БИТВА ПРИ КЫННЕСРИНЕ ¹

(Атабек Зенги)... ² узнал, что битва была не очень кровопролитной для мусульман. К нему прибыл Ибн Бишр — посланец от имама ар-Рашида ибн Мустаршида-биллаха ³, да помилует их обоих Аллах, который призывал его к себе. Он принял участие в этой битве, надев позолоченный панцирь; его поразил копьем в грудь франкский ⁴ рыцарь по имени Ибн ад-Дакык ⁵, так что копье прошло через спину, да помилует его Аллах. Зато было перебито большое число франков, и атабек, да помилует его Аллах, приказал собрать головы на поле против крепости; оказалось их числом три тысячи голов. [44]

ОСАДА ШЕЙЗАРА ВИЗАНТИЙЦАМИ И ФРАНКАМИ

Потом царь румов ⁶ снова выступил против нашей страны в 532 году ⁷. Он заключил соглашение с франками, да покинет их Аллах, и они сговорились двинуться на Шейзар ⁸ и обложить его. И сказал мне Салах ад-Дин ⁹: “Посмотри-ка, что сделал мой сын, которого я оставил наместником”. (Он подразумевал своего сына Шихаб ад-Дина Ахмеда.) “Что же он сделал?” — спросил я. Салах ад-Дин ответил: “Он прислал мне сказать: “Посмотри-ка, кому бы поручить управление твоей страной”. — “А что же ты сделал?” — спросил я. Салах ад-Дин сказал: “Я послал передать атабеку: займи опять свое место”. — “Плохо ты сделал, — воскликнул я. — Теперь атабек тебе скажет: “Пока это было мясо, он его ел, а когда стало костью, он бросил его мне”. Салах ад-Дин спросил: “Что же мне делать?” — “Я засяду в городе, — сказал я, — и если Аллах, да будет он превознесен, сохранит его, это случится благодаря твоему счастью, и лицо твое останется бельм перед твоим господином; а если местность будет взята, а мы [45] убиты, это произойдет во исполнение наших жизненных пределов, и ты не заслужишь упрека”. — “Никто мне не говорил таких слов, кроме тебя”, — сказал он. Я полагал, что он так и сделает, и собрал скот, много муки, топленого масла и всего, что нам было нужно, чтобы выдержать осаду. Я находился в своем доме в западной части, когда ко мне прибыл гонец от него и сказал: “Салах ад-Дин передает тебе: “Мы послезавтра отправляемся в Мосул ¹⁰. Сделай твои приготовления к походу!” И постигла из-за этого мое сердце большая забота. Я говорил себе: “Оставлю своих друзей, братьев и жен в осажденной крепости, а сам отправлюсь в Мосул!” Наутро я поехал к Салах ад-Дину, который был в палатке, и попросил у него разрешения съездить в Шейзар, чтобы захватить деньги и припасы, нужные в дороге. Он не удерживал меня и сказал: “Не мешкай”. Я сел на коня и отправился в Шейзар. То, что представилось мне там, глубоко опечалило мое сердце. Мой сын храбро сражался, потом сошел с коня и проник в мой дом. Он взял оттуда, сколько там ни было палаток, оружия, седел, и принял на себя заботу о моих милых. Мои товарищи продолжали непрерывно битву, и была она страшным, ужасающим несчастьем. [46]

ПЕРВОЕ ПРЕБЫВАНИЕ УСАМЫ В ДАМАСКЕ

Му'ин ад-Дин, сколько почетных ожерелий, похожих на ожерелья голубей, возложено тобою на мою шею!
Благодеяние делает меня твоим добровольным рабом, в благодеянии же — рабство великодушных людей.
Только к моей дружбе с тобой буду я возводить свою родословную, как бы ни был я велик и славен.
А разве не знаешь ты, что каждый стрелок целит мне в сердце за то, что я возвел свое происхождение до тебя?

ЖИЗНЬ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ УСАМЫ В ЕГИПТЕ

Мое прибытие в Миср состоялось в четверг второго числа второй джумады 539 года ¹⁵. Аль-Хафиз ли-дин-Аллах ¹⁶ сейчас же по прибытии моем послал за мной и велел облечь меня в своем присутствии в почетное одеяние. Он дал мне перемену платья и сто динаров ¹⁷ и разрешил мне пойти в собственную баню. Он поселил меня в великолепном доме аль-Афдаля — сына “эмира войск” ¹⁸. Там были циновки, ковры и полное домашнее обзаведение с медной утварью; все оставалось в полной исправности. Я провел в этом доме некоторое время, пользуясь почетом, уважением и постоянным благоволением и получая доходы от цветущего поместья.

Среди негров, которых было здесь великое множество ¹⁹, возникли злоба и раздор между райханитами, [49] рабами аль-Хафиза, и джуюшитами ²⁰, александрийцами и фарихитами. Райханиты были с одной стороны, а все остальные — с другой — соединились против них. К джуюшитам присоединилось несколько человек из гвардии. В той и в другой партии оказалось много народу. Аль-Хафиз не мог с ним совладать. Его гонцы сменяли друг друга, и он усиленно старался примирить врагов, но они не соглашались на это и расположились около него на одной из окраин города. Наутро произошло столкновение в Каире ²¹. Джуюшиты и их приверженцы победили райханитов, и они оставили на маленьком рынке “эмира войск” ²² тысячу человек убитыми, так что вся площадь была завалена трупами. Мы проводили ночи и дни вооруженными, страшась нападения на нас джуюшитов, которые совершали такие дела еще до моего приезда в Миср ²³. После избиения райханитов люди полагали, что аль-Хафиз не одобрит этого и строго накажет убийц. Но он был смертельно болен и умер через два дня ²⁴, да помилует его Аллах; не нашлось даже двух коз, которые стали бы бодаться из-за этого ²⁵.

После него сел на престол аз-Зафир би-амри-ллах ²⁶, младший из его сыновей. Он назначил везиром Наджм ад-Дина ибн Масаля, уже глубокого старика. Эмир Сейф ад-Дин Али ибн, ас-Саллар, да помилует его Аллах, был в то время в своем наместничестве. Он собрал и снарядил войско и направился в Каир. Прибыв туда, он проник в свой дом. Между тем аз-Зафир би-амри-ллах собрал эмиров в зале заседания везиров и послал управляющего дворцами сказать им: “О эмиры, этот Наджм ад-Дин — мой везир и заместитель. [50] Кто повинуется мне, пусть повинуется и ему и следует его приказаниям”. Эмиры сказали: “Мы рабы нашего господина, послушные и покорные”.

Управитель возвратился с этим ответом, но один из эмиров, старец по имени Лакрун, сказал тогда: “О эмиры, позволим ли мы убить Али ибн ас-Саллара?” — “Нет, клянемся Аллахом”, — воскликнули эмиры. “Тогда поднимайтесь”, — сказал он. Они все бегом выбежали из дворца, оседлали своих лошадей и мулов и двинулись на помощь Сейф ад-Дину ибн ас-Саллару. Когда аз-Зафир увидел это, то, не будучи в состоянии удержать эмиров, он дал Наджм ад-Дину ибн Масалю много денег и сказал ему: “Отправляйся в Хауф ²⁷, собери и снаряди там войско, затем раздели деньги между воинами и отрази Ибн ас-Саллара”.

Наджм ад-Дин уехал, чтобы исполнить это, а Ибн ас-Саллар выступил в Каир и вошел во дворец везирата. Воины единодушно изъявили ему покорность, и он хорошо обошелся с ними. Он приказал мне, а также моим товарищам пребывать в его доме и отвел мне помещение, где я должен был жить.

Между тем Ибн Масаль собрал в Хауфе множество лаватидов ²⁸, воинов Мисра — негров и бедуинов. Наср ад-Дин Аббас, пасынок Али ибн ас-Саллара ²⁹, выступил в поход и разбил свои палатки в окрестностях Каира. Утром отряд лаватидов с родственником Ибн Масаля двинулся на лагерь Аббаса, большинство солдат из Мисра разбежалось перед ним, а сам он вместе со своими слугами и теми воинами, которые остались ему верны, держался всю ночь, оспаривая у противника победу.

Весть об этом дошла до Ибн ас-Саллара. Он позвал меня вечером, а я был у него в доме, и сказал: “Эти собаки (воины Мисра) развлекали эмира (он разумел Аббаса) разными забавами, пока несколько лаватидов вплавь не приблизились к нему; тогда они убежали от него, а некоторые из них вернулись в свои дома [51] в Каире, хотя эмир их останавливал”. — “О господин мой, — сказал я, — сядем с зарей на коней и поедем к ним. Еще не засияет день, как мы покончим с ними, если захочет того Аллах всевышний”. — “Хорошо, — сказал эмир, — поезжай пораньше”. Мы выступили против них с утра, и никто из них не спасся, кроме тех, чьи лошади переплыли Нил, неся своих всадников на спине. При этом был захвачен родственник Ибн Масаля, и ему отрубили голову.

Все войско присоединилось к Аббасу, и он двинул его против Ибн Масаля. Встреча произошла у Даляса ³⁰. Войско Ибн Масаля было разбито, а самого его убили. Негров и других было перебито семнадцать тысяч человек. Голову Ибн Масаля привезли в Каир, и не осталось никого, кто бы противодействовал Сейф ад-Дину и не повиновался ему. Аз-Зафир возложил на него почетное одеяние и обязанность везира, даровал ему титул “аль-Малик аль-Адиль” ³¹ и поручил управление делами, но, несмотря на это, он питал к нему отвращение и нерасположение. Он затаил против него злобу и замышлял его убить. Он сговорился с несколькими молодцами из стражи и другими, которых расположил к себе и одарил деньгами, что они нападут на дом Сейф ад-Дина и убьют его. Был месяц рамадан ³², и все эти люди собрались в доме близ дворца аль-Малика аль-Адиля, ожидая, когда наступит полночь и друзья аль-Адиля разойдутся. В этот вечер я был у него.

Когда люди кончили ужин и разошлись, Сейф ад-Дин, до которого уже дошла через одного из преданных ему лиц весть о готовящемся покушении, призвал двух своих слуг и приказал им напасть на дом, в котором собрались его враги. В этом доме, вследствие того что Аллах пожелал спасти некоторых из них, было две двери: одна вблизи дома аль-Адиля, другая подальше; один из отрядов ворвался в ближайшую дверь, прежде чем их товарищи достигли другой двери. Люди, бывшие в доме, бросились бежать и вышли через эту дверь; [52] ко мне пришло ночью около десяти человек стражников из друзей моих слуг, чтобы мы их спрятали. Наутро по всему городу искали беглецов, и те из них, кого удалось схватить, были убиты.

Я видел в тот день удивительную вещь. Один из негров, который участвовал в этом деле, убежал в верхнее помещение моего дома, а люди с мечами преследовали его. Он поднялся в комнату, расположенную очень высоко. Во дворе дома росло большое дерево небк. Он спрыгнул с крыши на это дерево и повис на нем. Потом он спустился и прошел через находившийся неподалеку узкий коридор; на пути он наступил на медный светильник и сломал его. Затем он подошел к куче утвари, находившейся в комнате, и спрятался за нею. Тем временем те, что преследовали его, приблизились, но я закричал на них и послал слуг прогнать их. Затем я подошел к этому негру; он снял платье, которое было на нем, и сказал: “Возьми его себе”. — “Да умножит Аллах твое благополучие, — ответил я, — оно мне не нужно”. Затем я вывел его и послал с ним нескольких своих слуг. Так он спасся.

Потом я сидел на каменной скамеечке перед входом в свой дом; ко мне подошел какой-то молодой человек, приветствовал меня и сел. Я увидел, что он хорошо говорит и держится. Он стал беседовать со мной, как вдруг его позвал какой-то человек, и он ушел с ним. Я послал ему вслед слугу посмотреть, зачем это его позвали. Я находился вблизи дворца аль-Адиля. Как только этот молодой человек предстал перед аль-Адилем, тот приказал отрубить ему голову, и он был казнен. Мой слуга возвратился ко мне; он расспросил о его прегрешении, и ему сказали: “Этот молодой человек подделывал правительственные печати”. Да будет слава тому, кто определяет жизнь и назначает срок кончины! И было убито во время междоусобия множество жителей Мисра и негров. [53]

ПОЕЗДКА В СИРИЮ

Везир аль-Малик аль-Адиль, да помилует его Аллах, приказал мне приготовиться, чтобы ехать к аль-Малик аль-Адилю Нур ад-Дину ³³, да помилует его Аллах. Он сказал мне: “Ты возьмешь с собой денег и отправишься к нему, чтобы он осадил Табарию ³⁴ и отвлек от нас франков. Тогда мы выйдем отсюда и опустошим Газу ³⁵”. А франки, да покинет их Аллах, уже начали укреплять Газу, чтобы затем осадить Аскалон ³⁶. Я сказал тогда: “О господин, а если он будет отговариваться или какие-нибудь обстоятельства помешают ему, что прикажешь мне?” — “Если он осадит Табарию, — сказал аль-Адиль, — дай ему деньги, которые будут с тобой, а если что-нибудь помешает, собери сколько можешь воинов и ступай в Аскалон. Ты останешься там, воюя с франками, и напишешь мне о своем прибытии, чтобы я мог приказать тебе, что делать дальше”. Он вручил мне [54] шесть тысяч египетских динаров и целый вьюк платьев из дабикюких ³⁷ материй, золототканых шелков, мехов серых белок, дамиеттской парчи и тюрбанов и отправил со мной нескольких бедуинов в качестве проводников, и я поехал, причем аль-Малик аль-Адиль избавил меня от тягостей пути, щедро снабдив всем необходимым, в большом и в малом.

Когда мы приблизились к аль-Джафру ³⁸, проводники сказали мне: “Вот место, где, наверное, есть франки”. Я приказал двум проводникам сесть на махрийских ³⁹ верблюдов и отправиться впереди нас к аль-Джафру. Прошло немного времени, и они вернулись, а верблюды точно летели под ними. Они кричали: “Франки у аль-Джафра!” Я остановился и собрал верблюдов, везших мою поклажу, и попутчиков, которые были со мной, и отвел их к западу. Затем я отобрал шестерых всадников из моих рабов и сказал им: “Поезжайте впереди, а я поеду за вами следом”. Они поскакали, а я ехал за ними; один из них возвратился ко мне и сказал: “Никого нет у аль-Джафра; может быть, они увидели бедуинов?” Проводники стали с ним препираться. Я послал людей вернуть верблюдов и двинулся дальше.

Когда я прибыл к аль-Джафру, то нашел там воду, луга и деревья. Из травы вдруг поднялся человек в черной одежде, и мы его забрали. Мои спутники рассыпались и захватили еще другого мужчину, двух женщин и двух детей. Одна из женщин подошла ко мне, схватила меня за платье и сказала: “О шейх, я под твоей защитой!” — “Ты в безопасности, — успокоил я ее. — Что с тобой?” Она сказала: “Твои товарищи взяли у меня материю, ревущего, лающего ⁴⁰ и драгоценность”. Я приказал слугам: “Кто взял у нее что-нибудь, пусть отдаст”. Один из слуг принес кусок ткани длиною, может [55] быть, в два локтя, и она сказала: “Вот материя!” Другой слуга принес кусок сандарака. “Вот драгоценность!” — сказала женщина.

“А осел и собака?” — спросил я. Мне ответили: “Ослу связали передние и задние ноги и бросили его на лугу, а собака отпущена и бегает с места на место”.

Я собрал всех захваченных и увидел, что они в крайне бедственном положении. Кожа высохла у них на костях. “Кто вы такие?” — спросил я их. Они отвечали: “Мы из рода Убейя”, — а это один из родов бедуинов племени Тай. Они ничего не едят, кроме падали, и говорят про себя: “Мы — лучшие из арабов. У нас нет ни слоновой болезни, ни прокаженного, ни хворого, ни слепого”. Когда у них останавливается гость, они закалывают для него животное и кормят его не своей пищей. Я спросил: “Что привело вас сюда?” Они сказали: “У нас в Хисме ⁴¹ зарыто несколько куч проса; мы пришли, чтобы его взять”. — “Сколько же времени вы здесь?” — спросил я. “С праздника рамадана ⁴² мы здесь, — отвечали они, — и глаза наши не видели с той поры никакой пищи”. — “Чем же вы живете?” — спросил я. Они ответили: “Истлевшим, — разумея гнилые, брошенные кости. — Мы толкли их и прибавляли к ним воду и листья лебеды (растение в той местности) и питались этим”. — “А ваши собаки и ослы?” — спросил я. Они ответили: “Собак-то мы кормим нашей пищей, а ослы едят траву”. — “Почему же вы не пошли в Дамаск?” — продолжал я. Они ответили: “Мы боялись чумы”, — а чума не ужаснее того положения, в котором они находились. Все это происходило после праздника жертвоприношения ⁴³. Я не двигался с места, пока не подошли верблюды, и дал им часть припасов, которые были с нами. Потом я разрезал кусок полосатой материи, бывшей у меня на голове, и дал ее женщинам; они едва не сошли с ума от радости при виде пищи. “Не оставайтесь здесь, — сказал я им, — франки возьмут вас в плен”. [56]

Во время пути с нами случилась удивительная вещь. Под вечер я сделал привал, чтобы совершить вечерние молитвы, сокращая их и соединяя ⁴⁴. Верблюды мои ушли дальше, а я остановился на пригорке и сказал слугам: “Поезжайте в разные стороны искать верблюдов и возвращайтесь ко мне, а я не сойду с этого места”. Они разъехались и поскакали туда и сюда, но не видели их. Вскоре они вернулись ко мне и сказали: “Мы не нашли их и не знаем, куда они направились”, — “Призовем на помощь Аллаха, да будет он превознесен, — сказал я, — и пойдем по звездам”.

Мы двинулись вперед. Наше положение оттого, что мы были далеко от верблюдов в пустыне, стало очень затруднительным. Среди проводников был один человек по имени Джиззия, отличавшийся бойкостью и сообразительностью. Когда мы задержались в пути, он понял, что мы от них отбились. Тогда он вытащил кремень и стал высекать огонь, сидя на верблюде. Искры из огнива разлетались туда и сюда, так что мы увидали их издали и шли на огонь, пока их не догнали. И если бы не милость Аллаха и не то, что он внушил этому человеку, мы бы погибли.

По дороге со мной случилось следующее. Аль-Малик аль-Адиль, да помилует его Аллах, сказал мне: “Пусть проводники, которые будут с тобой, ничего не знают о деньгах”. Тогда я положил четыре тысячи динаров в мешок на седло мула, которого вели на поводу, и поручил его слуге, а две тысячи динаров, золотую уздечку и деньги, на путевые расходы и магрибинские ⁴⁵ динары положил в мешок на седло лошади, которую вели за мной, и отдал ее другому из слуг. Во время привала я клал мешки на ковер и набрасывал сверху его концы, а поверх я клал другой ковер и спал на мешках. Когда надо было ехать, я поднимался раньше своих спутников, шел к слугам, которые охраняли мешки, [57] и отдавал их им. Когда же они привязывали их к животным, я садился на коня, будил моих спутников, и мы приготовлялись к отъезду.

Как-то мы остановились на ночь в пустыне Сынов Израиля ⁴⁶. Когда я поднялся, чтобы выезжать, пришел слуга, который вел на поводу мула, взял мешок и бросил его мулу на спину. Сам он обошел кругом животного, желая затянуть подпруги, но мул вырвался и поскакал с мешком на спине. Я вскочил на коня, которого уже подвел мой стремянный, и крикнул одному из слуг: “Поезжай, поезжай!” Сам я поскакал за мулом, но не догнал его. Он был силен, как дикий осел, а моя лошадь уже устала от дороги. Мой слуга догнал меня, и я сказал ему: “Поезжай за мулом вон туда!” Он поехал, возвратился и сказал: “Клянусь Аллахом, господин, я не видел мула, а нашел вот этот мешок и поднял его”. Я сказал ему: “Мешок-то я и искал, а мул — не велика потеря!” Я вернулся к стоянке, и оказалось, что мул уже прискакал, он вошел в стойло лошадей и встал на свое место. Он хотел только погубить четыре тысячи динаров.

На нашем пути мы достигли Босры ⁴⁷, и оказалось, что аль-Малик аль-Адиль Нур ад-Дин, да помилует его Аллах, у Дамаска. В Босру уже прибыл эмир Асад ад-Дин Ширкух ⁴⁸, да помилует его Аллах. Я отправился с ним к войску и прибыл туда в ночь на понедельник. Наутро я уже беседовал с Нур ад-Дином о том, для чего приехал к нему. Он сказал мне: “О Усама, жители Дамаска — враги, и франки — враги, и я не спасусь от них, если войду между ними”. Я попросил его: “Позволь мне набрать отряд из воинов, которым нет доступа в регулярное войско, я возьму их с собой и возвращусь, а ты пошли со мной кого-нибудь с тридцатью всадниками, чтобы все было от твоего имени”. — “Делай так”, — сказал он. До следующего понедельника я набрал восемьсот шестьдесят всадников. Я взял их с собой и отправился [58] в земли франков. Мы делали привал по сигналу трубы и по сигналу же отправлялись снова в путь. Нур ад-Дин послал со мной эмира Айн ад-Даула аль-Ярукия с тридцатью всадниками.

По пути я проехал мимо аль-Кахфа и ар-Ракима ⁴⁹. Я сделал там остановку и вошел помолиться в мечеть, не входя в находящийся там узкий проход; один из бывших со мной турецких эмиров по имени Бершек захотел войти в эту узкую щель. Я сказал ему: “Что тебе там делать, молись снаружи”. — “Нет бога, кроме Аллаха! — воскликнул он. — Порождение греха я что ли, чтобы не войти в эту теснину?” — “Что ты такое говоришь?” — спросил я. Он отвечал: “Это такое место, что в него не войдет сын прелюбодеяния, не сможет войти”. Его слова заставили меня встать и войти в это место. Я помолился там и вышел, хотя Аллах знает, что я не верил тому, что он сказал. Потом подошло много солдат, и все входили туда и молились.

Со мной в войске находился Барак аз-Зубейди, у которого был черный раб, очень набожный и много молившийся; это был самый тощий и худой человек. Он подошел к этому месту и старался изо всей мочи войти туда, но не оказался в состоянии это сделать. Бедняга плакал, печалился и убивался, но принужден был вернуться, не смогши войти.

На заре, едва мы достигли Аскалона и сложили свою поклажу в месте общественной молитвы, как на нас напали франки. К нам вышел Насир ад-Даула Якут, правитель Аскалона, и крикнул: “Уберите, уберите вашу поклажу!” Я спросил его: “Ты боишься, что франки у нас ее отымут?” — “Да”, — сказал он. “Не бойся, — возразил я, — они видели нас в пустыне и шли с нами рядом, пока мы не достигли Аскалона, и мы их не боялись. Станем ли мы бояться их теперь, когда мы у своего города!”

А франки постояли в отдалении некоторое время и вернулись в свои области. Они собрали против нас войско и двинулись на нас с конницей, пехотой и палатками, [59] желая осадить Аскалон. Мы выступили против них. Пехота из Аскалона также пошла с нами. Я объехал отряд пехотинцев и сказал им: “О товарищи, возвращайтесь к своим стенам и оставьте нас с франками! Если мы победим, вы присоединитесь к нам, а если одержат верх франки, вы останетесь в целости за своими стенами”. Они не пожелали вернуться, и я оставил их и отправился к франкам. Те уже разложили свои палатки, чтобы разбить их и стать лагерем, но мы окружили их и не дали им даже времени снова свернуть полотнища. Они бросили их так, как они были, развернутыми, и стали отступать. Когда они отошли на некоторое расстояние от города, за ними погнались отряды жителей, у которых не было ни стойкости, ни численности. Франки повернули назад, напали на них и убили некоторых из них. Пехотинцы, которых я отсылал и которые не желали вернуться, обратились в бегство и побросали свои щиты. Мы настигли франков, повернули их назад, и они возвратились в свою область поблизости от Аскалона. Бежавшие пехотинцы вернулись, упрекая друг друга и говоря: “Ибн Мункыз оказался опытнее нас. Он говорил нам: “Возвратитесь”. Но мы не пожелали это сделать и обратились в бегство и покрыли себя позором”.

Мой брат Изз ад-Даула Абу-ль-Хасан Али ⁵⁰, да помилует его Аллах, был со своими товарищами среди тех, кто отправился со мной из Дамаска в Аскалон. Он принадлежал к числу славных мусульманских всадников, да помилует его Аллах, и сражался за веру, а не за земные блага. Однажды мы вышли из Аскалона, желая сделать набег на Бейт-Джибриль ⁵¹ и сразиться с жителями. Мы прибыли туда и сразились с ними, но, возвращаясь в город, я увидел что-то очень неладное. Я остановился со своими спутниками; мы высекли огонь и бросили его на гумно. Потом мы стали переходить с места на место. Войско шло впереди меня. Франки, да [60] проклянет их Аллах, собрались сюда из всех крепостей, которые были расположены вблизи. Там было много конницы франков, и они намеревались осаждать Аскалон и днем и ночью. Они двинулись на наших товарищей, и один из всадников подскакал ко мне, крича: “Пришли франки!” Я направился тогда к товарищам, к которым уже подходили передовые отряды франков. А франки, да проклянет их Аллах, самые осторожные люди на войне. Они взобрались на пригорок и остановились там, а мы поднялись на другой пригорок, расположенный напротив. Между возвышенностями лежала равнина, где проходили наши отбившиеся солдаты и сторожа запасных животных, под самыми франками, но ни один всадник не опустился к ним, страшась засады или военной хитрости. А если бы они спустились, то могли бы захватить всех до последнего человека. Мы стояли против них в малом числе, так как наше войско ушло вперед, спасаясь бегством. Франки тоже стояли на пригорке, пока не закончился переход наших товарищей; потом они пошли на нас, и мы отступили перед ними, ведя бой. Они не особенно упорно преследовали нас, но того, чья лошадь останавливалась, убивали, а кто падал, того брали в плен. Затем они ушли от нас. Аллах, да будет ему слава, предопределил наше спасение из-за их осторожности. Если бы мы были в таком же числе и победили их так, как они победили нас, то мы бы уничтожили их.

Я оставался в Аскалоне, воюя с франками, четыре месяца. Мы напали тогда на город Ябне ⁵², убили там около ста человек и захватили пленных. В конце этого времени пришло письмо от аль-Малик аль-Адиля, да помилует его Аллах, призывавшее меня к нему. Я отправился в Миср, а мой брат Изз ад-Даула Абу-ль-Хасан Али, да помилует его Аллах, остался в Аскалоне. Войско Аскалона выступило в поход на Газу, и он принял смерть на поле битвы, да помилует его Аллах. А был он одним из ученых среди мусульман и благочестивейшим из их витязей. [61]

СОБЫТИЯ В ЕГИПТЕ

Что касается междоусобия, во время которого был убит аль-Малик аль-Адиль ибн ас-Саллар, да помилует его Аллах, то дело было так. Он отправил в Бильбис ⁵³ войско под предводительством своего пасынка Рукн ад-Дина Аббаса ибн Абу-ль-Футуха ибн Тамима ибн Бадиса, чтобы охранять область от франков. С Рукн ад-Дином был его сын Насир ад-Дин Наср ибн Аббас, да помилует его Аллах. Он оставался некоторое время с отцом в войсках, а потом вернулся в Каир, не получив от аль-Адиля разрешения и не взяв отпуска. Аль-Адиль не одобрил этого и приказал ему вернуться к войску, так как полагал, что он поехал в Каир для забавы и развлечения, наскучив пребыванием в войсках. Сын Аббаса тогда столковался с аз-Зафиром и подговорил нескольких его слуг, чтобы напасть с ними на аль-Адиля в его доме и убить его, когда он будет искать прохлады в гареме и заснет там. Он условился также с одним из дворецких аль-Адиля, что тот даст ему знать, когда его господин заснет. Домом заведовала одна из жен аль-Адиля, бабка Насра, и он входил к ней без особого разрешения. [62]

Как только аль-Адиль заснул, дворецкий известил об этом Насра, и тот вместе с шестью своими слугами напал на него в комнате, где тот спал. Его убили, да помилует его Аллах, и Наср отрубил ему голову и снес ее аз-Зафиру. Было это в четверг шестого мухаррема 548 года ⁵⁴. А в доме аль-Адиля было около тысячи человек невольников и стражи, но они находились во “дворце мира”, а он был убит в гареме. Все эти люди выбежали из дома, и у них началось сражение с сообщниками аз-Зафира и Ибн Аббаса. Наконец один из них поднял голову аль-Адиля на конце копья. Как только сражавшиеся ее увидали, они разделились на два отряда: одни вышли из каирских ворот к Аббасу, чтобы служить и повиноваться ему, а остальные, побросав оружие, отправились к Насру ибн Аббасу и, поцеловав перед ним землю, стали служить ему.

Наутро его отец Аббас вступил в Каир и остановился во дворце везирата. Аз-Зафир возложил на него почетную одежду и поручил ему все дела. Его сын Наср был постоянным гостем и собеседником аз-Зафира. Аббасу, отцу его, это очень не нравилось, и он опасался своего сына, так как знал обычай этих людей натравливать одних на других, чтобы всех уничтожить и забрать их имущество; противники же изведут самих себя окончательно.

Как-то вечером Аббас и Наср позвали меня к себе. Они были вдвоем и осыпали друг друга упреками. Аббас отвечал Насру на укоры, а тот, опустив голову, как леопард, возвращал ему слово за словом, отчего Аббас только сильнее разгорячался и еще более усиливал свои укоры и упреки. Я сказал тогда Аббасу: “О господин мой аль-Афдаль, как долго будешь ты бранить и порицать своего сына Насир ад-Дина, когда он молчит? Перенеси свои упреки на меня, потому что я заодно с ним во всем, что он делает, и не отрекаюсь от его ошибок и его правоты. В чем его прегрешение? Он не обидел никого из твоих друзей, ничего не растратил из твоего имущества и ничем не посягнул на твою власть; он подверг себя опасности, чтобы ты достиг своего теперешнего [63] положения. Он не заслуживает твоих упреков”. Отец тогда оставил его, и сын сохранил обо мне благодарную память за это.

Аз-Зафир задумал между тем побудить Ибн Аббаса к убийству своего отца, чтобы стать вместо него везиром, и начал оделять его богатыми дарами. Однажды я был у него, когда аз-Зафир прислал ему двадцать серебряных подносов, на которых было двадцать тысяч динаров. Затем он оставил его на несколько дней, а потом прислал ему одеяния всяких сортов, подобных которым я никогда еще не видел вместе. После некоторого перерыва он прислал ему пятьдесят серебряных подносов с пятьюдесятью тысячами динаров, потом опять оставил его, а затем прислал тридцать верховых мулов и сорок верблюдов в полном снаряжении, с мешками и взнузданных. От одного к другому постоянно ходил гонец по имени Муртафи ибн Фахль. Я же проводил время с Ибн Аббасом, и он не отпускал меня ни ночью, ни днем. Во время она моя голова была на его подушке.

Однажды вечером я был у него. Он находился во дворце Шабура, и к нему еще раньше пришел Муртафи ибн Фахль. Они побеседовали первую треть ночи, а я держался от них в отдалении. Затем Муртафи ушел, а Ибн Аббас позвал меня и спросил: “Где ты?” Я ответил: “У окна, читаю Коран, так как сегодня у меня не было времени читать”. Наср тогда начал мне намекать на содержание их беседы, чтобы посмотреть, как я отнесусь к этому. Он хотел, чтобы я подкрепил его в том дурном деле, к которому его побуждал аз-Зафир. Я сказал ему: “О господин, пусть дьявол не заставит тебя споткнуться! Не давайся в обман тому, кто хочет ввести тебя в соблазн. Убийство твоего отца не то, что убийство аль-Адиля. Не делай ничего такого, за что тебя будут проклинать до дня воскресения!” Наср опустил голову и оборвал разговор со мной, и мы заснули.

Его отец узнал об этом деле. Он обошелся с ним ласково и склонил его на свою сторону и сговорился с ним убить аз-Зафира.

А Наср и аз-Зафир были ровесники и гуляли по ночам переодетыми. Наср пригласил халифа в свой дом, находившийся в рынке оружейников. Он поставил отряд [64] своих людей в одной из пристроек дома, и, когда гости расположились в доме, эти люди бросились на аз-Зафира и убили его. Было это в ночь на четверг в последний день месяца мухаррема 541 года ⁵⁵. Наср бросил тело аз-Зафира в подвал своего дома. С халифом был слуга-негр по имени Сайд ад-Даула, не расстававшийся с ним, которого тоже убили.

Наутро Аббас по обыкновению отправился во дворец, чтобы поздравить халифа по случаю четверга. Он сел в одной из зал дворца везиров, как бы в ожидании, когда аз-Зафир начнет прием поздравлений. Когда же время начала приема прошло, он позвал управителя дворца и спросил его: “Что с нашим господином, что он не принимает поздравлений?” Управитель растерялся и не знал, что ответить, и Аббас закричал на него: “Что с тобой, что ты мне не отвечаешь?” И тот сказал: “О повелитель, наш господин... мы не знаем, где он”. Аббас воскликнул: “Разве люди, подобные нашему господину, пропадают? Возвращайся и выясни, в чем дело!”. Управитель пошел, потом возвратился и сказал: “Мы не нашли нашего господина”.

Тогда Аббас сказал: “Народ не может оставаться без халифа. Пойди к нашим господам, братьям аз-Зафира, и приведи кого-нибудь из них, чтобы мы могли ему присягнуть”.

Управитель отправился к ним, но опять вернулся со словами: “Господа говорят тебе: “Мы не имеем никакого отношения к власти. Его отец отстранил нас от нее и возложил ее на аз-Зафира. После него власть принадлежит его сыну”. — “Ну так приведите его, чтобы мы ему присягнули”, — сказал Аббас.

Аббас же убил аз-Зафира с намерением сказать: “Это братья его убили его”, — и потом казнить их за это.

Сын аз-Зафира был еще маленький мальчик, и его принес на плече один из служителей дворца. Аббас взял его на руки и понес, а весь народ плакал. Потом он вошел с ним в приемную залу его отца. Там находились дети аль-Хафиза, эмир Юсуф и эмир Джибриль, и [65] их племянник эмир Абу-ль-Бака. Мы уселись под портиком в зале. Во дворце было больше тысячи человек из войска Мисра, и вдруг совершенно неожиданно для нас из залы вышла на двор большая толпа народу и послышался звон мечей, направленных на одного человека. Я сказал одному своему слуге-армянину: “Посмотри, кого это убили”. Он пошел и вернулся со словами: “Это не мусульмане! Они убили моего господина Абу-ль-Амана (он называл так эмира Джибриля), и один из них проткнул ему живот и вытащил кишки”. Затем вышел из той же комнаты Аббас, держа под мышкой непокрытую голову эмира Юсуфа, которую он отрубил мечом; кровь еще стекала с нее. Абу-ль-Бака, племянник эмира Юсуфа, был вместе с Насром ибн Аббасом. Их обоих ввели в одну кладовую во дворце и убили, а во дворце было до тысячи обнаженных мечей. Этот день был одним из самых тяжелых, которые мне пришлось пережить, столько произошло тогда мерзких несправедливостей, отвратительных для великого Аллаха и всех людей.

В этот же день случилось нечто удивительное. Когда Аббас захотел войти в одну из зал, оказалось, что двери ее заперты изнутри. А отпирать и запирать залу было поручено старому слуге, которого звали Амин аль-Мульк. Над дверью трудились, пока ее открыли и вошли в залу; старика нашли за дверью мертвым с ключом в руках.

Что же касается до междоусобия, случившегося в Мисре, когда Аббас одержал победу над войсками Мисра, то оно произошло следующим образом. Когда Аббас совершил с детьми аль-Хафиза, да помилует его Аллах, то, что он совершил, сердца народа ожесточились против него, и люди затаили в душе вражду и ненависть. Те из дочерей аль-Хафиза, которые находились во дворце, вступили в переписку с мусульманским витязем Абу-ль-Гаратом Талаи ибн Руззиком, да помилует его Аллах, призывая его на помощь ⁵⁶. Он снарядил войско и выступил из своего наместничества, направляясь в [66] Каир. Тогда Аббас приказал снарядить суда, которые нагрузили провиантом, оружием и деньгами, и велел воинам сесть на коней и выступить с ним в поход. Это произошло в четверг десятого сафара пятьсот сорок девятого года ⁵⁷. Он приказал своему сыну Насир ад-Дину оставаться в Каире, а мне сказал: “Ты останешься с ним”.

Но как только он выступил из дворца, направляясь навстречу Ибн Руззику, солдаты восстали против него и заперли ворота Каира, и у нас начался с ними бой на улицах и в переулках города. Конница сражалась с нами на дороге, а пехота осыпала нас с крыш деревянными стрелами и камнями, в то время как женщины и дети бросали камнями из окон. Наш бой с ними продолжался с рассвета до вечера. Аббас одержал победу, они открыли ворота Каира и обратились в бегство. Аббас нагнал их в пределах Мисра и убил тех, кого убил.

Затем он вернулся во дворец и снова стал приказывать и запрещать. Он велел было сжечь аль-Баркийю ⁵⁸, потому что там были сосредоточены дома солдат, но я постарался смягчить его в этом решении и сказал: “О господин мой, когда вспыхнет огонь, он сожжет и то, что ты хочешь, и то, что не хочешь, и ты окажешься не в силах потушить его”. Мне удалось отклонить его от этого намерения, и я добился от него помилования эмира аль-Мутамана, сына Абу Рамады, после того как он приказал было его казнить. Я попросил за него прощения, и Аббас отпустил его вину.

Затем смута улеглась. Она испугала Аббаса, который убедился во враждебности солдат и эмиров и в том, что ему не место среди них. Он твердо решил удалиться из Мисра и направиться в Сирию к аль-Малик аль-Адилю Нур ад-Дину ⁵⁹, да помилует его Аллах, чтобы просить того о помощи.

Между теми, кто находился во дворце, и Ибн Руззиком происходил непрерывный обмен гонцами. Мы с [67] ним были в большой дружбе, да помилует его Аллах, И поддерживали постоянные сношения с тех пор, как я поселился в Мисре. Он прислал гонца передать мне: “Аббас не может оставаться в Мисре. Он уйдет в Сирию, и я завладею страной. Ты знаешь, какие у нас с тобой отношения, и поэтому не уходи с ним, хотя он и будет просить об этом и уводить тебя с собой, так как ты понадобишься ему в Сирии. Но, ради Аллаха, не присоединяйся к нему: ты ведь мой соучастник во всех благах, которые я получу”.

Дьяволы нашептали Аббасу об этом или он заподозрил меня, так как знал о нашей дружбе с Ибн Руззиком. [68]

ПЕРЕХОД В СИРИЮ

Смута, во время которой Аббас выступил из Мисра и был убит франками, произошла так. Когда Аббас заподозрил о моих делах с Ибн Руззиком то, что заподозрил, или что-нибудь дошло до него, он призвал меня к себе и заставил поклясться торжественной клятвой, от которой не было никакого выхода, в том, что я выступлю вместе с ним и присоединюсь к нему. Но это его не удовлетворило, и он послал ко мне ночью своего домоправителя, имевшего доступ в его гарем, и взял моих жен, мою мать и детей к себе во дворец. Он сказал мне: “Я беру на себя все расходы на них во время пути и повезу их вместе с матерью Насир ад-Дина”. Он приготовил для путешествия своих лошадей, верблюдов и мулов. У него было двести коней и кобыл, которых вели слуги на поводу по египетскому обычаю, двести верховых мулов и четыреста верблюдов, несших тяжести.

Аббас очень увлекался наукой о звездах. Основываясь на гороскопе, он назначил свой отъезд на субботу пятнадцатого числа первого раби этого года ⁶⁰. Я находился у него, когда к нему вошел его слуга по имени Антар Большой, управлявший его делами, и значительными и малыми. Он сказал ему: “О господин мой, чего [69] нам ждать от похода в Сирию? Возьми свою казну, жен, слуг и тех, кто последует за тобой, и иди с нами в Александрию. Мы соберем и снарядим там войско и двинемся обратно против Ибн Руззика с его сообщниками. Если ты победишь, ты вернешься во дворец и к власти, а если окажешься слабее его, вернешься в Александрию. Мы укрепимся в этом городе и сумеем защититься от нашего врага”. Аббас оборвал его и счел его мнение ошибочным, хотя истина была на его стороне.

В пятницу утром он позвал меня к себе на самом рассвете. Придя к нему, я сказал: “О господин мой, если я буду у тебя от зари до ночи, когда же я приготовлюсь к путешествию?” Он ответил: “К нам прибыли гонцы из Дамаска, ты отошлешь их и пойдешь делать свои приготовления”. Перед тем он пригласил к себе нескольких эмиров и заставил их поклясться, что они не предадут его и не устроят против него заговора. Он призвал также и предводителей племен Дарма, Зурейк, Джудам, Симбис, Тальха, Джафар и Лавата и заставил их дать клятву в том же на Коране и разводе ⁶¹.

Утром в пятницу я был у него, и мы ничего не подозревали, как вдруг эти люди, надев оружие, двинулись на нас. Во главе их были те самые эмиры, с которых он накануне брал клятву. Аббас велел оседлать вьючных животных. Их оседлали и поставили перед воротами дворца, так что между нами и египтянами появилась как бы плотина, и они не могли добраться до нас вследствие скопления впереди вьючных животных. К ним вышел его слуга Антар Большой, который предлагал ему вышеупомянутый план. Он был управителем над всей остальной прислугой и стал кричать на них и бранить, говоря: “Ступайте по домам и отпустите животных” ⁶². И конюхи, погонщики мулов и верблюдов разошлись, а животные остались без присмотра, и их поклажа была разграблена. [70]

Аббас сказал мне: “Отправляйся, приведи мне тюрок; они собрались у “Ворот победы” ⁶³, и писцы рассчитываются с ними”. Когда я пришел и позвал их, они все сели на коней, а их было около восьмисот человек, и выехали из каирских ворот, уклоняясь от боя. Невольники, которых было больше, чем тюрок, также сели на коней и выехали через “Ворота победы”. Я вернулся к Аббасу и рассказал ему об этом, а затем я занялся снаряжением своих жен, которых Аббас перевез к себе во дворец. Я вывез их вместе с гаремом Аббаса. Когда дорога освободилась и все животные были расхищены, египтяне бросились на нас и заставили нас отступить. Нас было мало, а у них было много народа. Когда мы вышли из “Ворот победы”, они бросились к воротам и заперли их. Потом они вернулись к нашим домам и разграбили их. Они захватили из моих комнат сорок седельных мешков, в которых было много серебра, золота и платьев, увели из конюшни тридцать шесть коней и верховых мулов, оседланных и в полном снаряжении, и двадцать пять верблюдов. В моем поместье в Кум Ашфине ⁶⁴ они забрали двести штук коров, принадлежавших крестьянам, тысячу овец, а также хлебные запасы.

Когда мы отошли от “Ворот победы”, собрались бедуинские племена, с которых Аббас брал клятву, и вступили с нами в бой, продолжавшийся от зари пятницы до четверга двадцатого числа первого раби ⁶⁵. Они сражались с нами весь день, а когда ночь окутывала землю и мы располагались на отдых, они оставляли нас в покое, пока мы не заснем, а потом подъезжали с сотней всадников и сгоняли своих лошадей к одному из наших флангов. Они подымали громкий крик, и тех наших всадников, которые со страха выезжали к ним, они захватывали в плен.

Однажды я отделился от товарищей. Я сидел на белой лошади, худшей из всех моих лошадей, которую [71] в тот день оседлал стремянный, не зная, что происходит, и со мной не было никакого оружия, кроме меча. На меня напали бедуины, а у меня не было ничего, чем бы отразить их, и мой конь не мог меня спасти от них. Копья их уже касались меня, и я сказал себе: “Спрыгну с лошади и вытащу меч, чтобы отбиться от них”.

Я только что собирался прыгнуть, как мой конь споткнулся, и я упал на камни и твердую землю. С головы я сорвал кусок кожи и до того был ошеломлен, что перестал понимать, что со мной. Около меня остановилось несколько человек из нападавших. Я сидел с непокрытой головой, почти без сознания, а мой меч в ножнах был брошен тут же.

Один из бедуинов ударил меня два раза мечом и воскликнул: “Давай сполна!” Я даже не понял, что он сказал. Бедуины забрали моего коня и меч, но тут меня увидали тюрки и возвратились ко мне. Насир ад-Дин ибн Аббас прислал мне коня и меч, и я отправился обратно; у меня не было даже повязки, чтобы перевязать мои раны. Да будет слава тому, чье царство не имеет конца!

Мы двигались вперед, и ни у кого из нас не было ни горсточки провианта. Когда я хотел напиться воды, я сходил с коня и пил из горсти.

А накануне отъезда я сидел вечером на скамеечке в одной из прихожих моего дома, и мне привезли шестнадцать верблюжьих грузов воды, и один Аллах знает, да будет ему слава, сколько бурдюков и других сосудов!

Я не мог взять с собой своих жен и вернул их из Бильбиса обратно к аль-Малик ас-Салиху Абу-ль-Гарату Талаи ибн Руззику, да помилует его Аллах ⁶⁶. Он очень хорошо принял их, поселил их во дворце и предоставил им все необходимое.

Когда бедуины, сражавшиеся с нами, пожелали уйти от нас обратно, они явились к нам, прося защиты, если мы возвратимся. [72]

Мы двигались вперед вплоть до воскресенья двадцать третьего числа первого раби ⁶⁷.

Франки, собрав войско, напали на нас утром у аль-Мувейлиха ⁶⁸. Они убили Аббаса и его сына Хусам аль-Мулька и взяли в плен его другого сына, Насир ад-Дина. Они захватили его казну, гарем и убили тех, кого взяли в плен. Мой брат Наджм ад-Даула Абдаллах Мухаммед, да помилует его Аллах, был также захвачен франками в плен ⁶⁹. Они оставили нас после того, как мы оказались под защитой гор. Мы продолжали продвигаться по стране франков, и наше положение было тяжелее смерти. У нас не было ни пищи для людей, ни корма для животных.

Наконец мы достигли гор Вади-Муса ⁷⁰, где жило племя Бену Фухейд, да проклянет их Аллах, и стали подниматься по узким и тяжелым дорогам, пока не добрались до ровной местности, где жили люди. А эти проклятые дьяволы убивали всех из нас, кого только они могли захватить поодиночке.

В этой области обыкновенно находился кто-нибудь из таитских эмиров племени Бену Рабиа. “Кто здесь есть из эмиров Бену Рабиа?” — спросил я. Мне сказали: “Мансур ибн Гидафль”. А это был один из моих друзей. Я дал одному человеку два динара и сказал ему: “Иди к Мансуру и скажи ему: “Твой друг Ибн Мункыз приветствует тебя и просит, чтобы ты пришел к нему завтра утром””.

Мы провели дурную ночь, опасаясь этих людей. Когда настало утро, они взяли свое оружие и стали у ручья, заявив: “Мы не дадим вам пить нашу воду, чтобы не погибнуть нам самим от жажды”. А в этом ручье хватило бы воды для Рабиа и Мудара ⁷¹, и сколько еще было таких ручьев в их земле! [73]

У них была только одна цель: вызвать нас на ссору с ними и потом захватить в плен. Таково было наше положение, когда прибыл Мансур ибн Гидафль. Он закричал на них и стал их ругать, и они разбежались. “Садись на коня”, — сказал он мне. Мы сели и стали спускаться по дороге, еще более узкой и тяжелой, чем та, по которой мы поднимались.

Мы спустились благополучно в котловину, хотя едва уцелели. Я собрал для эмира Мансура тысячу египетских динаров и отдал их ему. Он вернулся обратно, а мы продолжали путь, пока не доехали до города Дамаска с теми, кто спасся от франков и от Бену Фухейд, в пятницу пятого числа второго раби этого года ⁷².

Опасение от опасностей этого пути служит доказательством благого промысла Аллаха, да будет он возвеличен и прославлен, и его чудесного покровительства.

Во время этих событий произошел удивительный случай. Аз-Зафир прислал Ибн Аббасу маленькую, хорошенькую франкскую лошадку. Я в это время выехал в одну из своих деревень, а мой сын Абу-ль-Фаварис Мурхаф находился у Ибн Аббаса. Ибн Аббас сказал: “Мне бы хотелось иметь для этой лошадки красивое седло из Газы” ⁷³. Мой сын отвечал ему: “Я уже нашел его, о господин мой, и оно выше похвал!” — “Где же оно?” — спросил Ибн Аббас. “В доме твоего слуги, моего отца, — сказал мой сын. — У него есть красивое газское седло”. — “Пошли принести его!” — воскликнул Ибн Аббас. Мой сын послал ко мне в дом гонца, и тот взял седло. Оно понравилось Ибн Аббасу, и он оседлал им лошадку. Это седло прибыло со мной из Сирии на одном из вьючных животных. Оно было в высшей степени красиво, подбито и заткано чернью и весило сто тридцать мискалей ⁷⁴. Когда я вернулся из имения, Насир ад-Дин сказал мне: “Мы тебя обидели и взяли у тебя из дома это седло”. — “О господин, — сказал я, — как я счастлив служить тебе”. [74]

Когда франки напали на нас у аль-Мувейляха, со мной было пять невольников верхом на верблюдах: бедуины отняли у них лошадей. Когда появились франки, лошади остались без присмотра. Тогда мои слуги сошли с верблюдов, перехватили лошадей и, забрав нескольких, сели на них. На одной из захваченных ими лошадей было то самое золотое седло, которое взял себе Ибн Аббас.

Хусам аль-Мульк ⁷⁵, двоюродный брат Аббаса, и брат Аббаса ибн аль-Адиля ⁷⁶, были в числе тех из нас, кто спасся. Хусам аль-Мульк слыхал историю с этим седлом и сказал так, что я мог слышать его слова: “Все разграблено, что принадлежало этому несчастному (то есть Ибн Аббасу); часть захватили франки, а часть — его же товарищи”. — “Может быть, ты имеешь в виду это золотое седло?” — спросил я. Он отвечал: “Да”. Тогда я приказал принести его и сказал: “Читай, что на нем написано: имя Аббаса, его сына или мое? Да и кто в Мисре во времена аль-Хафиза мог ездить на золотом седле, кроме меня?” Мое имя было выписано чернью по краям седла, а в середине седло было подбито. Когда Хусам аль-Мульк прочел написанное на седле, он извинился и замолчал. [75]

КОНЕЦ ВЕЗИРА РУДВАНА

Не будь все, что произошло с Аббасом и его сыном, проявлением воли Аллаха и следствием непокорности, предательства и неблагодарности, он мог бы увидеть предостережение в том, что случилось до него с аль-Афдалем Рудваном ибн аль-Валахши, да помилует его Аллах ⁷⁷. Он был везbром, и войско возмутилось против него по наущению аль-Хафиза ⁷⁸, как позже восстало против Аббаса. Он выступил из Мисра, направляясь в Сирию, его дворец и гарем были разграблены. Какой-то человек, которого звали аль-Каид Мукбиль, увидел с неграми девушку, купил ее у них и отослал к себе домой. У этого человека была добрая жена. Она поместила девушку в комнате наверху дома и услыхала, как та говорила: “Может быть, Аллах дарует нам власть над теми, кто предал нас и поступил с нами так неблагодарно”.

Жена Мукбиля спросила ее: “Кто ты такая?” И она ответила: “Я — Катр ан-Нада, дочь Рудвана”. Тогда жена аль-Каида Мукбиля послала за мужем, который был на месте службы у ворот дворца, и рассказала ему про [76] девушку. Он написал аль-Хафизу письмо, извещая его об этом, и тот прислал дворцового слугу, который взял дочь Рудвана из дама Мукбиля и доставил ее во дворец. Тем временем Рудван прибыл в Сальхад ⁷⁹, где находился атабек Амин ад-Даула Тугтегин ⁸⁰, да помилует его Аллах. Он оказал Рудвану почет, вызвался ему служить и отвел помещение. А царь эмиров атабек Зенги ибн Ак-Сункар ⁸¹, да помилует его Аллах, в это время осаждал Баальбек ⁸². Он вступил в сношения с Рудваном и условился, что тот отправится к нему. А это был человек совершенный: великодушный, доблестный, образованный и знающий. Войско было к нему очень расположено за его щедрость. И сказал мне эмир Му'ин ад-Дин ⁸³, да будет доволен им Аллах: “Если этот человек присоединится к атабеку, нас постигнет из-за него много бед”. — “Что же ты думаешь делать?” — спросил я. Му'ин ад-Дин отвечал: “Ты пойдешь к нему: может быть, тебе удастся отклонить его от намерения отправиться к атабеку, и он приедет в Дамаск. Ты увидишь, как тебе поступать, чтобы добиться этого”.

Я отправился к Рудвану в Сальхад, где встретился с ним и его братом аль-Аухадом. Я беседовал с ними, и аль-Афдаль Рудван сказал мне: “Дело уже сделано: я дал слово этому султану, что приду к нему, и мне нужно сдержать свое слово”. Тогда я сказал ему: “Да приведет тебя Аллах к добру! Я вернусь к своему господину, так как он не может без меня обойтись. Но сначала я выскажу тебе то, что у меня на душе”. — “Говори”, — сказал Рудван, и я продолжал: “Когда ты прибудешь к атабеку, столько ли у него войска, чтобы послать с тобой в Миср половину, а с другой половиной осаждать нас?” — “Нет”, — сказал Рудван. “А если он [77] окружит и осадит Дамаск, — продолжал я, — и возьмет его через много времени, то будет ли он в состоянии идти с тобой в Миср, когда его войско ослабнет, деньги истощатся, а поход и так затянется, не запасшись предварительно новым снаряжением и не усилив войска?” — “Нет”, — повторил Рудван. Я продолжал: “В это время он тебе скажет: “Пойдем в Алеппо возобновить походные запасы”. А когда вы будете в Алеппо, он скажет: “Пойдем к Евфрату, наберем туркмен”. Когда вы пойдете к Евфрату, он опять скажет: “Если мы не перейдем Евфрат, туркмены к нам не присоединятся”. Когда вы перейдете Евфрат, он будет украшаться тобой и хвастаться перед султанами Востока и говорить: “Вот властитель Мисра у меня на службе”. И тогда ты пожелаешь увидеть хоть один камешек из камней Сирии и не сможешь этого. Тогда ты вспомнишь мои слова и скажешь: “Он давал мне хороший совет, а я не послушался”.

Рудван в раздумье опустил голову, не зная, что сказать. Потом он повернулся ко мне и спросил: “Что же мне делать? А ты еще хочешь возвращаться”. Я сказал: “Если от моего пребывания здесь будет польза, я останусь”. Он сказал: “Хорошо!”. И я остался.

Наша беседа с ним неоднократно возобновлялась. И наконец мы условились, что он придет в Дамаск и получит за это тридцать тысяч динаров, — половину деньгами, половину поместьями. Кроме того, ему отведут дом аль-Акики ⁸⁴, а его приближенным будет выдаваться жалованье из дивана ⁸⁵. Он написал условие своей рукой, а у него был прекрасный почерк, и сказал мне: “Если хочешь, я отправлюсь с тобой”. — “Нет, — сказал я, — я возьму с собой отсюда голубя, а когда приеду и освобожу для тебя дом и устрою все дело, я выпущу к тебе голубя, а сам сейчас же выйду, чтобы встретить [78] тебя на полдороге, и буду ехать перед тобой”. Он согласился на это, и я попрощался с ним и уехал.

Амин ад-Даула очень хотел, чтобы Рудная вернулся в Миср, ради того, что он обещал ему и возбудил в нем жадность. Он собрал для него, сколько мог, войска и отправил его уже после того, как я с ним расстался.

Но едва он вошел в пределы Мисра, тюрки, которые были с ним, изменили ему и разграбили его поклажу ⁸⁶. Он был вынужден искать защиты у одного бедуинского племени и послал гонцов к аль-Хафизу, прося у него пощады. Затем он возвратился в Каир, но сейчас же по прибытии аль-Хафиз приказал заключить его в тюрьму вместе с сыном ⁸⁷. Около этого времени ⁸⁸ мне случилось приехать в Миср. Рудван был заключен в одном доме около дворца; он пробуравил железным гвоздем стену в четырнадцать локтей толщиной и в ночь на четверг ⁸⁹ бежал из тюрьмы. У него был родственник среди эмиров, который знал о его предприятии. Он находился около дворца, поджидая его, и приготовил для него отряд из лаватидов. Они пошли к Нилу и переправились в Гизе ⁹⁰. Весь Каир был взволнован его бегством. На другое утро он был в своем дворце в Гизе, и народ стал собираться около него. Войско Мисра уже приготовилось сразиться с ним. В пятницу рано утром Рудван переправился в Каир, а войско Мисра во главе с Каймазом, “начальником ворот” ⁹¹, облачилось в доспехи для битвы. Когда он подошел к ним, то легко обратил их в бегство и вступил в Каир.

Я подъехал со своими товарищами к воротам дворца, прежде чем Рудван вошел в город. Я нашел ворота запертыми, около них не было никого. Тогда я вернулся обратно и оставался в своем доме. [79]

Рудван же расположился у мечети аль-Акмар ⁹². Около него собрались эмиры, ему стали приносить припасы и деньги. Аль-Хафиз собрал в своем дворце несколько негров, которые напились допьяна. Тогда он велел открыть им ворота дворца, и они вышли, намереваясь схватить Рудвана. Когда поднялся крик, все эмиры, собравшиеся около Рудвана, сели на коней и разъехались. Он вышел из мечети и обнаружил, что стремянный забрал его коня и скрылся. Один из молодых стражников увидел, что Рудван стоит у дверей мечети, и сказал: “О господин мой, не сядешь ли на моего коня?” — “Хорошо”, — сказал Рудван. Юноша подскакал к нему с мечом в руках, нагнулся, как бы собираясь сойти с коня, и ударил Рудвана мечом. Тот упал, а тем временем подоспели негры и убили его. Жители Мисра разделили между собой мясо Рудвана, чтобы поесть его и стать храбрецами ⁹³.

В этом было бы назидание и поучение, если бы не проявилась тут божественная воля.

Один из моих сирийских друзей получил в тот день много ран. Его брат пришел ко мне и сказал: “Мой брат при смерти: он ранен мечом и другим оружием туда-то и туда-то. Он без сознания и не приходит в себя”. — “Вернись, пусти ему кровь”, — сказал я. “Из него уже вышло двадцать ритлей ⁹⁴ крови!” — воскликнул брат раненого. “Вернись, пусти ему кровь, — повторил я. — Я опытнее тебя в ранах, и для него нет другого лекарства, кроме кровопускания”. Он пошел и не показывался часа два, потом возвратился радостный и сказал мне: “Я пустил ему кровь, и он пришел в себя, сел, поел и попил; опасность для него миновала”. — “Слава Аллаху, — сказал я. — Если бы я не испробовал этого на самом себе несколько раз, я бы не стал тебе советовать”. [80]

ВЕРОЛОМСТВО КОРОЛЯ ФРАНКОВ

После этого я перешел на службу к аль-Малику аль-Адилю Нур ад-Дину, да помилует его Аллах. Он написал аль-Малику ас-Салиху ⁹⁵, прося его отправить моих жен и детей, которые остались в Мисре. Аль-Малик ас-Салих хорошо обходился с ними, но он вернул гонца обратно с извинением, что боится за них из-за франков. Мне он написал: “Возвращайся в Миср. Ты ведь знаешь, какие у нас с тобой отношения. Если же ты не расположен к живущим во дворце, тогда отправляйся в Мекку. Я пришлю тебе грамоту, которой дам в управление город Ассуан ⁹⁶, и дам тебе подмогу, чтобы ты был в состоянии воевать с абиссинцами. А Ассуан ведь один из пограничных мусульманских городов. Я пришлю к тебе туда твоих жен и детей”.

Я посоветовался с аль-Маликом аль-Адилем и старался узнать его мнение. Он сказал мне: “О Усама, ты не верил себе, когда спасся из Мисра с его смутами, а теперь опять вернешься туда. Жизнь слишком коротка для этого! Я пошлю к королю франков взять пропуск для твоей семьи и отправлю кого-нибудь привезти их”. [81]

И он, да помилует его Аллах, послал взять у короля ⁹⁷ пропуск, действительный на суше и на море.

Я послал пропуск со своим слугой вместе с письмом аль-Малика аль-Адиля и моим к аль-Малику ас-Салиху. Аль-Малик ас-Салих отправил мою семью на собственной барке в Дамиетту ⁹⁸, снабдив их всем необходимым, деньгами и припасами, и дал свои распоряжения относительно их. От Дамиетты они отплыли на франкском судне. Когда они приблизились к Акке ⁹⁹, франкский король, да не помилует его Аллах, послал в маленькой лодке отряд своих людей, которые подрубили корабль топорами на глазах наших людей. Король, приехавший верхом, остановился на берегу и приказал разграбить все, что было на корабле. Мой слуга добрался к королю вплавь, захватив с собой пропуск, и сказал ему: “О король, господин мой, не твой ли это пропуск?” — “Верно, — ответил король, — но обычай мусульман таков: когда судно потерпит крушение у берегов их страны, жители этой страны грабят его”. — “Что же, ты возьмешь нас в плен?” — спросил мой слуга, и король отвечал: — “Нет”. Он, да проклянет его Аллах, поселил их всех в одном доме и велел обыскивать женщин, пока у них не отобрали все, что с ними было. На судне они захватили украшения, сложенные там женщинами, платья, драгоценные камни, мечи и оружие, золото и серебро, приблизительно на тридцать тысяч динаров. Король забрал все это и выдал им пятьсот динаров со словами: “С этим вы доберетесь до вашей страны”. А их было, мужчин и женщин, около пятидесяти душ.

В то время я находился вместе с аль-Маликом аль-Адилем в земле царя Масуда ¹⁰⁰ в Рабане и Кайсуне ¹⁰¹. [82]

Опасение моих детей, детей моего, брата и наших жен облегчило мне пропажу погибшего имущества. Только гибель книг — а их ведь было четыре тысячи переплетенных великолепных сочинений — останется раной в моем сердце на всю жизнь. Такие бедствия потрясают горы и губят богатства, но Аллах, да будет ему слава, возмещает все в своей благости и увенчивает все своей милостью и прощением. Эти большие несчастья, свидетелем которых мне пришлось быть, присоединились к бедствиям, которые я сам испытал, но в которых моя душа уцелела до исполнения жизненных пределов, хотя я разорился вследствие гибели моего имущества. В промежутках между этими бедствиями я принимал участие в войнах с неверными и мусульманами, которых мне не счесть. Я расскажу о тех удивительных событиях, которых был свидетелем или в которых участвовал во время этих войн, о том, что придет мне на память. Упрека в забывчивости не заслуживает тот, над кем прошло уже много лет. Она ведь наследие сынов Адама от их отца, да будет над ним благословение и мир ¹⁰². [83]

ЧЕСТЬ ГЕРОЯ

Мне довелось быть свидетелем того, как горды наши, всадники и как они подвергают себя опасности. В то время ¹⁰³ мы сошлись с Шихаб ад-Дином Махмудом ибн Караджей, властителем Хама ¹⁰⁴. Наша война с ним была перемежающейся: войска стояли друг против друга, и только отдельные бойцы соперничали между собой. Ко мне подъехал один из наших прославленных конных воинов, по имени Джум'а, из племени Бену Нумейр ¹⁰⁵. Он плакал. “Что с тобой, о Абу Махмуд? — спросил я. — Время ли теперь плакать?” Он отвечал: “Меня ударил копьем Серхенк ибн Абу Мансур”. — “Что же из того, что Серхенк ударил тебя?” — спросил я. “Ничего, — сказал Джум'а, — кроме того, что мне нанес удар такой человек, как Серхенк. Клянусь Аллахом, для меня легче смерть, чем то, что он меня ударил, хотя он только воспользовался моей рассеянностью и напал на меня врасплох”. Я принялся успокаивать его и умалять в его глазах важность дела, но он повернул голову своей лошади обратно. “Куда ты, о Абу Махмуд?” [84] — спросил я. “К Серхенку! — воскликнул он. — Клянусь Аллахом, я непременно ударю его копьем или сам умру прежде него”.

Он не показывался некоторое время, а я отвлекся тем, кто был против меня. Затем Джум'а возвратился со смехом: “Что ты сделал?” — спросил я его. Он ответил: “Я ударил его и, клянусь Аллахом, я бы наверное сам погиб, если бы не нанес ему удара”. Джум'а бросился на Серхенка среди его товарищей, ударил его копьем и вернулся.

Вот стихотворение, в словах которого можно видеть намек на Серхенка и Джум'у.

О создание Аллаха! ты не думаешь о мстителе, жаждущем расплаты и лишенном сна от гнева.
Ты пробудил его, а сам заснул. Он же не спит от ярости против тебя, да и какой сон у пылающего местью?
Если дни дадут власть над тобой, то ведь может когда-нибудь случиться, что и тебе отмерят полной мерой.

Этот самый Серхенк был одним из наиболее прославленных предводителей курдских всадников, но только он был юноша, а Джум'а — зрелый муж. У него было благоразумие его возраста и преимущество в доблести.

Поступок Серхенка напоминает то, что сделал Малик аль-Харис Аштар ¹⁰⁶ с Абу Мусейка Ийядитом. А именно, когда во дни Абу Бекра “правдивого” ¹⁰⁷, да будет над ним милость Аллаха, арабы отпали от истинной веры и Аллах, да будет он превознесен, внушил Абу Бекру войну с ними, он снарядил войска против отпавших бедуинских племен. А Абу Мусейка Ийядит был вместе с Бену Ханифа. Это были истые львы среди прочих арабов по своей силе. Малик аль-Аштар был в войске Абу Бекра, да помилует его Аллах. Когда войска стали друг против друга, Малик выступил вперед между рядами и закричал: “Эй, Абу Мусейка!” Тот вышел к нему, и Малик сказал: “Горе тебе, о Абу Мусейка! [85] После ислама и чтения Корана ты вернулся к неверию!” — “Отстань от меня, о Малик! — ответил ему Абу Мусейка. — Они запрещают вино, а я не могу утерпеть без него”. — “Согласен ли ты на единоборство?” — спросил Малик. “Да”, — сказал Мусейка. Они столкнулись копьями и сшиблись мечами. Абу Мусейка ударил Малика, рассек ему голову и выворотил веко. Вследствие этой-то раны его и стали называть аль-Аштар ¹⁰⁸. Он вернулся к своему лагерю, обхватив руками шею лошади. Около него с плачем собрались родственники и друзья. Малик сказал одному из них: “Вложи мне в рот твою руку”. Тот положил палец ему в рот, и Малик укусил его так, что этот человек скорчился от боли. “Нет опасности для вашего товарища, — сказал Малик. — Ведь говорится: “Когда целы зубы, цела и голова”. Наполните ее (он разумел рану) мелкой мукой и перевяжите тюрбаном”. Когда ее наполнили и перевязали, Малик воскликнул: “Подайте сюда мою лошадь!” — “Куда ты?” — спросили его. “К Абу Мусейка”, — ответил он. Он выступил между рядами и закричал: “Эй, Абу Мусейка!” Тот выехал к нему с быстротой стрелы, и Малик нанес ему рану в плечо, разрубив его до самого седла, и Абу Мусейка умер. Затем Малик вернулся в свой лагерь и провел сорок дней, не будучи в состоянии двигаться. Потом он выздоровел и оправился от этой раны. [86]

РЕДКИЕ РАНЫ

Я был свидетелем опасения одного раненого, хотя думали, что он уже погиб. Мы сражались с передовыми конными отрядами Шихаб ад-Дина Махмуда ибн Караджи ¹⁰⁹. Он пришел в нашу землю и устраивал нам засады.

Когда мы стояли друг против друга, наша конница рассеялась по сторонам. Ко мне подъехал один из всадников нашего войска по имени Али ибн Селям нумейрит и сказал: “Наши товарищи разъехались; если враги нападут на них, они их погубят”. — “Задержи моих братьев и родственников, пока я не верну наших товарищей”, — ответил я.

“О эмиры! — закричал Али. — Дайте ему вернуть людей и не следуйте за ним: иначе враги нападут на них и опрокинут”. Эмиры ответили: “Пусть едет”. Я выехал, погоняя коня, с намерением вернуть наших всадников. Противники держались в отдалении, чтобы их завлечь и потом оправиться с ними. Когда же они увидели, что я отослал своих, они бросились на нас, и их воины, бывшие в засаде, вышли. Я был на некотором расстоянии от товарищей и возвратился, чтобы отразить врагов и прикрывать тыл нашего отряда. Я увидел, [87] что мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья, да помилует его Аллах, обнажил меч позади моих товарищей на южной стороне дороги, тогда как я был на северной. Мы с ним подъехали к войску врагов. Мимо нас быстро проехал один из их всадников по имени Фарис ибн Зимам. Это был бедуинский герой, пользовавшийся большой славой. Он хотел сразиться с нашими товарищами. Мой двоюродный брат опередил меня и ударил его копьем. Фарис упал вместе с лошадью, а копье треснуло так, что было слышно и мне и всем остальным.

Мой отец, да помилует его Аллах, послал к Шихаб ад-Дину гонца, которого тот задержал у себя, когда выступил войной против нас. Когда Фарис ибн Зимам был ранен и Шихаб ад-Дин не добился от нас того, чего хотел, он отправил гонца из своего лагеря обратно с ответом относительно того, ради чего тот прибыл, а сам вернулся в Хама.

Кони и всадники знают, что я рассеиваю ряды ударами острого меча.

Я — герой, и половина моего существа принадлежит к совершеннейшему роду племени Абс, а другую половину я защищаю острым мечом ¹¹¹.
Когда отряды стоят неподвижно и украдкой наблюдают друг за другом, я оказываюсь лучше тех, кто хвалится своими дядями по отцу и по матери.
Поистине, если бы можно было с чем-нибудь сравнивать судьбу, так лишь с подобными мне, когда они сходят с коня в тесном месте.
Кони и всадники знают, что я рассеивай их ряды ударами острого меча.
Они крикнули: “Спешивайтесь!” — и я спешился. Да и зачем же мне ездить верхом, если я не буду сходить с коня?

Нечто подобное случилось со мной под Апамеей ¹¹². Наджм ад-Дин Ильгази ибн Ортук ¹¹³, да помилует его Аллах, разбил франков у аль-Балата ¹¹⁴. Это произошло в пятницу пятого числа первой джумады пятьсот тринадцатого года ¹¹⁵. Он совершенно уничтожил их, и Роджер, владыка Антиохии ¹¹⁶, был убит вместе со всеми своими рыцарями. К Наджм ад-Дину отправился мой дядя Изз ад-Дин Абу-ль-Асакир-султан ¹¹⁷, да помилует его Аллах. Мой отец, да помилует его Аллах, остался в крепости Шейзар. Дядя посоветовал ему отправить меня в Апамею с теми людьми, которые были со мной в Шейзаре. Я должен был собрать местных жителей и бедуинов для грабежа посевов Апамеи. Множество бедуинов присоединилось тогда к нам. Через несколько дней после отъезда моего дяди, глашатай кликнул клич, и я отправился в путь с небольшим отрядом, не достигавшим и двадцати всадников. Мы были уверены, что в [89] Апамее нет конницы, — со мной было очень много всяких грабителей и бедуинов. Когда мы достигли долины Абу-ль-Маймуна ¹¹⁸ и грабители с бедуинами разъехались по полям, на вас выскочило множество франков, к которым в эту ночь прибыло шестьдесят всадников и шестьдесят пехотинцев. Они вытеснили нас из долины, и мы бежали перед ними, пока не догнали людей, грабивших поля. Франки подняли громкий крик, и смерть показалась мне ничтожной по сравнению с гибелью людей, бывших со мной. Я повернулся к одному франкскому рыцарю в первых рядах. Он сбросил с себя кольчугу и тяжелые доспехи, чтобы обогнать нас. Я ударил его копьем в грудь, и он вылетел из седла мертвым. Затем я двинулся на всадников, следовавших за ним, и они отступили. А я был неопытен в сражениях и не участвовал в боях до этого дня ¹¹⁹. Подо мной была лошадь, точно птица, и я хотел настигнуть франков с тыла, чтобы сразиться с ними, а после ускользнуть от них.

В последних рядах войска был рыцарь на караковой лошади, похожей на верблюда. Он был в кольчуге и военных доспехах. Я боялся, как бы он не обнажил меч, повернув против меня, пока не увидел, что он пришпорил своего коня, и тот взмахнул хвостом. Я понял, что конь устал, я, бросившись на рыцаря, ударил его копьем. Оно пронзило его тело и высунулось спереди почти на локоть. Я же вылетел из седла из-за легкости своего тела, силы удара и быстроты лошади. Я снова сел на коня и вытащил копье, думая, что убил своего противника. Потом я собрал своих товарищей, которые все были невредимы.

Со мной был маленький невольник, ведший на поводу мою караковую лошадь. Под ним был хорошенький верховой мул, седло которого было обито серебряной бахромой. Он слез с мула, расседлал его и сел на [90] мою кобылу, которая полетела с ним в Шейзар. Когда я вернулся к товарищам, которые тем временем поймали мула, я спросил о слуге. Мне сказали: “Он уехал”. Я понял, что он приедет в Шейзар и встревожит сердце моего отца, да помилует его Аллах. Я позвал одного из воинов и сказал ему: “Поезжай скорее в Шейзар и дай знать отцу, что случилось”.

Трус бежит, бросив даже свою собственную голову, а храбрец защищает даже тех, кто не принадлежит к его близким.

Мой дядя, да помилует его Аллах, вернулся через некоторое время от Наджм ад-Дина Ильгази, да помилует его Аллах. Ко мне пришел от него гонец с приглашением явиться в обычное время. Я пришел к нему, и вдруг оказалось, что у него находился какой-то франк. Дядя сказал: “Этот рыцарь приехал из Апамеи и хочет посмотреть на всадника, который ударил копьем рыцаря Филиппа. Франки очень удивляются этому удару, так как он в двух местах разорвал края кольчуги, а рыцарь все-таки остался жив”. — “Как же он спасся?” — спросил я. Франкский рыцарь ответил: “Удар пришелся в кожу его бедра”. — “Да, судьба надежная крепость!” — воскликнул я. Я не думал, что он уцелеет от такого удара. Я считаю, что всякий, кому случится [91] биться копьями, должен прижимать руку с копьем и локоть к своему боку, предоставив коню делать то, что он захочет, во время удара. Ведь если он пошевелит рукой с копьем или вытянет ее, удар не оставит следа и даже царапины.

Мне пришлось видеть одного нашего всадника, которого звали Бади ибн Талиль аль-Кушейри. Это был один из наших героев. Мы сошлись с франками, и он снял с себя все, что на нем было, кроме легкого платья. Один франкский рыцарь ударил его копьем в грудь и разорвал перепонку, которая находится в груди; копье вышло из его бока, Бади возвратился, я мы думали, что он не доберется до своего места живым. Но Аллах, да будет ему слава, предопределил его спасение. Его рана зажила, но в течение целого года он не мог сесть после того, как лежал на спине, если его кто-нибудь не посадит, взяв за плечи. Потом все то, на что он жаловался, прошло, к нему вернулась прежняя свобода движений, и он стал ездить верхом, как и раньше.

Слава тому, чья воля проявляется на его тварях, кто дает жизнь и посылает смерть, а сам живет и не умирает, тому, в чьей деснице благо, и кто властен над всякой вещью!

Среди нас был один ремесленник по имени Аттаб, самый полнотелый и высокий из людей. Раз он вернулся к себе домой и оперся рукой на платье, лежавшее перед ним, намереваясь сесть. В материи была иголка, которая вошла в ладонь, и он умер от этого. Клянусь Аллахом, он стонал в городе, а его стоны были слышны в крепости вследствие его громадности и громкого голоса. Он умирал от иголки, а тот, Кушейри, оправился, хотя копье вошло ему в грудь и вышло из бока: с ним ничего не случилось. [92]

ЛОВКИЕ КОНОКРАДЫ

Владыка Антиохии, да проклянет его Аллах, ополчился на нас в каком-то году со своими всадниками, пехотой и палатками ¹²⁰.

Мы сели на коней и встретили их, полагая, что они станут с нами сражаться. Они пришли, расположились в местности, где обыкновенно устраивали свой лагерь, и засели в палатках.

Мы вернулись обратно к концу дня, а потом опять выехали, считая, что теперь они сразятся с нами, но они не выходили из своего лагеря.

У моего двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи был собран обильный урожай, сложенный поблизости от франков. Он взял своих вьючных животных, желая поехать к месту, где был сложен урожай, чтобы перевезти его. Мы поехали с ним с отрядом в двадцать вооруженных всадников и стояли между ним и франками, пока он сложил весь урожай и уехал.

Я отъехал в сторону вместе с одним из наших вольноотпущенников по имени Хусам ад-Даула Мусафир, да помилует его Аллах. Мы направились к одному винограднику, [93] где увидели каких-то людей на берегу реки. Когда мы подъехали на заходе солнца к замеченным нами фигурам, оказалось, что это старик в женской ермолке и с ним другой. Хусам ад-Даула, да помилует его Аллах, отличный человек и большой шутник, сказал первому старику: “Что ты здесь делаешь, о шейх?” — “Ожидаю темноты, — ответил он, — и прошу великого Аллаха послать мне лошадей этих неверных”. — “О шейх, — сказал Хусам, — не зубами ли ты обрежешь привязи их коней?” — “Нет, вот этим ножом”, — ответил старик. Он вытащил из-за пояса нож на перевязи, сверкающий, как искра огня, а старик сам был даже без шаровар. Мы оставили его и уехали. Утром, на заре, я выехал, выжидая, что будет с франками, и вдруг увидел этого старика. Он сидел на камне на моей дороге, и на его бедре и ноге была запекшаяся кровь. “Здравствуй, шейх, — сказал я ему. — Что ты сделал?” Старик сказал: “Я захватил, у них коня, щит и копье, но меня настиг их пехотинец, когда я уже удалился от войска, и вонзил мне копье в бедро, но я убежал от него с лошадью, щитом и копьем”. Он так презрительно говорил о своей ране, будто она была у кого-то другого.

Этот человек, которого звали Замарра-каль, был один из дьяволов-разбойников. Эмир Му'ин ад-Дин ¹²¹, да помилует его Аллах, рассказывал мне про него следующее. “Как-то давно, находясь в Хомсе ¹²², я сделал набег на Шейзар. Под конец дня я вернулся и расположился в одной деревушке в области Хама. А я тогда враждовал с правителем этого города. Ко мне пришло несколько человек, с которыми был какой-то старик. Они заподозрили его, схватили и привели ко мне. Я спросил его: “Кто ты такой, о шейх?” — “О господин мой, — ответил он. — Я нищий больной старик”. Он показал свою руку, которая была расслаблена. “Воины взяли у меня двух коз, — продолжал он, — я шел за ними, надеясь, что они окажут мне милость и отдадут коз”. Я [94] сказал солдатам: “Постерегите его до утра”. Они посадили его между собой, а сами сели на рукава его шубы. Но ночью он воспользовался их рассеянностью, вышел из шубы, оставив ее под ними, и умчался. Наутро солдаты бросились по следам, но он опередил их и убежал”.

Му'ин ад-Дин продолжал: “Я послал нескольких товарищей по какому-то делу. Когда они вернулись, с ними был один солдат по имени Сауман, который жил в Шейзаре. Я рассказал ему случай со стариком. “Какая досада! — воскликнул Сауман. — Если бы я его настиг: я бы напился его крови. Это Замарра-каль”. — “А что у тебя с ним было?” — спросил я. Сауман ответил: “Франки обложили однажды Шейзар. Я вышел побродить вокруг них, чтобы попытаться украсть у них лошадь. Когда мрак сгустился, я пошел к стойлу лошадей, бывшему передо мной. Вдруг вижу, сидит этот старик. “Куда ты?” — спросил он. “Возьму коня из этого стойла”, — ответил я. “Что же, я для того с вечера смотрю за ними, чтобы ты взял коня?” — воскликнул он. “Не болтай”, — сказал я. Но старик вскричал: “Ты не пройдешь! Клянусь Аллахом, я не дам тебе ничего взять”.

Я не обратил внимания на его слова и направился к стойлу. Тогда старик вскочил на ноги, закричал во весь голос и пошел за мной. Я ему как следует ответил, но он вопил до тех пор, пока на меня не выскочили франки. Сам он умчался, а меня франки гнали перед собой, пока я не бросился в реку. Я уже думал, что не спасусь от них. Если бы я его догнал, я бы выпил его кровь. Это великий грабитель, и он шел за войском только для того, чтобы украсть что-нибудь”. Сауман говорил: “Кто увидит этого старика, подумает, что он не украдет из его дома и хлебной лепешки!”

Что же касается до удивительных краж, то у меня служил человек по имени Али ибн Дудавейх из какой-то деревни. Однажды франки, да проклянет их Аллах, осадили Кафартаб ¹²³. Этот город принадлежал в то время Садах ад-Дину Мухаммеду ибн Айюбу аль-Ягысьяни ¹²⁴, [95] да помилует его. Аллах. И вот этот Али ибн Дудавейх вышел побродить вечером вокруг лагеря франков. Он забрал у них коня, сел на него, и вскачь выехал на нем из лагеря. Вдруг он услыхал за собой шум. Предположив, что кто-нибудь погнался за ним верхом, он поскакал еще быстрее, но шум сзади него не прекращался. Он проскакал целых два фарсаха ¹²⁵, а шум все слышался позади. Тогда он обернулся посмотреть, что такое сзади него во мраке. Оказалось, что это мул, привыкший к его лошади, оборвал свою узду и последовал за нею. Али остановился, обвязал своим поясным платком голову мула и захватил его. Наутро он был у меня в Хама с конем и мулом. А этот конь оказался одним из самых породистых, красивых и быстроногих.

Однажды я был у атабека ¹²⁶, который осаждал Рафанийю ¹²⁷. Он позвал меня и сказал: “О Усама, что это у тебя за лошадь, которую ты спрятал?” До него, уже дошли слухи об этой лошади. “Нет, клянусь Аллахом, господин мой! — ответил и. — У меня нет никакой спрятанной лошади. Вое мои лошади в войске”. — “А франкская лошадь?” — спросил он. “Она здесь”, — ответил я. “Пошли привести ее”, — приказал атабек. Я послал привести ее и сказал слуге: “Пойди с ней в конюшню”. — “Оставь ее пока у себя”, — сказал атабек. На следующее утро он участвовал на ней в гонках и опередил всех. Потом он вернул лошадь в мою конюшню и вновь требовал ее из города, гонялся на ней и опережал. Потом я перевел ее к нему в конюшню. [96]

СМЕРТЬ ГЕРОЯ

Я участвовал в боях, возникших по истечении перемирия ¹²⁸. У нас был один воин по имени Рафи аль-Киляби, знаменитый всадник. Мы сражались тогда с сыновьями Караджи ¹²⁹. Они собрали и снарядили против нас туркмен и других воинов. Мы дали им развернуться на расстоянии от города, но их оказалось очень много против нас, и мы повернули назад, причем одна часть войска прикрывала другую. Этот Рафи был среди тех, кто защищал тыл. Он был одет в кольчугу, и на голове его был шлем без забрала. Он обернулся, ища случая напасть на противников, и вдруг острая стрела вонзилась ему в глотку и разорвала ее. Рафи упал на месте мертвый. [97]

КОНЕЦ ПРАВИТЕЛЯ ГОРОДА ХАМА

Я видал при таких же обстоятельствах Шихаб ад-Дина Махмуда ибн Караджу. То, что было у нас с ним, уже уладилось, и он прислал передать моему дяде ¹³⁰: “Прикажи Усаме поскорее выехать мне навстречу с одним всадником, чтобы мы могли отправиться и высмотреть место для засады против Апамеи ¹³¹ и дать бой ее войскам”.

Дядя велел мне это сделать. Я поехал встретить Ибн Караджу, и мы высмотрели удобное место. Затем наше войско соединилось с его войском. Я находился во главе отряда из Шейзара, а он предводительствовал своими войсками. Мы двинулись к Апамее и встретили франкскую конницу и пехоту в развалинах этого города. Лошади не могли там свободно двигаться из-за камней, колонн и фундамента разрушенных стен. Нам не удалось их выбить оттуда, и один воин сказал мне: “Тебе хотелось бы разбить их?” — “О да!” — воскликнул я. “Поезжай тогда с нами к воротам крепости”. — “Отправляйтесь”, — сказал я, и тут говоривший раскаялся в своих словах. Он понял, что франки нас затопчут и раньше нас будут у крепости. Он хотел отклонить [98] меня от этого, но я не соглашался и двинулся к воротам.

Как только франки увидали, что мы направляемся к воротам, их конница и пехота повернулись к нам. Они затоптали нас и опередили. Всадники сошли с коней перед воротами крепости и ввели их в самую крепость. Франки выставили концы своих копий в воротах. Я был вместе с одним моим товарищем из вольноотпущенников отца, да помилует его Аллах, которого звали Рафи ибн Сутакин. Мы стоили у подножия стены, напротив ворот. В нас бросали много камней и деревянных стрел. Шихаб ад-Дин со своей свитой стоял в отдалении, так как боялся курдов ¹³².

Лошадь одного из наших товарищей, которого звали Хариса нумейрит, — а это был родственник упоминавшегося выше Джум'ы — случайно получила рану копьем в грудь. Копье с силой вонзилось в тело лошади, лошадь забилась, и копье выскочило. Вся кожа с груди лошади была сорвана и повисла на передних ногах.

Шихаб ад-Дин держался в стороне от боя. В него попала стрела, пущенная из крепости, и вонзилась около кости запястья, но не вошла в кость даже на ячменное зернышко. Ко мне пришел от него гонец и передал: “Не уходи со своего места и собери людей, разъехавшихся по области. Я ранен и ощущаю рану, как будто в сердце. Я еду обратно, а ты береги людей”.

Он уехал, а я вернулся со своими людьми и сделал привал у башни Хурейба. Франки поставили на ней дозорного, чтобы обнаружить нас, когда мы захотим сделать набег на Апамею. Вечером я прибыл в Шейзар. Шихаб ад-Дин был в доме моего отца и хотел развязать свою рану и лечить ее. Мой дядя удержал его и сказал: “Ради Аллаха, не развязывай раны нигде, кроме своего дома”. — “Я в доме своего отца”, — сказал Шихаб ад-Дин, разумея моего отца, да помилует его Аллах. “Когда ты приедешь к себе домой, — сказал [99] дядя, — и твоя рана заживет, дом твоего отца будет к твоим услугам”.

Шихаб ад-Дин выехал при заходе солнца и отправился в Хама. Он остался там на другой и на следующий день, а потом его рука почернела, он лишился сознания и умер. И случилось это с ним только вследствие окончания жизненного срока.