КОНРАД БУССОВ

МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА

1584-1613

CHRONICON MOSCOVITICUM AB A. 1584 AD ANN. 1612

Действительность, однако, разрушила честолюбивые планы и замыслы Буссова прославить себя как писателя. Приведя “в должный порядок” рукопись своей Хроники в Риге 1 марта 1612 г., Буссов вплоть до самой смерти пытался опубликовать свою “книгу” и умер в Любеке в 1617 г., так и не добившись ее выхода в свет.

Сам Буссов (в письме герцогу Брауншвейгскому) объясняет свою неудачу тем, что у него не было достаточно средств, чтобы заплатить [41] “издателю” (Drucker) за печатание книги. Источники не дают возможности проверить справедливость этого утверждения. Но во всяком случае Буссов в 1613 г. уезжает из Риги к себе на родину, в Люнебург, чтобы там вновь попытаться издать свою книгу — теперь уже за счет герцога Ульриха Брауншвейгского (являвшегося одновременно владетелем и Люнебурга), используя “склонность” Ульриха к “историческим сочинениям” (historischen Geschichten) и предлагая ему в дар свое произведение. Однако и здесь Буссова постигает неудача, и герцогская типография, в которой он рассчитывал напечатать свои “Московитские дела”, остается закрытой для его книги.

Неизвестно, сколько времени прожил Буссов “на своей любимой родине”. Бесспорно одно, что он уехал оттуда, чтобы сделать еще одну столь же безуспешную попытку напечатать свою книгу. Последнее, что сохранили источники о Буссове, — это запись на том же Академическом списке его книги, что она “в 1617 г. должна была быть доставлена для напечатания (как это видно из контракта типографа), но автор тем временем умер в Любеке и достойно погребен около соборной церкви”.

Чем объясняются столь фатальные неудачи Буссова с изданием его книги? Постановка такого вопроса необходима не только в плане чисто биографическом, но и для выяснения характера литературного наследия Буссова, дошедшего до нас в виде различных рукописей его Хроники. То, что книга Буссова не увидела света при жизни ее автора, никак нельзя объяснить ни характером темы его книги, ни качествами Буссова-писателя. Огромный интерес Европы к состоянию России и к развивающимся там событиям отразился не только в огромном количестве написанных иностранных сочинений о России начала XVII в. (см. стр. 6), но и в издании в разных странах Западной Европы ряда книг о событиях в России. Среди этих книг, помимо уже известного сочинения Маржерета, следует указать описание посольства в Москву английского посла Томаса Смита в 1604 г., вышедшее в Лондоне в двух изданиях в 1605 и 1607 г. (Sir Thomas Smithes voiage and entertain ment in Russia London, 1605—1607. Русский перевод: Путешествие и пребывание в России сэра Томаса Смита. Перевод, введение и примечания И. М. Болдакова, СПб., 1893.), и особенно анонимную брошюру “Московская трагедия или рассказ о жизни и смерти Димитрия”, выдержавшую в 1605—1606 гг. голландское, английское и французское издания (В. Кордт. Чужоземнi подорожнi.., стр. 82—83.). Что же касается литературных достоинств сочинения Буссова, то, как это ни парадоксально, именно сочинение Буссова создало славу как писателю Петру Петрею, сочинение которого, вышедшее на шведском языке в Стокгольме в 1615 г. и в немецком переводе в Лейпциге в 1620 г., представляет собой в основной части, посвященной событиям в России в начале XVII в., настоящий плагиат из Хроники Буссова, которую Петрей, по верной характеристике Устрялова, “переписал... почти целиком, с немногими выпусками и дополнениями” (Н. Устрялов, ч. II, стр. 7.).

Роль Петрея в судьбе Буссова и его книги не ограничивается, однако, тем, что Буссов, по выражению Куника, оказался “ограбленным” Петреем “в отношении своего духовного богатства” (А. Кunik. Aufklaerungen..., стр. 34.). Можно высказать предположение, что именно Петрей своими разоблачениями о Нарвском заговоре 1601 г. и Буссове как главе этого заговора, которые он опубликовал в шведском издании своей книги, нанес настолько большой урон репутации Буссова, что лишил его возможности выступать в роли писателя, сделав его имя одиозным как в тех частях Прибалтики, которые находились в это время под господством Швеции, так и в дружественных Швеции немецких [42] землях (к числу которых относились и Брауншвейгское, и Люнебургское герцогства).

В пользу этого предположения, помимо общих соображений, можно сослаться на одну чрезвычайно показательную черту, характеризующую литературную историю текста Хроники, заключающуюся в том, что на протяжении этой истории рукопись Буссова по крайней мере дважды подвергалась редакционной обработке, целью которой являлось тщательное устранение из текста Хроники всяких упоминаний о Буссове (стр. 43 и след.).

Литературная история текста Хроники Буссова и важнейшая составная часть этой истории — вопрос о редакциях — почти не изучены.

Впервые вопрос о редакциях Хроники Буссова возник в 40-е годы XIX в., когда изучение Аделунгом, Германом и Гротом Дрезденского списка и работа Куника по подготовке издания Академического списка сделали необходимым выяснение как взаимоотношений Дрезденского и Академического списков с изданной Устряловым “Беровой летописью Московской”, так и отношений между Дрезденским и Академическим списками. Однако ни Аделунг, ни Герман, ни Грот не дали решения поставленного ими вопроса. Аделунг умер, не закончив своего исследования о Буссове, и лишь его сын, Николай Аделунг, опубликовавший “Обзор” своего отца, сформулировал как вопрос, подлежащий решению: “Не оставил ли и Мартин Бер... особого сочинения о России? Может статься, оно отыщется со временем” (Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение.., ч. II, стр. 66.).

Герман, категорически заявив, что Хроника Конрада Буссова “первоначально вышла из-под пера одного Буссова” и лежит в основе “так называемой Беровской Хроники”, признал вместе с тем, что он не может судить, сделал ли Бер “собственные добавления к Хронике Буссова”, так как он, Герман, не видел “Беровской хроники” ни в оригинале, ни в русском переводе (Е. Неrrmann. Geschichte..., стр. 780.).

Грот также оставил открытым “окончательное решение этого вопроса” до того времени, “когда ближайшее знакомство с Дрезденской рукописью доставит возможность сравнить ее в целости с текстом, приписанным Беру” (Я. Грот, стр. 31.).

Наконец, и Куник, опиравшийся в своей статье на исследование Аделунга, Германа и Грота, “воздержался” от опубликования результатов своих “исследований” по вопросу о редакциях, сославшись на необходимость сличить “рукопись второй редакции с рукописями первой и третьей редакций” (А. Кunik. Aufklaerungen.., стр. 73 (обещанное Куником специальное исследование по этому вопросу не было им написано)). Тем не менее, в качестве предварительных результатов Куник предложил деление списков Хроники Буссова на три редакции. К первой редакции, составленной Буссовым совместно с Бером в 1612 г. в Риге и Дюнамюнде, Куник относил “Московскую рукопись”, т. е. Румянцевский список. Представителем второй редакции, по Кунику, является Дрезденский список. Наконец, третья редакция, представленная Академическим списком, была, по мнению Куника, сделана одним Буссовым в 1617 г. в Любеке, откуда он, вероятно, отправил ее в Ригу (Там же, стр. 75.).

Схема Куника остается до настоящего времени единственной в литературе. Однако она не может считаться во всех отношениях удовлетворительно разрешающей вопросы литературной истории текста Хроники Буссова; в частности, она совершенно не решает вопроса об отношении к [43] первоначальной редакции Хроники как той редакции, которая представлена Устряловским списком, так и редакции, отраженной в Дрезденском списке.

В настоящее время литературная история Хроники Буссова представляется следующим образом. Исходным моментом этой истории является составление Буссовым, при участии Бера, в 1612 г. первоначальной редакции Хроники. Время составления этой редакции определяется записью на Академическом списке о том, что рукопись Хроники была “приведена в должный порядок 1 марта 1612 г.”. Указание на то, что рукопись была окончена к 1 марта 1612 года, содержится и в заглавии Хроники Буссова в списке Вольфенбюттельской библиотеки 32.5 Aug. 2° (См. археографическое введение, стр. 66). Эта редакция не сохранилась в первоначальном виде, но может быть восстановлена на основании Дрезденского и Вольфенбюттельского II списков, а также путем привлечения устряловского перевода Хроники и рукописного перевода, хранящегося в ГПБ; эти переводы хотя и относятся к “Беровской” редакции, но сохранили в себе некоторые следы первоначальной редакции.

Наиболее бесспорно и очевидно время составления первоначальной редакции отразил текст устряловского перевода (и перевод ГПБ).

1. Он доводит описание событий до прихода к Москве Ходкевича в сентябре 1611 г. (Н. Устрялов, ч. I, стр. 143.).

2. Заканчивается пожеланием освобождения осажденных в Кремле поляков до конца 1611 г.

3. Содержит запись о заключении в тюрьму патриарха Гермогена (умершего 17 февраля 1612 г.), говорящую о нем как о живом (Там же, стр. 140—141.).

4. В рассказе о содержании польских королевских войск за счет сокровищ русских царей говорит об этом в настоящем времени: “на счет коих и теперь, в 1612 г., содержится королевское войско” (Там же, стр. 140.).

5. О сосланных Василием Шуйским в Сибирь немцах — участниках восстания Болотникова говорится: “...где они более 4 лет до сего 1612 г. живут” и т. д. (Там же, стр. 91.).

Однако, наряду с признаками первоначальности текста, Устряловский список характеризуется столь же определенными чертами, свидетельствующими о том, что отдельные места первоначальной редакции сохранились в Устряловском списке уже в составе переработанного текста или, точнее говоря, текста, подвергшегося определенному редактированию. Существо этого редактирования заключалось в изъятии из первоначального текста всех мест, относящихся к Буссову и свидетельствующих о его авторстве. В итоге же такой переработки текста создалась возможность приписать авторство Хроники Мартину Беру.

Эта редакционная работа над первоначальным текстом выявляется путем сопоставления Устряловского списка с Дрезденским и Вольфенбюттельским II списками Хроники. Дрезденский список наиболее полно отражает в своем тексте авторство Буссова. Во-первых, Буссов прямо назван автором Хроники в заголовке Дрезденского списка. Во-вторых, Дрезденский список содержит ряд мест, в которых Буссов, говоря в первом лице, прямо называет себя по имени: “Я, Конрад Буссов”, — а также говорит в первом лице о своем сыне, Конраде Буссове-младшем. Наконец, в-третьих, в Дрезденском списке имеется большое количество мест, в которых изложение ведется в первом лице, от имени автора, и которые по своему характеру также ведут к Буссову. Сопоставление параллельных мест Дрезденского и Устряловского списков дает следующие результаты: [44] в Устряловском списке полностью изменен заголовок и из него устранен имя Буссова. Также отсутствуют все места в тексте с прямым упоминанием Буссова или его сына. Что же касается третьей группы мест, то част из них имеется в Устряловском списке, как и в Дрезденском, в форм первого лица, часть же или отсутствует, или содержится в форме изложения, ведущегося в третьем лице, или в форме, не содержащей автобиографических моментов.

То, что Устряловский список, наряду с отсутствием в нем имени Буссова, характеризуется вместе с тем наличием ряда мест, в которых изложение ведется в первом лице, в форме авторского рассказа, является особенно важным, ибо это дает возможность, вообще говоря, для построения схемы взаимоотношений Дрезденского и Устряловского списков, прямо противоположной предложенной выше, и позволяет рассматривать более обширный фонд мест и известий, связанных с личностью Буссова, в Дрезденском списке как результат дополнения основного фонда этих известий содержащихся в Устряловском списке, в процессе переработки первоначальной редакции 1612 г. Именно такого мнения придерживался Куник рассматривая имеющиеся в Дрезденской рукописи автобиографические места (Personalien), указывающие на участие Буссова в тех или иных событиях, как позднейшие вставки, сделанные Буссовым в процессе составления второй редакции Хроники (к которой Куник относит Дрезденский список) и имевшие целью представить в наиболее выгодном свете свою “незначительную личность” (А. Кunik.Aufklaerungen…, стр. 56.). Куник вообще считал краткость особенностью “Московского списка” (т. е. Устряловского, — И. С.), отличающей его от “позднейших редакции” (Там же, стр. 74.)

Вообще говоря, точка зрения Куника, что Personalien, содержащиеся в Дрезденском списке Хроники, представляют собой дополнения к первоначальному тексту, имеет под собой некоторые основания, так как грамматически эти места в большинстве случаев носят характер вводных предложений и частью даже помещены в скобки. Особенно показательно в этом отношении место о Конраде Буссове-младшем в самом конце Дрезденского списка, разрывающее длинное благочестивое рассуждение общего характера (см. стр. 192). Однако из возможности допущения более позднего происхождения буссовских “персоналий” Дрезденского списка по сравнению с первоначальным текстом Хроники не следует еще, что этим первоначальным текстом является Устряловский список. Сопоставление же остальной части автобиографических мест Дрезденского и Устряловского списков, напротив, приводит в выводу, что при наличии дополнений типа Personalien редакция автобиографических мест в Дрезденском списке носит в своей основе более первоначальный характер, чем в Устряловском списке, где эти места подвергались сознательной переработке, имевшей целью устранить связь этих мест с личностью Буссова и тем самым создать возможность относить их к другому лицу или лицам. Характер этой переработки можно продемонстрировать на примере следующих мест:

1. Рассказ о посылке Василием Шуйским в Калугу Фидлера в Дрезденском списке заключается благочестивым рассуждением автора, помещенным после эпизода с саморазоблачением Фидлера в Калуге и после текста его клятвы и содержащим изумление по поводу того, что “земля не разверзлась и не поглотила злодея вкупе со всеми нами, присутствовавшими при этом” (стр. 143). В Устряловском списке это благочестивое рассуждение отсутствует (Н. Устрялов, ч. I, стр. 86). [45]

2. В разделе Хроники, посвященном взаимоотношениям немцев и Лжедимитрия II, имеется рассказ о том, как Шаховской и другие лица из окружения Лжедимитрия II стремились завладеть поместьями немцев. В Дрезденском списке рассказ этот имеет форму первого лица: “Поэтому они опасались, что если немцы останутся в милости, то эти поместья могут быть у них отняты и снова отданы немцам. По этой причине они день и ночь обдумывали, как бы изгнать нас навсегда, лишить нас жизни и удержать наши поместья (и это невзирая на то, что мы три полных года верою служили Димитрию, проливали за него свою кровь, потеряли здоровье и многих родных)” (стр. 168). В Устряловском же списке рассказ о покушении на поместья немцев ведется в третьем лице (Там же, стр. 116—117.).

3. В разделе о московском восстании против поляков в марте 1611 г. имеется сообщение о потерях России. В Дрезденском списке это сообщение имеет следующий вид: “...в этой семилетней войне убито больше 600000 московитов, состоявших в их списках в то время, когда я еще был там” (стр. 189). В Устряловском списке из этого сообщения изъяты носящие автобиографический характер слова: “в то время, когда я еще был там” (Там же, стр. 141.).

Во всех приведенных случаях первоначальность редакции Дрезденского списка по сравнению с редакцией Устряловского списка бесспорна. В то же время по своему характеру данные места таковы, что они не просто отражают личность рассказчика, но и содержат в себе определенные сведения о нем: это человек, находившийся вместе с Болотниковым в Калуге во время ее осады Шуйским, три года воевавший на стороне Лжедимитрия II и получивший за это от него поместья (у него имелся дом в Калуге); наконец, он оставался в России до конца 1611 г. Все эти сведения полностью отвечают биографии Буссова (см. стр. 17 и след). Но их никак нельзя совместить, скажем, с биографией Мартина Бера, который не находился в осажденной Калуге и не мог присутствовать при саморазоблачении Фидлера, а жил тогда в Кашине, где 22 февраля 1607 г. хоронил Густава Шведского; будучи пастором, не мог ни воевать как наемник, ни получать за службу поместья, не имел в Калуге дома (переселился туда из Козельска уже после истории с козельскими немцами). Наконец, и отъезд Бера из России, по-видимому, произошел раньше, и во всяком случае нет никаких признаков того, что он находился в 1611 г. в Москве и был знаком со списками русских потерь “в семилетней войне”. В этой невозможности перенесения данных автобиографических мест с личности Буссова на другое лицо и следует искать объяснения того, что в Устряловском списке эти места были подвергнуты переработке, в результате которой они утратили автобиографический характер.

Такому толкованию характера и мотивов редакционной переработки первоначального текста в Устряловском списке не противоречит то, что часть автобиографических мест Дрезденского списка сохраняет автобиографический вид и в Устряловском списке. Напротив, факт сохранения таких мест в Устряловском списке объясняется теми же мотивами, что и устранение автобиографичности в других, только что рассмотренных местах.

Дело в том, что, в противоположность автобиографическим местам, изъятым из Устряловского списка вместе со всеми другими следами авторства Буссова, оставшиеся в этом списке места имеют такой характер, что, [46] вообще говоря, могут быть “привязаны” и к другому лицу, а не только к Буссову.

Эти автобиографические места представляют собой свидетельстве в описании голода 1601—1603 гг. в Москве и в рассказе о расправе москвичей с польской шляхтой во время восстания 17 мая 1606 г., что автор (“я сам”) был очевидцем описываемых событий (Там же, стр. 34—67.). Но совершенно ясно, что очевидцем и ужасов голода, и майского восстания 1606 г мог быть не обязательно Буссов, а, скажем, и тот же Бер, живший в Москве с 1601 г. В такой же общей форме, как составителя Хроники — и только, характеризуют автора текста и автобиографические места в главе VIII Хроники, посвященной доказательству того, что Лжедимитрий I был не сыном Ивана Грозного, а “чужеземцем”, и представляющей собой запись разговоров автора — с Басмановым, “аптекарем”, “лифляндкой”, стариком “московитом”, — а также изложение речи Яна Сапеги которую автор “слышал собственными ушами” (стр. 132—133). Все эти места и в Устряловском списке сохраняют форму рассказов в первом лице. Однако это лицо теперь воспринимается уже не как Буссов, а как некий другой автор Хроники, или, точнее говоря, учитывая свидетельства Петрея, использовавшего в своем сочинении именно эту редакцию Хроники (см. ниже), как Бер.

Но это значит, что и та часть автобиографических мест, которая сохранила автобиографическую форму и в Устряловском списке, по существу также оказывается здесь подвергнутой переработке, только эта переработка осуществлена не путем прямой переделки текста (как в рассказах о немцах и в сообщении о потерях России в семилетней войне), а посредством изменения контекста формально оставшегося прежним текста. В итоге же смысл этих мест коренным образом изменился, из авторских свидетельств Буссова они превратились в свидетельства другого лица, Бера.

Может, однако, все же встать вопрос: нельзя ли при наличии альтернативы, кто является истинным автором рассмотренных мест — Буссов или Бер, решить ее в пользу Бера и таким образом перевернуть вопрос: не Бер (в редакции Устряловского списка) авторизовал первоначальный буссовский текст (представленный Дрезденским списком), а наоборот, Буссов путем вставок-персоналий в Дрезденском списке присвоил себе первоначальный авторский текст Бера.

Но на такой вопрос может быть дан только отрицательный ответ. В самом деле, если разговоры из главы VIII Хроники между автором и его собеседниками о личности Лжедимитрия, формально говоря, можно отнести и к Беру, то, обращаясь к этим разговорам по существу, следует сказать, что и состав участников и ситуации, в которых велись эти разговоры, делают совершенно невероятным, чтобы эти разговоры вел молодой (26-летний) немецкий пастор, которого надо было бы представлять себе в этом случае то домашним гостем и интимным собеседником боярина Басманова, то участником пирушки в лагере Сапеги, то, наконец, путешествующим из Москвы в Углич вместе с рижским купцом. Поэтому еще Грот, отмечая вслед за Устряловым, что содержание Хроники свидетельствует о богатстве связей и знакомств ее автора (“он знает всех людей, которые тогда играли столь важную роль в нашем отечестве”), и сравнивая “вероятное положение немецкого пастора (т. е. Бера, — И. С. с обстоятельствами, в которых должен был находиться шведский интендант Лифляндских городов” (т. е. Буссов, — И. С.), справедливо писал [47] “... нельзя не согласиться, что в обыкновенном порядке вещей Бусс должен был иметь несравненно обширнейшие и разнообразнейшие связи, нежели Бер” (Я. Грот, стр. 18.).

Итак, можно считать несомненным, что первоосновой всех автобиографических мест Хроники является биография Буссова, а не Бера, и что устранение этой первоосновы в Устряловском списке явилось результатом редакционной обработки первоначальной редакции 1612 г.

Таким образом, важнейшей чертой первоначальной редакции 1612 г., сохраненной Дрезденским и Вольфенбюттельским II списками, является комплекс автобиографических мест, отражающих авторство Буссова (мы оставляем пока в стороне места типа Personalien).

Продолжая выявление черт, характеризующих первоначальную редакцию Хроники, необходимо привлечь для этой цели Петрея. Сочинение Петрея представляет особую ценность при рассмотрении вопроса о литературной истории текста Хроники Буссова, так как сочинение Петрея было издано в 1615 г., а “вторая книга” его сочинения, посвященная событиям начала XVII в., была отпечатана еще в 1614 г. (Там же, стр. 22-23.). Следовательно, заимствования Петрея из Хроники Буссова сделаны были им из относительно ранней редакции Хроники. Правда, Петрей пользовался уже переработанным текстом (авторизованным Бером), но тем не менее тот вид, который имеют у Петрея известия, заимствованные из Хроники Буссова, при наличии в различных списках этой Хроники разных редакций того или иного известия, может служить критерием при определении того, какая из этих редакций более ранняя, а какая более поздняя.

Впервые в литературе такое сопоставление Петрея с различными редакциями Хроники Буссова было проделано Гротом, который получил, на первый взгляд, неожиданный результат, заключающийся в том, что в ряде случаев текст Петрея ведет не к Устряловскому, а к Дрезденскому списку Хроники. Так, у Петрея, как и в Дрезденской рукописи, лейб-медик Бориса Годунова Христофор Рейтлингер назван “венгерцем” (венгром), а в Устряловском списке — баварцем (В связи с этим Я. Грот отметил, что в списке Хроники Бера (Буссова), которым пользовался Н. М. Карамзин, Ритлингер назван венгерцем); у Петрея и в Дрезденском списке в описании битвы под Новгородом-Северским говорится о 600 немецких конниках, а в Устряловском списке — о 700; у Петрея и в Дрезденском списке в числе немцев, сосланных Шуйским в Сибирь, назван Фридрих Фидлер, а в Устряловском списке Фидлер не упоминается (Я. Грот, стр. 26—27.). Грот сделал из произведенных им сопоставлений совершенно правильный вывод, что “известная у нас по русскому переводу рукопись Мартина Бера содержит в себе не тот самый текст Хроники, которым пользовался Петрей, и что многие показания Шведского летописца основываются на выражениях, найденных как Трейером, так и Германом в рукописи, означенной именем Бусса” (Там же, стр. 27). (Как уже отмечалось выше, Грот не был непосредственно знаком с Дрезденской и Вольфенбюттельской рукописями Хроники Буссова и знал о них лишь по выдержкам у Тренера и Германа). Но наблюдения Грота можно использовать и в несколько ином плане. Они свидетельствуют, что Дрезденский список сохранил в данном случае более первоначальную редакцию текста, чем Устряловский. Однако в целом соотношения текста Петрея, Дрезденского и Устряловского списков Хроники Буссова носят более сложный характер, и если в одних случаях текст Петрея [48] восходит к редакции Дрезденского списка, то в других — чаще — он, напротив, ведет к редакции, представленной Устряловским списком (1) Так, у Петрея и в Дрезденском списке имеется сообщение о ссылке Юрия Мнишка в 1606 г. в Ярославль (П. Петрей, стр. 240; наст, изд., стр. 127), в Устряловском же списке это сообщение отсутствует (Н. Устрялов, ч. I, стр. 71). С другой стороны, у Петрея и в Устряловском списке сообщается точная дата высылки поляков из Москвы: 31 мая; в Дрезденском же списке говорится неопределенно: “в конце мая” (П. Петрей, стр. 240; Н. Устрялов, ч. I, стр. 71; наст, изд., стр. 127). 2) У Петрея и в Дрезденском списке говорится, что Болотников, придя в Путивль, убедил путивлян в том, что Димитрий жив, и они “жертвовали имениями, жизнью, всем, чем могли” (П. Петрей, стр. 251), “проливали свою кровь и теряли свое состояние и имущество” ради Димитрия (наст, изд., стр. 139). В Устряловском же списке изображается так, что сам Болотников, по его рассказам, “проливал кровь за Димитрия и потерял все, что имел” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 82). 3) Однако описание осады Москвы Болотниковым у Петрея восходит к редакции Устряловского списка (П. Петрей, стр. 253; Н. Устрялов, ч. I, стр. 83). Дрезденский же список дает совершенно иную редакцию (наст, изд., стр. 139—140). К редакции Устряловского списка, а не Дрезденского, восходит и рассказ Петрея о посылке Василием Шуйским после падения Тулы казаков под Калугу (П. Петрей, стр. 261; Н. Устрялов, ч. I, стр. 92—93; ср. наст, изд., стр. 148)).

Но отсюда следует, что как в Дрезденском списке, так и в Устряловском списке есть и элементы первоначальности текста, и черты его переработки. При этом оба отмеченные момента — и первоначальность текста, и его переработка — представлены в Дрезденском и Устряловском списках по-разному.

Редактирование первоначального текста в Устряловском списке носило по преимуществу негативный и тенденциозный (антибуссовский) характер, заключавшийся в изъятии из текста упоминаний о Буссове и других признаков, свидетельствующих о его авторстве. Это было достигнуто частью механическим исключением таких мест, частью их переработкой с устранением из них элементов автобиографичности. Что же касается самого исторического содержания или, точнее, повествовательной стороны текста, то можно думать, что она не была затронута редактированием и в основном сохранила первоначальный вид. Наиболее выразительным показателем этой стороны текста Устряловского списка является то, что в нем полностью сохранен в неприкосновенности тот хронологический рубеж, к которому относится момент составления Хроники (1611 —1612 гг.) и которого уже нет в других списках Хроники, в том числе в Дрезденском списке. На это же указывает и редакция рассказа о восстании Болотникова, наиболее отличная в Устряловском списке от редакции Дрезденского списка и в то же время в своей основе бесспорно тождественная с текстом у Петрея.

Совершенно иной характер носила редакционная работа над первоначальным текстом, отраженная в Дрезденском списке. С одной стороны, в противоположность редакции Устряловского списка, она состояла в усилении авторских, автобиографических “буссовских” мест, что нашло свое выражение во включении в текст Дрезденского списка так называемых Personalien (если согласиться с Куником в этом вопросе). С другой стороны, она касалась и существа содержания текста. Во-первых, из текста всюду был устранен момент описания событий: 1611 —1612 гг. Во-вторых, в ряде случаев было переработано и само описание событий, причем наиболее существенные изменения были внесены в описание восстания Болотникова. Позднее текст этой редакции был дополнен кратким описанием событий вплоть до избрания царем Михаила Романова и заключения Столбовского мирного договора между Россией и Швецией.

Таким образом, в противоположность “антибуссовской” редакции Устряловского списка, редакция Дрезденского списка носит “буссовский”, [49] авторский характер и может поэтому рассматриваться как результат работы самого Буссова над текстом его Хроники.

Итак, сравнительное изучение текста Дрезденского и Устряловского списков Хроники Буссова, а также сочинения Петрея позволяет наметить следующую схему литературной обработки Хроники Буссова. Первоначальная редакция Хроники, составленная Буссовым при участии Бера в 1612 г., подверглась затем дальнейшей редакционной переработке в двояком направлении. Одно из этих направлений, представленное Дрезденским списком, следует связать с самим Буссовым. Другое направление, отраженное в Устряловском списке, напротив, уже не обнаруживает авторского участия Буссова.

Работу Буссова по редактированию и дополнению первоначальной редакции текста его Хроники представляется наиболее вероятным связать с его переездом в Люнебургское княжество. Эта третья редакция Хроники была закончена уже к концу 1613 г. Такая датировка основывается прежде всего на заглавии Дрезденского списка, где хронологические рамки описываемых событий определяются временем “от 1584 до 1613 г.”, а также на письме Буссова герцогу Брауншвейгскому от 28 ноября 1613 г., в котором Буссов рассматривает свою “книгу” как готовую к изданию (В подтверждение такой датировки времени окончания работы над третьей редакцией можно указать еще следующее, устраняя при переработке первой редакции текста хронологический рубеж времени ее написания (см. выше), Буссов, однако, сохранил в неприкосновенности рассуждение о том, “сколько новых волнений и тревог принесет России” сын Марины Мнишек, “если бог сохранит ему жизнь” (стр. 179). Это свидетельствует о том, что работа над третьей редакцией была закончена еще до казни Заруцкого и “воренка”, казненных в 1614 г.). Упоминание же в тексте письма о сосланном в Сибирь сыне Буссова, сделанное в тех же выражениях, что и в тексте Дрезденского списка, не оставляет сомнения в том, что Буссов имел в виду в своем письме именно эту редакцию. Но отсюда следует, что находящийся в конце Дрезденского списка (точнее говоря, после описания освобождения Москвы и до итогового благочестивого рассуждения) текст — о событиях, начиная с избрания Михаила Романова и кончая Столбовским договором, — представляет собой позднейшее дополнение, сделанное уже после завершения работы над третьей редакцией. То, что этот текст не входил в основной текст третьей редакции, подтверждается и тем, что перечень в заглавии “царей”, “правление” которых описывается в Хронике, заканчивается Владиславом и не включает имени Михаила Романова.

Что касается второго направления, по которому шла редакционная работа над первоначальным текстом Хроники Буссова, то оно может быть представлено следующим образом. Общий антибуссовский характер, с одной стороны, интерпретация Петреем этой редакции Хроники Буссова как сочинения Бера, с другой, дают основание связывать это направление редакции с именем Бера, который, таким образом, как бы авторизовал буссовскую Хронику, создав тем самым возможность видеть автора переработанной Хроники именно в нем, Бере. Наличие же в конце текста псалма-экростиха с именем Мартина Бера еще более увеличивало такую возможность. При этом нет необходимости (да и каких-либо данных) предполагать, что Бер прямо приписывал себе авторство Хроники. Вероятнее считать, что он ограничился уничтожением первоначального заглавия Хроники, содержащего указание на Буссова как автора (сохранено Дрезденским списком), и заменил его анонимным заглавием на латинском языке (“Chronicon Moscoviticum”), сохраненным Устряловским списком (Ни Н. М. Карамзин, ни Н. Устрялов не приводят полного названия “Московской хроники”. Куник, отмечая это, цитирует по Румянцевскому списку часть заглавия, опущенную Карамзиным, — однако, в свою очередь, также опускает некоторую часть заголовка (А. Кunik. Aufklaеrungen..., стр. 14). Поэтому о полном тексте заголовка можно судить лишь по переводу в списке ГПБ (см. археографическое введение, стр. 70). Привожу параллельно название Хроники в оригинале и в русском переводе:

Так [50] как основное содержание этой редакционной работы было негативным и заключалось в “чистке” текста от признаков авторства Буссова, то при всей ее серьезности, по существу, эта работа не требовала большого времени и была закончена, вероятно, в том же 1612 г. (если исходить из того, что в заголовке “Chronicon Moscoviticum” стоят даты 1584—1612 гг.).

Дрезденский и Устряловский списки отразили в себе важнейшие этапы литературной истории текста Хроники Буссова. Последним и заключительным этапом этой истории является составление новой редакции Хроники, представленной Академическим списком. И характер этой редакции, и мотивы, обусловившие ее составление, выявляются без особого труда и вместе с тем с достаточной определенностью.

Это та редакция, в виде которой Буссов сделал в 1617 г. последнюю попытку опубликовать свою “книгу”. Сопоставление Академического списка с Дрезденским и Устряловским списками показывает, что последняя редакция Хроники Буссова как бы синтезировала в себе черты, характеризующие обе ранние Буссовские редакции. С одной стороны, в основу текста этой редакции положен текст, представленный Дрезденским списком. Это легко доказывается тем, что во всех отмеченных выше случаях наличия разных версий в изложении событий в Дрезденском и Устряловском списках Академический список всегда воспроизводит версию Дрезденского списка. В частности, так обстоит дело с рассказом о восстании Болотникова. Точно так же Академический список воспроизводит и вставку в тексте Дрезденского списка о событиях 1613—1617 гг. С другой стороны, в Академическом списке, подобно Устряловскому списку, полностью отсутствуют “буссовские” автобиографические места типа Personalien Дрезденского списка, а другая группа автобиографических мест — в рассказе о немецких поместьях, о козельских немцах, о потерях России в семилетней войне — содержится (так же, как и в Устряловском списке) в переработанном виде, с устранением автобиографических моментов (Единственным исключением является рассказ о саморазоблачении Фидлера в Калуге. Здесь, в Академическом списке, текст, как и в Дрезденском, имеет восклицание о “земле” и о “нас, присутствовавших при этом” (RRS, т. I, стр. 75). В этом можно видеть недосмотр редактора Академического списка, позволяющий вместе с тем наглядно представить себе тот текст, который был положен в основу последней редакции Хроники Буссова.). Наконец, можно указать еще одно место, где Академический список как бы возвращается к редакции Устряловского списка, хотя и на новой хронологической основе. Именно, в сообщении о ссылке в Сибирь немцев, участников восстания Болотникова, Академический список, с одной стороны, исключает из этого известия указание на Конрада Буссова-младшего, имевшееся в Дрезденском списке, и одновременно, возвращаясь к редакции Устряловского списка, отметившего, что сосланные немцы “более [51] 4 лет, до сего 1612 года, живут” в Сибири (Н. Устрялов, ч. I, стр. 91.) указывает, что “так они жили в нищете до 1617 г., целых 9 лет” (RRS, т. I, стр. 80.), в то время как в Дрезденском списке хронологический расчет относительно числа лет ссылки немцев в Сибирь вообще отсутствует (стр. 147).

Суммируя все эти черты, характеризующие Академический список Хроники, следует прийти к выводу, что здесь перед нами вторая попытка антибуссовской ревизии текста Хроники. Однако, в отличие от первой ревизии, результаты которой отражены в Устряловском списке и у Петрея, редакцию текста, представленную Академическим списком, нет основания ни связывать с деятельностью Бера, находившегося в это время в Нарве, ни — тем более — видеть здесь еще одну попытку лишить Буссова авторства, ибо отсутствие буссовских Personalien в тексте Академического списка сочетается в нем с прямым указанием в заглавии Академического списка, что данное сочинение “составлено Конрадом Буссовым, родом из Люнебургского княжества”. Это дает основание для предположения, что последнюю редакцию своего сочинения осуществил сам Буссов. В таком предположении нет ничего невозможного, если учесть, что местом, куда, как говорится в записи на Академическом списке, “в 1617 г. должна была быть доставлена для напечатания” книга Буссова, является та же Рига, где Буссов пытался издать ее ь 1612 г. (Я толкую в пользу Риги, а не Любека, не вполне ясную редакцию записи). Поэтому Буссов имел все основания, чтобы не будить у прибалтийских издателей и читателей его книги воспоминаний, связанных с его деятельностью там ни в качестве шведского интенданта и ревизора, ни в качестве нарвского заговорщика и годуновского агента. С этим можно связать и то, что Буссов предпочел дать своему сочинению и новое заглавие, — авторский его характер виден в употреблении в нем формулы о любителях “исторических повествований” (historischen Geschichten), имеющейся и в письме Буссова герцогу Брауншвейгскому, — с прямо противоположной, по сравнению с заглавием Дрезденского списка, направленностью. В то время как заглавие Дрезденского списка направляло внимание на деятельность Буссова в Прибалтике и в России, Академический список, напротив, ни слова не говорит о пребывании или деятельности Буссова ни в Прибалтике, ни в России, подчеркивая лишь его люнебургское происхождение. Таким образом, в Академическом списке можно видеть четвертую редакцию Хроники Буссова, подготовленную им самим к изданию в Риге в 1617 г., причем в основу этой редакции им был положен наиболее полный и аутентичный текст его сочинения, представленный Дрезденским списком, являющимся авторской же переработкой (с изменениями и дополнениями) первоначальной редакции 1612 г. Четвертой редакцией 1617 г. заканчивается собственно литературная история текста Хроники Буссова. Однако ни Дрезденский и Вольфенбюттельский II, ни Устряловский и ГПБ, ни Академический списки не суть протографы списков тех редакций, представителями которых они являются. Это обстоятельство наложило отпечаток на их содержание.

Относительно простым и несложным представляется вопрос о характере и взаимоотношениях списков “Беровской” редакции Хроники. Эта редакция представлена двумя списками: Устряловским и ГПБ. Оба списка в русском переводе. Мы не располагаем немецкими оригиналами ни Устряловского списка, ни списка ГПБ. Нам также не удалось получить в свое распоряжение фотокопии или микрофильм списка этой редакции из Вольфенбюттельской библиотеки. Однако для определения места списков [52] Беровской редакции в литературной истории Хроники Буссова могут быть использованы и русские переводы этих списков. При этом наличие двух независимых друг от друга переводов в какой-то мере компенсирует отсутствие возможности изучить списки этой редакции в оригинале.

И Устряловский список, и список ГПБ представляют собой переводы одного и того же оригинала, именно Румянцевской копии Вольфенбюттельского I списка Хроники Буссова. Копия эта была сделана в начале XIX в. для русского канцлера графа Н. П. Румянцева и вплоть До 40-х годов XIX в. хранилась в Московском архиве министерства иностранных дел. В 40-х годах, в связи с работами по подготовке к изданию Хроники Буссова, Румянцевский список был переслан тогдашним директором архива Оболенским в Петербург в Археографическую комиссию (То, что Археографическая комиссия получила от Оболенского именно оригинал Румянцевского списка (а не одну из копий с него), доказывается тем, что, цитируя в своей статье заключение академика Круга о Хронике Буссова, сделанное им для Румянцева и содержащее ряд ссылок на отдельные листы рукописи, Куник указывает, что по приведенным номерам листов “можно судить, что у Круга речь идет о том самом списке, который прислал мне князь Оболенский” (А. Кunik. Aufklaеungen..., стр. 31)). Дальнейшая судьба Румянцевского списка не известна. Его нет ни в архиве ЛОИИ, в состав которого входит архив Археографической комиссии (См.: Путеводитель по Архиву Ленинградского отделения Института истории М.—Л., 1958.), ни в Рукописном отделении БАН. Не упоминается о Румянцевском списке и в путеводителе по ЦГАДА, в состав которого входят и фонды бывшего Архива МИД. (Еще Аделунг пытался разыскать Румянцевский список, но ошибочно предполагал, что он хранится в библиотеке Румянцевского музея и, естественно, там его не обнаружил).

Румянцевский список Хроники широко использовал в своей “Истории государства Российского” Карамзин, получивший его (или копию с него) от Румянцева и приписавший авторство Хроники Беру. Этот же список (по-видимому, по копии) был издан в русском переводе Устряловым и лег в основу рукописного перевода списка ГПБ. Правда, ни Устрялов, ни автор перевода списка ГПБ не указывают какой список лежит в основе их перевода, но тем не менее легко установить, что это именно Румянцевский список (или копия с него). Дело в том, что список ГПБ имеет запись, сделанную позднее, посвященную вопросу о предполагаемом авторе книги (см. археографическое введение, стр. 71). Но именно эту запись, сделанную, по мнению Куника, “копиистом или одним из вольфенбюттельских библиотекарей” (А. Кunik. Aufklaerungen..., стр. 14.), содержал Румянцевский список Хроники. Текст этой записи, приведенной Куником, точно совпадает с ее переводом в списке ГПБ (“Der Verfasser ist unbekannt. Wahrscheinlich zwar ein deutscher, durch K. Boris nach Russland gezogener, Geistlicher. Auch Augen-und Ohrenzeuge nach S. 78 u. fg Uebrigens ist das Exemplar wovon diese Abschrif. genommen ist, nicht autographum sondern spatere Abschrift wie die Verschiedenheit der Orthographic beweiset”. “Nach fol, 139a ist M. Mart. Beer Neostadiensis, der wahrscheinlichste Verfasser. Die claselbst versprochener Psalmen und Gebete sind in dem Originale nicht vorhanden. Ob sie wol irgend gedruckt sind?”.). Точно соответствует латинскому названию Румянцевского списка, приводимому Куником (A. Kunik. Aufklaerungen..., стр. 14.), и русский перевод названия в списке ГПБ. Наконец, Куник сообщает одну палеографическую деталь, не только являющуюся еще одним доказательством того, что и Устрялов, и неизвестный автор перевода списка ГПБ переводили именно с Румянцевского списка, но и позволяющую вместе с тем исправить одну общую ошибку, допущенную обоими переводчиками. Ошибка эта заключается в неверном [53] прочтении в рассказе о похоронах герцога Густава Шведского фамилии пастора Бера как “Леве” (Устрялов: “пастор Леве из Нейштадта” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 19.); список ГПБ: “пастором Мартыном Леве”, — л. 12 об.). По поводу этого места в Устряловском списке Грот, основываясь на особенностях “немецкой скорописи”, высказал предположение, что имя “Леве” у Устрялова — результат неверного прочтения имени “Бер”, “которое, если было написано нечетко, очень легко могло подвергнуться такому превращению по сходству букв, встречающихся в обоих именах, когда их представишь себе в немецкой скорописи” (Я. Грот, стр. 7.). Куиик подтверждает правильность конъектуры Грота, указывая, что в находящемся в его распоряжении “списке Московского архива имя написано не отчетливо, так что его вполне можно прочесть „Леве" (Lehwe)” (A. Kunik. Aufklaerungen..., стр. 28.). Итак, список ГПБ — это перевод с Румянцевского списка Хроники Буссова.

Что касается Устряловского списка, то еще Аделунг, не знавший о списке ГПБ, высказал мнение, что “Румянцевский список Вольфенбюттельской рукописи... переведен на русский язык господином профессором Устряловым, с некоторыми переменами, под заглавием „Берова летопись Московская с 1584 по 1612 г."” (Ф. Аделунг. Критико-литературное обозрение..., ч. II, стр. 30.). Это мнение Аделунга подтверждается сопоставлением текста Устряловского списка со списком ГПБ. Оба списка имеют одинаковые дефекты текста. Так, в обоих списках имеется пропуск в тексте, посвященном въезду Лжедимитрия I в Москву; в частности, отсутствует описание поднявшейся страшной бури, когда Лжедимитрий ехал по улицам Москвы (см. это описание в Дрезденском списке, стр. 109). Вместе с тем в обоих списках в рассказе о въезде в Москву Марины Мнишек описывается буря, поднявшаяся между Никитскими воротами и Кремлем, как при въезде Лжедимитрия, причем делается ссылка: “о чем выше сказано”, — свидетельствующая о том, что в обоих списках перевод сделан с одного и того же оригинала, в котором имелся дефектный текст (Ср.: Н. Устрялов, ч. I, стр. 47 и 56 и список ГПБ, лл. 43 об. и 51 об.).

Другим примером тождественного дефекта текста в Устряловском списке и в списке ГПБ может служить так называемое “Трагическое зерцало”, помещенное в главе VII Хроники Буссова (стр. 130—132). И в Устряловском списке, и в списке ГПБ из текста “Зерцала” сохранилось лишь несколько начальных строк, кончая переводом латинской пословицы: Quod uni accidit, pluribus accidere... (Ср.: Н. Устрялов, ч. I, стр. 74 и список ГПБ, л. 71.). Общей чертой обоих списков является и то, что они не сохранили приложений, молитв и стихотворного псалма, сочиненного Бером, хотя в тексте обоих списков содержится указание, что “эти псалмы будут приложены в конце летописи” (Ср.: Н. Устрялов, ч. I, стр. 119 и список ГПБ, л. 116.). К этому месту Устрялов делает примечание: “В моем списке их нет” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 394.).

Наконец, Устряловский список и список ГПБ обнаруживают полное тождество текста и в тех случаях, когда, напротив, они сохранили более исправный текст, по сравнению с Дрезденским списком. Так, в обоих списках в описании раздачи жалованья в Разрядном приказе ливонским выходцам 18 декабря 1601 г. указываются, наряду с денежным жалованьем и крестьянами, и размеры поместий, отсутствующие в Дрезденском списке (Ср.: Н. Устрялов, ч. I, стр. 27, список ГПБ, лл. 20—21 об. и наст. изд., стр. 91.). Точно так же в обоих списках в рассказе о разговоре Буссова [54] с Басмановым относительно Лжедимитрия I имеется упоминание, что разговор происходил “в присутствии одного немецкого купца”, отсутствующее в Дрезденском списке (Ср.: Н. Устрялов, ч I, стр. 74, список ГПБ, лл 71—71 об и наст изд. стр. 132.).

Приведенные материалы не оставляют сомнения в том, что в основе перевода и Устряловского списка, и списка ГПБ лежит один и тот же оригинал — Румянцевская копия Вольфенбюттельского I списка Хроники Буссова.

Вместе с тем, однако, можно полагать, что Устрялов и автор перевода списка ГПБ (или один из них) переводили не непосредственно с Румянцевской копии, а с разных копий, сделанных с Румянцевского списка, а может быть — и непосредственно с Вольфенбюттельской рукописи. Такой вывод вытекает из того, что транскрипция личных имен и географических названий в рукописи, с которой переводил Устрялов, и в немецком оригинале перевода в списке ГПБ — различна (Вот несколько примеров: у Устрялова в указателе (Устрялов дает немецкую транскрипцию лишь в указателе, в списке ГПБ немецкая транскрипция дается в тексте перевода в скобках) — Zerpach и Serpo, в списке ГПБ — Zizou (л 42), у Устрялова — Zarewo-Zaiemitz, в списке ГПБ — Zarowaiemitz (л 107), у Устрялова—Mironitsch, в списке ГПБ — Moronitsch (л. 145)). Другое различие Устряловского списка и списка ГПБ заключается в том, что в списке ГПБ текст разделен на 19 глав, причем названия глав те же (или близки), что и в Дрезденском списке. Устряловский же список содержит всего 12 глав, причем названия глав явно принадлежат самому Устрялову. Различное количество глав и неодинаковость их названий в Устряловском списке и в списке ГПБ, вообще говоря, допускают объяснение не только различным текстом немецкого оригинала, но и редакторскими приемами Устрялова, который мог заменить длинные названия глав в оригинале своими собственными и также по своему усмотрению расчленить текст на меньшее количество глав. Однако иное членение текста и иные названия глав в Устряловском списке по сравнению со списком ГПБ могут отражать и особенности той копии с Румянцевского списка Вольфенбюттельской рукописи (или непосредственно с Вольфенбюттельской рукописи), которая лежит в основе Румянцевского списка. Основания для последнего предположения дает сам Устрялов, который хотя и не упоминает о том, с какой рукописи сделан его перевод, но, как мы видели (см. выше), называет ее “мой список” и указывает, вместе с тем, что “списки с рукописи хранятся у немногих любителей истории” (Н. Устрялов, ч. I, стр. 4.).

Итак, можно считать, что если не оба списка, то во всяком случае список ГПБ содержит перевод с Румянцевского списка Вольфенбюттельской рукописи. Устряловский же список дает перевод той же Вольфенбюттельской рукописи, но, по-видимому, не непосредственно с Румянцевского списка, а с его копии или с независимой от него копии с Вольфенбюттельской рукописи. Во всяком случае оба они, через большее или меньшее количество посредствующих звеньев, восходят к Вольфенбюттельской рукописи и тем самым дают возможность охарактеризовать ее как представительницу “Беровской редакции” Хроники Буссова.

“Буссовская” редакция Хроники представлена двумя списками: Дрезденским (сохранившимся в двух копиях: Аделунговской, положенной в основу настоящего издания, и Панинской, хранящейся в Государственной библиотеке им. Ленина) и Вольфенбюттельским II (имеющимся в распоряжении составителей настоящего издания в виде микрофильма).

И Дрезденский, и Вольфенбюттельский II списки Хроники сочетают в себе элементы первоначальности текста с чертами позднейших [55] наслоений. При этом Дрезденский список хотя и являлся, по-видимому, более поздним, чем Вольфенбюттельский, но в общем сохранил более первоначальный текст. Хотя вследствие гибели оригинала Дрезденского списка он не может быть датирован по палеографическим данным, тем не менее время его написания, — точнее говоря, время, раньше которого он не мог быть написан, — устанавливается на основании одного места в тексте Дрезденского списка, именно добавления к имени Адама Вишневецкого слов: “деду Михаила Вишневецкого, короля Польского” (стр. 94). Поскольку Михаил Вишневецкий был избран королем Польши в 1669 году (умер в 1673 г.), то отсюда следует, что время написания Дрезденского списка не может быть ранее 1669 г.

Из всех сохранившихся списков Хроники Буссова Дрезденский список — единственный, содержащий вставку о Михаиле Вишневецком, попавшую в его текст, очевидно, с полей его протографа, где она представляла собой запись на полях. Однако наряду с наличием таких поздних вставок Дрезденский список близок к первоначальному тексту. Это, прежде всего, относится к заглавию Дрезденского списка. Выше уже были высказаны соображения в пользу того, что заголовок Дрезденского списка сохранил первоначальное авторское название Хроники Буссова, которое она носила в редакции 1612 г. Этот вывод подкрепляется сопоставлением заголовка Дрезденского списка с заголовком Вольфенбюттельского II списка. Вольфенбюттельский список II воспроизводит заголовок Дрезденского списка в несколько измененной редакции. Так, после дат “1584—1613” добавлено: “именно до начала ныне счастливо правящего царского дома”. Эта вставка, которая могла быть сделана не ранее середины XVII в. (ибо понятие “царский дом” предполагает ряд царей данной династии), свидетельствует, что редакция заголовка Дрезденского списка относится еще ко времени до воцарения Романовых. Другим свидетельством первоначальности, как заголовка, так и всего Дрезденского списка в целом может служить вторая вставка в тексте заголовка Вольфенбюттельского списка, дополняющая место, говорящее о том, что в основе Хроники лежат современные записи словами “и оставленные в древней аутентичной рукописи (in einem alten authentiquen MSto) потомству для назидания”. Это указание на “древнюю аутентичную рукопись”, представляющее собой оценку переписчика Вольфенбюттельского II списка той рукописи, которую он копировал, может рассматриваться как свидетельство о древнем характере протографа Дрезденского списка.

Но и в самом тексте Дрезденского списка можно обнаружить бесспорные признаки первоначальности текста. Одним из наиболее показательных примеров этого может служить редакция того места, где говорится о маршруте похода Болотникова к Москве. В Дрезденском списке кратко указывается, что Болотников шел “через Комарицкую волость на Калугу” и т. д. (стр. 139). Но на полях рукописи против слов “Комарицкая волость” имеется запись: “это область (Land) между Путивлем и Орлом” (стр. 268). В такой же редакции данное место и в Вольфенбюттельском II списке, воспроизводящем и запись на полях, и в Академическом списке (но без записи; вообще записей почти нет в этом списке) (RRS, т. I, стр. 70.), и, наконец, у Петрея как в шведском, так и в немецком его изданиях (Там же, стр. 208 и 358.). Напротив, в Устряловском списке и списке ГПБ это место имеет уже другую редакцию: “через Калугу из Комарицкой волости, лежащей между Орлом и Путивлем” (Устрялов, ч. I, стр. 81; список ГПБ, л. 79.). [56]

Итак, хотя раздел о Болотникове подвергся в Дрезденском списке переработке (стр. 138 и след.), но данное место сохранилось в нем в наиболее первоначальной редакции, датируемой временем более ранним, чем редакция Устряловского списка, в котором запись на полях, сделанная на экземпляре первоначальной редакции Хроники, оказалась уже внесенной в основной текст.

То, что Дрезденский список восходит к протографу первоначального вида, подтверждается сопоставлением его с Вольфенбюттельским и Академическим списками. Это сопоставление выявляет в ряде случаев общие для Вольфенбюттельского и Академического списков пропуски текста. Пропуски эти по своему характеру в подавляющем большинстве случаев являются пропусками отдельных слов и выражений, причем, как правило, Дрезденский список дает более точное и правильное чтение (см. варианты, впрочем, следует отметить, что в ряде мест Вольфенбюттельский список позволяет исправить дефекты в Дрезденском списке) Это свидетельствует о том, что как при переписке текста той же редакции (Вольфенбюттельский список), так и при переработке текста в четвертую редакцию (Академический список) имело место некоторое ухудшение первоначального текста, обычное при многократной механической переписке.

Вместе с тем можно привести примеры, с очевидностью доказывающие, что именно Дрезденский список дает более первоначальное чтение, по сравнению с Вольфенбюттельским и Академическим списками. Более первоначальным можно считать чтение Дрезденского списка “Fursten und Kneesen” вместо просто “Kneesen” Вольфенбюттельского и Академического списков в рассказе об отправке в Польшу братьев низложенного Василия Шуйского (стр. 179 и немецкий текст, стр. 314). Первоначален в Дрезденском списке и текст в рассказе о падении Тулы: “Болотников проехал через калитку в задних воротах” (zur Pforten des hintern Thores; см. стр. 146 и немецкий текст, стр. 277), по сравнению с “проехал задними воротами” (ritt zu Hinter-Pforten) Вольфенбюттельского и Академического списков, обнаруживающий знание топографии Тулы и уже непонятный, видимо, позднейшим переписчикам.

Итак, характер текста Дрезденского списка свидетельствует, что он восходит к протографу, весьма близкому к первоначальному виду. Однако сам Дрезденский список — очень поздний, не ранее 70-х годов XVII в. Поэтому другой чертой Дрезденского списка является наличие в нем ряда дефектов, выражающихся как в искажении отдельных слов и терминов, так и в отсутствии (пропусках) целых кусков текста. Наконец, позднее время составления Дрезденского списка сказалось на его тексте в том, что он вобрал в себя ряд записей типа записи о Михаиле Вишневецком, имевшихся на полях как его протографа, так и списков, промежуточных между Дрезденским списком и его протографом.

Все эти черты Дрезденского списка устанавливаются путем сравнительного изучения его текста и текста других списков Хроники Буссова.

Примером искажения текста в Дрезденском списке могут служить: пропуск Sohn после слова des Tyrannen (стр. 220); Vater вместо правильного Gloster (стр. 236); ueberhaupt вместо правильного ueberlaut; пропуск слова Weg после слова naеhsten (стр. 268); und вместо правильною um (стр. 269); пропуск слова Gottes после слова im Nahmen (стр. 286); Reusslaеnder вместо правильного Auslaеndern (стр. 297); Vater вместо правильного unter (стр. 298); Indischen вместо irdischen (стр. 315) и т. д.

Из пропусков в тексте Дрезденского списка, легко обнаруживаемых в настоящем издании по вариантам, в качестве наиболее крупных можно назвать: дефектный текст рассказа о посылке Шуйским после падения [57] Тулы казаков под Калугу — дефект текста выразился в пропуске целою куска (стр. 148 и варианты стр. 279); отсутствие для значительной части текста подзаголовков-рубрик на полях (стр. 285—299); наконец, отсутствие в конце списка молитв и псалма.

Что касается позднейших включений в тексте Дрезденского списка, то к числу их, по-видимому, следует отнести такую характерную особенность Дрезденского списка, как система двойного денежного счета с переводом русских денег на иностранные (стр. 99 и др). Также поздним является и ряд мест, указывающих на расстояние между различными населенными пунктами (стр. 113 и др.). В обоих случаях здесь имело место то же, что и в тексте с записью о Михаиле Вишневецком, — перенесение в процессе копирования в текст записей с полей более ранних списков.

Подводя итоги рассмотрения Дрезденского списка, следует сказать, что, несмотря на позднее время его написания и на наличие в нем как ряда дефектов, так и поздних наслоений, он все же из всех наличных списков Хроники лучше и больше всего сохранил как первоначальность текста, так и признаки авторского участия Буссова в составлении Хроники.

Вольфенбюттельский II список является представителем той же буссовской редакции, что и Дрезденский. Он характеризуется всеми теми чертами текста, которые есть в Дрезденском списке и составляют отличие этой редакции. При этом отличительной особенностью Вольфенбюттельского II списка являются два момента. Как видно из приведенного выше сопоставления текста Вольфенбюттельского II и Дрезденского списков, текст Вольфенбюттельского II списка моложе текста Дрезденского списка (заголовок, пропуски слов, редакция отдельных мест и т. д.). Вместе с тем, однако, в ряде случаев текст Вольфенбюттельского II списка более исправен и не имеет таких дефектов, как Дрезденский список. Так, например, Вольфенбюттельский II список дает полный и исправный текст рассказа о посылке Шуйским казаков под Калугу (см. стр. 279). Вольфенбюттельский II список сохранил и тексты молитв и псалма, сочиненных Бером. Впрочем, в ряде случаев Вольфенбюттельскому II списку присущи те же дефекты текста, что и Дрезденскому списку, — например, в рассказе о жалованье ливонским выходцам, в описании разговора с Басмановым о личности Лжедимитрия I и др.

Наличие общих дефектов текста в Вольфенбюттельском II и Дрезденском списках является свидетельством того, что они не только принадлежат к одной редакции, но и восходят к общему протографу. Этот последний вывод подтверждается тем, что Вольфенбюттельский II список имеет с Дрезденским списком не только общий текст, но, что особенно важно, и общие записи на полях, за исключением одной группы записей (см. стр. 58, 68 и варианты, стр. 244, 326). Тождество записей на полях Вольфенбюттельского II и Дрезденского списков свидетельствует о том, что оба они восходят к одной и той же рукописи. При этом к моменту составления Дрезденского и Вольфенбюттельского II списков их протограф уже оброс записями на полях.

Здесь не представляется возможным ни датировка появления этих записей на полях протографа Дрезденского и Вольфенбюттельского II списков, ни определение их происхождения. Следует лишь отметить разновременность этих записей. Так, рассмотренная выше помета о местоположении Комарицкой волости может служить примером очень ранней записи, относящейся ко времени еще первоначальной редакции 1612 г. Однако, имеются и более поздние хронологические записи. Из них особенно интересна запись к тексту рассказа о Филарете, сообщающая о том, что его сын “позднее” был избран царем (см. стр. 154 и немецкий текст, варианты, стр. 286). К сожалению, эта запись, сохраненная Вольфенбюттельским II [58] списком, относится к той части текста Хроники, которая в Дрезденском списке дошла в дефектном виде (отсутствуют записи на полях). Поэтому нельзя установить, имел ли ее более исправный предшественник Дрезденского списка. Но во всяком случае эта запись относится по времени уже к моменту после окончания работ по составлению основного текста буссовской редакции и по своему характеру близка вставке в тексте заголовка Вольфенбюттельского списка о “ныне правящем царском доме” Романовых.

Среди записей на полях Вольфенбюттельского списка особый интерес представляет группа записей, отсутствующая в Дрезденском списке. Отличительной чертой этих помет является то, что, во-первых, все они написаны одним, причем отличным от остальных записей, почерком, во-вторых, все они представляют собой ссылки (с точным указанием страниц) на записки Олеария. Проверка этих ссылок, произведенная А. И. Копаневым, показала, что все они имеют в виду первое издание Олеария 1647 г. Отсутствие этих записей — ссылок на Олеария — среди записей в Дрезденском списке, вместе с тем обстоятельством, что они отличаются по почерку от основного фонда записей, является свидетельством того, что их не было в общем протографе Вольфенбюттельского и Дрезденского списков и что они были сделаны уже позднее на полях самого Вольфенбюттельского списка. Это дает некоторое основание привлечь их как материал для определения времени составления Вольфенбюттельского списка. Правда, ни отсутствие ссылок на Олеария на полях протографа Вольфенбюттельского списка, ни наличие этих ссылок среди записей на Вольфенбюттельском списке не может, строго говоря, иметь значение датирующего момента, ибо ссылка на Олеария в издании 1647 г. могла быть сделана в любое время после этого года, равно как могла и не быть сделана вообще. Однако все же представляется вероятным, что такого рода ссылки могли быть сделаны вскоре после появления книги Олеария. А это в сочетании с редакцией заголовка Вольфенбюттельского списка подкрепляло бы сделанное выше предположение, что Вольфенбюттельский список был составлен около середины XVII в. (Дрезденский же, — точнее, его протограф, — раньше).

Итак, Вольфенбюттельский список имеет весьма важное значение, давая возможность путем его сопоставления с Дрезденским списком восстановить с большой степенью уверенности текст буссовской редакции, а через нее и текст первоначальной редакции 1612 г.

Буссовская редакция 1617 г. представлена двумя списками — Академическим и ГПБ.

Академический список представляет собой копию второй половины XVIII в. неизвестного протографа. Список ГПБ, — тоже XVIII века, но несколько более поздний, — по-видимому, является копией Академического списка (см. археографическое введение, стр. 70). Таким образом, фактически текст редакции 1617 г. известен нам лишь в одном списке. Это затрудняет возможность выяснения того, насколько полно и точно Академический список сохранил текст протографа четвертой редакции. Можно, однако, полагать, что, несмотря на позднее время написания, Академический список достаточно хорошо представляет четвертую редакцию. Во-первых, в нем (в отличие от Дрезденского списка) нет больших пропусков текста. Во-вторых, он имеет текст молитв и псалмов, составленных Бером. Наконец, особенностью Академического списка является отсутствие на полях как подзаголовков-рубрик, так и записей (он имеет всего несколько записей).

В целом история и взаимоотношение списков хроники Буссова имеют следующий вид: [60]

I. Первоначальная редакция 1612г.

Закончена составлением 1 марта 1612 г. в Риге Конрадом Буссовым при участии Мартина Бера.

Списки первоначальной редакции не сохранились, но ее характер и содержание устанавливаются на основании более поздних редакций Хроники.

II. Беровская редакция 1612 г.

1. Протограф списков беровской редакции, составленной Бером в 1612 г. путем ревизии текста первоначальной редакции 1612 г., заключавшейся в изъятии из ее текста всего, связанного с именем Буссова, не сохранился. Дошел до нас через посредство Петрея, использовавшего его в своем сочинении, опубликованном в 1615—1620 гг.

2. Вольфенбюттельский I список. Дефектный список с протографа списка беровской редакции. Время составления не известно. (Хранится в Вольфенбюттельской библиотеке ФРГ).

3. Румянцевский список. Копия с Вольфенбюттельского I списка, сделанная в начале XIX в. для Н. П. Румянцева. Использован Карамзиным в его “Истории государства Российского”. Хранился в Московском архиве Министерства иностранных дел. В 40-х годах XIX ь. был выслан в Петербург, в Археографическую комиссию, для академика Куника. В настоящее время местонахождение не известно.

4. Список ГПБ. F, IV. 320. Русский перевод с Румянцевского списка, сделанный в первой четверти XIX века. Хранится в Рукописном отделе ГПБ.

5. Устряловский список. Русский перевод с копии Румянцевского списка или непосредственно с копии Вольфенбюттельского I списка. Опубликован Устряловым в ч. 1 “Сказаний современников о Димитрии Самозванце”. В настоящее время местонахождение не известно.

III. Буссовская редакция 1613 г.

1. Протограф списков буссовской редакции, составленной самим Буссовым в 1613 г. на основе первоначальной редакции путем усиления автобиографических мест в тексте и некоторых изменений и дополнений всего текста в целом. Не сохранился.

2. Протограф Дрезденского списка, представляющий собой копию с протографа списков буссовской редакции, сделанную в первой половине XVII в., когда он уже стал дефектным и вместе с тем оброс пометами на полях. Не сохранился.

3. Дрезденский список, представляющий собой копию с протографа Дрезденского списка, сделанную около 70-х годов XVII в., когда этот протограф стал уже дефектным и вместе с тем приобрел новые пометы на полях, перешедшие в текст Дрезденского списка. Погиб во время Второй мировой войны.

4. Аделунговский список, представляющий собой заверенную копию с Дрезденского списка, снятую для академика Ф. Аделунга в 40-годах XIX в., положен в основу настоящего издания. Хранится в Рукописном отделе БАН.

5. Панинский список, ГБИЛ, ф. 183, № 850, представляющий собой заверенную копию Дрезденского списка, сделанную по распоряжению В. Н. Панина в 1851 г. Хранится в Рукописном отделе Библиотеки им. Ленина в Москве.

6. Вольфенбюттельский II список, представляющий собой копию с протографа списков буссовской редакции, сделанную около середины XVII в. и подвергшую текст протографа некоторой редакционной правке, а также дополнившую пометы на полях, перенесенные с протографа, новыми пометами — ссылками на Олеария, сделанными позднее, уже после составления [62] Вольфенбюттельского II списка. Хранится в Вольфенбюттельской библиотеке ФРГ. Микрофильм — в Рукописном отделе БАН.

IV. Буссовская редакция 1617 г.

1. Протограф списков Буссовской редакции 1617 г., составленный Буссовым на основе текста редакции 1613 г. с изъятием автобиографических мест и с новым заголовком, сохранившим имя Буссова как автора. Не сохранился.

2. Академический список, представляющий собой копию второй половины XVIII в. с протографа или какого-либо иного списка. Опубликован в 1851 г. под редакцией академика Куника. Хранится в Рукописном отделе БАН.

3. Список ГПБ, представляющий собой копию второй половины XVIII в. с Академического списка. Хранится в Рукописном отделе ГПБ.

Текст воспроизведен по изданию: Конрад Буссов. Московская хроника. 1584-1613. М-Л. АН СССР. 1961

© текст - Смирнов И. И. 1961
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Abakanovich. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© АН СССР. 1961