Комментарии

1. “...ибо чем иным является Священное Писание, как не истинным историческим повествованием о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?” — типичное для религиозного сознания Средневековья и Нового времени представление, отнюдь не отличающееся у христиан различных конфессий (о православных Руси см.: Мюллер Л. Значение Библии для христианства на Руси (от крещения до 1240 г.) II Мюллер Л. Понять Россию: Историко-культурное исследование. М., 2000. С. 216—230). Настоящий зачин “Записок” Ульфельдта — возможный результат его знакомства с текстом сочинения священника.

2. В Копенгагене, в Королевской библиотеке, хранится экземпляр сочинения Ф. Меланхтона “Loci praecipui theologici” (“Основные теологические понятия”), изданного в Лейпциге в 1559 г., в котором на последних беловых листах рукою конца XVI в. были исчислены книги, составлявшие некогда библиотеку Я. Ульфельдта. Из этого списка, насчитывающего сто названий и озаглавленного как “Catalogue librorum usui quotidiano destinatorum” (“Каталог книг, предназначенных для повседневного пользования”), видно, что Ульфельдт являлся владельцем прекрасного книжного собрания, обладание которым могло быть желанной мечтой для всякого образованного человека XVI столетия. Поскольку почти все книги, исчисленные в “Каталоге”, вышли в свет в середине — второй половине XVI в., то можно предположить, что они приобретались лично Я. Ульфельдтом, по-видимому, и в годы его обучения в университетах Лувена и Виттенберга, и во время его заграничных поездок к европейским дворам в качестве дипломата; но и будучи уже “на покое”, он, вне всякого сомнения, продолжил пополнять свою библиотеку, получая заинтересовавшие его издания как от иноземных, так и датских книготорговцев. Тематика этих книг довольно обширна: Библия, названная в “Каталоге” на первом месте, сочинения некоторых духовных вождей протестантизма (Ф. Меланхтон, Ж. Кальвин), памятники римского и датского права, сочинения географического и этнографического характера, лингвистические словари, труды знаменитых античных философов и писателей (Платон, Аристотель, Гесиод, Теренций Афр, Плавт, Цицерон, Вергилий, Сенека), сочинения не менее знаменитых мыслителей эпохи Возрождения (Л. Валла, Н. Макьявелли, Ж. Боден). Представлены в “Каталоге” в большом числе также книги исторического содержания. Это труды и великих античных историков (Геродот, Ксенофонт, Фукидид, Ливии, Саллюстий, Тацит, Полибий, Дионисий Галикарнасский, Плутарх, Курций), и прославленных историографов позднего средневековья и ренессансного времени (Жан Фруассар, Филипп де Коммин, Ф. Гвиччардини). Обнаруживаем, кроме того, в “Каталоге” сочинения датских историков Саксона Грамматика (XII— XIII вв.) и Арильда Витфельдта (конец XVI в.).

Мысли и факты, почерпнутые из творений означенных писателей, очевидно, не могли не оказать влияния на то душевное и умственное настроение Ульфельдта, с которым он приступал к написанию своего сочинения о поездке в Россию. Это настроение характеризует его и как ревностного поборника лютеранского вероучения, и как большого любителя и ценителя исторического знания, понимание важного общественного значения которого имело своим источником античную традицию и находило горячих приверженцев среди ренессансных мыслителей. И мы видим, что Ульфельдт, подобно Геродоту и гуманистам, признает за чтением исторических сочинений огромное назидательное и воспитательное значение, но при этом, вслед за Ф. Меланхтоном, своим духовным наставником, усматривает смысл в изучении истории еще и в качестве важнейшего средства для приведения человека к истинному познанию Бога и праведной жизни, основанной на религиозных началах. К сказанному следует присовокупить, что такое умонастроение в отношении исторического знания было характерно для многих соплеменников Ульфельдта, живших в XVI в., когда в Дании под воздействием ренессансных идей вновь (как некогда в XII—XIII вв., в пору зарождения датской историографии тоже вследствие культурного западноевропейского влияния) пробудился живой интерес к отеческим древностям, заметно угасший во второй половине XIV—XV в. (En Bogliste fra del 16. Aarhundredes Slutning / Meddelt af E. Jorgensen // Danske Magazin. Kbh., 1918. R. 6. Bd. 3. S. 175—182; Jorgensen E. Historieforskning og Historieskrivning i Danmark indtil Aar 1800. 2. udg. Kbh., 1960. S. 61—69). cm. приложение на с. 157—163 наст, издания. — В. А. А.

3. Латыш. Russia — всюду переводится как “Россия”, поскольку официальным самоназванием страны после венчания великого князя Ивана IV Васильевича на царство стало “Российское царство” или “Россия”, хотя в его титулатуре сохранился оборот “великий князь всея Руси” или “Руссии”.

4. Заявление несколько странное, если иметь в виду, что Ульфельдт обучался в 1551 г. в Лувенском университете, а в 1554 г. — в Виттенбергском. Подробнее: Антонов В. А., Хорошкевич А. Л. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.). Сообщение о 30-летней королевской службе может указывать, если оно точно, на 1586 год как время написания книги.

5. Кристиан III (1503—1559) — герцог Шлезвига и Гольштейна, с 1534 г. король Дании. Сын короля Фредерика I (1523—1533) и королевы Анны Бранденбургской (1487—1514). Осуществлял управление государством совместно с аристократическим ригсродом (государственным советом).

При содействии дворянства и бюргерства провел в Дании Реформацию (1536 г.) на началах лютеранского вероучения, ревностным приверженцем коего Кристиан сделался еще в 1520-е гг. Во внешней политике проводил курс на поддержку протестантских князей Германии и сохранение мира со Швецией. В конце царствования Кристиана (в 1558— 1559 гг.) были восстановлены дипломатические отношения Дании с Россией, прерванные еще в 1523 г., после низложения короля Кристиана II (1513—1523), имевшего дружественные отношения с русским великим князем Василием III Ивановичем (1505—1533), которые покоились в первую очередь на почве их общей вражды к Швеции. Снова пойти на сближение с Россией правительство Кристиана III побудили обстоятельства начавшейся Ливонской войны (1558 г.), прежде всего боязнь утерять в ходе успешного наступления русских войск те земли, на которые притязала Дания в ливонских областях— Эстонии и Курляндии (Форстен. Балтийский вопрос. С. 166—198; Hansen P. E. Kejser Karl V og skandinaviske Norden 1523—1544. Kbh., 1943; Engberg J. Danmarks forhold til Rusland 1558—1562 // Historic. Jyske samlinger. Ny raekke. Bd. 7. Arhus, 1967. S. 333—340). —B. A. A.

6. Речь идет о договоре 1559 г. Подробнее см.: В. А. Антонов, А. Л. Хорошкевич. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.).

7. Копенгаген — столица Датского королевства с XV в. — В. А. А.

8. Завоевание Россией Нарвы в 1558 г. открыло этот порт для посещения и пребывания там иностранного купечества. Здесь началось массовое строительство (Kirchner W. The Role of Narva in the Sixteenth Century. A Contribution to the Study of Russo-European Relations // Kirchner W. Commercial Relations between Russia and Europe 1400—1800. Bloomington, 1966. P. 64, 68—70, 73). Однако о поселениях датчан в период “Нарвского плавания” (1558—1581) данных не имеется. В 1558 г. никаких “германцев” в городе якобы не было (Bienemann F. Briefe und Urkunden zur Geschichte Livlands in den Jahren 1558—1562. Bd. 1. Riga, 1865. S. 258. VII. 1558).

В разгар Семилетней войны Дания получала огромные выгоды от Нарвского плавания. В 1566 г. Ригу миновало 98 кораблей из Нарвы, из самой Риги выехало на запад 35 кораблей, в 1567 г. 76 кораблей, покинувших нарвский порт, и 205, двинувшихся из Риги, уплатили в Датском Зунде соответствующие пошлины. В 1566 г. “нарвские суда” составляли 70% всех кораблей, двигавшихся из Риги на запад, а в 1567 г. — 40% (Kirchner W. The Role... P. 70, 77. Подсчеты произведены пo: Tabeller over Skibsfart og Varetransport gennem 0resund, 1497—1660. V. 1). 33 любекских корабля посетили Нарву в течение этого года (Петров А. В. Город Нарва 1223—1900. СПб., 1901. С. 96). В связи с этим В. Кирхнер считает заниженной цифру в 100 кораблей, по Г. В. Форстену, якобы находившихся в Нарве в августе этого года (Форстен. Акты и письма. С. 109), и склоняется к иной — в несколько сотен судов (Kirchner W. The Role... P. 71).

9. Фредерик II (1534—1588)— король Дании с 1559 г. Сын короля Кристиана III и королевы Доротеи Саксен-Лауэнбургской (1511—1571). Управлял государством совместно с аристократическим ригсродом. Проводил политику, направленную на укрепление королевской власти. В его правление у Дании вновь испортились отношения со Швецией, что произошло во многом на почве спора из-за ливонских земель (в Эстонии). Следствием чего явилась датско-шведская война 1563—1570 гг. (Северная семилетняя война), которая, однако, не принесла решительной победы ни одной из сторон. В первые двадцать лет своего царствования король Фредерик старался поддерживать весьма тесные отношения с Россией, что было обусловлено в первую очередь его стремлением обеспечить датские интересы при разрешении ливонского вопроса. (Danmarks historic. Bd. 2. Tiden 1340—1648. Andet halvbind: 1559—1648 / af H. Gamrath, E. Ladewig Pedersen. Kbh., 1980. S. 445—458; Jensen P. F. Danmarks konflikt med Sverige 1563—1570. Kbh., 1982). —B. A. A.

10. Эйлер Харденберг (ок. 1500—1565) — датский вельможа. С 1543 г. являлся членом ригсрода. В 1559—1565 гг. занимал должность гофмейстера, самую высокую придворную и государственную должность в Дании того времени. Обладал большим политическим влиянием при королях Кристиане III и Фредерике II. Приходился близким родственником Якобу Ульфельдту (Colding P. Eiler Hardenberg // DBL. Udg. 3. Kbh., 1980. Bd. 6. S. 26—27). — B. A. A.

11. Йене Ульстанд — Йене Труидсен Ульстанд (ум. 1566). Происходил из аристократического рода. С 1552 г. был гофмаршалом у королей Кристиана III и Фредерика II. В начале Северной семилетней войны находился в сухопутной армии в области Сконе. В 1566 г. получил звание адмирала. Погиб 29 июля того же года во время бури, застигшей его эскадру у острова Готланд (Colding P. Jens Truidsen Ulfstand // DBL. Bd. 15. S. 157—158).— B. A. A.

12. Якоб Брокенхус (1521—1577) — происходил из старинного дворянского рода, владевшего землями на острове Фюн. В разное время управлял ленами на островах Зеландия и Лолланн, а также в областях Северная Ютландия и Сконе. В 1562 г. стал адмиралом, хотя прежде не обладал опытом морского офицера. В начале Северной семилетней войны, 30 мая 1563 г., возглавляемая им эскадра в сражении у о. Борнхольм была разбита шведами, а сам Я. Брокенхус попал в плен, из которого смог вернуться в Данию только в 1568 г. (Bruun H. Jakob Brokenhuus // DBL. Bd. 2. S. 553—554). —В. А. А.

13. Речь идет о переговорах и договоре 1562 г.

14. Имеется в виду договор, заключенный в Можайске 7 августа 1562 г. (см. наст. изд.). Русский текст договора опубликован Ю. Н. Щербачевым (Русские акты Копенгагенского государственного архива // Русская историческая библиотека. СПб., 1897. Т. 16. № 20—21. Он воспроизведен в приложении). В несколько странной формулировке целей договора явно чувствуется заинтересованность в упорядочении отношений, возможно, в целях развития обоюдной торговли. — В. А. А.

15. Гапсель (эст. Хаапсалу) — в русских источниках Опсель, Апсель, Апсл (РК. С. 192, 255, 322). — К. Р., А. Л. X.

16. Леаль — Лиговери, в русских источниках Лиял (хт. Лихула). — К. Р., А.Л.Х.

17. Лоден — в русских источниках Лод, Лоде, Коловерь (эст. Колувере).— К. Р., А.Л.Х.

18. “Великий князь московский” — У. периодически употребляет титул, который носили предки Ивана IV до 1478—1485 гг. После инкорпорации Великого Новгорода и Твери и образования нового государства Иван III носил титул “князя всея Руси”, хотя и сохранил некоторые прежние объектные характеристики— “владимирский, московский” и другие. Новый титул “князя всея Руси” не был признан западным соседом Ивана III — великим князем литовским и королем польским, усматривавшим в этом определении притязание на те земли “Руси”, которые входили в состав Великого княжества Литовского и Короны Польской. На протяжении конца XV—XVI и даже XVII в. за признание этого, а после 1547 г. и другого — царского титула (Зимин А. А. Россия на рубеже XV—XVI вв. М., 1982. С. 379; Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений конца XV— начала XVI вв. М., 1980; Wodoff W. Princes et principautes russes (X^е—XVII^е siecles). Northampton, 1989) Россия вела упорную борьбу.

19. Споры из-за этих крепостей омрачили русско-датские отношения уже в середине 1575 г. (КА-2. № 235, 237, 238, 240, 241—250, 260, 262. См. подробнее: Зимин 1986. С. 21). Эти города были захвачены в результате осенне-зимнего похода 1575 г. на Ревель, который возглавили юрьевский наместник и воевода кн. Афанасий Шейдякович и боярин Никита Романович Юрьев в Большом полку, полком правой руки командовали кн. Роман Агишевич Тюменский и окольничий кн. Петр Иванович Татев, полком левой руки — П. В. Морозов и кн. М. В. Тюфякин, передовым — кн. Семен Ардасович Черкаский и кн. Михаил Юрьевич Лыков, сторожевым — кн. Д. А, Ногтев и В. Ф. Воронцов. Наказ предусматривал двигаться от Нарвы (Раковора) к Ревелю (Колывани) на “коловерские и опсельские (Гапсель. — А. Л. X.) и падцынские места, а от Падцы к Кеси”, затем к Лоду, от Лода к Лиялу, от Лияла к Пернову, после чего вернуться в Дерпт (Юрьев) (РК. С. 255). Город Гапсаль был взят в январе 1565 г. (Зимин 1986. С. 43). 13 марта 1577 г. наместником там был кн. М. Ю. Лыков-Оболенский (ДА. № 374. С. 102).

20. Теренций — Теренций Афер (190—150 до Р. X.), знаменитый римский комедиограф. Книга с его пьесами, снабженная комментариями гуманиста М. А. Муретуса, находилась в библиотеке Ульфельдта (см. выше № 2). — В. А. А.

21. Грегерс Улъфстанд из Эструпа — Грегерс (Йорген) Ульфстанд из Торупа, Барсебека и Эструпа (ум. 1582). Старший брат Йенса Ульфстанда. Участник датско-шведской войны 1563—1570 гг. Владел несколькими ленами (Danmarks Adels Aarbog (далее — DAA). 1896. S. 430). У. различает имена “Gregers” и “Jorgen”, которым в латинском тексте соответствуют “Gregorius” (Gregorius Ulstand) и “Georgius” (Georgius Suvavenius, Georgius Muncke). В датском переводе 1680 г. всюду употреблено одно имя: Jorgen, что приводит к смешению двух разных лиц Jorgen и Gregorius Ulstand. В настоящем переводе возвращаемся к правильному наименованию — Грегер (Д. Л.). Ёрген (Грегор) Труидсен из Эструпа (ум. в 1582 г.) — старший брат Йенса Ульфстанда (DAA. 1896. S. 430). — В. А. А.

22. Арнольд Угеруп из Уропа — Арильд Уруп из Угерупа (1528—1587), знатный датский дворянин, ошибочно названный в публикации Арнольдом. Участник датско-шведской войны 1563—1570 гг. В период с 12 июня 1565 г. и до окончания войны находился в шведском плену. Владел в разное время рядом ленов, в том числе замком Хельсингборг (область Сконе), который ему пожаловал король Фредерик в 1580 г. (DAA. 1932. S. 176—177). — В. А. А.

23. Поулъ Верникен — Пауль Вернике, немец, находившийся на службе короля Фредерика II. Возможно, он уже ранее ездил в Россию по поручению своего короля; во всяком случае, сохранилась верительная грамота, составленная 29 июня 1575 г., с которой королевский секретарь Поуль Верникен должен был отправиться ко двору царя Ивана (КА-2. С. 142—143). — В. А. А.

24. Йене Венстерманн из Олъструпа — Йохан Венстерман (ум. 1587). — К. Р.

25. Стен Матссен — Стен Мадсен Лаксман (ум. 1615). — К. Р.

26. Хеннинг Фальстер (ум. около 1590). — К. Р.

27. Ёрген Сваве — Йорген Сваве из Харридлевгорда. Его сын и тезка в 1589 г. и вплоть до смерти в 1595 г. был лексманом на Эзеле (R. М., S. 4). — К. Р.

28. Даниэль Хоркен — датский дворянин. — К. Р.

29. Ёрген Мунк — Йорген Мунк (?), датский дворянин. — К. Р.

30. Размеры посольства по тем временам не очень велики. Как правило, Россия и Великое княжество Литовское отправляли за границу большее число своих представителей (вплоть до 1000 и более человек).

31. Драгер расположен на о. Амагер, часть которого ныне входит в пределы Копенгагена. — В. А. А.

32. Послы находились на адмиральском корабле “Слон” (Щербачев. Два посольства. С. 125).

33. о-в Борнхольм — остров в Балтийском море, с древних времен принадлежит Дании. — В. А. А.

34. Морская (современная) миля равна 1,865 км.

35. На о. Готланд расположен старинный центр балтийской торговли — г. Висби (Висбю); таким образом, послы двигались традиционной дорогой.

36. “Абрахам” — трирема (парусная галера), построена в конце 1560-х гг. Известно, что в 1577 г. ее капитаном был Гилберт Юнг, а в 1580 г. — Иохан Хой (Barfod J. H. Christian 3.s flede. Kbh., 1995. S. 247, 251, 264). — В. А. А.

37. Фок-мачта — передняя мачта в носовой части судна.

38. Бизань — косой парус на самой задней мачте (бизань-мачте) парусных судов.

39. День Св. Троицы указан Ульфельдтом по лютеранскому летоисчислению.

40. о-в Эзель (эст. Сааремаа) — с 1560 по 1645 г. принадлежал Дании. — В. А. А.

41. Корабли были отправлены в Копенгаген, а послы обратились к королю Речи Посполитой Стефану Баторию с просьбой о проезде домой по суше по его владениям (Щербачев. Два посольства. С. 126. Прим. 2). Копия посольской грамоты была приобщена к официальному отчету.

42. Среди них был и эзельский наместник Иоганн Укскюле (ДА. № 371. С. 101. 14. II. 1577), который сообщил послам ливонские новости, рассказал о нападениях шведов на русские войска под Перновом (Пярну), Дерптом (Тарту, Юрьевом Ливонским) и Великим Новгородом, осаде ими викских крепостей, измене Магнуса и его переходе на сторону Стефана Батория (Щербачев. Два посольства. С. 126).

43. Аренсбург (эст. Куресааре) — резиденция датской администрации на о. Эзель с 1560 г. по 1645 г.

43а. Хагдверк (от нем. Hakdwerk) — огороженный забором поселок, где живут ремесленники, мелкие торговцы, соответствующий русскому посаду — слободе. Название происходит от названия типа ограждения — крестообразно-решетчатого дощатого забора, см. подробнее: Mott R. Comm. 3. S. 7.

44. О том же послы писали и королю 28 мая.

45. Здесь разошлись пути русского посла и датских 1577—1578 гг. к императору Рудольфу II Ждана Ивановича Квашнина, который возвращался на родину вместе с датчанами. Квашнин отправился к Пернову.

46. Телс (эст. Толлусте). — К. Р.

47. Зоненбург (эст. Маасилинн). — К. Р.

48. Монсунд (эст. Вяйке Вэйн). — К. Р.

49. Монгард (эст. Муху-Сууремойса). — К. Р.

50. Большой Монсунд (эст. Суур Вэйн). — К. Р.

51. Вигт (эст. Лээлемаа) — в русских источниках Викель. Он тоже был захвачен в результате осенне-зимнего похода 1575 г. (РК. С. 255).

52. о-в Мон (эст. Муху, нем. Mohn). — К. Р.

53. Пернов (эст. Пярну) захвачен русскими в 1575 г. (Форстен. Балтийский вопрос. С. 653). — В. А. А.

54. Шведам удалось захватить и Оберполен-Полчев (эст. Пыльтсамаа).

55. Снабжение разоренных войной “новых ливонских городов” представляло большие сложности для самого российского воинства. В эти города посылали продовольствие — сухари, рожь, овес — из Дерпта и Нарвы (Ругодива), все это в значительно меньших количествах, чем требовалось, и с большими трудностями переправлялось на запад (ДЛВ. 4.2. № 25, 26, 32 С. 96—98, 102—106). Однако все это не спасало “государевых пушкарей, стрельцов и казаков, которые нужны и голодны” (там же. № 28. С. 99). “А головы и сотники московских и полоцких стрельцов пишут к государю, что стрельцы московские и полотцкие в тех городах голодны, хлеба купить и добыть немочно” (там же. № 36. С. 108).

56. Вердер (зет. Виртсу). Видимо, эта крепость в разрядных книгах именуется Верль. По царскому распоряжению в 1577 г. уничтожению (“велел государь розорить, чтоб тут впредь городу не быть”) подверглись многочисленные ливонские крепости — Голбин, Пиболда и др. (РК. С. 280). Если эта идентификация правильна, то Ульфельдт ошибся в определении времени разрушения крепости. — К. Р., А. Л. X.

57. Стрельцы — стрелец (sclopetarius) — “стрельцы из пищалей”, “огненные стрельцы”, стрельцы “огненного боя” — особый пехотный отряд русского войска, который появился летом 1550 г. (Марголин С. Л. Начало стрелецкого войска // Ученые записки каф. народов СССР Моск. обл. пед. ин-та. М., 1939. Вып. 1. С. 47—53; Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1960. С. 346—347), правда, некоторые авторы относили их появление к более раннему времени — к 1545 г. (Чернов А. С. Образование стрелецкого войска// ИЗ. Т. 38. М., 1951. С. 283; Он же. Вооруженные силы Русского государства в XV—XVII вв. М., 1954. С. 46—47). 3000 человек, вооруженных огнестрельным оружием, были выделены из числа пищальников и стали ядром постоянного русского войска. Они были разделены на 6 “статей” или приказов с “головами” из детей боярских, сотни, которыми командовали сотники, пятидесятские и десятские. В Москве для жительства им была отведена Воробьевская слобода. Московские и полоцкие стрельцы упомянуты в послании из Городового приказа воеводе Кукенойса кн. А. П. Хованскому в 1578 г. (ДЛВ. Ч. 2. № 42. С. 116).

58. Послам была предоставлена одна повозка и несколько десятков лошадей (Щербачев. Два посольства. С. 127).

59. Пристав — низший чин дипломатической службы, лицо, призванное сопровождать послов и обеспечивать их всем необходимым в пределах России согласно полученной инструкции. В функции пристава входили не только хозяйственные и охранные обязанности, но отчасти и разведывательные. Впрочем, в таком же качестве их пытались использовать и иностранные дипломаты.

60. Лучники — воины, вооруженные луками, традиционная и основная часть русского войска.

61. Странно, что послов не встретил никто из представителей администрации города — ни от воевод кн. М. Ю. Лыкова, П. Е. Кутузова и даже дьяка В. Алексеева (ДЛВ. Ч. 2, см. по указателю).

62. В разрядных книгах уже под 1560 г. отмечается наличие “посадов” в Пярну и Хаапсалу (РК. С. 192).

63. Всего в Пернове в январе следующего 1579 г. находилось 400 стрельцов (ДЛВ. Ч. 2. № 72. III. С. 195).

64. Судя по “протоколу” — официальному отчету послов, это был рыбачий поселок Ст. Пернов.

65. Возможно, именно об этом упоминает вдова Г. А. Лазарева — Марфа, челобитье которой рассматривалось в Поместном приказе в декабре 1578 г.: “Послали, государь, мужя моего Григорья твои государевы ис Пернова воеводы проведывати про колыванских немец. И как, государь, он будет [в] Велике мызе, и стретили его колыванския латыши, а шли, государь, на перновские места” (ДЛВ. Ч. 2. № 63. I. С. 174). Впрочем, гибель мужа челобитчицы могла произойти и в октябре того же 1578 г.

66. Судя по числу стрельцов, которых отправляли из Москвы в начале 1578 г. (в целом подкрепление насчитывало 650 человек, в каждый город было отправлено по 50, максимум 100 человек, см.: ДЛВ. Ч. 2. № 36. С. 108), посольский конвой был достаточно велик.

67. Видимо, послы не достигли даже р. Пярну.

68. Фелин (эст. Вильянди) — в русских источниках Вильян. — К. Р., А.Л.Х.

69. Это был Андреас Фионикус, пастор Я. Ульфельдта и автор одного из описаний датского посольства 1578 г. Подробнее: Дж. X. Линд. О рукописном наследии датского посольства 1578 года в Россию (наст. изд.).

70. По-видимому, У. намекает на сохранение лютеранства большей частью населения Ливонии. Видимо, с момента захвата города здесь прекратилась деятельность священников-протестантов и исподволь проводилась политика насаждения православия.

71. Видимо, с момента захвата города здесь прекратилась деятельность священников-протестантов и исподволь проводилась поли гика насаждения православия.

71а. Представления о грехах ливонцев как причине их несчастий было широко распространенным по всей Европе, подобно тому как русские летописцы именно в грехах жителей Руси видели причину нашествия Батыя.

72. Таким образом, можно думать, что посольство двинулось по направлению к юго-востоку в обход оз. Выртсъярв, западные берега которого до сих пор изобилуют болотами.

73. Русские материалы не дают возможности уточнить, под чьим руководством находился этот отряд, в который входили и татары (1000 всадников), и стрельцы (100).

74. Аналогичные меры предосторожности принимались и при различных переездах самих русских. При отправке в “новые ливонские города” дьяка (?) с подьячим из Городового приказа, сына боярского “с грамотами”, городового мастера юрьевский дьяк должен был дать “провожатых детей боярских, кольких будет пригоже, посмотря по тамошним вестем, чтоб им ехать меж городов от литовских и от немецких людей бесстрашно” (ДЛВ. Ч. 2. № 16. С. 84).

75. Хелъмодт (эст.) — Хельме. В русском делопроизводстве — Елман (ДЛВ. Ч. 2. №61.1, III. С. 169, 170).— К. Р., А.Л. X.

76. Рюге (эст.) — Рюена. В русском делопроизводстве — Руина — Руинский, Рудский уезд (ДЛВ. Ч. 2. № 5.1, III. С. 60, 91,92). — К. Р., А. Л. X.

77. Каркис (эст.) — Каркси. В русском делопроизводстве — Каркус, Каркусский уезд (ДЛВ. Ч. 2. № 5. I, III. № 21. 65. I. II. 67. I. С. 60, 91, 92, 178—180, 182).— К. Р., А.Л. X.

78. Здесь и в 1578, и в 1579 г. производилось испомещение русских служилых людей (ДЛВ. Ч. 2. № 21, 61.1, III. С. 91, 92, 169, 170).

79. Дерпт (нем.) — эст. Тарту, др.-русск. Юрьев.

80. Халъстевере (эст). — р. Хальстреярве. — К. Р.

81. По-видимому, у р. Эмбаха (эст. — Вяйке-Эмайыги). Далее путь посольства пролегал на северо—северо-восток.

82. Действительно, во всех городах Ливонии был распространен северогерманский тип строительства (Цауне А. В. Рига под Ригой. Рига, 1989; Он же. Здания каркасной конструкции XII—XIV вв. // Проблемы изучения древнего домостроительства в VIII—XIV вв. в северо-западной части СССР. Рига, 1983. С. 57—60).

83. Постоялыми дворами У. называет ямские дворы, об учреждении которых в Ливонии Городовой приказ заботился в январе 1578 г. Во многих мелких городах предусматривалось строительство огороженного ямского двора с избой, клетью, конюшней, на которой должны были находиться три добрых мерина с санями и всей конской упряжью. В качестве ямщиков следовало набирать 5—15—20 “тамошних охочих людей”. На дворе же должен был находиться ямской дьячок и дворник из Новгородской земли (ДАВ. Ч. 2. № 20. С. 88—89).

84. Оберполен (Оберпален, эст. Пыльтсамаа) — в русском делопроизводстве Полчев. — К. Р., А. Л. X.

85. К Полчеву-Оберполену в мае 1578 г. действительно было направлено небольшое войско (Большой полк во главе с кн. И. Ю. Булгаковым, передовой — с окольничим Ф. В. Шереметевым и кн. А. Д. Палецким и сторожевой — с кн. Д. И. Хворостининым и М. Тюфякиным), правда, снабженное артиллерией, которой ведали окольничий В. Ф. Воронцов и дьяк А. Клобуков (РК. С. 286). Возможности основной массы войска, отправленного “для своево дела и земскова в немецкой поход”, уменьшались за счет местнических споров, разъедавших государево воинство (РК. С. 287), что, по-видимому, и способствовало тому сокрушительному поражению, о котором писал У.

86. Вероятно, эти сведения датчане получили от своих приставов.

87. Термин “московит” обязан своим происхождением не просто тому факту, что определение “московский” находилось в титуле великих князей владимирских и московских, а позднее, с 1485 г., — князей всея Руси и царей — с 1547 г., но, самое главное, тому, что западный сосед Московского княжества, княжества всея Руси и Российского царства — великие князья литовские и короли польские признавали лишь одно это определение. Все же остальные вышеназванные титулы, начиная с титула “князя всея Руси”, в скрытой форме содержавшего притязания на все земли Древней Руси, в том числе и вошедшие после монгольского нашествия в пределы Короны Польской и Великого княжества Литовского, и титул “государя”, и титул “царя”, вызывали их постоянное противодействие. В результате непризнания первого из них за дедом Ивана Грозного — Иваном III Васильевичем — во многих странах Европы, в особенности Центральной и Южной, в том числе таком небольшом, но чрезвычайно влиятельном государстве, как Ватикан, получавших информацию через Великое княжество Литовское и Корону Польскую, самое восточное европейское государство также именовалось Московией, а его жители — московитами. Особое распространение этот политико-географический термин и соответствующий ему титул приобрели в годы Ливонской войны, распространившись и на скандинавские страны, где ранее преобладали иные наименования — Русь, Русия, Россия (Хорошкевич А. Л. Русь, Русия, Московия, Россия, Московское государство, Российское царство // Спорные вопросы отечественной истории XI—XVIII веков: Тезисы докладов и сообщений Первых чтений, посвященных памяти А. А. Зимина. М., 1990. Вып. 2. С. 290—292; Она же. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI вв. М., 1980. С. 116—117).

88. Псков — столица средневекового русского княжества, с 1462 г. попавшего под протекторат московских великих князей, а в 1510 г. полностью потерявшего независимость. В годы опричнины Псков не подвергся столь сокрушительному разгрому, как другой крупнейший русский северо-западный город — Великий Новгород. По преданию, город был спасен увещеваниями юродивого Николы, оказавшими воздействие на Ивана Грозного. Старинный центр русской внешней торговли периода Средневековья, он поддерживал наиболее тесные связи с Дерптом и Ригой.

89. Видимо, какая-то ошибка в датах. Если Ульфельдт считает расстояние от Дерпта до Пскова в 25 миль, при этом указывая, что пройдено за 3 дня — 20 миль, то, возможно, выезд из Юрьева состоялся не 22, а 21 июня.

90. Луки — традиционное оружие татар (Кирпичников А. Н. Снаряжение всадника. М., 1973).

91. Сообщение У. об образе жизни, системе жизнеобеспечения и походных обычаях татар соответствует известиям других иностранцев — Матвея Меховского (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.; Л., 1936. С. 59 и др.), Сигизмунда Герберштейна (Герберштейн 1988. С. 167— 169 и др.), Михалона Литвина (Литвин Михалон. О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994. С. 66, 69 и др.) и т. д. У. лишь уточняет сведения о численности немецких, русских и татарских наложниц (10).

92. Пебс — Чудское озеро. У. не различает Чудского и Псковского озер.

93. Р. Нарова.

94. Возможно, У. сообщает о битве на р. Серице 27 августа 1501 г., в которой войска ливонского магистра В. фон Плеттенберга одержали победу над отрядами псковского нместника И. И. Горбатого-Суздальского, Д. А. Пенкова, новгородского наместника В. В. Шуйского и тверских воевод Ивана и Петра Борисовичей (Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV в. М., 1952. С. 476—477). Дж. Линд считает, что речь шла о битве у оз. Смолино 13 сентября 1502 г. (с. 69 наст. изд). И в том и в другом случае, следует допустить, что У. неточно определяет время этого события, делая ошибку в несколько десятилетий.

95. Монастырь ... Ибдокт Ю. Н. Щербачев, равно как и Р. Мотт, отождествлял с Изборском (Щербачев. Два посольства. С. 120; Mott R. Op. cit. Comm. 7. S. 19). Против этого предположения говорит неидентичность монастыря и города. Автор молчит о крепости, расположенной у моренной долины. Своеобразие и живописность природы вряд ли могли быть обойдены путешественником. Кроме того, путь послов проходил значительно севернее Изборска. Более обоснованной — даже по созвучию ульфельдтовского топонима с русским — представляется гипотеза о том, что Ибдокт — это Спасский монастырь, “что на Бдех” (Суворин Н. С. Псковское церковное землевладение в XVI и XVII вв. // ЖМНП. Апрель 1906. С. 394). Река Абдег впадает в Псковское озеро у его южной оконечности (Василев И. И. Опыт статистико-географического словаря Псковского у. Псковской губернии. Псков, 1882. С. 20. См.: карта в приложении). Топоним был труден для воспроизведения даже самих русских: в грамоте XV — начала XVI в., правда, в списке XIX в. встречаем “на Дбехе” (Марасинова Л. М. Новые псковские грамоты XV—XVI вв. М., 1966. № 32. С. 71). Р. Бдех находилась как раз на пути посольства из Печер во Псков (см. картосхему пути посольства в наст. изд.).

96. Иконные образы и, возможно, скульптурные изображения святых У. называет идолами. Подбор латинского слова автором неслучаен. Лютеранство отрицает догмат иконопочитания, принятый на 7-м Вселенском соборе (783—787 гг.). При этом делается упор на ветхозаветный запрет идолопоклонства и отсутствие прямых указаний на иконы в Новом Завете. “Идолами окаянными” называли иконы вольнодумцы из окружения Матвея Башкина, представшего перед царским судом в 1554 г. Об идолопоклонстве московитов пишут многие иностранцы-протестанты. Среди них Дж. Турбервилль (Горсей Дж. Записки о России. XVI — начало XVII в. / Пер. и сост. А. А. Севастьянова. М., 1990. С. 248, 258, 260, 274. Прим. 68), Дж. Флетчер (Rude and Barbarous Kingdom: Russia in the Accounts of Sixteenth-Century English Voyagers / Ed. by L. E. Berry and R. O. Crummey. Madison; Milwaukee; London, 1968. P. 227). Для французских путешественников вплоть до маркиза де Кюстина русские обычно еретики, схизматики, суеверные “полуидолопоклонники” (Лимонов Ю. А. Введение // Маржерет Ж. Россия начала XVII в. Записки капитана Маржерета / Пер. Т. И. Шаскольской, Н. В. Ревуненкова. М., 1982. С. 31—37; Mervaud M. La Russie vue par les voyageurs francais du XVI^е et du XVII^е siecles // Mervaud M., Roberti J. Cl. Une infinie brutalite: L'image de la Russie dans la France des XVI^е et XVII^е siecles. P., 1991. P. 37—40), Парфений Уродивый уделяет значительное место апологии иконопочитания: “...иконах же церкви и духовная молитва, сердечная жертва. Не мни же, яко боготворим сия, но первообразному, почесть воздающе, поклоняемся. <...> Что же убо изреку ти о чюдесех и о исцелении недугов и бесов прогнании, яко же от божественных икон и поклонником их содеяшеся?” (Послание к неизвестному против люторов. Творение Парфения Уродивого? писателя XVI века (По рукописи № 423 библиотеки покойного графа А. С. Уварова, бывшей И. Н. Царского). Сообщил архимандрит Леонид. СПб., 1886. [Памятники древней письменности и искусства. Вып. 60], С. 36—44; 38, 41). Собеседники Ульфельдта, священники и вельможи, отстаивая поклонение образам, ссылались на традицию, чудотворную силу икон, сотериологический аргумент и проводили аналогию святых и подвижников христианства с государственными служащими. Болезненность темы видна по угрозам в адрес датского посла, который явно не был к ним готов и решил в конце концов прекратить споры. Угрозы неслучайны: “люторской ереси” была официально объявлена война, и спор носил политический характер (См. также: Иностранцы о древней Москве: Москва XV—XVII веков / Сост. М. М. Сухман. М., 1991. С. 36, 41, 46, 67, 89—90; О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. М., 1997. [История России и дома Романовых в мемуарах современников. XVII—XX вв.]. С. 429— 430). — К. Ю. Е.

97. Иноверцы не всегда допускались к церковной службе и даже в храм. Лютеранство признает незримый храм Бога, что для православного могло означать недостаточное уважение к земной церкви. У Парфения в полемике с лютеранством этот момент также отмечен: “Егда убо Иудеи хождаху, тогда вси покрывала имяху, и егда убо во святая святых вхождаху, тогда покрывала отлагаху” (Послание к неизвестному. С. 39). “Святая Святых” здесь, так же как и в записках Ульфельдта, — храм, церковь. Допустима прямая ассоциация “Святая Святых” с храмом Гроба Господня, характерная в наибольшей мере для новгородской и псковской богослужебной традиции (Баталов А. Московское каменное зодчество конца XVI века. Проблемы художественного мышления эпохи. М., 1996. С. 268—289). —Я. Ю. Е.

98. Псково-Печерский мужской монастырь, основанный в XV в., расположен в 52 км к западу от Пскова. Местоположение монастыря вблизи русско-ливонской границы придавало ему в XV—XVI вв. важное стратегическое значение.

Древнейший монастырский храм Успения Пресвятой Богородицы, устроенный в пещере, был освящен в 1473 г. основателем обители Ионой, переселенцем из Дерпта, где он служил православным священником и подвергался гонениям за веру. Вскоре в монастыре возвели еще одну, деревянную, церковь и кельи для монахов. К этому же времени относятся первые крупные земельные приобретения обители. Однако успешное развитие монастыря было прервано набегами ливонских рыцарей начала XVI в., разоривших монастырь и опустошивших монастырские земли. Восстановление обители началось в первой четверти XVI в. (с 1519 г.) при игумене Дорофее и специально присланном из Пскова для обустройства монастыря дьяке М. Г. Мунехине.

Период наивысшего подъема и могущества обители приходится на время игуменства Корнилия (1529—1570 гг.). Во второй и третьей четверти XVI в. активно формируется территория монастыря, возводятся новые постройки: 5-пролетная звонница (1532 г.), каменная трапезная церковь Благовещения Пресвятой Богородицы (1540 г.), церковь Николы (1565 г.). В 1558—1565 гг. в связи с Ливонской войной монастырь как важный военно-оборонительный центр был основательно укреплен каменной крепостной стеной (длиной в 380 саж.) с девятью башнями и тремя проезжими воротами. В 1538 г. у монастыря появилось собственное подворье в Пскове с каменной церковью Пресвятой Богородицы Одигитрии. Сохранились жалованные грамоты в подлинниках или копиях Ивана IV Псково-Печерскому монастырю — жалованная на двор во Пскове и деревни от марта 1539 г., от февраля 1547 г., “несудимая” от 23 февраля 1549 г. (Каштанов С. М. Хронологический перечень иммунитетных грамот XV века // АЕ за 1957 год. М., 1958. № 394, 537. С. 353, 369; То же//АЕ за 1960 г. М., 1962. № 599. С. 131, 132).

К середине XVI в. Псково-Печерский монастырь стал центром распространения православной веры, оттуда направлялись миссионеры в юго-западные районы Эстонии: они возводили храмы, привозили иконы и книги. В то время в монастыре работали профессиональные писцы и мастера-иконописцы. В обители сложилась библиотека (так, среди монастырских рукописей хранился список “Сказания о погибели Русской земли”), на основе собственной летописной традиции велось летописание, которое дошло до нас, как считают исследователи, в Псковской третьей летописи. Политическая позиция монастыря и его культурно-просветительская деятельность во многом определялись взглядами игумена Корнилия, выдающегося монастырского строителя, миссионера, писателя, историка, художника-иконописца. Сторонник самостоятельности Пскова, в период Ливонской войны давший убежище опальному князю А. М. Курбскому, игумен Корнилий вызвал недовольство Ивана Грозного. По преданию, царь убил оппозиционно настроенного игумена во время своего посещения обители в 1570 г. После смерти игумена Корнилия, когда настоятелем монастыря стал Савва (1570/71—1572 гг.), царь не оставлял монастырь своим вниманием, жаловал Псково-Печерской обители новые земли и имущество.

К 70—80-м годам XVI в. монастырь стал крупным земельным собственником. По данным писцовой книги Г. И. Мещанинова-Морозова и И. В. Дровнина 1585—1587 гг., Псково-Печерский монастырь располагал 3 212 четвертями пашенной земли, огородами, мельницами и житницами. Возле монастыря рос посад, жители которого занимались ремеслом, торговали на внутреннем рынке и за рубежом.

Таким образом, во времена посещения России Я. Ульфельдтом Псково-Печерский монастырь являлся довольно значительным религиозным, военно-оборонительным, культурным и экономическим центром на Северо-Западе России. Приводимая У. цифра — 300 монахов, — вполне сопоставимая с численностью Троице-Сергиева монастыря (см. комм. 211), вполне вероятна. В условиях Ливонской войны, несомненно, должен был увеличиться приток монахов за счет увечных воинов, молодых мужчин, лишенных семьи, и т. д. (Архимандрит Аполлос (Беляев).

Первоклассный Псково-Печерский монастырь. Остров, 1893; Шереметьев С. Д. Псково-Печерский монастырь. СПб., 1895; Синайский В. Псково-Печерский монастырь. Рига, 1929; Рабинович Г. Архитектурный ансамбль Псково-Печерского монастыря // Архитектурное наследство. № 6, 1956. С. 57—86; Манков Ю. Г. Художественные памятники Псково-Печерского монастыря (материалы к исследованию) // Древний Псков: История, искусство, археология: Новые исследования. М., 1988. С. 198— 224). —А. В. Ю.

99. В силу близости монастыря к театру военных действий достоверным представляется и сообщение У. о круглосуточных молитвах о даровании победы в Ливонской войне. О значении Псково-Печерского монастыря говорит и тот факт, что он входил в число немногих монастырей, доставлявших царю “святую воду”, впервые жалованная “подорожная” монахам этого монастыря на проезд “к государю со святою водою в год двожды” была дана 30 сентября 1562 г., подтверждена же она была уже спустя несколько лет после посольства Ульфельдта, в сентябре 1585 г. (Каштанов С. М. Хронологический перечень... // АЕ за I960 год. № 824. С. 158).

100. Предместье (Пскова) — посад псковских летописей и ПСГ. Ко времени пребывания У. в России это могло быть и Полонище за пределами четвертой каменной стены, и Запсковье, и Завеличье, заселенные еще в XIV в. (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте // Псковская судная грамота и российская правовая традиция: Труды межрегиональной научной конференции, посвященной 600-летнему юбилею Псковской судной грамоты. Псков. 27—28 октября 1997 г. Псков, 1997. С. 25; Харлашов Б. Н. Формирование посадов Пскова в XVI в. // Столичные и периферийные города Руси и России XI—XVIII вв. М., 1996. С. 116—118). Город— civitas. Трудно сказать, в каком смысле употребил это выражение У. Между тем в ПСГ и псковских летописях выражение “на городе” относилось, видимо, к Крому, то есть наиболее древней части Пскова на мысу между р. Великой и р. Псковой (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте. С. 21, 25).

101. Наместник Пскова с титулом князя по разрядным книгам и материалам делопроизводства центральных приказов неизвестен. Воеводой же во Пскове был Иван Бутурлин, которого трудно идентифицировать с другими его тезками (ДАВ. Ч. 2. № 7, 14. I, II, V—XI, 24. С. 63, 71, 72, 76—82, 95). Дьяком при нем был Меньшой Башев (там же).

102. Запрещение послам выходить с подворья — обычное правило в Российском царстве, где послов рассматривали как потенциальных шпионов (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... М., 1988. С. 74—80).

103. Кроме рынков в предместье, на посаде, существовали “торжища”, обнаруженные археологами (Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв. М., 1985. С. 92).

104. Соответствие модия реальным русским мерам по сообщению У. установить нельзя. — В. В. Р.

105. Пиво и мед, согласно “Стоглаву”, причислялись к “хмельному питию” (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 329). Пиво— один из популярнейших напитков Средневековья. Фенне в свой словарь-разговорник записал в 1607 г. бытовую ситуацию: “Дай дух [возможна описка: "друх", хотя у него чаще употребляется существительное— "дружка") пива спить, горло у меня пересохло” (Toenmes Fenne's. Manual. V. II. F. 250, 3). В раннее Средневековье оно, как правило, в значительной степени было привозным, хотя пиво варили и на Руси, в особенности во время семи великих церковных праздников (Хорошкевич А. Л. “Незваный гость” на праздниках средневековой Руси // Феодализм в России: Сб. статей и воспоминаний, посвященный памяти академика Л. В. Черепнина. М., 1987. С. 189—191). Местное пиво, будучи одним из тех напитков, употребление которых на Руси зафиксировано летописными памятниками, в раннее средневековье по сортам не различалось (Малкова О. В. Пиво // Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 17. М., 1989. С. 44), как, впрочем, и импортное, постоянно ввозившееся через северо-западные русские города. Иностранцам торговля им в розлив, правда, запрещалась, но угощать им разрешалось: в словаре-разговорнике Фенне читаем приглашение: “Поди к (в подлинной рукописи — с) нам, у нас есть добро сливал[о]е пиво по твоем (!) обычаю” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. F. 246, 1). Зато не был ограничен ввоз пивных кружек. Одна из них — второй половины XVI в. была обнаружена во Пскове при раскопках. Эта пивная кружка из каменной массы (Steinzeug), покрытая соляной глазурью из г. Ререна, воспроизводившей гравюру Ганса Ребальта Бехайма (1500—1550). См. подробнее: Иванова Г. Н. Рейнская керамика в Пскове // Советская археология. 1975. № 4. С. 274—276.

106. Речь идет не просто о меде, но о медовом хмельном пряном напитке, иногда ставленном (если его парят в закрытом сосуде) и (с добавлением ягод) — соответственно малиновом, вишневом и т. д., позднее известном под названием “медовины” — вареного, питейного меда, — или “медовухи” (Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. II. М., 1985. С. 312—313). “Меды сытили” к различным светским и церковным праздникам, когда на Руси и в России и разрешалось вообще употребление подобных напитков (см. выше. комм. 105). Известно несколько сортов меда: кислый, пресный (Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Л., 1949. № 336. С. 323), яблочный и какой-то загадочный “med szunszkoe”, который в словаре Тенниса Фенне переведен как “sundesche med”, т. е. зундский” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). Ошибка составителя или переписчика (1607 г.) словаря-разговорника обнаруживает умолчание датчанина Ульфельдта о меде с его собственной родины. Впрочем, нельзя быть уверенным в критике переводчика. Еще в XV в. в Прибалтику ввозился мед из Мекленбурга, Померании и даже Любека (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV—XV вв. М., 1963. С. 325). Не исключено, что термин словаря Тенниса Фенне восходит именно к этим временам, хотя в XVI в., судя по контексту записок Ульфельдта, в России преобладали местные сорта. Использовались различные ягодные меды: вишневый, малиновый, черемуховый. Однако послам 1589 г., как и их предшественникам 1562 г., на официальных приемах приходилось, видимо, пить “княжой” и “боярский” меды (Малкова О. В. Мед // Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 9. М., 1982. С. 54; КА. С. 54).

107. Транспортные махинации приставов легко объясняются обстоятельствами, в которых происходило путешествие послов. Очевидный недостаток транспортных средств и прежде всего тягловой силы — естественный результат длившейся уже 20 лет Ливонской войны. Он особенно ощущался именно на северо-западе, где и раньше предпринимались различные попытки освободить привилегированное население от поставки на войну телег и лошадей. Именно за это был казнен дьяк Казарин Дубровский, “норовивший” новгородским боярам. В 1567 г. после неудачного похода на Литву первым ответчиком за провал похода оказался Казарин Дубровский, дьяк Казанского приказа, ведавший посошной службой. По словам Шлихтинга, он был казнен за то, что за взятки освобождал боярских людей от посохи, так что перевозкой пушек занимались исключительно обозники и подводчики великого князя, которые и обвинили дьяка (Шлихтинг. С. 24—25; Зимин А. А. Опричнина. 2000. С. 175—176). Никаких проблем с транспортом не испытывали иностранные дипломаты, посещавшие Русь в более мирные и благоприятные времена. Даже Герберштейн, приезжавший в качестве посредника между королем польским и великим князем литовским Сигизмундом I Старым и великим князем всея Руси Василием III, дабы урегулировать их отношения после войны, описывает ямскую службу как хорошо налаженную и отлично функционирующую. В немецком тексте он останавливается на том, как старательно следили и ухаживали за лошадьми ямщики и конюхи (Герберштейн 1988. С. 122).

108. Топография Пскова описана У. довольно точно (Лабутина И. К. Историческая топография Пскова в XIV—XV вв. М., 1985).

109. Автор ошибочно называет р. Великую Наровой.

110. Последняя, как он сам упомянул выше, вытекает из Чудского озера и впадает в Балтийское море.

111. Воск принадлежал к традиционным предметам русского экспорта и наряду с пушниной был главной его статьей (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV— XV вв. М., 1963. С. 121—154).

112. Лен, несмотря на то, что и до XVI в. возделывался в Новгородской и Псковской землях (Горский А. Д. Сельское хозяйство и промыслы// Очерки русской культуры XIII—XV веков. Ч. 1. М., 1970. С. 46), занял серьезное место в псковской торговле лишь в начале XVI в., когда культура льна (равно как и конопли) широко распространилась на всем севере страны (Горская Н. А. Земледелие и скотоводство // Очерки русской культуры XVI в. Ч. 1. М., 1977. С. 46—47). Рынок товаров, о которых упоминает У., — воска и льна — считался самым богатым не только в его времена, но уже в начале XVI в. Наряду с этими товарами большое место занимала и пенька (Хорошкевич А. Л. Значение экономических связей с Прибалтикой для развития северо-западных русских городов в конце XV — начале XVI вв. // Экономические связи Прибалтики с Россией. Рига, 1968). Возможно, к концу XVI в. в связи с падением сельскохозяйственного производства экспорт пеньки сократился.

113. Рынок — вероятно, речь идет о клетях в Кроме (Лабутина И. К. Историко-топографический комментарий к Псковской судной грамоте. С. 21; Колосова И. О. Старый Торг (Торговище) Пскова до начала XVI в. // Столичные и периферийные города. 1996. С. 111—114; Масленникова Н. Н., Проскурякова Г. В. К изучению облика Пскова в XVI—XVII вв. // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1988. С. 7—9), где, судя по ПСГ, хранилось зерно и движимое имущество. Не исключено, что речь шла о Новом Торге, располагавшемся в Окольном городе (Колосова И. О. Указ. соч. С. 111), описанном в писцовых книгах 1585— 1587 гг. (Документы МАМЮ. Т. V. М., 1913).

114. Видимо, знатоки несколько преувеличили число церквей (в псковских летописях упомянуто лишь около 80) и монастырей (по летописи известно 30). Неясен источник сведений посла. Либо это были приставы, о чем он не преминул бы упомянуть, либо окружение царского наместника во Пскове, то есть те два боярина преклонного возраста, которые посещали послов во время их пребывания в Новгороде.

115. У. перепутал башни с колокольнями. Из летописей известно только о покрытии оловом соборов. При всем неприятии послом российской действительности он не мог скрыть своего восхищения церковными сооружениями во Пскове.

116. Размеры Ильменского озера переданы У. почти правильно: площадь озера — 982 кв. км.

117. Скорее всего, это были килевые суда лодейного типа, снабженные парусами, похожие на современную сойму, длиной до 12 м, шириной до 2 м и с бортами 60—123 см (Дубровин Г. Е. Водный и сухопутный транспорт средневекового Новгорода X—XV вв. по археологическим данным. [Вып. 1]. М., 2000. С. 37, 119).

118. Из Пскова Ульфельдт отправился по р. Великой. По ней был пройден лишь относительно небольшой участок пути. Затем, судя по тому, что указан именно речной путь, — достаточно протяженный участок вверх по Черехе. Затем началось путешествие по суше, однако место смены способа передвижения установить трудно. Далее возможны два варианта: или после верховьев Черехи посольство перебралось волоком в р. Узу (приток Шелони) и далее шло по Шелони до порожистого участка в районе Сольцов, где вообще пороги и перекаты часто обходились по берегу; или после верховьев Черехи оно следовало уже по сухопутной дороге. Так или иначе, на всем протяжении пути от Пскова до Новгорода можно было добраться и рекой, и посуху (эта часть пути являлась отрезком так называемого ревельского пути в Новгород). Участок пути из Пскова как по Шелони, так и по суше завершался в низовьях Мшаги, после чего путь раздваивался. Одна ветвь уходила на север к Новгороду (была и сухопутная дорога, но чаще пользовались водным путем по Ильменю), другая шла на юго-восток через перевоз на Шелони и далее, минуя Углы, Подгощи и Солоницко, на Старую Русу. Через Мшагу же проходил и известный с древности Лужский путь, связывавший Новгород с Финским заливом уже в XV в. и неоднократно упоминавшийся в ганзейских документах (Сорокин П. Е. Водные пути и судостроение на северо-западе Руси в Средневековье. СПб., 1997. С. 22—23). Лужский путь имел два варианта, но с одной общей точкой в низовьях Мшаги. Первый вариант пути проходил через Ильмень, нижнюю Шелонь, Мшагу и Кибу до 5—10-километрового волока в верхнее течение р. Луги (Колосова И. О. Комментарии к псковской берестяной грамоте № 7 // Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1990. С. 6—8; Сорокин П. Е. Указ. соч. С. 22—23). Второй — через Мшагу, Медведь, Онежицы посуху доходил до Тесовской пристани на р. Оредеж, впадающей в Лугу. В новгородских писцовых книгах упоминается, что крестьяне, живущие в окрестностях переволочного участка (видимо, современный Ожегов Волочек), платят оброк “с ызвоза, что возят товар через Волочек изо Пшаги к реце Луге (НПК. Т. V. СПб., 1905. Стб. 33. Пшага — древнее название р. Мшаги. Переход звука “п” в “м” и обратно в “п” часто встречается в средневековых текстах, особенно в географических названиях, и обусловлен, скорее всего, практикой записи писцом малознакомых слов лишь со слуха). Проходивший через Мшагу обеими своими ветвями Лужский путь был важнейшей транспортной артерией, связывающей населенный центр Новгородской земли с Финским заливом, и единственной связующей нитью в том случае, если устье Невы было блокировано (Андрияшев Л, М. Материалы по исторической географии Новгородской земли. Шелонская пятина по писцовым книгам 1498—1576 гг. М., 1914). — М. Е. В.

Не позднее 1586 г. здесь был учрежден ям, позднее называемый Мшажский или Мшацкий (Гурлянд И. Я. Новгородские ямские книги 1586—1631 гг. Ярославль, 1900. С. 248). А паромная переправа между Воскресенской и Ямской сторонами и через Шелонь продолжала действовать в 30-х годах XX в, пока в 40-х не был построен мост. Значение транспортного узла Мшажский ям утрачивает во второй половине XIX в., с появлением Шимской станции. Видимо, благодаря этому столь оживленному пути, проходившему через Нижнюю Мшагу, на многих достаточно ранних картах Руси и России, составленных иностранцами на основании донесений и путевых записок соотечественников, показана и Новая Руса (Кордт В. А. Материалы по русской картографии. Киев, 1899), место, знакомое всем, кто следовал из Новгорода во Псков или Старую Русу, а также из Ревеля или Балтики. Э. Пальмквист, оставивший рисунок солеварни на р. Мшаге, в составе посольства двигался из Новгорода в Москву по тракту, огибавшему оз. Ильмень с запада и пересекавшему р. Мшагу именно в районе Новой Русы. Тракт, функционировавший до на начала XIX в., подробно описан А. Н. Озерецковским (Озерецковский А. Н. Обозрение мест от Старой Русы до Санкт-Петербурга и на обратном пути. СПб., 1802. С. 64—68). — М. Е. В.

119. Виками в Северной Европе эпохи Средневековья именовались заливы и поселения около них.

120. Могут иметь место различные толкования сообщения о местоположении Новой Русы. Первое и наиболее вероятное — что “заливом” названо устье Шелони при впадении ее в оз. Ильмень. Широкая река здесь действительно очень плавно переходит в озеро. Однако Новая Руса отстоит от этого залива на несколько километров и находится даже не на Шелони, а на впадающей в нее Мшаге. Поэтому возможно, что заливом названы самые низовья и устье р. Мшаги при впадении ее в Шелонь. Ширина самой Мшаги при высокой воде здесь достигает иногда почти 600 метров. А большой остров, находящийся на Шелони против места впадения в нее Мшаги, создает впечатление, что Шелонь здесь узкая, значительно уже своего притока (т. к. протоки с другой стороны острова не видно), и впадающую в Шелонь Мшагу можно принять за Шелонский залив. Тем более что Ульфельдт был в Новой Русе в начале июля, а в это время очень часто вода здесь бывает почти на максимальном уровне, если не считать весеннего разлива. Предположение, что заливом, у которого находятся соляные промыслы, названо устье Мшаги, выглядит вполне логично, если учесть, что прибыв в окрестности Новой Русы со стороны Пскова, далее Ульфельдт отправился в Новгород “на кораблях” (по озеру), т. е. не поднимался по Мшаге и, следовательно, мог посчитать ее заливом. Однако Ульфельдт упоминает (и явно не с чужих слов) кипящее соленое озеро, которое находится на удалении более полутора километров от Шелони, что указывает на его осведомленность в данной топографической ситуации. А значит, он вряд ли мог не знать о продолжении Мшаги далее вверх по течению на северо-запад. В таком случае заливом могло быть названо только устье соленого ручья — стока промыслового минерального озера. — М. Е. В.

121. В Новгородской земле с рубежа XVI—XVII вв. фиксируется два одноименных поселения Новая Руса на р. Поле (на юго-востоке от Новгорода) и на р. Мшаге — ныне в Маревском и Шимском районах Новгородской области), обязанных своим возникновением соляному промыслу, бурно развившемуся здесь к XVI в., и названных так в подражание (или противопоставление?) находившейся по соседству Русе на р. Порусье — крупнейшему и одному из старейших на Руси центров солеварения с конца XVI в. — Старой Русе. Ульфельдт пишет о Новой Русе на р. Мшаге, через которую проходил магистральный путь, из Пскова в Новгород. В низовьях Мшаги находился узел сухопутных и водных путей, связывавший наиболее важные в то время пункты региона. А. М. Андрияшев, исследование которого специально посвящено проблеме локализации населенных пунктов новгородских писцовых книг, достаточно точно соотнес это поселение с существующим и ныне селом

Мшага, расположенным по обеим сторонам одноименной реки и находящимся примерно в 60 км к юго-западу от Новгорода недалеко от впадения р. Мшаги в Шелонь (Шимский район Новгородской области). A. M. Андрияшев убедительно доказал, что в это время вторым и полностью равноправным названием Новой Соли было и другое, более известное, упоминающееся в том числе и Ульфельдтом, — Новая Руса. Первое упоминание Новой Русы под именем “Новая Соль” относится к самому концу XV в, когда, согласно писцовому описанию Шелонской пятины Матвея Ивановича Валуева в 1498 г., этот населенный пункт являлся центром Новосольского кормления. Это кормление было выделено незадолго до составления переписи и включало погосты, расположенные вокруг Новой Соли: Медведь, Струпенский, Дворецкий, Любыньский, Свинорецкий и Мусецкий. Т. е. уже в конце XV в. Новая Руса на Мшаге являлась центром достаточно большой и весьма населенной округи.

Писцовая книга дает самое раннее из сохранившихся в пригодном для чтения состоянии описание поселка: “на Пшаге Слоновая (Соль Новая) дворов 25, опроче великого князя двора да 22 варницы”. Таким образом, поселение имело четко выраженный промысловый характер и в этом качестве было весьма значительным для своего времени. О том, как ценились, буквально по счету, соляные варницы, показывает договор короля польского и великого князя литовского Казимира IV с Великим Новгородом, в тексте которого Казимиру разрешается “держати десять варниц в Русе” (ГВНП. № 77. С. 131). Для своего времени промысловый поселок был очень многолюдным. Согласно документам XVI—XVII вв., на каждой варнице было занято 5—7 человек. То есть одних только солеваров с их семьями (без учета других жителей) проживало здесь не менее 400 человек. Если добавить к этому еще и яркие зрительные впечатления путешественника от многочисленных дымящих варниц и огромных дровяных площадок, то неудивительно, что Ульфельдт называет Новую Русу городом. В более поздних документах Новая Руса на Мшаге считается одним из трех так называемых “рядков” (промысловых поселений) Новгородской земли наряду с рыболовецкими Взвадом (Озвадом) и Ужином. Однако в XVI в. промысел, видимо, пошел на убыль: к 1598 г. осталось лишь 4 варницы.

Именно отсюда, со Мшаги, происходит одно из наиболее подробных изображений с натуры соляных варниц. Они зарисованы секретарем шведского посольства Э. Пальмквистом 1673 г. Кроме самих варниц (двух больших, рубленных в-обло изб, покрытых двускатными крышами) на рисунке показан и соляной колодец с журавлем, находящийся между ними. У нижнего края рисунка на достаточном расстоянии от варниц и колодца — берег и часть реки. Подпись — “варницы на реке Мшага”.

122. Соляные промыслы под Русой, где существовало “озерко соленое ключевое”, снабжали Новгородскую землю солью очень высокого качества (Заозерская Е. И. У истоков крупного производства в русской промышленности XVI—XVII вв. М., 1970. С. 69—70). Однако соль местной добычи отнюдь не покрывала потребностей страны в этом продукте питания, дорогая руская соль удовлетворяла лишь местный спрос на этот продукт питания (Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода с Прибалтикой и Западной Европой в XIV—XV вв. М., 1963). По-видимому, У. совершенно не был знаком с экономической стороной русских заграничных связей. Его поверхностные наблюдения о солеварении в Русе не дают никаких оснований для опровержения мнения иностранцев о недостатке в России соли.

123. Убитый брат Московита — двоюродный брат Ивана Грозного Владимир Андреевич Старицкий (1535—1569), сын старицкого князя Андрея Ивановича, брата Василия III, дяди Ивана IV, и Евфросинии Андреевны Хованской. С двух до пяти лет рос в заточении — сначала под наблюдением Ф. И. Карпова, куда был определен после “мятежа” отца в 1537 г., вскоре скончавшегося “в железех”, а потом с матерью “в тыну”. Выпущен на свободу в 1540 г., получил отцовский удел, из которого были удалены бояре и дворяне, служившие еще его отцу. С 15-летнего возраста активно участвовал в военных начинаниях Грозного, в частности в двух последних походах на Казань и в ее покорении. После этого его авторитет быстро возрос. В 1551 г., то есть в 16 лет, стал членом Боярской думы. А в марте 1553 г. во время тяжелой болезни царя и так называемого “мятежа” бояр часть их именно его прочила в наследники царского престола. Согласно крестоцеловальным записям 1553 и 1554 гг. он должен был быть главой регентского совета при детях Ивана IV. Новый подъем авторитета Владимира Андреевича связан с блистательной победой под Полоцком, захваченным русскими войсками 15 февраля 1563 г. Однако Владимир Андреевич, как и большинство бояр, по-видимому, не поддерживал войны против единоверческого населения Великого княжества Литовского и высказался за прекращение похода за пределы непосредственной городской территории Полоцка, что с военной точки зрения оказалось крайне неудачным. Полоцк остался без собственных источников снабжения, пограничным городом, лишенным “волости”, это в дальнейшем немало затруднило военные действия в этом регионе. Сам Владимир Андреевич, виновник отзыва войск, уже было посланных Иваном IV в глубь Великого княжества Литовского, в июне 1563 г. попал в опалу, часть его земель была сменена: Вышгород с уездом и ряд волостей в Можайском у. отошли царю, а он получил удаленный от столицы г. Романов на средней Волге. Тогда же была пострижена в монахини и его мать под именем Евдокии. Однако в марте 1566 г. ему было разрешено восстановить свой двор в Москве. После неудачного отражения набега крымского хана Девлет-Гирея осенью 1566 г. Владимир Андреевич в январе 1567 г. потерял Старицу, вместо которой получил Дмитров, а в марте 1567 г. — Боровск и Верею взамен Алексина, Звенигорода и Стародуба Ряполовского. Весной 1569 г. князь был направлен в Нижний Новгород против турок. Его торжественная, на уровне наследника престола, встреча костромичами по пути к месту назначения вновь обострила подозрения царя. Он, давно опасавшийся возможного претендента, был и без того раздражен близостью старицкого князя с Филиппом Колычевым, открыто критиковавшим опричнину и за это 23 декабря 1568 г. поплатившимся жизнью. Сам князь Владимир Андреевич по пути к Александровой слободе на Боганском яме 9 октября 1569 г. по распоряжению царя, обвинившего его в покушении на свою жизнь, был отравлен поваром, принудившим его выпить яд. Местонахождение усадьбы Владимира Старицкого в Новгороде неизвестно. По устному предположению Е. А. Рыбиной, это могло быть Городище, традиционное место пребывания князей в Новгороде. Однако этому, кажется, противоречит дальнейшее сообщение У. о Новгороде как единственном городе, в котором нашло кров датское посольство. Возможно, это был воеводский двор (Воробьев А. В., Алешковский М. Е Воеводский двор Кремля. Новгород, 1959).

124. Сведения У. о приближении крымского войска к Москве летом 1578 г. не находят подтверждения в русских источниках.

125. Александрова Слобода на р. Серой была снабжена валом и рвом, как пишет Ульфельдт ниже (см. комм. 188, 206).

126. Цифры русских потерь, приводимые другими иностранцами (от 60 тыс. убитыми — по данным крымского посла — до 800 тыс. погибших у англичанина Дж. Флетчера), расходятся с данными Ульфельдта. О 40 тыс. сгоревших дворов писал хронист Б. Рюссов (Рюссов / Псб. Т. III. С. 204). Все эти цифры очень сильно преувеличены.

127. Войско крымского хана Девлет-Гирея появилось у стен Москвы 3 мая 1571 г. Пожар, начавшись 24 мая на посаде за р. Неглинной, быстро распространился и охватил весь город (Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964. С. 454—458). Сообщение о бегстве Ивана IV в Александрову слободу летом 1578 г. из-за опасности крымского вторжения могло возникнуть по аналогии с 1571 годом, когда царь действительно именно там скрывался от крымцев.

128. Боярская республика управлялась Советом господ, который в своей деятельности должен был руководствоваться собственным кодексом законов — Новгородской судной грамотой. Консулы У. — это и есть члены Совета господ, число которых после реформ 1410—1420-х годов 24 человека, после 50-х — 34, а к 70-м годам XV в. — около 50—60 (Янин В. Л. Новгородские посадники. М., 1962. С. 320).

129. О размерах Новгородской земли см.: Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л., 1961. С. 16—17.

130. Эта поговорка занесена в летопись под 6907/1399 г. в связи с битвой на Ворскле против объединенных сил великого князя литовского Витовта и ордынских Темир-Кутлуя в иной редакции: “Аще Бог по крестианех, то кто на ны” (Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 395). В редакции Ульфельдта она впервые приведена А. Крантцем. —А. Л. X., Г. М. К.

131. Потеря Великим Новгородом самостоятельности произошла не за 80 лет до приезда У., но за 100 или 107, то есть в 1471, 1478 годах. О присоединении Новгорода см.: Вернадский В. Н. Новгород и Новгородская земля. С. 291—313. Версия Ульфельдта о двух партиях среди новгородцев полностью игнорирует обращение одной из них (во главе с Борецкими) к великому князю литовскому и королю польскому Казимиру, что могло бы в условиях 1578 г. рассматриваться как измена, поэтому можно предполагать, что он получал сведения от лиц, не настроенных против Новгорода.

132. Вероятно, до третьей четверти XVI в. сохранился тип застройки, характерный и для последних столетий самостоятельности Новгорода, преобладающими были большие по площади однокамерные строения, образовывавшие хоромные комплексы (Гайдуков П. Г., Дубровин Г. Е., Фараджева Н. Н. Динамика застройки городской усадьбы по материалам Троицкого раскопа // Столичные и периферийные города... 1996. С. 107, 109.

133. Под застройкой (structura) Новгорода У., видимо, имел в виду не только гражданские или церковные сооружения (см. подробнее о плане Новгорода Янин В. Л. Планы Новгорода Великого XVII—XVIII веков М , 1999), но и оборонительные (Кузьмина Н. Н., Филиппова Л А Крепостные сооружения Новгорода Великого. СПб., 1997).

134. Об окрестностях Новгорода см . Конецкий В. Я., Носов Е. Н. Загадки Новгородской округи. Л., 1985.

135. Речь идет о двоюродном брате царя — Владимире Андреевиче Старицком.

136. Сведения о смерти Владимира Андреевича ошибочны — он был отравлен в 1569 г., но не самим великим князем, как пишет У., а поваром Рассказ У. о смерти Старицкого соответствует рассказу Б. Рюссова (Рюссов / Псб. Т. III. С. 185).

137. Ошибочна и дата учреждения опричнины — вместо 1570 следует читать 1565 г. Введение опричнины излагается У. в обратном порядке. Сфера действия опричников сформулирована У. в самой общей форме — “власть над жизнью и смертью людей”. Число опричников указано У. не вполне точно. В разрядных книгах зафиксировано не более 277 человек (Кобрин В. Б. Состав опричного двора Ивана Грозного // АЕ за 1959 год. М., 1960. С. 16—92). Опричнина включала значительно большее число членов, в особенности если принять во внимание и слуг самих опричников.

138. Официальной причиной похода на Новгород, согласно трактовке Грозного (в статейном списке об изменном деле), объявлялось желание местных жителей “Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя всеа Русии... злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича” (ДДГ. С. 480, Опись Посольского приказа 1626 г.). Возможно, были более конкретные причины — необходимость пополнения казны ради продолжения тянувшейся уже 11 лет и совершенно бесперспективной Ливонской войны, устрашения населения и принуждения бояр и дворян к несению воинской службы на непопулярной войне (Хорошкевич А. Л. Россия в системе международных отношений середины XVI в. В печати) При этом на опричнину возлагались “функции политической полиции” (Полосин И. И. Что такое опричнина // Полосин И. И. Социально-политическая история России XVI — начала XVII в.: Сб. статей. М., 1963. С. 126).

Последствия так называемого Новгородского похода (у У. — “между Москвой и Псковом”) описаны с дополнениями, отсутствующими в русских и других иностранных материалах (Зимин А. А. Опричнина. М., 2000. С. 186—190, 241—247, 393; ср.: Великий Новгород во второй половине XVI в : Сб. документов / Сост. К. В. Баранов. СПб., 2001). Помимо убийств мужчин и женщин Ульфельдт пишет об убийствах детей, грабеже купцов, уничтожении рыбных садков — искусственных прудов, получивших распространение в это время в крупных хозяйствах (Бахрушин С. В. Научные труды. Т. И. М., 1953. С. 33).

139. Мост недалеко от города — это Великий мост через реку, знаменитый столкновениями жителей Торговой и Софийской стороны (НПЛ С. 413, 419. 6945/1437). На наиболее раннем из сохранившихся планов Новгорода — шведском плане 1611 г. ясно видно расстояние, отделяющее мост от детинца (Янин В. Л. Планы Новгорода Великого XVII— XVIII веков М., 1999 Рис. 1).

140. Рассказ У. о казнях в Новгороде вполне соответствует сведениям “Повести о приходе царя Ивана IV в Новгород”, составленной, по мнению А. А. Зимина (Зимин А. А. Опричнина Ивана Грозного М, 1964 С 298—299), в новгородской клерикальной среде (Новгородские летописи СПб., 1879. С. 342—344). Возможно, из этой же среды и происходили информаторы если не самого Ульфельдта, то посольского пастора.

141. Река Волхов, подобно Неве, своими наводнениями часто причиняла ущерб не только городу, но и его округе, такое бедствие красочно описано под 6929/1421 годом: “...бысть вода велика въ Волхове и снесе Великий мост и Нередичкои и Жилотужьскыи, а с Коломець и церковь снесе святую Троицю; а в Щилове и на Соколнице и в Радоковицах и [в] Въскресениа в Людине конце, — в тех церквах толко на полатех пеле; а по концем хоромы и съ животы сьнесе, а толь силно розлилася в городная ворота до Рыбников” (НПЛ. С. 413). Видимо, подобное бедствие, усугубленное казнями, осуществлявшимися при посредстве утопления в Волхове, имело место и в 1570 г.

142. Московит — царь Иван Васильевич. В данном случае речь шла об Иване Грозном (1530—1584) — великом князе всея Руси с 1533 г., царе с 1547 г. На время его княжения приходится Стародубская война и протекавшая параллельно с ней Шведская 1536—1537 гг. В конце 40-х — начале 50-х годов в период пребывания у власти так называемой Избранной рады в стране были проведены реформы центрального и местного управления, военная, в 1550 г. принят новый Судебник. В результате семилетней войны 1545—1552 гг. было завоевано Казанское ханство, двухлетней в 1554—1556 г. — Астраханское, на это же время приходится первый этап присоединения Сибирского ханства. С 1558 по 1581 гг. длилась Ливонская война. На протяжении всей жизни Иван IV боролся за признание своего царского титула в сфере внешних сношений и упрочение власти внутри страны. В разгар Ливонской войны, потребовавшей крайнего напряжения сил и потерявшей популярность с момента начала военных действий против единоверческого православного населения Великого княжества Литовского, Иван Грозный ввел опричнину, разделив территорию и население России на земское и опричное. Последнее призвано было исполнять не только военные, но и карательные функции по отношению ко всем тем (будь то представители боярства или дворянства, нарождающейся бюрократии или церкви), кто, по его мнению, умалял власть царя, совершая тем самым измену по отношению к нему. В результате опричнины, сопровождавшейся гибелью не только отдельных лиц и родов, в том числе и двоюродного брата царя Владимира Андреевича Старицкого, но и разорением огромных территорий вследствие похода Грозного на крупнейший город собственного царства — Великий Новгород, страна была поставлена на грань кризиса. Оценки Ивана IV в русской, в том числе и советского времени, равно как и зарубежной историографии неоднозначны — от великого государственного деятеля до параноика. Первые особенно типичны для периода советского тоталитаризма — 20—50-х годов. Наиболее точные характеристики личности и деятельности Ивана IV принадлежат В. О. Ключевскому (Ключевский В. О. Курс русской истории. Т. 2. Гл. 30), С. Б. Веселовскому (Веселовский С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963), А. А. Зимину (Зимин А. А. Реформы Ивана Грозного. М., 1961; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964; Он же. Опричнина. М., 2001; Он же. В канун грозных потрясений. М., 1986), В. Б. Кобрину (Кобрин В. Б. Иван Грозный. М., 1989).

143. Видимо, этот термин У. употребляет в собирательном значении для всех романоязычных жителей побережья Балтики.

144. Видимо, послы обращались к новгородским воеводам кн. В. И. Телятевскому и П. И. Волынскому (ДЛВ. Ч. 2. № 14, 20. С. 71—82, 88—90).

145. Ульфельдт очень неясно описывает способ охоты. Герберштейн рассказал лишь об охоте с помощью ловчих птиц.

146. Аналогичное разрешение свободно передвигаться по городу получил семью годами позднее Мартин Груневег, что было зафиксировано в специальной грамоте, которой, видимо, послам не дали. Кроме того, по своему социальному статусу — торгового подмастерья — он, видимо, приближался к посольским слугам.

147. Подобные приглашения Иван IV направлял уже в 1577 г.

148. Любовь датчан к ходьбе полностью противоречит неподвижному образу жизни русских бояр, отмеченному еще Герберштейном.

149. Ждан Иванович Квашнин.

150. “О том знает Бог да великий государь”, — говорили в первой четверти XVI в. Герберштейну (Герберштейн. 1998. С. 74).

151. Все эти сорта немецкого и испанского вина были в России наиболее распространенными. В словаре Фенне они называются соответственно “rinschoia”, “alakanta” (Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). О производстве и торговле первым из них см.: Schwarz P. Der Weinbau in den Mark Brandenburg in Vergangenheit und Gegenwart. Berlin, 1896 S. 17). Второе — аликанте — сладкое ликерное удобохранимое вино производилось в испанском городе Аликанте, куда виноградная лоза с Рейна была завезена при Карле V (Алъмединген А. Н. Аликанте // Энциклопедический словарь / Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. VI. СПб., 1892. С. 443—444). В Стоглаве импортные вина фигурируют под наименованием “фрясских” (итальянских), употребление которых не возбранялось даже духовным лицам и даже монастырским инокам — до трех чаш (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 332, 340).

152. Странным образом это обыкновение сохранилось доныне.

153. Это были скоморохи, которые играли на дудках, гудках и подобных инструментах. Неприличные телодвижения народных артистов отмечали все иностранцы (Олеарий). У., вероятно, несколько слишком нетерпим как лютеранин. В средние века фольклор, вообще, по современным представлениям был на грани непристойности.

154. О существовании проституции в этом регионе известно и по немецко-русскому словарю-разговорнику Тенниса Фенне, переписанному в 1607 г.

155. Почти то же самое Ульфельдт писал и выше о боярах. Нарочитое и настойчивое повторение отрицательной характеристики русских должно было выгородить самого посла, не сумевшего выполнить королевского поручения.

156. Поддержание приставом разговора о вере было смелым поступком. Парфений Уродивый призывал не метать бисер перед свиньями, “не давати святаго слова псом неверным и не верующим святому писанию, божественнаго слова пред ними не глаголати и божественных догмат не исповедати пред ними, яко сущим недостойным и слышати о божественных словесех, яко пси имущий житие, и своим лаянием и злобою внутренняго человека поядающим и растерзающим...” (Послание к неизвестному. С. 1). Ульфельд был представителем враждебного лютеранства, представителей которого Грозный считал врагами креста Христова и антихристами, обзывал собаками и ослами, не слушающими слов увещания, расстраивающими согласие в христианстве. Общение с таким человеком было подсудно церковной юрисдикции (Иеромонах Николай (Ярушевич). Церковный суд в России до Соборного Уложения Алексея Михайловича (1649 г.): Опыт изучения вселенских и местных начал и их взаимоотношений в древнерусском церковном суде. Историко-каноническое исследование. Пг , 1917. С. 166 сл.) — К. Ю. Е.

157. Ульфельдт — лютеранин, и спор о покаянии между ним и православным коренится в конфессиональных доктринах Лютер первоначально (к 1530 г.) признавал данное таинство, но затем изменил позицию и проповедовал публичное покаяние, считая, что для единоличного достаточно искреннего молчаливого раскаяния. Для датчанина уверенность в спасительной силе тайной исповеди была отступлением от основополагающего положения об оправдании верой, то есть грехом против Духа Святого. Аргумент пристава содержит апокрифический (?) или, скорее, сказочный сюжет. В рассказе о Марии Магдалине прослеживается представление о готовности на любую жертву и о прощении любого греха, совершенного “ради Бога”. В России распространилась, помимо индивидуальной исповеди и пенитенциарного смирения (Максимович К. А. Византийская практика публичного покаяния в Древней Руси: терминология и проблемы рецепции // Russica Romaiia. Roma, 1995 Vol. 2. С. 7—24), практика властного публичного соборного покаяния. Царское смирение и покаянные церемонии стали неотъемлемой частью московской жизни и прослеживаются в 1547, 1549, 1550, 1551, 1552, 1564, 1566, 1570, 1574—1577, 1581—1584 гг. Церковное смирение стало одной из функций светской власти. — К. Ю. Е.

158. Этот аргумент вряд ли мог подействовать на Ульфельдта, так как, хотя в средневековой Германии Мария Магдалина весьма почиталась и существовал даже орден раскаявшихся блудниц, восприятие самого посла было окрашено не только чисто религиозными соображениями, но и национальными. В соседнем с Данией Любеке культ Марии Магдалины был связан с ее покровительством любечанам в битве при Борнховеде 1227 г., когда жители этого города одержали сокрушительную победу над датчанами (Anstett-Janssen M. Маriа Magdalena // Lexikon der christh-chen Ikonographie. Bd. 7. Ikonographie der Heiligen. Innozenz bis Melchi-sedech / Begr. von E. Kirschbaum. Hrsg. von W. Braunfels. Rom; Freiburg, Basel, Wien, 1994. S. 516—541, bes. 518).

159. P. Ченслор передал иное впечатление. “Они почитают Ветхий и Новый Завет, которые ежедневно читаются, но суеверие от этого не уменьшается. Ибо когда священники читают, то в чтении их столько странностей, что их никто не понимает, да никто их и не слушает” (Иностранцы о древней Москве. С. 36). П. Петрей писал о монахах и монахинях: “Они ужасно неприличны, неучены и не умеют ничего ответить, когда их спросишь что-нибудь из Библии, или из св. отцов, или об их вере, ордене и жизни: они говорят, что не могут отвечать на это, потому что должны держать себя в простоте и невежестве, и не умеют ни читать, ни писать” (О начале войн и смут. С. 440). Воспитатель царевича Алексея Петровича Гюйссен отмечал: “Прежде [до Петра I] если русский священник умел кстати прочесть одну главу из Библии или отрывок из проповеди, то считался уже за ученого человека, и кто умел читать и писать, от того не требовали дальнейшего учения” (Пекарский П. П. Наука и литература в России при Петре Великом СПб., 1862. Т. 1. С. 135—136). Нежелание и неспособность московитов вести споры на библейские темы — общее место записок иностранцев XVI в. Уровень образованности духовенства был в среднем низок Школ, училищ, “гимнасий” заграничные путешественники не находили

О невнимании к изучению Священного Писания в рядах духовенства писали архиепископ Новгородский Геннадий, Максим Грек, составители “Стоглава” и др. (Астафьев Н. Опыт истории Библии в России в связи с просвещением и нравами. СПб., 1892. С. 72—104). Книги Священного Писания после монгольского нашествия исчезли из употребления. По монастырям встречались только отдельные части Библии. Поэтому составитель сводной Библии (1499 г.) архиепископ Новгородский Геннадий привлек Вульгату, и отдельные тексты переводились с латыни. Недоверие к Писанию происходило еще от большого числа механических ошибок, допущенных переписчиками. Под рукой у справщиков не существовало такого авторитетного полного текста, с помощью которого можно было бы править списки. На Стоглавом соборе 1551 г. прозвучал наказ: “Протопопом и старейшим священником со всеми священники в коемждо граде во всех святых церквах дозирати Священных книг, святых Евангелий и Апостол и прочих святых книг, их же соборная церковь приемлет; и которые обрящутся неправлены и описьливы, те все с добрых переводов исправливати соборне” (Рижский М. И. История переводов Библии в России. Новосибирск, 1978. С. 40—44, 62—65, 69, 72, 78, 82—83). Полная славянская Библия была впервые напечатана в Остроге в 1581 г. Ее исправленная копия в Москве была впервые издана в 1663 г. Споры о правилах сверки текстов были чреваты сомнениями, расколами и ересями, что подрывало авторитет чтения как такового (Tazbir J. Ksiazka rejcopismienna w Polsce i Rosji (XVI — XVIII w.) // Przeglad historyczny. 1986. T. 77. Zesz. 4. S. 657—675, 662—663). Для лютеран издания Библии были доступны. Помимо классических европейских публикаций, выходивших с конца XV в., под рукой был полный перевод на немецкий язык, выполненный Лютером (к 1534 г.). — К. Ю. Е.

160. Quia поп credunt ventati dedit illis Deus efficacem spmtum ut credant mendacio. Данное изречение на самом деле принадлежит не одному из пророков, как пишет Ульфельдт, а апостолу Павлу, который во Втором послании к фессалоникийцам (2 Фее 2, 11—12) пишет (цитируем по русскому синодальному переводу): “11. И за сие (то есть, добавим из предыдущего стиха, “за то, что они не приняли любви истины”. — В. В. Р.) пошлет им Бог действие заблуждения, так что они будут верить лжи. 12. Да будут осуждены все не веровавшие истине, но возлюбившие неправду”. В Вульгате (основном латинском переводе Библии) это место выглядит следующим образом: 11. ideo mittit illis Deus operationem errons ut credant mendacio. 12. ut iudicentur omnes qui non crediderunt veritati sed consenserunt iniquitati (буквальный перевод: “поэтому Бог посылает им действие заблуждения, чтобы они верили лжи, чтобы были осуждены все, кто не верил истине, но предпочитал беззаконие”). Как видим, Ульфельдт приводит текст по памяти, поэтому неправильно называет источник цитаты, заменяет “посылает” на “даровал”, “действие заблуждения” на “действенный дух” (не вполне понятно, что это такое), и соединяет 11 и часть 12 стиха. Причиной такой неточности может служить и то, что автор запомнил данное изречение не при чтении Евангелия, а при чтении кого-либо из средневековых церковных писателей, ведь довольно многие из них цитировали в своих сочинениях эти слова апостола Павла, при этом не всегда буквально. Сошлемся на четыре места у Августина (СС SL Т. 40. Enarrationes m Psalmos, 105, 37; PL T. 44. Contra lulianum, V, col. 790; De gratia et libero arbitrio, V, col. 909; CC SL T. 48. De civitate Dei, XX, 19), а также на Тертуллиана (CC SL T. 1. Adversus Marcionem, V, 631), Киприана (CC SL T. 3. De lapsis, 33) и Амброзия Аутперта— VIII в. (СС СМ Т. 27A. Expositio in Apocalypsin, VII, 16, 5). Имеются соответствующие места также и у Григория Великого, Петра Достопочтенного и других авторов. — В. В. Р. Аналогично полагал и Р. Мотт (Mott R. Op. cit. Comm. 11. S. 31).

161. Видимо, речь идет о р. Перыни.

162. В этот день по православному календарю сразу несколько праздников, ни один из которых не обозначил Ульфельдт, искавший в происходящем сходство с католичеством, а также элементы язычества и идолопоклонства. Во-первых, отмечается происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня. В этой связи устраивается крестный ход. В народном календаре это также “медовый Спас”, празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице. Купания (в Волхове?) связаны с особенно почитаемым Воспоминанием крещения Руси. Тогда же начинался двухнедельный Успенский пост. 1 августа — так называемый Первый Спас (празднество Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице, происхождение (изнесение) честных древ Животворящего Креста Господня. Этот праздник сопровождается водосвятием. Обряды, совершаемые в этот день (“по папистскому образцу”), выразительно описаны У. “Печати библейской простоты” посол не увидел, он характеризовал эти обряды как “знак русского бесстыдства” (Щербачев. Два посольства. С. 134). — Я. Ю. Е.

163. Пиво готовилось к церковным торжествам заранее. Отсюда устойчивое убеждение, что варкой пива следовало заниматься к “храмовому празднику” (Народная проза / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С. Н. Азбелев. М., 1992. С. 536). Участие духовенства или, по крайней мере, чтение молитв и обрядность считались обязательными как для его приготовления, так и для потребления. Даже в XVIII в пиршество начиналось после того, как священник отпевал у хозяина в доме молебен (Громыко М. М. Мир русской деревни. М., 1991. С. 111—125; Милое Л. В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М., 1998. С. 374—379). “Домострой” содержит наставление звать священников в дом на молитвы, но в гл. 47 “Тому же пивоваренной наказ как пиво варити и как мед сытити и вино курити” никаких специальных указаний на обряды и молитвы при приготовлении пива не дает, не предусматривается освящение ни воды, ни солода, ни хмеля (Домострой по Коншинскому списку и подобным / Подг. А. Орлов. М., 1908. Т. 1. Отд. 2. С. 9, 46—47; Домострой / Подг. текстов В. В. Рождественской, В. В. Колесова, М. В. Пименовой. М., 1990. С. 87; Домострой по Коншинскому списку. С. 46). — К. Ю. Е.

164. Речь идет о близости православия к католичеству, которое У. именует папистским образцом.

165. Первый из них называется Петровским (день Петра и Павла 29 июня), второй (с 1 по 14 августа) — Успенским, третий (с 15 ноября по 25 декабря) — Филипповским и последний (7 недель до Пасхи) — Великим.

166. Это строго регламентировалось церковными правилами. “Стоглав” 1551 г. освобождал от этой обязанности только тех верующих, кто был болен (Емченко Е. Б. Стоглав: Исследование и текст. М., 2000. С. 410).

167. У. не совсем точно записал выражение “Пойди к чертовой матери”, пропустив определение.

168. Часть приведенных У. ругательств аналогичны тем, что занесены в словарь-разговорник Тенниса Фенне (Toennies Fenne's. Manual. F. 42, 89, 474, 485), Однако такие выражения, как “собака”, “сукин сын”, на северо-западе Руси, судя по всем немецко-русским средневековым словарям, не были распространены. Видимо, они “московского” происхождения. Еще Герберштейн отметил, что при великокняжеском дворе в первую четверть XVI в. “собака” считалась нечистым животным. Первым, кто ввел эти выражения в широкий “литературный” оборот, был, кажется, Иван Грозный (Хорошкевич А. Л. Русские обычаи в изображении Герберштейна. В печати).

169. Священники необразованны — на это же жаловались за четверть века до знакомства У. с русскими священниками и участники Освященного собора 1551 г., решения которого получили название “Стоглава”. В середине XVI в. проблемой было и обучение священников даже русской грамоте (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 285).

170. У. не совсем точно понял и соответственно изложил ситуацию священников-вдовцов. Запрещение вдовому священнику, не вступившему во второй брак, проводить церковную службу было принято московским собором 12 сентября 1503 г. (ПСРЛ. Т. 24. С. 215; Т. 6. С. 48— 49; Т. 28. С. 336—337; Т. 20, 1-я пол. С. 373—374 и др.). Виленский собор 1509 г. принял аналогичное постановление (Покровский А. О соборах Юго-Западной Руси XV—XVII веков // Богословский вестник. 1906. Сентябрь. С. 124—127). Вдовые попы и дьяконы могли лишь петь на клиросе или постричься в монахи. Церковь крайне неодобрительно относилась ко второму и третьему бракам. Лица, вступавшие в такие браки, лишались причастия, соответственно, в течение двух и трех лет (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 259, 283, 380, 381, 388).

171. Бороду не бреют — этот обычай распространялся не только на священников, но и на светских людей. Обычай брить бороду, которая раньше считалась не только признаком возраста (юноши безбороды, средовеки — с небольшой, старцы с длинной бородой), но и социального статуса (Терещенко А. Быт русского народа. СПб., 1848. Ч. 5. С. 319, 377), можно причислить к западным нововведениям первой половины XVI в. и довольно распространенным. В 1526 г. Василий III, обривший бороду ради своей молодой жены, утверждал, что ныне так поступают многие в его стране. Герберштейн во время пира услышал это утверждение от самого государя, который должен был оправдать свое нарушение старинного обычая перед иноземным представителем (Герберштейн 1988. С. 218). Это совершенно уникальное сообщение. Спустя четверть века после второго посещения Герберштейном Москвы “Стоглав” гл. 40 резко осудил тех, кто бреет усы и бороду: “Аще кто браду бреет и преставися тако, не достоить над ним служити ни сорокоустьа по нем пеги, ни просвиры, ни свещи по нем в церковь приносити, с неверными да причтется” (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 302).

172. Православное учение о проповеди (гомилетика) закрепляет право проповедования, то есть учительства, только за лицами, имеющими благодать священства, причем только за епископами и пресвитерами (Христианство. Энциклопедический словарь. Т. 2. Л—С. М., 1995. С. 401— 402). О состоянии вопроса в XVI в. в России свидетельствует С. Герберштейн: “Проповедников у них нет; по их мнению, достаточно присутствовать при богослужении и слушать слова [Евангелий, посланий и других учителей], которые священник читает у них на родном языке. Сверх того, они рассчитывают тем самым избежать разницы во мнениях и ересей, которые по большей части рождаются от проповедей” (Герберштейн 1988. С. 88, 105. Прим.; см. также: О начале войн и смут. С. 442). Под проповедниками все же, как в тексте Дж. П. Компани, могли пониматься ученые богословы (Иностранцы о древней Москве. С. 89). — К. Ю. Е.

173. Касается ли сообщение У. о торговле вскоре после окончания церковной службы священников или светских лиц, из текста “Записок” неясно. В “Стоглаве”, однако, говорится о торговле светских людей, проводимой по окончании церковной службы. Более того, “Стоглав” предусматривал послабления в исполнении церковных обрядов ради занятий торговлей и государственной службы (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 410).

174. Идолы (statuas) — скульптуры. Настоящих скульптурных изображений в храмах было очень мало. Как правило, так изображались Параскева Пятница и Никола Можайский.

175. Типы крестиков третьей четверти XVI в. можно представить по находкам в Москве (Кренке Н, А. Нательные крестики из раскопок во дворе старого здания Московского университета // Российская археология. 2000. № 1. С. 211—212. Рис. 2; № 5—7. Рис. 3. Ср.: Беленькая Д. А. Кресты и иконки из курганов Подмосковья // СА. 1976. № 4; Николаева Т. В., Недошивина Н. Г. Предметы христианского культа // Древняя Русь. Быт и культура. М., 1997).

176. Исход 20:4,5; Второзаконие, 5:8, 9; Исайя, 44;9—11; Варух, 4:7; Перв. поел, коринф. 8:1, 4, 5, 7; 10:14.

177. Запрещение идолопоклонства — Исход 20:4—5; Второзаконие 5:8, 9.

178. ...и наказывали смертью — новгородцам хорошо была известна судьба критиков чудотворцев и еретиков, непочтительно относившихся к иконам. Тех, кто “святые иконы щепляли и огнем сжигали”, а “крест... зубы искусали”, в 1490 г. после церковного собора новгородский архиепископ Геннадий “велел жечи... а инех торговой казни предати, а овех в заточение посла...” (Казакова Н. А., Лурье Я. С. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI в. М.; Л., 1955. С. 381).

179. Лютер (1483—1546) — идейный деятель Реформации, выступал с 95 тезисами против индульгенций в родном городе Виттенборге в 1517 г. Основатель лютеранства, переводчик Библии на немецкий язык.

180. Общее место в записках иностранцев — удивление тому, как сильно почитаются угодники (особенно св. Николай Мирликийский). Парфений Уродивый таким образом оправдывает православие и снимает обвинение в идолопоклонстве: “Апостолов же не боготворим, не буди то! <...> Сице убо мы веруем, яко един ходатай Господь наш Иисус Христос, Пречистая же Его Богомати, яко Матерь всех Владыце и ходатаица и заступление всем християном. Сия же вси апостоли и пророцы и святителие и вси святии, яко служителие правде и нам наставницы, и ко Христу приводящи, почитаются. Сего ради и мощем их покланяемся, да большую помощь от них обрящем” (Послание к неизвестному. С. 16, 17, 35—36). Почитание нетленных мощей, реликвий, а также тел праведников особенно распространилось в середине XVI в. после соборов 1547 и 1549 гг. о канонизации святых. В начале 1553 г. нетленными были объявлены мощи архиепископа новгородского Никиты. Игумен Соловецкого монастыря Филипп принял почитание реликвий основателей монастыря Зосимы и Савватия и сделал объектом поклонения трупы погибших летом 1553 г. монахов (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 153). Видимо, У. рассказывали о мощах Никиты Новгородского, которые были открыты 30 апреля 1558 г. (Ключевский В. О. Древнерусские жития святых. М., 1989. С. 264—267, 278; Вихров П. Новгородские святые места. Новгород, 1860. С. 5; Указатель Великого Новгорода с приложением новгородского месяцеслова / Составил для богомольцев М. Толстой. М., 1862). Он, инок Киево-Печерского монастыря, был новгородским епископом в 1096—1107 гг., местная память ему приходится на 30 апреля. Слово об обретении мощей новгородского архиепископа Никиты 1565 г. “О божий благодати бывшей чудеси явлением священного телесе иже во святых отца нашего Никиты... на посрамление отступивших православныя веры и на обличение безбожных их ереси” (ОР ГБЛ Ф. 256. № 154. Л. 28—110; Ф. 304. № 673. Л. 392-—149; ОР РНБ № 1356. Л. 306—364, Q XVII. № 42. См.: МорозоваЛ. Е Сочинения Зиновия Отенского. М., 1990. С. 204—205). Написано игуменом Данилова монастыря в Новгороде Иоасафом (Морозова Л. Е. Указ. соч. С. 200— 215). Двумя годами позднее в 1566—1567 гг. было создано “Слово об обретении мощей преподобного Ионы, архиепископа Великого Новаграда, и о казнех, бывающих на нас от Бога” (Калугин Ф. Г. Зиновий, инок Отенский и его богословско-полемические и церковно-учительные произведения. СПб., 1894. Приложение 2. С. 21—22; Он же. Гомилетические труды инока Зиновия Огенского // ЖМНП. 1893. № 5. С. 89; Он же Зиновий, инок Отенский. С. 343). Наряду с ними в Новгороде почиталось много других святых, мощи которых находились в Софийском соборе — кн. Мстислава Росгиславича, кн. Анны (Ингигерды), дочери шведского короля Олава и супруги кн. Ярослава Владимировича, скончавшейся в 1150 г., и других (Словарь исторический о святых православных в российской церкви и о некоторых подвижниках благочестия, местно чтимых. С. 19, 29; Памятная книжка Новгородской губернии за 1858 год С. 22, 24). — К Ю. Е., А. Л. X.

181. Транспортная повинность, и прежде всего поставка ездовых лошадей, ложилась в первую очередь на крестьянство. Монастыри часто получали освобождение от различных общегосударственных обязанностей, боярство также пользовалось привилегиями или пыталось тайно избежать выполнения транспортных повинностей. В крестьянском же хозяйстве на северо-западе и в центре России была, как правило, лишь одна лошадь (Кочин Г. Е. Сельское хозяйство на Руси конца XIII — начала XVI в. М.; Л., 1965. С. 262, 277, 282 и др.). В условиях Ливонской войны вопрос о ездовых лошадях приобрел особую актуальность.

182. Видимо, посол передвигался на ушкуе-паузке, довольно крупном плоскодонном дощатом судне барочного или барочно-лодейного типа (Дубровин Г. Е. Указ, соч.; Арциховский А. В. Транспорт и средства передвижения // Очерки русской культуры XII—XV вв. Ч. I. M., 1969. С. 312).

183. Послы плыли по судоходной реке Мете.

184. Слуги Ульфельдта двигались тем же путем, что Герберштейн за 61 год до датчанина (Герберштейн. 1988 С. 237).

185. Зайцева Герберштейн поместил на расстояние в 6 миль от Бронниц и сообщил о переправе через р. Нишу (Герберштейн 1988 С. 237).

186. Крестцы на притоке р. Меты — Холове, снова расстояние у Герберштейна указано меньшее на 1 милю (ср. Герберштейн 1988 С. 237)

187. Яжелбицы — на р. Полометь (НПК T.I С. 797, 812—847, 860, 871, 878, 901). Снова данные о расстоянии у Ульфельдта расходятся с данными Герберштейна: 8 и 9 миль (Герберштейн 1988. С. 237).

188. Торжок — один из древнейших городов Новгородской земли (где в XII в. управляли князья — новгородские наместники), существовавший уже в XII в., в XIV—XV вв. делился по половинам — то между смоленским и вяземским князьями (1406 г.), то между Новгородом и Тверью (в начале XVI в.) (Малыгин П. Д. Новый Торг — Торжок в контексте политической истории Новгородской земли XII—XIII вв. // Столичные и периферийные города. 1996. С. 79, 80. Ср.: Куза А. В. Малые города Древней Руси. М., 1989. С. 108; Pannonopm П. А. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси в X—XVBB // МИА. М., 1961 № 105 С. 84) В первую половину XVI в. город уверенно первенствовал в своей округе благодаря географическому положению между Тверью и Новгородом, на одной из главных торговых артерий внутри России, и благодаря монопольному положению, созданному жалованной грамотой Ивана IV от 16 декабря 1539 г. Согласно этому акту, направленному городовым приказчикам Торжка, в Новоторжском уезде разрешалось производить торговлю только на посаде г. Торжка и в с. Медна Троице-Сергиева монастыря (ААЭ. Т I № 188. С. 165—166) Однако во время Новгородского похода царя в 1569 г. город был разорен, 30 человек казнено (Скрынников Р. Г. Опричный террор Л., 1969. С. 276). Несмотря на это в первой трети XVII в Торжок, судя по писцовой книге 1625 г. и другим источникам, оставался хорошо укрепленным городом с деревянной крепостью и каменным Спасо-Преображенским собором, большим количеством монастырей (8) с 12 церквями и слободами. Посады города, именовавшиеся по названиям церквей, были сгруппированы в 19 концов. Однако и в XVI— XVII вв. территория города, протянувшегося вдоль правого берега р. Тверцы на 3,2 км, вряд ли превышала его площадь времени расцвета в конце XII — начале XIII в. Тогда же сформировался сместный порядок, отразившийся в топографии города наличием двух городищ: Нижнего (боярского центра) и Верхнего (княжеского замка). Вершиной политической истории Торжка стала попытка князя Ярослава Всеволодовича перенести княжеский стол из Новгорода в Торжок. Разорение города монголо-татарами стало катастрофой в его экономической, политической и культурной жизни. Глубочайший кризис, длившийся до конца первой трети XIV в., усугублялся попытками быстро формировавшегося мощного Тверского княжества подчинить город, которые сопровождались неоднократным его разрушением (Малыгин П. Д. Топография средневекового Торжка (XII—XVII века) // Памятники железного века и средневековья на Верхней Волге и Верхнем Подвинье. Калинин, 1989. С. 85—96; Он же. Культурный слой средневекового Торжка // Краткие сообщения Института археологии АН СССР. М., 1989. Вып. 195. С. 42—51; Кирпичников А. Н. Город Торжок // Города Верхней Руси. Торопец, 1990). Со второй половины XIV в. начинается новый подъем города. В XV в. вслед за Новгородом и Псковом в Торжке организуется чеканка собственной серебряной монеты. Несмотря на начавшийся после присоединения к Московскому княжеству в 1478 г. упадок города, даже в конце XVI в. размерами своей торговли он мог конкурировать с Тверью. По данным Дж. Флетчера он платил пошлину большую, чем Тверь (соответственно, 800 и 700 руб.). После опричнины Торжок вступил в новую фазу упадка. М. Н. Тихомиров относил его “к числу городов, захиревших к концу XVI в.” (Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 191, 195—196). — Я. Д. М.

189. Вышний Волочек — город на р. Мете, получил свое название от волока между р. Тверцой и Метой, соединявшего бассейн Волги с северо-западом Руси.

190. У. путает национальную принадлежность с религиозной, когда противопоставляет христиан иудеям и туркам.

191. Едрово в северо-восточной части Валдайской возвышенности на р. Ядрово (НПК. Т. II. 231). У Герберштейна — это селение (а не город!) (Герберштейн 1988. С. 237). Видимо, за 60 лет оно выросло до значительных размеров. Не исключена и простая ошибка датского посла.

192. Согласно установлениям древнерусских княжеских уставов, повторенных Судебниками 1497 и 1550 г., “Стоглавом” 1551 г., все духовенство подлежало сословному церковному суду, в том числе и по гражданским делам, за исключением самых тяжких преступлений. Впрочем, пределы этой неподсудности были очень размыты. Герберштейн, посетивший Русь в 1517 и 1526 годах, отмечал, что уличенный в пьянстве священник подвергался бичеванию, уличенный в краже — даже смертной казни. С них и тогда приставы насильственно взимали какие-то предметы в пользу послов (Герберштейн 1988. С. 90, 91). В условиях Ливонской войны недавние постановления о неподсудности священников светской власти были совсем забыты, (ср.: Емченко Е. Б. Стоглав. С. 356 и др.).

193. В 1517 г. на этом же участке пути произошла уже шестая смена лошадей (Герберштейн 1988. С. 237).

194. Коломна — погост на оз. Коломне (Коломенском), известный с конца XV в. (НПК Т. I. СПб., 1859. Переписная оброчная книга Деревской пятины около 1495 г. С. 71—100, 105, 115, 117; Неволин К. А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. СПб., 1853. С. 188). На этом отрезке дороги пути имперского 1517 г. и датского 1578 г. послов разошлись: Первый ехал через Хотилово (Герберштейн 1988. С. 237).

195. Вид новгородских деревень можно представить по несколько более поздним (1615 г.) рисункам А. Хутеериса (Шенников А. А. Русское деревянное зодчество начала XVII в. по книге А. Хутеериса // Современный художественный музей: Проблемы деятельности и перспективы развития. М., 1980. С. 130—143; Милков Ю. Г. Новгородская земля в рисунках Антониса Хутериса (1615) // Древний Новгород. История, искусство, археология. М., 1983).

196. р. Тдерца — левый приток р. Волги в ее верхнем течении.

197. Отверь (Тверь)— некогда столица Великого княжества Тверского. Особое в торговом отношении расположение Твери лучше всего описал со слов русского толмача Дмитрия Герасимова итальянский историк Павел Йовий: “...почти на середине этого пути (из Москвы в Великий Новгород—А. Г. Т.) можно встретить город Тверь, расположенный на реке Волге... Отсюда через леса и пустынные равнины добираются до Новгорода. От Новгорода до Риги, самого близкого порта на Сарматском побережье...” (Россия в первой половине XVI в. С. 274—275. Сочинение относится к 1525 году). Как городское поселение Тверь возникла на высоком остроугольном мысу при впадении реки Тьмаки в Волгу в XII — начале XIII в. (Милонов Н. П. Археологические разведки в Тверском кремле // Проблемы истории докапиталистических обществ. 5. № 9—10. М.; Л., 1935. С. 145—155; Жилина Н. В. К вопросу о происхождении Твери // Краткие сообщения Института археологии. М., 1986. Вып. 187. С. 53—55). Более того, на участках Затьмачья, расположенных близ кремлевского мыса и не входивших в древнейшее ядро города, обнаружен культурный слой конца XI — начала XII в., который можно считать городским по своему характеру (Хохлов А. Н., Дашкова И. А. Древняя Тверь в домонгольский период // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху средневековья. Вып. 1. Тверь, 1996. С. 149—157. В той же статье — аргументированная критика П. Д. Малыгина, выдвигавшего свои предположения относительно ранней истории города: Малыгин П. Д. Тверь и Новоторжско-волоцкие земли в XII—XIII вв. // Становление европейского средневекового города. М., 1989. С. 149— 158). Ряд положений автор скорректировал позднее: Малыгин П. Д. Некоторые итоги и проблемы изучения средневековых древностей территории Тверской области // Тверской археологический сборник. Вып. 1. Тверь, 1994. С. 116—128). Согласно В. А. Кучкину, Тверь возникает как один из пограничных городов-крепостей, запиравших движение по Волге и ее притокам в глубь Ростово-Суздальской земли. Создание такого рода крепостей в 30—40-е годы XII в было вызвано, с одной стороны, распространением здесь даней, а с другой — столкновениями между князьями Новгорода и Суздаля, начавшимися в 30-е гг. XII в. Первое косвенное упоминание Твери исследователь относит к зиме начала 1149г., когда Ростислав Смоленский, участвуя в походе против Юрия Долгорукого, взял “по Волзе” шесть его городков (НПЛ. 1950 С. 28, Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 80—82). Явное упоминание Твери как административно-феодального центра содержится в “Сказании о Владимирской иконе божьей матери” списка 70-х годов XV в и датируется началом 60-х годов XII в. (Кучкин В. А. Возникновение Твери и проблема тверского гостя в “Рукописании” Всеволода // Древнейшие государства на территории СССР. 1983. М., 1984. С. 209—230) В период монголо-татарского ига Тверь не менее двух раз разорялась — в 1238 и 1327 гг. (НПЛ. С. 76; ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 43; НПЛ. С. 98) Однако своим возвышением Тверское княжество, как и Московское, обязано именно этому нашествию: в поисках мирной жизни население стекалось к более безопасным западным окраинам Ростово-Суздальской земли (Любавский М. К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996. С. 184; Кучкин В. А. Формирование... С. 104—106, 109, 122—124. Последний автор также отмечает существенную роль Литвы в этом процессе). Скорее всего, с 1247 года Тверь, в соответствии с завещанием Ярослава Всеволодовича, становится центром самостоятельного Тверского княжества (Кучкин В. А. Формирование... С. 114—116). К началу 70-х годов XIII в. в Твери была образована своя епархия во главе с епископом Симеоном (по одним расчетам это произошло между 1264 и 1268 г. См.: Кучкин В. А. Особая редакция “Наказания” Симеона Тверского // Изучение русского языка и источниковедение. М., 1969. С. 243—251; по другим — в период с 1267 по 1271 г. См.: Клюг Э. Княжество Тверское. Тверь, 1994. С. 66—67). Значительного могущества княжество достигло уже к началу XIV столетия - в 1305 году Михаил Ярославич Тверской получает в Орде ярлык на Владимирский великокняжеский стол (Кучкин В. А. Формирование... С. 131—132). С этого времени Тверь становится одним из основных соперников Москвы. Матвей Меховский, опирающийся в интересующей нас части на источник, надо полагать, 1446 года, пишет, что Тверь — большой деревянный, выстроенный из бревен город со ста шестьюдесятью деревянными церквями и деревянным замком с десятью церквями, главная из которых — каменная церковь Спасителя (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. М.; Л., 1935. С. 113). Упоминаемый Меховским соборный храм Спаса Преображения был заложен на месте сломанного кафедрального собора Козьмы и Дамиана в 1285 г. (ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Пг., 1922. Стб. 34; Т. XV. СПб., 1863. Стб. 406) и перестроен в конце XIV в. (О церквях и монастырях Твери см.: Борзаковский В. С. История Тверского княжества. Тверь, 1994. С. 208—214. Первое издание — 1876 г. Данные по середине XVI в. можно найти в исследовании И. И. Лаппо: Лаппо И. И. Тверской уезд в XVI веке // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. М , 1894. Таблица IV. С. 178—190). Под “замком” следует разуметь саму крепость, которая с 1317 г., согласно Н. В. Жилиной, существовала в границах своего максимального развития (Жилина Н. В К вопросу о происхождении Твери. С. 51—55; Она же. Укрепления средневековой Твери // Краткие сообщения Института археологии. М., 1986. Вып. 183. С. 66—70). Н. Н. Воронин попытался восстановить архитектурный облик кремля по его изображению на иконе князя Михаила Ярославича и его матери Ксении (Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII—XV вв. Т. II. М., 1962. С. 390—398). Однако такой подход оказался неверным: икона донесла до нас представление более поздней эпохи — середины — второй половины XVII в. (Попов Г. В., Рындина А. В Живопись и прикладное искусство Твери XIV— XVI века. М., 1979. С. 98, прим. 37. Это исследование оказалось вне поля зрения Н. Ф. Гуляницкого, повторившего ошибку Н. Н. Воронина: Воронин Н. Н. Древнерусское градостроительство Х—XV веков. М., 1993. С. 189). В “Слове похвальном” инока Фомы, написанном около 1453 года, Тверь именуется “богоспасаемым”, “богомъ покрываемым” градом, уподобляется по мудрости своих властителей Царьграду и Киеву; надвратный храм, поставленный великим князем Борисом Александровичем, нарекается не иначе как “Входъ въ Иерусалимъ” (Памятники литературы Древней Руси Вторая половина XV века. М., 1982. С. 286, 292, 312. О символике см. Кучкин В. А., Флоря Б. Н. Княжеская власть в представлениях тверских книжников XIV—XV вв. // Римско-константинопольское наследие на Руси: идея власти и политическая практика. М., 1995. С. 186—201). 15 сентября 1485 г. великий князь владимирский Иван III торжественно прибыл в покоренный им город и передал его вместе со всем Тверским княжеством своему сыну великому князю Ивану Молодому, внуку Бориса Александровича Тверского, который уже 18-го числа “въехал... в город Тверь жита” (ПСРЛ. Т. XXV. М.; Л., 1949. С. 330—331). Со времени покорения Твери Иваном III началось откровенное расхищение местной казны: немалое число ценностей было вывезено бежавшим в Литву Михаилом Борисовичем — последним тверским князем; многие сокровища в свою очередь были отправлены в Москву, как в другие времена из Великого Новгорода и Пскова. По материалам 1515г. отмечается уже и бедность епископской казны (Попов Г. В., Рындина А. В. Живопись и прикладное искусство Твери. С. 478—479). Сигизмунд Герберштейн в начале XVI в. мог написать о Твери только то, что это “деревянная крепость и некоторое количество домов по обоим берегам” (Герберштейн 1988. С. 238). Тем не менее из записки голландца Альберта Кампенского, составленной с 1523/24 по 1525 гг. на основании рассказов отца, братьев и некоторых купцов, побывавших в Московии, узнаем, что Тверь представляла собой “...огромный город, превосходящий Москву размерами и великолепием” (Россия в первой половине XVI в... С. 103 О датировке послания: Там же С. 66). Схожие данные мы находим в трактате 1525 года Иоганна Фабри. Никогда не бывавший в России советник эрцгерцога Фердинанда описал далекую страну по “рассказам” русских послов, проезжавших через южногерманские земли: Тверь наряду с Владимиром, Псковом, Новгородом и Смоленском отнесена к числу самых обширных городов, богато застроенных царскими хоромами и укрепленных стенами из тесаного камня или обоженного кирпича (Россия в первой половине XVI в... С. 176). Однако известия об укреплении Твери вызывают серьезные сомнения (Жилина Н. В. Тверской кремль: этапы строительства укреплений и хронология культурного слоя // Кремли России. Тезисы докладов всероссийского симпозиума Москва, 23 — 26 ноября 1999 г. М., 1999. С. 53—54). Начиная с XVI столетия Тверь становится значительным центром металлургического ремесла: здесь налаживается широкое производство гвоздей, замков, так называемых “тверских игл”, металлических частей коневой сбруи, шил, пилок, топоров. Тверь активно торгует на всех крупных ярмарках вологодско-белозерского региона “щепьем” — деревянной посудой и ложками, сравнительно дешевым простым и мельничьим (для смазывания мельничных колес) мылом, поставлявшимся даже в Холмогоры (Бахрушин С. В. Научные труды. Т. I. М., 1952. С. 34, 62—64, 95—96, 103—104). На средства тверских купцов Г. А. Тушинского и семьи Ламиных в 1563—1564 гг. в Твери была построена церковь “Белая Троица” (Некрасов А. И. Церковь Белая Троица в Твери. Тверь, 1900). В начале XVI в. Тверь являлась также одним из видных центров по обработке кости (Попов Г. В., Рындина А. В. Указ. соч. С. 478—479). Политическое же значение столицы некогда могущественного княжества все более начинало определяться ссылаемыми туда людьми: с 1531 по 1547/48 гг. Тверской Отроч монастырь стал местом пребывания Максима Грека. Благодаря покровительству местного епископа Акакия, опальный книжник получил здесь возможность писать и переводить (Синицына Н. В. Максим Грек в России. М., 1977. С. 149—159). В ноябре 1568 г. в тот же пригородный монастырь на “вечное заточение” был сослан низложенный митрополит Филипп, где 23 декабря 1569 г. он был умерщвлен (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 340, 362; Зимин А. А. Опричнина. С. 164). Незадолго до приезда Ульфельдта в Московию, в 20-х числах декабря 1569 г., произошла кровавая расправа над Тверью. Причину расправы А. А. Зимин усматривал в традиционной связи Твери со Старицей, чей удельный князь был обвинен в заговоре против царя (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187—188). Из пяти дней, на протяжении которых здесь находились опричные войска — сам Грозный со свитой остановился в Отроче монастыре, — два дня шел погром церквей и монастырей, и один день — посада. Город был оставлен не позднее 26—27 декабря 1569 г. По сообщению Таубе и Крузе, принимавших участие в походе, 27 тысяч тверичей умерли от голода— 1569 г. оказался неурожайным, и еще 9 тысяч были перебиты (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 362—363, 381). А. А. Зимин считал, что в Твери погибло несколько тысяч человек. (Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187 и прим. 180 на с. 364). По мнению Р. Г. Скрынникова, секуляризация монастырских и церковных сокровищ явилась едва ли не главным содержанием этого похода (Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 377—379). Спустя некоторое время, немец, некогда опричник Генрих Штаден писал: “Здесь (в Александровой слободе. — А. Г. Т.) лежит много денег и добра, что награбил великий князь по городам: в Твери, в Торжке, Великом Новгороде и Пскове” (Штаден Г. План обращения Москвы в имперскую провинцию. Heinrich von Staden Aufzeichnungen uber den Moskauer Staat / Hrsg v. Fr. von Epstein. 2. Aufl. Hamburg, 1964. S. 146. О награбленном светском и церковном имуществе см. также: Гваньини А. Описание Московии. М., 1997. С. 119. Первое издание — 1578 г.). Апостольский легат и викарий всех северных стран Антонио Поссевино, посетивший Московию в 1581—1582 гг., отмечал, что людей в Твери гораздо меньше, чем в Смоленске, Новгороде или Пскове, и что город, издали производящий впечатление большого и красивого, не окружен стенами, хотя и имеет значительное количество разбросанных повсюду домов (Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. М., 1983. С. 44). Осенью 1576 г. Иван IV свел с московского престола крещеного касимовского царя Симеона Бекбулатовича и передал ему в удел Великое княжество Тверское (Веселовский С. Б. Последние уделы в Северо-Восточной Руси // ИЗ. 22. М., 1947. С. 113—127; Скрынников Р. Г. Указ. соч. С. 498. Сохранилась отпись Ивана Корсакова и Ивана Шишкова, составленная “по великаго князя Семиона Бекбулатовича Тверскаго наказу” около 1585 г. — Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII века. Т. II. М., 1998. № 419). После всевозможных бедствий к 1616 году в Твери насчитывалось восемь деревянных храмов и каменный собор Св. Спаса, 507 дворов в городе (в том числе — 196 дворов дворян и детей боярских, 8 дворов каменщиков и кирпичников, 82 двора посадских людей, 79 дворов уездных крестьян) и 463 на посаде, 63 лавки, 22 полулавки и 16 амбаров (Сторожев В. Н. Дозорная книга города Твери 1616 года. Тверь, 1890. С. 13—39). — Л. Г. Г.

198. Этот исток р. Волги, Новгород в данном случае — Нижний Новгород. Впрочем, возможно, У., как и Франческо да Колло, путает Волгу с Волховом.

199. Сведения о расстоянии от Волочка до Выдропуска у Герберштейна и Ульфельдта совпадают (Герберштейн 1988. С. 238). Выдропуск стоит на р. Тверце.

200. Сообщение Ульфельдта о местоположении Торжка “на ровном и красивом месте” противоречит описаниям путешественников XVII в. — Н. Витсена и Э. Пальмквиста, отмечавших сильно пересеченный характер местности. — П. Д. М.

201. Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русского города. М., 1988. С. 51, 61, 63. О причинах преобладания деревянных сооружений Дж. Флетчер писал так: “Деревянные постройки русских, по-видимому, гораздо удобнее, нежели каменные или кирпичные, потому что в последних больше сырости и они холоднее, чем деревянный дом, особенно из сухого соснового леса” (Флетчер Дж. О государстве русском. СПб., 1906. С. 18—19). В Новгороде же, например, преобладали сооружения из сосновых и еловых бревен (Засурцев П. И. Постройки древнего Новгорода. М., 1959. С. 264).

202. О торговых традициях этого города можно судить с XV в., когда Афанасий Никитин отправился в Индию, описав свое путешествие в знаменитом “Хожении за три моря”.

203. У. ошибается. Уделом кн. Владимира Андреевича была Старица, город на Волге несколько выше Твери к юго-западу от нее.

204. Остатки крепостных сооружений ныне исследуются археологически.

205. Двигаясь от Люцифера к Гисперу — с запада на восток. Это не совсем точно. Послы двигались на юго-восток. Люцифер — сын Авроры, бог утренней зари, утренняя звезда (Венера). Геспер — сын Кефала (или Атланта) и Авроры — западная вечерняя звезда.

206. Городно (Городень, совр. Городня) — некогда пограничный город Тверского княжества, возникший на правом берегу реки Волги, в 40 км ниже Твери. Городище овальной формы площадью 5000 кв. метров отделялось от равнины с двух сторон искусственно соединенными оврагами. Крепость занимала плато, располагавшееся на 20 метрах над уровнем реки. Посад находился на низменном берегу Волги, у подножия крепости, и был защищен валом высотой более 2-х метров. Следов вала вокруг самой крепости обнаружено не было (Рикман Э. А. Обследование городов Тверского княжества // КСИИМК. М., 1951. Вып. XLI. С. 78— 79). В середине XIX в. К. А. Неволин обратил внимание на то, что первоначально Городень был известен как город Вертязин (Неволин К. А. О пятинах и погостах новгородских в XVI в. // Записки императорского Русского географического общества. Кн. VIII. СПб., 1853. С. 27, прим. 1). В соответствии с духовной Михаила Александровича Тверского 1399 г., сохранившейся в пересказе Софийской I и Новгородской IV летописей, восходящих в этой части к Своду митрополита Фотия 1418 г., Вертязин в числе прочих тверских городов отходил старшему сыну Михаила Ивану (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. Вып. 2. С. 388; Т. V. С. 252. О датировке грамоты см.: Кучкин В. Л. Духовные грамоты московских князей. В печати). Это первое упоминание города в письменных источниках. В конце XIV — начале XV века в центре города по княжескому заказу лучшими местными мастеровыми была возведена белокаменная церковь Рождества Пресвятой Богородицы, которая пострадала во время опустошительного пожара 31 октября 1412 г. (ПСРЛ. Т. XI. С. 219—220). Из сообщения об этом бедствии видно, что Городень был крупным княжеским центром с княжеским двором, “имениа княжа и жита” и всевозможными запасами. По мнению Н. Н. Воронина, Рождественская церковь с некоторыми изменениями была восстановлена при Борисе Александровиче Тверском, скорее всего в 40-х годах XV в. По мнению Г. В. Попова— вскоре после пожара, в 1413 году; при Борисе же Александровиче она была только расписана (Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси XII — XV вв. М., 1962. Т. II. С. 399—414; Попов Г. В., Рындина А. В. Живопись и прикладное искусство Твери. С. 98—110). Писцовые книги 40-х годов XVI в. знают эту церковь уже как соборную. К тому времени она владела тремя деревнями и двумя починками (ПКМГ. Отд. II. С. 158). После пожара город заново отстраивал с помощью тверичей и кашинцев старший сын великого князя Александр Иванович— “...паки заложи Городенъ... и срубленъ бысть вборзе” (ПСРЛ. Т. XI. С. 221. Данное известие, надо полагать, как и сообщение о пожаре, восходит к Кашинской редакции Тверского великокняжеского свода 1425 г. См.: Насонов А. Н. Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. VII серия. Отделение гуманитарных наук. Л., 1930. № 10. С. 756—757). Только повествует ли Никоновская летопись о Вертязине или же о Старице, носящей в те времена схожее название (Городок, Городец), — сказать сложно. Но именно к Старице, вопреки бытовавшему ранее мнению, следует относить “деньгу городескую” (Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М., 1984. С. 177—179; Гайдуков П. Г. Медные русские монеты конца XIV—XVI вв. М., 1993. С. 48). После падения Великого княжества Тверского в сентябре 1485 г. Городень с прочими тверскими городами и землями должен был отойти Ивану Ивановичу Молодому — сыну Ивана III — и оставаться за ним вплоть до его смерти, случившейся в 1490 г. Не ранее 21 декабря 1506 г. великий князь московский Василий Иванович передает “Городень городъ”, полученный им в соответствии с духовной отца 1503 г. (ДДГ. № 89. С. 357), вместе с Клином в вотчину новокрещеному казанскому князю Петру (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. М„ 2000. С. 460, 536. Полагаем, что речь идет именно о Вертязине, поскольку он расположен значительно ближе к Клину, чем Старица). В начале XVI в. через “городок Gorodin” держал свой путь на Клин, а оттуда — в Москву имперский посол Сигизмунд Герберштейн (Герберштейн 1988. С. 238). По данным Писцовой книги 40-х годов XVI в., “на Городне”, помимо собора Рождества Пресвятой Богородицы, находилась церковь Воскресения и два монастыря — Петровский, владевший восемью деревнями и починком, и Афанасьевский — с двумя деревнями и двумя пустошами (ПКМГ. С. 158, 159). В соответствии с духовной Ивана Грозного 1472 года Городень должен был унаследовать его старший сын Иван (ДДГ. № 104. С. 437. Однако наверняка сказать, идет ли речь об интересующем нас городе, пока нельзя). Н. Н. Воронин, по всей видимости, неверно отождествил Городень с селом того же наименования, в котором в 1555 г. останавливался у Владимира Андреевича Старицкого Иван Грозный (ПСРЛ. Т. XX. Ч. 2. С. 557—558; Т. XIII. С. 252; Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. С. 401), хотя к середине XVII в. Городень в самом деле превращается в “село Городок, Городен Вертязин тож” Захожского стана Тверского уезда — вотчину Бориса Ивановича Морозова (Хозяйство крупного феодала-крепостника XVII в. Ч. I. Л., 1933. С. 9, 230—232). —А. Г. Т.

207. Клин — город сегментно-лучкового типа, возникший на плодородных почвах юга Тверского княжества, в глубокой петле реки Сестры. Располагался на важном торговом пути, соединявшем Москву с Тверью и Великим Новгородом (Рикман Э. А. Обследование городов Тверского княжества // КСИИМК. М., 1951. Вып. XLI. С. 83; Он же. Города Тверского княжества и сухопутные дороги // Культура Древней Руси. М., 1966. С. 229; Кучкин В. А. Города Северо-Восточной Руси в XIII— XV вв. // ИСССР. М., 1990. № 6. С. 77. О планировке города см.: Древнерусское градостроительство Х—XV веков. М., 1993. С. 51, 217—218). Первое упоминание, в статье 6825 г. Рогожского летописца, связано с событиями конца 1317— начала 1318 г., когда через Клин прошел со своими войсками Юрий Данилович Московский (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 37). Изучая сочинение Матвея Меховского, Б. Н. Флоря пришел к мысли о том, что в свое время Клин являлся столицей удельного княжества, центром владений потомков Константина Михайловича — третьего сына Михаила Ярославича Тверского (Флоря Б. Н. Об одном из источников “Трактата о двух Сарматиях” Матвея Меховского // Советское славяноведение. М., 1965. № 2. С. 56—57). Более поздние исследования показали, что сам удел был образован в соответствии с духовной Михаила Ярославича 1318 г., которая упоминается в “Повести об убиении Михаила Тверского” (Кучкин В. А. Повести о Михаиле Тверском. М., 1974. С. 233; Он же. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси X—XIV вв. М., 1984. С. 167—169, 180—187). Опустошительный набег ордынского темника Едигея 1408 г. на клинскую волость (ПСРЛ. Т. 15. Вып. 1. Стб. 185; Т. 18. С. 158—159), вопреки мнению некоторых исследователей (см. например: Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. СПб., 1999. С. 502—503, прим. к с. 100), не причинил вреда самому городу: летописи повествуют о разорении волости, и не более того. В сочинении польского хрониста, изданном в 1517 году, но восходящем в интересующей нас части к источнику 1446 года (Флоря Б. Н. Указ. соч. С. 58), Клин изображается довольно-таки значительным центром: “...княжество Клинское, дающее две тысячи бойцов...” (Меховский М. Трактат о двух Сарматиях. С. 113). В 50-е годы XV в. Клин вновь сливается с великокняжеской отчиной: Борис Александрович Тверской поновляет некий запустевший город в области Клинской (Смиреннаго инока Фомы Слово похвальное о благоверном великом князи Борисе Александровиче // Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV в. М., 1982. С. 298. Заметим, что речь идет не о Городне, как полагал Н. Н. Воронин, а вслед за ним и комментаторы недавно переизданного текста “Слова”. Воронин Н. Н. Зодчество Северо-Восточной Руси. Т. II. М., 1962. С. 399—400; Библиотека литературы Древней Руси. Т. 7. СПб., 1999. С. 502—503, прим. к с. 100). После падения Твери в середине сентября 1485 г. Клин как один из городов Великого княжества Тверского переходит во владение Ивана Ивановича Молодого (известна жалованная данная грамота Ивана Молодого на клинские земли от 30 января 1488 г. —АСЭИ. Т. III. № 62) и остается за князем вплоть до его смерти, последовавшей 7 марта 1490 г. (Флоря Б. Н. Рец.: С. М. Каштанов. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. // ИСССР. М., 1969. № 3. С. 181— 182). Из жалованной кормленой грамоты Михаилу Карамышеву, датируемой приблизительно 1485—1493 гг. (АСЭИ. М., 1964. Т. III. № 69), видно, что Видякина и Данилкова слободки “в Клине” были за братом Ивана Васильевича Борисом Волоцким. Не исключено, что обладание этими слободками было связано с участием волоцкого князя в походе на Тверь 1485 г. Однако находились ли они внутри города или за его пределами— сказать трудно (о возможных претензиях Бориса Васильевича на Клин см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967. С. 46—47). В соответствии с духовной Ивана III 1503 г.. Клин отошел старшему сыну великого князя — Василию Ивановичу (ДДГ. № 89. С. 357. О датировке грамоты см.: Каштанов С. М. Социально-политическая история России конца XV — первой половины XVI в. М., 1967. С. 198—202). Не ранее 21 декабря 1506 г. Василий III передал Клин в вотчину новокрещеному казанскому царевичу Петру (ПСРЛ. Т. IV. Ч. I. М., 2000. С. 460, 536). Через “городок Clin” в начале XVI в. держал путь в Москву небезызвестный имперский посол, который ошибочно упомянул о нем как о расположенном “на реке Ianuga” (Герберштейн 1988. С. 238). Сохранилась жалованная грамота Ивана IV Д. Ф. Кушелеву 1547—1552 гг., свидетельствующая о том, что город на протяжении XVI в. неоднократно передавался в кормление “...с правдою, и с петном, и с явкою, и с роговым, и со всеми пошлинами...” (Акты служилых землевладельцев XV — начала XVII в. Т. I. М., 1997. № 135). Во второй половине декабря 1569 года в Клин вместе с 15-тысячным войском прибыл Иван Грозный (по подсчетам А. А. Зимина, царь вступил в Клин к 30-му декабря: Зимин А. А. Опричнина. М., 2001. С. 187, 364, прим. 175. Однако в данном случае более верными представляются доводы Р. Г. Скрынникова, в соответствии с которыми Грозный только из Твери вышел не позднее 26—27 декабря 1569 г. (Скрынников Р. Г. Царство террора. СПб., 1992. С. 362—363). И здесь данные источников противоречивы. В соответствии с участвовавшими в походе опричниками Таубе и Крузе, было истреблено все население Клина (Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Пг., 1922. Кн. 8. С. 48. Критику перевода М. Г. Рогинского, положенного в основу издания, и в том числе части, касающейся Клина, см.: Скрынников Р. Г. Там же. С. 58—59). Однако исследователями уже отмечалась некая тенденциозность “Послания” бежавших к тому времени из Московии лифляндских дворян. По данным “Синодика опальных” 7091 г., в Клине был казнен только один человек— Иона-каменщик (реконструкцию текста см.: Скрынников. Там же. С. 536). К 8 января 1572 г. в Клин прибыл из муромской ссылки шведский посол епископ Павел Юстен. Здесь же в это время находился и сам царь, намеревавшийся идти войной на шведского короля Юхана III. Определенный интерес представляет замечание Юстена о том, что Иван Грозный вместе со своей свитой жил на северном берегу реки, надо полагать, вне пределов города. Однако аудиенция царя с послом прошла непосредственно в городе. 12 января Юстен оставил Клин и последовал за царским войском в Великий Новгород (Юстен Павел. Посольство в Московию 1569—1572 гг. СПб., 2000. С. 143—151). Клин обозначен также в завещании Ивана IV, составленном в июне—августе 1572 г.: после смерти царя город должен был отойти его старшему сыну Ивану (ДДГ. № 104. С. 438). — А. Г. Т.

208. Дмитров расположен к северу от Москвы, на правом берегу р. Яхромы, там, где она делает резкий поворот на запад. В древности Яхрома была удобной водной дорогой, по которой от Дмитрова начинался путь на Верхнюю Волгу.

Город, так же как и Москва, был основан Юрием Долгоруким. “В лето 6662 (1154) родися Юрию сын Дмитрий, был он тогда на реке Яхроме и с княгинею и заложил град во имя сына своего и нарек Дмитров, сына же назвал Всеволодом” (ПСРЛ. Т. XXV. М., 1949. С. 58). Стратегическая роль города видна уже из следующего упоминания о нем в связи с войной черниговского князя Святослава Всеволодовича с Всеволодом Большое Гнездо (1180 г.) (ПСРЛ. Т. II. С. 14; Т. XXV. С. 90). Встреча войск Святослава с суздальцами произошла на “р. Влене”, где войска простояли две недели на разных берегах реки. Еще Н. М. Карамзин справедливо отождествил эту реку с притоком Дубны р. Белей, текущей в 5 км от Дмитрова (Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1842. Кн. 1. Т. 3. Прим. 59). Боясь приближающейся распутицы, Святослав повернул обратно и по дороге сжег Дмитров. Летописец Переяславля Суздальского под 1214 г. (с. 112) сообщает, что во время похода московской рати во главе с Владимиром Всеволодовичем на Дмитров, горожане “пожгоша сами все преградие (посады. —А. А. Ю.) и затвориша” (ПСРЛ. Т. XXXXI. М., 1995. С. 131). Здесь важно упоминание о посадах города. Прием поджога деревянных построек вокруг городской крепости был широко распространен при штурме древнерусских городов, поскольку огонь осложнял доступ противника к городским стенам.

Власть в Дмитрове после смерти Юрия Долгорукого в 1157 г. получил “самовластец” Андрей Боголюбский (1157—1174), а затем брат последнего — Всеволод Большое Гнездо (1176—1212). Дмитров в этот период входил в состав Владимиро-Суздальского княжества. После смерти Всеволода Большое Гнездо и раздела Владимиро-Суздальской Руси между пятью его сыновьями Дмитров в 30—40-е годы XIII в. входил в состав Переяславского княжества (Летописец Переяславля Суздальского. С. 79), а затем с 1247 (по В. А. Кучкину) в самостоятельное Галицко-Дмитровское княжество, впервые упомянутое в 1280 году (ПСРЛ. Т. XVIII. С. 77), и уже между 1280 и 1334 гг. стал столицей одноименного княжества (Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X—XIV вв. М„ 1984. С. 116, 239).

В 1360 г. Дмитровское княжество превращается в вотчину московских князей. Именно в этом году прямой потомок дмитровского княжеского рода князь Дмитрий, сын умершего в 1334 г. Бориса Дмитровского, получает уже не свою родовую вотчину — Дмитров, а дедину — окраинный Галич (Кучкин В. А. Указ. соч. 1984. С. 217). Окончательную же принадлежность Дмитрова и его волостей московским князьям фиксирует второе духовное завещание Дмитрия Ивановича 1389 г. (ДДГ. С. 34), согласно которому он образует удел князя Петра. Судьбу этого удела обстоятельно проследил В. Д. Назаров (Назаров В. Д. Дмитровский удел в конце XIV — середине XV вв. // Историческая география России XII — начала XX вв. М., 1977. С. 46—62; см. также: “Ушко А. А Особенности развития городов Московской земли XII—XIV вв. // Столичные и периферийные города. 1996). Дмитров пережил время своего расцвета в конце XV — начале XVI в., уже будучи присоединенным к Московскому княжеству и превратившись в центр удельного княжества. Археологически подтверждаются сведения об укреплениях Дмитрова. Городище г. Дмитрова расположено на правом берегу р. Яхромы, в том месте, где она делает крутую петлю. Оно относится к слабо распространенному типу округлоовальных городищ, при сооружении которых совсем не использовались особенности рельефа. Они возводились на равнинном месте, и единственной формой укрепления являлся искусственный вал по периметру поселения. Следы вала по всему периметру оставались видны вплоть до XIX в. (Токмаков И. Ф. Историко-статистическое... описание города Дмитрова. М., 1893). Площадка городища имеет размер 200х120 м и вытянута в направлении север—юг. Частично сохранился кольцевой вал. В древности с северо-запада к детинцу близко подходила река, а с севера и северо-востока тянулось болото. Это были естественные преграды. В более уязвимой южной части вал был выше и был ров. По валу шла деревянная стена с башнями. Сейчас максимальная высота сохранившейся части вала достигает 7 м, ров почти заплыл. Культурный слой достигает мощности 2 м, но в значительной степени он нарушен при сооружении более поздних построек. Нижний слой толщиной 0,3—0,5 м датируется XI—XIII вв. Городище исследовалось в 1930—1932 и 1934 гг. О. Н. Бадером, в 1933 и 1934 гг. — Н. П. Милоновым (методически неудовлетворительно), в 1986 г. — Р. Л. Розенфельдтом (Археологическая карта России. Московская область. Ч. 2. М., 1995. С. 26—30. — А. А. Ю.

209. Из Дмитрова посольство свернуло на запад, минуя Москву. Дорога из Дмитрова к Троице-Сергиеву монастырю (судя по изображению на геометрическом генеральном плане Московской губернии Дмитровского уезда 1784 г., копия 1848 г. (РГАДА. Ф. 1356. Д. 2241)) вела через с. Федорове, с. Озерецкое (на берегу озера Галицкого), д. Шапилово по территории Дмитровского уезда. После д. Шапилово дорога пересекала р. Пажу и пролегала далее по территории Радонежского уезда. Этот последний участок трассы длиной 12 км локализован на основании упоминания этой дороги в Межевой книге границ стана Радонеж и Бели А. Ю. Бестужева и В. Домашнева 1680 г. (“через Дмитровскую дорогу, что ездят из Троицкого монастыря в Дмитров”— РГАДА. Ф. 1209. Д. 273. Л. 90).

На этом участке дорога перестала использоваться в конце XIX в. и сохранилась в Копнинском лесу в виде полузаросшего проселка, который старожилы называют “Долгой Дмитровкой” (Чернов С. 3. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря и его семантика // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1999 г. М., 2000. С. 691). От р. Пажи дорога поднимается на водораздел и пролегает близ поляны и Копнинского пруда, где сохраняются следы древнего троицкого села Копнина (селище в Копнинском лесу—1). Далее дорога выходит из леса, спускается к Копнинскому ручью (некоторые карты называют его верховьями р. Кончуры) и пролегает его левым берегом в направлении Троице-Сергиева монастыря. Вдоль берега Копнинского ручья открываются дальние виды — вначале на Успенскую церковь в селе Клементьевском, а затем — на Троице-Сергиев монастырь (Чернов С. 3. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря и его семантика // Памятники культуры: Новые открытия: Ежегодник 1999 г. С. 680—681. Рис. 12; № 28, 524, 546). — С. 3. Ч.

210. Троице-Сергиев монастырь расположен на холме Маковец на левом берегу р. Кончура, правом притоке р. Торгоша. Первоначально состоял из деревянной церкви во имя Троицы, деревянных же келий и тына. В 1408 г. был захвачен ордынским темником Едигеем. При Никоне, преемнике Сергия, в 1422—1423 гг. был построен белокаменный Троицкий собор. В 1540—1550 гг. деревянные укрепления монастыря были заменены каменными стенами и башнями. Оборонительные сооружения монастыря, сильно пострадавшие во время шестнадцатимесячной осады 1608—1610 гг. польско-литовскими войсками, были не только восстановлены, но и перестроены. Протяженность стен составляла тогда 1,5 км, высота стен достигала 10—14 м, толщина — около 6 м Крепость имела 11 башен (см.: Археологическая карта России Московская область. Ч. 3. М., 1996. С. 114). — А. А. Ю.

“В Троице” — здесь употреблено использовавшееся в устной речи название поселения — фактически города, — состоявшего из Троицкого монастыря и прилегающих к нему Троицких слобод. На протяжении XIX в. название “Троицкие слободы” сохранялось в официальной документации и устной традиции. В памяти старожилов сохраняется воспоминание о давнем времени, когда не только монастырь, но и окружающие его слободы именовались “Троицей”. Объясняя старинное название лесной “Троицкой дороги”, которая некогда вела из с. Радонежа в Троице-Сергиев монастырь, М. П. Масленцева (1895 г. рождения; родилась в д. Машино, записано в с. Городок 30. 09. 1983) заметила. “А ведь раньше не Загорск звали, а Троица”. В 1782 г. указом Екатерины II на основе Троицких слобод был образован город Сергиевский Посад (в устной речи: Сергиев Посад). В 1919 г. город был переименован в Сергиев, а в 1930 г. — в Загорск. В 1991 г. ему возвращено имя Сергиев Посад (Чернов С. З. Исторический ландшафт. С. 691). — С. З. Ч.

211. Троице-Сергиев монастырь основан Сергием Радонежским (1314—1392), который в 1337 г. срубил ц. Троицы, в 1422 г. на месте деревянного был возведен каменный собор, тогда же был канонизирован и Сергий Радонежский, покровитель земли Русской (Голубинский Е Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра М., 1909. С. 387). Монастырь, названный его именем, был крупнейшим в России. Приблизительно в то же время, что описывает Ульфельдт, в 1595/96 г., численность монахов Троице-Сергиева монастыря насчитывала 220 человек (Арсений. Введенская и Пятницкая церкви в Сергиеве посаде Московской губернии. Приложение. Духовное завещание соборного старца Троицкаго Сергиева монастыря Варсонофия Якимова 1595/96 г. // ЧОИДР. 1894. Кн. 4. С. 25—28. В начале XVII в. — больше 300 (по Авраамию Палицыну) — Горский А. В. Историческое описание Свято-Троицкие Сергиевы лавры // ЧОИДР. 1878 Кн. 4. С. 27). Монастырь пользовался благоволением не только великих князей и царя, но и различных удельных князей (Юрия Ивановича Дмитровского, Андрея Ивановича Старицкого, Владимира Андреевича Старицкого). Показательно, что из общего числа сохранившихся за XVI век жалованных на долю Троицы приходится более 10% (подсчет сделан по хронологическому перечню жалованных грамот XVI в., составленному С. М. Каштановым). В настоящее время монастырь входит в состав города Загорска (Балдин В. Загорск. М., 1958).

212. Упоминание “многих озер”, по всей видимости, основано на личных наблюдениях Ульфельдта, так как он подъезжал к монастырю вдоль берега Келарского пруда, устроенного в нижнем течении Копнинского ручья (Чернов С. З. Исторический ландшафт окрестностей Троице-Сергиева монастыря... С. 680—681. Рис. 12. № 40, 41) Кроме того, проезжая из Троицы в Слободу, Ульфельдт мог видеть пруды на р. Карбуге, притоке Кончуры (там же. С. 675. Рис. 11; Рис. 12, № 58) — С 3 Ч.

213. См.: Кавельмахер В. В. Государев двор в Александровой слободе (в наст. издании). Ульфельдт не сообщает ничего о самой крепости, в противоположность Г. Штадену, описавшему ее 15-ю годами раньше: “Эта слобода построена так. Стены сделаны из деревянных балок, встроенных друг в друга и заполненных землею. Деревянный больверк обложен каменной стеной толщиной в 1 кирпич от земли до верхнего оборонительного хода во избежание пожара” (Heinrich von Staden Aufzeichnungen ueber den Moskauer Staat / Hrsg. von Fr. v. Epstem Yamburg 1964 S. 146).

От XVI в., когда слобода была столицей опричнины, сохранился Троицкий собор 1513 г.. Успенская церковь первой четверти XVI в и от эпохи Грозного — Покровская церковь XVI в. и Распятская церковь-колокольня 1565 г. Монастырь XVII в. занял меньшую территорию, чем крепость XVI в. Часть укреплений Ивана Грозного (валы) оказалась за пределами монастырских стен. При монастырском строительстве в XVII в. не сохранили ни одного дворцового сооружения XVI в. Древние жилые постройки разобраны, а строительный мусор разнесен по монастырю так, что фундаменты древних дворцов оказались погребенными под толстым слоем (до 2 м) кирпича, щебня, извести. До сих пор комплексные археологические работы с целью поисков дворцов не проводились (Рыбаков Б. А. Отчет об археологических раскопках в Александровой слободе в 1970 г. // Архив ИА РАН. Р. 1. Д. 4076). — А. А. Ю.

214. Дорога из Троицы в Слободу локализуется на основании генерального плана Владимирской губернии Александровского уезда конца XVIII в. (копия нач. XIX в. — РГАДА. Ф. 1356. Д. 1/177). В конце XVIII в. тракт вел на восток от Троице-Сергиева монастыря по трассе ул. Вифаниевской Сергиева Посада мимо Корбушских прудов, а затем по берегу р. Торгоши вверх по течению этой реки. Местность низменная, покрыта ельником таежного типа (Исаковская роща). Возможно, впечатления от этого участка пути отразились в упоминании “густых лесов”, окружавших Троицкий монастырь.

Дорога из Троицы в Слободу пересекала реку Торгошу в 2 км к северу от с. Глинкова и вела далее по издавна населенной местности через сохранившиеся до нашего времени села Дерюзино (здесь дорога пересекала р. Вондюгу), Слотино и Коринское к Александровой слободе. Местность к западу от с. Слотина была описана в межевых книгах вотчины Троицкого монастыря в интересующий нас период дважды— в 1552— 1559 и в 1592—1593 гг. В 1592—1593 гг. в 0,5 км к западу от с. Слотина упоминалась “дорога, что ездят из Слободы к Троице”, которая соответствует трассе тракта из Троицы в Александрову слободу, показанного на плане конца XVIII в. (РГАДА. Ф. 1209. Д. 348. Л. 183).

В 1552—1559 ситуация была несколько иной. В 0,5 км западу от с. Слотина упоминается просто “дорога”, а в 1 км к югу межа выходила на “Стоговскую дорогу” близ д. Новинок (РГАДА Ф. 1209 Д. 254. Л. 183об.—185). Эта последняя деревня в 1562 г. упоминается как “деревня Новое, Старый ям тож”. Она возникла на месте Стоговского яма на древней дороге из Москвы в Переславль, которая существовала еще до основания Троице-Сергиева монастыря (1342 г.).

Таким образом, есть основания полагать, что упоминаемая Ульфельдтом дорога из Троицы в Слободу возникла после учреждения опричнины и переезда опричного двора Ивана IV в Слободу (1564) Она может быть идентифицирована с трактом из Троице-Сергиева монастыря в г. Александров, показанным на плане Александровского уезда генерального межевания конца XVIII в. — С. З. Ч.

215. Пристава по имени Болер Ю. Н. Щербачев на основании официального отчета, где он назван Балондой (Balonda), идентифицирует с Баландой Григорьевичем Совиным, братом Петра Григорьевича Совина, сопровождавшего кн. А. Ромодановского в Копенгаген в 1563 г (Щербачев. Два посольства. С. 137. Прим.). Среди опричников был Богдан Григорьевич Совин (Веселовский С Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963. С. 89).

216. Русский дипломатический протокол предусматривал неодновременный выход из возка или схождение с коня. Русские старались, чтобы это сделал сначала иностранный представитель, а не русский встречающий. Со своей стороны послы пеклись об обратном и прибегали ко многим хитростям, чтобы “менее престижные” движения сделали сначала русские. Некоторым, в частности С. Герберштейну, это удавалось.

217. В Ливонии в это время действовал дьяк Яков Андреев Витофтов (ДЛВ. Ч. 2. С. 165, 166, 168—170) Впрочем, публикатор этих документов Н. Ф. Демидова считает его дьяком Поместного приказа в Москве (там же. С. 250).

218. У. вспоминает о переговорах с герцогом Хансом Старшим, братом Фридерика II. Подробнее: Антонов В. А., Хорошкевич А. Л. Якоб Ульфельдт и его записки о России (наст. изд.)

219. ...обращаться с приветствием по тевтонскому обычаю — видимо, это заявление было вызвано сведениями о том, как В. Щелкалов принимал в Москве, почти одновременно с датчанами, ногайских послов. И та и другая сторона вели переговоры, “сетчи на коленки” (Сивев В. И. Дьяки. С. 191).

220. ...крепостях в Ливонии — Большие и Малые Колки, в частности.

221. У. употребляет термин, которым в латыни обозначал ригсрод — Королевский совет, по отношению к Боярской думе.

222. Баланда при этом объявил, что “государево жалование будет в 30 раз большим” (Щербачев. Два посольства. С. 138).

223. Подарки царю и старшему сыну Ивану Ивановичу, сыну от первой жены царя Анастасии Романовой. Требование подарков и младшему сыну Федору от того же брака — свидетельство некоторого неудовольствия царя по отношению к старшему сыну Ивану.

224. Обычно такие списки — приданого и поминков, отправлявшихся крымскому хану и знати в конце XV — начале XVI в., составлялись в Казне (Сб. РИО. Т. 41. С. 30, 117; Т. 95. С. 470, 491, ср.: Хорошкевич А. Л. Из истории дворцового делопроизводства конца XV в. Опись приданого великой княжны Елены Ивановны 1495 г. // Советские архивы. 1987 № 4. С. 32—33; Она же. Русь и Крым. От союза к противостоянию. Конец XV — начало XVI в. М., 2001. С. 246—247).

225. При этом Баланда снова напомнил о необходимости произнести царский титул раньше королевского, а также посоветовал почтить тем же титулом и старшего царевича (Щербачев. Два посольства. С. 138).

226. В Слободе находились Покровский (ранее Троицкий), Успенский храмы и Распятская церковь-колокольня, внутри которой находится восьмигранная башня — часть звонницы начала XVI в.

227. Видимо, это были члены Боярской думы, ее состав в 1578 г. точно не установлен.

228. Трон в официальном отчете послов назван точнее “лавкой”, “скамьей” (Щербачев. Два посольства. С. 139), что вполне соответствовало действительности. Древнейшим княжеским сидением, как оно изображено на миниатюрах XVI в., была именно “скамья” (Арциховский А В Древнерусская миниатюра. М., 1944. С. 194). Троном царь пользовался в исключительных случаях.

229. Каспар — по официальному посольскому отчету Каспар фон Виттенборг (Щербачев. Два посольства. С. 139; ср.: Ny kgl. samling 2963. — K.P).

230. Речь идет, по-видимому, о бармах, поскольку в датском переводе употреблен термин “gebremet”, этимологически связанный с древнеисландским barmr — “край, берег” (шведский — brает, “борт”, средневерхненемецкий — brem, “опушка, обшивка”). Впрочем, М. Фасмер сомневается в этом из-за разницы значения и несоответствия рода этих существительных в русском и древнеисландском (Фасмер М. Этимологический словарь русского языка / Пер. с нем. и дополнения О. Н. Трубачева. Т I. М., 1986. С. 127—128. Здесь и литература вопроса). Мнение Ульфельдта о схожести этого “украшения” с тем, что носили датские дамы, говорит против мнения Фасмера. Впрочем, современные или почти современные Ульфельдту западные гравюры представляют великого князя и царя в высоком воротнике, прилегающем к шее и расшитом (?) узором типа ромбов или “шахматицы”, очень модной в ту пору (Kappeler, 1972. S. 274—275. 111. 2, 2а). В русском великокняжеском обиходе, судя по письменным источникам, бармы известны с первой четверти XIV в (ДДГ. № 2. С. 8, а также 16, 18, 36 и др.). По мнению А. В. Исаченко, термин “бармы” проник из польского, хотя в польской письменности термин “брама” — украшение на руках, ногах или голове — известен (в этом своем вторичном значении) лишь с 1493 г. (Isacenko A. V. Herbersteiniana II. Herbersteins Moskowiterbuch und seine Bedeutung far die russische histonsche Lexikographie // Zeitschrift fur Slawistik. Berlin, 1957. Hf. 4. S. 496). Перевод Ю. Н. Щербачева не совсем точен. Скорее следует предложить “окаймленном”, несколько ниже У. пишет о шейном украшении царя, похожем на украшения датских дам. Среди драгоценных камней первое место занимал жемчуг, очень популярный в то время (Якунина Л. И. Русское шитье жемчугом. М., 1955, Донова К. В Русское шитье жемчугом XVI—XVII в. М., 1962).

231. Шапка — традиционная регалия русских князей, хорошо документированная многочисленными миниатюрами Лицевого свода XVI в. (Арциховский А. В. Древнерусская миниатюра. М., 1944. С. 28—113), первый венец русского государя носил название “Шапки Мономаха” (Жилина Н. В. Шапка Мономаха: Историко-культурное и технологическое исследование. М., 2001). В описании У. обращает на себя внимание сочетание сразу двух регалий, носимых на голове, — шапки и короны, надетой поверх нее. Подобных изображений русского происхождения, современных У., не выявлено. Имеется, однако, “парсуна” Ивана IV, созданная, очевидно, в следующем столетии, где царь поверх шапки имеет и корону, хранящаяся в ГИМе; копия находится в музее Александровой слободы. Парсуна имеет надпись с многочисленными белорусизмами. В гравюрах западного происхождения, якобы восходящих ко времени Эрхарда Шена (что весьма сомнительно), представившего Василия III в высоком остроконечном колпаке с меховой опушкой и надетой поверх него зубчатой короне, такое сочетание регалий было особенно характерно для 60—80-х годов XVI в. Так, в Нюрнберге в 1563 г. Гансом Вейгелем был издан “портрет” “Ивана Васильевича, теперешнего великого князя”. В 1585 г. зеркальное и обрезанное по высоте (при этом середина и низ шапки и корона видны очень хорошо) повторение было помещено на титульном листе “Жизнеописания Ивана Васильевича, великого московского князя” (Kappeler 1972. S. 274—275. 111. 2, 2a).

232. Последний исследователь вопроса о коронах Ивана Грозного А. В. Лаврентьев полагает, что накануне Смуты их было четыре: “одинарная” — шапка Мономаха, “двойная” — сохранившаяся доныне и изготовленная вскоре после захвата Казани, “тройная” — утраченная к настоящему времени астраханская, “цысарская” (ее существование допускалось уже в XIX в. (Соболевский А. Н. Мономахова шапка и царский венец // Археологические известия и заметки. 1897. № 3. С. 67), а история создания выяснена А. В. Лаврентьевым: она была заказана по распоряжению Бориса Годунова А. Власьевым в Империи в 1599 г. и получена в 1604 г.) — сибирская (Лаврентьев А. В. Царевич—царь—цесарь. Лжедмитрий I, его государственные печати, наградные знаки и медали. 1604—606 гг. СПб., 2001. С. 182—188. Благодарю А. В. Лаврентьева за возможность ознакомиться с цитированной выше работой до ее выхода в свет). Однако корон, вероятно, было больше. И цифра 7, приведенная Петреем де Эрлезуидой в начале XVII в., кажется отнюдь не столь фантастической, если принять во внимание сообщение послов Речи Посполитой о том, что английским мастерам к 1573 г. за высокую (!) и очень дорогую корону было уплачено соболями 130 руб. (АЗР. Т. III. № 56), с одной стороны, и, с другой, сообщение Мартина Груневега, видевшего в 1585 г. царя Федора в парадной и расхожей коронах. В данном случае Иван Грозный мог иметь на голове одну из парадных корон, о которых пишет А. В. Лаврентьев. О форме несохранившихся корон можно говорить лишь предположительно. Те короны, которые изготовлялись за пределами России, должны бы, по логике вещей, быть похожими на императорские — с зубцами и акантовыми листьями между ними, т. е. схожими с изображенными на западноевропейских гравюрах середины и второй половины XVI в. и, возможно, восходящими к имперскому образцу.

233. О любви Грозного к драгоценным камням пишут все иностранцы в своих воспоминаниях о встрече с царем.

234. Скипетр — введен в употребление в качестве регалии второго ряда после присоединения Казани на рубеже 1552—1553 гг. (Stokl G. Testament und Siegel Ivans IV. Opiaden, 1972. S. 26—31). Термин “скипетр” вошел в обиход с 1550 г. Он упомянут в послании царю Ивану игумена Хиландарского монастыря Паисия, возносившего хвалу Богу, “даровавшему ти скипетр царства” (РГАДА. Ф. 52. Греческие дела. Кн. 1. Л. 55об.), и в ответном царском послании от марта 1556 г., хотя и в несколько ином обороте: “утвердившему нас скипетр” (там же. Л. 79об.). Благодарю Л. А. Тимошину за предоставленную возможность пользоваться компьютерным набором цитированной выше посольской книги 1 греческих дел.

К сожалению, ни одного скипетра времени Грозного не сохранилось, хотя данных о его употреблении известно много (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 104). А. В. Лаврентьев предполагает, что на медали Лжедмитрия I изображен несохранившийся скипетр XVI в., навершие которого имело два изображения двуглавых орлов (Лаврентьев А. В. Царевич—царь—цесарь.). Насколько точно изображение скипетра на гравюрах 1563 и 1585 гг., сказать трудно (Kappeler 1972. S. 274—275. 111. 2, 2a).

235. Согласно византийской традиции пурпур был принадлежностью лиц императорского дома.

236. То есть обычная княжеская шапка.

237. Юноши с “топорами, сделанными по образцу алебард по русскому обычаю” (Щербачев. Два посольства. С. 139) — это рынды, личная охрана царя, в особенности на официальных приемах (Kampfer Fr. Die Leibwache (rynda) Ivan IV. gemass den Angaben des Ranglistenbuch // Geschich-te Russlands in der Begriffswelt ihrer Quellen. Festschrift zum 70. Geburtstag von Gunter Stokl. Stuttgart, 1986. S. 142—151).

У. не употребляет русского термина, совершенно очевидно иноязычного, однако неясного происхождения. Версии о древнеисландском (rond “край щита, щит”), датском (rinde, rende “бежать”), немецком источниках М. Фасмер отвергает, предлагая свою гипотезу происхождения из средненижненемецкого ndder (Фасмер. Die Leibwache. III. С. 529). В пользу этой точки зрения говорит и факт сравнительно позднего появления этого русского термина — в первой четверти XVI в. (РК 1475— 1598. С. 68; Kampfer Fr. M. Этимологический словарь. 1986. S. 143), когда русско-, вернее, московско-немецкие связи достаточно упрочились, впрочем, Герберштейн, побывавший в Москве в 1517 и 1526 гг., этого термина еще не знал.

238. Возможно, существовала и такая должность, ибо обычай объявлять об указах великих князей на Торгу известен издавна (“заповедь” на торгу). О подобной практике сообщает и Мартин Груневег, посетивший Москву в 1585 г.

239. Это отмечено и в официальном отчете послов: “во все горло” — uberlaut (Щербачев. Два посольства. С. 140).

240. Т. е. Грегерса Ульфстанда и Арильда Урупа.

241. Обмен вопросами о здоровье государя — обычный элемент дипломатического ритуала того времени (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 113).

242. Король предлагал свои дружеские услуги и все то, что он сможет сделать любезного и доброго (Щербачев. Два посольства. С. 139. Прим.).

243. Переговоры по существу вели, как правило, бояре, которых И. Ч. Граля называет Боярской комиссией.

244. В комнату со сводами — in ein gewelbt gemach (Щербачев. Два посольства. С. 140).

245. Богдан Яковлевич Бельский — выходец из неродовитого вяземского дворянства, племянник известного опричника Малюты Григорьевича Скуратова, сам опричник с 1570 г., пользовался расположением Ивана Грозного, начиная с конца 60-х годов. На свадьбах царя 1571 и января 1575 гг. находился “в государево мыльне”, в походах 1571—1572 и 1572—1573 гг. служил рындой “с рогатиной”, а 1574 г. — “с шеломом” Грозного. В 1576 г. стал думным дворянином, к январю 1578 г. — оружничим. В 1577 г. возглавлял поход к Вольмару (Зимин 1986. С. 20, 49).

246. Василий Григорьевич Зюзин — окольничий с 1576 г., пожалованный землями в Шелонской пятине, дворянин Ближней Думы (Зимин 1986. С. 39).

247. Дементий (Деменша) Иванович Черемисинов в 1576 г. должен был ездить “за государем” во время царского похода “на берег против крымского царя Девлет-Кирея”, “сторож дозирати”, — с апреля 1577 г. дворянин “в Думе” (Ближней), в том же качестве он назван и 24 июля того же года, 28 августа участвовал в походе на Владимерец, 9 сентября на Ровной, 1 июня и 1 августа 1578 г. он один из четырех дворян в Думе, соответственно в Москве и во Пскове, в 1580 г. — воевода в Большом полку под Холмом (РК. С. 259, 261, 276, 279, 281, 282, 292, 295, 308). Черемисинов сохранил свое положение и при Федоре: в 1585, 1586, 1590 г. он казначей (там же. С. 364, 379, 413, 414), думный дворянин в Астрахани в 1595, 1596, в 1597 г. — казначей и воевода там же (там же. С. 493, 504, 513). У. застал его в один из моментов вершины его карьеры).

248. Андрей Яковлевич Щелкалов — думный дьяк (Рогожин Н. M. Братья Щелкаловы // “Око всей Великой России”. Об истории русской дипломатической службы XVI—XVII веков. M., 1989. С. 71—92; Савва. Дьяки. С. 156—280). Видимо, страдал комплексом неполноценности из-за того, что прадед его был “барышник на Конской площадке” (о чем помнил недруг Щелкаловых вплоть до 1598 г.), дед — священником и лишь отец выбился по-видимому сперва в подьячие Разбойного приказа, а потом и в дворцовые дьяки (Мятлев Н. В. Челобитная Михаила Татищева // Летопись историко-родословного общества. 1907. Т. III. Вып. 1 (9). С. 6; Веселовский 1975. С. 588; Граля 1994. С. 46), а сам Андрей начинал свою карьеру в качестве “поддатня у рынд” (РК 1475—1598. С. 128, 157; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 191—192; с этой должности зачастую начиналась быстрая чиновничья карьера, примером чему он и может служить), этот комплекс и придавал особую энергию новоявленным приказным дельцам. Если дворянство его и его брата Василия и не вызывает сомнений у некоторых исследователей (Градя С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М„ 1994. С. 28—29), то, очевидно, оно было лишь приобретением отца. Сам Андрей Щелкалов в июле и сентябре 1560 г., в январе 1561 был всего-навсего приставом сначала у литовского гонца Анджея Станиславовича и Михаила Гарибурды, а затем Яна Шишкова и Яна Гайки (Сб. РИО. Т. 59. С. 621, 625; Т. 71. С. 23). Его автограф см. Граля. 1994. С. 156, прим. 64; 177—178, прим. 212. Оба были печатниками.

Посольский дьяк с июня 1563 по февраль—апрель 1567 г. (Сб. РИО. 71. С. 198, 223, 257, 273) 11 декабря 1563—9 января 1564 г.; 21 июля 1566 г. (там же. С. 423), отчасти в 1570 г. — 29 мая и 24 сентября (Сб. РИО. Т. 71. С. 724).

В 1571 г. вместе с Малютой Скуратовым проводил следствие по делу о тайных сношениях с Девлет-Гирееем (РГДА Ф. 123. On. 1. Кн. 14. Л. 27; Кобрин В. Б. Состав. С. 23). Печатник и начальник Разрядного приказа после 1570 г. (Скрынников Р. Г. Опричный террор. С. 86; Шмидт С. О. Российское государство в середине XVI столетия. Царский архив и лицевые летописи времени Ивана Грозного. M., 1984. С. 162—163). Женат на сестре Сукина—Ульяне (Граля. 1994. С. 392—393; Кобеко Д. Ф. Дьяки Щелкаловы. СПб., 1910). С. Денисьево в Горетовском стане Московского у., ранее принадлежавшее Висковатому, в 1573—1574 имело другого владельца—- Андрея Щелкалова (ПКМГ. Отд. I. Ч. 1. С. 128). Горсей назвал его большим взяточником (Горсей Дж. Записки о России с XVI — начала XVII в. М., 1990. С. 80). По хронике Франца Ниенштедта (со слов пастора Иоганна Веттермана) — высший канцлер и дьяк (Граля. 1994. С. 438 прим. 26); Савва В. И. Дьяки. С. 156—195, 242—280).

249. Андрей Васильевич Шерефетдинов — в 1575 г. дворовый дьяк, гонец в Речь Посполитую в 1565—1566 и в Стокгольм в 1566—1567 г., в 1575— 1576 г. — дьяк Разрядного приказа, в 1576 г. — дьяк, а затем и глава Двинской четверти и Дворового разряда (Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 578). Вероятно, именно он, как глава Дворового разряда, и назван “канцлером”. Впрочем, в предшествующее время канцлером именовали печатника.

250. Это сообщение Ульфельдта подкрепляет сообщение посольской книги по сношениям с Польшей о приеме А. Щелкаловым гонца Петра Гарабурды в Александровской слободе 31 августа (Савва. Дьяки. С. 250—251) и позволяет уверенно уточнить время отъезда А. Щелкалова в Ливонию началом сентября.

251. Как явствует из отчета послов, переговоров как таковых не было. Послы с трудом убедили русских взять список своего посольства (ДА. № 405. С. 109), после чего послы и остались дожидаться обеда. При этом приглашение на пир считалось знаком особой милости, и сообщение о ней или ее отсутствии постоянно заносилось в посольские книги. В данном случае оно звучало не очень вежливо: “Царь жалует вас, бейте ему челом” (Щербачев. Два посольства. С. 140).

252. В официальном отчете речь шла об одеянии зеленого бархата, “mit gulden gebremet”.

253. Напротив послов расположились приставы Баланда Совин и Евстафий Пушкин (Щербачев. Два посольства. С. 141. Ср. Приложение. С. 504).

254. Ministri — служители либо члены Боярской комиссии либо Боярской думы.

255. Иван Федорович Мстиславский — сын выезжего из Великого княжества Литовского в 1514 г. Федора Михайловича Мстиславского (Ижеславского) и великой княжны московской Анастасии Васильевны (род. после 1530 г.), владелец земель в Ярославском у. (по преимуществу в Юхотской вол.). В 1547 г. женился на дочери кн. А. Б. Горбатого и тогда же стал боярином. Во время “мятежа” 1553 г. активно поддерживал кандидатуру Дмитрия Ивановича как будущего наследника на царский престол. Ближний боярин, по мнению А. А. Зимина, был третьим в “навышшей раде” — регентском совете 1562 г., а в 1565 г. во время пребывания Ивана IV в Александровой слободе наряду с И. Д. Бельским управлял страной. Его дочь Анастасия была выдана замуж за Симеона Бекбулатовича. Однако ни близость к царю (равно как и к его ближайшему окружению), ни его административная и военная (в 1560 г. он был участником похода на Полчев и Тарваст, осенью 1567 г. должен был возглавлять несостоявшийся поход, в 1571 г. защищал Москву от набега крымского хана) деятельность не спасли его от неоднократных обвинений в измене. В 1567 г. он попал под подозрение в измене в пользу Литовского княжества в связи с посланием Сигизмунда II Августа, в 1570 г. в пользу крымского хана, в 1574 г. прозвучало последнее обвинение. Первому из них предшествовало лишение земли: в 1566 г. или ранее он был лишен дворового места в Московском Кремле, за вторым в 1571 г. последовала потеря земель в Веневе. Через три года после посольства У. — в 1581 — он попал в опалу, а в 1585 г. пострижен в монахи (Мятлев Н. К. К родословию кн. Мстиславских. М., 1915; Зимин 1986; Он же. Реформа Ивана Грозного. М., 1960; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964).

256. Никита Романович Юрьев-Захарьин — брат первой жены Ивана Грозного Анастасии Романовны Юрьевой-Захарьиной. Первым браком был женат на Варваре Ивановне Ховриной, вторым — на Евдокии Александровне Горбатой. Рында в 1547 г., окольничий — с 1558—1559 г., боярин — с 1562—1563 г., тверской дворецкий с 1565—1566 г., глава Большого дворца с ноября 1564 г., член земской думы в 1572 г. Осенью 1575 г. временно попал в опалу. Неоднократно участвовал в дипломатических переговорах и военных походах. Умер 23 апреля 1586 г. (Сборник материалов по истории предков царя Михаила Федоровича Романова. Ч. I. СПб., 1901. С. 282—311; Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. 1969. С. 155; Зимин А. А. Реформа Ивана Грозного. М., 1960. С. 369; Он же. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964 и др.).

257. Пожалуй, пир в Александровой слободе был особенно долог. Впрочем, Ульфельдт был не единственным, кто посчитал число здравиц (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 136).

258. В данном случае У. употребил термин “цезарь”.

259. Тот же набор напитков — меды, греческое вино и мальвазия — подавался на пиру у отца Ивана Грозного, Василия III, в 1517 г. и за столом у смоленского наместника в 1526 г. (Герберштейн 1988. С. 207, 218). Мальвазия — легкое ликерное вино, производившееся на о. Мадейра, в Италии (Палермо, о. Липари), Греции, Турции, Франции, Австрии (Таиров. Мальвазия / Энциклопедический словарь / Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. Т. XVIII. СПб., 1896. С. 496). В русских источниках и иностранных словарях оно называлось “малмазея”, “мармазея”, “marmasia” (Сл. РЯ XI—XVII вв. Вып. 9. М., 1982. С. 23; Toennies Fenne's. Manual. V. II. P. 84). Традиция его ввоза на Русь восходит к Средневековью, когда торговлей им занимались ганзейские купцы (Hartmeyer Н. Der Weinhandel im Gebiete der Hanse im Mittelalter. Jena, 1904. S. 520).

260. Незаменимый атрибут быта средневекового горожанина — ножи были самой разнообразной формы и назначения. В данном случае, скорее всего, это были универсальные ножи, которые носили в кожаных ножнах у пояса (Лобанов Н. А. Быт горожан Пскова и Изборска XI— XVI вв. М„ 1989. С. 7.)

261. Любопытно замечание об употреблении ножей только царем и царевичем. Остальные получали мясо и рыбу уже в разрезанном виде (Юзефович Л. А. Как в посольских обычаях ведется... С. 139).

262. Угощение медами в заключение обеда было обычным ритуалом, о чем почти четвертью века раньше писал Михалон Литвин.

263. Там У. опустил, что “...после стола ездили на подворье [к послам] с меды подчивати Остафей Пушкин да диак Рудак Толмачев” (Щербачев. Два посольства. С. 142).

264. 22 августа Баланда Совин сообщил, что царь и его думные бояре после ознакомления со списком “стали кручинны и угрюмы” (Щербачев. Два посольства. С. 142).

265. 24 августа — перенесение мощей св. Варфоломея.

266. 25 августа при согласовании текста датчане исправили слово “begnadiget” (“пожаловал”) на “bewilliget” (“согласился”), когда речь шла о действиях царя. Датчане вычеркнули запрет пропускать через Зунд наемников к шведскому королю. После долгих прений “ввиду раздражения и угроз дворян” датчане приняли весь второй пункт с оговорками.

267. Это цитата из Цицерона: Речь против Верреса, 2р 1, 53. — В. В. Р.

268. Аналогия русским пословицам: “С волками жить — по волчьи выть”; “С кем поведешься, от того и наберешься”. — В. В. Р.

269. То же выражение (“seine klare Augen sehen”) употреблено и в официальном отчете (Щербачев. Два посольства. С. 149, прим.).

270. Второй пункт договора был снова изменен. Щелкалову удалось припугнуть почтительных и боязливых послов царским гневом, и в тексте снова появилось слово “пожаловал” (Щербачев. Два посольства. С. 154—155). Русские хотели внести еще одну поправку — заменить слово “begeret” (“захотел”) на “gepeten” (“бил челом, просил”). Эта поправка вернула бы текст к формуле договора 1562 г., согласно которой датский король “бил челом” русскому царю (РА. № 21. Стб. 76). На этот раз послы проявили не свойственную им настойчивость в отстаивании престижа собственного короля. Они объявили, что они не лгуны и не привыкли отказываться от своих слов. Выслушав это, по словам послов, справедливое утверждение, русские “не захотели дела так, один из них, что занимал первое место между русскими и сидел рядом с г[осподином] Якобом Ульфельдтом (по-видимому, речь шла о Б. Я. Вольском. —А. Л. X.), плюнул на королевских послов (как отметил Ю. Н. Щербачев, подчеркнуто в немецком тексте датского отчета), и затем все собрание встало, после каковой дерзости русский толмач выскоблил в посольском оригинале слово “begeret” и заменил его словом “gepeten”, с чем королевские послы должны были примириться ввиду той наглости и насилия, с какими велось дело”, писали они королю (Щербачев. Два посольства. С. 155—156). По поводу всех этих терминов секретарю посольства П. Вернике пришлось серьезно оправдываться в 1579 г. (ДА. № 416. С. 114. 19.V.1579).

271. Вернике остался с переводчиком Хенриком Олуфсеном (Там же. С. 151) в “канцелярии” или “комнате русского канцлера” и работал в присутствии А. Я. Щелкалова.

272. При переписке А. Я. Щелкалов потребовал опустить вторую часть оговорок спорной статьи, которые звучали так: “[1.] Исключая тех, кто против нашей воли без нашего ведома тайно прокрались бы чрез наши земли или [2.] проехали бы под предлогом иных дел, а затем отправились бы на службу к шведскому королю, каковое обстоятельство не должно быть понимаемо или толкуемо как противоречащее настоящему перемирию”. Послы, возможно с перепугу, отказались не только от второй, но и от первой части (Щербачев. Два посольства. С. 150).

273. По-видимому, речь идет снова о “бармах”.

274. В XVI в. датские аристократки любили носить одетые на шею несколькими кольцами, подобно бусам, длинные массивные золотые или серебряные цепи (halskaede), при этом нередко один конец цепи, украшенный драгоценными камнями, ниспадал до ног (Lund Tr. Dagligt Liv i Norden i det 16de Aarhudrede. Kbh., 1882. Bd. 4. S. 213—217).—В. Л. Л.

275. Речь идет о державе, еще одной царской инсигнии, которая только что по западному образцу была введена в обиход. Повышенное внимание Грозного к этому предмету свидетельствует, что он был ему еще в новинку.

276. У. несколько лукавит. При словах договора “И тебе, Фредерику королю... воевод своих с людьми в помочь... свойскому королю не давати, ни казною своею... не спосужати” царь заявил: “Неохота ему, он скорее готов помогать шведу, чем мне”.

277. Посох был принадлежностью князя и боярина, символом высокого положения и власти, в том числе республиканской (Порфиридов Н. Г. Новгородская “вечевая” печать // Вспомогательные исторические дисциплины. [Т.] П. Л., 1969. С. 193).

278. Процедура крестоцелования весьма схожа с той, что описал С. Герберштейн (Герберштейн 1988. С. 225—226).

279. Буквально послы поклялись “душою короля” (Щербачев. Два посольства. С. 158).

280. Текст присяги был занесен в немецкий протокол: “Ульфельдт обещает и клянется, что король привесит свою печать к договору и будет целовать на нем крест в присутствии русских послов” (ДА. № 407. С. 109).

281. “Кивком головы”, как значится в посольском отчете. Датские дипломаты после крестоцелования по требованию русских перенесли дату съезда на норвежской границе со дня Петра и Павла 1579 г. на такой же день следующего года, пойдя таким образом еще на одну уступку (Щербачев. Два посольства. С. 160).

282. Пленные ливонцы из Эзеля и Вика вряд ли были отпущены. Об их освобождении хлопотал спустя 8 лет Мартин Груневег.

283. Сорок — обычно связанные головами по 40 штук шкурки пушнины, которые паковали в тканевые мешки.

284. Трубачи — непременная принадлежность каждого европейского посольства конца XVI — начала XVII в. Трубы известны были и на Руси (Герберштейн 1988. С. 117), о чем свидетельствует и их упоминание в словаре Тённиса Фенне наряду с бубном, дудой, сопелью, домрами и гуслями (Toennies Fenne's. Manual. V. II. Р. 57). Трубачей на Руси было, по словам С. Герберштейна, множество. “Если они по отеческому обычаю, — пишет он, рассказывая о своих впечатлениях от звуков, издаваемых ими, — принимаются все вместе дуть в свои трубы и загудят, то звучит это несколько странно и непривычно” (Герберштейн 1988. С. 117)

285. Странное нежелание снабжать послов рыбой может быть отмечено и в более раннее время. Так, Герберштейн с большим трудом добивался получения от приставов живой рыбы (Герберштейн 1988. С. 210), и это при том, что в состав пищи русских во время постов постоянно входила рыба.

286. На качество воды из колодцев иностранцы, судя по посольским книгам середины XVI в., жаловались не только в Александровой слободе, но даже в Москве (Хорошкевич А. Л. Московский посад середины XVI в. по данным польско-литовских посольских книг // Столичные и периферийные города. 1996. С. 123).

287. Монастырь между Троицей и г. Дмитровом идентифицируется с Николо-Песношским монастырем, расположенным ныне близ с. Рогачева на дороге из Дмитрова в Клин. Монастырь основан около 1361 г. учеником Сергия Радонежского Мефодием на берегу р. Яхромы Каменный Никольский собор монастыря документально не датирован. На основании анализа архитектурных и декоративных форм он может быть отнесен к первой четверти XVI в. (Подьяпольская Е. Н. Памятники архитектуры Московской области. Вып. 1. М., 1999. С. 175—176). Свидетельство Ульфельдта о том, что монастырь построен “из камня наподобие крепости”, чрезвычайно интересно. Однако его справедливость может быть оценена лишь после проведения в Николо-Песношском монастыре археологических исследований. — С. З. Ч.

288. Вопрос о расстояниях между отдельными пунктами, несомненно, очень занимал У., может быть, особенно по сравнению с территорией его родины.

289. Примером того может служить опыт спутников имперского посла на Русь 1519 г. Франческо да Колло, которые, приобретя девушек “от пятнадцати до восемнадцати лет, поистине прекрасных”, потом бросили их (Колло Франческо да. Доношение о Московии. М., 1996. С. 66). О существовании рынка рабов в Москве узнаем из “Стоглава” 1551 г (Емченко Е. Б. Стоглав. С. 374—375; см. подробнее: Хорошкевич А. Л. Задачи русской внешней политики и реформы Ивана Грозного // Реформы и реформаторы в истории России. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 23—34). Правда, в “Стоглаве” речь шла о русских пленниках, которых пригоняли в Москву торговцы — греки, армяне, турки, — скупавшие их в Крыму и Турции.

290. 2 кн. Царств 11: Царь Давид, пораженный красотой Вирсавии, жены Урии Хеттеянина, соблазнил ее, а Урию отправил на осаду Раввы, в самое опасное место, где находились храбрейшие ее защитники. Там он и погиб.

291. В начале сентября 1572 г. Иван IV распорядился постричь в монахини свою четвертую жену — Анну Алексеевну Колтовскую, а в марте 1575 г. ее уже не стало. Не больше двух лет прожила в браке с царем его пятая жена — Анна Григорьевна Васильчикова (январь 1575 — декабрь 1576/начало 1577 г.).

292. Татарский хан — Мухаммед-Гирей II, старший сын Девлет-Гирея I, унаследовавший престол в июне 1577 г. после смерти отца. Новый хан находился в сложных отношениях с братьями (в первую очередь Адыл-Гиреем, Алп-Гиреем, Селамет-Гиреем) и при жизни Девлет-Гирея I. Несмотря на противоречия с ними в области внешней политики (царевичи выступали за поддержку ногайских татар и совместное с ними нападение на южные границы России), хан в феврале 1578 г. направил свое войско на Речь Посполитую, надеясь тем самым побудить польского короля и великого князя литовского возобновить договор Крыма с Речью Посполитой, ибо прежний утратил силу со смертью Сигизмунда II Августа в 1572 г. Однако момент для этого был выбран неудачно. Мало того, что в походе не принял участия его сын Мурад, но военным предприятием осталась недовольна и Порта, которая именно в это время заключила мир с Речью Посполитой. Султан же в условиях только что начавшейся войны с Ираном 1578—1590 гг. был заинтересован в мобилизации сил крымских татар на борьбу с ним (действительно, осенью 1578 г. крымцы совершили неудачный поход на Ширван). При посредничестве султана Мухаммед-Гирею в сентябре 1578 г. удается заключить польско-крымское соглашение, содержавшее обязательство Крыма воевать против России. — А. В. В.

293. Василий Щелкалов — дьяк и печатник, богатый землевладелец (Рождественский С. В. Служилое землевладение в Московском государстве в XVI веке. СПб., 1897. С. 223—224; ПКМГ. Отд. 1. Ч. 1. С. 383, 400— 831, 832; Отд. 2. С. 643—645), в 1569 г. получил часть владений Ивана Михайловича Висковатого — два сельца и 10 деревень ценой 200 руб. (Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссией). СПб., 1841. Т. 1. № 180/II. С. 342—343). Подробно о его земельных владениях см.: Гриля. 1994. С. 415, прим. 54. Участник посольства в Великое княжество Литовское в 1567 г. с фантастическим проектом женитьбы женатого царя на сестре польского короля Екатерине, уже имевшей мужа — финляндского герцога Юхана (Траля 1994. С. 301, 303)

Дочь Василия Щелкалова вышла замуж за Василия Петровича Морозова (Граля 1994. С. 26). В 60-е годы Василий Щелкалов — начальник Разбойного приказа (Скрынников Р. Г. Опричный террор. С. 85—86). О его карьере см.: Савва. Дьяки. С. 239—279; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. СПб., 1888. С. 191—204; Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 588).

В его подчинении как посольского дьяка находилось 17 подьячих (Белокуров С. А. О Посольском приказе. СПб., 1916. С. 34—35). Однако его нет в списке, составленном И. Гралей (Граля 1994. С. 462—463).

294. Вероятно, У. не точно понял ситуацию. В русских источниках данных о крымском набеге нет.

295. Талер — наиболее распространенная в XVI в. крупная серебряная монета, получившая свое название от места ее первоначального производства в Чехии — Яхимова (Joachimstal), где ее начали чеканить в 1518 г. В России она использовалась в основном в качестве сырья и именовалась “ефимками”, от первой части указанного топонима (Мельникова А.С., Уздеников В.В., Шикамова И.С. Деньги в России. История русского денежного хозяйства с древнейших времен до 1917 г. М., 2000. С. 84— 85). С надчеканкой использовалась в российском денежном обращении (Спасский И. Г. Русские ефимки: Исследование и каталог. Новосибирск, 1988. С. 6).

296. Если У. прав, то можно удивляться быстроте, с которой были построены речные суда. О них см.: Дубровин Г. Е. Водный транспорт Новгорода. Т. 1—2. М.,2000.

297. Водный путь посольства пролегал по р. Мете.

298. Озера находятся лишь у притоков Меты, в частности Березайки. Местность, по которой передвигались послы, изобиловала болотами (некоторые из которых имели собственные наименования, например, Соколье) и озерами (Щучье, Быстрое, Песочно, Пустно, Тишадра и др.). Первым на пути оказалось оз. Метано в верховьях р. Меты (НПК. Т. VI. СПб., 1910. Книги Бежецкой пятины 1501, 1545, 1551, 1564 гг. С. 50, 338 и др.).

299. Неясно, где именно был сокращен водный путь.

300. Скорее всего, послы ночевали в курных избах с плохой вентиляцией, где дым просто поднимался кверху. В городах же наиболее распространены были жилища с двойным потолком, что уберегало жилое помещение от дыма. Такой тип отопления хорошо описан Мартином Груневегом.

301. Проблема транспорта крайне обострилась к заключительному этапу Ливонской войны. Впрочем, она весьма остро стояла и значительно раньше — за 11 лет до появления в России Ульфельдта. 12 декабря 1567 г. был казнен дьяк Казарин Дубровский за освобождение от транспортной повинности княжат и детей боярских за взятки, в связи с чем перевозкой орудий во время похода на Литву занимались крестьяне — возчики самого царя (Шлихтинг. С. 24—25).

302. Белая — город на среднем течении р. Меты.

303. Крупный рогатый скот и овцы преобладали во всех хозяйствах страны. Сведения о разведении птицы сравнительно редки, как редки и находки птичьих костей при археологических раскопках. М. Г. Рабинович причину их отсутствия в археологическом материале Подмосковья видит в том, что их съедали собаки (Рабинович М. Г. О древней Москве. М., 1962. С. 275), но представляется, что и куры, и гуси были сравнительно мало распространены в то время, хотя в “Домострое” содержатся наставления по выращиванию птицы (Домострой по Коншинскому списку. Гл. 56. С. 54; Домострой. М., 1990. С. 78), а словарь Тенниса Фенне среди различных сортов мяса упоминает и “гусятину”, и “курятину” (Toennies Fennes's. Manual. V. II. Р. 83—84).

304. Почти в аналогичной ситуации оказался имперский посол С. Герберштейн, который, однако, в отличие от Ульфельдта, сумел поставить пристава на место уже вскоре после пересечения границы во время первого путешествия по Руси (Герберштейн 1988. С. 208—209). Видимо, прав Герберштейн, приведший слова пристава, что самостоятельными покупками иностранных послов наносится урон чести русского государя (там же. С. 211).

305. Монастырь св. Николая на Вяжище с тремя церквями Николы Чудотворца, Иоанна Богослова, Святого Евфимия. Уже в конце XV в. монастырь потерял большую часть своих земель, те же, что остались, превратились в “опчие” с великим князем владения (НПК. Т. III. Переписные оброчные книги Вотской пятины 1500 г. Первая половина. СПб., 1868. С. 11, 27—32, 34, 43,44 и др.).

306. То есть с востока на запад.

307. Скорее всего, это один из храмов на Торговой стороне, может быть, Пятницкий.

308. День св. Михаила — 29 сентября.

309. Гарелло — с. Горелое.

310. Репенск (эст. Ряпина).

311. ...с прибытием послов великого князя — речь идет о боярине Алексее Григорьевиче Давыдове и дьяке Тимофее Петрове (деятельность и земельные приобретения последнего приходятся на 80-е годы XVI в. См.: Веселовский С. Б. Дьяки и подьячие XV—XVII вв. М., 1975. С. 412).

312. Этот фрагмент написан в стиле летучих листков времени Ливонской войны, в которых царь и его воинство уподоблялись библейским львам рыкающим (Kappeler 1972. S. 48—51).

313. Это совершенно правильное наблюдение (Горская Н. А. Пища // Очерки русской культуры XVI века. Ч. 1. М., 1977. С. 217—218, 220), применительно к изучаемому времени и региону подтверждаемое сведениями приказного делопроизводства об отправке хлеба, прежде всего ржи и сухарей, воинским соединениям, находившимся в разоренных землях Ливонии (ДЛВ. Ч. 2. № 25, 26, 32, 34, 40, 41. С. 96, 98, 102—105, 107—115).

314. Об Исдане Ивановиче — Ж. И. Квашнине см. выше комм. 149. Начиная с 1572 г. он был одним из воевод в этом городе, в том же 1578 г. он был не только юрьевским воеводой, но должен был “и на выласке быти и под людьми ходити”. Здесь же обзавелся земельными владениями: в сентябрьском 1576 г. разряде он, как, вероятно, и его брат Иван, назван одним “из юрьевских помещиков” (РК. С. 245, 274, 290, 299). По возвращении из Дании он в 1580 г. был воеводой в Кукуносе “в большом городе”, но уже в 1581 г. — снова в Дерпте (там же. С. 314, 322). См. подробнее: Веселовский С. Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М., 1969. С. 264). Месяца через два после отбытия Ульфельдта Ж. И. Квашнин бил челом Ивану IV, что он, бедняга, недополучил царского жалования: “...у меня в Юрьеве только четыреста четвертей, и то все пусто, прожиги на нем немочно”. А еще триста четвертей в Полчеве (Пыльсамаа, Оберполене), пожалованных ранее царем и “отделенных” дьяками М. Зубовым и Н. Перфирьевым, ранее принадлежавших Салтану Гурьеву и Б. Ачкасову, по новому наказу царя должны были поступить в распоряжение последнего. По сведениям М. Зубова и В. Бундова, 1578 г. в оклад до воеводы не дошло 150 четей, “поместья за ним в тиши живущего двесте двацать чети, да в пусте сто восемьдесят чети”. А 23 января 1579 г., по справке М. Зубова и Н. Перфирьева, “пашни паханые” оказалось 135 четей, а “в пусте” — 257 четей. Прогресс налицо: его признавал и верховный государь. В его грамоте от 28 января 1579 г. “юрьевского... его поместья в войны неметцких людей вывоевано и ввыжено”. Квашнин своего добился — 28 января ему дали искомые земли “сряду с одного, а не в розни, живущего и пустого” (ДЛВ. Ч. 2. № 70.I—III. С. 189—191).

315. Норвежские сельди — это скорее всего недорогая сельдь из Сконе, которая была наиболее распространенным не только в России, но и во всей Северной Европе сортом. В словаре Фенне упоминаются сконская, фламская и амброльская (предположительно из Аальборга) сельди (Tonnies Fenne's. Manual. V. II. Р. 116). Все они, равно как и сельдь из Борнхольма, ввозились на Русь в XV в. Дешевизна же сельди могла определяться не столько ее сортом, сколько качеством. Она часто портилась в дороге, кроме того, засоленная до 24 августа сельдь вообще считалась дешевой (Schafer D. Das Buch der Lubischen Vogte auf Schonen. Halle a.S., 1887. Einleitung, S. LI; Хорошкевич А. Л. Торговля Великого Новгорода... С. 334—336). Солид — римская, позднее византийская золотая монета, чеканившаяся с 309 г. Этот термин вошел во многие романские языки для обозначения мелкой монеты. Русские цены на сельдь этого времени неизвестны. Но если предположить, что он также имел в виду мелкую монету, то можно думать, что это было пуло (О нем см.: Гайдуков П. Г. Младшие монетные номиналы средневековой Руси (четверетцы, полушки и пула конца XIV—XVII вв.). Автореф. дисс. ... докт. наук. М., 1999; Он же. Медные русские монеты конца XIV—XVI вв. М., 1993). Впрочем, датский переводчик XVII в. термин “солид” переводит как “шиллинг”, не подозревая о возможности обозначения им русской денежной единицы.

316. Воевода крепости (Дерпта) — это скорее всего один из тех, кто во время отсутствия Ж. И. Квашнина занимал эту должность в январе 1578 г. — И. Д. Плещеев или кн. М. В. Тюфякин (ДЛВ. Ч. 2. № 47. С. 120).

317. Квадрант — мера объема, четверть, в данном случае кади (Бассалыго Л. А. Новгородские писцовые книги рубежа XV—XVI вв.: справочник по статьям доходов, мерам и ценам // Писцовые книги Новгородской земли. Т. 2 / Сост. К. В. Баранов. СПб., 1999. С. 303).

318. Наместник мценский Алексей Григорьевич Давыдов.

319. Конный гонец, выехал из Новгорода 19 сентября, прибыл в Пернов 16 октября.

320. Армут (вероятно, эст. Эргеме).

321. Нападения шведов на Фелин и другие города во второй половине сентября — начале октября 1578 г. не увенчались успехом, как явствует из материалов приказного делопроизводства начала 1579—1580 г.

322. Как правило, сельское население ближайшей к городу округи в случае военной опасности пряталось за его стенами. Это касалось и княжеской семьи (Каштанов С. М. К вопросу о “городной осаде” в междукняжеских договорных грамотах // Столичные и периферийные города. 1996. С. 86—87).

323. ...под крепостью Вендева (Венден, лат. Цесис) — попытка захвата крепости русскими войсками была предпринята с 15 по 21 октября. С 15-го по 20-е они осаждали крепость, а 21 предприняли штурм. В знаменитом сражении 21 октября шведы (под началом Ерана Буйе) и поляки (во главе с Андреем Сапегой), неожиданно соединившись, совместными усилиями нанесли поражение русскому войску, первым воеводой которого был кн. И. Ю. Голицын (Рюссов I Псб. Т. III. С. 300—302; Карамзин Н. М. История государства Российского. СПб., 1892. Т. IX. Гл. V. С. 179—180; Новодворский В. Борьба за Ливонию между Москвой и Речью Посполитой (1580—1582). С. 85—87. С. 85—87; Kappeler 1972. S. 138—139).—В. Л. Л.

324. Герцог Магнус (1540—1583)— второй сын Кристиана III и брат Фредерика II. С детства отец предназначал его к получению духовного звания. Учителем Магнуса были голландец Пауль Новимагнус, придворный проповедник короля, соборный пробст из Риги, Каспар Муге и Лука Бакмейстер, позже ставший профессором в Ростоке. Много внимания сыну уделяла мать-королева Доротея. Когда Магнусу было два года, он перенес глазную болезнь, в результате которой потерял один глаз. Впоследствии его враги дали ему прозвище “Кривой”. В 1557 г. Кристиан III отправил Магнуса в Саксонию ко двору своего родственника курфюрста Августа (1553—1586) для совершенствования образования и знакомства с европейской жизнью. Некоторое время он слушал лекции в лютеранском университете в Виттенберге (до 1559 г.).

Уже в юношеские годы вполне определился характер Магнуса, доставлявший немало хлопот его родственникам и близким. До конца жизни его преследовала репутация человека легкомысленного, расточительного и склонного к чрезмерной чувственности.

В конце правления Кристиана III встал вопрос о выделении Магнусу земельного владения, на которое он вправе был рассчитывать в королевской части герцогств Шлезвиг и Голыптейн. Чтобы не ослаблять влияния в герцогствах старшего сына, будущего короля Фредерика II, Кристиан III решил не производить раздела, а купить для Магнуса епископство Эзельское, что и было осуществлено. В 1559 г. во время коронации Фредерика Магнус согласился отказаться от всех светских и духовных прав на герцогства Шлезвиг и Гольштейн в обмен на получение эзельского епископства.

В апреле 1566 г. двадцатилетний Магнус прибыл на о. Эзель. 13 мая епископ Иоганн фон Мюнхгаузен отрекся от епископского сана, и епархиальный капитул избрал в епископы Магнуса, передав ему ключи и жезл — знак духовной и светской власти епископа. Затем чины епископства присягнули ему как своему законному господину, а он в свою очередь подтвердил их старинные права и вольности.

В том же году Магнус расширил свои владения в Ливонии, купив у Морица фон Врангеля епископство Ревельское, а также земли в Курляндии, расположенные вокруг замка Пильтен. Однако удержать свои владения без военной помощи из Дании Магнусу было трудно. Поэтому весной 1561 г. он отправился в Данию, где вынужден был признать над своими землями верховную власть Фредерика II. Магнус также согласился допустить в свое епископство королевского статхольдера, с которым отныне он должен был согласовывать свои решения и действия.

В 1560-е гг., потеряв практически всю власть в своих владениях, оказавшихся в руках его брата, шведов и русских, Магнус пытался заручиться поддержкой польского короля Сигизмунда II Августа, он рассчитывал жениться на его сестре и получить за ней в приданое ту часть Ливонии, которая находилась во власти поляков. Но этот замысел не был осуществлен. Неудачей также закончилась попытка Магнуса склонить на свою сторону горожан Ревеля и Риги, отдавшихся под власть Швеции и Польши.

В конце 1560-х гг. Магнус сблизился с царем Иваном IV, который выразил готовность передать ему ливонские земли, но с условием, что Магнус признает себя “голдовником” (вассалом) русского государя. В июне 1570 г. в Москве состоялось коронование Магнуса как короля Ливонии. Одновременно он был объявлен женихом княжны Евфимии, дочери кн. Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата царя, а после смерти Евфимии в 1571 г. — ее сестры Марии, которой тогда шел только 13-й год. Свадьба состоялась 12 апреля 1573 г. в Новгороде. Венчал Магнуса и Марию православный священник, а затем они получили благословение от лютеранского пастора.

Реальных выгод, однако, от сближения с Иваном IV Магнус не получил. В его распоряжении находилось только несколько замков. Русский царь испытывал мало доверия к своему вассалу и препятствовал распространению его влияния на ливонских жителей. До 10 августа 1570 г. Магнус получил царский наказ — “не ходить на города литовских людей” (Баранов К. В. Акты XVI — начала XVII вв. из местнических дел // Русский дипломатарий. Вып. 7. М., 2001. № 9. С. 40—41). Когда в 1577 г. во время большого похода царя в Ливонию Магнус, откликнувшись на чаяния местного населения, занял ряд замков, Иван IV пришел в ярость и потребовал его к себе. Представ пред “ясные очи” грозного царя, король Ливонии, стоя на коленях, едва смог вымолить себе прощение. Царь вернул ему Каркус и Оберполен, добавив к ним еще и ряд других, при этом, правда, обязав Магнуса под угрозой нового ареста уплатить к Рождеству 40 тыс. венгерских гульденов.

Не имея возможности исполнить эту царскую волю и поняв, что царь Иван не собирается передавать ему власть над Ливонией, Магнус решил отдаться под покровительство врага русского государя польского короля Стефана Батория и тайно вместе с женой бежал к полякам в Курляндию, где поселился в принадлежавшем ему замке Пильтен. Здесь Мария в конце 1581 г. родила ему дочь, которую окрестили по православному обряду и нарекли Евдокией. Последние годы жизни Магнус провел в безуспешных попытках добиться от короля Стефана и польского сейма передачи ему в лен ливонских земель, завоеванных Польшей. Он умер 18 марта 1583 г. и был погребен в замковой церкви в Пильтене. В 1662 г. его останки был перенесены в Данию, где их похоронили в кафедральном соборе города Роскилле — усыпальнице датских королей. Вдова Магнуса, королева Мария, сперва поселилась в Риге, получив приличное содержание от польских властей, но затем вернулась в Россию. Здесь ее дочь вскоре умерла, а сама она, по слухам, была насильственно пострижена в монахини под именем Марфа. Год смерти инокини Марфы точно неизвестен. Ее останки, по-видимому, были погребены в Успенском соборе Троице-Сергиевой лавры, где и сегодня можно увидеть надгробие с надписью “лета 7105 (1597) июня 13 дня преставися благоверная королева инока Марфа Владимировна”. Однако сохранились документальные свидетельства, из которых следует, что вдова герцога Магнуса продолжала жить еще в первое десятилетие XVII в.: в 1609 г. она пребывала в осажденной поляками Троице-Сергиевой лавре. В отличие от своего мужа, Мария Владимировна, по сообщениям современников, отличалась нравом кротким и добросердечным; она оказывала покровительство сиротам, а также тем ливонцам, которые оказались в русском плену (Цветаев Д. Мария Владимировна и Магнус Датский // ЖМНП. 1878. Ч. CXCVI. С. 57—85; Busse К. Н. v. Herzog Magnus. Konig von Livland. Leipzig, 1871; Donnert E. Der livlandische Ordensritterschaft und Russland. Berlin, 1963. S. 181—196; Rasmussen K. Magnus // DBL. Bd. 9. S. 355—356; Renner U. Herzog Magnus von Holstein als Vassal des Zaren Ivan Groznyj // Deutschland—Livland—Russland. Ihre Beziehungen vom 15. bis zum 17. Jahrhundert. Beitrage aus dem Historischen Seminar der Universitaet Hamburg. Liineburg, 1988. S. 137—158). — В. А. А.

325. “Ливонская Апология” — сочинение с таким названием неизвестно. По мнению К. Расмуссена, У. мог так назвать сочинение Бальтазара Рюссова (1542—1602) “Chronika der Prouintz Lyfflandt”, первое издание которой увидело свет в Ростоке в 1578 г., а второе — в Барте (Померания) в 1584 г. Б. Рюссов родился в Ревеле в семье извозчика. Образование получил в Германии. С 1563 г. и до конца жизни был лютеранским пастором и школьным учителем в родном городе. Первое издание хроники содержит историю Ливонии с древнейших времен до 1577 г., а во втором описание событий продолжено по 1583 год. Особенно большую ценность хроника представляет в тех своих частях, где речь идет о событиях Ливонской войны, непосредственным свидетелем коей и был Рюссов. Во втором издании хроники имеется краткое упоминание о датском посольстве в Россию в 1578 г. (Расмуссен К. О книге Якоба Ульфельдта. С. 60; Зутис Я. Я. Очерки по историографии Латвии. Ч. 1. Рига, 1949. С. 29—35). Русский перевод хроники выполнен в XIX в. (Псб. Т. II. С. 161—404; Рига, 1880. Т. III. С. 125—352). — В. А. А.

326. Главным центром литья затинных пищалей (малокалиберных пушек) и пушечных ядер была Москва, где иностранные литейщики обосновались еще на рубеже XV—XVI вв., и Великий Новгород (Колчин Б. А. Обработка железа в Московском государстве в XVI в. // Материалы и исследования по археологии СССР. 1949. № 12. С. 200—201; Рабинович М. Г. О древней Москве. М., 1964. С. 92). Все это в 1578 г. переправлялось в новые ливонские города, постоянно испытывавшие недостаток орудий и боеприпасов к ним (ДЛВ. Ч. 2. №№ 30, 33 43—46. С. 101—102, 106, 117—119), что при дальности пути и отсутствии тягловой силы вынуждало прибегать к дешевому труду крестьян. Пушка, которую видел У., должна была быть очень большой. Попытка наладить производство боеприпасов на месте — в Юрьеве зимой 1577—1578 г. не увенчалась успехом из-за отсутствия сырья и специалистов кузнецов (там же. № 30. С. 102).

327. И. Ю. Голицын. См. подробнее с. 122 наст. изд.

328. В разрядной книге под 7087 годом речь шла о том, что воеводы “опять зам[е]ш[ка]лись и к Кеси не пошли. И царь и великий князь прислал к ним, кручинясь, с Москвы посольского дьяка Андрея Щелкалова” и дворянина Д. Б. Салтыкова, приказав им “итить на Кесь и промышлять своим делом мимо воевод”, далее разные редакции: “а воеводам с ними” или “с воеводами заодин” (Савва. Дьяки. С. 289).

329. Грозный вообще рассматривал все военные неудачи как измену и жестоко карал за них. Именно в его время в источниках и памятниках материальной культуры особое распространение получило слово “палач”. Оно высечено на надгробной плите 1561 г. (Карийский Н. М. Русская надпись XVI в. с именем Марка, сына палача // РАНИОН. Труды секции археологии. Т. IV), палачи встречаются среди тех лиц, которых посылали из Москвы в Ливонию для упрочения там царского владычества — наряду с попами, пономарем, проскурницей, воротниками и сторожами. Палачи, набранные в Великом Новгороде, как и вышеперечисленные специалисты, должны были присутствовать в каждом, даже самом маленьком из завоеванных городов (ДЛВ. № 14. С. 70—82). Они, как и тюремные сторожа, толмачи, кузнецы и плотники, должны были получать по два рубля “годового” и 4 алтына за соль (там же. С. 70).

330. Это полностью соответствует сообщению Андрея Сапеги, стоявшего во главе польского войска (АЗР. Т. II. СПб., 1841. С. 237—238), и ливонского хрониста Р. Гейденштейна. Последний писал: “Двое воевод, Петр Хворостинин и Андрей Щелкалов, начальствовавшие над конницей, вместе с ней бежали” (Гейденштейн Р. Записки о Московской войне. СПб., 1889. С. 35—36, прим 1 на с. 37).

331. Ронненбург (латыш. Рауна).

332. Василий III— великий князь московский и всея Руси (1505— 1533), вел войны с Великим княжеством Литовским в 1507—1508, 1512—1514, 1518—1519. Серии этих войн предшествовала и война с Великим княжеством Литовским и Ливонским орденом 1500—1503 гг.

333. Оно подробно описано в летучем листке 1579 г. (Поражение москвитян и осада Вендена) 1579 г. (ЧОИДР. 1847. Кн. 3. Отд. 3. С. 4).

334. Судя по отчету, еще 23 октября русские послы обедали у датских (Щербачев. Два посольства. С. 167).

335. Каролл (эcm. Карула).

336. Имеется в виду сын монетного мастера из Ревеля Иво Шенкенберг (ок. 1550—1579), прозванный за храбрость и военные способности Ганнибалом (Аннибалом). По свидетельству Рюссова, И. Шенкенберг собрал отряд из крестьян и организовал его “по немецкому образцу и обычаю”. Действуя на стороне шведов, прославился при обороне Ревеля, осажденного в 1577 г. российскими войсками, и активными партизанскими действиями против осаждавших. В бою у Везенберга 27 июля 1579 г. был окружен татарским отрядом и взят в плен. В том же году по приказу Ивана Грозного казнен во Пскове (Рюссов / Псб. Т. III. С. 252, 259, 268, 306—307), о чем У. не пишет. — В. А. А.

337. Кепт (эст. Копу).

340а. Лары — боги-покровители домашнего очага у древних римлян. “Отеческие лары” — в переносном значении “дом”.

338. Фараон — обычное для летучих листков времени Ливонской войны наименование Ивана Грозного, которого таким образом приравнивали к библейскому египетскому царю, гонителю евреев (Исход, 1—16).

339. В юрисдикции немецкого населения Ливонии (включая и Эстонию) применялись нормы кодексов рыцарского ленного и земского права. Первый кодекс — Вальдемар-Эрикское рыцарское ленное право— был составлен для датских владений в Эстонии в 1315 г. Нормы этого кодекса вместе с положениями немецкого “Саксонского зерцала” легли в основу кодексов — Древнейшего первой половины XIV в., Среднего, действовавшего с конца XIV или первой четверти XV в., и Переработанного, составленного между 1422 и 1538 гг., рыцарского ленного и земского права. Кодексы действовали в разных районах Ливонии и содержали, помимо упомянутых, правоположения, отражавшие характерные особенности местной жизни. В городах же Ливонии действовало городское право XIII в., предназначенное для Риги и Ревеля и имевшее своим образцом право г. Висби, а затем видоизменявшееся под влиянием права городов Ганзейского союза с учетом различных прибалтийских особенностей. (Калнынь В. Очерки истории государства и права Ливонии в XI—XIX вв. Рига, 1980; Назарова Е.Л. Ливонские правды как исторический источник // Древнейшие государства на территории СССР: Материалы и исследования. 1979. М., 1980; Егоров Ю. История государства и права Эстонской ССР. Таллин, 1981). — Е. Л. Н.

340. ...татарин, которого жители называли цезарем — возможен и перевод “хан” или “князь” (Л. Н. Годовикова). Однако, судя по латинскому термину “cesar”, наиболее точен термин “царь”. В таком качестве, скорее всего, мог выступить Семион Бекбулатович, Саин-Булат, правнук последнего хана Большой Орды Ахмата, сын перешедшего на службу Ивану IV в 1562 г. Бекбулата. К 1570 г. он стал “царем на Касимове” и после этого активно участвовал в Ливонской войне (в 1571—1572 гг. в походе на шведов, осенью 1572 г. — на Пайду Вайссенштейн, затем на Ревель). До 15 июля 1573 г. принял крещение под именем Семиона, а в 1575 г. был поставлен Иваном Грозным на великое княжение, при том что Иван IV оставил себе лишь “удел”. В 1576 г. был сведен с великого княжения и пожалован великим княжением Тверским с городами Тверью и Торжком. И в это время Семион Бекбулатович продолжает участвовать в военных действиях, в частности в летнем походе 1577 г., завершившемся весьма успешно (Вельяминов-Зернов В. В. Исследование о касимовских царях и царевичах. СПб., 1864. Ч. II. С. 9—11; Лилеев Н. В. Семион Бекбулатович, хан Касимовский, великий князь всея Руси. Тверь, 1891; Зимин А. А. Иван Грозный и Симеон Бекбулатович в 1575 г. // Из истории Татарии. Казань, 1970. С. 149—163; Он же. В канун грозных потрясений. С. 28, 255 и др.) Возможно, после этого похода он и находился в Новгороде до лета 1578 г.

341. Император Священной Римской империи германской нации Рудольф II.

342. Сальме (эст. Сальме). — К. Р.

343. Торрих (эсm. Торгу). — К. Р.

344. Шварфер (эст. Сорве-Сооре). — К. Р.

345. Георг Виттинг — может быть, ливонский дворянин Георг фон Фитингоф, находившийся на датской службе. В грамоте царя Ивана к королю Фредерику от 7 апреля 1575 г. его фамилия написана как Vitinghoff (KA-2. № 238). — В. А. А.

346. Курляндия — одна из ливонских областей; с 1561 г. — герцогство, правителем которого стал последний магистр Ливонского ордена Готтгард Кеттлер. Курляндское герцогство находилось в вассальной зависимости от Польши. — В. А. А.

347. Сутен (латыш. Суде). — К. Р.

348. Позен (латыш. Пузе). — К. Р.

349. Донданг (латыш. Дундага) ранее принадлежал курляндским епископам. Замок был построен в 1249 г. — В. А. А.

350. Виндова, р. — Виндава (лат. Вента). В ее устье находился одноименный город Виндава (Вентспилс). Замок построен в 1314 г. — К. Р., В. А. А.

351. Эшвален, или Эдвален (латыш. Эдале), крепость которого восходит к 1275 г.— К. Р.

352. Ганс Беер — курляндский дворянин Иоганн Бер, находившийся на службе у герцога Магнуса; Этвален он унаследовал от своего дяди, Ульриха фон Бера, бывшего коадъютора и домпробста епископства Курляндского, в 1561 г. объявившего себя сторонником Магнуса (Rutenberg О. v. Geschichte der Osteseeprovinzen Liv-, Esth- und Kurland. Leipzig, 1860. Bd. 2. S. 515; Mollerup W. Danmarks vorhold til Lifland fra Salget af Estland til Ordensstatens Optesning (1346—1561). Kbh., 1880. 8. 132). — Д. А.

353. Газенпот (латыш. Айзпуте). — К. Р.

354. Греббин (латыш. Гробиня). — К. Р.

355. Хейлиген Аэ, р. (латыш. Свента). — К. Р.

356. ...от польской области, называемой Литвой — территория Великого княжества Литовского, вошедшая в 1569 г. в состав Речи Посполитой.

357. Сарматия — в античной географии обозначала территорию бывшей Скифии, после того как ираноязычные племена сарматов с III в. до н. э. по IV в. н. э. заняли степи от Тобола до Дуная. Этим термином в польской литературе эпохи Возрождения сначала обозначалась общая славянская, в том числе и польская прародина, а затем и сама Польша (Рогов А. И. Основные особенности развития русско-польских культурных связей в эпоху Возрождения // Культурные связи народов Восточной Европы в XVI в. М., 1976; Тананаева Л. И. Сарматский портрет. М., 1979. С. 10—32; Ulewicz Т. Sarmacja. Studium z problematyki stowianskiej XV i XVI w. Krakow, 1950).

358. Вопрос о сборе налогов и их тягости был злободневным не только для этого региона. Местные сеймики Нового Корча, Кракова, Сандомира, Серадза, равно как и Поморья и др. воеводств, решали его отнюдь не в соответствии с постановлениям общегосударственного Варшавского сейма 1577 г. Большинство вышеназванных воеводств отказывалось от уплаты налогов (Новодворский В. Борьба за Ливонию. С. 68—73).

359. Данных о выступлении крестьян, о котором пишет У., в других источниках не обнаружено.

360. Поланген (лит. Паланга). — К. Р.

361. Мемель (лит. Клайпеда) — в XVI в. город в герцогстве Прусском. — В. А. А.

362. р. Свента.— К. Р. 29—1924

363. Региомонт (Кенигсберг, польск. и русск. Крулевец, Королевец) — ныне Калининград.

364. Мельбинг, или Эльбинг (польск. Эльблонг) — в 1578 г. признавал над собой верховную власть короля Польши (Форстен. Балтийский вопрос. С. 629). — В. А. А.

365. Данциг (нем.) — Гедан (Gedan, латыш.), Гданьск (польск.), в Средневековье крупный центр ганзейской торговли в 1466 г. — в составе Короны Польской.

366. Речь идет о военной помощи, которую в 1577 г. датский король оказал Данцигу (Гданьску) во время его осады польскими войсками во главе с королем Стефаном Баторием (Форстен. Балтийский вопрос. С. 642—645). — В. А. А.

367. Под “врагами” сенаторы (ратманы) Гданьска разумели польское войско, осаждавшее город в 1577 г. Мирный договор между Гданьском и Баторием был заключен только 12 декабря 1579 г. Согласно этому договору, город признавал верховную власть короля Польши и выплачивал ему 20 тысяч гульденов; Баторий же со своей стороны подтверждал старинные вольности Гданьска (Форстен. Балтийский вопрос. С. 645). — В. А. А.

368. Каллипке — селение близ Гданьска. — В. А. А.

369. Михаил (Михал) Сифрид — в 1570—1580-е гг. ратман в Гданьске (Historia Gdaiiska. Gdansk, 1982. Bd. II. S. 588). — В. А. А.

370. Ландсвитц — селение в герцогстве Померанском. — В. А. А.

371. Леонбург (нем. Лауэнбург, польск. Лемборг) — город в герцогстве Померанском. — В. А. А.

372. Загарс — селение в герцогстве Померанском. — В. А. А.

373. Зетцемин (нем. Зицемин, польск. Сецемин) — селение в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte der Provinz Pommern. Berlin, 1865. S. 562), которое находилось на северо-западе нынешней Польши; правителями этого епископства с 1556 г. являлись герцоги Померанские. — В. А. А.

374. Замноу (нем. Цанов, польск Сианов) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 561—562). — К. Р., В. А. А.

375. Кецлин (нем. Кеслин, польск. Кошалин) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 75). — К. Р., В. А. А

376. Карлик (нем. Керлиц польск. Карлино) — город в епископстве Камминском (Kratz G. Die Stadte. S. 67—68). — К. Р., В. А. А.

377. Эти города — имеются в виду Кецлин и Карлин. — К. Р., В. А. А.

378. Померания (польск. Поморье) — герцогство в составе Священной Римской империи; включало в себя также земли, расположенные на северо-западе нынешней Польши. — К. Р., В. А. А.

379. Казимир Младший — епископ Камминский (1574—1602), младший из поморских князей, который по их соглашению 1569 г. стал герцогом Померанским Казимиром IX (1559—1605) (Wehrmann M. Geschichte von Pommern. Gotha, 1906. S. 70, 83). — В. А. А.

380. Новогард (польск. Нойгард) — город, расположенный на северо-западе нынешней Польши, по направлению от Кошалина к Щецину (Штеттину). Являлся центром Нойгардского графства, которым с 1274 по 1663 г. на правах вассалов епископов Камминских владели графы фон Эберштейн, прозывавшиеся также графами фон Нойгарт (Kratz G. Die Stadte. S. 267—268). — В. А. А.

381. Дам, или Дамба, впоследствии Альт-Дамм — в XVI в. город, принадлежавший герцогам Померанским (Kratz G. Die Stadte. S. 108—112). Ныне пригород Щецина, расположенный на южном побережье озера Домбе, на пути к Голенюву. — В. А. А.

382. Голъденов (польск. Голенюв) — город, в XVI в. принадлежавший герцогам Померанским. — К. Р., В. А. А.

383. Штетин (польск. Щецин) — ганзейский город в устье р. Одер, государями которого до XVII в. были герцоги Померанские (Поморские). — К. Р., В. А. А.

384. Фалькенволле (польск. Таново) — в XVI в. владение герцогов Померанских. Далее датское посольство совершало свой путь по землям нынешней Германии. — К. Р., В. А. А.

385. Аккермунде (нем. Иккермюнде) — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

386. Бугевиц (нем. Буггевиц) —селение в герцогстве Померания. — В. А. А.

387. Анклам — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

388. Дамин (нем. Деммин) — город в герцогстве Померания. — В. А. А.

389. Росток — город в герцогстве Мекленбург. — В. А. А.

390. Тесселин (нем. Тессин) — город в герцогстве Мекленбург. — К. Р., В. А. А.

391. Граница между Померанией и Мекленбургом пролегала близ Деммина. — В. А. А.

392. Висмар — город в герцогстве Мекленбург. — В. А. А.

393. Травемунде (нем. Травемюнде) — город, расположенный в устье реки Траве, при входе в гавань Любека, ныне пригород Любека. — В. А. А.

394. Голштиния — с начала XII в. графство, с 1472 г. герцогство в составе Священной Римской империи; с конца XIV в. пребывало в унии с герцогством Шлезвиг, которое находилось в вассальной зависимости от датской короны. С 1460 г. правителями Голыцтейна и Шлезвига являлись короли Дании и их потомки. В XVI в. состоялось несколько разделов герцогств между представителями правившей в Дании Ольденбургской династии, при этом значительная часть их территории осталась во владении датских королей. “Королевская часть” Гольштейна и Шлезвига управлялась статхольдером (наместником короля). — В. А. А.

395. Сегеберг (нем. Зегеберг) — замок в Гольштейне. — В. А. А.

396. Хендрик Рантцов — имеется в виду Хенрик Ранцау (1526—1598), представитель старинного голштинского рода; сын Иоганна Ранцау (1492—1565), полководца и ближайшего сподвижника короля Кристиана III в борьбе последнего за датскую корону и насаждении лютеранского вероучения в Дании. В юности учился в Виттенбергском университете. С 1554 г. член ригсрода, а с 1556 г. статхольдер в королевской части Шлезвига и Гольштейна. Пользовался большим влиянием при дворе. Летом 1579 г. обратился с посланием к королю Фредерику II, в котором постарался оправдать деяния Я. Ульфельдта в России (ДА. № 417; Skovgaard J. Henrik Rantzau // DBL. Bd. 11. S. 622—627). — В. А. А.

397. Реннесбург (нем. Рендсбург) — замок в Гольштейне. — В. А. А.

398. Фленсбург—город в герцогстве Шлезвиг (ныне в Германии). — В. А. А.

399. Хадерслев — город в северо-восточной части герцогства Шлезвиг (ныне в Дании). — В. А. А

400. Коллинг — датский город, расположенный на юго-восточном побережье Ютландского п-ва, немного севернее Хадерслева. — В. А. А.

401. Королева — София Мекленбургская (1557—1631), дочь герцога Ульриха Мекленбург-Шверинского (1527—1603), с 1572 г. супруга короля Фредерика II (Cedergreen Bech. Sv. Sophie // DBL. Bd. 13. S. 168). — В. А. А

402. Имеется в виду принц Ульрик (1578—1624), герцог части Шлезвига и Гольштейна и епископ Шлезвигский и Шверенский; он родился в Коллинге 30 декабря, т. е. спустя пять дней после Рождества (25 декабря) (Fussing H. A. Ulrik // DBL. Bd 15. S. 168). — В. А. А.