Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

Что учинили московиты с царицей и ее отцом

После того как мятеж утих, изменническая шайка князей и бояр собралась перед царицыными покоями и велела сказать ей, что хоть они и хорошо знают, что она дочь знатного человека, но она лучше знает, кто и кем был тот обманщик и вор (Worr), который выдавал себя за Димитрия и наследника царства русского, ибо она зналась с ним еще в Польше. Если она хочет, чтобы ее отпустили и отправили к отцу, то пусть она отдаст все, что вор украл из казны и послал в Польшу или же дал ей здесь.

Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и все, что у нее было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, чтобы они все это взяли, а ее с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами (Denninge), которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу.

Царица сказала, что все это — и еще столько же своих денег — она, из уважения ко всем московитам и к их государю, истратила на путешествие, а то, что у нее еще оставалось в ее покоях, они ведь забрали и получили обратно. Она попросила еще, чтобы к ней был допущен один из слуг ее отца, и тогда они с отцом доставят все, что будет в их силах, а остальное будет прислано из Польши после того, как ее отпустят из России. Тогда одному из слуг ее отца было дозволено входить и выходить и передавать вести.

Отец попросил, чтобы вельможи пришли к нему, обратился к ним и сказал: “Господа! Вы не хотите отпустить ко мне мою дочь, если она не выложит вам 55 000 рублей, которые Димитрий, ваш царь, послал ей, чтобы она могла достойно его и всего государства снарядиться в путь; да еще столько же стоило снаряжение моей дочери и мне самому. Ведь все это вы уже взяли обратно, поубивали людей и ограбили их, да еще смеете опять требовать от нас денег. Вот у меня есть, — сказал он, — при себе еще деньги на расходы. Я по-честному взял их из моей собственной казны и привез из Польши, вот они — 60000 рейхсталеров и 20 000 польских серебряных монет в 3 гроша каждая; если [125] вы отпустите за это меня, мою дочь и всех наших остальных людей, то все это я отдам вам, а остальное пришлю потом”.

Русские ответили: “Отпускать тебя с твоими людьми еще слишком рано, если же ты хочешь, чтобы твоя дочь была с тобою, то отдай нам 80000 талеров в нашу казну, и тогда мы тебе ее доставим”. Бедняга сказал: “Что ж поделаешь! Я свою дочь не покину, а в остальном пусть будет со мной, что господу богу угодно. Вот деньги, приведите ко мне мою дочь с ее гофмейстериной и дамами”.

После этого царица и гофмейстерина были доставлены к воротам отцовского двора, но внутрь их не пустили, прежде чем отец не выслал за ворота 80000 талеров. ⁶⁵ Отец царицы разговаривает с московитами. Они забрали деньги и впустили царицу к ее отцу, а он сказал московитам с горькими слезами и тяжкими сетованиями: “Вы поступили с нами не так, как поступают честные люди; вы говорите, что мой покойный зять не был Димитрием, сыном Ивана Васильевича, и все же вы приняли его год тому назад, когда он с немногими людьми пришел в вашу землю из Польши. Вас много тысяч отпало от вашего Бориса, перешло к нему, приняло и признало его своим истинным царевичем и государем, благодаря чему и мы, поляки, имели основания верить, что он истинный наследный государь. Ради него вы лишили жизни Бориса Федоровича Годунова и искоренили весь род Годуновых. Вы короновали его своим государем и даже благодарили нас через посла вашей державы, что мы его так добросовестно сохранили, хорошо воспитали и помогли ему встать на ноги. Документ, в котором вы все приложением руки и печати удостоверяете, что он законный наследный государь Московской земли, и просите, чтобы мы согласились дать ему в жены и отпустили к нему нашу возлюбленную дочь, находится у нас в Польше, и всего этого вы никак не можете отрицать. Мы не навязывали нашу дочь вашему государю, он же через вас, князей и бояр, весьма настойчиво добивался ее и сватался к ней. Мы не хотели давать своего согласия, не получив прежде согласия всего вашего государства, а также свидетельства, что он истинный наследник престола. Вы доставили таковое нам в Польшу, и оно в полной сохранности лежит и по сей день у его королевского величества. То же самое засвидетельствовали также и ваши послы перед нашим королем в Польше. Как же вы теперь смеете говорить, что он им не был? Как вам не совестно жаловаться на нас, поляков, что будто бы мы вас обманули? Мы, будучи честными людьми, слишком положились на ваши слова, грамоты и печати, да и на ваши клятвы и целования креста; вы нас, а не мы вас обманули. Мы приехали к вам как друзья, а вы поступили с нами как злейшие враги. Мы жили среди вас без лукавства, чему свидетельством то, что мы поселились не все вместе, а жили врозь, кто здесь, кто там, один тут, на этой улице, другой там, на другой улице и т. д., чего мы, конечно, не сделали бы, если бы таили какой-либо злой умысел против вас, русских. Вы же подстерегали нас, как коварные убийцы, устами нас приветствовали, а в душе проклинали, что теперь, помилуй господи, воочию видно и что во всем Польском государстве сотни покинутых вдов и сирот, опечаленных родителей и родственников, которых вы создали этими убийствами, будут оплакивать, непрестанно вздыхая и денно и нощно воссылая свои жалобы к господу богу на небесах. Как оправдаетесь вы перед вечностью в таком злом деянии, в столь ужасных убийствах? А если мой покойный зять и не был законным государем и наследником престола, а мы можем на основании ваших посланий и грамот утверждать обратное, то чем же провинились сто человек невинных музыкантов? Чем погрешили против вас ювелиры и купцы, которые у вас ничего не отняли, а [126] привезли вам хорошие товары? Какой вред причинили вам другие безвинные люди, среди них женщины и девицы, с которыми вы так дурно поступили? Если бы мы питали к вам вражду, мы приехали бы к вам, которых 1 100 000, не с тремя или четырьмя тысячами человек, а могли бы взять с собой в вашу страну значительное войско. Мы с дружескими чувствами приехали к вам на свадьбу, а у вас нашим пришлось обожраться смертью, выблевать душу, да еще отдать все грабителям. Неужели вы думаете, что господь на небесах не накажет вас и всех ваших за это убийство? О нет, нет, невинная кровь будет взывать к богу. Плач удрученных вдов, сирот и родных прекратится не раньше, чем господь увидит, рассудит и покарает, можете этому смело поверить. Если вы хотите нас полностью пожрать и поглотить, то вы вольны это сделать, бог нас рассудит. Мы с чистой совестью уповаем на бога, ибо ни единой злой мысли против вас мы не таили”.

Ответ московских князей и бояр: “Ты, господин воевода (Woywod), не виноват, мы, бояре и князья, тоже не виноваты, а виноваты твои своевольные поляки, которые позорили русских женщин и детей, насильничали на улицах, били, ругали и грозились убить русских и этим возмутили всех жителей города. Кто может противостоять сотням тысяч, раз уж они пришли в движение, — это во-первых. Во-вторых, и твой убитый зять сам подал много поводов, послуживших к его гибели. Он пренебрегал нашими нравами, обычаями, богослужениями и даже нами самими. Он предпочитал нам любого иноземца, вопреки своим обещаниям и присяге. Ведь земля Московская — это наша земля, мы ее ему вверили, он должен был быть благодарен и понимать, до какого почета и какого величия мы его вознесли. Он должен был держаться больше нашего народа, чем чужеземцев, тогда бы весь свет несомненно почитал бы его за Димитрия, несмотря на то, что он им не был. Он же сам хорошо знал, что он не Димитрий, а то, что мы его приняли, произошло потому, что мы хотели свергнуть Бориса, мы полагали, что с его помощью улучшим свои дела, но жестоко обманулись и даже, напротив, сделали себе много хуже. Он жрал телятину, держал себя как язычник и, в конце концов, заставил бы нас делать то, что нам совсем не по нраву. Поэтому мы предупредили все это, и если бы он не был убит, мы его все равно уничтожили бы. Что касается безвинных музыкантов и других людей, которые при этом тоже лишились жизни, то нам хотелось бы, чтобы они были живы, но ничего не поделаешь. Это произошло во время мятежа ожесточенного народа, и при таком возмущении невозможно было противостоять сотням тысяч человек, ни тем более противоречить им. Горничные твоей дочери не пропали, они у наших жен и дочерей, им даже лучше, чем твоей дочери. Но если ты хочешь, их могут привести к тебе в любой день. Если ты дашь нам клятву, что ни ты, ни все твои близкие, ни кто-либо от вашего имени не станет ни сам, ни через других мстить нам и нашему государству за эти обиды, — это во-первых; во-вторых, что ты добьешься, чтобы твой король не поссорился с нами из-за убийства его людей во время мятежа; в-третьих, что ты вернешь деньги, которых недостает до 55 000 руб., и все то, что, как тебе известно, Димитрий послал твоей дочери; мы этого сейчас не нашли в ее казне, — если ты дашь нам эту клятву, то тогда ты будешь отпущен, если же нет, то у нас есть так много тюрем, что даже если бы вас было еще столько же, мы все же вполне смогли бы посадить вас под замок. Решай по сему”.

Возражение воеводы: “То, что возлюбленной моей дочери как своей милой невесте послал в подарок мой покойный любезный зять, все это она привезла сюда, и все это вместе со всем, что мы дали ей в приданое, [127] теперь разграблено, а она приведена ко мне в одном спальном халате. Вам всем лучше, чем нам, известно, куда во время беспорядков (когда вы, князья и бояре, похитили у нее ее девушек) все подевалось и куда пропало, поэтому нас немало удивляют ваши безбожные притязания, поскольку вы все разграбили и от нас же, ограбленных, смеете требовать еще чего-то. Из 80000 талеров, которые мы, скорбя о нашей дочери, вынуждены были дать вам, вы ни на копейку не имеете права, это наше в поте лица и честно приобретенное имущество, а из вашей казны там нет ни полушки (ein Polluschen), большим мы не располагаем. За безбожное насилие и неслыханные обиды, которым вы подвергли нас и наших, мы поклянемся не мстить и клятву сдержим, мы не дадим мстить нашим, а предоставим это тому, кто сказал: “Mihi vindicta, et ego retribuam” (Мне отмщение и аз воздам.). Пусть он рассудит и отомстит. За его величество короля польского и пр., моего милостивейшего государя и короля, я давать обещаний не могу, не зная, сумею ли сдержать их. Большинство убитых были подданными его королевского величества, их смерть он примет близко к сердцу, когда узнает, что с ними поступили так бесчеловечно. Его королевское величество — мой ленный государь, так что мне не приличествует брать на себя здесь от его имени обязательства, поэтому не требуйте от меня невозможного”.

Ответ московитов: “Так как ты не хочешь или не можешь этого выполнить, придется тебе со всеми поляками оставаться у нас под стражей до тех пор, пока мы не увидим, как у нас пойдут дела с вашим королем, и пока ты нам не возместишь того, чего не достает в нашей казне, а также и того, что было израсходовано за все время войны с твоим зятем, если же нет, то все вы останетесь здесь в нашей власти”.

Воевода сказал: “На что будет воля господня, то пусть со мной и произойдет, все, и мой крест и мое счастье, исходит только от него, я терпеливо снесу все, что он мне определит. Предел, до которого вы можете мне вредить, уже поставлен. Делайте все, что бог мне предназначил и что он дозволит вам сделать, большего вы ни мне, ни моим близким причинить не сможете”.

После этого, в конце мая, все они были высланы из Москвы, за исключением королевского посла. Некоторые из них были заточены в тюрьму в Ярославле, а господин воевода (Woywoda) и царица вместе с братом и родственниками были там же, в Ярославле, заточены в одном дворе и так охранялись днем и ночью, что никто не мог и не смел входить к ним или выходить от них, разве что позволят московиты. Часть поляков препроводили в Ростов, часть в Галич, некоторых в Кострому, Белоозеро, Каргополь и Вологду. Было дано распоряжение содержать их там на воде и на хлебе. Польские вельможи вынуждены были продавать за полцены серебряные украшения и то, что еще уцелело у них во время мятежа. Этим они продержались, пока господь бог не пожелал, чтобы Димитрий второй чудесным образом освободил их. ⁶⁶

Выше было рассказано, как господин Басманов был заколот и сброшен вниз с крыльца. Затем — как русские в течение 6 часов во все колокола били тревогу и неистовствовали, сколько они убили поляков [128] и т. д. Далее повествуется о том, как поступили с мертвыми телами. Тела поляков целых два дня и две ночи валялись нагими на тех улицах, куда их всех сволокли, под конец собаки пообъели их, а знахари стали вырезать у них жир. Тогда вельможи и бояре приказали прислать возчиков, собрать трупы со всех улиц, отвезти и бросить их в божий дом (Bosedum). Конец этих людей совсем не соответствовал началу; начало было слишком блестящим, а конец слишком печальным, бедственным, жалким.

Тела Димитрия и его верного рыцаря Басманова были признаны недостойными лежать в Кремле до вечерни, и вскоре после окончания мятежа их раздели донага, к [.. .], а также к ногам привязали мочалу, подобным же образом и к обеим ногам Басманова привязали веревку из мочалы, вытащили обоих из Кремля через Иерусалимские ворога и оставили их лежать посреди базара около лавок. Затем туда были принесены стол и скамья, царя положили на стол, а Басманова поперек на скамью перед столом, так что ноги царя лежали на груди Басманова.

Из Кремля приехал боярин с маской и волынкой, маску он положил царю на живот juxta pudendum (У стыдного места.), а дуду от волынки воткнули ему в рот, положив ему меха на грудь, и сказал: “Ты, сукин сын и обманщик земли нашей, достаточно долго заставлял нас свистеть для тебя, посвисти же разок теперь и ты для нас”. Другие бояре и купцы, которые пришли посмотреть на него, били по трупу кнутами и говорили: “Как ты опорожнил и истощил нашу казну!”. Московитские женщины, большей частью из простого народа, тоже протолкались к нему и столь непристойно выражались о его pudendo (Стыдном месте.) и о его царице, что писать об этом не подобает.

Хоронят Басманова. Князь Иван Голицын, сводный брат господина Басманова, добился от других князей и бояр такой милости, что ему разрешили увезти и похоронить брата, который и был погребен 18 мая у церкви своего брата, близ Английского подворья. Димитрий, царь, валялся на вышеназванном месте три дня и три ночи и подвергался ужасному поруганию со стороны всех русских.

О чудесных знамениях, которые происходили у тела Димитрия

I чудо. На третью ночь по обеим сторонам стола появились из земли огни. Когда сторожа подходили туда, они исчезали, а когда сторожа удалялись, огни снова загорались, что привело сторожей в ужас, и они донесли об этом знатным вельможам, которые сами пошли туда, подождали там и тоже увидели это и поэтому распорядились рано утром увезти тело в божий дом (Bosedum) за Серпуховские ворота (die Bulwanische Pforte) и там бросить.

II. Когда тело увозили, поднялась ужасная буря, но не во всем городе, а только в тех местах, где везли покойника, и она сорвала на Кулишке крышу с башни ворот, едва мертвеца через них провезли.

III. Серпуховские ворота (die Bulwanische Pforte), — а это последние ворота во внешней стене с тремя башнями, средняя из которых чуть выше, чем боковые, — ветер сорвал вместе с деревянной стеной до фундамента и отбросил к самым Яузским воротам.

IV. Четвертое чудо произошло в божьем доме (bosedum), куда Димитрия бросили к другим мертвецам. На другое утро он лежал там перед воротами, которые ведь были заперты, а у тела сидели два голубя. [129] Когда кто-либо пытался подойти к ним, они улетали, когда от тела отходили, они прилетали снова. И хотя по распоряжению вельмож тело было снова брошено в яму, которую даже засыпали землей, оно все же пролежало там не дольше чем до 27 мая.

В этот день, 27 мая, тело его оказалось на другом кладбище, расположенном далеко от божьего дома. Весь город немало перепугался, и высшие и низшие сословия, и все очень дивились, что с мертвым телом происходили такие странные вещи. Некоторые говорили: “Он, должно быть, на самом деле не был обыкновенным человеком, раз его тело не остается в земле”. Кто-то другой говорил, что это сам дьявол, поэтому он и напускает свои наваждения на христиан. Третий говорил, что он чернокнижник и научился этому искусству у диких лапландцев (Lappen), ибо те, дав умертвить себя, могут действительно снова ожить, и этому же дьявольскому искусству он тоже, верно, хорошо научился и т. п.; надо бросить поэтому тело в огонь и сжечь его в прах. Это и было сделано 28 мая, а пепел был развеян по ветру, так что ничего не осталось. И хотя поляки в первый же день мятежа распространили слух, что убитый был не царь Димитрий, а один похожий на него немец, но это все только сказки и выдумки для того, чтобы при помощи их поднести русским снова что-либо новенькое, как это потом будет рассказано о Димитрии втором.

Я его очень хорошо знал, когда он еще был жив, видел его после того, как он был убит. Это, конечно, был тот же, который сидел на троне, царствовал, женился, справил свадьбу и т. д. Его убили, и он мертв, сожжен в пепел и прах, и на этом свете его не увидят. И сколько бы других Димитриев после него ни объявлялось, они все будут мошенники и обманщики и не достигнут такого величия, каким обладал убитый.

В этом покойном государе был героический, мужественный дух и проявлялись многие хорошие, достойные похвалы добродетели, но у него были также и пороки, а именно: беспечность и тщеславие, из-за чего, без сомнения, благой бог и наложил на него эту кару. Беспечность. Беспечность приняла у него такие размеры, что он даже гневался на тех, кто говорил об измене московитов и о том, что они намереваются убить его вместе с поляками. Пышность. Тщеславие ежедневно возрастало и у него, и у его царицы, оно проявлялось не только в том, что во всякой роскоши и пышности они превзошли всех других бывших царей, но он приказал даже именовать себя “царем всех царей”.

Его копейщики и алебардники, приветствуя его и его царицу, когда они проходили мимо, должны были уже не только делать поясной поклон и сгибать колени, а обязаны были вставать на одно колено, что даже для всеблагого бога (которому единственно надлежит воздавать такую почесть) не так уже часто делается людьми. Поэтому тот, кто, глаголет в книге пророка Исайи, 45: “Gloriosos terrae humiliabo” (Надменных земли унижу.),— низвергнул его и уничтожил.

Эту неподобающую надменность часто вспоминала потом в заключении его овдовевшая царица и тяжко скорбела о том, что никогда всем сердцем не была благодарна господу богу за такую милость, что он ее, всего только дочь воеводы, возвысил до такого брака и удостоил стать царицей в столь могущественной монархии. Она говорила, что они с покойным супругом слишком возгордились своим саном и тем тяжко согрешили против господа бога, почему на нее и на ее супруга столь быстро и незамедлительно обрушилась такая страшная кара, и что она [130] дала обет, если бог снова поможет ей в этой беде, никогда больше не проявлять высокомерия. Господь праведный да свершит это и да смилуется над ней и избавит ее во имя спасителя от всех ее горестей и несчастий, в которых я оставил ее позже, в 1611 году, в городе Калуге, направляясь в лагерь к его королевскому величеству королю польскому и пр. под Смоленск. Аминь, Аминь, Аминь. ⁶⁷

В это трагическое зерцало должны по справедливости хорошенько поглядеться все властители и государи, если что-либо подобное начинается и у них, то вовремя прекратить это, дабы не давать благому богу повода тоже обрушить на них свой гнев, ибо сказано: “Quod uni accidet, pluribus accidere potest. Similis causae, similes producunt effectus” (Что случилось с одним, может случиться с многими. Одинаковые причины порождают одинаковые следствия.).

Нравственные принципы для правителей. Во-первых, все большие начальники и властители должны хорошо запомнить, что их сословие ненавистно дьяволу и все, что ему самому не удается сотворить с ними, он препоручает сделать и совершить своим орудиям — изменникам и мятежникам. Поэтому они не должны жить так распущенно и беспечно и проводить время неподобающе (что, увы, наблюдается у очень многих), как будто бы на свете нет больше ни дьявола, ни злодеев. Ах, нет, нет! Дьяволы сейчас все на свободе и стараются вовсю, особенно потому, что они знают, как мало у них осталось времени. Они пытаются всякими способами расшатать и опрокинуть установленный богом порядок в государственном управлении, в церковных делах и в хозяйстве. Надежных людей теперь тоже немного найдешь, “не стало праведников” и т. д., глаголет пророк; поэтому всем правителям следует устремлять свои взоры к небесам и ревностно молиться, чтобы бог со своими Рафаилом и Михаилом, Гавриилом и др. не покидал их на всех путях и перепутьях, не допускал бы до них мерзкого дьявола и его орудий, охранял их от всякого несчастья и даровал им счастье и благословение в их царствовании.

Во-вторых, хотя бог благой и дозволяет большим властителям, как своим посланникам и наместникам, держаться перед другими властно и величественно, они все же должны умерять себя в этом и избегать неподобающей надменности, не принимать почестей, которые подобают одному только господу богу, и не заставлять своих подданных воздавать их царю. Бог не может и не станет терпеть этого. Свои почести он не уступит никому и не замедлит унизить подобных честолюбцев. Как говорит один поэт: “Sunt demissa Deo curae sublimia tutus” (Все высокое спокойно препоручается божественному попечению).

Какое множество примеров подтверждают это: Навуходоносора, Павсания, Красса, Помпея, Денисия, Ирода, Агриппы и т. д., а затем также и этого храброго героя Димитрия русского, с которым господь сыграл свое суровое deposuit superbos de sede (Сверг надменных с их престола.) Ибо сказано: “Summisque negatum est stare dium” (И высокопоставленным отказано в прочности положения.) Кто превознесется, тот вскоре будет унижен, и еще сказано у сына Сирахова, гл. 10: “Начало греха — гордость, и обладаемый ею изрыгает мерзости”. Господь всегда посрамляет гордых и, в конце концов, низвергает их. Поэтому для властителей, а также для других высокопоставленных особ нет ничего более превосходного и похвального, чем воспитывать в себе смирение и постоянно помнить о словах, которые мудрый Симонид сказал Павсанию: “Memento te esse Hominem” (Помни, что ты человек.). Тогда неподобающее тщеславие не вселится в них. [131]

В-третьих, властители и вельможи не должны оказывать неуместную милость и милосердие явным и уличенным преступникам, дабы этим не дать повода к еще большему несчастью и вреду и не сделаться соучастниками чужих грехов.

Бог повелел им не смотреть сквозь пальцы на преступников, а вывести злых из Израиля. Их глаза не должны щадить зло, и тогда они будут благоденствовать. Они — слуги и мстители господни, которым поручено карать того, кто творит зло, поэтому они не должны носить меч праздно или от скуки, тем паче не должны носить вместо него мягкую метелку и легонько проводить ею по преступникам, такой нерадивостью раскрывая двери и окна злодеям, чтобы они умножали свои греховные деяния, ибо этим они так прогневят господа бога, что он возьмет у них меч и отдаст его другому, опустив его сперва на них, а затем и на других для вящего наказания за их нерадивость, как это по справедливости действительно испытал на себе, к сожалению, и этот храбрый герой Димитрий. Он подарил жизнь предавшему его Василию Шуйскому, который уже лежал на плахе и должен был быть казнен и который был истинным предводителем, зачинщиком и подстрекателем всей этой шайки изменников, а тот отнюдь не исправился от этой неуместной милости, а стал еще хуже, возбудил и поднял весь народ на столь страшное возмущение и убийство (как рассказано выше), что царь, который незадолго до этого подарил ему жизнь, теперь вместе с тысячами людей лишился жизни и всего, что он имел. Поистине это называется: “Redemptorem, patibulo suspendere” (Своего спасителя повесить на перекладине.).

Если бы Димитрий применил меч против изменника и мятежника Шуйского и без милосердия дал волю своему справедливому гневу, как поступил царь Давид с мятежником Савеем, то не произошло бы этого ужасающего убийства, горя и несчастья с ним и со всеми его близкими, как это, к несчастью, случилось и последовало за столь неуместной милостью, и длится посейчас, и один бог знает, когда этому будет конец.

Я уж не буду говорить, как же Димитрий оправдается перед богом в тот великий день, когда с него спросится за его собственную жизнь и за жизнь других убитых, загубленных его попустительством и нерадивостью в наказании. Если бы Клаус Дурак дожил до этих московских событий, то он вынес бы такой же приговор, какой уже выносил и раньше: с Димитрия в тот день спросится не только за его жизнь, но и за жизнь всех, кто был убит вместе с ним во время мятежа, а также и за тех, кого и теперь убивают в России, поскольку причиной этого кровопролития и последовавшей за тем войны была только его беспечность и то, что он не отрубил голову предателю Шуйскому.

Поэтому пусть все могущественные властители и начальники увидят в прискорбной кончине этого Димитрия предостережение себе и повинуются велению господню “вывести злых из Израиля” по примеру Давида, который говорит в 101 псалме: “In matutino interficio pescatores (Поутру поражаю грешников.) “с раннего утра буду истреблять всех нечестивцев земли, дабы искоренить из града господня всех, делающих беззаконие”, — а также примеру Стефана Батория, короля польского, который и слушать не хотел, когда его упрашивали помиловать изобличенного предателя, а говорил: “Canis mortuus nоn mordet” (Мертвый пес не кусает.) — и еще: Fiat Justitia et pereat mundus”(Да свершится правосудие, да погибнет мир.) — и всегда приказывал казнить их. Ведь обычно бывает так, [132] что если кто-либо один раз учинит пакость, то на этом не остановится, а совершит после этого что-либо еще более тяжкое и дурное. Поэтому государи должны заранее остерегаться, тогда у них будет покой и чистая совесть, и им не придется быть соучастниками чужих грехов. ⁶⁸

Так как о Димитрии всегда думали по-разному, часть считала, что он прирожденный русский царевич, большинство же говорило, что он чужеземец, то я потратил много труда, чтобы выяснить подлинную и действительную правду.

1. Господина Басманова, который был преданнейшим слугой Димитрия и отдал за него свою жизнь (о чем уже говорилось выше), я однажды, когда он, будучи очень благосклонным и расположенным ко мне, пригласил меня в гости, всячески, но в большой тайне просил и уговаривал открыть мне доверительно правду о нашем милостивом государе: прирожденный ли он наследник или нет? Тогда он доверительно сказал мне следующее: “Вы, немцы, имеете в нем отца и брата. Он вас любит и возвысил вас более чем кто-либо из прежних царей, и я знаю, что вы верны ему. Молитесь за него, чтобы бог его сохранил, я тоже это буду делать вместе с вами. Хотя он и не сын царя Ивана Васильевича, все же теперь он наш государь. Мы его приняли и ему присягнули, и лучшего государя на Руси мы никогда не найдем”.

2. Так же доверительно один аптекарь, который в течение 40 лет подряд служил сначала старому тирану, потом его сыну Федору Ивановичу, следом за ним Борису Годунову, а теперь этому Димитрию и ежедневно видел в Кремле и хорошо знал царевича Димитрия в юности, сообщил мне и клятвенно утверждал, что этот Димитрий не истинный, ибо истинный был очень похож на свою мать Марию Федоровну Нагую.

3. Подобные же сообщения я получил от одной дворянки, которая за несколько лет до того была из Лифляндии привезена в плен в Россию, а в 1611 г. освобождена и, слава богу, вернулась к своим. Она была повитухой при матери Димитрия и должна была in partus et educatione caesarei infantis (При рождении и воспитании царского младенца.) днем и ночью оказывать услуги во дворце.

4. После этого убийства я ехал вместе с одним немецким купцом (по имени Бернд Хопер, родом из города Риги) из Москвы в Углич, и немного не доезжая Углича, мы встретили одного московита, которому было 105 лет и который был в угличском дворце сторожем (ein Starost) при молодом Димитрии. Разговорились с ним об убитом Димитрии и после долгой беседы попросили его совершенно доверительно открыть нам, что он думает об убитом государе, сын ли он старого царя или нет, и сказали еще, что мы ни одному человеку не передадим. Он встал, трижды перекрестился на своего Николая и сказал: “Этот убитый государь был отважный герой, он в один год навел страх на всех соседних врагов, и наши московиты плохо сделали, что его убили, ибо они его приняли, посадили на престол и присягнули ему. Если он и поступал в чем-то против наших нравов и обычаев, то подобало изменить это иными способами. Он был разумным государем, но сыном Грозного он не был, ибо тот действительно убит 17 лет тому назад и давно истлел. [133] Я видел его, лежащего мертвым на месте для игр. Прости боже нашим князьям и боярам, которые погубили Бориса Федоровича Годунова и возвели этого на его место. Теперь они пожрали обоих, а как это для них и для нас всех во всей земле нашей обернется — покажет время”.

5. Многие знатные люди сообщали, что он будто был незаконным сыном покойного короля Польши, Стефана Батория. Полководец под Троице-Сергиевским монастырем (Troitz) Иван-Петр-Павел-Сапега, сидя однажды со своими офицерами за столом, превозносил храбрость поляков, quod Romanis nоn essent minores, imo majores (Что они не ниже, а даже выше римлян.) и среди многого другого сказал он также и следующее: “Мы, поляки, три года тому назад посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был. Теперь мы второй раз привели сюда государя и завоевали почти половину страны, и он должен и будет называться Димитрием, даже если русские от этого сойдут с ума: Nostris viribus, nostraque armata manu id facimus (Нашими силами и нашей вооруженной рукой мы сделаем это.). Это я слышал собственными ушами.

К молодому Димитрию в Угличе ни один из знатных князей и бояр не относился хорошо из-за его жестокого нрава, который проявлялся в нем уже с детских лет. А делом простых людей тайное похищение юного государя быть не могло. Московиты, особенно знатные люди, скорее дали бы своим детям умереть какой угодно смертью, чем добровольно отпустили бы их из своей земли в чужие земли, разве только их принудил бы к этому царь. Они считают одну только свою страну христианской, а остальные страны под солнцем считают языческими, где, по их мнению, люди не крещены, бога не имеют, не умеют как следует ни молиться, ни служить богу, и поэтому они полагают, что их дети навеки погибнут, если умрут на чужой стороне. Если же они умрут на родной земле, то обязательно попадут на небо.

А ведь если бы московиты не побоялись уйти к чужим народам, они с женами и детьми могли бы в этой продолжительной войне спасти и сохранить свою жизнь и свое имущество, но они этого не сделали, а претерпели все, что им определил их бог (Buch) Николай. Следовательно, этот Димитрий был не сыном старого Грозного, а чужеземцем и московиты приняли его лишь по той причине, что они хотели: свергнуть Бориса Федоровича (которого иначе из-за его большой осторожности не могли одолеть), ради чего они тысячами отпадали от него и переходили к этому Димитрию, при котором они надеялись улучшить свое положение. ⁶⁹

В том же 1606 г., 24 мая, — это был 8-й день после измены и убийства, — князь Василий Шуйский (тот, что прошлой осенью побывал в руках палача, был раздет его подручными и уже положил голову на плаху, ибо ему на месте публичных казней должны были топором запретить заниматься изменами) без ведома и согласия Земского собора (ohne Wissen und Bewilligung saеmtlicher Land-Staеnde), одною только [134] волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников (Piroschnicken) и сапожников (Saposchnicken) и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство патриархом, епископами и попами, и присягнул ему весь город, местные жители и иноземцы. ⁷⁰ Сразу после этого некоторые из находившихся в Москве вельмож и дьяков (Canzlern) были отправлены по стране, чтобы привести к клятве и присяге весь простой народ и все дворянство (Land und Ritterschaft), все города и общины. ⁷¹ Став царем, Шуйский первым делом отправил посольство к польскому королю и обвинил его величество в том, что не было соблюдено заключенное в свое время перемирие, и присовокупил к этому просьбу прекратить нападения на рубежи и придерживаться добрососедских отношений. При этом он послал королю всевозможные великолепные подарки и подношения и, заметая за собой следы, сообщил его королевскому величеству, как его подданные, люди воеводы Сандомирского издевались над жителями Москвы и тем вызвали мятеж, во время которого было убито столько поляков, но королевскому послу не было причинено никакого зла, ибо он, Шуйский, сам лично его охранял и в будущем отпустит обратно в полном здравии.

Ответ короля. Король Сигизмунд III тоже послал новому царю Шуйскому привет и отозвал своего посла, который был отправлен к Димитрию. Касательно убитых его величество отвечал, что поляки свободные люди, они могут ездить и служить, где и кому им вздумается, что они по собственной воле поехали с воеводой Сандомирским и его дочерью на свадьбу, и если они там что-то натворили и за это им в свою очередь досталось, то до этого его королевскому величеству дела нет и потому он этим заниматься не станет, а что будут делать родственники убитых, то тут его величество ничего поделать не может. Они, польские вельможи, — вольные люди, если они захотят отомстить, то его величество не может им запретить этого. Присланных подарков его величеству было не надобно, и он отослал их все обратно, требуя только возвращения своего посла, который вскоре после этого и был туда отпущен. ⁷²

Всех других поляков Шуйский посадил в тюрьмы в разных концах страны и так очистил христианский город Москву от нехристей (как они называют всех иноземцев), что там остались только истинные христиане и благочестивые люди (scilicet — как же!).

23 июня он выгнал из Москвы четырех докторов медицины, с которыми много общались поляки Димитрия и люди воеводы Сандомирского, потому что он им уже не доверял. Пятого доктора, Давида Фасмара из Любека, который всегда жил уединенно и тихо и с теми поляками никаких особых дел не имел, он оставил своим лекарем. Так как в это время широко распространилась выдумка о спасении Димитрия, московиты были сильно сбиты с толку таким странным известием и скоро перестали уже понимать, во что и кому им верить.

Шуйский, которому это было важнее, чем кому-либо иному, решил вывести русских из заблуждения и поэтому послал 30 июня в Углич вырыть труп настоящего Димитрия, убитого там в детстве, пролежавшего в земле 17 лет и давно истлевшего, перевезти его в Москву и похоронить в той же церкви, где лежат прежние цари. Сделано это было лишь для того и с той целью, чтобы простонародье узнало и увидело, как дерзко оно было обмануто Димитрием, а теперь снова может дать себя обмануть второму появившемуся Димитрию. Махинация Шуйского. А чтобы эта дурацкая затея выглядела как можно лучше, Шуйский приказал сделать новый гроб. Он приказал также убить одного девятилетнего поповича, надеть на него дорогие погребальные одежды, положить в этот гроб [135] и отвезти в Москву. Сам же он вместе со своими князьями, боярами, монахами и попами выехал с крестами и хоругвями встретить тело царя, которое он велел пышной процессией внести в церковь усопших царей. По его повелению было всенародно объявлено, что князь Димитрий, невинно убиенный в юности, — большой святой у бога, он, мол, пролежал в земле 17 лет, а его тело так же нетленно, как если бы он только вчера умер. И орехи, которые были у него в руке на площадке для игр, когда его убили, еще тоже не сгнили и не протухли, точно так же и гроб не попорчен землей и сохранился, как новый. Кто желает его видеть, пусть сходит в царскую церковь (nach der Kayser Kirche), где он поставлен; церковь всегда будет отперта, чтобы каждый мог туда пойти и поглядеть на него. Шуйский подкупил нескольких здоровых людей, которые должны были прикинуться больными. Одному велели на четвереньках ползти к телу св. Димитрия, другого повели туда под видом слепца, хотя у него были здоровые глаза и хорошее зрение. Они должны были молить Димитрия об исцелении. Оба, конечно, выздоровели, параличный встал и пошел, слепой прозрел, и они сказали, что им помог св. Димитрий.

Этому поверило глупое простонародье, и такое неслыханное и страшное идолопоклонство началось перед телом, что господь бог разгневался и одного человека, представившегося слепым и хотевшего, чтобы св. Димитрий снова сделал его зрячим, там же в церкви лишил зрения. Другого, прикинувшегося больным и велевшего нести себя к Димитрию, чтобы найти там помощь, бог наказал так, что в церкви он умер. Когда это кривляние привело к тому, что даже дети стали замечать, что это только чистый обман и подлог, Шуйский приказал закрыть церковь и никого больше в нее не пускать, объявив, что слишком много людей беспокоило св. Димитрия. Они его рассердили, нужно оставить его на некоторое время в покое и до той поры ему не досаждать, пока он не придет в хорошее расположение духа. ⁷³

ГЛАВА XI ⁷⁴

Золотая печать. Один именитый князь, по имени Григорий Шаховской, во время мятежа, когда был убит царь Димитрий, похитил золотую государственную печать и бежал по направлению к пограничной крепости Путивль, взяв с собой из Москвы еще двух поляков в русском платье. Под Серпуховым он переправился через реку Оку, дал перевозившему его лодочнику шесть польских гульденов на чай и спросил его, знает ли он их, и известно ли ему, кто они такие. Лодочник ответил: “Нет, господин, я вас не знаю”. Князь сказал: “Молчи, мужичок, и никому не рассказывай, ты перевез сейчас царя всея Руси Димитрия”. Указал простодушному мужичку на одного из двух поляков и сказал: “Смотри, вот юный герой, которого наши московиты хотели убить, он от них, слава и благодарение богу, ушел, мы направляемся в Польшу и приведем оттуда войско; он сделает тебя большим человеком, если бог поможет нам снова прийти сюда. Пока же довольствуйся этой малостью”.

Подобную же выдумку рассказал князь и в городе Серпухове одной немецкой вдове, где они обедали. Он дал ей полную пригоршню золота и сказал: “Ты, немка (Nimka), довольствуйся этим, приготовь хороший [136] мед и водку, мы, бог даст, скоро вернемся с большой ратной силой, но вам, немцам, от этого вреда не будет”. Женщина спросила: “Господин, что вы за люди? Вы говорите странные вещи”. Князь ответил: “Я князь из Москвы, и говорю тебе, что сейчас у тебя ел и пил царь Димитрий, которого московиты во время своего мятежа хотели лишить жизни, но он с божьей помощью тайно ушел от них и оставил вместо себя другого, того они схватили и убили. Мы скоро снова будем у вас”. После этого они во всю прыть скакали от одного города к другому до самого Путивля, оставляя после себя на всех постоялых дворах это известие, а именно, что Димитрий не убит, а спасся, вследствие чего вся страна от Москвы до польского рубежа поверила, что царь Димитрий и вправду спасся и еще жив. Слух об этом дошел до Москвы, и в простонародье в связи с этим возникли дикие и нелепые мысли.

В Путивле те двое поляков отделились от князя Григория Шаховского, поехали прямо в Польшу, к жене воеводы Сандомирского, принесли ей весть об ужасном побоище, которое произошло в Москве, и рассказали, как один московитский князь по имени Григорий Шаховской тайком вывел их из Москвы и доставил через всю страну в Путивль и что этот князь намеревается и клянется так отомстить за смерть царя Димитрия, что, пока существует Россия, его соотечественники будут об этом говорить.

Он собирается также написать сюда, в Польшу, сделав вид, что Димитрий, его государь, добрался до Польши и здесь живет, а они напишут ему отсюда в Путивль, как будто ему отвечает Димитрий. ⁷⁵ Князь Шаховской собрал в Путивле всех горожан (Buеrgerschaft und Gemeinde), рассказал им, что московиты хотели расправиться с царем Димитрием, что он тайно сбежал, а его поляков всех убили, что он пробрался в Польшу, к матери своей супруги польки, воеводше Сандомирской, и хочет собрать новую военную силу, чтобы с ней как можно скорее опять пойти в Россию и отомстить своим клятвопреступным московитам. Он повелел ему, Шаховскому, всячески убеждать их, обещая им царскую милость, чтобы они хранили верность Димитрию и помогли ему отомстить московитам за такой позор. Он так отплатит неверным псам, чтобы об этом передавали из поколения в поколение. ⁷⁶

Путивляне тотчас же послали в Дикое поле и спешно набрали несколько тысяч полевых казаков, вызвали также всех князей и бояр, живущих в Путивльской области, их тоже было несколько тысяч. Когда эти последние соединились с казаками, над ними был поставлен воевода по имени Истома Пашков. Во имя Димитрия они должны были двигаться дальше, чтобы снова покорить и взять крепости и города, которые отпали от Димитрия во время московского бунта. Но те, узнав, что царь Димитрий не убит, а тайно ушел, жив еще и снарядил это войско, без всякого сопротивления все до самой Москвы добровольно сдались, снова присягнули Димитрию и были очень недовольны теми, кто был виновен в плачевных событиях и ужасных убийствах в Москве. ⁷⁷

Новый царь, цареубийца Шуйский, очень испугался при этой вести, спешно призвал всю землю к войне. А чтобы все как можно раньше, скорее и не мешкая явились в стан, он придумал ложь и сказал, что будто крымские татары с войском в 50 000 человек вторглись в страну, уже взяли в плен много тысяч московитов, отвезли их в Татарию и сильно свирепствуют в стране, а поэтому всем надо, не глядя, день или ночь, спешить в Москву, чтобы оказать сопротивление татарам. ⁷⁸ [137]

В августе этого года войска царя Шуйского подошли к Ельцу, но обнаружили, что там вовсе не татары, а их собственные соотечественники — князья, бояре и казаки, которые сражаются за Димитрия, и те так побили и потеснили их, что им пришлось уйти обратно в Москву. С теми же из них, которые попали в плен, путивляне обращались очень плохо, им пришлось проглотить множество злых насмешек, им говорили: “Вы, сукины дети, москвичи, с вашим Шубником (Subenick) (так они называли цареубийцу Шуйского) хотите убить государя, перебить его людей и напиться царской крови; пейте, мерзавцы, воду и жрите блины (Blynen), как привыкли. Наш царь сумеет отомстить вам как следует за это убийство, когда он прибудет из Польши со своим вновь набранным войском”.

Некоторых пленников, сильно избив их и до полусмерти исполосовав кнутом, они отпустили и отослали обратно в Москву, где они тоже были плохо приняты своими собственными собратьями, а за вести, которые пришлись не по вкусу Шуйскому и его приверженцам, их бросили в тюрьму, где они умерли и сгнили. Шуйский приказал объявить всем жителям Москвы, какое великое зло причинили России поляки и их поддельный Димитрий, как истощилась казна, сколько пролито христианской крови и как по милости Димитрия столь жалостно погиб бедный государь Борис Федорович Годунов с сыном и женой, как предатели страны снова распространяют слух, что Димитрий будто бежал, а не был убит, но даже если бы было и так (чего на самом деле вовсе нет), то все равно ведь это не Димитрий, сын царя Ивана Васильевича, а обманщик, которого они не хотели принять, чтобы он не ввел в стране поганую веру. ⁷⁹ А для того чтобы вызвать в народе христианское сострадание, он, Шуйский, приказал три мертвых тела — Бориса, его сына и жены (которые были погребены в бедном монастыре) — снова вынести оттуда, увезти в Троицкий монастырь и там похоронить по царскому чину. Тело Бориса несли 20 монахов, его сына Федора Борисовича — 20 бояр, жены Бориса — также 20 бояр, а за этими тремя телами шли пешком до самых Троицких ворот все монахи, монашки, попы, князья и бояре, здесь они сели на коней, тела приказали положить на сани и сопровождали их в Троицкий монастырь, расположенный в 12 милях от города Москвы. Этот монастырь необычайно могуществен. Ни один знатный вельможа во всей стране не умирает, не отказав туда в своем завещании крупный вклад. Этот монастырь, когда в стране немирно, должен выставлять для царя 20000 вооруженных всадников.

Дочь Бориса взывает отомстить Димитрию. Дочь Бориса Федоровича, одна только и оставшаяся в живых, которую должен был получить в жены господин брат его величества короля Дании и пр., герцог Иоганн, высокочтимой и блаженной памяти (как говорилось выше), ехала следом за этими тремя телами в санях с пологом, причитала и голосила: “О горе мне, бедной покинутой сироте! Самозванец, который называл себя Димитрием, а на самом деле был только обманщиком, погубил любезного моего батюшку, мою любезную матушку и любезного единственного братца и весь наш род, теперь его самого тоже погубили, и как при жизни, так и в смерти своей он принес много горя всей нашей земле. Осуди его, господи, прокляни его, господи!”. Теперь многие стали сильно оплакивать и жалеть Бориса, говоря, что лучше было бы, если бы он жил еще и царствовал, а эти безбожные люди умышленно и преступно погубили и извели его вместе со всем его родом ради Димитрия. Как говорится: “Не отказывайся от старого друга прежде, чем хорошо не испытаешь нового”. ⁸⁰ [138]

Упоминавшийся выше воевода путивльского войска Истома Пашков продвинулся в августе этого года с имевшимися у него силами ближе к Москве, дошел до Коломенского и снова привел к присяге и к подчинению Димитрию второму многие крепости, города и местечки без всякого с их стороны сопротивления. К Михайлову дню он подошел ближе к Москве и встал лагерем в Котлах, примерно в миле с четвертью от Москвы. От имени своего государя Димитрия он потребовал сдачи города, а также выдачи трех братьев Шуйских, как изменников царю и зачинщиков имевшего место мятежа и страшного убийства. В это время многие из жителей Москвы, как местные, так и иноземцы, считая уже потерянным, стали тайно уходить из города к врагу. ⁸¹

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961

© текст - Смирнов И. И. 1961
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Abakanovich. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© АН СССР. 1961