Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. Часть 1.

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

ЯКОБ УЛЬФЕЛЬДТ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

JACOBI, NOBILIS DANI, FRIDERICI II REGIS LEGATI, HODOEPORICON RUTHENICUM

В жизни человека нет ничего приятнее и полезнее, чем чтение книг, излагающих священную и светскую историю, так как из первых он может почерпнуть истинное познание Бога (ибо чем иным является Священное Писание, как не истинным историческим повествованием о Боге Отце, Сыне и Святом Духе?) ¹, а из вторых понять, как ему жить и строить свое будущее. Необходимо, чтобы образованные люди с усердием обращали [свой ум] на познание этих книг, ведь в исторических сочинениях есть огромное множество наставлений о том, как избегать пороков и приобретать добродетели. Есть и бесчисленные примеры, показывающие, что нечестивые люди и тираны были наказаны и по большей части погибли насильственной смертью, а хорошие и благочестивые люди всегда спасались и умирали естественной смертью. [Это делается для того], чтобы тот, кто читает исторические сочинения ², всегда имел перед глазами образец, в соответствии с которым он направлял бы все свои поступки, и на примере других смог узнать, каким образом ему вести себя в жизни, чтобы снискать милость Господню и чтобы дурной жизнью не навлечь на себя его гнева и справедливой кары; чтобы на примере других он научился сам заботиться о себе и избегать того, что навлекало гнев и кару на других, ведь Господь наказывает ужасными карами за ужасные преступления, о чем свидетельствует как священная, так и светская история.

Поскольку есть весьма много историков, которые в печатной форме достаточно пространно говорят о пользе [285] исторических сочинений, я полагаю, что бессмысленно много писать о ней, и намереваюсь возможно более кратко, в немногих словах и в виде исторического повествования рассказать о путешествии в Россию ³, [предпринятом] мною и другими дворянами, меня сопровождавшими. Но поскольку я не считаю себя способным описать его изящным слогом (ведь, признаюсь, я [лишь] поверхностно знаком с латинским языком и мой способ выражения далек от совершенства, и это неудивительно, прежде всего потому, что я в течение шести пятилетий (Ульфельдт употребляет слово lustrum, обычное для римской литературы, но странное в данном контексте. Если римляне считали пятилетиями, то датчане в XVI веке этого не делали. Об античных реалиях в тексте сочинения см.: В. В. Рыбаков. Язык и стиль записок Якоба Ульфельдта (см. в наст. издании)) был оторван от ученых занятий и, будучи постоянно занят придворными и домашними делами, не мог ни подучиться, ни повторить что-либо из того, чему когда-то выучился ⁴; а также потому, что все записывалось в дороге — быстро и в спешке), я прошу любезного читателя благосклонно отнестись [к написанному], исправлять [неудачные места] и не судить строго. Впрочем, чтобы [читатель] знал, чего он может ожидать от меня в повествовании подобного рода, я изложу [это] в кратких словах. Сначала я хочу объяснить причину нашего путешествия, затем — кто был отправлен, кем, к кому, когда, каким путем; какие опасности ждали [в пути], как [посланцы] были приняты, [как с ними] обращались, каким образом они были отпущены и отправлены назад. И [все] это [изложу] не пространно, чтобы не утомлять уши читателя пустяками и длиннотами. Итак, я хотел бы, чтобы благосклонный читатель получил все [эти сведения] в самом кратком виде.

Я полагаю, ни у кого не вызывает сомнения, что в давние времена, в особенности при благочестивом блаженной памяти короле Кристиане ⁵, возлюбленном отце нынешнего короля, между Данией и Россией были дружба и союз ⁶ и два эти [286] государства были так связаны между собой мирным договором, что жители каждой из стран могли беспрепятственно торговать и заключать сделки в областях другой [из них] и у них были назначенные им собственные дома, у русских в Копенгагене ⁷, у датчан — в Нарве ⁸; и они даже [могли] безо всякой опасности ездить куда хотят. Зная об этом союзе, король Фредерик II⁹ почел разумным последовать примеру своих предшественников, прежде всего дражайшего своего отца, и сразу же после коронации через посредство своих послов — гофмейстера Эйлера Харденберга ¹⁰, маршала Йенса Ульстанда ¹¹ и Якоба Брокенхуса ¹² — решил не только подтвердить прежний союз, но с помощью новых договоров возобновить дружбу и взаимную переписку ¹³, однако не с той целью, чтобы нанести вред какому-нибудь иному христианскому государю, и не с той [целью], чтобы объединиться с русским [государем] для получения от него помощи против врагов, но более для того, чтобы государства обоих правителей в результате заключения подобного союза процветали в мире ¹⁴.

Этот договор сохранялся вплоть до 1575 г., когда из-за разногласий между королем и ливонскими наместниками московского великого князя случилось нечто не соответствующее договору, а именно: три ливонские крепости — Гапсель ¹⁵, Леаль¹⁶ и Лоден ¹⁷ — были отобраны великим князем [московским]¹⁸ у короля ¹⁹. [При этом великий князь] раньше раз или два в письмах убеждал короля передать их ему, так как из текста договора [следовало, что] право владеть ими принадлежит королю (Подчеркнуто в оригинале.). Поскольку эту обиду, нанесенную ему вопреки данной клятве, нельзя было искупить без военных столкновений, крови и гибели подданных, если только не возобновить и не утвердить нового договора, удовлетворяющего интересам [обеих сторон, нашему] королю было угодно сначала испробовать путь переговоров, а не силу оружия, как подобает мудрецу (по словам Теренция ²⁰), чтобы подданные не страдали от [роста] налогов, войн и других бедствий и чтобы не [288] проливалась невинная кровь, [ведь] он думал больше о спокойствии подданных, чем о справедливой жажде мщения.

Такой была главная причина этого посольства — то первое, о чем я обещал рассказать. Теперь мне следует перечислить лиц, направленных в это посольство, коим было доверено это дело. [То были] Грегерс Ульфстанд из Эструпа ²¹, Арнольд Угеруп из Уропа ²², Поуль Верникен ²³ — секретарь и я. Чтобы придать [посольству] больше веса, к нам присоединили 6 дворян, чьей помощью мы могли бы пользоваться. Среди них первое место занимал Йене Венстерманн из Ольструпа ²⁴, ему была поручена забота о деньгах, он исполнял обязанности нашего казначея; второе место вслед за ним занимал Стен Матссен ²⁵, которого мы признавали за маршала, третий — Хеннинг Фальстер ²⁶ ведал [нашей] кухней, четвертый — Ёрген Сваве²⁷ заботился о напитках. Были также Даниэль Хоркен ²⁸ и Ёрген Мунк ²⁹. Все они ехали с нами, имея слуг и прислужников, так что нас оказалось 100 человек, не считая трех трубачей и стольких же музыкантов ³⁰.

Итак, снявшись с якоря, мы подставили паруса ветрам в пятницу, ближайшую к празднику Вознесения Господня, 9 [числа] месяца мая. Покинув Драгер ³¹ при попутном ветре, мы на 3 парусных кораблях и б весельных галерах ³² направились к острову Борнхольм ³³, отстоящему от Копенгагена на 25 морских миль³⁴. Мы прибыли туда на следующий день. Встав там на якорь, провели там ночь. На другой день, на рассвете, когда, как казалось, направление ветра соответствовало нашим желаниям, мы снова направили паруса в море и поплыли к Готланду ³⁵.

Во время плавания [совершенно] неожиданно [для нас] поднялся встречный северный ветер, помешавший нашем) продвижению, поэтому, после того как в течение нескольких часов нас бросало в разных направлениях то туда, то сюда, в соответствии с тем, как сталкивались враждебные волны, мы наконец были вынуждены со [всеми своими] кораблями снова пристать к Борнхольму, откуда начали путешествие. [289]

Выслушай, однако, какое происшествие случилось в это время. Вполне ясное небо в мгновение ока затянулось тучами | до такой степени, что на восьми довольно близко к нам расположенных кораблях мы не могли разглядеть не то что маленьких [предметов], но даже и больших. Поэтому вышло так, что [одна] из галер, под названием “Абрахам” ³⁶, из-за плотности туч неожиданно с такой силой ударилась о нос нашего корабля своим форштевнем, что ее чуть не захлестнули волны; [при этом] она потеряла ту часть правого борта, которая выступала над волнами и находилась ближе к нам; были повреждены передние паруса и фок-мачта³⁷, так же как и бизань³⁸. Все это потом с большим трудом восстановили на Борнхольме.

Но и мы отделались не без урона, часть носа нашего {корабля] была потеряна с большим ущербом для него, ведь в результате этого столкновения отовсюду через пробоины хлынула вода, так что мы и днем и ночью были вынуждены более, чем обычно, откачивать ее из трюма и бороться с сыростью.

После [всего] этого мы (как [уже] было сказано) той же ночью подошли к Борнхольму, но, так как упомянутые тучи закрывали все небо, мы не могли видеть прибрежные скалы; поэтому мы встали на якорь в открытом море. [Лишь только] взошла заря, просветлело небо и разошлись облака, [обнаружилось, что] мы с большой опасностью [для себя] пристроились возле скал, так как считали, что между нами и островом целая миля или даже больше; если бы мы подошли к ним ближе, то с кораблями было бы покончено. Поэтому нужно вознести величайшую хвалу Всемогущему Господу, который спас нас от этих морских опасностей.

20-го числа того же месяца, когда утро благоприятствовало нашему [путешествию], мы снова отправились в путь и 25-го числа, в день Святой Троицы ³⁹, проплыв 110 миль, соизволением Божьей благодати прибыли на остров Эзель ⁴⁰. На следующий день, покинув корабли, мы сошли на сушу⁴¹ и поприветствовали ливонскую землю ⁴². [290]

Там, проводя ночи возле крепости Аренсбург ⁴³, в предместье Хагдверк ^43а, мы пробыли до 30-го числа [того же] месяца и наблюдали величайшие бедствия людей, голод столь жестокий, что, как мы видели, они ели хлеб, [приготовленный] из измельченных отрубей, сена и соломы, подобно тому как во многих других местах на нашем пути [люди ели] траву, собранную на лугах и пастбищах ⁴⁴.

Покинув Аренсбург в тот же день⁴⁵, мы преодолели 3 мили и заночевали в королевской усадьбе Телсе⁴⁶, оттуда на следующий день прибыли в Зоненбург ⁴⁷, проделав 5 миль.

В первый день июня мы пересекли пролив Монсунд ⁴⁸ и прибыли к королевской усадьбе Монгард ⁴⁹. [Она] была разрушена и сожжена русскими и шведами, так что с той ночи мы спали под открытым небом.

2-го [июня] мы пересекли другой пролив, называемый Большой Монсунд ⁵⁰ (в нем наш корабль с [большой для себя] опасностью налетел на неизвестную скалу, и, если бы мы не добрались до гавани на той лодке, которая у нас была, с нами, очень может быть, было бы покончено, ведь он [корабль] с такой силой ударился о скалу, что морякам удалось высвободить его и вывести на место, подходящее для плавания, с [большим] трудом — [лишь] за два или три часа), и прибыли в Вигт ⁵¹, [находящийся] на расстоянии двух миль от острова Мон ⁵². Там нас встретили русские, которые сообщили нам, что поблизости находится шведское войско, поэтому, говорили они, мы не можем безопасно добраться до Пернова ⁵³, прежде чем они [шведы] не уйдут в другое место, ведь в то время у русских были совсем незначительные силы, так что они не могли оказывать им [шведам] сопротивление ⁵⁴. Там мы оставались три дня, проводя все ночи под открытым небом. А поскольку из еды нам не предоставили ничего, кроме трех овец, одного быка и двух цыплят, напитков же — никаких, наши слуги вынуждены были спасаться от мучительной жажды водой ⁵⁵. Итак, мы поднялись на корабль, желая достичь Пернова морем. Но, после того как в течение трех или четырех часов нас без пользы бросали бушующие волны, сломленные [291] жестокостью ветров, мы были вынуждены в конце концов снова возвратиться в оставленную гавань и там провести ночь возле разрушенной за несколько лет до того крепости, называемой Вердер ⁵⁶.

На другой день, это было 5 июня, мы в сопровождении 40 всадников и нескольких стрельцов ⁵⁷ на повозках и лошадях ⁵⁸ поехали за 5 миль, к селению, находящемуся между Перновым и Вердером.

6-го [июня] мы достигли Пернова, проделав еще 5 миль. Здесь мы надеялись найти подходящего хозяина, который бы хоть в какой-то мере заботился о нас, и получить кров, чтобы мы могли хоть как-нибудь оправиться и восстановить силы, растраченные в бессонные ночи. Но мы обманулись в надеждах. Когда [мы] прибыли туда, навстречу нам вышли два пристава ⁵⁹ (которые должны были стать нашими спутниками и доставлять [все] необходимое) [и] запретили входить в город, поставив перед воротами весьма большое число лучников ⁶⁰, чтобы преградить нам вход ⁶¹. Нам указали дома в предместье ⁶², в которые мы должны были направиться. Но лишь только я познакомился с хозяином, в моей комнате возник пожар и вся она сгорела в очень короткое время, так что я сам едва [успел] убежать; сгорела кое-какая одежда, шпага, копье и другие вещи, и если бы [прочее] наше имущество не оставалось на кораблях, со всем ним было бы покончено.

Когда мы это увидели, мы стали раздумывать, в каком месте можно было бы остановиться в безопасности, и после долгих размышлений решили сидеть на кораблях до тех пор, пока не прибудут лошади, которые [должны] везти нас дальше, но [и] это нам было запрещено. Более того, лучники, размещенные по берегу моря⁶³, [просто] не позволили нам исполнить то, что мы хотели. Поэтому волей-неволей мы расположились лагерем на поле возле города ⁶⁴ [и пробыли там] вплоть до третьего дня.

Там мы узнали, что слухи о шведах, сообщенные нам ранее, верны. Ведь в те дни они с небольшим отрядом находились в предместье [Пернова]. Русские сделали против [292] [шведов] вылазку из города, и произошло небольшое сражение с немалым ущербом для первых: шведы убили 80 русских ⁶⁵.

9-го [июня] мы отправились [оттуда] в сопровождении 100 лучников и 20 всадников ⁶⁶. Проехав [одну] милю, ночевали, по заведенному обычаю, в поле ⁶⁷.

На следующий день, 10 июня, мы проделали 7 миль [и] отдыхали под сенью деревьев.

11-го [июня] прибыли в Фелин ⁶⁸, город, отстоящий от вышеназванного места на 7 миль. В пути нас встретили русские с [отрядом из] 100 стрельцов и нескольких всадников. И так как нам не позволили войти в город, мы 8 дней пробыли в поле за пределами [городских] стен, потому что не могли найти ни лошадей, ни повозок, хотя изо дня в день нас обманывали, обещая нам [скорое] отправление. Однако все их обещания были ложными.

Здесь, я полагаю, нельзя обойти молчанием и опустить [то обстоятельство], что очень многие ливонские женщины на руках приносили к нашему пастору ⁶⁹ [своих] детей, желая очистить их водой святого крещения ⁷⁰, что и свершилось. За то время, что мы там находились, наш пастор окрестил что-то более 55 [детей], некоторым из которых было больше двух лет ⁷¹. Если бы мы случайно не оказались там, они были бы лишены святого таинства крещения.

Видя бедствия этих людей, да научимся мы благодарить Всемогущего Господа за его милость к нам, за то, что в наших королевствах сохранил он слово свое чистым и неизменным, украсил нашу церковь таинствами крещения и причастия, которых несчастные ливонцы лишены вследствие некогда совершенных грехов ^71а. Поэтому всем сердцем надо нам стремиться [к тому], чтобы всегда пребывал с нами Святой Дух, просвещая сердца наши, дабы не оказалось в пренебрежении слово Божье, снизошедшее к нам, язычникам, по Его милосердию, за которое Он не требует платы, и дабы не утратили мы его [слово Божье] из-за своей дурной жизни и дурных нравов. [293]

18 июня мы покинули Фелин и, проделав 4 мили, остановились на пастбище ⁷²; там нас встретили русские с 200 лучниками и 100 всадниками. Так как они боялись вражеских отрядов, находившихся неподалеку, по дороге к нам присоединились 1000 всадников — все татары — и 100 стрельцов ⁷³, которые в случае необходимости должны были защищать нас от нападения врагов ⁷⁴. Недалеко оттуда расположены крепости Хельмодт⁷⁵, Рюге ⁷⁶ и Каркис ⁷⁷, которые до сих пор находятся под властью великого князя⁷⁸.

На самом рассвете следующего дня, около 2-х часов, мы снялись с места и направились прямо к Дерпту ⁷⁹. Переправившись через пролив Хальстевере ⁸⁰ и проделав в этот день путь в б миль, мы остановились у реки ⁸¹.

Оттуда мы выступили на рассвете 20-го [июня] и, преодолев 7 миль, прибыли в Дерпт. Этот город обнесен крепостной стеной и застроен каменными домами, как говорят, тем же [294] способом, что и город Любек ⁸², хотя недавно почти все дома были разрушены и опустошены.

Поскольку нам не разрешили туда войти, мы разбили лагерь в деревне, в полумиле от него, [и] спали, прикрытые только лишь кронами деревьев, потому что на постоялых дворах ⁸³ не было ни одного пригодного и подходящего места. Так как шведские войска почти в это [же самое] время захватили всю область между Фелином и Дерптом и [все там] разрушили, [русские] по этой причине не захотели вести нас прямой дорогой, но [вели] несколько миль по бездорожью — по мостам, холмам, лесам, болотам — с большой опасностью и уроном для наших лошадей и имущества.

Уже после нашего прибытия туда [в Дерпт] мы узнали, каков был ход сражения шведских всадников с русскими, [произошедшего] за несколько дней до этого, когда мы были в Пернове. А было это так: они [шведы] ночью незаметно вышли из крепости Оберполен ⁸⁴ (которая недавно отошла под власть шведского короля) и, желая захватить добычу, [подошли] к Дерпту. Когда они явились туда, они предали огню все обширное и богатое предместье, русские же, находившиеся в городе, увидев это, бросились на них. Так как шведы уступали им в численности, они обратились в бегство. [Русские] преследовали их и в погоне захватили 40 шведов. Одержав эту победу, русские попытались продвинуться со своими войсками дальше и, собрав до 4 тысяч [человек], пошли прямо на Оберполен. Прибыв туда, они решили, что все совершилось согласно их замыслу и ничто не препятствует тому, чтобы они сделали то, что хотели. Но послушай, что неожиданно случилось с ними. Шведы, которым стало известно об их приходе, решили применить военную хитрость. Бросив свое снаряжение вместе с добром, взятым в Дерпте, перед городскими воротами, они возбудили у неприятеля желание вернуть [то], что он [некогда] утратил, и сделали вид, что они не могут внести это [добро] в крепость вследствие внезапного подхода врагов. [Сами же] между тем укрылись в лесочке, расположенном недалеко от крепости (это место было прикрыто листвой, лесом, густой порослью, так что каждый легко [295] мог укрыться и не был виден врагам). Русские, не заметив этого, с жадностью набросились на добычу и оставленное добро, в неистовстве разбивали сундуки, военное снаряжение и прочее тому подобное, празднуя триумф, еще не успев одержать победу. [Шведы], увидев это, выскакивают из леса, нападают на них, занятых своим делом, ранят, убивают и вражеской рукой истребляют [русских] ⁸⁵; таким образом, из 4 тысяч вырвалось лишь 3 (В отчете священника сказано: “редчайшие спаслись бегством” (paucissimis fuga elapsis”) — Д. А.) — если верить тем, кто нам это сообщил ⁸⁶, ведь то были московиты ⁸⁷.

Отсюда 22-го июня мы отправились в Псков ⁸⁸, город, который отстоит от Дерпта на 25 миль. Первую ночь, так же как и вторую, провели под деревьями, проделав путь в б миль.

23-го [июня] на самом рассвете мы снова отправились в путь, проделали 7 миль и на следующий день — а это был день св. Иоанна Крестителя — прибыли в Псков, [проехав] 7 миль от вышеупомянутого места ⁸⁹. В тот день эту дорогу пересекло много татар. Это люди безобразные [с виду], они двигались отрядами, направляясь в Ливонию против шведов и поляков. Все они были на конях, легко вооружены и не имели никакого другого воинского снаряжения, кроме луков ⁹⁰. Русские говорили, что число их превосходит 5 тысяч, и утверждали, что [за ними] последуют [еще] 20 тысяч. Они могут переносить величайшие трудности, очень легко терпят голод и жажду. Все необходимое им для пропитания они возят с собой, повозки [для этого им] не нужны, питаются кониной, порции которой привязаны [у них] к седлу. Кроме того, они — язычники (aJeoi), проводят жизнь в наслаждении и имеют жен, сколько захотят. Когда я с помощью переводчика обратился к одному из них, он признался, что в настоящее время имеет 10 жен — немецкого, русского и татарского происхождения ⁹¹.

В этот день мы проехали мимо озера под названием Пебс [Чудское] ⁹², которое тянется на 20 миль в длину и на столько [296] же в ширину, в него впадает 72 речушки, а вытекает только одна — по направлению к Нарве ⁹³.

Мы прибыли также к тому месту, где 40 лет тому назад произошло сражение между русскими и ливонцами, [в котором] последние одержали победу, перебив 4000 [врагов], поэтому [там] была воздвигнута часовня (Буквально: “построена хижина”) на вечную память об этом сражении ⁹⁴.

Мы посетили также монастырь под названием Ибдокт ⁹⁵, видели их образы ⁹⁶, но хотя дверь и открыли, в храм нам войти не позволили, потому что мы, по их мнению, были недостойны вступить в святая святых ⁹⁷.

Говорили, что недалеко находится еще один [монастырь], довольно большой и богатый, имеющий 300 монахов, а их храм расположен под землей, так что его не видно. Они, по своему обычаю, постоянно предаются молитвам и постам, великим князем дарованы им свободы и многочисленные деревни. Они до того свободны ото всяких повинностей (пользуются таким иммунитетом. — А. X.), что их крестьяне не обременены ни военной службой, ни податями⁹⁸. Итак, они постоянно оберегают его [великого князя] своими молитвами, [молясь о том], чтобы он стяжал победу, особенно в Ливонии ⁹⁹; их воспринимают как оракул. Хотя нас обуревало желание увидеть этот монастырь, однако из-за недостатка времени мы были лишены этой возможности.

По прибытии в Псков нам указали дом в предместье ¹⁰⁰ (так как входить [или не входить] в город было не в нашей воле), где все мы должны были оставаться до тех пор, пока князь ¹⁰¹ не сообщит нам о том, как нам ехать [дальше], причем и нам, и нашим слугам сразу же было запрещено выходить ¹⁰².

Если даже мы страдали от недостатка питья, то и тогда нам не разрешалось покупать что-либо у живших поблизости торговцев ¹⁰³. Мы узнали, что один человек был жестоко наказан за то, что продал [нашим] слугам модий (Ульфельдт употребляет здесь слово, обозначающее римскую меру объема. — В. В. Р.) ¹⁰⁴ молока. Но [297] нам некоторым образом отдавали должное: приставы, которые нас сопровождали, добывали все необходимое, хотя и с большим трудом, ибо они обещали многое, а давали мало.

Что же еще [можно сказать]? [Эти] люди до такой степени лживы и далеки от стези истины, что им нельзя давать никакой веры, они не держат слова, не считают позором лгать, обманывать и красть. Они ежедневно уворовывали что-нибудь из доставлявшейся нам еды, пива ¹⁰⁵, меда ¹⁰⁶, и при этом почти половину, не придавая никакого значения [тому], что это становилось нам известно и мы уличали их в краже. Кроме того, каждый день они удерживали у себя — иногда больше, иногда меньше — лошадей и повозок, предназначенных для [перевозки] нашего имущества, и за [некоторую] сумму денег ¹⁰⁷ возвращали их боярам, которые должны были [их предоставлять], что создавало для нас неудобства, ведь наши слуги много раз вынуждены были идти пешком. В результате я убедился [в том], что нет ни одной категории людей, которая была бы более лишена всякого стыда и страха, чем та, о которой мы говорили. Вот что я хотел сообщить об их характере, теперь [же] обратимся к другим [предметам].

Этот город [Псков] расположен на равнине и окружен стенами, башнями и рвами¹⁰⁸. Оттуда плавают по реке Нарве ¹⁰⁹, омывающей город и впадающей в озеро Пебс (Чудское) ¹¹⁰. Там очень много воска¹¹¹, льна ¹¹², пеньки. По-видимому, именно для этих товаров предназначен [тамошний] рынок ¹¹³. Наконец, [этот] богатейший город украшен 300 храмами и 150 монастырями, как утверждают те, которые, по их словам, знают их точное число¹¹⁴. Почти все они построены из камня [и] сверкают, придавая городу величайший блеск, ведь они украшены башнями, которые крыты железом и крашены в свинцовый цвет ¹¹⁵.

Хотя мы думали, что пробудем здесь полмесяца, 28-го июня, вечером, приставы сообщили нам, что днем они получили письмо, в котором нам предписывалось ехать в Новгород, отдаленный от Пскова на 35 миль. Поэтому 30-го [июня] мы отправились в путь, переночевали в поле, после того как [298] проделали 7 миль, на следующий день мы проехали 5 миль, на третий — 7, на четвертый — 6. В этот [день] мы прибыли к озеру, называемому Ильмень, простирающемуся в длину на 10, в ширину на 8 миль ¹¹⁶, по которому на кораблях ¹¹⁷ мы переправились в самый Новгород ¹¹⁸.

Около вика (Circa vicum, написанное с маленькой буквы, скорее всего не топоним, а датское vig — залив. Так понял переводчик на датский язык 1680г.— Д. А.) ¹¹⁹, в поселении под названием Новая Руса ¹²⁰, находятся солеварни; если бы ты их увидел, они показались бы тебе дивным творением Всемогущего Господа. Дело в том, что вышеназванная река, как и другие реки, имеет пресную воду, но здесь же по соседству есть соленое озеро, откуда вываривают довольно крепкую соль, так что, как видим, русские не имеют никакого недостатка в соли. Несколько [солеварен] есть также недалеко от Новгорода и в прочих местах ¹²¹. Это показалось мне по-настоящему удивительным, в особенности потому, что я достаточно часто слышал от своих соотечественников их мнение [о том], что русские (Термин Rutheni, если это не простой латинизм, дает основание предполагать, что Ульфельдт не очень хорошо разбирался в различных ветвях славянства. — А. Л. X.) испытывают недостаток в соли, с тех пор как [сначала] им поставили препятствия на море, а [потом] преградили доступ к Нарве ¹²². Однако я узнал, что дело обстоит иначе.

После прибытия туда [в Новгород] нас отвели в палаты, где некогда было местопребывание убитого брата Московита ¹²³. Они, как и весь город, да и другие дома по всей России, построены из дерева. Тотчас нам объявили запрет, чтобы никто из нас и шагу не ступил к дверям чужого дома; это было очень тяжело переносить, так как нам не было позволено приобретать необходимое. Тем не менее, если исключить три ночи, проведенные нами в предместье Пскова, этот город был первым, который принял нас под свой кров, после того как мы покинули Эзель, владение нашего короля, область, отстоящую оттуда на 112 миль. [299]

Здесь мы узнали, что татарский [хан], называемый крымским, вместе с войсками [уже] у ворот, недалеко от Москвы, окруженный многими тысячами татар, и что он решил силой оружия вторгнуться в Россию ¹²⁴. Поэтому великому князю показалось неразумным оставаться в Москве, но он [предпочел] лучше укрыться в крепости Слобода ¹²⁵, где мог бы быть в безопасности от их вторжения. Он вспомнил о том ущербе, который [хан] причинил ему 8 лет тому назад (В отчете священника указана точная дата: 24 мая 1571 г. — Д. Л.), когда он предал огню почти всю Москву, спалив 40 тысяч домов, при этом были перебиты и сожжены 200 тысяч русских ¹²⁶.

Здесь я чуть было не забыл коснуться достоинств этого города, которые по справедливости должны быть упомянуты в особенности потому, что некогда он был наиболее значительным [городом] этого края, и [еще] 80 лет тому назад (В отчете священника: “100 лет тому назад”. — Д. Л.) ¹²⁷ не признавал своим господином московского князя, но жил по законам, [установленным] собственной властью ¹²⁸. Его владения простираются далеко, с одной стороны [подходя] к границам Норвегии, с другой — к Ливонии, и составляют 300 миль в длину и 200 — в ширину ¹²⁹. Его могущество было так велико, что он легко мог защищаться от врагов и соседних государств. Поэтому появилась поговорка: “Кто может сделать что-нибудь против Бога и Великого Новгорода?” ¹³⁰. Это его могущество продолжалось до того дня, когда возникли ненависть и распри между [его] правителями и дело дошло до того, что они доверили разрешение тяжбы Московиту, который впоследствии, опираясь на слабейшую партию, подавил другую и, овладев городом, сделал себя его господином ¹³¹.

Что касается его застройки ¹³², то построен он действительно превосходно, по русскому образцу, и украшен бесчисленными храмами и монастырями ¹³³. Сооружен он на красивейшем месте, равнинном, повсюду изобилующем пшеницей, зеленеющими лугами, рыбными угодьями, озерами, реками и всеми благами ¹³⁴. [300]

Здесь мне также следует рассказать о разрушении городов, деревень и сел между Перновом и Новгородом и его причине.

Лет 9 тому назад, если не ошибаюсь, у великого князя возникло некое подозрение на своего единоутробного брата — подозрение в том, что тот задумал ему навредить и строит козни. Было ли это так — знает Бог. Итак, он вызвал его к себе [и] поднес ему яд. После того как тот выпил его, он заболел и умер ¹³⁵. Затем [великий князь] отобрал 300 опричников, предоставив им власть над жизнью и смертью людей, а также над всем имуществом, домами и домашним скарбом ¹³⁶.

Они обошли все пространство между Москвой и Псковом ¹³⁷ [и] сравняли с землей великое множество домов; по своему усмотрению убивали мужчин, женщин и детей, грабили купцов, уничтожали рыбные пруды, а рыбу сжигали [и] вообще все настолько расстроили и разорили ¹³⁸, что страшно об этом [даже и] говорить, а не то что видеть. Поэтому, если бы приставы не доставляли нам [средств], необходимых для поддержания жизни, которые привозились из других мест, мы все неизбежно погибли бы от голода и лишений (Отсутствия пищи. — Прим. ред. В. В. Р.). Люди впали в такую нужду, что мы [почти нигде], за исключением очень немногих мест, не могли купить даже жалкого яйца.

При этом в то же самое время царь созвал в Новгород большое количество людей, словно намеревался обсудить г ними неотложные дела. Когда они туда прибыли, он приказал всех их согнать на мост недалеко от города ¹³⁹ — тот, который мы видели каждый день. Собрав их, он [велел] сбросить их в текущую там реку. Были убиты и задушены многие тысячи людей, которых он подозревал из-за брата, [еще] раньше устраненного им с помощью яда, — [подозревал в том,] что они якобы были на его стороне ¹⁴⁰. И что более всего удивительно, [так это то], что утонуло такое множество людей, что вышеупомянутая река заполнилась трупами сверх всякого человеческого ожидания и была настолько ими запружена, [301] что не могла течь по своему прежнему руслу, но разлилась по зеленеющим лугам и плодородным полям и все затопила своей водой ¹⁴¹. Хотя это и кажется маловероятным и далеким от истины, однако все это в действительности так и было, как я узнал в России от людей, достойных доверия, то есть от тех, которые до сих пор живут в Новгороде под властью Московита ¹⁴². Иначе я, что называется, не стал бы писать об этом.

Пока мы оставались там, наши приставы изо дня в день преследовали нас с величайшей ненавистью, о чем здесь не стоит умалчивать, но, напротив, стоит упомянуть, чтобы образованные [люди] поняли, с какой жестокостью эти варвары относятся к германцам ¹⁴³, над которыми имеют какую-либо власть. После того как в течение целых 14 дней нас удерживали в Новгороде под стражей, [приставы] пришли к нам [и] сообщили, что в этот день из Москвы прибыл гонец. Он по приказу великого князя объявил, что и нам, и слугам нашим разрешается ходить куда угодно и совершать торговые операции, если [в этом] будет нужда, что доставило нам удовольствие и радость, ведь мы испытывали величайшее желание подвигаться и в быстром движении размять наши тела, до того времени пребывавшие в домах. Поэтому на следующий день через нашего переводчика мы попросили ¹⁴⁴, чтобы нам не отказали снарядить лодки, на которых бы мы переправились через реку, протекающую по городу, и чтобы нам разрешили, если вдруг это возможно, поохотиться с помощью силков на птиц (Globo tormentano volucrem laedere. Буквально: “портить пернатого шаром для мучений”. Неясное место, не поддающееся точному переводу. — Прим. ред. В. В. Р.), в чем нам было тотчас отказано ¹⁴⁵.

И не только в этом случае они показали себя недоброжелательными людьми; но и на следующий день, когда мы пытались восстановить свои силы, гуляя в равнинной местности по соседству с нашим жильем, они сразу же последовали за нами, упрекнули нас и запретили впредь делать это, говоря, что царь дозволил, чтобы мы покупали то, что нам нужно, [но [302] только] нашим слугам разрешено выходить [из дома], а [отнюдь] не нам ¹⁴⁶.

Мы дали им такой ответ: “Мы посланы его светлейшим королевским величеством к великому князю московскому ради выполнения дела, нам порученного, и сделано это по просьбе [великого] князя, который не один раз в [своих] письмах просил направить к нему послов ¹⁴⁷, и мы прибыли не [для того], чтобы производить какие-то торговые операции. По этой причине нам кажется странным, что то, что дозволено нашим слугам, запрещено нам; мы совсем не привыкли постоянно сидеть в домах, но более привыкли заниматься какими-нибудь делами, идущими на пользу здоровью ¹⁴⁸; мы не хотим ничего более, как только [иметь] возможность посетить Московита, если же это невозможно, то мы полагаем, что нам нельзя запретить иногда выходить из дома, и не считаем, что находимся в плену. Но если дело пойдет противно всяким ожиданиям и данной клятве (ведь нас защищала надежная посольская неприкосновенность), мы хотели бы, чтобы нас об этом ставили в известность”. [При этом] мы прибавили, что царский посол, недавно приезжавший к нашему королю ¹⁴⁹, под стражей у нас не содержался, как мы здесь, ему не причинили ни малейшего зла, но он был прекрасно принят, его возили в экипаже, куда он хотел, приглашали на пиры и там любезно принимали и угощали; так что достойно удивления, что [русские] не стараются хоть чем-нибудь отплатить за это благосклонное отношение.

На это [нам] ответили (не обратив ни малейшего внимания на то, что было сказано), что мы сейчас находимся у них и нам следует подчиняться их указаниям и вести себя так, как они предписывают, ибо в каждой стране свои обычаи, которым каждый человек должен следовать; [и] они не сомневаются, что нам совершенно ясно, что всякая струйка должна следовать течению вод, [тому,] куда они текут.

Услыхав это и подобное [этому], мы прониклись столь большим отвращением к их поведению, что невозможно этого даже сказать, не то что написать. Кроме того, мы видели, [303] что нас столь долгое время удерживают там (ведь с нами обращались, как с пленниками), надеялись, [что нам дадут] позволение отправить к императору гонца и просить доступа к его величеству, они же не захотели этого разрешить, отговариваясь [тем], что ему очень хорошо известно о нашем прибытии, [и] он по своей воле может нас удерживать или отпустить, и утверждали, что все во власти Господа и самого [царя] ¹⁵⁰. Получив такой ответ, мы перестали докучать им и стали вести жизнь уединенную, смешанную со скорбью. Ведь пока мы там находились, нас не посещал никто, кроме дряхлых двух бояр, которые сначала изображали величайшую важность, но, поскольку они были людьми необразованными, и нельзя не сказать о том, каким образом они вели себя у нас, чтобы образованные люди узнали, сколь велико их варварство и сколь грубы и неотесанны эти подмастерья и ослы.

19-го июля к вечеру они появились у нас перед обедом и направились к нашему столу. После того как они как следует наелись и выпили по своему обычаю много меда, к столу был подан сыр. Увидев и отведав его, они попросили дать [его] им, что мы позволили. Они сразу же отдали его слугам, чтобы [те его] берегли. После этого был подан десерт, сахар, гранаты, финики, фиги, [кушанья], пряность, имбирь и прочее того же рода, все привезенное из Дании. Они съели из этого сколько могли, а то, что осталось в мисках, взяли и спрятали себе в кушаки; суп же они ели, вызывая у нас отвращение, слизывая его с пальцев, так что нас чуть не рвало, как мальчишки или нищие, принимающие пищу у порога. Хотя у них в изобилии было для насыщения пива и меда, тем не менее они не довольствовались напитками подобного рода, но пожелали получить от нас наши напитки, рейнское вино или вино другого рода, что и было сделано, им были поданы красное вино “алекант” ¹⁵¹. Отведав его, они выпили друг за друга “с поцелуем”, то есть, подняв бокалы, они поцеловались ¹⁵².

Но не только они демонстрировали эту грубость нравов, ежедневно мы видали ее и у других. К нам всякий день приходили гудошники¹⁵³, разыгрывали комедии на свой лад, [304] часто среди представления они обнажали зады и показывали всем срамные места тела, вставали на колени и поднимали зад кверху, отбросив всякий стыд и робость. То же самое иногда делали и женщины. Однажды, находясь на площадке перед нашим домом вместе со своими многочисленными слугами, мы увидели в соседнем [доме] женщин, которые задирали вверх одежду и показывали нам в окне срамные [части тела], как передние, так и задние; высовывали из окна голые ноги — поочередно то левую, то правую, и зад, и другие [части тела], не смущаясь присутствием приставов ¹⁵⁴.

Из этого можно увидеть и ясно понять, что здешние люди отличаются весьма грубым и развратным нравом; и если бы пришлось сравнить их с другими, культурными людьми, последние посмеялись бы над первыми, словно те ничем, даже очень малым не отличаются от тупиц ¹⁵⁵.

[В один из] ближайших дней пришел к нам наш пристав по имени Федор, человек пожилой и степенный, [и] я вступил с ним в беседу об их вере ¹⁵⁶. Когда в разговоре случайно зашла речь о прегрешении против Святого Духа, он сказал, что каждый может спастись, пусть даже он изо дня в день прибавляет грех к грехам, если только однажды у него появится намерение обдумать [свои поступки] и принести покаяние ¹⁵⁷.

Я, защищая противоположную точку зрения, сказал: “Это верно, что каждый грешник, даже запятнавший себя многими и большими грехами, может спастись, лишь бы только он покаялся и с верой молил Господа о милосердии. Но если он противно разуму и душе не постыдится каждый день грешить против него [милосердия Господа], надеясь когда-нибудь исправить [свою] жизнь, он, конечно, грешен против Святого Духа, и этот грех ни в нынешней, ни в будущей жизни не будет ему отпущен”.

Выслушав это, он достойно ответил, что все грехи прощаются, сказал, что подтвердит это примером, и поведал следующее: “Мария Магдалина была нечестивейшей блудницей и многажды предавалась разврату, следовательно, совершала тяжкий грех. Однако за то, что однажды она уступила [305] просьбе мужчины, попавшегося ей на дороге и склонявшего ее к прелюбодеянию, прося, чтобы она сделала это ради Господа, и он получил желаемое, она — спаслась и отмечена в списке святых красным цветом — [все] по той причине, что не отказала в этом, но дозволила ради имени Божья” ¹⁵⁸.

И хотя это в высшей степени нелепо и отдает баснями и вздором, я счел нужным рассказать об этом, так как сие было приведено, чтобы доказать верность одного из положений его веры. [Из чего] да узнают наши, какой тьмой окутаны их умы и сколь скрыто и удалено Священное Писание от тех, кто вместо Евангелия вспоминает бредни и басни и считает их откровениями ¹⁵⁹. Мне кажется поэтому, что к ним хорошо подходит изречение пророка: “Так как они не верят истине, Бог дал им живой ум, чтобы верить лжи” ¹⁶⁰. И раз слово Божье не является для них [источником] света, они неизбежно будут находиться в потемках. Их жалкое состояние по справедливости должно было бы научить нас быть осторожнее, с величайшим благоговением и благодарностью беречь слово Божье и с большим вниманием следить, чтобы оно не покинуло нас вследствие [нашего] к нему пренебрежения и неуважения.

Здесь я не буду говорить о [некоторых] других их недостатках и заблуждениях, о которых они сообщали нам в другие дни во время нашего пребывания в Новгороде. Но так как мы познакомились с некоторыми их обрядами, мне кажется, будет уместным кое-что о них рассказать.

1-го августа, после восхода солнца, когда мы пытались облегчить мерзость [нашего] положения прогулкой, мы заметили вдали большую толпу народа, собравшегося в одном месте около реки, [текшей] поблизости от города ¹⁶¹; здесь были почти все горожане, как мужчины, так и женщины, либо державшие младенцев на руках, либо ведшие детей за руку; кроме того, там была большая толпа монахов и дев-весталок [монахинь]. После того как [все] они туда собрались, к ним приблизился архиепископ с крестом в руках в сопровождении священников и людей того же рода. Взойдя на мост через реку, возведенный специально для этой надобности, и [306] произнеся речь, он благословил ее [реку] и по особому обряду, похожему на католический, освятил воду. После этого великое множество мужчин разделись и голыми у всех на виду бросились в реку, не прикрыв [даже] срамных частей, не обращая никакого внимания на то, что на них смотрели девицы и женщины. Те также обливали этой водой своих детей и обмывали и очищали этой святой водой все свои идолы, отмечая этот день в качестве праздничного ¹⁶².

Не знаю, право, должен ли я рассказывать, каким образом они пользуются помощью святых при изготовлении пива и какими действиями [это] сопровождают. После того как они нальют в бочку воду, они погружают в нее изображение святого (его специально держат под рукой), привязанное к длинной палке, и тотчас вынимают обратно. Это же они делают, когда кладут солод и хмель. Затем они поднимают палку кверху, а сами, преклонив колени, опустив голову и осеняя лоб крестным знаменьем, поклоняются этому образу¹⁶³. Они настолько впитали подобные суеверия и погрязли в этих предрассудках, что считают, что весь их труд будет затрачен впустую, если не проделать описанных обрядов.

Упоминая об [этих] обрядах, я также считаю необходимым добавить кое-что о религии русских, равно как и то, что я узнал из общения с ними, из их бесед между собой, [их] жестов и другими способами.

Их религия — почти что католичество ¹⁶⁴, они чтят иконы, четырежды в год соблюдают посты, первый от воскресенья после [праздника] Троицы в течение 6 [недель] вплоть до праздника Петра и Павла; затем 14 дней до дня Успения [Девы] Марии, после этого постятся также целых 6 недель, предшествующих Рождеству Христову, наконец, 7 недель, предшествующих Пасхе ¹⁶⁵. Так вот, в это время они не едят ни мяса, ни масла, но только рыбу, уксус, чеснок, корнеплоды и тому подобные вещи.

У них есть таинства крещения и причастия, причем приобщаются [Святых Тайн] они под двумя видами, и для этого [используют лишь] красное вино, а не другие напитки. [307]

Каждый день они идут в церковь¹⁶⁶, и даже если двери [храма] бывают закрыты, они, тем не менее, осеняют себя перед ними крестным знаменьем, преклоняют колена и склоняют голову к земле.

У них нет клятв и проклятий, и они не употребляют имени Бога, чтобы клясться, а имени дьявола, когда ругаются, но клянутся и бранятся словами “пойди к матери” ¹⁶⁷, “собака”, “собачий сын”, “бастард”, произнося: “Pudi matter”, “Sabach”, “Sugin sin”, “Pledin sin” ¹⁶⁸.

Их священники необразованны ¹⁶⁹, знают только русский язык (ведь там нет ученых людей), все они имеют жен (холостые не допускаются к исполнению священнических обязанностей), но, что более всего достойно удивления, овдовевший [священник] тотчас устраняется от исполнения обязанностей, и ему не разрешается вступать в брак во второй раз, если только он не будет вести жизнь частного человека ¹⁷⁰. Одеваются они по греческому образцу, волосы носят длинные, бороду не бреют ¹⁷¹. Никогда не произносят проповедей ¹⁷², но ежедневно читают из Евангелия и [поют] на свой лад священные песнопения. Субботу они не чтят, но, поскорее отслужив службу, [начинают] заниматься торговлей и погружаются в дела ¹⁷³.

Храмы их украшены многочисленными идолами и иконами ¹⁷⁴. Как только они их видят, сразу же им молятся. Образы есть у них даже в домах, причем у каждого свои. Им они оказывают необыкновенное почтение. У них также висят на шеях кресты, которые они чтут особым образом ¹⁷⁵. Не стоит здесь обходить молчанием [того], что я очень часто беседовал с их священниками и боярами об их религии и обрядах. Я говорил, что никоим образом не следует обращаться с молитвой к святым, и доказывал это словами Священного Писания, приводя некоторые свидетельства, а именно, 20 главу Исхода [и] пятую Второзакония: “Не делай себе кумиров, не поклоняйся им, не воздавай им почитания”. Также из Исайи (44), который резко осуждает тех, кто делает идолов, также Варуха (6), псалом 115, также из Послания Павла к коринфянам: “Убегайте идолослужения” ¹⁷⁶. [308]

Я считал, что с помощью этих [цитат смогу] убедить их [поверить мне], но зря потратил время. Они не смогли привести никакого обоснования и никаких доводов (они очень сдержанно говорили об этих, столь значительных вещах) и ответили мне только следующее: “Наши предки чтили изображения святых, и мы будем делать то же самое”. Они также прибавили, что ежедневно совершаются чудеса, чем они могут доказать, что почитание икон оправданно. Они также добавили: “Никто не [станет] отрицать, что земные государи имеют своих канцлеров, сенаторов, секретарей, к которым подданные обращаются раньше, чем предстать перед ними [государями], и чем больше их влияние на государей, тем быстрее можно добиться чего бы то ни было у последних”.

На это я ответил: “На небе дела обстоят иначе, нежели на земле, и у нас есть явное свидетельство, что следует чтить Единого Бога в Троице, Троицу же — в единстве, а не святых”. Я также сказал, что нет никакого [другого] посредника между Богом и человеком, кроме Иисуса Христа, что к Отцу мы имеем доступ через Сына, а не через Петра, Павла, Николая или кого другого; что Господом нам заказано чтить изваяния и в первой заповеди запрещено призывать других богов, поэтому нужно избегать идолопоклонства ¹⁷⁷.

Мои аргументы заставили их замолчать, и им нечего было ответить. Поняв это, они с гневными лицами выпалили на мои слова: “До сих пор тех, кто говорил что-нибудь оскорбительное о предметах нашего культа, всегда бросали в темницы и наказывали смертью ¹⁷⁸; яснее ясного, что Лютер ¹⁷⁹ и все его последователи осуждены [на вечные муки], те же, кто не стесняется поклоняться святым, спасутся; в России, скажем, ныне в Новгороде, есть примеры, когда можно увидеть (если только верить их словам) даже и теперь тела умерших, похороненные много лет тому назад, но нисколько не тронутые тлением, у них снова поднимается голова, шея, грудь, плечи, руки, так что все могут это видеть, и отсюда легко можно заключить, что эти люди отмечены величайшей святостью и причтены к лику святых” ¹⁸⁰. [309]

Услыхав подобного рода вещи, я положил конец [этому] спору, и, приняв во внимание их угрозы, больше не упоминал об иконах, но приложил палец к губам.

После того как мы против нашей воли пробыли в этом месте месяц и 5 дней, 4-го августа, едва взошло солнце, между 3 и 4 [часами] пришли приставы, стали стучать в дверь моего дома и потребовали открыть им, чему я немало удивился, так как раньше они никогда не посещали меня так рано и тело [мое] еще отдыхало под покровом одеял. Как только им открыли дверь, они тотчас подошли к моей постели, показывая полученные ими письма, которыми мы наконец вызывались в Москву; они потребовали, чтобы мы как можно скорее приготовились к отправлению, и доложили, что им поручено в этот же день увезти нас из Новгорода в другое место; если же это не будет сделано, им грозит смертная казнь.

Выслушав это, я сказал, что давно готов и ничего не желал более и так часто, как отъезда [отсюда], нет ничего важнее отправления, поэтому никоим образом за мной не будет задержки. Сообщив все это, они удалились, обещая возможно скорее позаботиться о лошадях и повозках. Однако из-за того, что у них был большой недостаток в лошадях ¹⁸¹, мы не смогли отправиться в путь раньше 2-х часов пополудни, когда мы поднялись на корабли ¹⁸² с небольшим количеством слуг и направились в Бронницу ¹⁸³, город, отстоящий от Новгорода на 4 морские мили. Прочие же на повозках и верхом совершали сухопутное путешествие, и, проделав 8 миль, этой же ночью присоединились к нам в вышеупомянутом месте ¹⁸⁴.

На другой день, очень рано отправившись в дорогу, мы прибыли в Зайцево, проделав 7 миль ¹⁸⁵, отсюда в течение дня проделали путь в 8 миль до Крестцов ¹⁸⁶, а оттуда в Яжелбицы, расположенные на расстоянии 8 миль ¹⁸⁷.

Эти переходы, как и последующие, мы совершали с огромным трудом, так как наши лошади, которые должны были тянуть повозки, были нагружены сверх меры, кучера же, оставив их, решили сбежать, и наши слуги волей-неволей вынуждены были исполнять их обязанности на протяжении [310] 67 миль, ведь из всех деревень, где мы ночевали, все мужчины с лошадьми и имуществом убегали, так что нам предстояло добираться до Торжка ¹⁸⁸ на лошадях, полученных в Новгороде.

Поэтому получилось так, что в пути некоторые лошади задохлись и погибли от сильной жары и тяжести поклажи, а наши слуги устали до такой степени, что еле могли передвигать ноги. Но не только продолжительность и трудность пути, который они проделали пешком, истощили их силы, их уменьшили также голод и жажда, так как от Новгорода вплоть до Вышнего Волочка ¹⁸⁹ (а это расстояние составляет 53 мили) им не было дано ни капли пива, меда или какого-нибудь другого напитка, несчастным приходилось с великим отвращением пить воду, и редко их жажда утолялась молоком, смешанным с водой. И хотя столь измученные люди и лошади не могли переносить таких больших трудностей и тягот, тем не менее приставы не разрешали в течение дня давать отдых измученным членам в каком-нибудь месте, но постоянно приказывали двигаться вперед, ссылаясь на приказ царя, чтобы мы появились в Москве 19-го августа. Его нельзя было нарушить, [поэтому] не жалели ни людей, ни лошадей, ни снаряжения, ни прочей нашей собственности.

Так как, надеясь на лучшее, мы везде обманывались в своих надеждах и во всех местах жили на одних и тех же условиях, мы воспользовались законным поводом, чтобы пожаловаться приставам и потребовать у [них] лошадей, повозок и пищи. Пригласив их, мы обратились к ним с такой речью: “Мы не сомневаемся, что вы помните, как недавно объявили нам в Новгороде, что получили от своего царя письма, которые предписывали вам прямым путем везти нас в Москву, и вы потребовали, чтобы мы подготовились к отъезду как можно скорее, и этот [отъезд] произошел в тот же день; и вот уже некоторое число дней мы и наши слуги переносим тягчайшие бедствия, каждый день ожидая перемены к лучшему. До сих пор мы не хотели жаловаться, чтобы не показаться слишком нетерпеливыми, но так как наши страдания растут все больше и с каждым днем становятся все тяжелее, пища скудеет, [311] люди и животные изнемогают, мы не можем не высказать вам чувств, идущих от души, и мы говорим:

“Мы посланы датским королем Фредериком II к великому князю московскому вместе с [другими] дворянами и слугами для того, чтобы выполнить возложенные [на нас] поручения, и считали, что нас будут обеспечивать необходимым для поддержания жизни. А мы уже испытали сверх всяких ожиданий голод, жажду, недостаток лошадей, кучеров и прочие неудобства, что нам кажется весьма странным — в особенности потому, что, когда нас держали почти 5 недель в Новгороде, у вас оставалось достаточно времени, чтобы подготовить все необходимое для нашего путешествия. Мы и наши слуги не привыкли каждый день удовольствоваться и утолять многодневную жажду водой; [к тому же] мы привезли их не для того, чтобы они выполняли обязанности кучеров или шли пешком, но чтобы они нам служили и были для короля, королевства и нас свидетельством достоинства, а не позора. У нас же столько денег, что, если бы можно было приобретать на них необходимое, то не пришлось бы ни слугам испытывать какую-либо нужду в чем-либо, ни нам просить что-нибудь у них [русских] бесплатно. И раз дело обстоит именно так, а они не считают нас иудеями или турками ¹⁹⁰, мы хотели бы, чтобы в ответ на самую любезную нашу просьбу они поступали с нами не иначе, как подобает христианам (а на это звание они претендуют) поступать с христианами, иначе они оскорбили бы [имя] Божье, наложили бы на своего великого князя клеймо бесчестия и нанесли оскорбление нашему королю”.

Выслушав это, они ответили, что все это, конечно, им известно и они очень хорошо видят, как тяжко и по разным поводам страдают наши слуги, однако они не могут этого изменить. Они попробуют, если удастся, найти большее число — и притом свежих — лошадей в другом месте. Произнеся эти речи, они удалились.

Ты спросишь, как мы поехали дальше? На следующее утро мы попытались двинуться в путь на тех же лошадях, ведь мы не могли достать других, и с огромным трудом проделали [312] путь в 8 миль и достигли города Едрово ¹⁹¹. Когда [мы] прибыли туда, те, кто должен был дать нам лошадей, оставив город, убежали в леса, а очень немногих, которые остались, приставы изрядно наказали палками и плетьми, пока они не обещали, что добудут лошадей. Даже служитель слова Господня не избежал побоев, но был бит и руган до тех пор, пока не предоставил лошади ¹⁹².

Но сверх этого они смогли силой извлечь из жителей всего города [лишь] б лошадей, которых те на следующий день, то есть 10-го августа, ночью увели обратно в поле, поэтому все на тех же несчастнейших животных, которые везли нас от Новгорода ¹⁹³, мы, [проделав] еще 9 миль, прибыли в город Коломну ¹⁹⁴; отсюда 11 августа мы проделали путь в 5 миль и приехали в город Вышний Волочек с огромным вредом для этих животных, ведь очень много их пало и погибло в пути.

На всем этом пути почти все деревни ¹⁹⁵ разрушены Московитом и сравнены с землей таким же образом, как и по другую сторону от Новгорода, так как он считал, что [их] жители были на стороне его убитого брата и что они замышляли его [царя] убийство. Названный выше город омывает река ¹⁹⁶, по которой плывут в Отверь ¹⁹⁷, оттуда до нее 26 миль. Говорят также, что недалеко от города есть источник, откуда вытекает ручей, текущий вплоть до Новгорода. Он пригоден для навигации ¹⁹⁸.

12-го [августа] мы снялись с лагеря и вечером этого же дня прибыли в Выдропуск, проделав путь в 7 миль ¹⁹⁹. До этого места простираются владения Новгорода, и отсюда начинается Московское княжество. Его земля очень отличается от той, которую мы [уже] проехали, она ровна, плодородна, возделана и повсюду изобилует плодами.

Отсюда на конях и повозках 13-го августа мы прибыли в Торжок ²⁰⁰, отстоящий от вышеописанного места на 7 миль. Этот город расположен на ровном и красивом месте возле реки Тверцы, застроен деревянными, по русскому обычаю, домами ²⁰¹. Здесь наши слуги впервые хоть как-то наполнили алчущие желудки медом; ведь они уже давно (как раньше было сказано) терпели голод и страдания. [313]

Отсюда мы отправились 14-го [августа] и прибыли в Отверь; путь [между ними] составляет 12 миль. Некогда этот город был богатейшим торговым центром ²⁰², теперь же он совершенно запустел и доведен почти до крайней степени бедности, потому что в нем сидел убитый князь, то есть брат великого князя ²⁰³. [Это] была [его] крепость, прежде окруженная рвами, валом и стеной, но сейчас она разрушена настолько, что не осталось даже следов стены ²⁰⁴. Отсюда плавают в Казань и Астрахань, а затем по реке Волге в Каспийское море, держа курс на восток.

Невозможно описать, какие тяготы мы испытали, прибыв сюда. В этот день мы проделали путь в 12 миль, двигаясь от Люцифера к Гесперу ²⁰⁵; во время путешествия приставы уверяли, что все относящееся к пропитанию приготовлено, но они солгали (как [делали] довольно часто и в других случаях), ведь [на деле] ни о чем не позаботились. Кроме того, нам, страдающим от голода, предоставили помещения, почти совершенно опустошенные и без крыши; до следующего дня мы были вынуждены давать отдых своим голодным и измученным телам именно в них. В этом не было для нас [ничего] удивительного, ведь нигде во всей России мы не встречали гостеприимства, но во всех местах, где мы проезжали, были пустые дома, брошенные людьми и скотом, так что едва можно поверить, что существует какое-нибудь государство, не подвергшееся нападению врагов, которое было бы в большем запустении, чем это царство.

Мы на [своем] опыте узнали, что слухи, распространившиеся о Московите повсюду, очень далеки от истины; ибо он правит своими подданными с такой жестокостью и тиранией и на самом деле довел их до такой степени покорности, что они ни в малейшей степени не осмеливаются противиться его распоряжениям, но демонстрируют, что они [всячески] готовы исполнить любые [его повеления]. При этом они достаточно упрямы, непокорны и склонны ко всякого рода порокам, ведь наши приставы не могли, не прибегая к побоям, достать у жителей городов для нашего пользования ни [314] лошадей, ни повозок, ни кучеров. С помощью плетей, палок и дубинок они ниспровергали их на землю и [держали] до тех пор, пока те не пообещают приготовить [все] необходимое. Однако [жители] проявляли покорность лишь до того времени, когда, как видели, они смогут вырваться; в дороге [столько раз], сколько это было возможно, они либо уводили лошадей, которых [перед этим] предоставили нам, либо убегали сами. Отсюда можно заключить, с какими мучениями и трудностями мы проделали этот долгий путь, ведь часто мы не имели пищи, питья, пристанища, лошадей, повозок, кучеров и другого, не говоря уже о том, что так бывали приняты, что невозможно скоро забыть и изгнать [это] из памяти.

15-го [августа], оставив Тверь, мы прибыли в Городно ²⁰⁶, в 6 милях от нее, а на следующий день в Клин ²⁰⁷, проделав путь в 10 миль, оттуда 17-го мы прибыли в город Дмитров, сделав 8 миль. В этом городе есть крепость, окруженная стеной [и] сооруженная из бревен, грязи и соломы²⁰⁸. Отсюда мы отправились очень рано ²⁰⁹ [и] заночевали в Троице ²¹⁰, которая отстоит от предыдущего [города] на 6 миль. Здесь можно увидеть довольно большой по величине монастырь, окруженный башнями, укреплениями и каменной стеной. [Это] главный [монастырь] всей России, в котором, говорят, живет 300 монахов ²¹¹. Он имеет очень много озер, которые действительно красивы ²¹², густые леса, поэтому место это очень удобно для рыбной ловли и охоты. И поскольку царская крепость Слобода ²¹³ (в которой царь довольно часто проводит время из-за красоты ее расположения) неподалеку, [царь] оттуда довольно часто приезжает сюда, чтобы возносить здесь свои молитвы своему Богу. Нам сообщили, что вечером он будет там, и что нас приглашают туда, [и уже] присланы лошади, которые должны везти нас в Слободу ²¹⁴, поэтому ранним утром мы отправились в путь, который составляет б миль, и около первого часа пополудни закончили его, прибыв в город 19-го августа.

По дороге нас встретили бояре [великого] князя со 100 лошадьми, следующим образом: как только показалась крепость, мы издали увидели всадников, а когда подъехали к [316] ним поближе, поняли, что это те, кто должен нас встречать. Подъехав прямо к нам, они приблизились к моей повозке [и] сказали, что они посланы великим князем московским и царем всея Руси (Буквально: “всех русских”.), чтобы встретить нас и указать нам пристанище, куда мы должны направиться.

Державший речь, по имени Болер ²¹⁵ был крив на правый глаз. Так как он не сошел с коня и не оказал мне никакого почета, то и я не оказал почета ему, но находился в повозке, слушая то, что он говорил ²¹⁶. Он, поняв, что я не собираюсь выходить из повозки, велел мне ее покинуть, что я и сделал, тогда и он соскочил с коня на землю и повторил те же слова, которые сказал раньше. И хотя я хотел по возможности ответить [ему] и поблагодарить царя за прием, оказанный нам на дороге, и высказать [все] прочее, что подобает в таких у случаях, насколько у меня хватило бы таланта, однако мне не дали возможности говорить, но он приказал мне сесть в повозку, что я и сделал, и мы под их предводительством поспешили в город и прибыли в назначенный [нам] дом.

(А город этот отстоит от Новгорода на 100 миль) (В отчете священника: “110 миль”. — Д. Л.).

Под вечер, между 9 и 10 часами, когда мы предавались отдыху, пришел тот же Болер и среди прочего стал спрашивать, прибыли ли мы с добрыми намерениями и с добрым ли умыслом, прося это ему открыть. Я сказал на это:

“Мы присланы его королевским величеством к великому князю как к другу, и нам поручено вести дело только о том, что имеет целью спокойствие обоих королевств; если бы дело обстояло иначе и наш король имел бы другие намерения по отношению к царю, тогда его поручения могли быть исполнены людьми ниже нас [по рангу]”. Получив этот ответ, он предложил изложить ему [наши поручения], но я сказал: “Мы надеемся в скором времени появиться перед царем, и если бы это произошло, то, как мы полагаем, мы изложили бы ему все наше дело. Выслушав это, он удалился и на следующий день, [317] а это было 20-го [августа], снова пришел к нам и объявил распоряжение царя — на следующий день нам явиться к нему, — он прибавил, что видит нашу искренность и благорасположение, поэтому не может не помочь нам своим советом [о том], каким образом и какими средствами нам легче добиться у этого государя милостивого к себе отношения. Он дал понять, что прилично будет излагать порученное нам дело с величайшим почтением и заранее тщательно обдумав свои слова и избегать того, что могло бы дать государю какой-нибудь повод к гневу, а также исключить все, что не имеет отношения к делу; кроме того, [следует] со всем возможным тщанием перечислять все титулы его величества [великого князя] прежде, чем называть титулы нашего короля, и упомянуть обо всем, что служит ему [царю] ко славе.

При этой беседе присутствовал переводчик с русского языка, по имени Яков, австриец [по происхождению] ²¹⁷, который по поводу этих слов добавил: “То, что [этот] добрый господин напоминает о произнесении титулов царя до титулов вашего короля, имеет свои причины, о которых не стоит умалчивать. Главная из них — как бы из-за вашего пренебрежения на вас не легло клеймо бесчестия. Я помню, как несколько лет тому назад царя посетили послы, которые с позором были удалены и изгнаны сразу же после своего прихода по той причине, что, отложив на потом титулы [этого] государя, они сначала назвали титулы своих правителей”. Он [успел договорить лишь] до этого места.

Восприняв это указание как звук боевого сигнала, я немедленно ответил: “Нас и раньше посылали к королям и князьям ²¹⁸, и мы так выполняли королевские поручения, что наши действия одобряли, и мы надеемся, что и [это дело] мы поведем так, что ни царю, ни королю не будет бесчестья, но мы и к нему [царю] будем обращаться с приветствием по немецкому обычаю ²¹⁹. Если же все-таки он [Болер] захочет дать нам совет, каким образом нам добиться благосклонности царя, снискать его милость, но и нашего короля не лишить достойного почета, [все] это мы обязательно с самым добрым [318] чувством примем [от него] как от друга и будем считать благодеянием.

Что касается изложения самого дела, то мы получили от нашего короля указания, как его вести, и не имеем права, и не хотим прибавлять к его поручениям что-либо от себя”.

Тогда он снова спросил, не поручено ли нам упомянуть о крепостях, отнятых у короля в Ливонии ²²⁰, и если это так, то, он считает, ни к чему говорить об этом.

Я сказал ему: “Нам предписано излагать порученные нам дела в присутствии императора и сената ²²¹, но не другим [лицам]. Поэтому я считаю нетактичным беспокоить нас этими [вопросами]”.

Тогда он попросил, чтобы ему сообщили, посланы ли его королевским величеством подарки царю и намеревается ли каждый из нас поднести ему [царю] ²²² что-либо.

Я сказал, что король прислал царю и его старшему сыну позолоченные кубки ²²³. Тогда он сказал, что необходимо, чтобы и младшему сыну были преподнесены дары. Мы обещали поступить по его совету. Услыхав это, он приказал составить список подарков ²²⁴ и отдать их [подарки] ему. Забрав их, он удалился, а когда вечером снова пришел, объявил, что царь велел нам явиться к нему на следующий день, 21-го [числа] этого же месяца [августа] ²²⁵. И это было [для нас] самым желанным известием.

И вот он пришел к нам на следующий день около 9 часов утра [и] предложил нам приготовиться к отправлению; мы безо всякого промедления сели на коней и направились прямо в крепость.

(пер. Л. Н. Годовиковой)
Текст приводится по изданию: Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. М. Языки славянской культуры. 2002