Начало и успех Московской войны в Царствование Е.В.К. ⁴ Сигизмунда III ⁵ и во время начальства над войском Е.М.П. ⁶ Станислава Жолкевского ⁷ Воеводы Киевского Полевого Коронного Гетмана.

Филипп Комин ⁸, писатель достойный уважения между Историками, описавший на Французском языке деяния Людовика одиннадцатого ⁹, Короля Французского, и сына его Карла восьмого ¹⁰, жалуется на какого-то Бриссонета, человека низкого и легкомысленного, который своими убеждениями побудил Карла к войне с Неаполитанским Королевством, и этого Бриссонета ставит примером, как часто люди маловажные и ничтожные делают много зла. Ибо эта война, сначала веденная успешно Королем Французским, окончена была несчастно; она произвела ужасное кровопролитие, разрушение городов и опустошение областей.

Таким же образом Московская война, ужасное кровопролитие и множество бедствий, которые еще не кончились, произошли от человека, подобного Бриссонету, Пана Юрия Мнишка ¹¹, Воеводы Сендомирского, вознамерившегося из честолюбия и корысти поддержать и возвести на Московский Престол Москвитянина, Гришку, сына Отрепьева ¹², который обманом назвался Царевичем Московским Димитрием Иоанновичем ¹³. С помощью лести и коварства, которые были орудиями его действий, и Ксендза Бернаша Мацеевского ¹⁴, Епископа Краковского и Кардинала, имевшего в то время большой вес при дворе Короля, он достиг до того, что Король явно стал благоприятствовать этому делу и смотрел на оное сквозь пальцы против согласия знатнейших Сенаторов ¹⁵, не одобрявших оного. Дело было доказано, и сам Пан Воевода Сендомирский знал, что сей обманщик не был Димитрий; но ослепленный корыстолюбием и гордостью, упорно поддерживал это предприятие. (Это происходило в 1604 году в конце осени). [548]

Он привлек на свою сторону большое число людей частью деньгами, а более обещаниями и надеждами. Пробыв долгое время в окрестностях Львова и возбудивши жестокостями своими ропот бедных жителей, отправился через Киев в землю Северскую ¹⁶.

Состояние Московской земли было таково: верховная власть находилась в руках Бориса Феодоровича Годунова ¹⁷. Он происходил не от Царской крови и не был потомком одной из тех фамилий, которые в сем Государстве имеют значительные преимущества и тщательно их поддерживают; но и не из низкого происхождения: родная сестра его, знаменитая своею красотою, сделалась супругою Феодора, сына Царя Иоанна ¹⁸,— что приблизило его к престолу, но наиболее возвысился он своим великим умом, являвшимся во всех его действиях. Он лишил жизни Иоанна, подкупив Английского врача, который Царя Иоанна лечил; ибо от этого все зависело: если бы он его не предупредил, то был бы казнен с прочими вельможами: казнь подданных не была новостью для Царя Иоанна; от начала мира не было тирана подобного ему.

Когда Феодор ¹⁹ наследовал Престол отца и по своему кроткому и миролюбивому характеру занимался только молитвами и слушанием церковной службы, не имев ни опытности, ни способности к управлению столь великим Государством; то Борис через сестру свою, супругу Царскую, был сделан Конюшим и Наместником Владимирским (первое достоинство в Государстве), а потом правителем всей земли, т.е. Губернатором.

Борис различными происками удалил Князя Мстиславского ²⁰, Никиту Романовича ²¹ и Князя Ивана Петровича Шуйского ²², которых отец назначил в виде опекунов сыну своему, зная его недостатки; и остался с одним только канцлером Щелкаловым ²³ (человеком умным и находившимся в числе четырех опекунов). Борис был с ним заодно, и от имени Царя Феодора, зятя своего, управлял по собственному произволу всем Государством, пролагая себе пути к достижению могущества и престола.

Царевич Димитрий, сын Царя Иоанна, рожденный от Марии Нагой ²⁴, был препятствием к достижению его цели, он имел 9 лет и содержался в Угличе. Борис успел лишить его жизни посредством ужасного и хитрого злодеяния. Сие происшествие весьма достопамятно, а потому я расскажу вкратце ход его. Двое детей боярских Никиша Кочалов и Данила Битяговский ²⁵ были клиентами Бориса. Борис объявил им тайно, что есть воля Государя, дабы они отправились в Углич и зарезали Царевича Димитрия; потому что некоторые беспокойные люди бунтуют и желают возвести его на престол, и произвести в Государстве войну, беспорядок, смятение; что для избежания всего этого потребно, чтобы Царевич Димитрий не остался в живых. Дети Боярские (у Москвитян Царская кровь в величайшем [549] уважении), хотя были приближенные к Борису, однако ж поколебались. Борис сказал им потом: “Я поведу вас к Государю, и то же самое услышите из уст его”. Он ввел их в Царские палаты; и там, тихо разговаривая с Царем Феодором о чем-то другом, такою же хитростью обманул их, как Мессалина, бремя земли, обманула Императора Клавдия, мужа своего, (Борис не знал сих примеров из книг; ибо не умел ни читать, ни писать, но у него было довольно ума для дурного дела); он велел прочим выйти из комнаты и, когда остались только двое Боярских детей, начал говорить вслух Царю Феодору: “они не хотят верить тому, что я приказывал твоим Царским именем, объяви им сам, что эта твоя воля”. Царь Феодор, полагая, что дело шло о том, о чем ему тихо говорил Борис (он никогда бы не согласился на убийство брата, и после весьма о том сожалел), на оное представление Бориса сказал: “делайте, что приказал вам Борис”. Таким образом, они отправились и совершили злодеяние. Борис сказал Феодору, и распустил слух, что Димитрий в припадке падучей болезни зарезался ножом, который держал в руке. Однако вследствие этого убийства Димитрия возникли большие раздоры; народ в Угличе тотчас убил двух оных детей Боярских, и третьего Надзирателя при Димитрии. В Москве также было великое волнение, но Борис успокоил и усмирил его своим умом, властью и Царскими деньгами.

Таким образом, когда все дела, кои ему нужны были для достижения престола, были устроены, когда он отравил и самого Царя Феодора, своего зятя, то с видом нежелающего и отказывающегося воссел на престол, как будто бы принужденный к тому просьбами народа. Многие знатные вельможи знали его коварства и злодеяния, но не могли противиться его могуществу; ежели кто-нибудь дерзко отзывался об его поступках, подвергался смерти. Князья Шуйские ²⁶, самые сильные и знатнейшие в сем Государстве, искали разных средств для низвержения его, но тщетно; потому что Борис и при Царе Феодоре и в свое царствование старался притеснить и обессилить их. Он лишил жизни Князя Ивана Петровича Шуйского, человека, пользовавшегося уважением всего Московского народа и защищавшего Псков от Стефана Батория ²⁷; заключил в темницу Князя Василия Шуйского ²⁸, впоследствии сделавшегося Царем, и Князя Ивана, его родного брата; умертвил Князя Александра, родного брата двух последних; он поступил бы также с Василием и Иваном Шуйскими, если бы их не спасло родство Бориса с Князем Димитрием Шуйским ²⁹, четвертым братом, (из двух родных сестер Скуратовых, одна была за Борисом а другая за Князем Димитрием Шуйским, которая и теперь находится здесь с мужем своим). Кроме Князей Шуйских, он истребил много других знатных людей, выдумывая разные обвинения. Многие ненавидели [550] его за жестокости и презирали за старость и расстроенное здоровье (он страдал водяной болезнью).

В таком состоянии находились дела, когда приехал Воевода Сендомирский с Гришкою Расстригою (как его называют Москвитяне): и когда появился с ним на границе, то Московская чернь по привязанности к крови своих законных Государей стекалась к нему толпами. У Гришки было довольно ума, красноречия и смелости; он умел обходиться со всеми, выдавая себя за того, кем он не был. Дела Московского Государства начали приходить в беспорядок; Чернигов, замок Украинский принял его; но Новгородок ³⁰, защищаемый неким Босманом ³¹, сопротивлялся; Борис послал войска с Князем Мстиславским для защиты Новгорода, посланное войско хотя было разбито, однако ж Басманов удержал Новгородок. Путивль, главный замок в земле Северской, возмутившись против Бориса, сдался самозванцу. Было несколько сражений в разных местах; пораженный обманщик ушел в Путивль; к счастию его, здоровье Бориса расстроилось. Он выслал большое войско под предводительством Князя Василия Шуйского, которое уже приближалось к Кромам (имя замка к Северской земле), как пришло известие, что Борис умер. В войске возник беспорядок; Князь Василий Шуйский, собравши всех и долго говоря, доказывал обман Гришки, в свидетели он представлял родного дядю самозванца, у коего он воспитывался по смерти отца, и который клятвенно уверял, что своими руками положил в гроб Димитрия Царевича; Шуйский просил и увещевал не переходить на сторону обманщика; но лучше помня присягу, данную умершему Борису, остаться верным и повиноваться сыну его, Феодору Борисовичу ³². Успокоив войско, поручил оное Князю Василью Голицыну ³³ и Басманову, который защитой Новгородка приобрел большое уважение; а сам отправился поспешно в Москву, желая посоветоваться с Князем Мстиславским, и с братом своим Князем Димитрием, и с другими Боярами, бывшими в Столице, об утверждении Феодора Борисовича и об укрощении возмущений состоявшего под предводительством Голицына войска, самого ли по себе или по внушению Голицына взбунтовавшегося. Ненависть вельмож и народа к Борису за его жестокости, по смерти его, пала на его сына. Голицын же и Басманов отправились в Путивль и от имени всего войска изъявили повиновение. Самозванец тотчас отправил в Москву преданных ему людей. Феодор, сын Бориса, и мать его происками какого-то Татищева были лишены престола, а Самозванец был провозглашен Царем. От Путивля до Москвы, где он был коронован, сопровождало его с почестями все [551] Московское Государство, и присягнуло ему в верности. Я не описываю этой войны подробно, избегая длинноты рассказа.

Посольства к Королю были отправляемы и от Бориса по случаю вторжения Воеводы Сендомирского, а также и от обманщика по восшествии его на престол. Нельзя не вспомнить о хитрости Москвитян, уже многим известной. Самозванец намеревался отправить к Королю посла; Князья Шуйские предлагали для сего какого-то Ивана Безобразова ³⁴, человека осторожного, с которым они имели тайные сношения. Безобразов нарочно отказывался от этого посольства, представляя разные причины, но Князь Василий Шуйский выбрал его в присутствии самозванца, а сему последнему сказал, что нелегко найти человека способнее Безобразова к этому посольству; и так Безобразов как будто против воли принял на себя сию обязанность.

Безобразов, застав Короля в Кракове, исправлял посольство публично от имени самозванца по обычаю, сохранившемуся между Государями, извещая, что он с помощию Божиею воссел на престоле предков; благодаря Короля за его благосклонность и доброжелательство и предлагая соседскую дружбу: тайно же объявил Канцлеру Литовскому, что желает переговорить с ним наедине; но из подозрения, и потому что здесь находились Московитяне, прибывшие с Безобразовым, не угодно было Королю, чтобы Канцлер удалился с Безобразовым для совещания; кончилось тем, что сей последний должен был предложить свои просьбы, если какие-нибудь были, Гонсевскому, старосте Велижскому. Когда удалились свидетели, то он открыл поручение, данное ему от Шуйских и Голицыных, приносивших жалобу Королю, что он дал им человека низкого и легкомысленного, жалуясь далее на жестокость, распутство и на роскошь его, и что он вовсе недостоин занимать Московского престола; и так они думают каким бы образом свергнуть его, предпочитая ему Королевича Владислава. Вот в чем заключались поручения от Бояр.

Безобразову отвечали публично в свое время; тайно же Король велел сказать Боярам, что он сожалеет о том, что этот человек, которого он считал истинным Димитрием, занял то место, и что обходится с ними так жестоко и неприлично, а что он, Король, не препятствует действовать по собственному их усмотрению. Что ж касается до Королевича Владислава, то Король не увлекается властолюбием, но желает, чтобы сын его был умерен, и предоставляет все дело Божию Промыслу.

В то время никто не знал о сем, кроме Канцлера Литовского, чрез которого шло это дело.

Должно упомянуть, что в то время выехавший из Москвы Швед привез Королю Его Величеству известие от Царицы Марфы, матери покойного [552] Димитрия, что Царь не есть ея сын, хотя она явно его признала таковым, чтобы тем приобресть уважение к своей особе. Она имела при себе воспитанницу Лифляндку Розен, взятую во время Лифляндской войны в плен ребенком. Марфа чрез нее сообщила сию тайну Шведу, желая, чтобы от него узнал Король. Этот поступок был следствием дерзости самозванца Расстриги, который хотел вынуть тело ея сына Димитрия из гроба в Углицкой церкви, где он был погребен, и выбросить кости его, как бы ложного Димитрия. Как родной матери, ей было это прискорбно; однако ж старанием своим она не допустила, чтобы останки сына ея были потревожены. В царствование Шуйского они были перенесены в Столицу.

Воевода Сендомирский знал и об этом показании матери истинного Димитрия; но полагая, что власть Самозванца непоколебима, остался при своем намерении. Разыгрывалась трагедия: обручение происходило в Кракове с великолепием; невеста отправилась в Москву с многочисленною свитою девиц и женщин в колясках, в каретах; свадебный пир кончился, и чрез несколько дней самозванец был убит, и наши много потерпели, даже и женщины не были пощажены.

Князь Василий Шуйский вместе с своими братьями, Князьями Голицыными, и многими другими Боярами был поводом всего этого; Князь Мстиславский об этом ничего не знал, ибо не осмелились положиться на него. Этот же Князь Василий Шуйский с помощию тех же, кои ему помогали, на третий день восшел на престол Московский и, задержав в Москве послов Короля, приехавших на свадьбу, отослал Воеводу Сендомирского с дочерью в Ярославль, а прочих в разные города Московской земли. Он послал чиновников для принятия присяги во все области Московского Государства; но столь самовольное овладение престолом не понравилось многим, что всегда случается; когда счастие кого-нибудь внезапно возвысит, тот не избежит от зависти тех, которые видели его равным себе. Некоторые желали установить свободное избрание, подобное нашему, за что потом были наказаны Шуйским, преклонившим на свою сторону народ и стрельцов.

Хотя большая часть областей присягнула ему и повиновалась, однако ж некоторые не хотели, а в особенности в Северской земле Путивль, главный город; по примеру его и некоторые другие не хотели ни присягать его имени, ни же ему повиноваться, а из ненависти к Шуйскому они распустили слух, что самозванец ушел ³⁵. Эти слухи наиболее распространял Князь Григорий Шаховский, человек знатного происхождения и непорочный, который [553] с помощию священников и хитрых происков внушал народу, что Димитрий жив. Шуйский послал войско в землю Северскую, но Северяне разбили его.

Надлежало бы написать длинную Историю, чтобы рассказать все сделанное некиим Болотниковым ³⁶, человеком низкого происхождения, который, как бы от имени Димитрия, собрав множество войска, подступил к Москве и привел в большое затруднение Шуйского, и чтобы описывать все битвы, осады и взятие городов Тулы, Калуги и многих других.

Бояре Московские, противники Шуйского, разослали людей по разным местам, в особенности в Самбор, чтобы расспрашивать о Димитрии. Между тем, появился другой самозванец в Стародубе, вовсе непохожий на первого (разве тем, что был человек), однако Северяне по ненависти к Шуйскому охотно приняли его сторону; к ним присоединились еще Велегловские с Меховицкими. Потом Князь Роман Рожинский ³⁷ своим прибытием усилил партию второго самозванца; поразив войско Шуйского при Волхове, он подступил к Москве, после чего города и области начали сдаваться ему, так что, наконец, только несколько главных городов придерживались стороны Шуйского.

Видя это, Шуйский и Бояре, которые при нем находились, испугались и начали искать средств к отклонению наших от самозванца. Василий освободил послов Е.В. Короля и Воеводу Сендомирского, предписавши им такие условия, какие он только желал, и повелел им против воли учинить присягу в исполнении оных. Воевода Сендомирский также присягнул, что не будет вступать в сношения с самозванцем. Итак, они отправились в путь, в продолжение коего могли бы быть вне опасности от войск самозванца; но Воевода Сендомирский, забыв о присяге, только что данной им, а наиболее дочь его, весьма желавшая царствовать, несмотря на то, что многие люди достойные вероятия известили, что самозванец совсем не тот, который был прежде, и даже не походит на него, не хотели ехать тою дорогою, которую назначил им Шуйский, и медлили на пути, а тайно дали знать войску самозванца, где их можно перехватить. И действительно, случилось так, что послали за ним Александра Зборовского ³⁸ с Иоанном Стадницким, которые, настигнув их, несколько сот Русских, приставленных Шуйским для конвоя, частию убили, частию же разогнали, а Воеводу Сендомирского с его дочерью, Малагоского, посла Е.В. Короля, помогавшего им, и прочих с ними находившихся отвели в свой стан, расположенный под Москвою. Прочие же послы, ехавшие дорогою, назначенною им Шуйским, благополучно прибыли на границы Великого Княжества Литовского.

О договоре, в соблюдении которого Шуйский велел присягать послам Е.В. Короля против воли их, я не скажу ничего: бумаги о сем хранятся в Канцелярии; упомяну только, что во время сих переговоров Бояре [554] Московские, и между прочими сам Князь Димитрий, родной брат Василия Шуйского (в чем он потом не сознался и даже в присутствии Гетмана и Канцлера утверждал и говорил, что этого от него никто не слыхал), условливаясь с послами Е.В. Короля, упоминали, что хотят до того довести, что Василий добровольно откажется, если бы только Король вступился в это дело и дал им на Царство сына своего Владислава; ибо они полагали, что таким образом скорее бы прекратилось кровопролитие и водворилась бы в Царстве Московском тишина и спокойствие.

Еще с дороги Послы писали, давая знать об этом Е.В. Королю, и потом, приехавши, еще сильнее уверяли Короля и представляли ему желания Московского народа. И не одни лишь Послы, но и некоторые частные особы, приехавшие из Москвы, как то: Андрей Стадницкий и Домарацкий, так как пред тем Безобразов и Послы Е.В. Короля утверждали, что они слышали это от Бояр. Посредством чиновников, находившихся при Е.В. Короле, просили и побуждали Короля не оставлять сего дела.

После чего дело сие начало сильно занимать Короля; учинив совещание с находящимися в то время при дворе Сенаторами, Е.В. Король послал к Гетману Ксендза Фирлея Коронного Референдария, с верительным письмом. Гетман до того времени вовсе ничего не знал об этом деле; он сбирался в поход на Украину и, оставив уже свой дом, отправился к войску. На дороге, за несколько миль не доезжая до Збаража, его настигнул Ксендз Референдарий. Вручив верительное письмо, он рассказал ему обо всем том, что произошло и что было донесено Е.В. Королю об этом обстоятельстве из Царства Московского, донося притом, что Сенаторы, находящиеся при Е.В. Короле, советуют Королю не упускать сего случая для умножения славы и распространения владений Речи Посполитой; притом он требовал, чтобы Гетман снесся о сем с Воеводою Брацлавским (который недавно умер), бывшим в то время старостою Каменецким, к коему он также дал верительное письмо, чтобы они вместе собрали людей служивых, и чтобы деятельно помогли в сем предприятии Е.В. Королю. Ксендз Референдарий упомянул и то, что долго бы дожидаться собрания Сейма, а дело идет о том, чтобы не упустить случая. А посему-то Е.В. Король намеревался в непродолжительном времени отправиться в Люблин, а потом чрез Киев в Северскую землю, изъявляя притом желание, чтобы Гетман с войском сошелся с Е.В. Королем в Киеве.

Поелику дело сие было предложено Гетману внезапно и неожиданно, без всякого предварительного до того времени сообщения, то он объявил Ксендзу Референдарию, что желал бы, чтобы сие дело было ведено с соизволения Сейма; однако ж, если опасность состоит в замедлении, то несмотря на то, будет ли это согласно с мнением прочих Сенаторов, он как слуга и [555] военный чиновник не хочет отклонять Е.В. Короля от сего похвального предприятия, и охотно желает собирать войско и всеми силами по возможности споспешествовать оному предприятию. Однако ж он спросил, имеются ли в готовности деньги; потому что это дело требует больших издержек. Ксендз Референдарий сказал, что Е.В. Король предвидел, что Гетман будет о сем спрашивать, и повелел сказать, что Е.В. Король может припасти несколько сот тысяч злотых. После сего объяснения Ксендз Референдарий уехал от Гетмана. Но из этого ничего не воспоследовало; видно, что Епископ Краковский, приехавши в Краков, отклонил Е.В. Короля от этого, советуя сделать о сем предложение на Сейме. Несмотря на то, Е.В. Король думал о сем деле, и писал к Гетману письмо, доставленное ему Коморником Клементовским в лагере. В письме сем Е.В. Король писал, что он дело сие отсрочивает, но не оставляет; и потом послал к Гетману Витовского, заставшего его в Киеве. Витовский подробнее рассказал Гетману то, что говорили с ним об этом Московские Бояре, и как они уверяли его в своем расположении к Е.В. Королю, и что это дело оставлено было на рассмотрение Сейму, который уже собрался. Витовский был отправлен обратно Гетманом с одними только уверениями в готовности служить в сем деле Е.В. Королю и Речи Посполитой ³⁹.

Между тем, начались Сеймики, на которых во всем Королевстве была одобрена Московская экспедиция; однако ж кроме того, что сие дело было представлено в тайном Совете, оно предложено также было на Сейме и в полном собрании, мнения всех Сенаторов, исключая только троих или четверых, согласны были в том, чтобы Е.В. Король не упускал сего случая. В Посольской Палате не было никакого предложения, ни речи об этом, и только в молчании позволено было отказаться от гражданских дел тем, которые бы были принимаемы в военную Е.В. Короля службу ⁴⁰.

В то время, когда разъезжались с Сейма (как мне это известно), Гетман в частной аудиенции спрашивал Е.В. Короля, чего он должен ожидать, и ежели желает исполнить сие предприятие, то какими способами, какое имеет войско, и сколько его, когда и какой дорогою идти. Поелику же в прошедшем году Е.В. Король намеревался идти чрез Северскую землю, то Гетман полагал, что и теперь, если бы сие намерение было приведено в исполнение, лучше отправиться тою же дорогою; ибо Смоленск ⁴¹, древняя крепость, [556] коей укрепления еще более усилены Борисом, когда бы не покорился добровольно, то остановил и затруднил бы Е.В. Короля. Таковое предприятие, т.е. взятие Смоленска, требовало бы много пехоты и большого снаряда орудий. Северские же города, деревянные, хотя бы и не хотели, принуждены бы были покориться перед вооружением, недостаточным для взятия Смоленска. Е.В. Король сказал в ответ Гетману, что еще он сам ни на что не решился, но с дороги или тотчас, приехавши в Краков, объявит свою волю как касательно сего предприятия, так равно и на счет других вещей, до сего относящихся. Что же касается до дороги, кончится тем, что он пойдет на Смоленск; ибо его обнадеживали, что Смоленск добровольно хочет ему покориться, и что теперь об этом хлопочет староста Велижский ⁴², которому уже для занятия сего города обещано несколько сот людей конных и пеших. Было упомянуто и о Пане Сапеге, что когда он шел мимо Смоленска в Москву, то еще в то время эта крепость покорилась бы ему, если бы он захотел приобрести оную Е.В. Королю, а не обманщику. Гетман упомянул только о том, дабы Король велел тщательно разведать, чтобы в этом не обмануться.

Итак, Е.В. Король выехал из Варшавы в Краков. Поелику же наступала весна, время благоприятное для войны, Гетман дожидался с нетерпением весь великий пост окончательного решения, обещанного Е.В. Королем, беспокоясь о том, чтобы не упустить времени (благоприятного), и тем не испортить всего дела. На той неделе ⁴³ пред Светлым Христовым Воскресением приехал к Гетману Коморник с письмом от Короля; письмо это заключалось в том, что Е.В. хочет поддержать это предприятие, причем был послан список, сколько и каких людей должны были набрать Гетман Коронный и Гетман Литовский; ибо в то время такое намерение было у Е.В. Короля, чтобы и Гетман Литовский там же находился. Было также назначено время выступления Короля. Сколько ни было людей в Кракове, никто не надеялся, чтобы сбылось намерение Короля отправиться в путь; ибо было одно только желание Короля, но не видно и не слышно было ни о достаточном количестве денег, ни о малейшем приготовлении, которого требовало подобное предприятие.

Гетман, видя, как медленно шло это дело, и не было слышно ни о каком возобновлении (уверений), что Московские Бояре остаются при том же расположении к Е.В. Королю, и видя, что из людей военных, конницы был небольшой отряд, пехоты также очень мало, хотя вследствие сего сомневался в успехе, но отклонить от этого Е.В. Короля было невозможно, ибо он об этом и в Риме и по всему свету объявил и разгласил, а сам [557] (Гетман) с радостию желал бы уклониться от этого, он послал к Е.В. Королю Тарновского, извиняясь летами и изнуренным здоровьем; тем более, что там должен находиться Гетман Литовский, который при столь малом войске и сам один может управиться; что он однако употребит все старание, чтобы отправить, как можно скорее, тот отряд воинов, который Е.В. Король хочет иметь, только бы выдать им немедленно деньги, ибо уже время садиться на коня ⁴⁴. Е.В. Король не хотел принять отговорок Гетмана, непременно желая, чтобы он служил в сей экспедиции, и обещался в скором времени прислать деньги для этой горсти солдат. После такого решения ничего более не оставалось Гетману, как только садиться на коня, ибо если б он сам не захотел отправиться, то нелегко было бы набрать солдат, и в сем случае вся эта экспедиция едва ли не была бы оставлена; тогда он подвергся бы и немилости Короля и сильной ненависти прочих; ибо могли бы выдумать, что он по нерасположению его к этой экспедиции (так в то время об сем думали), помешал Е.В. Королю и Речи Посполитой; что благоприятные обстоятельства для умножения славы и распространения владений Речи Посполитой от него остались без пользы, и таким образом на него бы одного пала ненависть. Итак, хотя в то время он знал, что не сделано надлежащих приготовлений (и не ожидая исполнения оных), а потому по многим различным обстоятельствам и причинам не имел надежды на желаемый успех, то пришлось ему положиться на одну милость Божию, которая чудесным образом нередко была оказываема Е.В. Королю. Он однако же писал письмо к Е.В. Королю, что его отговорки уступают воли и повелениям Е.В., что он желает служить; но он высказал все то, в чем он считал за нужное предостеречь Е.В. Короля. Письмо это ходило по рукам, ибо сам Гетман разослал копии с оного к знатнейшим Панам Сенаторам, Духовным и Светским. На письмо дан был краткий ответ, в котором Король благодарил Гетмана за предложение услуг и советы, и требовал, чтобы он, как можно скорее, набирал солдат, и старался, чтобы каждый из них согласился служить в эту экспедицию за двадцать злотых.

Выезд Е.В. Короля из Кракова был отлагаем в другой и в третий раз, и тогда никто не надеялся, чтобы он когда-нибудь отправился в дорогу. Но напоследок Е.В. Король собрался в путь; за день перед своим отъездом, писал к Гетману, чтобы он к Духову дню, на встречу ему приехал в Люблин; что там он хочет с ним поговорить и окончательно постановить о выдаче денег.

В тот же день, в который принесено письмо в Жолкву, Гетман отправился в путь; ибо время было коротко. В субботу перед Духовым днем, он [558] встретился в Белжацах с Е.В. Королем, который в сей же день приехал в Люблин. В следующий день, в Воскресение после обеда, на частной аудиенции, он представил Е.В. Королю то, о чем писал к нему в письме и о многих других нужных предметах, докладывая, сколь важно сие предприятие, что оно требует готовности и больших сумм, что уже время года слишком позднее, что путь далек, что войско не готово, что оно не получало жалованья ⁴⁵, и не может никаким образом иначе выступить как только около времени жатвы, что пока оно дойдет до Московской границы, то осень и морозы, которые там скоро настанут, отнимут возможность вести войну. Он приводил в пример Казимира, прадеда Е.В. Короля, который, имея весьма большое войско, совокупно с сыном своим Владиславом ⁴⁶, Королем Богемским, посрамил себя, сражаясь с Матфеем при Бреславле; единственно потому, что поздно отправился на войну. Гетман упомянул и о том, что он примечал в Е.В. Короле, что Е.В. можно бы было отвести от сего, если бы дело не началось ⁴⁷; но так как весть об нем пронеслась далеко, и оно сделалось известным почти всему свету, то решился поддерживать и привести к концу это предприятие. За деньгами для войска Король велел послать вслед за собою; и действительно, Бродецкий получил в Парцове жалованье на две тысячи с половиною гусар и казаков; но он привез оное во Львов довольно нескоро, вместе с квартианными деньгами ⁴⁸.

В это время в земле Московской произошла в делах большая перемена; ибо обманщик хотел властвовать своевольно, налагать несносные налоги и взыскивать большие подати. Наши же, находившиеся при нем, жили развратно, убивая, насилуя и не щадя не только чего-нибудь иного, но и Церквей. Вследствие этого те, кои уже приняли сторону обманщика, не будучи в состоянии перенести сих злоупотреблений, начали от него переходить к Шуйскому; еще более придали им (Русским) смелости, счастье и успехи Князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина ⁴⁹ против Кернозицкого ⁵⁰, а потом при Твери, против Зборовского и прочих, бывших с ним. Сей Шуйский-Скопин хотя был молод, ибо он был не более как двадцати двух лет, но, как говорят люди, которые его знали, он был наделен отличными дарованиями души и тела, великим рассудком не по возрасту, не имел недостатка в мужественном духе, был прекрасной наружности; [560] сей-то Скопин, будучи Воеводою Великого Новгорода, видя, что в Московских людях слабая и неверная защита, прибегнул к переговорам с Карлом Князем Судерманским. Карл за деньги, присланные ему из Москвы, отправил к нему Якова Понтуса ⁵¹ и Христофора Шума, с шестью тысячами Немцев, Французов, Англичан, Шотландцев и Шведов. С этими людьми и присоединенным к ним Московским войском, Скопин начал вытеснять наших, как уже было упомянуто, Кернозицкого и Зборовского; и хотя наши имели довольно силы, так что удобно могли бы противостать сему войску, но им не доставало должного устройства, по причине зависти и вражды между Князем Рожинским, Гетманом того войска, которое стояло под столицею, и Яном Сапегою ⁵², который с отделом войска стоял под Троицким монастырем. Таким образом, от их несогласия возрастали успехи и слава Скопина, и как Москва прежде находилась в стесненных обстоятельствах и терпела голод, так и с приближением Скопина, начали подвозить из Рязани съестные припасы. До прибытия Скопина бочка ржи (равняющаяся четырем Краковским корцам) продавалась слишком по двадцати злотых; теперь же, так много оной было привезено, что бочка продавалась по три золотых ⁵³.

Таково было состояние Москвы, когда Е.В. Король из Вильны отправился в Оршу. Гетман, не побывав в Вильне, из Бреста через Слоним направил путь к Минску; с десять дней он стоял под городом, после чего приехал туда Е.В. Король. Там же тотчас на частной аудиенции (Гетман) спрашивал Е.В. Короля, на чем основывается Е.В. в сем предприятии, есть ли какие-нибудь от Бояр новые подтверждения (прежде) изъявленных желаний, что известно о Смоленске и о других нужных предметах. Те, кои обнадеживали Короля, говорили, что, пока Е.В. находится далеко, то Боярам трудно отзываться в его пользу, но когда услышат, что Король уже в Московских границах, то они обнаружат свои желания и хорошие расположения к Е.В. Королю.

Туда же в Минск пришли письма от Старосты Велижского, который настаивал, чтобы как можно скорее отправиться, что в Москве дела расстроены, что открывается еще удобнейший случай, ибо Скопин вывел войско из Смоленска, а потому есть надежда, что Смоленск, не имея людей для обороны, покорится. Е.В. Король, двинувшись с места, нигде не проводил двух ночей; и в Минске также не мешкая, переночевав только, поспешно через Борисов, пошел к Орше, в некоторых местах соединяя два ночлега (перехода) в один. Кроме людей Станислава Стадницкого Кастелана [561] Перемышльского, у которого наиболее было Венгров, довольно распутных и своевольных и одной роты Гетмана, никого другого не было впереди, ибо время для собрания солдат было трудное, нескоро получали деньги и не могли так скоро отправляться, а путь был далек; однако ж по возможности спешили, наиболее побуждал их Гетман, рассылая по трактам частые объявления, что Е.В. Король уже впереди и что военное время проходит.

В Орше Канцлер Литовский в особенности побуждал, как можно скорее отправиться к Смоленску.— Уже подоспели его люди в числе нескольких сот, коих он привел на службу к Е.В. Королю, и некоторые другие роты; поэтому настаивал, чтобы Король долго не оставался в Орше. Ибо хотя не отвечали на письмо, которое ⁵⁴ Оршанский Подстароста писал в Смоленск, давая знать, что Е.В. Король идет; но так как вопреки Московским обычаям, посланный с письмом был принят хорошо, то надеялись, что военные люди вышли из Смоленска и что Смоленск должен был сдаться. Вследствие сего, поспешно, не дожидаясь людей, которые подоспевали, Е.В. Король двинулся из Орши. Канцлер с своею ротою и с несколькими стами человек конницы и пехоты шел впереди; он писал частые записки к Гетману, чтобы как можно скорее поспевать за ним и не терять случая завладеть Смоленском, потому что люди, которые должны были защищать сию крепость, удалились из нее. Эта поспешность очень не нравилась Гетману и Воеводе Брацлавскому, который встретился с Е.В. Королем в Орше. Но так как Канцлер подвигался все далее и далее, то отправив за ним вслед Перемышльского, и мы должны были все идти за ним.

В день Св. Михаила ⁵⁵ Канцлер и Перемышльский подступили под крепость, остерегаясь, чтобы им не подвергнуться какой-нибудь опасности; Гетман с теми ротами, которые находились при нем, стал на другой день под Смоленском. Е.В. Король, дождавшись роты Воеводы Брацлавского и некоторых других, на третий день потом прибыл в лагерь; через неделю, две или три пришло еще несколько других рот.

Многие описали и начертали положение крепости Смоленской, я кратко скажу об этом. Снаружи она кажется довольно обширна; окружность ее стен, полагаю, до восьми тысяч локтей, более или менее; окружность же башень особенно должна считаться; ворот множество; вокруг крепости, башень и ворот тридцать восемь, а между башнями находятся стены длиною во сто и несколько десятков локтей. Стены Смоленской крепости имеют толстоты в основании, десять локтей, в верху же с обсадом ⁵⁶ может [563] быть одним локтем менее; вышина стены как можно заключить на глазомер, около тридцати локтей.

Сперва мы посылали письма, желая их склонить к сдаче замка; но это было напрасно; потому что Михаил Борисович Шеин, тамошний Воевода, не хотел входить с нами в переговоры и совещания; правда, что немало Бояр и Стрельцов вышло с Князем Яковом Борятинским к войску Скопина и что Борятинский, оставив в Белой несколько сот Смоленских стрельцов, с Боярами присоединился к войску Скопина под Торжком, там, где Скопин имел с Зборовским первое (счастливое для наших) сражение. Но несмотря на то, в Смоленске осталось также немалое число Стрельцов и Бояр. Всего же по переписи было там разных людей, старых и молодых, как оказалось после, более двухсот тысяч. Перешел в Смоленск негодяй один переметчик из Могилева или из Орши, который сказал им, что при Е.В. Короле нет восьми тысяч войска. Они говорили между собою: у нас есть более нежели сорок тысяч способных к бою, выступим и поразим их. Это пересказывали нам те, которые впоследствии переходили к нам из крепости. Полагаясь на сию крепость стен, приготовления и военные снаряды, которые были немалы; на триста почти пушек, кроме других орудий; достаточное количество пороха, ядер и множество съестных припасов, осажденные не хотели входить ни в какие переговоры.

Гетман созвал совет по соизволению Е.В. Короля; на нем присутствовали все Сенаторы, сколько их было в стане; спрашивали мнение всякого, кто только мог понимать что-нибудь, каким образом брать крепости. В Немецкой пехоте, которую привел Староста Пуцкий, было несколько иностранцев, которые почитали себя сведущими в этом деле. Был один старый Полковник, родом Шотландец, который вопрошенный о мнении, долго говорил, утверждая что это зверинец, а не крепость, что легко взять его; некоторые вопрошенные надеялись взять его кое-какими хитростями. Не заключая ничего решительного, и Гетман явно обнадеживал для того, чтобы люди не теряли духа; наедине Королю сказал, что огнестрельный снаряд, у него находящийся, не в состоянии опрокинуть столь толстой стены, чтобы он не надеялся на петарды и подкопы, как некоторые советовали; эти хитрости удаются только тогда, когда есть возможность употребить оные украдкой; здесь же неприятель взял предосторожности, и мы ничего не сделаем ему этими хитростями. После чего он предостерегал Е.В. Короля, чтобы он не полагался на это, и чтобы лучше последовал иному совету. Король будучи убежден некоторыми особами, что хитрости могут произвести хороший успех, приказал непременно оные испытать.

Таким образом, дело дошло до того, что устроив войско в порядок, мы сделали приступ с петардами к двум воротам. Пан Вайгер староста Пуцкий [564] к Копычинским (Копытинским), но это осталось без успеха, а Новодворский к Авраамовским. Перед воротами к полю неприятель построил срубы, наподобие изб так, что за сими срубами не было прямого прохода, но должно было обходить кругом подле стены небольшим тесным заулком, которым мог только пройти один человек и провести лошадь. Дошедши до этого сруба, пришлось Новодворскому с петардою идти этим узким заулком, и то наклоняясь, по причине орудий, находившихся внизу стены. Он привинтил петарду к первым, другую ко вторым воротам, и выломил те и другие; но так как при этом действии происходил большой треск, частая пальба из пушек и из другого огнестрельного оружия, то мы не знали, произвели ли петарды какое-нибудь действие; ибо невозможно было видеть ворот за вышеупомянутым срубом, закрывавшим их. Поэтому те, которые были впереди, не пошли в тот узкий заулок, не зная что там происходило, а более потому, что условились с Новодворским, дабы трубачи, находившиеся при нем, подали сигнал трубами тогда, когда петарды произведут действие. Но трубачи Е.В. Короля, которых Новодворской для сего взял с собою ⁵⁷, при всеобщем смятении неизвестно куда девались. Сигнал не был подан войску; таким образом конница, полагая что петарды не произвели действия, ибо не слышала трубного звука, отступила; так же и Королевская пехота, которая была уже у ворот, отступила от них.

Таково было следствие большой надежды на петарды; однако потеря в людях была невелика; это происходило до рассвета, еще не было видно; а как неприятель стрелял тогда, когда мы уже были к сему приготовлены, то поэтому и потеряли мы не более двадцати человек.

После сего Е.В. Королю заблагорассудилось придвинуть к стене орудия; а после испытать действие мин или подкопов. ⁵⁸Гетман советовал не употреблять оных, ибо знал что они не произведут никакого действия; он представлял, нельзя ли поступить иначе, а ежели только повелит Е.В. Король, то при этом не пощадит трудов и не устрашится опасности. Громить же стены этими орудиями для сделания такого пролома, в каком предстояла надобность, почитал он бесполезным, что впоследствии оказалось и на самом деле; на успешное действие подкопов еще менее было надежды, ибо неприятель принял нужные против этого предосторожности; от одного переметчика из крепости узнали мы, что неприятель вокруг стен со стороны поля под землею, подле самого фундамента, учредил слухи и сим предостерегся от опасности. [565] Так как у нас было много войска, ибо почти в это же самое время прибыл Олевченко ⁵⁹ с Запорожскими Казаками, коих было до 30.000, то Гетман советовал, лучше окружив Смоленск укреплениями, идти к Столице, как к главе Государства. Там при внезапном нападении, посреди страха, мог бы представиться благоприятный случай, что и те Бояре, которые пред сим предложили Е.В. Королю свои желания, с приближением Короля, отозвались бы в пользу Е.В. Что же касается до тех Бояр, которые были при обманщике, то мы имели достаточное от них известие о готовности их предаться к Е.В. Королю ⁶⁰. Сих последних Бояр находилось немало и притом людей знатных. Обращалось внимание на то, что пребывание под Смоленском требует много времени и больших издержек, для которых при самом начале нам уже не слишком доставило денег. Отступлением от Смоленска, когда мы оставим его в осаде, не сделаем себе бесчестия. Гетман приводил в пример, каким образом мы поступили с Сочавою; подступив под этот город и видя, что у нас нет орудий для пролома стен, а сила была в городе велика, мы окружили оной войском и сделали укрепления так, что наши не дали неприятелю выходить из крепости, а за собою имели свободный проход для гонцов, купцов и других проезжающих. Этот предлог и здесь бы нам мог служить, ибо ежели мы оставим в трех укреплениях несколько сот человек, то они воспрепятствуют выходу из Смоленска. В Смоленске для защиты стен людей было довольно, но у них вовсе не было такого войска, которое бы они могли вывести в поле. Поэтому для проходящих позади войска, путь будет безопасен.

Сначала это предложение понравилось Е.В. Королю, и он часто вспоминал, сожалея, что так не сделал. Его обнадеживали, что можно взять Смоленск действием огнестрельного снаряда (артиллерии) или подкопами; но эта надежда, как выше было упомянуто, не сбылась.

Времени было потеряно много, лучшие орудия, бывшие беспрестанно в действии, испортились, пехота в шанцах частью заболела, частью же разбежалась; некоторые были убиты и ранены.

61 Несколько раз напоминал Гетман Е.В. Королю, что нам нужно большее количество орудий и пехоты (которой было весьма не много), если хочет [566] взять эту крепость. Напоминал также, что нужно послать за мастером для починки сих испорченных орудий; но касательно умножения пехоты, Король отговаривался недостатком, что не только не на что принять новой, но даже и этой горсти нечем платить. Об орудиях также были разные совещания, и уже Е.В. Король велел выписать хорошего мастера из Риги, но к несчастию, мастер сей был убит там же в Риге, и кончилось тем, что эта переделка орудий не состоялась. Однако было несколько готовых орудий в Риге. Е.В. Король приказал их привести, что и было сделано по реке Двине, а потом вверх по Каспле; выгрузив оные за шесть только миль от Смоленска.

Под Москвою же, как я выше упомянул, Скопин очень теснил наших, построением укреплений отрезал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегою стояли под Троицею; они несколько раз покушались под Колязиным Монастырем и подле Александровской слободы, но, прикрываемый укреплением, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их новыми укреплениями. Укрепления сии были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на копейщиков, не давали нашим никуда выходить.

62 Какое было посольство Е.В. Короля под Москву, какое от тех наших братий к Королю легко узнать из копий. Они требовали от Е.В. Короля вещей невозможных. И наше посольство причинило нам более вреда нежели пользы; ибо обманщик, испугавшись, бежал, от чего воспоследовало множество смятений. Обманщик, находясь в Калуге, был как и всегда весьма щедр на обещания, а во время сих беспорядков города стали отставать от него. Щепусов (?), Боровск передались Шуйскому, потом и Можайск. Сапега не будучи в состоянии устоять долее, отправился из лагеря под Троицей к Дмитрову, ⁶³потом, хотя Скопин не делал на него нападений, вышел из Дмитрова. Наши же в лагере под Москвою, не довольствуясь ответом Е.В. Короля, который отказал им в тех невозможных вещах, зажегши лагерь, отошли к Осипову ⁶⁴ и Волоку ⁶⁵, орудия которые у них были в лагере перевезли в Осипов. Отправили снова посольство к Е.В. Королю, требуя тех несправедливых и невозможных вещей; Король позволил, что [567] можно было позволить; но они, так как Князь Рожинский умер во время этого посольства, не желая поступать сообразно с волею Е.В. Короля, начали разделяться; часть, состоящая из знатнейших, осталась с Зборовским при Короле, часть же несравненно большая отправилась к обманщику, полагаясь на его обыкновенные обещания; а когда он не исполнил своих обещаний, Яниковский дал знать Гетману, что хотят обманщику отрубить голову, а Калугу удержать на стороне Е.В. Короля, если б это было к лучшему для Е.В. Короля. По некоторым причинам не заблагорассудилось Королю убить его; ибо некоторые города и множество Московской черни придерживались его; и когда бы он был убит, то и весьма легко могло случиться, что эти города скорее покорились бы Шуйскому, нежели нам.

Между тем, Скопин в то время, когда он наилучшим образом вел дела, умер ⁶⁶, отравленный (как сперва носились слухи) с согласия Шуйского, вследствие ревности бывшей между ними; после же расспросов оказалось, что он умер от лихорадки.

Однако, так как Скопин к находившимся при нем иностранцам снова призвал на службу несколько тысяч Французов, Англичан, Шотландцев, то сии, идучи от Новгорода, выгнали наездников Казаков из Рзова ⁶⁷ и Старицы, потом, подступив под Осипов, выломили ворота петардою, но наши, бывшие там с Руцким, мужественно отразили их; но потом по причине происходивших между ими беспорядков и бунтов, не будучи ни кем теснимы, оставили это место и сами доставили неприятелю случай [568] погубить их без всякой пользы; другие, которые только могли, постыдно бежали, много было поймано и перебито; все это произошло без всякой причины, ибо неприятель не ожидал их и находился в нескольких милях, а Зборовский и Казановский готовы были подать им помощь и уже собрались было для этого.

Когда уже таковыми соделались успехи Шуйского, наши же дела были стеснены и совершенно расстроены, в Сенате происходил Совет, чтобы с помощию трактатов отступить с честию, и положено было, чтобы Сенаторы на всякий случай написали письмо к Думным Боярам о прекращении между Государствами кровопролития. Письмо сие было сочинено ⁶⁸ и послано чрез Слизня Коморника Е.В. Короля. По приезде Слизня в Царево Займище, Дуниковский, стоявший там с полком Людовика Вейгера, послал в Можайск, уведомляя, что идет гонец и чтобы выслали к нему навстречу. В то время были уже в Можайске с немалым войском Князь Андрей Голицын и Князь Данило Мезецкий ⁶⁹, которые, получив наставление от Шуйского, отвечали, чтобы Слизень не приезжал, ибо если приедет, то сделает это во вред самому себе; прибавили в письме, что Государь Великий никаких послов не хочет принимать от Е.В. Короля и не хочет иметь с ними сношения до тех пор, пока он не выйдет из Московского Государства. До такой степени заставили его возгордиться сии успехи и иностранное войско, коего при нем было до восьми тысяч; он еще более собрал Московского войска и назначил начальником над всеми войсками Князя Димитрия, своего брата; ожидал также Татар, за коими было послано и был уверен в несомненной победе.

Так как ему удалось легко возвратить другие города, то он надеялся также взять Белую и послал туда Князя Александра Хованского и Князя Якова Борятинского с Московским войском, а Эдуарда Горностая с чужестранцами, которые недавно взяли Осипов и Волок. Город Белая недавно достался в руки Е.В. Короля, будучи взят Старостою Велижским ⁷⁰, который голодом принудил Московское войско к сдаче. Там же находился и в то время Староста Велижский, имевший при себе несколько сот солдат, Казаков же около тысячи. Он имел с ними (с Русскими) стычку, нашим посчастливилось в поле; и когда они (Русские) начали сильно подступать к городу, он вредил им орудиями. Староста Велижский, имея весьма мало пороха и съестных припасов, писал, беспрестанно прося, чтобы его выручили и извещая, что он не более одной недели может выдержать осаду. [569] Было уже упомянуто, что войско, находившееся при обманщике под Столицею, после его бегства в Кулугу и отступления Сапеги от Троицы пришло в замешательство и отступило к Осипову и Волоку. Со смертью Князя Рожинского произошло еще большее смятение, даже в Хлипине, разделившись (как было упомянуто), одни пошли к обманщику, а меньшая, но лучшая часть их с Полковником своим Зборовским осталась на службе у Е.В. Короля с обещанием служить на известных условиях и после получения от Короля в подарок 100.000 ⁷¹. Между тем, вышеупомянутые их товарищи (т.е. преданные обманщику) пошли к Калуге, они (т.е. передавшиеся теперь на сторону Короля) будучи недавно приведенным иноземным войском Скопина выгнаны как из Ржева, так равно из Старицы и из Зубцова, перешли на сторону Е.В. Короля. Казаки ушли из Хлипина в Шуйск ⁷², находящийся между Вязьмою и Царевым Займищем.

В Вязьме был Полковник Мартин Казановский, имевший с собою до восьмисот людей вольных; Самуил Дуниковский, при коем было также около семисот человек, стоял в Цареве Займище. Поелику наши стояли в разных местах, и слышно было, что Московские войска более и более собирались и усиливались, то сами обстоятельства показывали, что нужно было послать кого-нибудь облеченного властью для соединения и приведения наших войск в порядок. Положено было, чтобы Е.В. Король дал поручение Воеводе Брацлавскому идти с отрядом для соединения с войсками, бывшими впереди, и для отражения неприятеля. Обращено было также внимание и на то, что когда бы там кто-нибудь был облеченный властью, то надеялись, что Московские Бояре обнаружат прежде изъявленные желания. Воевода Брацлавский ⁷³ принял это на себя, ⁷⁴но, или по слабости здоровья, или по другой какой-либо причине торговался с Е.В. Королем [570] насчет войска, которое хотел взять с собою, и о наградах как для себя, так и для тех, коим надлежало идти с ним; таким образом, этот поиск не состоялся. Когда Московское войско вместе с иностранцами стало сильно напирать и выгнало наших, как уже было упомянуто, из Волока и Осипова и рассеяло их, об Князе же Димитрии было слышно, что он в Можайске собрал войско; то Е.В. Король видя, что дела в опасном положении, ибо весьма трудно было бы удержаться под Смоленском, если бы Московитяне одержали победу над войском, находящимся в Вязьме, в Шуйске в Цареве Займище, ⁷⁵что могло случиться по причине своевольства сего войска и отдаленности различных постов; а потому Е.В. Король приказал Гетману, взяв с собою отряд (который был гораздо малочисленное предлагаемого Воеводе Брацлавскому), отправиться и присоединиться к тем войскам, и обще с ними действовать против неприятеля. Хотя Гетман чувствовал, что с малою горстью людей надлежало ему идти на верную и явную опасность, однако ж лучше желал пуститься наудачу, нежели оставаться под Смоленском, взятие коего всегда казалось ему трудным, ибо не было приготовлений и такой силы, с которою можно бы надеяться взять эту крепость. ⁷⁶Воевода Брацлавский имел опытность в поле, но был не сведущ в осаде крепостей: он считал эту крепость ничтожною, называл ее курятником и радовался тому, что за отъездом Гетмана поручено ему было взять оную.

Гетман, написав Полковникам, бывшим впереди, чтоб они собирались в одно место, употребил только четыре дня для набора из разных деревень челяди для подкования лошадей и для починки повозок, пустился в эту дорогу. В тот самый день, когда он готовился сесть на коня, получено от Старосты Велижского известие об осаде Белой и вместе привезено несколько пленных Шотландцев. Тотчас известивши об этом Е.В. Короля, он обратил назад пехоту с орудиями и обозами, отправившуюся по дороге к Вязьме и направил оную на Белую для подания помощи своим. Москвитяне и иностранцы, видя, что тут дела идут иначе, чем под Ржевом и Осиповым, и что Староста Велижский твердо против них стоял, притом услыша о приближении Гетманова отряда, оробели, и в тоже время несколько Англичан передались в город (Белую), а прочее войско как иностранное, так и Московское, начало поспешно отступать к Ржеву, и переправилось за реку. [571]

Гетман пришел под Белую 14-го Июня, там отдохнув два дня на шестой присоединился к своему войску, которое уже собралось под Шуйским и остановилось над протекавшею там рекою, окружил свой лагерь рогатками. К ним присоединились, вследствие письма Гетмана, два полка вольных Казаков, один с Пясковским, слугою Князей Збаражских, а другой с некоторым Ивашиным. В этих полках находилось более трех тысяч кое-каких людей.

Близость неприятеля была причиною тому, что наши окружили себя рогатками, ибо хотя Князь Димитрий Шуйский еще находился в Можайске, ожидая Понтуса, оставшегося в Москве и торговавшегося с Царем о деньгах, но прислал в Царево-Займище, лежащее в двух милях только от Шуйска, войско с Князем Елецким и Григорием Волуевым ⁷⁷, которого войска, как потом рассказывал сам Волуев, распоряжавшийся всем, было десять тысяч. Мы полагали его в восемь тысяч конницы и пехоты.

Князь Димитрий намеревался вытеснять нас успешным фортелем, употребленным Скопиным; поэтому он приказал Волуеву построить городок (укрепление) при Цареве (Займище), что и было сделано Волуевым с большой поспешностью.

Переночевав только под Шуйским, на следующий день Гетман двинулся к Цареву (Займищу), ибо поспешал, дабы не дать Волуеву укрепиться в этом городке. Обходя мосты, которые там весьма длинны, Гетману пришлось сделать крюк. Поелику солдаты полка Зборовского были непослушны, привыкнув к этому во время долгого пребывания в своевольном войске, Гетман принужден был останавливаться и посылать к ним, но несмотря на то, они все-таки с ним не пошли; Гетман, взяв с собою полки Казановского и Дуниковского и Казаков, успел только пройти одну милю в направлении к Цареву Займищу. Расставив войско, желая собрать сведения, чтобы не идти слепо наудачу и лично рассмотреть, как расположился неприятель, Гетман под вечер взял в собою около тысячи человек и подъехал к Цареву.

Царево Займище основано Борисом над рекою, близ которой он устроил пруд и насыпал плотину чрезвычайно широкую ⁷⁸ (как и все его строения великолепны) так, что по ней могут идти рядом около ста лошадей; за этою плотиною на расстоянии нескольких стадий, на выстрел из хорошего фалконета, Волуев построил городок.

На пути от нашего стана пришлось нам спускаться к местечку, которое было зажжено. Волуев, увидев нас на этой горе, вывел до трех тысяч конницы и пехоты на упомянутую плотину, на которой начали сражаться с [572] нашими; нашим удалось убить до десяти Москвитян и захватить одного Ротмистра и другого стрельца, а наши не понесли никакой потери, только двое или трое ранено, и то легко. Москвитяне не узнали бы о том, кто мы таковы, если бы от нас не передался к ним изменник Москвитянин; узнав от него, что здесь Гетман, ⁷⁹они опасались засады, которой не было; впоследствии опытные воины порицали Гетмана за то, что он подвергся такой опасности. Однако Волуев, опасаясь засады, не смел напасть; но напротив он приказал людям возвратиться к городку. Гетман, который уже рассмотрел все, что ему было нужно, приказал дать сигнал трубою к отступлению. В час ночи мы возвратились в свой стан.

На следующий день 24-го Июня, т.е. в день Св. Иоанна, Гетман двинул войско к Цареву. Стан расположился на той горе, с которой видно было местечко; на пепелище в конце плотины от приказал остановиться пехоте. Казаки стали несколько ниже на другой стороне местечка подле болота. Намерение Гетмана было, днем стоять на этом месте, а уже ночью перейти чрез плотину и там за городком на Можайской дороге расположить войско, чтобы отнять у Волуева средства и надежду на помощь. Но как в прочих делах, а в особенности в делах военных, не всегда так бывает, как кто задумает, то и в это время случилось тоже. Волуев держал своих людей в городке, может быть числом до ста всадников разъезжали подле самого городка. На плотине над спуском был мост, который он велел разобрать, а на самой плотине в стороне, в рытвинах, образовавшихся от дождевой воды и в овраге ⁸⁰, который был внизу плотины и почти как бы стеною соединялся с ней, засадил несколько сот стрельцов, которых нам видеть было невозможно, пока они не начали двигаться. Волуев, зная нетерпение наших людей, сделал это в надежде, что они въедут на эту плотину, так как вчера, беспечно и претерпят поражение от стрельцов, находящихся в засаде. Но это не удалось, ибо хотя не было видно людей на плотине, но Гетман, коему овраг, находящийся подле нее, казался подозрительным, запретил выходить и выезжать на эту плотину. Москвитяне, находившиеся в засаде в этих рытвинах подле плотины, видя, что наши останавливаются и не идут на плотину, соскучившись, начали из рытвин перебегать друг к другу. Наши, которые за этим наблюдали, приметили их; потом почитая не только опасным, ⁸¹но и [573] постыдным видеть вблизи неприятеля и не осмелиться на что-либо покуситься, Гетман велел пехоте стать в боевой порядок; несколько сот Казаков спешилось, одни зашли с другой стороны плотины, как бы через пруд, ибо место было доступно, потому что пруд был прорван. Москвитяне, находившиеся на другой стороне плотины, не заметили, что наши к ним подкрадываются, и как скоро поравнялись с ними, то одни подскочили к ним открыто на плотину, а другие из-под плотины выбежали на нее, начали стрелять, сражаться; Москвитяне тотчас бросились бежать тем оврагом, наши стали их преследовать. Пехота быстро напала, пройдя реку, чрез которую конные не могли пройти, ибо мост, как было упомянуто, был разобран неприятелем. Гетман, опасаясь, чтоб пехота от своей быстроты не подвергалась опасности, приказал скорее устраивать мост, что было исполнено немедленно; он велел тотчас коннице проходить реку для подания помощи пехоте, и немедленно переправилось тысяча конных. Когда Волуев увидел, что его пехота бежит от плотины, наши же быстро преследуют ее, то он, желая и своим подать помощь и истребить нашу пехоту, видя ее одну без конницы, вывел из городка до трех тысяч людей конных и пеших. Но так как наша конница переправилась скоро, то наши и вступили с ними в бой на том поле, которое находилось под городком, и поразили их так, что одни побежали в городок, а другие в сторону около городка; так пехота наша была спасена.

Однако в этой стычке не обошлось без урона; наших убитых и раненых было слишком двадцать, а между прочими был застрелен и положил голову Мартин Вайгер, любезный юноша, придворный Е.В. Короля. Москвитяне потеряли несравненно более, притом несколько человек их было взято в плен.

Поелику это сражение произошло более случайно, нежели с намерением, и наши завладели плотиною, взятие коей, по предложению Гетмана, было сопряжено с большею трудностью, то он велел как наилучше починить мост, и тотчас на противоположной стороне плотины против городка поставил отряд; на следующий же день со всем войском перешедши через плотину, расположился на большой дороге, идущей от Можайска, откуда Волуев ожидал подкрепления; полк Зборовского, услышав, что Гетман сражается с неприятелем, ⁸²в тот же день к нему присоединился; в этом полку было много храбрых людей, которые сожалели, что не участвовали в сражении. [574]

Мнение некоторых было штурмовать городок; в доказательство представляли, что неприятель, приведенный в смятение, не выдержит нападения; но Гетман видя, что дело опасно и сопряжено с большими трудностями, (ибо неприятель хорошо укрепился, а Московский народ весьма упорно защищается), и зная от пленных, что войска имеют весьма большой недостаток в съестных припасах, ибо они тем только и питались, что каждый из них принес с собою в сумах или мешках (саквах), Гетман хотел обложением принудить их к сдаче. ⁸³Чтобы воспрепятствовать привозу съестных припасов как для них, так и для лошадей, приказал строить небольшие городки (укрепления) в местах удобных и окопать их рвом; эти укрепления, окруженные рвами, могли вмещать до ста человек, особенно против того места, откуда брали воду. В этих укреплениях поместил частию пехоту, частию Казаков, а по недостатку пехоты конница, видя необходимость, пахоликами своими ⁸⁴ препятствовала выходить неприятелю. Ибо они покушались каждый день, делая по несколько раз вылазки, но весьма неудачно, ибо наши из оных городков отстреливались от них, в особенности у речки. Как после рассказывал сам Волуев, у них было убито до пятисот человек, и у нас, особенно в пехоте, при частых стычках не обошлось без потери.

Волуев, будучи стеснен таким образом, посылал ⁸⁵ беспрестанно гонцов, которые ночью прокрадывались лесами к Князю Димитрию Шуйскому, находившемуся под Можайском на расстоянии двенадцати миль оттуда, давая знать о своей опасности и уведомляя, что ежели вскоре его не выручат, то по недостатку съестных припасов он не будет в состоянии удержать войска, ибо и теперь уже некоторые начали совещаться с Москвитянами, находящимися при Гетмане.

После чего Князь Димитрий Шуйский, собравшись как с своим, так и с иноземным войском (ибо Понтус из Москвы уже пришел вслед за ними), двинулся к Цареву-Займищу, полный доброй надежды, что многочисленности и силе его рати, на которую он весьма полагался, не будет в состоянии противостоять наша, коей незначительное число ему было известно. Он пошел не по большему тракту, но сделав небольшой крюк к Клушину; ибо с той стороны ему было удобнее иметь сношения к Волуевым; по той [575] же причине избрал сию дорогу и Эдуард Горностаин с иностранным войском, с которым он недавно пришел из Ржева к Погорелой ⁸⁶.

Распространилась молва в нашем войске об огромности и силе неприятельского войска, и некоторые боялись, чтобы оно не подавило нас своею громадою. В войске также происходили неблагоприятные толки о Гетмане; что ему постыла жизнь, и что он вместе с собою хочет погубить и свое войско. Гетман же, находясь в трудных обстоятельствах и видя, что как для Е.В. Короля, так и для Речи Посполитой, все зависело от успеха, с коим Бог сподобит окончить дело с Дмитрием Шуйским, решился испытать с ним счастия. ⁸⁷Ибо отступление не только было постыдно, но и опасно. Чрез посланных Гетман разведывал беспрестанно о движении Князя Шуйского от Можайска. Ротмистр Неведоровский, отправленный для получения известий о неприятеле, захватив несколько Боярских детей, посланных в сторону за съестными припасами, возвратился утром 3-го Июля с сими пленными, от которых достаточно узнали, что в следующую ночь Князь Димитрий будет ночевать под Клушиным.

В это время пристали к нам пять Французов и Шотландцев; они принадлежали к тому войску, над которым начальствовал Эдуард Горн, и также известили нас, что войска уже собрались ⁸⁸.

Еще перед этим в Белой, как выше было упомянуто, несколько человек, а потом и несколько десятков этих иноземных воинов, передались к нам, и обнадеживали, что еще большее число их сотоварищей последовали бы за ними, если бы только Гетман написал к ним. Гетман, желая воспользоваться случаем, чтобы привести их в замешательство или поссорить, наградив одного Француза, который взялся за это дело, написал к ним письмо на Латинском языке, которое по краткости его я передаю здесь слово в слово.

“Между нашими народами никогда не происходило вражды. Короли наши всегда были и теперь остаются во взаимной дружбе. Когда вы не оскорблены со стороны нашей никакою обидою, то несправедливо, чтобы вы действовали против нас и подавали помощь Москвитянам, природным врагам нашим; что касается до нас, то мы всегда готовы на то и [576] на другое; вы же сами рассудите, желаете ли лучше быть нашими врагами или друзьями. Прощайте”.

Этот Француз был отведен к войску Горна еще перед соединением сего последнего с Князем Димитрием, но бедняку не посчастливилось, ибо Горн, узнав об нем, приказал его повесить. Следствием сего было однако ж то, что возникли семена раздора между солдатами и вождем их.

Когда, таким образом, как выше было упомянуто, и от Французов, и от захваченных языков были собраны сведения о приближении неприятельского войска, Гетман созвал все рыцарство на совет ⁸⁹; на коем представивши полученные уже известия, что часть неприятельского войска находится при Клушине, отстоявшем на четыре мили, предлагал вопрос, выгоднее ли: выступить, оставив для осады городка часть войска, и встретить неприятеля на дороге, или дожидаться его на месте.

Мнения были различны, как это случается, ибо одни, по малочисленности нашего войска, утверждали, что его раздроблять невозможно, потому что когда мы разделением ослабим наши силы, неприятель может нас истребить, и к тому же по выступлении нашего отряда, Москвитяне, находящиеся в городке, узнав о том и полагая, что в лагере нашем слабая защита, могли бы напасть на оный. Однако ж немало было таких, которые предлагали, укрепив по возможности лагерь, встретить неприятеля на марше, ибо ежели позволить ему приблизиться, то он, может быть, не вступая в сражение, стал бы теснить нас городками и отнял бы возможность получать съестные припасы, как это случилось под Александровскою слободою, под Троицею и под Дмитровом, и, таким образом, не принимаясь за оружие, мог бы легко нас победить.

Гетман, не преклоняясь окончательно ни на ту, ни на другую сторону, предоставил это себе на дальнейшее размышление, однако приказал, чтобы были готовы к походу, ежели он будет объявлен. Хотя собственно для себя встретить неприятеля на марше и было для него уже делом решенным, однако ж он медлил, сколько возможно, открыться в этом, опасаясь, чтобы какой-нибудь изменник (он более всего остерегался Москвитян, которых в лагере было немало) не предостерег и не дал знать войску Князя Шуйского и Волуева. За час только пред выступлением, он разослал приказы войску двинуться без труб и барабанного боя, в таком порядке, какой был назначен в письменных повелениях, данных Полковникам; ибо Волуев, услышав барабанный бой, легко мог бы догадаться, что наши тронулись с места. [577]

Из тех, кои были в виду городка, никто не двинулся, чтобы не подать неприятелю ни малейшего подозрения. Гетман поручил лагерь и осаду городка Ротмистру, Якову Бобовскому, оставив при нем семьсот человек конницы, всю пехоту Е.В. Короля и два полка Казаков ⁹⁰; сам же он за два часа до захождения солнца, соблюдая тишину, двинулся с войском, приготовленным к бою. В это время ночи бывают коротки; всю ночь мы шли лесом эти четыре мили ⁹¹; дорога была дурная; мы однако подошли к неприятелю, когда еще не начало рассветать. Неприятель пренебрег нами по причине малочисленности нашего войска, и никак не ожидал, чтобы у нас достало смелости отважиться против столь великой силы, напротив того, он полагал, что мы намеревались бежать, не дождавшись их под Царевым Займищем. С вечера Понтус был у Князя Шуйского на пиру и при получении денег, ибо в этот день дано было иноземцам триста тысяч с половиною злотых, говорил с хвастовством: “когда я был взят в плен с воинами Карла при Вольмаре, Гетман подарил мне рысью шубу; а у меня теперь есть для него соболья, которой я его отдарю”. Он надеялся захватить в плен Гетмана.

Так как неприятели пренебрегали нами, то и не приняли против нас никаких предосторожностей; мы застали их спящих, и если бы все войско наше подоспело, то мы бы разбудили их еще не одетых; но наше войско не могло выбраться из леса; два фальконета, взятые Гетманом с собою, загородили дорогу так, что войско не могло пробраться. Было и другое препятствие, помешавшее нам немедленно ударить на них, именно: все поле, чрез которое нужно было проходить к неприятельскому лагерю, было перегорожено плетнями ⁹², между которыми находились две деревни. Поэтому пришлось нам дожидаться, пока не подоспело все войско и пока не изломали этих плетней. Гетман приказал зажечь сии две деревни, обращенные к полю, опасаясь, чтобы неприятель не занял их застрельщиками, которых у него было много, и чтобы не вредил нам из-за тынов. Только тогда пробудился неприятель; но как Москвитяне, так и иноземцы не знали причины, по которой нападение наше было так замедленно, то и приписывали это великодушию Гетмана, который, имея возможность, не хотел напасть на спящих, подал им знак и дал время приготовиться; но если бы не вышеупомянутые причины, то, кажется, не случилось бы это замедление. [578]

Между тем, прежде, нежели подоспело остальное наше войско, полк Зборовского, шедший впереди, выстроился в боевой порядок на правом крыле; подошел потом полк Струся ⁹³, Старосты Хмельницкого, который стал на левом крыле, полки Казановского и Людовика Вайгера, над коими начальствовал Самуил Дукиновский, расположились в боковых и запасных колоннах правого крыла, Гетманский полк, состоящий под начальством Князя Януша Порыцкого, занял позицию на левой стороне, также в боковых колоннах; в густых колоннах на всякий случай стояли некоторые роты, как бы в строю; Гетман наблюдал повсюду. Были также легко вооруженные Казаки, человек до четырехсот, ⁹⁴ они назывались Погребищанами, потому что в этом отряде наиболее было людей из Погребищ, имения Князей Збаражских, над коими начальствовал Пясковский. Гетман приказал Казакам стоять при кустарнике, как бы возле левого крыла; пехотная Гетманская хоругвь с двумя фальконетами еще не прибыла.

Когда войско, таким образом, уже было устроено к бою Гетман объезжал все отряды, одушевлял их, представляя сколь затруднительно их положение, и что вся надежда в мужестве, а спасение в победе; после чего приказал барабанным боем и трубами подать знак к бою.

Неприятель уже приготовился к битве, иноземное ⁹⁵ Шведское войско, вероятно, состоявшее не более как из восьми тысяч (хотя считалось и получало деньги на 10.000 конных и пеших), расположилось по правую руку, а Московское по левую, которого, по словам самого Князя Димитрия Шуйского, было более 40.000 конницы и пехоты.

Между нами, как было выше упомянуто, находится длинный плетень с небольшими промежутками и нам, когда мы повели атаку, пришлось проходить сквозь сии промежутки. Сей плетень был для нас большим препятствием: ибо и Понтус поставил при нем же свою пехоту, которая весьма вредила нашим, как наступавшим чрез сии промежутки, так и возвращавшимся через оные назад. Битва продолжалась долго; как наши, так и неприятель, особенно же иноземцы, несколько раз возобновляли бой. Тем из наших которые сразились с Московскими полками, было гораздо легче; ибо Москвитяне, не выдержав нападения, обратились в бегство, наши же преследовали их. В это время подоспели к нам фалконеты с небольшим числом пехоты и принесли большую пользу. Ибо пушкари выстрелили из малых пушек в Немецкую пехоту, стоявшую подле плетня, а подоспевшая наша [579] пехота хотя не многочисленная, но опытная и бывшая во многих сражениях, бросилась на них, и тотчас между Немцами пало несколько человек, убитых выстрелами наших малых пушек и из ружей; Немцы также выстрелили в оную пехоту и убили двоих или троих из Гетманова полка, но, увидев, что наши смело к ним подступают, бросились бежать от плетня к лесу, который был неподалеку. Конница Французская и Английская, подкрепляя друг друга, сражалась с нашими ротами; но когда удалилась Немецкая пехота, которая стояла подле плетня и была для нас большим препятствием, на эту иноземную конницу, соединившись, напали несколько наших рот, вооруженных копьями (у тех, у кого еще были), саблями и кончарами ⁹⁶. Конница, не поддержанная Москвитянами и Немецкою пехотою, не могла устоять, пустилась бежать в свой стан, но и там наши на них напали и, рубя, гнали чрез собственный их стан, тогда Понтус и Горн обратились в бегство. Еще оставалось иноземцев до трех тысяч или более, они стояли на краю подле леса. Гетман начал обдумывать, каким бы образом выгнать их из сей крепкой позиции. Но они, будучи уже без начальников, помышляя о своей безопасности, послали к Гетману, прося его вступить с ними в переговоры; они видели себя в необходимости решиться на сие еще и потому, что Москвитяне бежали и только немногие из них остались в деревне, обнесенной частоколом и находившейся подле лагеря Князя Дмитрия, там был и сам Князь Димитрий. Гетман видя, что дело было преисполнено трудности, и что нелегко было выбить их из упомянутого кустарника, согласился на их желание вступить в переговоры; кончилось тем, что они сдались добровольно; большая часть их обещались поступить на службу Е.В. Короля ⁹⁷, все же они присягнули и утвердили присягу сперва поданием руки знатнейшими Капитанами, а потом и письменно, что никогда не будут служить в Московском Государстве против Е.В. Короля. Гетман обещался оставить им как жизнь, так и имущество; а тем, кои бы не пожелали служить, обещал исходатайствовать у Е.В. Короля свободный пропуск в их отечество.

Между тем как делался сей договор, Князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса и, сделав объезд, так [580] чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам Князь Димитрий; с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был не сдержать заключенного договора, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и Князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с Гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, чрез свой лагерь, который находился позади деревни,— разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж переследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сие сделали для отклонения наших от преследования. При нашем выступлении (из-под Царева Займища) с нами находились только небольшие пушки и карета Гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою, множество их, завязло в том трудном для прохода лесе так, что конница принуждена была с трудом обходить их; Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.

Князь Димитрий бежал поспешно, хотя немногие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь; и босой на тощей крестьянской кляче приехал под Можайск в монастырь. Там, достав лошадей и обувь, безостановочно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, приказал просить милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств, и действительно, жители Можайска послали к Гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы.

Битва сия происходила 4-го Июля ⁹⁸. Иноземцев погибло до 1.200 человек, Москвитян же наиболее погибло во время преследования оных в разных местах; и у нас также не обошлось без потери; был убит Ротмистр Ланскоронский ⁹⁹, одних товарищей, кроме пахоликов, погибло более ста, лошадей эскадронных ¹⁰⁰ за исключением тех, коих излечили, погибло более четырехсот.

Волуев ничего не знал о выступлении и возвращении Гетмана до тех пор, пока ночью пехота не начала кричать из-за окопов, извещая их об [581] успехе битвы. Они не верили этому, пока на следующий день, утром, Гетман ее приказал показать ими знамена и пленников, советуя Волуеву, ежели он не верит, послать на то место, где происходило сражение, и действительно, Волуев посылал туда.

Между тем, на следующий день пришли иноземные воины, которые оставались при знаменах, ибо множество их разбежалось по лесам, не зная что происходило с их товарищами; они скитались по разным местам и медленно понемногу, по несколько десятков, присоединялись к своим; Понтус же и Горн, быв соучастниками измены, учиненной Е.В. Королю в Швеции, и опасаясь за то наказания, подговорили слишком сто человек и ушли к Великому Новгороду, быв однако ж обобраны своими солдатами, которые после отъезда Гетмана, укоряя их в том, что завладели их жалованьем, бросились на них, ограбили и едва не убили.

Волуев, увидев иностранных воинов, которых знал хорошо ¹⁰¹, ибо с ними, как выше упомянуто, брал у наших Осипов и другие города, просил вступить в переговоры. Гетман видя, что брать сей городок дело трудное, ибо впоследствии при осмотре нами шанцов, которыми они окопались и защитили себя, мы нашли оные весьма хорошими, и мы потерпели бы большой урон, если надлежало бы, как некоторые советовали, брать их приступом. Дабы принудить их голодом к сдаче, для этого нужно было бы много времени, ибо Московский народ (в чем ни один с ним не сравнится) довольствуется весьма малым. Гетман же по двум важным причинам (о которых будет сказано ниже) преимущественно помышлял о том, чтобы немедленно подступить к Столице. Он согласился вступить с Волуевым в переговоры ¹⁰² тем охотнее, что представлялся хороший случай для оных, ибо Москвитяне довольствовались тем, на что уже согласился Е.В. Король в переговорах под Смоленском с Салтыковым ¹⁰³ и другими Боярами. На тех же самых условиях Гетман заключил с ними договор, и они присягнули Королевичу Владиславу на верность и подданство. Вследствие сего, они немедленно присоединились к нашему войску и остались довольно верными (хотя Шуйский имел еще верховную власть) и доброжелательными; они часто приносили Гетману из Столицы многие известия, входя в сношения с своими, и переносили письма, которые Гетман писал в Столицу к некоторым лицам как равно и универсалы, писанные с намерением погубить Шуйского. [582]

В войске было столь много раненых, что не доставало места для помещения, надобно было везти их на подводах, ибо они не могли сидеть на коне, и великое множество их умирало. ¹⁰⁴Хотя сие было и прискорбно для Гетмана, но видя, что если он будет медлить, одержанная победа не принесет никакой пользы, он хотел преследовать Шуйского, дабы не дать ему времени оправиться от недавнего страха. У Шуйского было много денег и сокровищ, которыми он мог поддержать войну и дела свои, если бы он опомнился от прежней неудачи. Это была первая причина поспешности Гетмана; другая та, что Самозванец, называвшийся Димитрием, хотел воспользоваться нашею победою и действовать против Шуйского. Он пришел из Калуги, соединился с нашими соотечественниками, над которыми начальствовал Сапега ¹⁰⁵ при реке Угре на расстоянии семи миль от нас, и, дав на каждого всадника по 41 золотых, двинулся чрез Медынь к Боровску (город (замок), но в то время бывший без войск) в монастырь Св. Пафнутия, но он не мог ворваться в него, ибо монастырь был окружен малою стенкою, окрестных поселян собралось такое множество, что они не могли поместиться в монастыре, и множество их расположилось около оного за рогатками. Наши, находящиеся с Самозванцем, увидев сие, напали на них ¹⁰⁶; крестьяне пустились бежать в монастырь с таким стремлением, что нельзя было затворить ворот; за ними вторглись наши и убили в церкви Князя Волконского, которого Шуйский назначил туда воеводою: перебили иноков, чернецов и всю толпу, ограбили монастырь и церковь. Оттуда Самозванец отправился в Серпухов, город, лежащий на Оке и укрепленный Шуйским. Самозванец обманул гарнизон, говоря, что Гетман ведет войну в его пользу: таким образом защищавшие город, не полагаясь на свою силу и страшась такой же участи, какой подвергнулся монастырь Св. Пафнутия, сдались обманщику. Из Серпухова обманщик пошел к Москве, где напало на него около 3.000 Татар, которые, внезапно устремившись на лагерь, произвели в нем ужас, но когда наши сели на коней, то Татары кинулись вплавь чрез Оку в свой табор.

Шуйский употреблял все средства, какие только мог: он призвал Татар, сделал им подарки; двое знаменитых Мурз, Батербий и Кантемир Мурза, привели с собою 15.000 Татар и почти во время самой битвы при Клушине, узнав от взятых языков о потере сего сражения, они не хотели переправиться с табором на ту сторону Оки, хотя Шуйский побуждал их к тому, а [583] выслали только, как мы выше упомянули, 4.000 человек. Когда же узнали от пленных, захваченных в войске Самозванца, что Гетман, собрав отборное войско, намеревается идти против них, они, обремененные добычею, ушли со всевозможною скоростию тою же дорогою, которою прибыли. Оттуда Самозванец двинулся прямо к Столице, надеясь во время сего смятения устроить дела в свою пользу.

Гетман, как выше было упомянуто, не дремал в делах, касающихся до Е.В. Короля и Республики и, как скоро сделал с Москвитянами договор, отправил к Сигизмунду под Смоленск с своими послами Воеводу Князя Елецкого, который знатностью происхождения превосходил Волуева, но не мог сравняться с ним умом и опытностию в делах, потому Гетман оставил его при себе и довольно испытал верность и приверженность его. Перебрав все иностранное войско, он оставил при себе около 3.000, а прочих, которые не хотели служить, отправил под Смоленск, дав им приставов, и ходатайственные письма к Е.В. Королю, дабы они (сии иноземцы) были свободно пропущены чрез владения Речи Посполитой, а сам поспешил к Столице.

Каждый день приходили известия из Москвы о большом смятении, которое приготовлялось там; наконец, доставлено известие, что Шуйский низвергнут с престола и сперва был посажен в своем Боярском доме, а потом пострижен в монахи в Чудове монастыре. Низведение с престола такого Монарха, неограниченно царствовавшего, вещь весьма редкая; упомянем вкратце, как до того дошло.

Гетман посылал тайным образом в Москву много писем с универсалами для возбуждения ненависти против Шуйского, указывая, как в Царстве Московском во время его правления все дурно, и как чрез него и за него беспрестанно проливалась Христианская кровь; эти универсалы разбрасывали по улицам; в частных письмах также он делал обещания и обнадеживал; от чего умы волновались, особенно после недавнего страха; жители опасались новой осады, которая им наскучила при самозванце. Когда уже Шуйский сам почувствовал, что прежде не хотел допустить гонца Е.В. Короля, то начал думать о том, каким бы образом отправить своего гонца к Гетману и, призвав к себе Слонского, одного из наших (это был слуга Воеводы Сендомирского, находившегося там в заключении), начал спрашивать его, не хочет ли он принять на себя посольство к Гетману; когда Слонский предложил ему для сего свои услуги, Шуйский стал спрашивать, не лучше ли подождать, чтобы прежде Гетман прислал к нему: и так сие посольство было отложено, между тем 27-го Июля пришли к нему большой толпой Дворяне, которых там было несколько тысяч; сперва выступил Захарий Ляпунов ¹⁰⁷, и начал говорить ему сурово: долго ли за тебя [584] будет проливаться Христианская кровь? земля наша опустошена, в Царстве ничего доброго в твое правление не делается, сжалься над упадком нашим, положи жезл (т.е. Скипетр), пусть мы постараемся о себе другими средствами. Тяжки были эти слова для Шуйского, он начал ругать его срамными м... словами: как ты мне это смел сказать, когда Бояре (т.е. Сенаторы) ¹⁰⁸ не говорят мне сего? и он бросился на Ляпунова с ножом, (Москвитяне имеют обыкновение носить длинные ножи); Ляпунов был мужчина большого роста, дюжий и смелый; он закричал на него громко: не бросайся на меня,— как возьму тебя в руки, так всего изомну. Другие Дворяне, находившиеся при Ляпунове, особенно некто Хомутов и Иван Никитич Салтыков сказали: пойдем, пойдем,— вышли из комнаты прямо на лобное место; сие лобное место находится в Китай-Городе между лавками, там же (в Китай-Городе) очень красиво выстроенными Борисом, и стенами Крым-города (Кремля) ¹⁰⁹. Площадь сия не весьма большая, посреди которой находится пространство около десяти локтей, окруженное каменною стеною, оттуда обыкновенно Государь, если нужно, говорит к народу. Эти дворяне, пришедши в то время туда, послали за Патриархом и Думными боярами; а как стечение народа было столь велико, что он не мог поместиться на оной площади, то вышеупомянутые Ляпунов, Хомутов и Салтыков закричали, чтобы все шли в поле за город, и, вышедши за заставу, там отрешили от власти Шуйского. Они послали к нему, чтобы он удалился в свой наследственный дом, что он и сделал; тотчас приставили стражу к нему и к братьям его, Князю Димитрию и Князю Ивану; сундуки и кладовые их опечатали.

Носилась такая молва, что эта сделалось по наущению Голицыных, ибо вышеупомянутые были клиентами их, и один из старших Голицыных, Князь Василий, когда Шуйский был низвергнут, по знатности происхождения, благородству, своему влиянию и уму, который имел, явно питал надежду [585] на обладание Государством, но он имел большое препятствие в Князе Мстиславском, который ему недоброжелательствовал. Князь Мстиславский был в сии времена именитейший человек в Москве, честный, добродетельный, весьма умеренный; хотя ему пред прочими, по его знатности, открыт был путь к престолу, но он никогда не был честолюбив, напротив объявил публично, что как он сам не желает быть Государем, равным образом не хочет иметь Государем никого из равных себе своих братий (под сим он разумел Голицына); полагая лучшим избрать себе Государя откуда-нибудь из Царского племени (под этим он разумел Королевича Владислава, к которому он был весьма расположен).

Шуйский, отправясь в свой дом, хотя и был под стражею, но имел сношения с людьми, которых считал приверженными к себе и своему дому; он хотел подкупить деньгами Стрельцов,— а там много зависит от Стрельцов, ибо их было до восьми тысяч; вообще он искал средств усилиться против неприязненной партии. Как скоро это дошло до Бояр, они прислали к нему того же Захария Ляпунова; он имел с собою чернца из Чудова монастыря и крытые сани (ибо в городе женщины, особенно знаменитого происхождения, и мужчины ездят в санях). Когда оный чернц спрашивал у Шуйского, хочет ли он быть чернцем, то он объявил, что не имеет сего желания; но это не помогло ему, ибо Ляпунов с несколькими другими, крепко держали его в руках, а чернцу велели постригать и, положив его в сани, отвезли в монастырь, даже и там держали его под стражею.

Гетман, получив известие о низвержении Шуйского с престола ¹¹⁰ и зная, что самозванец, ждущий в сем деле благоприятного случая, поспешал к Москве, написал письмо к Думным Боярам, похваляя, что низложили Шуйского с престола, давая им знать, что самозванец подступает к столице, что он по приказанию Е.В. Короля хочет помогать им против обманщика и защищать от всякой опасности; часто присовокуплял, что Е.В. Король пришел тронутый одним только Христианским состраданием; слыша, какое смятение происходит в этой земле; желая усмирить и остановить кровопролитие и водворить спокойствие и тишину в Государстве. До Москвы оставалось только восемь миль, когда принесли ему ответ на его письмо; ответ этот в себе заключал: что они не требуют помощи, и чтобы Гетман не приближался к столице. Но Гетман, не взирая на это, продолжал свой путь и 3 Августа стал под Москвою, куда уже пришел с своими обманщик, и в тот день, когда пришел Гетман, подступив под город Коломенскою и Серпуховскою дорогами, зажег слободы и деревни, которые были вблизи города. Москвитяне также выступили из города против него и начали сражаться уже не наступательным боем, а наездниками; однако с коней валилось их немало. [586]

Думные Бояре видя, что с одной стороны по Серпуховской дороге наступает обманщик, а с другой стороны от Можайска войско с Гетманом, выслали двух Боярских детей к Гетману, спрашивая, приходит ли он как друг или недруг. Гетман отвечал сообразно с тем, что написал в письме, что он не думает о предпринятии чего-либо неприязненного, напротив, если склонят к тому свои мысли как некоторые, извещавшие, что примут Королевича Владислава за Государя, то он хочет им помогать против самозванца; угостив и одарив Боярских детей, он их отпустил.

В тот же день из войска обманщика приехали послы от Сапеги и прочих наших к Гетману: Яниковский с несколькими товарищами и, сказав, что они посланы от товарищества к Е.В. Королю просили свободного проезда, представляя Гетману главные статьи своего посольства. В оных находилось, что они довели до того Царя Димитрия (как они его называли), пана своего, что он хочет ударить челом пред Е.В. Королем, давать ежегодно известную сумму денег и уступить Северскую землю, только бы Е.В. Король помог ему воссесть на царство. Сказывали также, что он хочет отправить посольство с подарками к Гетману, желая снискать его благосклонность и дружбу ¹¹¹.

Гетман хотя и видел, что сие посольство к Е.В. Королю не заключало в себе ничего постоянного, ничего верного, однако же после внимательного рассмотрения позволил оному безопасный проезд и дал приставов для провождения послов; но объявил, что подарков от пана их не примет, ибо довольно было времени их пану снестись прежде с Е.В. Королем, если он хотел того, вследствие чего могла бы быть дана Гетману инструкция от Е.В. Короля, а теперь, как он не имеет никакой инструкции, то не хочет и не может входить ни в какие дела с их паном.

Потом думные Бояре назначили день для переговоров с Гетманом; разбили Московский намет против Девичьего монастыря, дав с обеих сторон аманатов, съехались в равном числе; сперва поклонились взаимно, сидя на конях, потом, сошед с лошадей, здоровались; с Гетманом были некоторые Полковники, Ротмистры; из столицы приехал сам Князь Федор Мстиславский, Князь Василий Голицын, Феодор Шереметев ¹¹², Князь Данила Мезецкий и два думные дьяка (тоже что у нас Печатники) ¹¹³ Василий Телепнев ¹¹⁴ и Томила Лаговский. Все они имели власть, врученную от всех чинов, по-нашему станов. И сделав в сем намете заседание, объявляли от имени всего [587] Царства, что желают в Цари себе Королевича Владислава, но хотят, чтоб Гетман обеспечил их присягою, что Королевич Владислав исполнит некоторые статьи, по-нашему артикулы. Был то большой свиток (ибо они таким образом свертывают в трубку); Василий Телепнев читал оный.

Гетман ¹¹⁵, сколько мне известно, хотя посылал к Е.В. Королю тотчас после Клушинского сражения, надеясь что дело дойдет до переговоров, и просил, чтобы Е.В. Король прислал из Сенаторов и других, к тому способных; ибо он не имел никакого наставления на сей случай;— однако ж по слабости ли здоровья Е.В. Короля, которую он в то время чувствовал, или по какой-нибудь другой причине, не было прислано к Гетману никакого наставления. Дела же не терпели замедления, ибо Москве надлежало принять надлежащие меры и действовать скоро. Обманщик, который был близко, своими происками старался о себе, и большая часть Московской черни была к нему весьма хорошо расположена, а Патриарх побуждал, чтобы (и представлял одного из двух) избрали или Князя Василия Голицына или Никитича Романова, сына Ростовского Митрополита,— это был юноша, может быть, пятнадцати лет. Представлял же он его потому, что Митрополит Ростовский, отец его, был двоюродный брат (по матери) Царя Федора: Царь Феодор родился от Царя Иоанна Тирана и от родной сестры Никиты Романовича, Ростовский же Митрополит сын сего последнего; однако ж к Патриаршему мнению более склонялся народ, а все почти духовенство к Голицыну.

Гетман, имея тогда опасение, чтобы не сделался перевес на чью-нибудь сторону, и чтобы обстоятельства не затруднились, особенно имея в виду то, что не было достаточных средств для приведения дел к концу войны, хотя не имел от Е.В. Короля инструкции, должен был объявить, что хочет заключить с ними договор и крестным целованием утвердить сообразно с статьями, которые были представлены Е.В. Королю, Салтыковым и прочими боярами под Смоленском, и в силу которых заключен был у них с Сенаторами договор, уже подтвержденный подписью и приложением печати Е.В. Короля. Поелику же о прочих статьях или артикулах перед Е.В. Королем ничего не было упомянуто ни Салтыковым, ни же кем-либо другим, а потому-то Гетман не имеет никакой инструкции и, следовательно, не может согласиться на такие дела, советовал, чтобы лучше чрез послов своих уговаривались с Е.В. Королем; ¹¹⁶касательно Русской веры и многих других несообразностей, Гетман, не хотевши удалить их от себя отказом, обращал к их Е.В. Королю. [588]

На этом первом заседании не пришлось даже долго говорить, ибо обманщик подступил почти во время этого совещания под город, там была стычка; прибегали беспрестанно к Князю Мстиславскому, извещая о том, что там происходит; Бояре спешили, чтобы подать своим совет и помощь в сражении, и Гетман был рад замедлению, ибо он сам имел время для размышления и, надеясь, что придет наставление от Е.В. Короля, сколько мог делал проволочку.

Когда же, наконец, приступили к нему Бояре и посольство, а воины с своей стороны роптали, говоря, что они не намерены служить без денег,— тогда после съезда и частых сношений, 27 Августа съехался Гетман в поле с теми же Боярами, которых прежде высылали, но и других было до 10.000 и больше, которые присягали на подданство Королевичу Владиславу. После чего также и Гетман с Полковниками, Ротмистрами и другими знатнейшими особами в войске, присягали на исполнение сделанных условий, которых так как они ходят по рукам, я не почитаю за нужное вписывать здесь ¹¹⁷. Все несообразности были уничтожены или отосланы на разрешение Е.В. Королю. Все же прочие (условия), вошедшие в заключенный договор, сообразны были с записью Е.В. Короля, данною Боярам под Смоленском; одна только была статья касательно городов (замков), за которую упорно стояли Москвитяне, требуя чтобы им были возвращены города, взятые во время этого смятения; они же приняли на себя заплатить всему войску все заслуженное (жалование). На Сейме, которого мы в скором времени ожидали, должны были происходить переговоры с Московскими послами о старых спорах между Короною и Великим Княжеством Литовским и Государством Московским, то есть о Смоленске и Северской земле.

Хотя договор был заключен таким образом, что удовлетворял каждого, но Гетман не довольствовался этим, ибо он обращал внимание на то, чтобы завистники не упрекнули его, что он в сих делах не довольно сделал для Речи Посполитой. В самом деле, за день (т.е. 26 Августа) до заключения договора, созвав все рыцарство, рассказав и представив, в каком состоянии дела, просил их объявить, хотят ли они помочь ему и остаться на службе Е.В. Короля, хотя бы и пришлось подождать до некоторого времени денег, ибо ежели бы они остались, то можно бы было с помощию Божиею принудить этот народ к условиям более полезным для Речи Посполитой. Итак, ежели бы они не хотели остаться на зиму, по причине неплаты (до окончания же четверти года оставалось только пять недель), то дела Речи Посполитой находились бы в трудном положении, ежели бы они, как угрожали, прибегнули к конфедерации; — а чтоб декларация войска не [589] сделалась известною этому народу (Русским), Гетман приказал дать оную от каждой роты письменно. Ротмистры с своим товариществом, отправившись каждый в свой намет, предъявили декларации, что никаким образом не останутся без денег; и все знатнейшие говорили Гетману, что так как возможен честный и выгодный мир то, чтобы он не вовлекал Речь Посполитую в долгую войну, но кончил и заключил договор. Эта декларация войска наиболее заставила Гетмана, не ожидая инструкции Е.В. Короля, заключить договор с Боярами таким образом, как выше было упомянуто; к чему он был притом вынужден как жителями Столицы, так равно и обманщиком, который радел о своих делах ¹¹⁸.

Чрез два дня после окончания всех дел приехал из Смоленска некто Москвитянин Феодор Андронов ¹¹⁹, который доставил Гетману письмо от Е.В. Короля, заключавшее в себе то, чтобы Гетманом царствование было захвачено не для Королевича, но для самого Е.В. Короля. Потом приехал через несколько дней Староста Велижский ¹²⁰ с письмом и инструкцией Е.В. Короля, которая тоже в себе заключала. Но поелику дела уже были устроены, то Гетман и не хотел в этом открываться, и Староста Велижский, хотя приехал с этою инструкцией, однако же сам не советовал ¹²¹, видя (как хорошо сведущий в делах Московских), что это вещи невозможные: напротив, ему нравилось и он весьма радовался, что дела были приведены Гетманом в такое положение, и так почли за нужное не открывать этого, дабы Москвитяне (коим имя Е.В. Короля было ненавистно) не восстали и не обратили желаний своих к самозванцу или к кому-нибудь другому.

Оставалось дело с обманщиком и войсками, при нем бывшими. В условиях было поставлено, чтобы Гетман взял на себя отвлечь от самозванца Сапегу и войско Польское и Литовское, присоединившееся к нему, а если бы не захотели добровольно отстать от него, то действовать против них силою и вместе с Московскими Боярами стараться об низложении и уничтожении обманщика. Итак, чтобы удовлетворить требованиям договора, Гетман послал к Сапеге и к тому войску с увещанием, чтобы они, зная, что Столица Московского Царя присягнула и отдалась на имя Королевича Владислава, довольствовались бы этим и не затрудняли дел Е.В. Короля и республики, своего отечества, в котором они родились, а чтобы этого [590] человека, самозванца, при котором они до сего времени оставались, быв им обманываемы, или бы довели добрыми способами до того, чтобы он изъявил покорность Е.В. Королю (Гетман говорил, что хотел употребить свое ходатайство у Е.В. Короля и выпросить ему у Е.В. Гродно или Самбор), если же бы самозванец не захотел сделать сего добровольно, то в таком случае, или выдали его, или бы от него отложились.

Гетман поступил так, потому что Князь Василий Шуйский, бывший Царь, и братья Его К. Димитрий и К. Иван были ему выданы вследствие договора ¹²², и ему хотелось бы и этого самозванца отправить к Е.В. Королю, дабы освободить эту страну от сих людей; впоследствии же Е.В. Король во всяком случае мог воспользоваться ими, смотря по обстоятельствам. Сапега охотно бы желал согласоваться с волею Гетмана, но товарищество имел упрямое, своевольное, дерзкое, которое давало дерзкие ответы Гетману и объявило, что не хочет отступить от Москвы и желает с этим своим Паном (то есть самозванцем), испытать счастия.

Гетман, увидев тогда, что увещания и убеждения его не действуют, согласившись с Думными Боярами, заняв бдительными стражами броды и прочие места для того, чтобы не дошла до них (т.е. до партии Самозванца) о сем весть, двинулся ночью с хорошо устроенным войском, оставив обоз в городе, и на рассвете был уже с войском, устроенным в боевой порядок, пред их лагерем. Бояре Московские также вывели из Москвы в поле до пятнадцати тысяч войска, оставив гарнизон в Москве, сколько его требовалось; ибо так было им приказано Гетманом, дабы не оставить города без войск (Гетман знал, что там было множество людей, приверженных к самозванцу). [591]

123 Несмотря на то, что занят был войсками столь обширный город, каковым была Москва, все-таки собралось в поле до пятнадцати тысяч добрых людей, способных к бою. Князь Мстиславский, приехавши к Гетману с знатнейшими Боярами, со всеми Головами, приветствовал его как Правителя (что на Латинском языке называют Губернатором), желая повиноваться ему.

Гетман отправил к Сапеге краткое письмецо, которое написал еще на месте. Это письмецо заключало в себе, что он не жаждет крови их, но, будучи вынужденным их безрассудными ответами, пришел сюда с войском, желая уговариваться с ними не чрез послов, но лично, дабы сегодня положить конец в пользу той или другой стороны; а посему приглашает приехать Сапегу и с знатнейшими для словесного с ним объяснения.

Сапега, или лучше сказать войско его, увидев пред собою войско Гетмана и Московскую рать, весьма устрашилось. Москвитяне были того мнения и просили Гетмана, чтобы он позволил им напасть на испуганных и неготовых; но Гетман не согласился.

Между тем, прежде, нежели дошло до Сапеги письмецо Гетмана, прибыл Побединский с пятью Ротмистрами, прося Гетмана с величайшею покорностию, чтобы он не велел наступать войску. Гетман и сам не думал действовать против них неприязненно; а только хотел сим страхом принудить их к поступкам более умеренным.

В самом деле, Сапега выехал тотчас, и там, сообразно с тем, что было предложено Гетманом, объявили и пожатием руки подтвердили: что если бы Пан их и не захотел довольствоваться тем, что предложено Гетманом ¹²⁴ (а касалось сие до Гродна и Самбора), они не хотели более оставаться с ним. Самозванца в то время не было в лагере: он находился за две мили оттуда, у своей жены в монастыре, который Москвитяне называют Новегроши ¹²⁵. Итак, так они отложили до следующего дня уведомление Гетмана, доволен ли этим обманщик или нет. Но он не помышлял ¹²⁶ сим удовольствоваться, а тем более жена его, которая, будучи женщиною властолюбивою, довольно грубо пробормотала: пусть Е.В. Король уступит Е.В. Царю Краков, а Е.В. Царь отдаст Королю Варшаву.

Гетман, услышав об этом, снесся с Думными Боярами, имея намерение двинуться ночью, нагнать этого злодея в Монастыре и стараться [592] поймать его; и так мы двинулись в час ночи; нам надлежало из лагеря идти чрез самый город Москву, а Бояре, прежде нежели мы пришли (ибо нам надобно было идти две мили до города), вывели до 30.000 войска в поле. Наше войско вошло в город, в замки ¹²⁷ почти пустые (т.е. без войск), но мы прошли, не причинив никакого вреда и не сходя с лошадей; вследствие этого Москвитяне возымели большую доверенность к Гетману и к нам за то, что мы вошедши со всем войском и имея в руках город и укрепления, обошлись с ними так добросовестно.

Сие предприятие не было бы тщетно, если бы один изменник Москвитянин, ушедший из Москвы к обманщику, не предостерег его. Самозванец, узнавши тогда от этого Москвитянина, что Гетман идет с войском против него, вскочил на коня и, посадив на коней свою барыню и женщин, бежал из монастыря; с ним отправился один только Заруцкий с несколькими сотнями Донских Казаков; бежал же он, как после оказалось, чрез Серпухов к Калуге, ибо многие думали, да и он сам распустил такой слух, что отправляется к Коломне. Эта крепость имеет хорошие укрепления наподобие Смоленска, каменные, половиною меньше Смоленска, но на весьма выгодном месте, при впадении реки Москвы в Оку. Неизвестность о дороге, которою отправился обманщик, помешало войску тотчас выступить за ним в погоню,— наступила ночь,— и около шести часов имел он впереди.

Гетман возвратился в лагерь, а Бояре в город. На другой день тотчас Бояре и все знатнейшие Вельможи Московские, которые оставались в войске обманщика (коих было немалое число), приехали к Гетману, поручая себя его покровительству; присягу же желали дать такую, какая принималась в столице на имя Королевича Владислава, и просили о том, чтобы их оставили при Боярском, т.е. Сенаторском звании, которое они имели при самозванце, ибо предвидели, что столичные Бояре сделают в сем затруднения. Гетман принял их ласково, велел выслушать присягу, данную Королевичу, и предлагал попечение свое о примирении их со столичными Боярами. И действительно, он уговаривал столичных Бояр, посредством амнистии простив и приписав прошлые дела несчастным временам, принять их братски: представлял и пользу этого, ибо когда прочие, находящиеся в городах, держащих сторону самозванца, услышат, что обходимся ласково и благосклонно с этими, все присоединятся к нам и с городами, чем может быть ускорена погибель обманщика, напротив, если бы обошлись с ними сурово ¹²⁸, и [593] приняли их презрительно, то надобно опасаться, чтобы не раздражить их, и чтобы они опять не убежали к обманщику и не убедили бы других, которые его придерживаются. Столичные Бояре, будучи против них весьма раздражены, никак не соглашались признать себе равными тех, которые (как они говорили) находились при воре. Итак, они согласились принять их как заблудших братьев, но не хотели допустить их до Боярского достоинства, мест Сенаторских, данных им самозванцем. Последние не довольствовались сим, и несколько из них опять убежало к обманщику.

Однако ж все почти города как только услышали, что в Москве присягали Королевичу, с рвением присягали таким же образом, как и в столице, именно: Новгород Великий Чаранда, Устюг, Переяславль Рязанский, Ярославль, Вологда, Бело-озеро (Белозерск), Силийские города (замки) ¹²⁹, и весь тот тракт к Архангельскому порту и к Ледовитому морю, также вся Рязанская земля до Нижнего Новгорода, находящегося при соединении рек Волги и Оки, также города, державшие сторону обманщика, Коломна, Тула, Серпухов и все прочие, кроме Пскова, который колебался, и некоторых Северских городов, которые еще признавали обманщика за Царя, и за то были весьма тревожены Запорожскими казаками. Из Казани и Астрахани, по причине отдаленности, еще не было вестей о том, довольны ли они сим поступком ¹³⁰. Но во всех прочих близких областях, как выше было упомянуто, от Великих Лук, от Торопца и других городов весьма были довольны, что им, как они говорили, Господь Бог дал Государем Королевича Владислава.

Освободили всех, находившихся в разных городах ¹³¹ в тяжком заключении; их всех с теми, которые были выпущены в столице, было около двух [594] тысяч с половиною; многие между ними были дворянского происхождения; одних отсылали в столицу, а других, которым было ближе как из Новгорода Великого, из Чаранды и прочих, под Смоленск ¹³².

Когда Гетману довелось уговариваться о прочих делах с Боярами, то он склонял к тому, чтобы послы к Е.В. Королю как наискорее были высланы. А поелику те лица, которые имели притязание на царство (т.е. Никитич Романов, молодой сын Митрополита Ростовского, и Князь Василий Голицын), были подозрительны тем, чтобы по какому-нибудь случаю не приобрели вновь прежнего расположения (народа), то Гетман старался и уговаривал Голицына принять на себя посольство, представляя ему, что великие дела должны быть совершаемы великими, каким он есть, мужами; уверяя притом, что чрез это посольство он будет иметь первое место и первый доступ к милости Е.В. Короля и Королевича. Это предложение понравилось Голицыну, и он принял на себя посольство. Никитич Романов (как упомянуто выше) был юноша, а потому никак нельзя было включить его в посольство; но Гетман постарался, чтобы назначили послом от духовного сословия отца его, дабы иметь как бы залог). Он представлял, что на такое дело нужен человек честный, по-нашему знаменитый, не только по достоинству, но и по происхождению, а этим указывал как бы пальцем на отца Никитича, Филарета ¹³³ Митрополита Ростовского; ибо знаменитостию происхождения никто из духовных не был ему равен, равно как и саном Митрополита, занимающим второе место между Митрополитами Московскими (т.е. Царства Московского).

Таким образом, когда уже торжественно объявили этих двух начальниками посольства, назначили и других, которых Голицын сам, почти всех, избрал по своему усмотрению, чтобы располагать ими произвольно: и так послы с большою свитою, около четырех тысяч человек ¹³⁴, отправились в путь к Смоленску. Гетман дал им в приставы Николая Гербурта, Старосту Тломацкого ¹³⁵, с которым отослал условия, заключенные с Боярами, за печатями их и подписями. Гербурт отвез их к Е.В. Королю в целости; но сам же юноша, достойный более долгой жизни, приехав под Смоленск, занемог и умер.