настоящее время стоящего с ними, по силе, в соревновании), дабы таким образом сделаться единственными владыками моря.

Если при том, они таким образом могут привлечь к себе богатую торговлю Востока, не сделаются ли они в скорое время грозными и опасными для всех своих соседей посредством столь многих богатств и столь большого могущества, соединенных с столь деятельной бдительностью? Мы знаем, что свободные Государства обыкновенно неприязненны к монархиям; так как правительство их никогда не умирает, то они предохранены от чувствительных перемен, намерения их всегда однообразны и цели постоянно одинаковы; по этим-то причинам такие государства всегда возвышались недостатками и упущениями своих соседей, за которыми они наблюдают и прилежно следят, чтобы пользоваться всеми выгодами, которые им представляются.

И так нам не следует пренебрегать поднимающеюся тучею, но должно предусматривать бурю, прежде чем она разразится; ибо в том положении, в каком они теперь, они должны и хотят быть нашими друзьями; но если мы допустим их сделаться слишком могущественными, они легко забудут, кем они были взлелеяны в колыбели их счастья.

По всем этим причинам, по очевидной пользе с одной стороны, по явной опасности с другой, я вывожу заключение, что если Его Величеству будет сделано предложение принять в свое подданство ту часть Московии, которая лежит между Архангельском и рекою Волгою, со страною вдоль по этой реке до Каспийского, или Персидского, моря, или, по крайней мере, принять ее под свое начальство и покровительство, с предоставлением и обеспечением свободной там торговли, то это будет величайшее и счастливейшее предложение, когда-либо сделанное какому либо из Английских Королей, с тех пор как Колумб предлагал Королю Генрику VII-му oткрытие Вест-Индии. Пример этот, еще свежий в нашей памяти, должен нас научить, что мы не должны быть излишне осторожны, когда нам делают столь выгодные предложения, следуя правилу Екклезиаста: “Блюдый ветра, не сеет, и сматряяй во облацех, не пожнет” (XI, 4).

Что касается вероятия, что отдача под покровительство и в подданство этой страны будет предложена Его Величеству, если Pyccкие будут иметь какую-либо надежду, что Король примет это предложение, я уже о том упомянул выше. Но если Его Величеству склонится на общий смысл предложения, следует зрело рассмотреть, которая из этих случайностей удобнее для Его Величества, на каких условиях, а также и многие другие сюда принадлежащие обстоятельства. В этом деле я опять осмелюсь высказать свое убогое мнение, если Королю угодно извинить мою смелость в этом случае и приказать говорить далее. Впрочем, в настоящее время я считаю нужным устранить всякое недоразумение и предупредить всякое coмнение, которое может внезапно возникнуть в чьем-либо воображении.

Я очень хорошо знаю, что затруднения и нужды правительства Его Величества в настоящее время таковы, что Король не в состоянии предпринять какие-либо расходы. По обыкновенному опыту, я нахожу, что умные люди часто принуждены отказываться от весьма выгодных предприятий, по неимению средств к выполнению их, иначе как с большим обременением своих доходов. По этому, если бы это предложение принадлежало к этому разряду, я не полагал бы пристойным предлагать его, или удобным для Его Величества замышлять его в настоящее время. Но оно совсем другого рода и предполагается, что Его Величеству не нужно будет делать заранее никаких больших предварительных издержек. То, что желательно было бы сделать, вкратце заключается в следующем:

Чтобы Его Величеству угодно было уполномочить какую-либо одну (или более) из доверенных особ, которую и отправить с будущей флотилией, в Maе месяце, для переговоров с Русскими, если они того пожелают, и для постановления с ними решения на условиях или подданства, или покровительства, смотря по данному в наставлениях Его Величества наказу; после сего Москвитяне могут равным образом прислать сюда посланников при возвращении флотилии в будущем Сентябре, для утверждения договора, а между тем изготовиться к отдаче в руки Английского общества такого количества казны и товаров, которое могло бы покрыть расходы на вооружение и перевозку такого числа войска, какого они пожелают. Таким образом войско будет отправлено в следующем Maе месяце, а купцы уплатят расходы тем, что будет отдано им на руки. Тем же способом имеет быть поступлено всякий раз, как Русские будут требовать подкрплений. Обеспечение относительно пересылаемого войска, означение городов и крепостей, которые имеют быть им сданы, порядок, который следует соблюдать относительно их жалованья и съестных припасов, суть важные статьи условий договора, равно как и многие другие подробности, которые весьма нужно будет обсудить, когда общая мысль будет принята. И так теперь ограничиваюсь только этим.

В этом проекте; нет никакой несправедливости, или обиды, ни для кого; нет никакого нарушения, или уклонения от договоров, заключенных с кем-либо из других Государей и Государств. Напротив, в нем, по моему мнению, много славы для Его Величества, много человеколюбия к этому угнетенному народу, с которым мы имели столь долговременные торговые сношения; много политики относительно увеличения нашего кораблеплавания и торговли, что необходимо увеличит и нашу силу и наше богатство, и, наконец, много залогов счастья для Его Величества и для всего нашего острова.

(British Museum. Cotton MMSS. Nero. В. XI, f. 382)

27.

ПОЛНОМОЧИЕ, ДАННОЕ КОРОЛЕМ ЯКОВОМ I-М ИВАНУ МЕРИКУ И ВИЛЬЯМУ РОССЕЛЮ В МАЕ 1613 ГОДА.

Иаков и проч. всем и каждому, до кого дойдет сия грамота, здравствование.

Так как мы достоверно известились от вашего верного и возлюбленного слуги Ивана Мерика, бывшего в последнее время Резидентом в Московии, о бедственном и затруднительном положении этой знаменитой страны и ее народа, подверженных в настоящее время неминуемой опасности, как от нашествия врагов извне, так и от междоусобных смут и мятежей в Государстве, по каковому случаю в прошлом году сказанному Ивану Мерику были сделаны некоторые сообщения и предложения от разных главных и значительных лиц того Государства, клонящиеся к благосостоянию и безопасности страны и к восстановлению в оной мира и правления чрез наше посредство и вмешательство, каковых предложений, так как он не знал тогда Нашей воли, он не смел принять на себя поддержать, как бы, впрочем, он желал:

Ведайте, что

Выше означенное будучи ныне донесено Нам, Мы немало тронулись нежным состраданием к бедствиям столь процветающего Государства, к коему мы и Наши царственные предшественники всегда питали особенную любовь. А потому, также как во внимание к чести и уважение, которые сей народ являет чрез это к Нашей особе, оказывая столь великое доверие Нашей к нему любви и заботе о его положении,

Мы постановили, назначили и повелели, и сею грамотою постановляем, назначаем и повелеваем Нашим верным и возлюбленным слугам, выше упомянутому Ивану Мерику и Вильяму Росселю, на верность, осторожность и осмотрительность коих мы возлагаем великую доверенность, быть Нашими посланцами (mes sin***) и комиссарами.