1. ИМПЕРИЯ КАК ТЕКСТ

Факт рождения и существования Монгольской империи сомнения не вызывает. Сомнение вызывают лишь исследования, которые не учитывают существование различных средневековых концепций происхождения власти. Таких концепций и созданных на их основе исторических сочинений несколько и они естественным образом не совпадают. Мы не знаем того, что было “на самом деле”, но мы знаем как интерпретировались современниками те или иные события (или думаем, что знаем). Так называемая “реальная история”, которая видится некой хронологической картотекой, — один из мифов современного научного сознания, нашедший свое законченное воплощение в школьных учебниках. Другой край-ностью является попытка создать “новую хронологию”. Картотека событий, имен и дат — удобный исследовательский инструментарий и не более. Видимо, стоит напомнить, что каталогизации поддаются лишь мертвые останки, а не бурные потоки жизни и ветры перемен. Трудно представить себе картотеку, куда внесены мировые слухи и тревожные ожидания, связанные с первыми известиями о монголах. По какой шкале можно измерить степень ужаса, охватившего европейскую элиту перед лицом азиатского вызова?

Исторические летописи всегда писались личностями и были ориентированы на личности. Созданный при дворе Газан-хана под патронажем Рашид ад-Дина “Сборник летописей”, или универсальная хроника Монгольской империи, задает иную перспективу восприятия мировых событий, нежели фрагментарная история монголов, изложенная в энциклопедии Винцента из Бове. Тема происхождения власти монгольского императора в восприятии Марко Поло, вполне разделявшего установки китайских царедворцев, существенно расходится с изложением этой темы в записках его современника, странствующего францисканца Одорико де Порденоне, [9] который прошел пешком Китай и Тибет. Армянские средневековые источники демонстрируют поразительную эволюцию в восприятии азиатских кочевников, начиная событийный ряд с апокалиптических картин и заканчивая восхвалением новых владык мира, разрушивших в 1258 г. политическую и культурную столицу мусульманского мира Багдад.

В нашем распоряжении имеется несколько категорий текстов, описывающих феномен Монгольской империи. В этих текстах при желании можно вычленить некоторые взаимосвязи социального или военно-политического характера между лидерами, кланами или государствами. Помимо прочего в них также декларируются политические утопии. Современный историк, стремящийся исследовать механизмы функционирования Монгольской империи, имеет дело только с текстами. Другие категории источников (предметы имперского обихода, воинские знаки, миниатюры) несомненно, важны, но вторичны по отношению к текстам. Упрощая ситуацию, можно утверждать: сколько существует письменных источников (и их интерпретаций), столько же таится возможностей для реализации тех или иных представлений о том, как создавалась, развивалась и пришла к упадку Монгольская империя. На практике это означает выработку взаимоисключающих концепций. Картина азиатского мира, воссозданная на базе латинских (западных) источников, будет иметь мало общего с картиной, выстроенной на основе монгольских и китайских источников. И дело не только в культурной или религиозной дистанции, отделяющей средневекового автора от описываемых им событий, причина различий лежит глубже и определяется иной ментальностью. Что же касается исследовательских оценок, которые, как правило, носят эмоциональный характер, то они колеблются от отрицания какой-либо положительной роли монгольских завоеваний до признания мироустроительной роли Чингис-хана. Алю-бая “объективная позиция”, опирающаяся на анализ тех или иных текстов, непроизвольно разделяет декларируемую ими концепцию происхождения власти. В этой неопределенности, связанной с существованием источников, не сводимых к общему знаменателю, ибо эти источники порождены разными культурами, и заключена тайна истории [10] Монгольская элита манифестировала собственный имперский миф, отраженный в текстах официальных документов, и это может окончательно запутать ситуацию. Воображаемая реальность вытеснила из источников, видимо, мало чем примечательную повседневность. Из документов прошлого мы можем узнать лишь “идеальные сценарии” событий. Не случайно с середины XIII в. монгольские курултаи отличаются особой представительностью: несколько тысяч правителей городов, провинций и государств обязаны были явиться в центр империи и принять участие в пышном празднестве. Смена цвета одежд двора и гвардии наглядно демонстрировала космический цикл обновления и обретение статуса мирового правителя сыном Неба. Благодаря праздничным церемониям реальность обретала черты имперского мифа. Даже францисканцы, члены первой западной миссии к великому хану (1246), приветствуя сына Неба, были вынуждены облачиться в шитые золотом монгольские халаты, признав тем самым в глазах двора приоритет хана над папой римским.

Возникает вопрос, существует ли критерий, позволяющий выделить в средневековых источниках фонд “реальных” сведений и фонд политических мифов. Например, стоит ли полагать, что идеология монгольской экспансии имела мифологизированный характер и ее разрабатывали интеллектуалы или эта идеология складывалась стихийно? Как правило, исследователи средневековых текстов, в которых описываются проявления тех или иных имперских механизмов, испытывают определенные трудности при различении “реальных” и “мифологических” сведений. Эти трудности настолько велики, что часто возникает естественное желание игнорировать их или обойти. Например, разброс известий о смерти Чингис-хана в западных и восточных источниках не поддается различению по обозначенному критерию: “реальность” или “миф”. Чего в таком случае следует ожидать от оценки столь масштабных явлений, как монгольская экспансия? Мы имеем дело с мифологизированной реальностью, причем мифологизированной уже в момент свершения тех или иных событий. В круговорот были вовлечены сразу несколько цивилизаций, что с неизбежностью означало [11] столкновение западных и восточных политических мифов. Монгольская формула “Чингис-хан — сын Неба” однозначно переводилась на латынь как “Чингис-хан — сын Бога”, что гарантировало бурное неприятие этой формулы дипломатами христианского Запада. И обратная ситуация — претензии папского престола на всемирное признание наталкивались на саркастическую реакцию представителей монгольской элиты.

Источники, отражающие историю рождения Монгольской империи, условно можно разделить на две группы (по критерию “внутренние”/“внешние”). В первую входят тексты, созданные внутри империи. Как правило, в этих текстах описываются не столько “исторические события”, сколько заданные сценарии событий. Ключевым пунктом для понимания содержательной стороны названных текстов является их идеологический или программный характер. Иными словами, эти сочинения отражают доминирующие интересы элитарных групп либо же борьбу и соперничество между правящими группами. Можно предположить, что в противовес сочинениям, реализующим имперский миф, создавались сочинения антиимперского характера. До сих пор такие сочинения не были обнаружены, потому что отсутствует общая типология текстов, описывающих феномен Монгольского государства. Одна из целей настоящего проекта, связанная с открытием интеллектуального антиимперского текста, — показать реальное существование такого рода сочинений. Этой теме будет посвящено специальное исследование.

Вторая группа текстов по нашей классификации включает описания, созданные авторами из “наблюдающих культур”. Эти тексты носят оценочный характер, что также ставит под сомнение их объективность. Для ответа на вопрос о различении мнимых и действительных сообщений следует выделить ряд основных системных единиц и сравнить их характеристики во “внутренних” и “внешних” источниках. В результате мы получим “нейтральный” фонд сведений и оценочную шкалу этих сведений, зависящую в первую очередь от позиции или статуса того или иного средневекового автора.[12] Кажется очевидным, что образ Монгольской империи, воссозданный на основе латинских или древнерусских источников, будет существенно отличаться от концепции Монгольского всемирного государства, реализованной в официальных сочинениях персидских историков XIII — начала XIVвв. Другой источник, а именно, имперские легенды, основанные на традиционных фольклорных сюжетах, рисуют особую картину империи. И, наконец, в нашем распоряжении имеется литературный текст, изображающий вымышленную панораму монгольского универсума (так называемый “Роман о Чингис-хане”).

Известно, что “объективных” исторических сочинений не существует. Однако обычно этот факт в исследованиях игнорируется. Скажем, по сей день оценка катастрофических последствий монгольского вторжения в Восточную и Западную Европу опирается на апокалиптическое видение ситуации средневековыми интеллектуалами середины XIII в. Подобного рода оценки сомнительны сами по себе и к тому же не имеют надежной точки опоры.

Исследователи непризвольно работают в русле той или иной средневековой концепции власти, не оговаривая свою позицию относительно используемых источников, что открывает простор для манипуляций. Разница между манипулированием и моделированием заключается в первую очередь в пренебрежении важными блоками социальных связей, что на практике проявляется в некорректном цитировании источников либо же в умолчании контекста. Например, опираясь на латинские известия, можно подобрать ряд живописных свидетельств каннибализма и безумной жестокости монголов, игнорировав мифологический контекст этих описаний, построенных на отрицании чужой и враждебной культуры, или, наоборот, приписать все победы монголов их немыслимому численному превосходству над противниками. Можно говорить об удивительной терпимости монголов в сфере вероисповедания, а можно возродить религиозный миф на факте убийства в орде князя Михаила Черниговского. Однако это частности. Настоящие проблемы возникают, когда игнорируется возможность существования различных картин Монгольской империи и участия интеллектуалов в разработке тех или иных идеологических конструкций. Отчеты папской [13] миссии 1245 г. со всей очевидностью свидетельствуют, что западные дипломаты при желании могли получить исчерпывающие объяснения даже самых загадочных проявлений имперского культа Чингис-хана.

Вернемся к началу наших размышлений. Существование “внешних” и “внутренних” описаний позволяет констатировать наличие плавающей системы координат, облегчающей переход от одной картины к другой. Мы можем мысленно вслед за средневековыми наблюдателями перемещаться от центра империи к периферии, пересекать границу и приближаться к другому центру. Донесения францисканской миссии 1245 г., проделавшей путь от апостольского престола в столицу великого хана и обратно, документируют реальность подвижной системы координат. Именно поэтому содержание отчетов миссии не стыкуется с предшествующей западной традицией. Опыт францисканцев уникален в том смысле, что они осознали важность вхождения в чужой мир. Статичному и апокалиптическому видению Азии они противопоставили динамичную и истинную картину, основанную на наблюдениях. То же самое можно сказать о книгах Вильгельма де Рубрука и Марко Поло. Дело не в массе любопытных подробностей, запечатленных этими авторами, а в привнесении ими личностного масштаба в восприятие другой культуры. Я не призываю, скажем, отказаться от рассмотрения пронизанных эсхатологическим ужасом материалов хроники Матфея Парижского, наоборот, активно их использую, но, видимо, стоит напомнить, что это лишь один из вариантов описания монгольского мира в зеркале христианской культуры.

Важно подчеркнуть, что различные культурные модели сосуществовали одновременно. Их конфликтное столкновение и потенциальная взаимная угроза рождали то высокое напряжение, которое определяло поступки и мысли людей, влиявших на жизнь социума, как восточного, так и западного. Речь идет о “зеркалах”, в которых отразились некие реальности Монгольской империи. Мы можем реконструировать систему координат каждого “зеркала”, но не может быть и речи о создании некой единой картины. Тексты, созданные в разных культурах, невозможно свести к общему знаменателю. [14] Обозначим эти культурные модели:

официальная (собственный монгольский политический миф);

картина империи, отраженная в текстах христианской культуры:

а) империя, описанная в апокалиптическом коде;

б) описания империи в донесениях западных миссий:

имперские легенды (обработка фольклорных сюжетов);

фантастическая картина империи (Роман о Чингис-хане).

Таким образом, предметом нашего исследования являются тексты XIII-XIV в.в., созданные представителями разных культур и описывающие те или иные структурные единицы и символы Монгольской империи. В исследовании используются четыре категории текстов, а также космографические сочинения.

1. Тексты официального характера:

“Секретная история монголов” (1241); Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая; “История покорителя мира” Ала ад-Дина Джувейни (1254); “Сборник летописей” Рашид ад-Дина (1303); “Книга” Марко Поло как представителя монгольской
элиты (1298);

2. Тексты, созданные “наблюдающими культурами”:

Девять вопросов Лионского собора о монголах (1245); “Великая хроника” Матфея Парижского (1259); Письмо Иннокентия IVвеликому хану и ответное послание хана Гуюка (исторический и семиотический аспекты); Донесения европейских дипломатов и миссионеров XIII в.: отчет брата Юлиана (1239); “Книга о Тартарах” Иоанна де Плане Карпини( 1247); “История Тартар” Ц. де Бридиа (1247); реляция Бенедикта Поляка
(1247); донесение Симона де Сент-Квентин (1247); итинерарий Вильгельма де Рубрука (1256); “История
короля Людовика” Жуанвиля (1255); донесение Одорикаде Порденоне (1330); [15] Донесения южнокитайских дипломатов Сюй Тина и Пэн Да-я (1236); записки о путешествии Чань-Чуня — “Си ю цзи”; путевые записки Чжан-дэхой (1248); Сведения мамлюкских дипломатических миссий XIII в.; Армянские, грузинские и русские источники XIII в.;

3. Имперские легенды:

Легенда о разделении войска, покоряющего мир, на три части; Легенда о победе Чингис-хана над пресвитером Иоанном; Легенда о рождении Чингис-хана от солнечного луча; Легенда о золотом орле, который принес Ясу Чингис-хану; Легенда о том, как Чингис-хан стал императором; Легенда о героической смерти Чингис-хана; Легенда о выходе предков монголов из горной долины Эргене Кун.

4. Сочинение фантастического характера

4.1. “Роман о Чингис-хане” (1245).

Реконструкция текста по версии латинского перевода Иоанна де Плано Карпини. Реконструкция текста по версии латинского перевода Бенедикта Поляка.

Объектом исследования нашей трилогии является культурно-политический феномен Монгольской империи, зафиксированный в разных культурных моделях. Для целей настоящей книги безразлично, имело ли место в реальности то или иное событие, важно другое — как оно описывается в источниках.

Задача исследования определяется необходимостью проследить перемены в восприятии Западом Монгольской империи с момента военного вторжения монголов в Европу до возвращения первых западных миссий из Азии. Более конкретно, речь пойдет о смене апокалиптической картины монгольского нашествия на более-менее рациональную картину, связанную не в последнюю очередь с осознанием новых сведений, принесенных францисканской миссией 1245 г. [16]

В заключение укажем основные структурные единицы империи, подлежащие в дальнейшем описанию и анализу:

I. Символы и формулы власти:

Фигура великого хана; Золотая статуя Чингис-хана; Имперская мода; Имперские легенды; Толерантность в империи;

II. Этногеография империи:

Границы империи; Экспансия.

III. Механизмы осуществления власти:

Организация армии;

Элита Монгольской империи;

Имперские праздники и курултаи;

Дипломатический церемониал;

Дипломатические послания;

Официальные языки и письменность в империи;

Функции и роль гадателей в системе власти.

В полном соответствии с поставленной задачей в первой книге из трилогии рассматривается текст донесения брата Бенедикта Поляка, сохранившийся в изложении брата Ц. де Бридиа. Комментарием к переводу служит выборочный историко-литературный анализ 55 сюжетов. В центре нашего внимания — наблюдательный западный дипломат и переводчик брат Бенедикт, создающий из слухов и чужих свидетельств картину империи, во многом созвучную имперскому мифу. Может возникнуть впечатление, что брат Бенедикт попал в ловушку, доверившись информации осведомленных в делах империи людей. На самом деле это не так. Брат Бенедикт вполне осознает то обстоятельство, что сведения приходят из разных источников, и часто называет их, что косвенным образом снимает с него ответственность за их достоверность. К тому же следует учесть, что реальность, с которой столкнулись францисканцы, побывав в орде Бату-хана, среднеазиатских городах и в кочевой ставке великого [17] хана, отличалась ошеломительной новизной (чего стоит только встреча с корейским послом) и располагала к восприятию устных сведений самого невероятного толка. Итак, мы ведем наблюдение за наблюдающим, передавшим свое сочинение в чужие руки. Дело в том, что текст донесения брата Бенедикта был скопирован и отредактирован его современником, братом Ц. де Бридиа, и сохранился до наших дней только в этом варианте. Тем интереснее ситуация, поскольку отчет опытного дипломата обработан переписчиком, имевшим об Азии самые непритязательные представления.

Во второй книге, под названием “Повседневная жизнь в Монгольской империи”, анализируются историко-этнографические сюжеты донесения брата Бенедикта. Хотя францисканцев меньше всего интересовала повседневная жизнь азиатских кочевников, в силу обстоятельств, путешествуя по дорогам империи, они участвовали в разных церемониях и зафиксировали серию поведенческих конфликтов, позволяющих обрисовать существенные черты монгольского социума. Вот одна из любопытных ситуаций, видимо до конца непонятая францисканцами: по пути к великому хану в юртах знатных монголов их просили располагаться на левой стороне жилища, на обратном же пути, после аудиенции у великого хана, им полагалось находиться на правой стороне. Несомненно, это связано с обретением нового статуса, поскольку дипломаты рассматривались уже как подданные хана. Францисканцы оказались особо чувствительны к религиозно-магической стороне жизни кочевников; особенно их тревожило то, что они считали идолопоклонством; участвовали они и в религиозных спорах. Ясно, что подобного рода сюжеты требуют специального рассмотрения.

И, наконец, третья книга — “Империя и космос” — посвящена расшифровке сведений фантастического характера о войне трех армий Чингис-хана с монстрами и столкновении с загадочными природными явлениями. В донесении брата Бенедикта эти сведения содержатся с § 11 по § 22, а в книге Иоанна де Плано Карпини они включены в пятую главу. Поскольку в первом случае материалы легендарного характера [18] достаточной степенью уверенности реконструировать сочинение, включенное в донесения миссии. Сочинение принадлежит перу неизвестного восточного автора, и его содержание может быть раскрыто на фоне персидских космографических представлений, что и обусловило необходимость самостоятельного исследования.

2. ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ ФРАНЦИСКАНСКОЙ МИССИИ 1245 ГОДА

Пятого марта 1245 г. в Лионе папа Иннокентий IV подписал буллу к “царю и народу тартарскому”. Доставить послание папы по адресу было поручено францисканцу Иоанну де Плано Карпини, который в связи с возложенной на него миссией получил широкие полномочия папского легата. Брату Иоанну шел шестьдесят четвертый год. Очевидно, что дипломатическое путешествие в Центральную Азию не планировалось. Папа не передал с послами ни одного подарка. Посланник должен был доехать до ближайшего монгольского войска и для этого был выбран путь через Восточную Европу. Участники миссии покинули Лион 16 апреля и направились в Богемию. По пути в Польше к ним присоединился брат Бенедикт Поляк. О важной роли этого участника миссии говорит в прологе своей книги брат Иоанн: “У нас было повеление Верховного Первосвященника все тщательно исследовать и рассмотреть; это делали ревностно, как мы, так и брат Бенедикт Поляк [принадлежащий к] тому же ордену, который был [нам] в нашей нужде спутником и переводчиком”. Выбор был сделан исключительно удачно. Брат Бенедикт проявил самый живой интерес к различным аспектам жизнедеятельности Монгольской империи, а его фиксация полученных сведений отличается меньшим количеством оплошностей и ошибок. Долгое время в науке был известен только короткий рассказ брата Бенедикта о его впечатлениях о путешествии к монголам, записанный неким кельнским схоластом. Схоласт, стремясь блеснуть классической образованностью, украсил рассказ причудливыми подробностями, что окончательно [19] лишило возможности по достоинству оценить наблюдения брата Бенедикта.

В 1965 г. американский историк Г. Д. Пейнтер опубликовал по латинской рукописи XV века текст “Истории Тартар” брата Ц. де Бридиа, которая является не чем иным, как сокращенным переложением донесения брата Бенедикта. Более правильным будет утверждение, что брат Ц. де Бридиа тщательно и без сокращений переписал ту часть донесения, где излагалась вымышленная история рождения империи Чингис-хана (которую принято называть “Романом о Чингис-хане”), но опустил сведения о вооружении, одежде кочевников, женских головных уборах и прочие подробности, показавшиеся ему не столь полезными (см.НТ,§37).

Настоящее исследование предлагает на суд читателей первый перевод на русский язык “Истории Тартар” брата Ц. де Бридиа. На самом деле речь пойдет, как уже не раз сказано, о донесении брата Бенедикта, которое дошло до нас в передаче третьего лица. Учитывая то обстоятельство, что брат Бенедикт был переводчиком миссии и, следовательно, на один шаг стоял ближе к информантам, не будет слишком смелым следующее предположение: все отчетные материалы миссии и в полном объеме были подготовлены именно им. Для того чтобы получить более полное представление о сведениях, которыми обладала миссия, мы должны “суммировать” донесение брата Иоанна и “Историю Тартар” брата Ц. де Бридиа. Речь идет о создании и последующем анализе общего фонда сведений францисканской миссии 1245г. Подобная задача была поставлена и отчасти выполнена польскими историками, издавшими в 1993 г. полную подборку материалов, связанных с историей дипломатического странствия брата Иоанна (см.: SDS). Следующим шагом является тематическое структурирование материалов миссии. Необходимость разбивки материалов по темам осознавалась самими францисканцами. Донесение брата Иоанна, поделенное им на девять глав, с последующей разбивкой глав на подтемы, — лучший тому пример.

В нашем исследовании выделено свыше сотни сюжетов, каждый из которых представляет собой вполне [20] самостоятельную тему. Какие перспективы открывает такой подход к материалам миссии? В первую очередь он позволяет отвергнуть “этнографический” характер собранных францисканцами сведений. Францисканцев интересовало иное: механизм функционирования империи (униформа, исполняемость приказов, наказание за проступки); ресурсы империи, отсюда интерес к обыденной реальности кочевого быта; организация и мобильность армий; идеология и верования. Перед нами с необходимостью встает вопрос о характере содержания донесений. Сопоставив выделенные темы с параллельными восточными известиями, мы убедимся, что францисканцы транслируют монгольский имперский миф. Имперский миф и был той единственной реальностью, которую зафиксировали папские послы, стремясь проникнуть в тайны кочевой культуры. Но об этом чуть ниже.

Принимать брата Иоанна или брата Бенедикта за авторов тех или иных сведений, отраженных в их отчетах, было бы сегодня непростительной ошибкой. Видимо, стоит отметить очевидную вещь. Несомненно, францисканцы — авторы донесений, тогда как сведения получены ими на территории империи из рук весьма осведомленных людей. Папские послы добросовестно зафиксировали то, что им сообщалось. На их счет мы можем лишь отнести ошибки и искажения при записи полученных сведений. Вопрос об источниках миссии далеко не праздный. Например, подробная и ясная картина погребальных ритуалов монгольской знати, отраженная в донесениях, не имеет аналогов в других средневековых источниках. Исключено, что францисканцы лично наблюдали подобные ритуалы, поскольку в противном случае их, по причине ритуальной нечистоты, не допустили бы к аудиенции с великим ханом. Вместе с тем известно, что погребальные ритуалы монгольской знати были окружены глубокой тайной. Брат Вильгельм де Рубрук не смог выяснить и малой толики подобных сведений. Несомненное достоинство участников первой дипломатической миссии к монголам — это умение находить важные источники информации.

Сравнивая две версии одного и того же отчета — “Историю Тартар” брата Ц. де Бридиа и “Книгу оТартарах” брата [21] Иоанна, мы можем оценить механизм отсеивания той или иной информации. Например, брат Иоанн умолчал, что на аудиенцию с великим ханом они должны были явиться в шитых золотом монгольских халатах (но сообщил об этом в частной беседе брату Салимбене из Пармы). Напомню, что францисканцы, вступая в орден, давали обет бедности, что исключало ношение дорогих одежд. Показательна позиция брата Ц. де Бридиа, опустившего описание женского головного убора бокка и, скорее всего, даже не догадывавшегося, что речь идет не о женской моде, а об имперской униформе. Брат Иоанн, в отличие от брата Бенедикта, счел возможным отнести вымышленную биографию Чингис-хана к главе, посвященной истории происхождения империи. Так или иначе, сегодня изучение и использование “Книги о Тартарах” брата Иоанна без учета параллельных известий из донесения брата Бенедикта невозможно. Оба письменных памятника взаимно дополняют друг друга и, что важно, позволяют оценить дистанцию между средневековым наблюдателем и материалом. То, что было интересно брату Бенедикту, например монгольские термины, напрочь отсутствует в донесении брата Иоанна. Наличие параллельных сюжетов, авторство которых ранее безоговорочно приписывалось брату Иоанну, позволяет поставить вопрос об общих источниках информации участников миссии. Скажем, у нас появился реальный шанс оценить способ конструирования пятой главы донесения брата Иоанна, где сюжеты “Романа о Чингис-хане” свободно перетасованы с вполне реальными наблюдениями. В донесении брата Бенедикта материалы легендарного характера изложены компактно и сохранили исходный порядок изложения. Что же касается фонда “реальных” сведений, то их сопоставление позволяет получить панорамную картину и выявить дополнительные нюансы. По этой причине мы отказались от формы традиционного комментария, в данном случае малопродуктивной, тем более что существуют английский и польский переводы “Истории Тартар” брата Ц. Де Бридиа с краткими комментариями. Вместо комментария мы предлагаем по каждой теме небольшое исследование, иногда ограниченное параллельными восточными материалами. Подчеркнем, что истинная оценка сочинений [22] францисканской миссии 1245 г. возможна только в евразийском масштабе. Обсуждение материалов миссии на фоне официальных монгольских и персидских известий позволяет глубже обосновать главную гипотезу исследования, а именно: папские послы транслируют монгольский имперский миф. О так называемой “реальной” картине империи не может быть и речи. Было бы непростительной ошибкой с нашей стороны ограничиться сравнением донесений лишь с европейской традицией, как поступила, например, немецкий историк Ф. Шмидер, издавшая в 1997 г. новый перевод книги брата Иоанна.

3. БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ПАРАДОКСЫ

3.2. Традиционный историографический обзор по заявленной в названии главы теме в данном случае малопродуктивен и не способен выявить тупиковые направления исследований. Существуют ряд концепций, построенных на некритическом отношении к текстам донесений францисканской миссии 1245 г. В первую очередь это касается этногеографии Центральной Азии. Количество же этнографических статей, где папский посланник предстает любознательным первооткрывателем, которому до всего есть дело, необозримо.

Обозначим проблему яснее. Вопрос, который меня занимает, звучит так: к какой категории текстов относятся донесения францисканской миссии? Известно, что дипломаты согласились с требованием Бату-хана отправиться в Центральную Азию, чтобы участвовать в курултае, связанном с выборами нового великого хана. Полномочий на такую поездку у францисканцев не было, как, впрочем, не было и запрета. Римская курия не могла предугадать такое развитие событий. Выбор в пользу поездки был сделан лично братом Иоанном и бра-том Бенедиктом, что, возможно, свидетельствует об осознании ими значимости такой поездки для реализации контактов на высшем уровне и сбора материалов. К слову сказать, [24] параллельная миссия доминиканцев во главе с братом Асцелином, направленная в Малую Азию в 1245 г., наотрез отказалась от аналогичного предложения монголов. Таким образом, брат Иоанн и его спутник и переводчик брат Бенедикт оказались при дворе великого хана. Они стали первыми европейцами, владевшими наиболее полной информацией о монголах, и изложили свои наблюдения и полученные сведения в форме исторических описаний. Все, что было известно о монголах в Европе до этого момента, пронизано апокалиптическим видением мира и не может претендовать на объективность. Донесения францисканцев удивительным образом не стыкуются с предшествующей западной традицией, что отмечено большинством исследователей, но оставлено без каких-либо разъяснений.

Истинной целью полуторалетнего странствия папских посланников был сбор достоверных сведений, касающихся происхождения, верований и образа жизни кочевых орд, а также намерений их предводителей. Путешествие западной миссии к границам познанного мира призвано было раздвинуть занавес неизвестности и снять напряжение ожидаемой вселенской катастрофы. Вызов, брошенный Азией и заставивший европейскую элиту пристально вглядываться в горизонты, лежащие далеко за пределами христианского мира, обладал необычайной силой. В нем странным образом слились воедино реальная мощь Монгольской империи и страх, связанный с ожиданием Судного дня. Следует помнить, для какой аудитории предназначались новые известия об Азии.

Дипломатическое путешествие францисканцев не имело характера престижной поездки. Папа не передал великому хану ни одного подарка, потому что не был уверен в благополучном исходе миссии. Францисканцам предстояло открыть неизвестный и враждебный мир, о котором в Европе ходили самые невероятные слухи. Это была разведка, преследующая ряд конкретных целей. И одновременно — странствие в мир другой культуры.

Казалось бы, на поставленный выше вопрос о статусе текстов донесений можно дать однозначный ответ: перед нами дипломатические отчеты, представленные на рассмотрение [25] римской курии. Формально с этим можно согласиться. По крайней мере, так они воспринимались современниками. С исследовательской же точки зрения остается неясным вопрос о содержательном характере донесений. Можно ли их отнести: а) к историко-этнографическим источникам; б) к материалам, описывающим исключительно монгольский имперский феномен; в) к литературным сочинениям в историческом жанре. Вопрос не праздный. Дело в том, что, на мой взгляд, в донесениях содержится ряд загадок и непонятных сюжетов, прояснить которые можно, лишь решив вопрос о типе текста. Вот некоторые из них: как могло появиться известие о походе монгольской армии на самоедов (напомню, что самоедами древнерусские летописи именовали племена, живущие за Северным Уралом, — так далеко монголы не заходили); кто мог сообщить францисканцам детальные сведения о погребении знатных лиц; входило ли наказание за вредоносную магию в систему юридических законов империи; действительно ли за проступок, связанный с пролитием молока на пол юрты, виновного ждала смерть; почему о золотой статуе Чингис-хана, перед которой должны были преклонить колена францисканцы, молчат другие источники; кто и почему сообщил францисканцам о гибели Чингис-хана от удара грома; какой интерес для курии заключался в подробном описании монгольского женского головного убора бокка; о каком оружии в виде медных статуй, изрыгающих огонь на расстояние полета стрелы, идет речь? Особенно загадочно выглядит содержание пятой главы, где описаны походы трех монгольских армий против монстров и фантастических народов.

Независимо от того, осознает тот или иной исследователь проблему статуса текста, он использует материалы донесений в одном из трех обозначенных выше качеств. В результате, создается картина, которую невозможно свести к общему знаменателю. С одной стороны, донесения считаются достоверными источниками, с другой, констатируется масса ошибок и искажений исторических фактов, а часть сведений признана легендарными. Продолжим вопросы. На каких основаниях историки иллюстрируют свои исследования по истории империи Чингис-хана сведениями из [26] францисканских донесений, априори предполагая их объективный характер? Археологи, напротив, удивляются полному несоответствию своим полевым наблюдениям картины погребальных ритуалов, описанных францисканцами. Этнографы демонстрируют “потребительское” отношение к различным, как они предполагают, этнографическим подробностям из донесений францисканцев, видя в них коллег по полевым исследованиям.

3.3. На эти размышления меня натолкнули наблюдения, полученные во время проведения двух трансконтинентальных экспедиций в 1990 и 1991 гг. по маршруту францисканской миссии 1245 г. Это был эксперимент, связанный с созданием параллельного историко-литературного текста (взгляд современного историка-путешественника на сочинение средневекового путешественника), что однако не исключало работу над реальным комментарием и историко-географической реконструкцией маршрута миссии. Польза такого рода экспедиций заключалась в единственном моменте. Благодаря странствию современный исследователь может попытаться оценить содержание средневекового источника в реальном пространственном масштабе и раздвинуть свой внутренний горизонт (как заметил в свое время ал-Масуди, путешествия избавляют от многих предрассудков). Как правило, те, кто занимается историей средневековых странствий, редко имеют возможность увидеть своими глазами большую часть знаменитых маршрутов. В этом отношении, например, исследование Анри Кордье книги Марко Поло, опирающееся на впечатления от путешествия по Юго-Восточной Азии, сохраняет свою актуальность и сегодня.

Что же касается этнографической фото- и киносъемки (костюмов, базаров, бытовых сцен, обрядов, святых мест, свадебных ритуалов и т. д.), то оказалось, что большая часть этих материалов практически не имеет точек соприкосновения с картиной, нарисованной францисканцами. Причина расхождений в том, что францисканцы описывали жизнь кочевой империи в ее расцвете, а мы наблюдали жизнь кочевого сообщества, переживающего не лучшие времена. [27] Одновременно экспедиция дала импульс для пересмотра общепринятого в мировом исследовательском сообществе взгляда на загадочное содержание пятой главы книги брата Иоанна как наивной попытки собрать воедино легенды о Чингис-хане и обработать их в стиле известного “Романа об Александре”. В Средние века преодолеть маршрут из Европы в Монголию и собрать точные сведения мог только наблюдательный и открытый к диалогу человек. Именно так отзывались о брате Иоанне его современники. В пятую главу включено самостоятельное сочинение, но к его созданию францисканцы не имеют никакого отношения.

3.4. Иоанн де Плано Карпини назвал свое донесение Liber Tartarorum (“Книга о Тартарах”). Один из ученых переписчиков XIVв. уточнил это название и получилось следующее: “История Монгалов, именуемых нами Тартарами” (Historic Man-galorum quos nos Tartaros appellamus). В 1247 г. брат Ц. де Бридиа, переписавший с сокращениями донесение брата Бенедикта Поляка, дал своему труду название “История Тартар” (Historia Tartarorum). Энциклопедист Винцент из Бове (ум. 1264) почти целиком использовал донесение брата Иоанна, когда работал над составлением своей энциклопедии Speculum historiale (“Историческое зерцало”). Итак, францисканцы-дипломаты и их современники восприняли донесения, привезенные из Азии, как исторические повествования. Сегодня мы можем уточнить содержательные аспекты этих текстов и выявить их многоуровневый характер. В донесениях брата Иоанна и его спутника брата Бенедикта содержатся два совершенно различных описания Монгольской империи. Назовем их условно “реальное” и “фантастическое”. “Реальная” картина, рисуемая францисканцами, коррелирует с широким кругом восточных источников, несущих на себе отпечаток имперской идеологии. В определенном смысле можно утверждать, что западные дипломаты транслируют имперский миф. При этом в их донесениях нет места легендам имперского характера. Например, отсутствуют сведения о том, что будущий основатель империи зачат от солнечного луча, и не говорится о вручении Ясы Чингис-хану ангелом, явившимся ему в виде златокрылого орла, о чем сообщают армянские историки XIII в. [28] Сведения францисканской миссии 1245 г. разительно отличаются от европейских апокалиптических описаний азиатских кочевников, собранных в “Великой хронике” бенедиктинского монаха Матфея Парижского, имевшего доступ к архиву английского короля Генриха III. Францисканцы принесли в Европу новую картину Монгольской империи, которая во многом совпадаете собственным монгольским мифом. Заключительный аккорд этой темы особенно ярко прозвучит в книге Марко Поло. Один из парадоксов миссии 1245 г. заключается в том, что францисканцам известны обе картины: и “европейская”, и “монгольская”. Культурная задача миссии была связана со сменой ирреальной картины новой картиной, основанной на наблюдениях и сведениях, полученных на территории империи. Францисканцы справились с этой задачей. С какой целью они подробно описали монгольскую мужскую прическу, женский головной убор (бокка), большие неразборные юрты, устройство орды, обычаи, магические запреты, церемониалы и т. п.? Менее всего в этом следует видеть “этнографический” интерес западных дипломатов к диковинкам чужой культуры. Известно, что средневековые общества были обществами высокой знаковости. Знаковая сущность явлений и вещей доминировала над их реальной сущностью. И одновременно мир высокой знаковости воспринимался как социально организованный. Внешним наблюдателям бросалась в глаза не странная форма прически или головного убора, но их однообразие. Францисканцы, описывая форму мужской прически, на самом деле описывают имперскую униформу. Сведения о неразборных юртах показывали современникам мобильный характер кочевой культуры, открытой к экспансии. Францисканцы описывают империю как высоко организованный социальный мир, а не мир хаоса, в чем были убеждены их западные современники.

Второй парадокс миссии связан с переводом необычного восточного сочинения, где изображается фантастическая империя Чингис-хана. В этом тексте символам Монгольской империи придан гипертрофированный и инвертированный характер. “Фантастическое” описание империи может быть понято лишь при сопоставлении с сюжетами из [29] персидских и арабских космографии и восточных версий поэмы об Искандере. Францисканцы зафиксировали перевод этого сочинения, не разгадав его истинный смысл. Мотивацией для включения его в донесения послужило отсутствие других источников, раскрывающих раннюю историю происхождения империи и легендарных деяний Чингис-хана.

Суммируя эти наблюдения, мы приходим к следующему заключению. Донесения францисканской миссии 1245 г. являются литературными сочинениями, призванными ответить на ряд ключевых для Запада вопросов, где доминирующее положение занимает тема божественной санкции на существование ранее неизвестных Западу народов. Материалом для них послужили самые разнообразные сведения, полученные на территории империи от весьма осведомленных лиц, и лишь отчасти — собственные наблюдения францисканцев. Вновь открытая культура носила ярко выраженный имперский характер, где управление было построено по военно-административной вертикали. Отчеты миссии являются своеобразным зеркалом, в котором отразились разнообразные проявления имперской культуры. Поскольку францисканцы являлись “наблюдателями”, представляющими интересы другой культуры, то созданные ими сочинения с необходимостью являются текстами-посредниками, призванными обрисовать реальность азиатского мира в категориях, понятных их европейским адресатам.

3.5. Вывод, к которому мы пришли, кажется, делает бесперспективной идею научных путешествий по маршрутам средневековых странствий, поскольку моделированию поддается лишь незначительная часть исчезнувших культурных связей. Однако вопрос не так прост. Опыт, полученный во время путешествия, оказывается необходимым условием для понимания истинного масштаба проделанной францисканцами работы. Сегодня можно определенно утверждать, что дипломатическое путешествие францисканцев преследовало единственную цель: дать в руки европейской политической элиты “реальные” сведения о монгольском мире, что объективно обернулось вытеснением иррациональных [30] представлений. Задачи первой миссии носили религиозно-ментальный характер, тогда как, например, странствие брата Вильгельма де Рубрука по тому же маршруту в 1255 г. и его донесение являются идеальным объектом для этнографического исследования. Брат Вильгельм не был дипломатом и вел образ жизни странствующего проповедника.Цитируемые источники обозначаются следующим образом.

“Книга о Тартарах” брата Иоанна де Плано Карпини — LT, следующие затем цифры, например, V. 13, указывают, соответственно, на номер главы и параграф.

“История Тартар” брата Ц. де Бридиа — НТ, а цифры указывают параграф.

Если перевод того или иного источника был разбит издателем на главы, то при цитировании указывается только глава, откуда заимствованы сведения, например: Киракос Гандзакеци. 52; ан-Насави. 6; Фома Сплитскии. XXII. “Сборник летописей” Рашид ад-Дина цитируется с указанием тома, книги и страницы. Во всех остальных случаях ссылка идет на страницу соответствующего издания, например: Английские источники, с. 56.