Симеон Медведев. Созерцание.. Введение.

Отношение к истории, сознание необходимости определить свое место в бытии человечества — один из важнейших показателей нравственной культуры общества. В переломные моменты жизни народа и государства содержание исторической памяти оказывает особенно заметное влияние на события, на поведение масс и личностей, оно сказывается в выборе путей развития страны. Как потерявший память человек безумен, — писал русский просветитель XVII века Сильвестр Медведев, — так и общество, лишенное правдивой исторической литературы, лишено разума. История с купюрами, по мнению Сильвестра, бессмысленна; история, выпячивающая добродетели и скрывающая злодейство — аморальна.

Все, особенно “великие люди”, любят, когда их хвалят за добрые дела, и стараются погубить тех, кто знает о сотворенном зле, чтобы предать забвению истину. Но мужественное племя “людей пишущих” не переводится, несмотря ни на что. Сильвестр Медведев напоминает, что заслуги Адама были похвалены в Священном писании, но “и преступление его не бысть без писания оставлено”. “Людем письменным уведомися” и нам “писанием явлено” добро и зло множества героев и владык, народов и государств. И доныне, по словам историка, “кто и за что похвалися, или осудися, или чем спасеся — все писанием, егда бывает прочитаемо, человецы вразумляются”. Если сам бог, остроумно замечает Медведев, знающий все: прошедшее, настоящее и будущее, — постарался оставить людям память о своих деяниях, то “кольми паче подобает нам содеявшия в наша времена кия-либо дела не предавати забвению!”.

Этим чувством жило немало современников и участников крутых перемен в России последней четверти XVII — начала XVIII века. Их труды, бывало, уничтожались властями или погибали от равнодушного невежества, горели в огне войн и социальных потрясений. Но и до сей поры сохранились многие сотни рукописей, доносящих до нас живое слово российской истории эпохи преобразований. Их авторы не всегда занимали самостоятельные позиции и имели смелость открыто выражать свои мысли. Далеко не все могли, подобно Медведеву, бросить в лицо гонителям свободы, разума гордые слова: “И аще Господь восхотел писанию сему быти — и никто отвергнута оное смеет!”

Но робко или отважно, прямо или опосредованно авторы исторических сочинений выражали свое мировоззрение, свое восприятие нового, свои мысли и чувства, оставили нам бесценное сокровище исторической памяти. [5]

Книга эта знакомит с характерными образцами русской исторической мысли и литературы “переходного времени”, которые дают возможность взглянуть на события с разных позиций, глазами их очевидцев и участников, ближе познакомиться с культурной жизнью России последней четверти XVII — начала XVIII века.

Беляевский летописец, писавшийся до середины 1690-х гг. и охвативший своими рассказами время с 1631 до 1696 гг., представляет в книге русское летописание, переживавшее к концу XVII столетия новый расцвет. Отдавая дань традиции погодного изложения событий, автор летописца сосредоточивает внимание на событиях своего времени, посвящая основную часть сочинения Крестьянской войне под предводительством Степана Разина, реформам царя Федора Алексеевича, народному восстанию 1682 года в Москве и политике правительства Софьи — Голицына.

“Созерцание краткое” выдающегося русского просветителя, поэта, историка и публициста Симеона Агафонниковича (в монашестве Сильвестра) Медведева характеризует процесс зарождения в России монографической историографии, первые шаги научно-исторической публицистики. Главное историческое произведение Медведева, ярко освещая реформы царя Федора, народное восстание 1682 г. в Москве и первые шаги правительства регентства, содержит глубокие размышления о взаимоотношениях государства с подданными…

… В центре внимания русских историков второй половины XVII века были яркие, деятельные личности, в которых “бунташное” столетие не испытывало недостатка. Да и сами историографы зачастую были людьми незаурядными, разносторонне талантливыми, мужественными, занимавшими активные общественные позиции. Не их вина, что громкие политические события и крутые перемены “в верхах” абсолютной монархии, сформировавшейся в царствование “тишайшего” Алексея Михайловича (1645—1676), зачастую заслоняли в глазах историков основу развития России — повседневный труд народа: крестьян, поднявших страну после Великого разорения и Смуты и вновь превративших ее в житницу Европы, посадских и работных людей, наполнявших государство промышленными товарами, возводивших заводы и мануфактуры, [6] купцов, проводивших огромные караваны судов по великим торговым путям и завоевывавших зарубежные рынки, солдат, боевых офицеров и генералов, защищавших Россию от неприятеля. В центре внимания летописцев эпохи преобразований оставались события, связанные с деятельностью верховной власти, но и о них множество современных нам читателей имеет смутное представление.

Искусственный “разрыв времен” между Петром I и его предшественниками, стремление “Отца Отечества” предать забвению деяния предков, изобразить себя именно “первым”, а не очередным монархом, его демонстративный отказ от традиций — все это имело основания, отчасти, и в семейных отношениях царя. Его отец, Алексей Михайлович, женатый на представительнице древнего рода Милославских Марии Ильиничне, имел множество детей — в основном дочерей (пятой из которых была знаменитая царевна Софья), однако после смерти царицы остались и три сына. Старший из них умер подростком, но двое других — Федор и Иван Алексеевичи — благополучно здравствовали (и позднейшие рассказы об их немощи были сильно преувеличены).

В этих условиях царевичу Петру, родившемуся в 1672 году, незадолго до смерти отца, было почти невозможно рассчитывать на престол. Мальчика и не готовили к царствованию. Если его старшие братья Федор и Иван (а также по собственному желанию царевна Софья) получали хорошее образование у известного просветителя Симеона Полоцкого, приобретали знания, необходимые для управления огромным государством, то маленький Петр при жизни Алексея Михайловича едва ли успел перейти от “мамок” к “дядьке” — известному впоследствии “князь-папе” “сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора” Н. М. Зотову. Многие годы царевич Петр рос в забросе среди своих малообразованных родичей Нарышкиных и их сторонников, видевших в подростке лишь орудие для достижения личной власти. Не могла не оставить тяжких следов в психике ребенка и развернувшаяся вокруг него жесточайшая придворная борьба.

Уже женитьба Алексея Михайловича на его матери, Наталии Кирилловне Нарышкиной в 1671 году, была результатом дворцовой интриги. Предназначенная пожилому царю, двадцатилетняя девица из мелкой дворянской фамилии воспитывалась в доме ее свойственника Артамона Сергеевича Матвеева — дьячего сына, свергнувшего с поста “ближнего предстателя” царя Алексея другого незаурядного государственного деятеля — Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, выходца из незнатных псковских дворян. Под предводительством Матвеева возвысившийся благодаря браку своей родственницы многочисленный клан Нарышкиных стал теснить при дворе родственников первой царской жены — Милославских и их клевретов. Радость царя по поводу рождения сына Петра [7] Нарышкины со своими сторонниками использовали, чтобы еще больше закрепиться у власти и урвать более жирный кус государственного пирога. Пока молодая царица сводила своего пожилого мужа с ума, устраивая при дворе танцы и прочие развлечения, во дворце и вокруг него кипели смертоубийственные страсти.

“Пир души” Нарышкиных и Матвеева с компанией был недолгим. Алексей Михайлович хворал — на горизонте все яснее маячило воцарение его законного наследника, совершеннолетнего царевича Федора, по матери Милославского. Рискуя жизнью маленького Петра, Матвеев и его сторонники составили план государственного переворота. Они замыслили убрать с дороги двух братьев Петра и, короновав ребенка, окончательно утвердиться как самовластные правители России. Однако двор не поддержал переворот. Заговор был разгромлен, казни и ссылки сопровождали восшествие на престол нового царя Федора Алексеевича. Матвеев и несколько Нарышкиных отправились в ссылку, но царского брата и его матери опала не коснулась: они имели свой двор в Кремле, свои села для загородных увеселений и т. п. — царь Федор не хотел им мстить.

С четырех до десяти лет, все царствование Федора, Петр провел в атмосфере подозрений и ненависти, питаемых к государю его матерью и окружением. Двор Петра впадал в уныние, когда все праздновали женитьбу его брата на Агафье Симеоновне Грушевской и рождение у молодых царевича Илии — и торжествовал при известии о смерти младенца и его матери. Заговоры плелись непрерывно, воздух был пропитан интригами и страхом наказания. Властолюбие Милославских при царском дворе собирало вокруг имени Петра все больше приверженцев. Наконец, когда Федор Алексеевич собрался вторично жениться (на 14-летней Марфе Матвеевне Апраксиной), вокруг него сомкнулось кольцо новых фаворитов (Апраксиных, Языковых, Лихачевых), которые на деле были лишь “сильным орудием” в руках пропетровской группировки при дворе. Нарышкиным и их мозгу — А. С. Матвееву, было даровано прощение. К заговору примкнул патриарх Иоаким, его поддерживали знатнейшие бояре, приказные дельцы, воинские командиры.

27 мая 1682 года Федор Алексеевич умер, но еще до того, как он испустил последний вздох, дворцовый переворот был совершен — вместо законного наследника, 16-летнего Ивана Алексеевича, на престол был посажен Петр. Ходили слухи, что Федор был отравлен и что такая же участь ждет царевича Ивана. Как бы то ни было, Нарышкины и вернувшийся из ссылки Матвеев, невзирая на обиды своих соучастников, стремительно прибиравшие к рукам власть и богатство, чины и почести, торжествовали рано. Мощное народное недовольство, вспыхнувшее в столице и многих других городах еще до смерти Федора, при известии о захвате боярами всей власти вылилось в вооруженное [8] восстание. Маленький Петр хорошо запомнил, как толпы восставших выбрасывали из дворца и рубили “в мелочь” его родственников и “изменников-бояр”, доведших народ до предела своим корыстолюбием и несправедливостями (Подробнее см.: Буганов В. И. Московские восстания конца XVII века. М., 1969; Богданов А. П. Летописные известия о смерти Федора и воцарении Петра Алексеевича//Летописи и хроники. М., 1981; Он же: Начало Московского восстания 1682 г. в современных летописных сочинениях//Там же. М., 1984.).

Те, кто хотел прорваться к власти за спиной Петра, были отброшены восстанием на исходные позиции. По требованию народа первым царем был наречен Иван Алексеевич. В условиях паники и развала “в верхах” лишь царевна Софья с князем Голицыным, боярами Одоевскими, думным дьяком Шакловитым и другими государственными деятелями сумела удержать в руках кормило власти и к концу 1682 — началу 1683 года “утишить” восстание, охватившее уже многие города. Тайная вражда в царской семье усилилась. Не ставя в известность юного царя, его мать и приближенные готовили заговор, вновь рискуя жизнью Петра и одновременно запугивая его, воспитывая в нем ненависть к сестре и ее соратникам. К августу 1689 года заговор созрел.

К тому времени жизнь Петра была подчинена захвату власти. Зимой 1689 года его даже женили на нелюбимой ни тогда, ни впоследствии Евдокии Федоровне Лопухиной, чтобы доказать совершеннолетие молодого царя, якобы способного самостоятельно править. В августе, в избранную ночь подкупленные “петровцами” стрельцы устроили “всполох” в Москве. Петру доложили, что восставшие ищут его смерти. В ужасе царь бежал из Преображенского в укрепленный Троице-Сергиев монастырь, бросив беременную жену. Остальное было делом техники: сбор войск, обвинения и казни “заговорщиков” из лагеря сторонников Софьи и Голицына, ссылка Голицына и свержение самой Софьи прошли гладко. Царь Иван, лишенный поддержки родственников и запуганных сторонников, чтобы спасти жизнь, должен был полностью отказаться от участия в управлении.

Труднее было с самим Петром, но и здесь его мать и родственники нашли выход. Сначала вместо детских игр в солдатики подростку дали поиграть живыми людьми, затем подоспела Немецкая слобода, где под чутким руководством родичей и приближенных юноша мог брать уроки пьянства и разврата у худшей части наемных авантюристов из Западной Европы. На участие в государственных делах ни времени, ни сил у Петра не оставалось до самой смерти его матери (в начале 1694 года), которая не выпускала из рук всех нитей государственного [9] управления и государственного ограбления, привив сыну глубочайшее отвращение к тому образу жизни, который она представляла и который сын принимал за традиционный при русском дворе. Неумелые шаги юного царя по государственной стезе, дурные советчики, испорченная психика — все это способствовало многочисленным и дорогостоящим государственным ошибкам и политическим провалам Петра, отнюдь не вызывавшим у него желания оглянуться на предшественников. История, по его мнению, должна была начинаться с него, малейший успех — подниматься на невиданную высоту.

Но история не начиналась с Петра — и свидетели событий второй половины XVII — начала XVIII века видели перед собой не разрыв, но теснейшую и закономерную связь времен. В царствование “тишайшего” Алексея Михайловича Россия отнюдь не была самым тихим местом в Европе. По мере развития товарного хозяйства в деревне, расширения торговли и промышленности, роста городов, заводов и мануфактур феодальному государству становилось все сложнее держать население в тисках внеэкономического принуждения, все чаще приходилось использовать военную силу против российских подданных. Блистательный двор самодержца, уподобленного Солнцу даже прежде, чем такого прозвания заслужил Людовик XIV, постоянно сотрясался ударами вырывавшихся из народной толщи землетрясений.

Крестьянские и казачьи восстания, вооруженные выступления кочевых народностей при “тишайшем” царе стали постоянным явлением. В 1648 году волна восстаний прокатилась по многим городам, сметая царскую администрацию; особенно силен был взрыв народного недовольства в Москве (Соляной бунт). Правительство вынуждено было маневрировать, созвав Земский собор для принятия нового кодекса законов — Уложения 1649 года, ограничившего произвол властей. Но одновременно Уложение укрепляло абсолютную монархию и усиливало закрепощение подавляющей части сельского и городского населения страны. В 1650 году войскам Алексея Михайловича с трудом удалось подавить восстание в Великом Новгороде, а жители Пскова, героически сражаясь с карательной армией, заставили самодержца пойти на переговоры.

В 1662 году попытка царской администрации выйти из финансового кризиса за счет народа вызвала новый взрыв, пиком которого стал Медный бунт в столице — Алексею Михайловичу пришлось отказаться от выпуска медных денег. Несмотря на многочисленные жестокие указы и “сыски” — общегосударственные облавы на беглых крестьян, крепостные бежали массами, нередко громя по пути помещичьи усадьбы, карательные отряды и даже крепости. Крестьянская война под предводительством Степана Разина потребовала от феодального государства мобилизации всех своих военных сил. [10]

Созывавшиеся Алексеем Михайловичем церковные соборы, включая Большой собор 1666—1667 годов, на который съехались представители всех поместных православных церквей, аресты, казни и карательные экспедиции не могли приостановить раскол русской церкви. Сопротивление народа под лозунгами защиты старой веры нарастало. Более двенадцати лет (с июня 1663 по январь 1676 года) сражался с царскими войсками Соловецкий монастырь. Взяв штурмом древнюю обитель, каратели устроили беспримерную резню, но движение старообрядцев им не удалось задушить.

Проповедь официальной церкви, сочинения идеологов абсолютной монархии, читавшиеся по всей стране глашатаями царские грамоты, создававшиеся и переводившиеся в Посольском и других приказах сочинения, прославлявшие самодержавную власть, встречали нарастающее сопротивление народных публицистов. “Прения с греками о вере” Арсения Суханова, публицистика “огнепального” протопопа Аввакума и других лидеров старообрядчества, “прелестные письма” Разина и его атаманов, проповеди бедных приходских священников отстаивали народную правду и обличали власть имущих. Против государственного печатного станка действовали перья старательных переписчиков, распространявших, а нередко дополнявших и усиливавших слово народного сопротивления.

Русская литература, всегда занимавшая видное место в общественно-политической борьбе, переживала расцвет. Она, как и иные стороны культурной жизни России, отнюдь не была изолирована, оторвана от общеевропейского развития. Художественные и богословские, исторические и технические сочинения западных авторов в изобилии переводились государственными учреждениями и частными лицами, вливаясь в поток аналогичных русских произведений. Их усвоение облегчалось весьма высоким для Европы того времени уровнем начального образования на Руси (включавшего умение читать, писать и петь по нотам). При “тишайшем” царе в Москве появляются и первые училища повышенного типа — своего рода переходные ступени к университетскому образованию. Издание учебной литературы стало одной из важнейших задач Государева Печатного двора.

Поразительны размах и многообразие изменений, происходивших в 1640 — 1670-х годах в музыкальной культуре и изобразительном искусстве, в архитектуре и градостроении в целом. Театр, инструментальная музыка, “першпективная” живопись, линейная нотация, новые архитектурные стили, изменения моды в одежде — все это, вызывая по обыкновению сетования ретроградов, стремительно входило в жизнь русского общества, сливаясь со старыми традициями и обновляя их. Значительная часть изменений была естественным следствием [11] внутреннего развития русской культуры в системе культуры общеевропейской, но были и такие, которые особенно настойчиво диктовались внешними факторами.

Среди них наиболее заметными были изменения в вооруженных силах и способах военных действий. Еще отцу царя Алексея, Михаилу Федоровичу, готовившемуся отвоевать у Речи Посполитой потерянные в Смутное время русские земли, пришлось всерьез подумать о перестройке армии на самый современный для того времени западноевропейский манер. В Швеции, Германии, Франции, Англии и Шотландии было спешно нанято несколько тысяч солдат и рейтар, сотни иноземных офицеров обучали русских новобранцев восьми солдатских, одного рейтарского и одного драгунского полков. Однако первый блин пошел комом: наскоро сформированные полки “нового строя” потерпели поражения в боях с королевской армией под Смоленском, были окружены и в феврале 1634 года склонили свои знамена перед королем Владиславом.

Алексей Михайлович учел опыт отца. В его правление стрелецкие, солдатские, драгунские, рейтарские и гусарские полки тщательно обучались военному строю, набирались преимущественно из русского населения, постепенно приобретали опыт военных действий. Однако перестройка армии шла медленно, и в 50-х годах две трети войска России составляло еще дворянское ополчение, “даточные” крестьяне и другие иррегулярные части. Только в ходе затяжной кровопролитной войны с Речью Посполитой и Швецией правительство убедилось, что старая армия отжила свое. Развертывать формирование новой армии приходилось в боях и походах.

Вернув Смоленск и другие русские земли, освободив от шляхты половину Украины с Киевом, Россия в царствование Алексея Михайловича лицом к лицу столкнулась с наступавшими на Европу османскими полчищами. В 1672 году в союзе с Речью Посполитой ей пришлось защищать часть Украины, а вскоре — и Правобережье, “уступленное” королем и панами неприятелю. Новосформированные регулярные полки спешно бросались на Украину, где наступал турецкий султан, его полководцы и вассал — гетман Дорошенко, под Азов, где шли жестокие бои, в Дикое поле против крымского хана. Война потребовала строительства современного военно-морского флота. После первого опыта с кораблем “Орел” (сожженным разинцами в Астрахани) в Воронеже развернулось массовое строительство боевых кораблей, и уже в 1674 году русская эскадра вышла в море.

Продолжать войну с Османской империей и Крымом пришлось преемнику Алексея Михайловича, царю Федору. Его правительство получило нелегкое наследство: войну с могучей мировой державой один на один, под угрозой нападения других соседей: Швеции, Речи [12] Посполитой, Цинской империи. Новая армия не только выстояла и нанесла сильнейшие удары агрессору, но закалилась в боях и выросла сначала до двух третей, а к концу войны (1681 год) — до четырех пятых вооруженных сил России. Заключение мира позволило энергичному помощнику Федора Алексеевича — князю Василию Голицыну — провести в государстве военно-окружную реформу; в конце 1681 года комиссия под председательством Голицына рекомендовала ввести новую воинскую организацию при Государевом дворе и отменить местничество, что и было осуществлено по решению Земского собора.

События времен царя Федора особенно упорно замалчивались пропетровской исторической литературой, поскольку его правление было подлинным временем реформ. Всеобщая подворная перепись и реформа налогообложения, не утяжелившая, как обычно, но облегчившая налоговое бремя; утверждение Привилия (основных принципов) Московской академии как автономного и влиятельного в государстве рассадника “свободных мудростей”; указ о введении европейской одежды для дворян и служащих; расцвет архитектуры и развертывание широкомасштабного каменного строительства в городах; развитие казенных и частных заводов и мануфактур; достижения в живописи и музыкальном искусстве, — современникам было за что хвалить царя Федора — ученика Симеона Полоцкого, позволившего своему учителю основать первую в России типографию без церковной цензуры. Несмотря на тяжесть войны, за шесть лет царствования Федора Алексеевича Россия сделала большие шаги по пути прогресса.

Реформы Федора не меняли, однако, сути закрепостительной политики феодальной монархии, наращивавшей мощь своего управленческого и карательного аппарата. С приходом к власти в 1681 году правительства московских дворян Языковых—Лихачевых—Апраксиных особенно усилились репрессии против староверов. В апреле 1682 года были сожжены выдающиеся проповедники-старообрядцы во главе с протопопом Аввакумом. Казнокрадство, неправые суды, мздоимство местных и центральных властей довели народ до предела, за которым должен был последовать взрыв. Он и произошел незадолго до смерти Федора.

Московское восстание 1682 года не случайно вызвало повышенный интерес современников-летописцев и историков. Впервые восставшие взяли под контроль столицу и диктовали свою волю правительству. Впервые их ударной силой стали войска московского гарнизона. Регулярная пехота — стрельцы и солдаты — выступила от имени всех “служилых по прибору”, состоявших на государственном жаловании (включая ямщиков), противопоставив дворянству мощную организованную силу. Близость стрельцов к посаду, где они жили и в свободное время занимались ремеслом и торговлей, а солдат к деревне, где они в [13] мирное время вели хозяйство, усугубляла опасность их восстания для феодального государства.

Правительству царевны Софьи и Василия Голицына (1682—1689 гг. Его именуют также правительством регентства), сумевшему к 1683 г. “утишить” восстание переговорами, разъединить и вновь подчинить себе отдельные группы восставших, приходилось лавировать. С одной стороны, Софья и Голицын совершенствовали законодательство, боролись с произволом местных властей, способствовали развитию промышленности и торговли, вовремя гася искры, из которых могли бы вспыхнуть новые городские восстания. С другой — правители всеми мерами объединяли, обогащали и укрепляли дворянство, свою главную опору. Несмотря на политические разногласия с патриархом Иоакимом (выступавшим в пользу Петра), Софья активно поддержала его в борьбе с расколом. Софья не откликнулась даже на призыв своего преданного сторонника Сильвестра Медведева реализовать составленный им вместе с царем Федором проект Московской академии, потому что этому противились “мудроборцы” во главе с патриархом.

Правительство регентства не только стабилизировало внутреннее положение в стране, но и добилось крупных успехов на международной арене. Ликвидировав опасность нападения со стороны Швеции и закрепив Вечным миром 1686 года границы с Речью Посполитой, Россия смогла продолжить войну на юге не в одиночку, а в составе Священного союза с германской империей, Польшей и Венецией. Повышение роли России в Западной Европе, дипломатическое искусство Голицына и его сотрудников, веротерпимость правительства регентства помогли значительно расширить участие страны в политической и культурной жизни континента. Ускоренное развитие технологии, наук и искусств в России было одним из важнейших следствий благоразумной политики правительства.

Осторожность, склонность к компромиссам сказалась и на ведении военных действий. Вместо лобовых ударов генералиссимус Голицын предпочитал использование более верных средств. Блокада Крымского ханства крепостями, вооруженными современной артиллерией, строительство передовых баз на подступах к Крыму, перевооружение регулярной пехоты самым передовым по тем временам оружием позволяли надеяться, что “вскоре хан крымский учнет писаться подданым царским”. Громя орду полевой артиллерией, расстреливая из ружей с кремневыми замками (в том числе из винтовок, разработка которых началась в Тайном приказе еще при царе Алексее), забрасывая конницу гранатами, русская армия в колоннах прошла через непреодолимое, по мнению западно-европейских стратегов, Дикое поле до самого [14] Перекопа. Регулярные полки разгромили грозную Белгородскую орду, взяли Очаков и вызвали панику в Стамбуле.

Правительство не забывало, однако, о внутренней опасности новой армии, склонной к выступлению на стороне народа против властей, и год за годом вело негласную “чистку” полков от потенциальных “смутьянов”. Политика разъединения стрельцов дала свои плоды. В 1689 году, когда Нарышкины свергали правительство регентства, стрельцы и солдаты и не подумали вмешиваться в дела “верхов”. Стрельцы вспомнили о “благословенных временах” Софьи и Голицына только в 1690-х годах, когда боярская реакция перешла в решительное наступление. Но мероприятия правительства регентства не прошли даром: только четыре стрелецких полка смогли объединиться для выступления в 1698 г.

Восставшие были безжалостно уничтожены: даже дворянские летописцы содрогнулись от жестокости царской расправы. Петр I решительно сделал следующий шаг по укреплению феодального государства, уничтожив стрелецкие войска, не подходившие для выполнения внутренних карательных функций. Многолетняя казарменная муштра новых солдат Петра должна была сделать пехоту послушным орудием крепостнического государства. Ударной карательной силой становились новые кавалерийские полки, формировавшиеся исключительно из дворянства. Под флагом создания новой армии возникло из небытия и древнее дворянское ополчение. Военизированная организация поголовно мобилизованного дворянства стала мощным орудием закрепостительной политики, достигшей при Петре своей кульминации.

Первые годы после смерти матери Петр I еще продолжал политику своих предшественников. Старая русская армия нанесла Османской империи и Крымскому ханству сильные удары и взяла Азов. Но после заграничной поездки и кровавой расправы над стрельцами царь круто изменил политический курс. Война со Швецией, к которой давно призывали Россию жаждавшие использовать ее в своих целях западно-европейские государства, началась плачевно. Петровские новобранцы не выдержали первого испытания. После разгрома под Нарвой последовали годы формирования колоссальной по численности регулярной армии. Затяжная война и военное строительство потребовали затрат, катастрофически подорвавших экономику страны, все более и более ориентированную на внеэкономическое принуждение.

В соревновании на истощение со Швецией Россия победила: под Полтавой Петр I буквально задавил Карла XII превосходством в численности солдат и артиллерии. Но, к сожалению, не менее сильные удары были к этому времени нанесены и по национальным традициям — другому врагу самодержца, которые он искоренял с рвением, присущим тиранам. Нравственность, литература и искусство, язык, [15] налаженный веками быт — все подвергалось осмеянию и унижению, разрушению и переделке на иностранный образец. Именно в это время подвергается официальному пересмотру российская история, создается печально знаменитая “петровская историография”, надолго закрепившая в сознании читателей представление о темной, непросвещенной стране, разбуженной для прогресса дубиной царя-преобразователя.

Одним из многих следствий господства стереотипа петровских преобразований было представление о том, что русское летописание давно угасло ко временам Петра I. Между тем оно не только успешно развивалось и совершенствовалось, но охватило самые широкие слои писателей и читателей. Тысячи сохранившихся до нашего времени рукописей свидетельствуют об огромном интересе россиян к летописному жанру, одним из образцов которого является публикуемый в книге Беляевский летописец.

Автор этого памятника, как и многих других летописей, неизвестен. Летописание было процессом коллективным, объединяющим людей разных званий и профессий, которые на протяжении десятилетий и веков переписывали, дополняли или сокращали, редактировали и продолжали тексты новыми записями. Человек, создающий оригинальный текст, как правило, не называл себя, не стремился выделиться из литературной традиции. Ученые устанавливают автора или редактора летописи по косвенным признакам — характерным элементам содержания и стиля, по почерку и т. п. Беляевский летописец был написан, очевидно, жителем Москвы, хорошо знавшим события в столице. Это был скорее всего человек светский, который, однако, с уважением отзывался о монашестве. По форме вся рукопись, частью которой является летописец, наиболее близка к компиляциям, вышедшим из-под пера патриарших летописцев в 80-х и 90-х годах XVII в.

Форма Беляевского летописца подчеркнуто традиционна. Автор явно не принадлежал к сторонникам перемен и, думаю, не случайно завершил текст статьей о смерти царя Ивана Алексеевича в 1696 г., с которой для автора кончалась эпоха относительного традиционализма. И все же время активно вторгается в текст — то похвалой царю Федору, принявшему курс реформ, то включенным в рассказ документом — Изветом на князей Хованских, то рассуждением о делах канцлера В. В. Голицына. Свойственно было концу XVII в. и продолжение старого сочинения новым, оригинальным, каким является Беляевский летописец.

В известной нам рукописи сохранилась лишь последняя часть включавшего Летописец свода. По ней видно, что оригинальному памятнику предшествовал текст Нового летописца, который начинал рассказ с покорения Сибири, царствований Федора Иоанновича и Бориса Годунова, подробно описывал драматические события Смутного времени [16] и воцарение Михаила Романова (Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). СПб., 1910. Т. 14. Ч. 1.). Именно во временах Великого разорения страны Иваном Грозным и Смуты начала XVII в. искали читатели и книжники конца “бунташного” столетия корни сложившейся в России взрывоопасной ситуации, читая и переписывая Новый летописец едва ли не чаше всех других летописей. При этом повествование, первоначально доведенное до начала 30-х гг., нередко редактировалось и продолжалось “до сего года”, “до нынешнего последнего времени” (Черепнин Л. В. “Смута” и историография XVII века (Из истории древнерусского летописания)//Исторические записки. М., 1945. Т. 14.).

Особая редакция Нового летописца предшествует и Беляевскому летописцу. Обработка Нового летописца по своему нраву и присоединение к нему нового оригинального сочинения была принята среди авторов конца XVII в. Так, особая редакция (так называемая редакция Оболенского) (Жарков И. А. “Новый летописец” по списку М. А. Оболенского//Летописи и хроники за 1973 г. М., 1974. С. 293—298.) располагалась перед текстом “Созерцания краткого” Сильвестра Медведева, соединяя повествование о Московском восстании 1682 г. с рассказами о Смутном времени. Текст Нового летописца был взят за основу и составителями патриаршего летописного свода, завершающей частью которого стал Летописец 1686 года: интереснейший памятник, дававший аналитический обзор государственной и церковной жизни России, в особенности ее дипломатии, за XVII век. Если Беляевский летописец включал один документ, то Летописец 1686 года пересказывал и цитировал множество грамот и договоров (Черепнин Л. В. С. 116—119; Богданов А. П. Летописец 1686 г.//Труды Отдела древнерусской литературы (далее — ТОДРЛ). Л., 1985. Т. 39. С. 112—114.), а “Созерцание краткое” имело необычайно широкую документальную базу. Все более широкое использование документов было характерной чертой русской историографии конца XVII в.

В рукописи с Беляевским летописцем и Новый летописец, и оригинальное сочинение было поделено на главы. Ранее это было нехарактерно для летописания, но в “бунташном столетии” все чаще встречалось под влиянием другого популярнейшего среди читателей сочинения: Степенной книги, созданной в конце XVI в. и поэтапно излагавшей события русской истории с древнейших времен (ПСРЛ. СПб., 1908. Т. 21.). Как это часто случалось, вероятно, и в нашем случае Степенная предшествовала Новому летописцу, продолженному Беляевским летописцем. [17]

Эта форма работы — составление обширной истории России из отредактированных популярнейших сочинений и завершение ее оригинальным текстом — особенно использовалась приближенными патриарха Иоакима. Их перу принадлежал, например, много раз перерабатывавшийся летописный свод, завершенный Летописцем 1619—1691 гг. (ПСРЛ. М., 1968. Т. 31. С. 180—205; Богданов А. П. Редакции Летописца 1619—1691 гг.//Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1982. С. 124—151 (с публикацией краткой редакции)). В нескольких вариантах известен и свод с Летописцем 1686 г. Но в конце XVII в. было создано немало полностью оригинальных летописных сочинений, основанных на переработке и осмыслении множества источников.

Важным шагом в формировании нового, отличного от традиционных форм исторического повествования стало “Созерцание краткое” Сильвестра Медведева. “Созерцание” — не просто повествование, расширенное за счет интенсивного использования широкого круга источников. Это — исследование, отличающееся и анализом используемых материалов, и четкой исторической концепцией. Задача создания такого рода труда по истории России и его издания была поставлена уже в 1670-х гг. Анонимный автор (вероятно, известный участник реформ царя Федора окольничий А. Т. Лихачев) написал даже предисловие к проекту такого издания, поставленного на повестку дня самим Федором Алексеевичем (Замысловский Е. Е. Царствование Федора Алексеевича: Ч. I. Обзор источников. СПб., 1871. Приложения. С. XXXV-XLII.). Но, как и раньше, когда составление курса русской истории поручалось Записному приказу, а затем дьяку Федору Грибоедову, эта задача не была выполнена. Первым опубликованным в Российском государстве курсом истории стал “Синопсис”. Это был столь серьезный шаг вперед, что, несмотря на лапидарность и выборочность повествования, читательский спрос не удовлетворился тремя переизданиями (Киев, 1674, 1678, дважды в 1680 гг.) и “Синопсис” переписывался от руки в Москве, Новгороде и других городах и весях (О поисках новых путей в русской историографии см.: Чистякова Е. В., Богданов А. П. “Да будет потомкам явлено...”. Очерки о русских историках второй половины XVII века и их трудах. М., 1988.).

Работавший в том же направлении видный церковный и культурный деятель Тихон Макарьевский в своем фундаментальном труде по русской истории использовал литературную форму Степенной книги (Муравьева Л. Л. О списках Латухинской степенной книги//Археографический ежегодник за 1964 г. М., 1965. С. 85-91; и др.). [18]

Это позволило более связно излагать материал внутри глав, давать обширные отступления и пояснения, смелее включать в текст повести и документы. Автор правильно определил потребности читателя, уделяя большое внимание политической истории современности, народным движениям, в том числе восстанию Разина. Объемистая книга Тихона Макарьевского, законченная в 1679 г., была затем еще дважды отредактирована автором и разошлась во множестве списков (их известно ныне более 20), а в XVIII столетии легла в основу новых крупных трудов по истории России.

Острота религиозных и политических столкновений периода преобразований, отразившихся в “Созерцании кратком”, ломала традиционные литературные рамки. Даже патриарший протодьякон И. К. Шушерин вынужден был отказаться от формы жития, написав подлинное исследование о жизни и деятельности Никона. Игнатий Римский-Корсаков, блестящий знаток классической агиографии (житийной литературы), в борьбе за канонизацию патриарха Иоакима придал части его жития форму письма своему другу архиепископу Афанасию Холмогорскому! (Известие о рождении, и воспитании, и о житии святейшего Никона патриарха московского и всея России, написанное клириком его Иоанном Шушериным. Изд. 2-е. М., 1908; Барсуков Н. П. Житие и завещание святейшего патриарха московского Иоакима. СПб., 1879.).

Полемика сторонников официальной церкви и старообрядцев, столь драматично описанная в “Созерцании” Медведева, превращала публицистические сочинения в настоящие исследования с солидной аргументацией и все более тщательной критикой источников. Достаточно вспомнить окружные послания Игнатия Римского-Корсакова, трактующие вопрос об истоках старообрядческого движения и его развитии в Сибири (Послания блаж. Игнатия митрополита сибирского и тобольского//Православный собеседник. Казань, 1855.). Однако в начале XVIII в. исторические сочинения знаменитых старообрядцев братьев Андрея и Семена Денисовых по глубине и убедительности аргументации превзошли послания Игнатия.

Читая яркий рассказ Медведева о движении староверов в Москве во время восстания 1682 г., нельзя не вспомнить сочинение на эту тему противника официальной церкви Саввы Романова — не менее выразительное, хотя и не столь доказательное (Романов С. История о вере и челобитная о стрельцах//Летописи русской литературы и древности, издаваемые Н. С. Тихонравовым. М., 1863. Т. 5. С. 111 — 148.). Это и не удивительно — ведь Савва опирался на уже сложившуюся традицию [19] автобиографических записок замученных властями старообрядцев: Федора Иванова, Аввакума Петрова, Епифания, житий женщин-раскольниц (Федор Иванов. О послании в заточение и о нестерпимом мучении диякона Федора...//Там же. С. 117—120; Гудзий Н. К. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960; Робинсон А. Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. М., 1963; Житие боярыни Морозовой, княгини Урусовой и Марьи Даниловой//Материалы для истории раскола М., 1886, Т. 8. Ч. 5. С. 137—203; и др.).

Рождению новых форм исторического повествования способствовали и иные мотивы. Тот же Игнатий Римский-Корсаков в конце 70-х — начале 80-х гг. активно боролся за утверждение его роду второй фамилии — Римских (до этого они звались просто Корсаковы). Прослеживая свое “родство” с римскими императорами Флавиями, а через них — с Гераклом и далее до Адама, Игнатий создал выдающееся сочинение, основанное более чем на 65 разных (в том числе многотомных) источниках (Лихачев Н. П. “Генеалогиа” дворян Корсаковых//Сб. статей в честь Д. Ф. Кобеко. СПб. 1913; и др.). В “Генеалогии” Игнатий показал прекрасное знание сочинений Гомера и Аристотеля, Геродота и Диодора Сицилийского, Страбона и Плиния Старшего, поэзии Овидия, Вергилия, Лукиана, Гесиода и Витрувия, работ Цицерона, Тита Ливия, Тацита, Светония, десятков других античных авторов, и поныне малоизвестных широкому читателю. Помимо богатой польской исторической литературы, весьма популярной на Руси, Игкатий смело обратился к трудам Джованни Боккаччо, Эразма Роттердамского и других передовых мыслителей. В “Генеалогии” была рассмотрена проблема достоверности исторического повествования и способы анализа источников. Помимо письменных материалов, автор привлек данные исторической географии, этнографии и языкознания, изложил гуманистическую концепцию природного равенства людей.

Как видим, историко-публицистическое сочинение Сильвестра Медведева не было одиноким в кругу памятников, авторы которых усердно искали и разрабатывали приемы монографической историографии. “Созерцание краткое” не осталось в стороне от главной линии развития русской исторической мысли. Его знали, читали и изучали на протяжении столетий. “Созерцание” переписывали, редактировали и до, и после петровских преобразований. Ни один историк, обращавшийся на протяжении XVIII, XIX и XX вв. к бурным событиям начала царствования Петра I, не обошел труд Медведева своим вниманием.

“Созерцание краткое” представляет немалый интерес и как литературное произведение, достоинство которого может, наконец, оценить [20] широкий читатель. Оно дает образец “книжного”, ученого языка, на котором общались русские образованные люди “переходного времени”. Наконец, оно отразило взгляд на историю незаурядного человека с трагической судьбой.

Биография Семена Агафонниковича Медведева (1641 — 1691) является своего рода зеркалом русской общественной жизни накануне и в начале преобразований (Подробно см.: Богданов А. П. Сильвестр Медведев//Вопросы истории, 1988, № 2. С. 84—98.). Он родился в семье небогатого купца в городе Курске, служил подьячим приказа Тайных дел, учился в училище Симеона Полоцкого, участвовал в дипломатической работе вместе с А. Л. Ординым-Нащокиным, а после его опалы вынужден был укрыться в дальнем монастыре. Постоянное самообразование сделало Медведева одним из просвещеннейших людей того времени, и когда он получил возможность вернуться в Москву после падения правительства А. С. Матвеева, новый царь Федор Алексеевич (также учившийся у Полоцкого) лично озаботился его судьбой.

Приняв в монашестве имя Сильвестр, Медведев успешно и упорно работал на Печатном дворе, редактируя многие книги. Он возглавил Верхнюю типографию, специально созданную для изданий в обход патриаршей цензуры, занял после смерти Полоцкого место придворного поэта и советника царя Федора. Именно Медведев написал, по указанию царя, “Привилегий” Московской академии — проект первого в России университета с всесословным образованием, с немалыми привилегиями выпускникам, поступившим на светскую службу, с юридической и финансовой автономией, с арбитражными функциями по богословским вопросам и т. д. Этот документ, подписанный царем Федором Алексеевичем, но не реализованный из-за скорой кончины царя, может быть воспринят как программа развития высшего образования не только в петровское время, но и много позже.

Уже при царе Федоре Алексеевиче вокруг проекта Академии развернулась борьба, на время прерванная Московским восстанием 1682 года. “Мудроборцы” во главе с патриархом Иоакимом перешли в решительное наступление в середине 1680-х годов, когда Медведев вновь подал проект Академии царевне Софье. Сильвестр был обвинен в ереси, его славяно-латинское училище в Москве ликвидировали, а вместо долгожданной Академии были открыты “еллено-славянские схолы”. Латинский язык, язык науки и международных отношений, решительно изгонялся из Российского государства.

Но “мудроборцы” просчитались. Церковные наказания, слежка, доносы не сломили Сильвестра. Оставленный многими, даже своим протеже и свойственником Карионом Истоминым, Медведев вступил в борьбу [21] с мощной идеологической организацией, обладавшей немалой политической властью. В монастырской келье на Никольской улице (ныне улица 25 Октября) он одну за другой пишет ученые книги и тетради-памфлеты. “Хлеб животный”, “Книга о манне”, “Известие истинное” и “Праведный ответ” Сильвестра были посвящены историко-литературному исследованию проблемы “пресуществления” хлеба и вина в “тело и кровь Христову”. Но за богословскими вопросами перед читателем вставал другой вопрос — о праве человека мыслить, “разсуждати себе”, праве разума противостоять грубой силе и политическим доносам.

Строгие аргументы Медведева, принципиально не употреблявшего обычных в полемике бранных выражений, со скоростью мысли разлетались по Москве. Не он один — очень и очень многие были возмущены своеволием церковной иерархии, присвоившей себе право контролировать “души” подданных и выступавшей против “инакомыслия” не менее свирепо, чем против народных движений. Стрелы тщательных исторических разысканий Медведева были направлены против традиционного презрения властей к собственным ученым, к разуму русских людей.

Автор показывал, что поношение всего “иноземного” тесно связано у “верхов” с низкопоклонством перед иностранщиной, что “тайны”, которыми, по мнению церковных иерархов, могут владеть разве что наемные “греки”, через 700 лет после крещения Руси доступны каждому, кто способен здраво мыслить. Несмотря на сложность темы, все книги Медведева (доходившие объемом до 700 листов) были “ради удобнейшаго всем людем понятия или уразумения просто написаны”, автор писал их, “единою пекийся истиною, а не премудрыми словесы красяся”.

Уже это было расценено церковными властями как “попрание основ”. Но в “Известии истинном” Сильвестр пошел дальше. Раскрыв перед читателем “кухню” редактирования книг на Печатном дворе за несколько десятилетий, он доказал, что человек может и должен сам искать истину, что даже священнослужителя, говорящего неправду, “отнюдь слушати не подобает”. “Мудроборцы” правильно поняли опасность мысли Сильвестра. По их мнению, суждение и вера отдельного человека были ничто, указание начальства — все. Только “владыка” может знать истину! Медведев, по их словам, “хочет наступити и попрати всю власть, царскую же и церковную — того ради и к людем пишет”. Так богословский спор перерос в столкновение Разума с Властью.

Медведев не был революционером. Он считал, что Россия является идеальным государством, в котором непорядки происходят только потому, что кто-то плохо исполняет свои функции. Из этой гибельной для многих передовых людей мысли он исходил, создавая публикуемое нами главное свое историческое произведение, без которого уже 300 лет не обходится ни один ученый, обращающийся к политической истории [22] эпохи преобразований. В “Созерцании” был рассмотрен острейший вопрос о причинах и ходе Московского восстания 1682 года, но рассказывалось также о последних реформах царствования Федора Алексеевича и последующих мерах правительства царевны Софьи по предотвращению новой вспышки восстания среди регулярной пехоты. Далеко не все в сочинении сказано открытым текстом, но вдумчивый читатель, сопоставляя слова и дела государственных лиц, может понять многое.

Медведев убеждает читателя, что политика насилия над подданными гибельна для государства. Когда власть имущие заботятся только о своей корысти, когда с неразумной поспешностью внедряют иностранные новшества и заменяют своих специалистов иноземцами, презирая национальное, когда в судах нет “правосудства”, а на начальство не найти управы — тогда народное восстание является праведным божьим гневом на недостойных правителей — считает Сильвестр. Но народ, по его мнению, не может сам управлять государством, республика — это анархия и погибель. Надежда России состоит в мудром, милостивом и кротком правителе, который, не озлобляя людей, мог бы восстановить тишину и справедливый порядок. Таким положительным героем является в “Созерцании” царевна Софья.

Это было не конъюнктурное мнение; еще летом 1682 года, в критический для царевны момент, Медведев давал ей изложенные хитроумным литературным языком политические советы (например, рекомендовал поддержать патриарха в борьбе с расколом, не слушать старых бояр и т. п.) (Богданов А. П. Сильвестра Медведева панегирик царевне Софье 1682 г.//Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1982 г. Л., 1984. С. 45—52.). Но относительно Софьи Сильвестр не всегда правдив. Так, учитывая подготовку к коронации царевны, шедшую во время работы над сочинением (около 1688 года), он включил в текст акт о ее избрании правительницей в мае 1682 года, составленный фаворитом царевны Ф. Л. Шакловитым не ранее лета 1686 года. Этот документ, кстати, ввел в заблуждение многих историков, видевших в нем подтверждение “петровской” версии, будто само восстание было организовано Софьей (О спорных вопросах в истории “Созерцания краткого” см.: Богданов А. П.: 1) К истории текста “Созерцания краткого”//Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1983. С. 127—161; 2) К вопросу об авторстве “Созерцания краткого лет 7190, 91 и 92, в них же что содеяся во гражданстве”//Там же. М., 1987. С. 114—146.).

Но сотрудничество с Шакловитым, с которым Медведев, по его словам, неоднократно обсуждал свой замысел, принесло нам и [23] огромную пользу: благодаря государственному деятелю, возглавлявшему в 1682 году Разрядный, а затем Стрелецкий приказы, историк смог привести в “Созерцании” важнейшие документы из архивов этих приказов (подлинники которых в большинстве своем утрачены). Как весьма осведомленный очевидец, Сильвестр пояснил и прокомментировал эти документы. Надо учитывать, что историк хотел не просто рассказать о событиях, а убедить читателя в правоте своих идей. Например, в рассказе о соборе “ратных и земских дел” зимой 1681/82 года он разворачивает перед читателем целую программу вручения власти по достоинству личности, а не по “породе” — но в следующем далее соборном акте такое мнение собора (которое, возможно, и выражал Медведеву царь Федор) не подтверждается. “Созерцание” — не летопись событий, а историко-публицистическое произведение, зовущее к размышлениям.

Это был один из последних трудов Сильвестра Медведева. До поры царевне Софье и Шакловитому удавалось отводить от опального монаха наиболее дикие доносы (например, что он готовит казачье восстание на Дону или собирается убить патриарха). Но схватить своего подчиненного Иоаким мог и без помощи светских властей. Медведева защищал народ, широко обсуждавший его взгляды и даже установивший дежурство у кельи “Солнца нашего”, как звали ученого в Москве, чтобы “отбивать” его от патриарха и дать возможность продолжать спор. После захвата власти Нарышкиными (1689) участь Сильвестра была решена. За поддержку переворота патриарх выторговал себе голову Медведева. После жестоких пыток и одиночного заключения с указом “бумаги и чернил отнюдь не давати”, лишенный монашеского сана, Семен Агафонникович был главоотсечен на Красной площади и погребен “в убогом доме со странными в яме”.

Текст воспроизведен по изданию: Россия при царевне Софье и Петре I: записки русских людей. М. Современник. 1997