46. Измена П. Ф. Басманова и переход войска под Кромами на сторону Лжедимитрия I произошли 7 мая 1605 г. “Новый летописец” указывает, что в “совете” с Басмановым были воеводы князья Василий и Иван Васильевичи Голицыны — давнишние соперники Годуновых, М. Салтыков, а также служилые люди Рязани, Тулы, Каширы и Алексина (ПСРЛ, т. XIV, стр. 64). Одной из причин измены Басманова Платонов считает расстройство в войске, которое вследствие длительной осады было утомлено, мало боеспособно, ослаблено дезертирством и т. д. Убедившись через шпионов, что большинство рати на стороне Лжедимитрия, а не Годуновых, Басманов стал искать средств передаться самозванцу без кровопролития (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 210 — 211). Платонов не видит мотивов, по которым дети боярские “своровали под Кромами”, но считает, что рязанцы были увлечены Ляпуновыми, которые были озлоблены на Годуновых, а за рязанцами потянулись и служилые люди других городов. “Состояние умов в войске было так смутно, настроение так неопределенно, — пишет Платонов, — что достаточно было одного решительного толчка, и вся масса готова была поддаться по данному направлению. Этот толчок и дали Голицын, Басманов и Ляпуновы” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 211 — 212). Буссов сообщает, что лишь немцы остались верны новому царю Федору. В действительности часть русского войска, узнав об измене, также бежала из-под Кром к Москве, в том числе воеводы М. П. Катырев и А. А. Телятевский (ПСРЛ, т. XIV, стр. 64).

47. Посланными Лжедимитрия I в Красное село были Н. Плещеев и Г. Пушкин. Изложение у Буссова последующих событий — т. е. шествия толпы из Красного села на Красную площадь, чтения грамоты Лжедимитрия I с Лобного места (опубликована; ААЭ, т. II, № 34), расправы московского люда с Годуновыми — вполне соответствует изложению “Нового летописца”. В последнем указывается лишь, что вместе с Году, новыми были взяты их родственники Вельяминовы и Сабуровы (ПСРЛ, т. XIV, стр. 65). В разрядных записях содержится сообщение, что после чтения грамоты с Лобного места говорил Богдан Бельский, призывая москвичей признать “спасенного им” Димитрия и расправиться с Годуновыми (С. Белокуров, стр. 5). В записках Буссова акцентируется внимание на ущербе, который понесли немцы. Однако русские источники подчеркивают, что гнев черного московского люда обрушился не только на бояр — сторонников Годуновых или на немцев, но и вообще на богатеев. В выступлении народных масс нашло яркое выражение обострение классовых противоречий в стране, — это было по существу восстание черного люда Москвы. “Зловещий призрак социального междоусобия вставал над Москвою в эти дни политической безурядицы”, — пишет Платонов, Он указывает, что служилое и торговое население Москвы “чрезвычайно боялось бедной разоренной черни, сильно желавшей грабить московских купцов; всех господ и некоторых богатых людей... Внутренний враг, толпившийся на московских улицах, площадях и рынках, для общественных верхов казался даже горше наступавшего на Москву неведомого победителя” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 216) Названная Буссовым церковь Иерусалим находилась, по данным Олеария, “вне Кремля, в Китай-Городе, направо от больших кремлевских ворот”, т. е. может быть отождествлена с церковью Василия Блаженного (А. Оlеаrius. Reisebeschreibung. 1656, стр. 148). В другом месте Хроники Буссов эти большие ворота Кремля называет Иерусалимскими (см. стр. 110, 128).

48. Повинную грамоту от Москвы к Лжедимитрию, о которой сообщает Буссов, повезли князь И. М. Воротынский и А. А. Телятевский (ПСРЛ, т. XIV, стр. 65). Убийство Федора Борисовича и его матери было совершено 10 июня 1605 г. по прямому указанию Лжедимитрия I, хотя Буссов и передает приказ его об этом в неопределенных выражениях. По сообщению “Нового летописца”, убийцами были князь Василий Голицын, князь Василий Мосальский, Михаил Молчанов и Андрей Шерефединов (ПСРЛ, т. XIV, стр. 66; РИБ, т. XIII, стр. 50). Убийцы объявили народу, что бывшие царь и царица покончили жизнь самоубийством — “испили зелья”. Об этом сообщают большинство иностранцев, а также сам Лжедимитрий в письме к Мнишку (Н. Н. Костомаров. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия, 1604 — 1613. Собрание сочинений, т. IV, СПб., 1903, стр. 132; в дальнейшем:. Н. Костомаров). Убитых Федора и его мать похоронили как самоубийц без церковного отпевания в бедном московском монастыре. Сюда же были перенесены из Архангельского собора останки царя Бориса. Годуновы перепохоронены были при Василии Шуйском (см. примеч. 80). Относительно судьбы дочери Бориса, Ксении, Буссов прав. В одном письме Ю. Мнишек (имея в виду приезд своей дочери Марины в Москву) предлагал Лжедимитрию I удалить от себя Ксению (СГГД, ч II, № 112, стр. 243). По некоторым сведениям, Ксения была пострижена в монахини под именем Ольги сразу же после убийства ее брата и матери.

49. В записках Буссова описание событий царствования Лжедимитрия I носит внешний характер. Буссов с большими подробностями передает церемонию прибытия в Москву Лжедимитрия I, встречу его с “матерью”, приезд в Москву Марины Мнишек, свадебные празднества в мае 1606 г. и восстание жителей Москвы против поляков 17 мая 1606 г. Есть в записках Буссова сведения о жизни московского двора при Лжедимитрий I (этикет, развлечения и т. д.), а также некоторые данные о деятельности центрального государственного аппарата. Личность Лжедимитрия I — польского ставленника — вызывает у Буссова симпатию. Он изображает его ловким, смелым и умудренным в государственных делах человеком. Авантюрист-самозванец, совершивший головокружительную карьеру, импонировал авантюристу Буссову. Рисуя самозванца “гордым и отважным героем”, Буссов тем не менее уверен, что это не настоящий Димитрий, а Лжедимитрий. Буссов ясно сознавал зависимость Лжедимитрия I от польских панов, поддерживавших его, и видел всю опасность для авантюры Лжедимитрия разгула польской шляхты, нахлынувшей в Москву. Не без осуждения Буссов сообщает об опрометчивых поступках самого Лжедимитрия, оскорблявших национальные и религиозные чувства русских, — приближение поляков, отступление от предписаний церкви и народных обычаев, женитьба на иноверке, третирование русских бояр и т. д.

50. Вступление Лжедимитрия I в Москву Буссов датирует 20 июня по старому стилю. Маржерет и Паэрле ту же дату указывают по новому стилю — 30 июля (Н. Устрялов, ч. I, стр. 174, 298). Встреча Лжедимитрия I в Москве описывается Буссовым примерно так же, как описывает ее И. Масса (стр. 111 — 112). О сильном вихре, разразившемся при проезде Лжедимитрия I по мосту через р. Москву, пишет только Буссов. В “Новом летописце” есть указания на необычные явления природы во время вступления Лжедимитрия в Москву, а именно — средь бела дня “над Москвою, над градом и над посадом, стояше тьма, окроме ж града нигде не видяху” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 66). Сообщение о разговоре Лжедимитрия I с иностранцами, участниками битвы при Добрыничах, имеется только у Буссова. Известия об этом разговоре не находим и в записках Маржерета, хотя он был активным участником Добрынической битвы и был принят одним из первых на службу к Лжедимитрию, став начальником его личной охраны.

51. Богдан Бельский занимал видное положение при дворе Лжедимитрия I. За оказанные им услуги Лжедимитрий возвел Бельского уже в июне в звание оружейничего великого, а позднее и в звание боярина. Сообщение Буссова о кресте с изображением св. Николая вряд ли соответствует действительности, так как на православных крестах изображается обычно распятие. Кресты с изображением святых известны, но это кресты-энкольпионы — особого рода нательные кресты, пустые внутри, предназначенные для ношения мощей (В. С. Голышенко. К вопросу об изображении князя в чудовской рукописи XII — XIII вв. Проблемы источниковедения, сб. VII, стр. 405 — 406). Однако сомнительно, чтобы Бельский показывал такой крест толпе, вероятнее предположить, что это был обычный крест. (О культе св. Николая см. примеч. 2).

52. День коронации Лжедимитрия, по Буссову, — 29 июня. И. Масса указывает другую дату коронации — 20 июля (И. Масса, стр. 113). Правильность датировки И. Массы подтверждается показаниями Маржерета и Паэрле, которые относят коронацию на 31 июля нового стиля (Н. Устрялов, ч. I, стр. 174, 298).

53. Инокиня Марфа Нагая была привезена из небольшого Белозерского монастыря в Москву 18 июля (Буссов ошибочно указывает как место заточения Марфы Троице-Сергиевский монастырь) и признала публично Лжедимитрия I своим сыном. В грамотах Марфы, отправленных по городам после убийства самозванца, это признание изображалось как вынужденный акт — “устрашил смертью” (СГГД, т. II, № 146), “а коли он с нею говорил, и он ее заклял и под смертью приказал, чтоб она того никому не сказывала” (СГГД, т. II, № 147). Однако уже автор “Нового летописца” недвусмысленно намекнул на то, что действия инокини Марфы, признавшей Лжедимитрия I сыном, могут быть объяснены не только “страхом”, но и “своим хотением” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 67). Последнее вполне вероятно — признание самозванца истинным Димитрием обеспечивало самое высокое положение при московском дворе самой Марфы и ее родни как ближайших родственников царя. И источники (в том числе и Буссов) показывают, что Марфа исполняла принятую на себя роль матери с большим усердием.

54. Несоблюдение Лжедимитрием I пышного и торжественного царского чина, определявшего все общественные выступления царя и весь царский быт, отмечают многие наблюдатели. По установившейся веками традиции царь появлялся обычно всегда в сопровождении блестящей и раболепной толпы бояр, он не ходил, а шествовал, не сидел, а восседал, не ел, а вкушал, не говорил, а изрекал, должен был показывать пример набожности, благочестия и т. д. С точки зрения этих традиционных представлений о царе такие поступки Лжедимитрия I, как одинокие прогулки по Москве, запальчивые споры в Думе, непосредственное участие в травле зверей во время царских охот и т. д. и т. п., воспринимались как оскорбление царского достоинства. А так как пренебрежение к “царскому чину” у Лжедимитрия I сочеталось с явным предпочтением к обычаям и образу жизни польских панов, то оно воспринималось как оскорбление национальное.

55. Ряд фактов внутренней политики Лжедимитрия I, сообщенных Буссовым, не находит подтверждения в других источниках. Так, о личном приеме самозванцем жалоб от населения по средам и субботам, о запрещении приказам брать посулы и об облегчении занятиями ремеслом читаем только у Буссова (см. стр. 110). Однако многие сообщения Буссова могут быть проверены по другим источникам. Дворец, о строительстве которого в Кремле пишет Буссов, с большими подробностями описан И. Массой (стр. 116, 117; см. также: И. Забелин. Домашний быт русских царей в XVI и XVII ст., ч. I, M., 1872, стр. 53). Точно так же подтверждается другими источниками и сообщение Буссова о намерении Лжедимитрия I превратить Елец в главную военную базу для подготовлявшегося похода на Крым. И. Масса сообщает, что Лжедимитрий I, “намереваясь напасть на Татарию, отправил в Елец много припасов и амуниции на триста тысяч человек” (И. Масса, стр. 153). “Новый летописец” сообщает также об отправке Лжедимитрием I “наряда”, т. е. артиллерии, в Елец (ПСРЛ, т. XIV, стр. 68). То же сообщение читаем в Сказании А. Палицына (стр. 114). О воинственных планах Лжедимитрия I в отношении Крыма и Турции см.: А. А Новосельский. Борьба московского государства с татарами в первой половине XVII в. М — Л, 1948, стр. 48 и сл.

56. Посольство Афанасия Власьева, отправленное в Польшу в сентябре 1605 т., должно было: 1) официально вести переговоры с воеводой Сандомирским Юрием Мнишком о браке Лжедимитрия I с его дочерью Мариной, 2) испросить на этот брак согласие короля Сигизмунда III, 3) склонить польского короля к войне с Турцией. Если последняя задача не была осуществлена, то согласие на брак было получено. 10 ноября (22 ноября нового стиля) в Кракове в присутствии короля было совершено обручение Марины Мнишек с Лжедимитрием I. Во время церемонии Лжедимитрия представлял Афанасий Власьев. Сохранившиеся документы показывают, что, кроме ценных подарков, отправленных с Власьевым Юрию Мнишку, было отправлено с секретарем Яном Бучинским 200 тысяч злотых (СГГД, ч. II, стр. 241).

57. Отряд телохранителей из иностранцев, по сообщению Буссова, создан был тогда, когда “недоверие русских (к Лжедимитрию I) стало заметно”. Точнее, Буссов относит сформирование отряда к январю 1606 г. Однако более вероятно предположить, что отряд телохранителей создан был раньше, так как “недоверие русских” к Лжедимитрию I со всей наглядностью проявилось еще летом 1605 г., в заговоре Шуйского. Сам Лжедимитрий I явно не доверял русским войскам уже во время победоносного продвижения к Москве, распуская отряды служилых людей по домам и окружая себя польской шляхтой. Поэтому вполне вероятно, что немцы, служившие некогда Борису, составили сразу же вооруженную охрану и Лжедимитрия. И. Масса по поводу отряда телохранителей пишет примерно то же, что и Буссов (И. Масса, стр. 118).

58. Известие о переселении духовенства из центральных районов города, по-видимому, справедливо, так как некоторые участки церковной земли в самой Москве при Лжедимитрий I были отобраны в казну (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 221). Сообщение Буссова об общем учете доходов монастырей и намерениях секуляризации церковных земель не имеют подтверждения в других источниках. Имеются лишь данные о денежных поборах, наложенных Лжедимитрием I на монастыри. Так, с Иосифо-Волоколамского монастыря было затребовано 3000 рублей, а с Троице-Сергиевского взято даже 30 000 рублей (Очерки истории СССР. Конец XV в. — начало XVII в., стр. 500). Подобные факты рассматривались духовенством как ущемление прав церкви. К тому же поведение самого царя, допускавшего нарушения в сфере обряда и внешнего культа, и прямое неуважительное отношение к церковной “святыне” его иноверческого окружения возбуждали у церковников большие опасения за чистоту православия в государстве. Не были, разумеется, для русского духовенства тайной и оживленные сношения Лжедимитрия I с римским папой, о чем Буссов не пишет. Эти сношения самозванца с главой католической церкви и высшими сановниками ее, установившиеся еще во время его пребывания в Польше, продолжались и тогда, когда Лжедимитрий I стал царем. От папы шли поздравления Лжедимитрию по случаю его восшествия на “трон предков” и увещевания неизменно сохранять свое католическое исповедание, принятое Лжедимитрием еще в апреле 1604 г. Ответные письма самозванца к папе полны учтивости и смиренной покорности (СГГД, ч. II, №№ 107, 114). В своих посланиях к Лжедимитрию I папский нунций в Кракове К. Рангони был еще более настойчив — он прямо требовал от самозванца выполнения обещания о соединении греческой веры с римской (СГГД, ч. II, №№ 98, 101, 124, 126). В декабре 1605 г. в Рим был направлен посол Лжедимитрия I Андрей Лавицкий, а в феврале 1606 г. в Москву прибыл посол от папы А. Рангони. Хотя содержание переговоров и не становилось достоянием публики, тем не менее эти сношения русского царя с католиками не без основания рассматривались как угроза православию. Большое число грамот римского папы и других сановников католической церкви к Лжедимитрию I с поздравлениями и всевозможными наставлениями, просьбами, а также с требованиями к нему быть верным римско-католическому вероисповеданию и идее введения России в римско-католическую веру напечатано в томе II “Актов исторических, относящихся к России, извлеченных из иностранных архивов и библиотек” (СПб., 1842, стр. 57 — 97; см. также: История Польши, т. I, стр. 225).

59. Тайный заговор против Лжедимитрия I, руководимый Шуйскими, возник еще в июне 1605 г. Московская знать, расправившись с Годуновыми с помощью самозванца, стремилась теперь избавиться и от последнего, с тем чтобы посадить на московский престол своего представителя. Наиболее вероятными претендентами на царское звание были Шуйские. Вот почему Шуйские, по словам Платонова, “очертя голову бросились в агитацию, возбуждая московское население против нового царя, еще не успевшего приехать в свою столицу” (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Заговор, по-видимому, был раскрыт в первые дни после прибытия Лжедимитрия I в Москву, так как уже 30 июня должна была состояться отмененная в последнюю минуту казнь В. И. Шуйского, а в июле Шуйские были сосланы в галицкие пригороды (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 218). Помилование Шуйского Буссов считает “неуместным милосердием” со стороны Лжедимитрия I, имевшим трагические последствия для самого самозванца. Опала на Шуйских повлекла за собою и другие расправы и казни. “Новый летописец” сообщает о тайных пытках и казнях людей и среди казненных называет Петра Тургенева (ПСРЛ, т. XIV, стр. 67). Казнь стрельцов, отданных якобы Лжедимитрием I на расправу их товарищам, “Новый летописец” относит к другому времени — к весне 1606 г., причем, согласно “Новому летописцу”, инициатором этой расправы был Петр Басманов (ПСРЛ, т. XIV, стр. 68). Эпизод с казнью стрельцов подробно описан И. Массой и отнесен также к весне 1606 г. (И. Масса, стр. 122 — 124). Платонов указывает, что волнение стрельцов случилось во время великого поста, который в 1606 г. начался 3 марта (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 222).

60. Военная игра, которой, по словам Буссова, хотели воспользоваться заговорщики для расправы с Лжедимитрием I и его окружением, происходила, вероятно, в марте 1606 г. Буссов, закончив рассказ об этой игре, сообщает, что в это время Димитрий получил известие о выезде его невесты. Сообщение же о выезде Марины Мнишек в Россию дошло до Москвы в середине марта (см. грамоту Лжедимитрия I к Ю. Мнишку от 18 марта 1606 г.: СГГД, т. II, № 132). Сообщение Буссова о некоем “большом монастыре” Вяземе, находившемся в 6 милях от Москвы, ошибочно. В действительности в 6 милях от Москвы находилось село Вязема, принадлежавшее Борису Годунову. Там он построил дворец, обнесенный палисадником и окопанный рвом, и каменную церковь замечательной архитектуры. Вокруг церкви была воздвигнута деревянная ограда с острыми башнями, что делало ее похожей на крепость. Буссов принял ее за монастырь, так как монастыри обносились обычно крепостными стенами (Н. Устрялов, ч. II, стр. 205; История Москвы, т. I, 1952, стр. 178).

61. Приготовления к встрече нареченной невесты Лжедимитрия I начались еще в ноябре 1605 г. Наказ Яну Бучинскому, отправленному в ноябре 1605 года к воеводе Сандомирскому, определял порядок встречи Марины Мнишек на границе (СГГД, т. II, № 106). 23 января 1606 г. на границу для встречи Марины были направлены бояре: Михаил Нагой, князь В. Мосальский и А. Воейков (СГГД, т. II, № 118). Однако приезд Марины затягивался, несмотря на нетерпеливые послания Лжедимитрия I к Юрию Мнишку и понуждения со стороны его послов (СГГД, т. II, №№ 109, 110, 113, 116, 117, 119, 123, 127, 129 и т. д.). Почти четырехмесячная задержка выезда Марины в Россию мотивировалась то нездоровьем отца невесты, то недостатком денег, то ожиданием лучшей дороги, и т. д. В действительности причиной задержки была неуверенность Ю. Мнишка в прочности положения Лжедимитрия I в Москве. Мнишек не мог не знать, что в Москве существует заговор бояр против Лжедимитрия, которые еще осенью 1605 г. через Ивана Безобразова (гонца Лжедимитрия) тайно сообщали королю Сигизмунду III о намерении свергнуть Самозванца и возвести на престол сына короля Владислава. Знал Мнишек и о все возрастающей ненависти широких слоев русского народа к польскому ставленнику. Стремясь выгадать время, Мнишек оттягивал отъезд своей дочери всю осень и зиму, и лишь весной, после настойчивых требований Самозванца, Марина Мнишек выехала из Кракова. 2 мая (а не 1 мая, как пишет Буссов) Марина Мнишек прибыла в Москву. Описание Буссовым торжественного въезда царской невесты в столицу в общем совпадает с описанием его другими очевидцами (И. Масса, Паэрле и. др.). Многочисленная польская свита Марины (около 2000 человек), огромный обоз, в котором, по сообщению Буссова, везли, между прочим, и оружие, вооруженные отряды шляхты, сопровождавшие польских панов, ближних и дальних родственников будущей царицы (ее отца — Юрия Мнишка, ее брата — воеводы Саноцкого, ее дяди — воеводы Красноставского, Константина Вишневецкого, Стадницкого, Тарлы и др.) — все это произвело отрицательное впечатление на московское население. Москвичи, сообщает Буссов, удивлялись странному обычаю шляхты и панов являться на свадьбу во всеоружии. Наплыв в Москву, под предлогом царской свадьбы, большого количества вооруженных поляков, слишком развязное и наглое их поведение дали новые поводы для усиленной агитации против Лжедимитрия I.

62. Подготовка восстания против Лжедимитрия I началась с осени 1605 г. Руководителями готовящегося восстания выступили бояре во главе с В. И. Шуйским. В борьбе с Лжедимитрием I московская знать стремилась использовать растущее недовольство народных масс — крестьянства и низов городского населения — крепостнической политикой Лжедимитрия I. Надежда на “хорошего царя”, жившая в народных массах и немало способствовавшая самозванцу в борьбе его за власть, не осуществилась. Внутренняя политика Лжедимитрия I носила ярко выраженный крепостнический характер и была логическим продолжением политики его предшественников на русском престоле. Крепостническими были законы Лжедимитрия I: 7 января 1606 г. — о холопах и 1 февраля 1606 г. — о беглых крестьянах. И. И. Смирнов устанавливает “прямую и непосредственную” связь закона Лжедимитрия I от 7 января 1606 г. о холопах с законом 1597 г. о кабальных людях. Закон 1597 г., как известно, лишил права кабальных людей прекращать свою зависимость от господина путем уплаты долга и установил продолжительность зависимости кабального человека до смерти господина. Закон от 7 января 1606 г. подтверждает и укрепляет эту норму закона 1597 г., так как пресекает одно из распространенных, видимо, нарушений его, состоящее в том, что кабалы писались на имя “отца с сыном”, в результате чего кабальный человек после смерти господина-отца переходил во владение его сына. Закон 7 января 1606 г. объявляет такие кабалы недействительными, запрещает удовлетворять по ним иски и объявляет свободными кабальных людей, на которых они составлены. Таким образом, закон Лжедимитрия I о холопах, подтверждая нормы крепостнического закона 1597 г., укрепляет институт кабального холопства, который являлся формой вовлечения в сферу крепостничества еще не закрепощенных элементов. Отсюда ясно, что закон Лжедимитрия I о холопах отражал интересы крепостников-феодалов. Столь же ясно выступает крепостническая сущность закона Лжедимитрия I о беглых крестьянах от 1 февраля 1606 г. По этому закону к прежним помещикам должны быть возвращены все крестьяне, бежавшие от них в голодные годы, если будет установлено, что они могли прожить во время голода у старого помещика. Подлежат возврату также и те крестьяне, которые бежали за год до голодных лет (закон вводит 5-летний срок сыска беглых, т. е. подтверждает норму закона 1597 г.), а также в период после голодных лет. Новые помещики имели право на беглого крестьянина лишь в том случае, если они действительно прокормили его в голодные годы, т. е. спасли его от смерти. Аналогичным образом решался вопрос и о крестьянах, перешедших в кабальное холопство, — если крестьянин становился кабальным человеком в голодные годы “от бедности”, он оставался в этом состоянии, если же будет установлено, что крестьянин мог прожить (не умереть с голоду), будучи у своего помещика, то он возвращался к старому господину (И. И Смирно в. К характеристике внутренней политики Лжедимитрия I. Уч. зап. ЛГУ, № 19, серия истор. наук, вып. 1, Л., 1938, стр. 186 — 200). В 1958 г., полемизируя с А. А. Зиминым о характере законодательства Лжедимитрия I (А. А. Зимин считал, что по приговору 7 января освобождалось от зависимости значительное число кабальных холопов, а по приговору 1 февраля не подлежали возврату к господам большие группы крестьян), И. И. Смирнов обратил внимание на соотношение указов Лжедимитрия I с указами 1601 и 1602 гг. То, что законы 1606 г. восстанавливали нормы закона 1597 г., действенность которого “была сильно подорвана, если не ликвидирована вообще” указами 1601 и 1602 гг., с особой очевидностью показывает крепостнический характер законодательства Лжедимитрия I (И. И. Смирнов. О некоторых вопросах истории борьбы классов в Русском государстве начала XVII века. Вопросы истории, 1958, № 12 стр. 119; см. также статью: А. А. Зимин. Некоторые вопросы крестьянской войн в России в начале XVII века. Вопросы истории, 1958, № 3). Крепостнические цели преследовали также и мероприятия по устранению из армии беглых крестьян и холопов. И. И. Смирнов отмечает активный характер политики Лжедимитрия I в отношении армии. Желая укрепить свои позиции в стране, Лжедимитрий I предпринимает генеральное верстание служилых людей во всем Московском государстве. Сохранившие десятни (списки служилых людей по тому или иному городу с указанием их окладов и службы) показывают, что верстание имело результатом массовую раздачу земель служилым людям и исключение из их состава опасных в социальном отношении элементов, прежде всего крестьян и холопов. Так, во введении к епифанской десятне запрещается верстать в службу “всяких неслужилых отцов и детей, и братью, и племянников, и посадских людей, и пашенных крестьян, и холопей боярских”, аналогичное указание имеется и в муромской десятне (И. И. Смирнов. К характеристике внутренней политики Лжедимитрия I, стр. 200 — 207). Очищение армии от недворянских элементов преследовало цель подавления антифеодального движения в стране. Антифеодальная борьба народных масс, которой воспользовался Лжедимитрий I для низвержения Годуновых, поднималась теперь со всей силой против его правительства. В стране назревало восстание крестьян и холопов. Бояре-заговорщики, организуя восстание против Лжедимитрия I, стремились острие антифеодальной борьбы народных масс направить по линии борьбы против опасности национального порабощения. В развернувшейся агитации, как показывают записки Буссова, население столицы пытались убедить в том что Лжедимитрий I — польский ставленник, самозванец, иноверец, нарушающий русские нравы и обычаи. Свадебные торжества, во время которых нарушались вековые русские традиции, особенно вызывали народное негодование. Бесчинства пьяной польской шляхты, оскорбительные для русских (осквернение церквей, насилия, драки, грабежи) переполнили чашу народного терпения. С 12 мая народ начал волноваться всей массой. Эти волнения приняли сразу же столь угрожающий характер для поляков, что польские послы в ночь с 15 на 16 мая держали усиленные караулы на Посольском дворе. Степень опасности для поляков всенародного восстания очевидна из приводимых Буссовым цифр: количество населения столицы — 100 тысяч человек, а число поляков, находившихся в столице, — 5 тысяч человек. Указывает также Буссов и на неудачное в военном отношении размещение поляков по городу — не единым гарнизоном, а разрозненно. Интересны данные Буссова о ходе подготовки выступления 17 мая — созыв Шуйским представителей посадского самоуправления (сотников и пятидесятников), установление условного сигнала восстания, пароля и т. д.

63. Восстание в Москве 17 мая Буссов описывает как очевидец или по рассказам очевидцев. Так, вероятно, сведения о событиях во дворце, связанных с убийством Лжедимитрия I, Буссов получил от немецкой охраны дворца, уцелевшей во время переворота. Буссов даже называет фамилии двух охранников-лифляндцев: у одного Лжедимитрий взял алебарду, другой был убит в том покое, в котором происходил последний разговор Лжедимитрия I с боярами. Об убийстве этого лифляндца (Фюрстенберга) сообщает также и И. Масса (стр. 139). Сцена бесчинств в комнатах царицы не подтверждается другими источниками. Например. Паэрле сообщает, что бояре оградили от вторжения толпы женскую половину дворца (Н. Устрялов, ч. I, стр. 192). Поведение стрельцов, вознамерившихся защищать Лжедимитрия I, описанное Буссовым. аналогичным образом изображается в “Новом летописце” (ПСРЛ, т. XIV, стр. 69) и в записках Паэрле (Н. Устрялов, ч. I, стр. 191). Буссов преувеличивает количество восставших, определяя его в “несколько сот тысяч человек”, так как общая цифра населения столицы не превышала 100 тысяч. На самом деле утром 17 мая в Кремль сначала ворвался отряд численностью до 200 бояр, дворян и детей боярских — участников заговора. После этого по набатному колоколу с церкви Ильи подле Гостиных рядов, подхваченному всеми церквами Москвы, на восстание было поднято все население столицы (С. Ф. Платонов. Очерки смуты, стр. 223). “Парижская свадьба”, о которой говорит Буссов, известна также под названием Варфоломеевской ночи. В Париже в ночь на 25 августа 1572 г. было убито около 2 тысяч гугенотов, собравшихся на свадьбу Генриха Наваррского с Маргаритой Валуа. Согласно “Дневнику” польских послов в Лжедимитрия стрелял сын боярский Г. Валуев (Н. Устрялов, ч. II, стр. 238).

64. Описание Буссовым событий 17 мая показывает, что в восстании приняли участие широкие массы городского населения столицы. Благодаря этому, события 17 мая оказались не просто дворцовым переворотом, а переросли в вооруженное восстание против интервентов. Буссов сообщает, что бояре-заговорщики, удовлетворенные низвержением и убийством Лжедимитрия I и опасаясь возможности перерастания народного движения против интервентов в антифеодальное движение городских низов, всеми способами старались свести восстание на нет и даже спасли знатных польских панов. Так, бояре взяли под защиту дома, в которых жили Ю. Мнишек, его сын, Константин Вишневецкий и др. Были приняты меры к тому, чтобы посольский двор и все люди, связанные с польско-литовским посольством, остались неприкосновенными (Очерки истории СССР. Конец XV — начало XVII в., стр. 502). Число убитых поляков, сообщаемое Буссовым, — 2135 человек, — значительно больше, чем в показаниях других авторов. Так, И. Масса сообщает, что было убито 1500 поляков (И. Масса, стр. 142), в дневнике польских послов указывается 1000 убитых (Н. Устрялов, ч. II, стр. 249), в дневнике Диаментовского — 1500 человек (A. Hirschberg. Polska a Moskwa w piermszej polowie wieku XVII, we Lwowie, 1901, стр. 59; в дальнейшем: A. Hirschberg). При описании справедливой расправы восставших жителей Москвы с польскими панами и шляхтой Буссов стремится очернить русских и вызвать у читателя жалость к иноземцам. На эту черту Хроники Буссова указал еще в свое время Устрялов, отметив, что Буссов всегда говорит “с каким-то сердечным умилением о немцах и поляках, превозносит их до небес за малейшее доброе дело и слегка укоряет за мрачные преступления” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 5). Необъективность Буссова в этом отношении характерна для всей его Хроники.