Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

АРАКЕЛ ДАВРИЖЕЦИ

КНИГА ИСТОРИЙ

(О ПРОИСШЕСТВИЯХ В АРМЕНИИ, В ГАВАРЕ АРАРАТСКОМ И В ЧАСТИ ГОХТАНСКОГО ГАВАРА НАЧИНАЯ С 1051 П0 1111 ГОД АРМЯНСКОГО ЛЕТОСЧИСЛЕНИЯ) (1602-1662)

/198/ ГЛАВА 17

О том, каким образом или по какой причине увезли в город Исфахан десницу ¹ святого Григора, нашего просветителя, и камни святого Эчмиадзинского Престола

Великий царь персов шах Аббас первый выселил армянский народ из коренной Армении и погнал их в Персию с целью опустошить страну армян и застроить страну персов, уменьшить [численность] народа армянского и увеличить – персидского. И так как сам шах Аббас был человек осторожный и предусмотрительный, всегда и беспрестанно думал и размышлял о том, как бы предотвратить возвращение армянского населения к себе на родину, чтобы осталось оно в стране персов (ибо армяне – те, что родились в Армении, – страстно желали вернуться в Армению), ради изобретения [этих] способов шах Аббас, унижаясь, снисходил с высоты своего величия и беседовал с армянами, с которыми встречался, – богатыми и бедными – как со значительными, именитыми мужами, заставлял говорить /199/ людей, а сам, удивляясь в уме, прислушивался к словам их и в душе копил несправедливость и вынашивал досаду.

Как мы раньше говорили, шах преображался и бродил по площадям и улицам, чтобы послушать, о чем говорят [люди]. Ходил он из дома в дом и, где случалось, вмешиваясь, произносил речи от имени шаха и от имени риата, дескать: «Шах миролюбив и справедлив и не позволяет власть имущим творить насилие над риатом. И особенно попечительствует он народу армянскому и все их дела и просьбы устраивает соответственно их желаниям; почему же это армянское [172] население не остается с радостью в области Исфаханской? Ведь это страна богатая и тыловая (В тексте ***, правильнее ***-iceri (тур.) "внутренность", "тыл"), а страна армян находится на границе (В тексте ***, правильнее sarhadd (перс.)-"граница", "предел", "рубеж") и в [самой] пасти врагов, им непрестанно [грозят] разорение и плен».

И много раз он слышал в ответ, что в Армении-де богатство, и обилие всех благ, и дешевизна, а здесь всего мало и [все] дорого; там могилы отцов и предков их, монастыри, места паломничества, где находятся гробницы святых, а особенно величественный Престол Эчмиадзинокий, где покоится святая десница Григора Лусаворича, которой освящается святое миро, и оттуда оно распространяется среди армян всего мира, где бы они ни были. Поэтому весь народ армянский повинуется святому Эчмиадзинскому Престолу и его католикосу, восседающему там. Слова эти говорили люди не только невежественные и незначительные, но и знатные и благоразумные. Более того, слышали мы кое от кого, будто было сказано также, что, мол, если шах хочет, чтобы армяне навсегда остались в Персии, следовало бы ему привезти в Исфахан десницу святого Григора Лусаворича, /200/ построить там Новый Эчмиадзин, чтобы освящать миро и [чтобы] там восседал католикос. И тогда армянский народ, обосновавшись, останется [там], ибо весь армянский народ привязан к деснице и Эчмиадзину.

Итак, змея подколодная и коварный враг жизни, души и веры христианской, бывший все время в сомнении относительно армян, сейчас от них же услышал верное разрешение своих сомнений. Отныне он твердо и неизменно решил уничтожить святой Эчмиадзин, пресечь бывший там католикосат, привезти десницу Лусаворича и камни Эчмиадзина в Исфахан и возвести там Новый Эчмиадзин, чтобы там восседал католикос и оттуда распространялось миро по всему свету, дабы тем самым население армянское оставить в Персии, а также чтобы прибыли и доходы со всего света стекались [173] в город его для народа его. Поэтому, отметив, выделил в Исфахане место, где хотел построить Эчмиадзин. И место это было расположено близ сада, называемого на персидском наречии Баг-и зришк (Баг-и-зришк- "барбарисовый сад"), [находилось] позади этого сада; прилегало к нему с западной стороны.

Однажды шах пошел на отмеченное место. Был с ним и ходжа Назар и еще кое-кто из армян. Шах сказал ходже Назару: «Ради вас я строю здесь Эчмиадзин, чтобы сердце ваше не щемило от тоски по тому Эчмиадзину; я прикажу отправить множество верблюдов, мулов и телег, чтобы, разрушив тот Эчмиадзин, привезли камни и землю сюда и из тех камней и земли построили этот Эчмиадзин, дабы безо всяких сомнений сердца ваши привязались к /201/ вновь воздвигаемому [монастырю]». Лукавя таким образом, он хотел разрушить святой Эчмиадзин. А так как ходжа Назар не хотел разрушения святого Эчмиадзина, ибо болел душой за него, он, чтобы предотвратить намерение шаха, так ответил [ему]: «Да будет здоров государь! Если пожелал ты построить красивый и прочный Эчмиадзин – можешь построить из серебра и золота, не говоря уж о камне. Какая же надобность из-за камня и земли столько труда вкладывать и нести такие расходы – везти издалека, из чужой страны, камень и землю. Довольно и здесь доброго камня и земли. Строй, если хочешь из них, мы согласны на это».

А всемогущий бог, царство которого лишь вечно и который превосходит величием разума людей, царей, народы и племена, как написано: «господь разрушает советы язычников, уничтожает замыслы народов, уничтожает ответы князей. Совет же господень стоит вовек; помышления сердца его – в род и род» (Псалт., 32, 10, 11), не захотел тогда исполнения замысла шаха, хотя он оставался неизменно твердым в душе его; [осуществление] замысла его было предотвращено по той причине, что он собирался выступить против Грузии, против царя и народа их и, выйдя из Исфахана со множеством войск [174] и большими приготовлениями, пошел в страну грузин. Сперва вторгся он в Кахетию, вынудил к бегству кахетинского царя Теймураза и разорил страну, и, продвинувшись, вторгся в /202/ Картлию, раскинул стан выше города Гори, на дороге, ведущей в Пашиачух, и выжидал и обдумывал, каким же способом захватить, приневолив, царя грузинского. Ибо, хотя царь Кахетии Теймураз и царь Тифлиса Луарсаб – оба убежали в Пашиачух, Теймураз не дал себя обмануть и не явился к шаху, а Луарсаб был обманут: доверился шаху, явился к нему, а тот повез его в Персию и там, как мы выше обстоятельно рассказали, загубил его. Вот так было с этими.

А теперь расскажем о причине раздора между католикосами, ибо их раздор послужил причиной тому, что камни Эчмиадзина и десницу Лусаворича увезли в Исфахан.

Во времена, когда шах учинил великий сургун и переселил армян в Исфахан, пошел с ними в Исфахан и католикос Давид и остался там. Католикос Мелкисет тоже переселился во время сургуна, но вернулся, приехал в Эчмиадзин и стал править католикосатом. Однако католикос Мелкисет отнюдь не заботился о благоденствии, славе, церковной службе и об упрочении Эчмиадзина, а избрал себе местом жительства Кафедральную церковь ² в городе Ереване, собрал вокруг себя родственников и приближенных и с ними жил распутной и вольной жизнью на прибыли и доходы святого Эчмиадзинского Престола.

Жили в то время в святом Эчмиадзине епископы [родом] из селения Эчмиадзин, которых /203/ звали Карапет, Мартирос и Иоанн, а с ними и другие епископы и монахи. Они пеклись об Эчмиадзине, непрестанно скорбели об утрате былой славы и запустении его и возмущались поведением католикоса Мелкисета. И много раз с мольбой, ропотом и возмущением говорили, дескать: «Не оставляй престол в таком запустении и бесславии, а, восседая на престоле, живи как душе твоей угодно, лишь бы ты был здесь, и этого достаточно для нас и для престола». А Мелкисет, кичясь и чванясь государственной властью, пренебрегал [ими], отвергал все предложения их. Епископы же, досадуя [на него] за утрату былого блеска и [175] славы Эчмиадзина и за пренебрежение к словам их, в один голос доложили [об этом] владетелю страны Амиргуна-хану, и по их обвинению хан задержал католикоса Мелкисета и взял с него шестьдесят туманов штрафа, из-за чего католикос обиделся на хана, собрался и, как бы поссорившись с ханом, уехал в Грузию.

Знать и друзья хана осудили его за то, что католикос уехал, поэтому хан послал вслед за Мелкисетом каких-то людей – зватаев к нему, обещал обращаться с ним с уважением и исполнять все желания его. И тогда Мелкисет вернулся в Ереван; и хан, дабы задобрить Мелкисета, задержал епископов и взял с них штраф. Тогда епископ Карапет оставил свет и, удалившись в пустынь, вступил в монашеский чин (это тот епископ Карапет, о котором мы упомянем в главе о Большой пустыни, дескать, поселился он на острове Севан). [Что же касается] епископа Мартироса, католикос Мелкисет попросил хана, чтобы он, выслав, изгнал бы его из /204/ Араратской области, и хан так и сделал: назначил какого-то воина проводником епископу Мартиросу, и тот, сопровождая его, довел до Старой Джуги, переправил на ту сторону реки Ерасх и затем вернулся.

Епископ Мартирос, не будучи нигде задержан, отправился в Исфахан, явился к католикосу Давиду, примкнул к нему и изо дня в день, кстати и некстати рассказывал при нем о деяниях Мелкисета, о разорении и запустении Эчмиадзина. То же самое непрестанно говорил и рассказывал он джугинцам и ереванцам. А джугинцев и ереванцев выходки Мелкисета и опустошение Эчмиадзина очень огорчили; собрались они к католикосу Давиду и побудили его отправиться в Эчмиадзин управлять и заботиться о благоустройстве его, говоря: «Мы поможем тебе во всех трудах и делах твоих». И католикос Давид вместе с епископом Мартиросом, выехав из Исфахана, отправились в город Ереван и Эчмиадзин. В те дни, когда шах, раскинув стан, жил в Гори, католикос Давид и католикос Мелкисет – оба находились в святом Эчмиадзине. Но, от этого, усугубившись, сильно возросли зависть, ненависть и вражда меж ними. [176]

Ибо католикос Давид был предшественником и начал править раньше, чем католикос Мелкисет. По возрасту и седине он тоже был старше; кроме того, Давид благословил Мелкисета католикосом, чтобы тот был ему товарищем и споспешником, но он стал препоной [для него]. А спустя несколько лет, когда Мелкисет преуспел в звании и делах католикосских, он захватил полностью католикосскую власть, сам правил и, /205/ притеснив и оттеснив Давида, отстранил его от власти. Что же касается Давида, то он говорил Мелкисету: «Хоть ты отстранил меня от католикосской власти, но старость мою пожалей и смилуйся: выдавай мне на каждый день припасы пищи и одежды, необходимые для того, чтобы прожил я остаток дней моих старых, не огорчай старость мою». А Мелкисет, разжиревший, возгордившийся и кичившийся властью, и слушать не хотел Давида, согласно притче господней (См.: Исайя, 65, 12), рассказывающей о мужах и несправедливом судье. Что бы ни говорил Давид, Мелкисет пренебрегал его словами. Более того, приближенные Мелкисета, как советники, так и слуги, не считая Давида за человека, относились к нему с пренебрежением, издеваясь, говорили ему хулительные и презрительные слова, и не тайно, а явно, в лицо ему, и из-за самых незначительных нужд и потребностей беспрестанно мучили его.

Бесконечные жестокости их очень огорчали Давида, и в душе он смертельно был обижен, ибо те не оставляли грубых повадок своих; тогда, скорбя сердцем, выехал он и отправился в Гори, в шахский стан, дабы, представ пред шахом, обличить католикоса Мелкисета. Шах в это время все еще находился в Грузии, обосновался близ города Гори и жил там. Сам шах очень хорошо знал обоих католикосов, но признавал скорее Давида, чем Мелкисета, так как в то время, когда шах предпринял великий сургун, оба католикоса отправились /206/ с сургуном, а когда достигли гаваров, называемых Ахар и Мушкун, католикос Мелкисет без ведома шаха вернулся оттуда в Ереван, в Эчмиадзин, и управлял католикосатом без позволения шаха. Католикос же Давид отправился [177] с сургуном в Исфахан и там, в Исфахане, много раз встречался с шахом. Шах говорил с ним милостиво и сочувственно, вплоть до того, что даже отцом называл его – то ли притворно, то ли искренне. Итак, возвращение Мелкисета в Ереван не понравилось шаху, а отъезд Давида в Исфахан пришелся ему по душе, поэтому шах признавал скорее Давида.

[И вот] католикос Давид, выехав, добрался до царского стана и как-то раз пришел и представился шаху. При виде его шах по прежней привычке сочувственно и милостиво заговорил с ним и спросил, мол, как живешь, хорошо и спокойно ли? И, отвечая, Давид сказал: «Живи вечно, государь; хоть и есть у меня неприятности и горести, но при виде приятного благолепия лика твоего и утешительности речей твоих все мои горести забываются и рассеиваются». И спросил шах: «Кто тот человек, что огорчает тебя?» Давид ответил на иноплеменном наречии: «Смук-сатан-халифе», что значит: «Халиф, продающий кости». Сказав «смук-сатан», он начал обличать Мелкисета, ибо упомянул перед шахом о деяниях его, о том, что тот за мзду позволил франкам увезти мощи святой Рипсимэ. И говорили даже, будто /207/ Давид сказал перед шахом также и следующие слова: «Если десницу Лусаворича и камни Эчмиадзина не повезут в Исфахан, невозможно пребывание народа армянского в Исфахане». Шах, услышав о продаже мощей, заинтересовался и осведомился о всех подробностях. [Потом] из-за проделок Мелкисета помрачнел, разгневался, разъярился и предал каре и мукам Мелкисета.

Покуда шах находился еще в Грузии, он пригласил к себе Амиргуна-хана, говоря: «Приезжай, вместе с нами прими участие в сражениях против врагов». И тот, поехав в Грузию, жил в шахском стане. А шах послал наместником Амиргуна-хана сына его, по имени Тахмасп-Кули-бек ³, который, приехав в город Ереван, вступил в крепость и, восседая там, охранял страну.

[И вот] шах в великой ярости приказал написать номос с государевым приказом Тахмасп-Кули-беку и отправить ему [178] в Ереван. Содержание написанного таково: «Приказывается тебе, Тахмасп-Кули, схватив католикоса Мелкисета, жестоко пытать и даже, вырезав, заставить его съесть собственное мясо. И затем пошлите мне сюда десницу просветителя армянского народа и Мелкисета в цепях». Письмо это дали какому-то вельможе, по имени Нагди-бек, который быстро доставил его в Ереван Тахмасп-Кули-беку. Тахмасп-Кули-бек, поспешно исполняя [приказ], схватил католикоса Мелкисета и начал пытать его и, сильно неволя, требовал у него десницу святого Григора, просветителя нашего. А католикос и наперсники его отчаялись и не могли ничего придумать, ибо Тахмасп-Кули /208/ подвергал их ужасным пыткам. Поэтому принесли к Тахмасп-Кули-беку десницу святого Лусаворича, а вместе с нею также бесценное Евангелие в золотом окладе и серебряный крест. И Тахмасп-Кули, взяв все это и католикоса Мелкисета, поехал в город Ереван.

Потом Мелкисета провели внутрь Ереванской крепости, распластав, бросили на землю, привязали его за руки и за ноги к кольям, и, взяв калбатин, то есть клещи, вырвали ими мясо из мышц рук, и это вырванное мясо положили ему в рот, и, стоя с обеих сторон с палками в руках, били его и приговаривали: «Прожуй и проглоти!» И Мелкисет вопреки желанию, в отчаянии от страха прожевал и проглотил. И затем глашатай провозвестил, мол, приказ царя о халифе исполнен: собственное мясо свое он прожевал и проглотил. Эти действия и пытки иноплеменники совершили над Мелкисетом в дни поста успения Богоматери ⁴.

Вслед за этим Тахмасп-Кули-бек снарядил воинов во главе с Наджирлу Губат-агой и передал им закованного католикоса Мелкисета, а вместе с ним десницу Лусаворича, Евангелие и крест. Они пустились в путь, достигли царского стана и доложили шаху, и он приказал принести все к нему. Принесши, открыли перед шахом десницу, Евангелие и крест. И шах брал [все это] по одному в руки и разглядывал Евангелие, крест, а затем десницу Лусаворича и спрашивал, мол, точно ли это? А затем, поцеловав десницу, положил ее на место. Что же касается католикоса Мелкисета, шах подтвердил [179] свою волю: убить его. Но Амиргуна-хан /209/ очень сочувствовал Мелкисету, ибо был другом его, поэтому надумал послать троих сыновей своих – юных отроков – к стопам шаха, проходившего в это время по лагерю; отроки закинули мечи себе на шеи, и, увидев это и расспросив, шах понял, что они молят не убивать Мелкисета. И еще он понял, что придумал это Амиргуна-хан, поэтому отказался от желания убить [католикоса].

Поступок Амиргуна-хана (Т.е заступничество за католикоса) имел место за много дней до того, как привели Мелкисета к стопам государя, поэтому в дни, когда католикос и святыни были представлены царю, шах не давал [уже] приказа убивать или пытать Мелкисета. А осмотрев святыни, шах обратился к Мелкисету с гневом и яростью и долго бранил его. И в заключение сказал: «Суд над тобой будет совершен не здесь, ибо велика вина твоя. Сейчас ты должен отправиться в Исфахан и оставаться там, пока я не прибуду туда и не совершу суда над тобой».

Вот тут нам нужно удивиться и с восхищением изумиться возмездию, совершившемуся над католикосом Мелкисетом, ибо, во-первых, он пренебрег помощью Божьей, уповал на человека и презрел слова закона, говорящего: «проклят человек, который надеется на человека» (Иерем., 17, 5). И, во-вторых, потому, что тот презрел вардапета Срапиона, приехавшего из Амида, чтобы выплатить долг святого Эчмиадзинского Престола и чтобы восстановить его, а возложил свои надежды /210/ на шаха и, уповая всей душою на него, отправился в Исфахан в надежде на получение впоследствии от него множества благ, и, приведя его оттуда в Армению, [его руками] разорил всю страну, опустошил ее от края и до края и сделал ее необитаемой. А нынче, как мы уже рассказали и еще немного расскажем, он принял от [шаха] эти муки в награду за заслуги и за чаяния свои. Итак, исполняются слова, где начертано: «Чем кто согрешит, тем и наказывается» (Кн. Прем. Соломона, II, 17) или [180] же: «Не уповайте на князей или на сына человеческого, ибо нет спасения от них». (Видимо автор имеет в виду следующие изречения из Библии: "Лучше уповать на господа, нежели надеяться на человека" и "Лучше уповать на господа, нежели надеяться на князей" (Псалт., 117,8,9)

И здесь же становится ясным исполнение давних желаний шаха, ибо он издавна мечтал, думал и гадал, как бы сделать, чтобы разрушить святой Эчмиадзин, упразднить существующий католикосат, построить Эчмиадзин в Исфахане и учредить там католикосат; и вот теперь он нашел повод, отвечающий его желанию. Он вернул католикоса Мелкисета в Ереван к Тахмасп-Кули-хану и написал послание с повелением к нему по такому образцу: «Знай, Тахмасп-Кули, что мы возвращаем к тебе католикоса Мелкисета с десницей Лусаворича, Евангелием и крестом. Следует тебе отправиться в Эчмиадзин и, разрушив [храм], извлечь достославные камни эчмиадзинские и те камни, десницу Лусаворича, Евангелие, крест и [самого] католикоса Мелкисета – все /211/ это отправить в город Исфахан». И как только повеление царя дошло до Тахмасп-Кули-хана, он с радостью собрался исполнить все без исключения, дабы тем самым показать себя перед шахом хорошим слугою.

Тахмасп-Кули-хан хотел в первую очередь, еще до эчмиадзинских камней, переслать десницу Лусаворича, ибо, рассудив, понял, что, пока разрушат стены и подготовят все снаряжение для их перевозки, [тем временем] пройдет много дней и выйдет задержка, а кроме того, переброска камней будет [продвигаться] медленно и с трудом, по этой причине он хотел в первую очередь послать десницу. Поэтому он снарядил воинов, чтобы те отвезли десницу в Исфахан. И еще Тахмасп-Кули-хан приказал одному священнику из светских, по имени Иованнес, уроженцу того же селения Эчмиадзин, человеку сведущему и мудрому в словах и делах, отправиться вместе с воинами, чтобы прислуживать деснице. И вот выделенные воины и тэр Иованнес взяли десницу Лусаворича, Евангелие в золотом окладе и серебряный крест, взяли [181] все эти три [святыни] и выступили из Еревана, ехали, пока не добрались до города Исфахана. Когда они приближались к Исфахану, по повелению шаха навстречу деснице Лусаворича вышло все армянское население Исфахана с хоругвями, Евангелием, ладаном, свечами и песнопениями, они (армяне) принесли ее с большими почестями в дом к ходже Сафару и положили вместе с мощами святой девы Рипсимэ и другими святынями, бывшими там. Вот по этой причине и таким образом десница нашего /212/ просветителя святого Григора попала в Исфахан.

А Тахмасп-Кули-хан, отправив десницу Лусаворича, усиленно хлопотал об отправлении камней, поэтому сам со множеством воинов отправился в Эчмиадзин. Разрушив [стены], они извлекли достославные камни. Вот они, эти камни: святой Престол, на котором совершается священная проскомидия, колонка этого престола; камень с Места сошествия Христа; купель; один камень с южных ступеней алтарного возвышения и один камень с северных ступеней алтарного возвышения, поскольку главный алтарь имеет ступени с обеих сторон – северной и южной; четыре камня из четырех углов церкви с внешней стороны; два каменных подсвечника, в которые клали и зажигали большие мироносицкие свечи ⁵; три других камня из тесаных камней алтарного возвышения – всего пятнадцать камней. Эти камни извлекли из Эчмиадзинского храма, завернули их в кожу и зашили. И затем снарядили воинов во главе с Нагди-беком (В III издании Наги-бек). А тэр Иованнес, посланный вместе с десницей Лусаворича для прислуживания, уже вернулся из Исфахана; ему и было поручено во-второй раз отправиться с камнями в качестве прислужника. Затем приготовили телеги – сколько нужно было для камней, нагрузили их, впрягли волов и потащили, пока не довезли до города Исфахана. Но в город [их] не ввезли. За городом, близ ворот Тохчи, расположено магометанское селение иноплеменников, называемое Батун; довезли камни до этого селения и положили под куполом, возведенным близ [182] селения. И когда подъезжали с камнями к этому селению, все армяне, /213/ обитавшие в городе Исфахане, вышли по приказу градоначальника навстречу с крестами и Евангелиями, ладаном, свечами и песнопениями, пока [их] не привезли в селение Батун и не сложили под куполом.

И оставались камни там под куполом, кто говорит, два года, а кто говорит, семь лет, а некоторые говорят, больше либо меньше. И вот жители селения Батун подали шаху прошение, мол, просим государя повелеть вынести камни эчмиадзинские из нашего селения и перенести в другое место, ибо мужчины нашего селения умирают и нивы наши больше не дают такого урожая, как прежде. Поэтому шах приказал вывезти камни оттуда и повезти к джугинцам. Так и было сделано. Когда приблизились к Джуге, как и прежде, все духовенство и миряне с крестами и Евангелиями, ладаном, свечами и духовными песнопениями принесли и положили камни в церковь Ходженц, где они и находятся по сей день.

Когда камни эти, извлекши из [стен] Эчмиадзина, отправили в Исфахан, был 1063 год нашего летосчисления (1614), а когда достигли они Исфахана, год сменился и наступил 1064 (1615) год; и уж после этого мы прибыли в Исфахан, увидели камни собственными глазами, посчитали, а затем записали.

Воины, выделенные Тахмасп-Кули-ханом сопровождать католикоса Мелкисета, имя главы которых было Тахмасп-Кули-бек, привезли его в город Исфахан. Шах думал, что, как только католикос Мелкисет прибудет в Исфахан, его тотчас же заключат в темницу и возьмут под стражу, но тот был на свободе и католикосской властью правил христианами армянского происхождения, /214/ проживающими в Исфахане и всех окрестных областях. Итак, год, в котором увезли камни, мы установили и записали, а [год, когда] увезли десницу Лусаворича и католикоса Мелкисета, не установили, поэтому и не записали. И так и было. [183]

ГЛАВА 18

О мугаде в сто туманов, наложенной шахом на католикоса Мелкисета

Как мы выше рассказали, католикос Давид отправился ко двору шаха и донес на католикоса Мелкисета, а шах разгневался на Мелкисета, сверг [его] с патриаршего престола и сослал, в Исфахан. Католикос же Давид остался там, в стане, при дворе шаха; находился там и Амиргуна-хан, хозяин и владетель всего Араратского гавара и святого Эчмиадзина.

Однажды шах устроил пир и восседал на празднестве; перед ним стояли все нахарары и вельможи его, присутствовали на этом празднестве Амиргуна-хан и католикос Давид. Шах любезно заговорил с католикосом Давидом и сказал: «Мы пожаловали тебе католикосскую власть в Эчмиадзине, так ступай, сядь /215/ в Эчмиадзине и управляй католикосатом». И Давид с мольбой обратился к шаху: «Государь мой, поручи меня хану, поручи меня хану». Тогда шах обратился к Амиргуна-хану, поручил ему католикоса Давида, мол, с должным попечением относись к халифу, отцу нашему. А Амиргуна-хан, поклонившись в пояс и положив руку на голову себе, ответил на слова шаха: «На голове моей имеет он место для отдыха». (Дословный перевод предложения, передающего крайнюю степень благожелательности и гостеприимства)

Покуда шах находился в Грузии, были там и католикос с Амиргуна-ханом; а когда шах, выехав [оттуда], направился в Персию, Амиргуна-хан и католикос Давид вернулись в Ереван: хан – в свое ханство, католикос – в свой католикосат. Пока шах был в области Атрпатакан, в ближних городах и областях, Амиргуна-хан, боявшийся шаха, воздавал почести католикосу Давиду и был любезен с ним; а когда шах отдалился, страх покинул сердце хана и он стал относиться к католикосу Давиду грубо, не почитал [его] и не [184] беседовал [с ним], а когда говорил, то говорил надменно, ибо не желал, чтобы в Эчмиадзине сидел Давид, а хотел Мелкисета. Поэтому хан вел себя угрюмо и [неохотно] беседовал с Давидом. Говорили даже, что хан пытался как-нибудь потихоньку убить Давида. Некоторые говорили, будто причиной этого раздора были тайные и скрытые ухищрения католикоса Мелкисета, ибо, хотя он и находился в Исфахане, он не оставлял хана без писем и посланий с изъявлениями дружбы и всегда тайно посылал их ему. И еще Мелкисет в сане католикоса был /216/ более щедрым и расточительным в деньгах и других вещах [по отношению] к вельможам и воинам и их единомышленникам, [чем Давид], поэтому хан и все другие желали Мелкисета, но не Давида.

В то время, когда османский сардар по имени Окуз-Ахмат-паша напал на Ереванскую крепость, шах, чтобы поддержать крепость, приехал в Ереван и остановился в Гарнийских горах. Когда сардар вернулся из Еревана в Эрзерум, шах все еще пребывал в нагорных областях, а католикос Давид, опасаясь, как бы хан тайно не замыслил убить его, в отчаянии от страха, еще раз без ведома хана отправился к шаху и предстал перед ним. И когда шах спросил Давида, как он себя чувствует, Давид сказал на иноплеменном наречии: «Патшахум, Занки-чайинтан мана пир ичум су верматилар» ("Государь мой, мне не дали даже горсточки воды из Занки-чая" (тур.)) (Занки-чай – большая река в Ереване, протекающая ниже крепости). И из этого обвинения шах понял, что это Амиргуна-хан не дает покоя Давиду и не признает его; понял также и то, что хан не признает Давида из-за Мелкисета, поэтому он не рассердился на хана, даже оказал ему некоторое предпочтение, а воспылал сильным гневом на католикоса Мелкисета, ибо узнал также, что Мелкисет, пребывая на свободе в Исфахане, правит [народом] как католикос без разрешения шаха. Поэтому он приказал снарядить воинов и отправить их в Исфахан, чтобы они, схватив Мелкисета, привели его закованным к шаху. И сейчас [185] же послали одного из государевых слуг, по имени Чарказ Ибрагим, который, прибыв в город Исфахан, не нашел там католикоса Мелкисета, /217/ так как тот отправился в Гандиманский гавар. Чарказ Ибрагим тоже отправился в Гандиман и нашел католикоса в селении Катак. Схватив и заковав, он привез его в Исфахан и оттуда – к шаху, который в это время прибыл в Вайоцдзор, то есть Ехегадзор, куда в царский стан и привез Чарказ Ибрагим католикоса Мелкисета и представил шаху. Но шах не стал судить Мелкисета, а, оставив его в оковах, двинулся из Вайоцдзора и направился в Нахичеван.

До сей поры, до прибытия католикоса Мелкисета, католикос Давид находился в шахском стане, а когда католикос Давид увидел, что шах пренебрег Мелкисетом и оставил его в оковах, решил в душе, что это пренебрежительное [отношение] может продлиться много дней, поэтому задумал отказаться от католикосского сана и отправиться в Исфахан. Явился он к шаху и попросил позволить ему уехать в Исфахан. Шах позволил ему, и католикос Давид отправился в Исфахан и жил там в уединении, ибо шах пожаловал ему для поддержания его жизни селение Фрынгикан в области Джлахор, дабы он питался доходами с этого селения и молился о [продлении] жизни царя; и он отправился в Исфахан и так и жил. А католикос Мелкисет, закованный в цепи, остался в царском стане.

Выступив из Нахичевана, шах отправился в городок Агулис, и вот тогда он предал мученической смерти священника тэр Андреаса, задержал вардапета Мовсеса /218/ и вардапета Погоса, связал обоих, потребовал с них штраф и получил триста туманов; и они, уплатив штраф, были освобождены.

Итак, подобно тому как, задержав вардапетов Мовсеса и Погоса, шах взял триста туманов, так, задержав католикоса Мелкисета, он потребовал у него триста туманов штрафа за три преступления. Во-первых, за мощи святой девы Рипсимэ, которые франки увезли с разрешения Мелкисета (а многие говорили, что Мелкисет дал разрешение за взятку, полученную от них). Во-вторых, за возвращение с великого [186] сургуна; за то, что без дозволения шаха он вернулся и, приехав в Эчмиадзин, управлял католикосатом – и это тоже опять-таки без разрешения шаха. В-третьих, когда шах лишил Мелкисета католикосского сана и отправил в Исфахан, шах полагал, что тот находится в заключении, но Мелкисет пребывал на воле и управлял католикосатом – это тоже без разрешения шаха. За все эти преступления шах схватил Мелкисета и хотел убить его, но благодаря заступничеству Амиргуна-хана помиловал его и не убил, но потребовал триста туманов штрафа и поэтому держал закованным в железные кандалы, чтобы он уплатил их и, удалившись куда-нибудь, угомонился, отстраненный от католикосской власти.

Выступив из Агулиса, шах отправился в Данги. Начиная от Исфахана и до сего места, католикос Мелкисет был закован /219/ и так странствовал с государевой ратью. И здесь дважды и трижды католикос Мелкисет писал и вручал шаху арза, где рассказывал о муках своих: мол, нахожусь в таком несчастном положении и прошу государя прекратить мои мучения, либо убив, либо помиловав. А шах ответил через Спандиар-бека: «Не убью и не отпущу, а так продержу в оковах, пока либо [сам] умрет и избавится, либо даст, как я приказал, триста туманов и обретет свободу».

А в это время знатные мужи и советники, бывшие при дворе государя, – и из иноплеменников, какими были Спандиар-бек, Угурлу-бек и многие другие, и вельможи из христиан, какими были ходжа Назар, ходжа Султанум, Мирвели, мелик Айказ и многие другие – сказали католикосу Мелкисету: «Положение твое стало безвыходным, так что ты должен дать [деньги] и избавиться от него».

Так вот, в главе сей речь идет о ста туманах мугады; и до сих пор рассказ мой шел по одному руслу, поэтому мы писали без колебаний; отныне же рассказ делится на два направления, и обширность повествования прибавляет нам трудов. И так как не у кого было нам выяснить, [который из этих] рассказов достовернее, нам пришлось записать оба. Некоторые из рассказчиков (а их было особенно много) говорили, будто католикос Мелкисет, враждуя с католикосом [187] Давидом, непрестанно противодействовал ему, соперничал [с ним] и пытался перехватить власть Давида (В тексте "Мелкисета"), не давал /220/ [ему] покоя и мира, и посему Мелкисет задумал взвалить на себя тяжкий налог, дабы из-за тяжести налога католикос Давид не стал бы больше владычествовать, первенствовать, возбуждать и смущать, а отошел, и, когда тот отойдет, он Мелкисет, станет без помех управлять католикосатом. Поэтому Мелкисет написал шаху прошение: «Если государь соблаговолит сжалиться над нами и, разобравшись, пожалует нам католикосскую власть, мы из года в год будем давать в государев диван ежегодно по сто туманов на жалованье царским слугам». А царь узрел [здесь] большую выгоду для себя, поэтому, склонившись, снизошел до предложения Мелкисета, исполнил его просьбу и пожаловал ему католикосскую власть вместе с написанным и скрепленным печатью царским приказом. И Мелкисет, объезжая всю страну, правил как католикос всем населением армянского происхождения, а католикос Давид остался в стороне, отказавшись с ненавистью от соперничества, и, подобно зверю, заключенному в клетку, ждал и мечтал об удобном случае.

Итак, мы уже говорили, что повествование наше делится на две части; так вот, то что мы записали, это одна [часть] – так рассказывали нам какие-то [люди], и их было особенно много.

А иные из рассказчиков говорили, будто шах наложил на Мелкисета штраф в триста туманов, а Мелкисет не мог заплатить его; но, оказавшись в безвыходном положении, вынужден был волей или неволей согласиться выплатить, поэтому написал и послал шаху грамоту по следующему образцу: «Приказано вашим величеством, чтобы я выплатил триста туманов; я обязался дать /221/ триста туманов, но платить буду три года: буду в течение трех лет ежегодно платить по сто туманов и покончу [с этим], ибо за один год не смогу выплатить». А шах взял эту расписку католикоса Мелкисета, освободил его из заключения, дал ему приказ и католикосскую [188] власть. Но в главном дафтаре государева дивана шах записал не так, как было в расписке католикоса, мол, дам триста туманов, и ни копейки больше, а так: «Католикос Мелкисет домогался католикосской власти в Эчмиадзине и обещал платить в год по сто туманов мугады, в царский диван, посему мы пожаловали ему католикосскую власть, дабы он управлял [католикосатом]». И никто не знал, что шах так записал: ни католикос, и никто [иной] из армян. А когда узнали, то никто ничем уже не мог помочь, ибо невозможно было уничтожить приказ такого властолюбивого царя или же вычеркнуть из царского и диванского дафтара то, что было [там] записано.

До сих пор шло [изложение] второго толкования, как поведали мне некоторые, а ты выбери, что тебе нравится или же тот из двух рассказов, который соответствует твоему умозаключению.

Итак, так или иначе, но достоверно и точно на католикоса Мелкисета была наложена мугада в сто туманов, которую он платил из года в год. Из-за него на святой Эчмиадзинский Престол свалилась мугада и престол попал в кабалу.

Это было несправедливое, необоснованное и тяжкое бремя, невыносимое иго и неизбывное ярмо для святого Эчмиадзинского престола /222/ и безутешное горе и неуемная скорбь для всех армян – духовенства и мирян.

Католикос Мелкисет после освобождения из заключения и получения католикосской власти [прилагал] огромные усилия, чтобы избавиться от обещанного налога, старался уплатить его. Он начал объезжать армян с целью сбора [денег] и отправился в первую очередь в Тифлис, оттуда в Тавриз, а оттуда в Исфахан.

И когда год кончился, шах удержал в памяти и не забывал об этом, поэтому послал к Мелкисету четырех начальников из своих царских слуг, чьи имена были Зиал-бек, Асад-бек, Чрах-бек и Баграм-бек, мол, отдай мугаду, что обещал уплатить в государев диван, царским слугам – для раздачи им жалованья. И было это злым бедствием и несчастьем и неизбывным ярмом для католикосата, ибо бремя пало на [189] бремя: не было на руках готовых денег, чтобы дать гулам, поэтому гулы вместе со своими слугами и скотом остались и сели [на шею] католикосу и брали у католикоса все, что им было нужно, как для питания, так и для прочего.

А католикос и из-за царской мугады, и из-за требований этих гулов выезжал обходить армянское население. И куда бы ни поехал католикос – ездили вместе с ним и гулы, и обременяли народ разными требованиями для [удовлетворения нужд] своих и скота своего. За столом они никогда не обходились без /223/ вина, расходов на них было немало, а времени [у них] на пьянство было бесконечно [много].

Во время скитаний католикоса по всей стране, [когда он обходил] прихожан, где по закону имел он доход, получал его, а когда этого было недостаточно, чтобы [покрыть] расходы свои и гулов и [уплатить] мугаду, тогда хватал невинных людей, не провинившихся и не согрешивших ни в чем – будь то епископ, монах, иерей или мирянин, возводил на них необоснованный поклеп, взыскивал [с них] деньги, а самих отдавал в руки воинов-гулов, которые вешали их за ноги и били дубинами до тех пор, пока, как и хотели, брали у них деньги, и тогда только отпускали их.

По этой причине вкралось в среду армян множество беспорядков и нарушений закона: рукоположение недостойных за взятку как в епископы, так и в священники, и за взятку же отторжение собственного удела одного монастыря и пожалование его другому монастырю, и открытое разрешение на женитьбу несовершеннолетним, грешникам, разведенным и двоеженцам. Множество таких и им подобных безобразий творили католикос и его епископы и всеми силами старались правдами или неправдами собрать хоть столько, чтобы хватило на расходы им и гулам и на уплату мугады; однако [задуманное] не получилось, ибо задумали они исполнить дело не с богом, а при [помощи] человеческого разума, и поэтому [оно] не осуществилось, согласно свидетельству псалтыря: «Если господь не созиждет дома, напрасно трудятся строящие его» (Псалт., 126, 1).[190]

Однако католикос не уставал и не прекращал /224/ странствий, с тем чтобы как-нибудь уплатить обещанное. Поэтому, выехав из Исфахана, направился в Фахрабад и оттуда вернулся [опять] в Исфахан. Затем, так как [слишком] много было у него забот (ибо гулы теребили католикоса и требовали у него денег), католикос прошением уведомил шаха о своих горестях, но шах пренебрег словами католикоса, отчего он впал в отчаяние и исступление. И тогда он пошел, ввалился в шахский хлев и дал знать шаху, мол, [уже] заплатил восемьсот туманов, но больше не в состоянии уплатить. А шах сказал: «Я из этих ста туманов мугады не уступлю ни единого гроша; я взыскал бы, даже если осталась бы одна старая вдова».

Тогда, выехав из Исфахана, Мелкисет прибыл в Ереван и Эчмиадзин. Вместе с католикосом приехали и шахские гулы, и они требовали свое жалованье, которое по распоряжению шаха католикос должен был выдать им в счет ста туманов мугады. И куда бы ни направлялся католикос, направлялись вместе с ним и гулы и притесняли народ своими нуждами и требованиями, своим расточительством и мотовством уничтожали народное достояние. Это было большим бедствием для народа, ибо вели они жизнь расточительную и распутную. Это надоело всем, и в глубине души они отринули католикоса и его приближенных, отступились от них. Ведь не по праву и существующему порядку, а [при помощи] иноплеменных властей, подобно откупщикам податей, притесняли они народ и незаконно грабили и разоряли население! И как бы ни брали – грабя или по праву – все равно этого не /225/ хватало им на расходы; поэтому из-за нужды в [самом] необходимом и из-за требований гулов обратились они (католикосы) к заимодавцам-барышникам и брали у них [деньги] в долг за большие проценты – чаще у иноземцев, чем у христиан, ибо христиане им не доверяли и не ссужали [деньгами].

И получилось так, что отныне долги стали расти с обоих концов: во-первых, со стороны ста туманов мугады, которых они не могли выплатить, вследствие чего она накапливалась [191] из года в год и достигла в общей сложности шестисот туманов, во-вторых, [со стороны] занятых ими денег, полученных у заимодавцев на свои нужды и [нужды] гулов.

Итак, из-за растущего долга и других несчастий, которые претерпевал католикос [Мелкисет], а также из-за непризнания его народом армянским [католикос] решил в душе отказаться [от власти] и переложить на других сан католикоса, а вместе с ним и долг, поэтому сказал вардапету Мовсесу, жившему в то время в городе Ереване при усыпальнице святого апостола Анании, что на окраине города: «Видишь, народ армянский от мала до велика отвернулся от меня, любит и признает тебя; а тем паче постарел я, подать же казенная числится в недоимке за мной и умножается; так вот, вручаю тебе святой Престол Эчмиадзинский и сан католикосский, отныне управляй католикосатом, как ты того заслуживаешь, а мне из года в год выдавай довольствие и выдели один из монастырей твоих, чтобы я там уединился и доживал дни старости своей». А вардапет Мовсес не согласился и наотрез отказался.

Был у католикоса Мелкисета племянник, /226/ по имени Саак ⁶, рукоположенный им в епископы и находящийся на службе у него. До католикоса Мелкисета дошли слова его: «патриархия эта принадлежит тебе; если ты будешь править, очень хорошо, управляй, но если ты не будешь править, почему же даруешь ее другим, а не мне – наследнику и сыну твоему?» Слова эти и друзья убедили католикоса. Католикос Мелкисет склонился к уговорам Саака и друзей и с одобрения и согласия своих друзей повез Саака в Эчмиадзин и в воскресенье, в день архангелов, благословил его в католикосы и, взяв [с собой], привез в город Ереван и известил об этом весь народ. А также написал кондак и отдал католикосу Сааку, мол: «Да будет известно всему армянскому народу, что стар я и немощен, поэтому отказался от патриаршего сана, благословил сына моего Саака в католикосы и посадил его на святой Эчмиадзинский Престол; итак, кто повинуется нам и просит нашего благословения, пусть благосклонно повинуется повелениям его». [192]

Таким вот образом он провозгласил [Саака] католикосом перед всем армянским народом, перед вардапетами и епископами. А также повел его к Амиргуна-хану, представил [ему] и сказал, что дал ему [сан] католикоса, и хан тоже согласился [на это], и католикос Мелкисет попросил хана написать прошение шаху, чтобы [шах] пожаловал ему патриарший сан. Сам Мелкисет тоже написал письмо с мольбою к шаху, дескать, постарел я и /227/ не способен управлять католикосатом, а это мой сын, прошу пожаловать ему патриарший сан.

После всего этого, когда Саак был утвержден католикосом и получил указ католикоса Мелкисета и Амиргуна-хана, он стал управлять патриархией, а шахские гулы собрались уже вокруг католикоса Саака и разъезжали вместе с ним.

Спустя несколько дней Саак, взяв грамоты католикоса Мелкисета и Амиргуна-хана, поехал ко двору шаха для утверждения за ним патриархии.

А католикос Мелкисет остался в Эчмиадзине. Заимодавцы очень строго требовали с него возврата ссуженных ими денег: каждый день приходили и предупреждали его и, беспокоя, требовали долг, а у него не было ничего, чтобы отдать, а также никого, кто бы поверил ему и ссудил бы его [деньгами], и неоткуда было ему ждать чего-либо. Поэтому он принес и заложил все оставшиеся в святом Эчмиадзине сосуды, какие только нашлись, а также десницу патриарха Аристакеса, сына святого Григора, просветителя нашего, и еще десницу святого Степаноса из монастыря Ахджуцванк; все, что я перечислил, он [принес и заложил] у иноплеменников-магометан и, взяв деньги, отдал заимодавцам и таким образом отослал их от себя.

Затем католикос Мелкисет стал в душе опасаться, как бы не пришли и не стали притеснять его и другие заимодавцы. И еще из-за царской мугады (в душе он понимал и точно знал, что не может внести ее), и из-за других неприятностей, /228/ нависших над ним, задумал тайно убежать куда-либо. Поэтому однажды, по наступлении вечера, под предлогом отъезда в Ереван он с одним из прислужников выехал из Эчмиадзина и, когда прошел половину пути, повернул коня [193] прямо к стране Саада ⁷, расположенной по ту сторону реки Ерасх, в сторону Кохба; оттуда поехал в Кахзван, а оттуда в Эрзерум. Вот такими тайными и воровскими переходами католикос Мелкисет убежал в одну из областей страны османской. И, выехав из города Карина, медленно продвигаясь, добрался до великого города Константинополя. Но и там тогдашнее население и вардапеты почему-то не признали его. Тогда, выехав оттуда, поехал он в город Львов, а прихожане города Львова приняли его с большими почестями и славой; пробыл он там недолго, почил и преставился к праотцам своим в 1075 году нашего летосчисления (1626); там почил и там же был погребен. Но пока Мелкисет был жив, он рукоположил в епископы над львовянами человека по имени Николайос, родом из того же города Львова. Спустя немного времени этот Николайос доставил много неприятностей народу, подробности о них ты узнаешь из истории, которую мы изложим позднее.

/229/ ГЛАВА 19

История правления и побега католикоса Саака

Как мы выше рассказали, Саак получил сан католикоса, а вместе с ним челобитную от Мелкисета и Амиргуна-хана к шаху. Амиргуна-хан написал еще одно письмо – к сыну своему Тахмасп-Кули-хану, который все время находился на службе у шаха, ибо был мохрдаром шаха. (Это тот самый Тахмасп-Кули, который по приказу шаха извлек камни эчмиадзинские и отправил их в Исфахан.) А в это время он находился на службе у шаха; к нему и написал Амиргуна-хан, мол, представь этого Саака государю, расскажи ему обо всех его просьбах и попроси [шаха] пожаловать ему сан католикоса. И Саак взял эти письма и отправился в Фахрабад, ибо шах в то время находился там. Когда он прибыл к Тахмасп-Кули-хану, то услышал от него много обнадеживающих [194] речей, мол, /230/ не тревожься нисколько, все, о чем попросишь государя, – все исполню. Несколькими днями позже Саак был представлен государю, и шах, расспросив, справился о нем, прочел грамоты Амиргуна-хана и католикоса Мелкисета, и еще шах узнал, что Саак – племянник Мелкисета. [Кроме того], сам Саак в соответствии со своими возможностями, преподнес шаху кое-какие дары, в том числе и одного благородного коня. Когда принесли к царю приношение Саака, царь спросил, берет ли на себя [Саак] остаток долга, который должен еще выплатить католикос Мелкисет в счет долга. И Саак согласился платить, поэтому государь остался доволен, склонился к просьбе его и пожаловал ему власть католикоса. И молвил: «Поздравляю тебя с саном патриаршим», а еще пожаловал ему подаренного Сааком коня вместе с его дарами. И повелел шах написать рагам, который и был написан, но не успели поставить печать и зарегистрировать его, ибо царь и его кархане, выехав из Фахрабада, отправились в Казбин. В те дни Саак начал собирать нвиракский сбор, и Тахмасп-Кули-хан сказал Сааку: «Дай мне рагам, я возьму с собой и дам скрепить печатью, а ты оставайся в Фахрабаде и собирай свои сборы, а затем приезжай, и я отдам тебе [рагам]». Саак так и сделал: остался в Фахрабаде, а Тахмасп-Кули взял рагам с собой в Казбин. Но шах со своей ордой поехали оттуда в Султанию, [затем] в Ардебиль, а [оттуда] снова в Султанию. И еще до того как Саак собрал [нвиракский] сбор в /231/ Фахрабаде и приехал в Султанию, Тахмасп-Кули-хан уехал в Ереван, ибо Амиргуна-хан заболел от раны, полученной в сражении с грузинами, поэтому Тахмасп-Кули был послан в Ереван, управлять страной. После отъезда Тахмасп-Кули-хана Саак прибыл в Султанию и, не найдя [там] Тахмасп-Кули-хана, стал расспрашивать его слуг и попросил у них рагам, но те сказали, что не знают [ничего].

И, попав в безвыходное положение из-за рагама, католикос Саак, вынуждаемый несчастьем, снова подал шаху прошение, [195] однако же хитро задуманное: мол, заболел и потерял указ. А шах сказал: «Пойди к диван-беку». Диван-бек же из корыстных соображений грубо отвечал Сааку, пока не удовлетворил корысти своей, а затем написал новый рагам, но печати не приложил. И пока это продолжалось, царь снова собрался и поехал в Багдад. Поехал вслед за ним и Саак. И так как сановники не исполняли просьбы Саака, он был вынужден еще раз подать шаху прошение. Царь, увидев прошение, сказал: «Я уже дал тебе халифство и рагам». Саак отвечал: «Да, государь, ты дал, но рагам не претворяют в жизнь, ибо требуют [с меня] много [денег], а так как у меня нет возможности [платить], они и мешкают, не скрепляют печатью и не регистрируют [рагам]». Тогда шах призвал к себе одного из слуг-батожников ⁸ и сказал: «Сегодня же закончишь все дела и околичности, [связанные] с рагамом, а завтра вручишь ему». И воин по приказу царя позаботился обо всех околичностях грамоты и отдал рагам католикосу Сааку. Саак взял грамоту и поехал в Исфахан /232/ к джугинцам, но джугинцы не признали его: не только не дали нвиракского сбора, но не оказали ему даже мнимых почестей.

В то время католикос Давид находился в Исфахане. Джугинцы сказали ему: «Мы не желаем, чтобы [Саак] был католикосом, а [желаем] тебя; пойди ты ко двору шаха и получи католикосскую власть, а во всех расходах мы тебе товарищи». Католикос Давид склонился к этой мысли, собрался поехать в Багдад ко двору шаха. Тогда, узнав об этом намерении, католикос Саак тоже собрался поехать ко двору шаха посмотреть, как решится дело. И Саак заговорил об этом деле с Давидом, мол, почему замышляешь распрю и чинишь зло? А Давид придумал предлог, мол: «Еду не из-за разногласий с тобой, а по делам своим: с селения Чутлук, пожалованного мне шахом, кто-то из власть имущих силою под каким-то предлогом взимает налог в его пользу; вот поэтому я еду ко двору шаха, чтобы получить грамоту освобождения для Чутлука».

И когда достигли они Багдада, сначала пошел и представился [196] шаху Саак, и на вопрос шаха о том, чего он желает, Саак сказал: «Приказ царя не признали». Шах спросил: «Кто?» И Саак от страха не упомянул имени, но сказал лишь: «Царю известно». И шах понял, что это ходжа Назар, поэтому сказал: «Знаю, это слепой». (А слепым шах называл ходжу Назара.) Спустя несколько дней пришел и представился шаху и католикос Давид, но о католикосской власти он не сказал ни слова, ибо в глубине души он чувствовал, /233/ что [ничего] не получится, поэтому даже не заикнулся [об этом]. Он заговорил о Чутлуке и получил приказ о владении им и об освобождении [селения] от казенных податей. И после этого католикос Саак и католикос Давид выехали из Багдада и снова приехали в Исфахан, но джугинцы и на сей раз не признали католикоса Саака. После отъезда обоих католикосов из Багдада шах спустя несколько дней выступил из Багдада и тоже приехал в Фахрабад.

Годом раньше шах призвал к себе в Багдад вардапета Мовсеса, расспрашивал и осведомлялся об искусстве отбеливания воска. Затем троих из своих царских слуг отдал в учение к нему и приказал: «Поезжай в Исфахан, обучи своему ремеслу моих слуг и привези их ко мне, где бы я ни был». И вардапет Мовсес, поехав в Исфахан, обучил слуг и отбелил в белейший [цвет] много воска, а когда услышал, что шах поехал в Фахрабад, отправился туда, взяв с собой отбеленный воск и обученных слуг, и представил царю. Когда царь увидел отбеленный воск, такой чистый и приятный, а также и то, как легко он плавится, ему все это очень понравилось и он остался доволен. И особенно обрадовался он тому, что слуги были обучены, – оживился и ликовал.

Спустя несколько дней наступили дни великого праздника явления Христа, бога нашего. В эти дни джугинец ходжа /234/ Назар тоже находился в Фахрабаде. Шах велел ходже Назару поручить вардапету подготовиться к Водокрещению очень тщательно, чтобы все было торжественно. И в день праздника, когда вардапет Мовсес пришел к реке освятить воду, красивое сочетание украшений, стройные движения и позы служителей – [все это] очень понравилось государю, и [197] он был в восторге от Мовсеса. Следует нам знать, что все это благодаря Вседержителю-богу, держащему в руках своих сердца всех царей, а не приятным действиям Мовсеса. Кроме того, и ходжа Назар тоже сказал шаху много хорошего о вардапете Мовсесе. А шах спросил у ходжи Назара: «Какое желание есть на сердце у вардапета, дабы мы исполнили [его]? Золото, серебро или другое, что пожелает…» А вардапет ничего не пожелал и сказал: «Нет у меня нужды ни в чем житейском, ибо о нуждах моих изо дня в день печется господь мой».

Спустя несколько дней ходжа Назар сказал государю: «Если пожалуешь ему ключарство Эчмиадзина – будет очень хорошо, ибо он сам тоже просил об этом». И попечением Божьим царь исполнил эту просьбу, а также написал рагам и отдал вардапету Мовсесу, а вардапет Мовсес выехал из Фахрабада и отправился в Эчмиадзин.

Католикос Саак, находясь в Исфахане, услыхал, что вардапет Мовсес получил ключарство Эчмиадзина, и, выехав из-за этого, прибыл в Фахрабад ко двору царя. И, представ перед /235/ диван-беком, сообщил ему о своих опасениях и сказал, мол, вы допустили несправедливость по отношению ко мне, отдав Эчмиадзин Мовсесу. А диван-бек отвечал: «Хоть мы и дали ему Эчмиадзин, но дали должность ключаря, а не католикоса; сан католикоса принадлежит тебе, а должность ключаря – ему, ты управляй своим, а он своим». Саак объехал также дворы многих вельмож, однако ничего не выиграл. Увидев, что ничего не помогает, он выехал из Фахрабада и прибыл в Тавриз. Вместе с Сааком приехали и шахские гулы, требовавшие сто туманов мугады, и выехав с ними из Тавриза, приехали [все] в область Хой.

И Саак, поразмыслив и обдумав, понял, что весь народ армянский отошел, отдалился от него и Престол Эчмиадзинский таким образом был передан в руки вардапета Мовсеса. А мугада в сто туманов оставалась из года в год в недоимке, пока не достигла восьмисот туманов и продолжала увеличиваться изо дня в день. [И Саак] точно знал, что нет ему иного спасения, кроме бегства. Поэтому и приехал он в Хой, ибо [198] хотел из Хоя тайно убежать от гулов в город Ван, под власть османов, в страну их.

Пока Саак обдумывал это намерение и размышлял, как быть, кое-кто из старых друзей его, как, например, хорвирапский епископ Манвел, хавуцтарский епископ Мкртыч, – они вместе с другими, жившими в Ереванской области, послали Сааку в Хой письмо обнадеживающего содержания, мол, не бойся и приезжай в город Ереван, ибо Тахмасп-Кули-хан благоволит к тебе, а мы все – единомышленники твои, посему приезжай /236/ сюда к нам, и тогда мы обдумаем, как быть.

И, воодушевленный этими обнадеживающими словами, католикос Саак не убежал, а поехал в Ереван; [поехали] с ним вместе и шахские гулы. А когда он объезжал страну, [бывал] здесь и там, никто не стал признавать его и не глядел ему в лицо, вплоть до того, что даже гостеприимство ему оказывали мнимое и поверхностное. Гулы же все время притесняли его: мол, уплати царский долг и дай нам наш тонлуг. И он ввиду того что не было у него ничего, отчаялся во всем и приуныл, а друзья, подбадривавшие его, не смогли ничем помочь. Поэтому [Саак] твердо задумал как бы то ни было спастись и убежать.

Приближался в это время праздник богоявления – праздник, который вардапет Мовсес ежегодно отмечал многолюдной церемонией и с пышным великолепием. И вардапет Мовсес, и католикос Саак, и шахские гулы – все были в городе Ереване. Саак пришел к гулам и сказал: «Хан приказал отметить праздник Водокрещения со всей возможной торжественностью, поэтому вардапет Мовсес велел мне отправиться; в Эчмиадзин и привезти сюда достославные и древние сосуды, спрятанные нами в тайниках, чтобы отметить праздник». И, сказав так, уговорил их позволить ему уехать; и они поверили ему и отпустили.

А Саак, у которого был превосходный конь, подаренный ему шахом, сел верхом [на коня] и пустился в путь по эчмиадзинской дороге, якобы направляясь в Эчмиадзин, чтобы привезти сосуды. Достигнув середины пути, он переоделся [199] в одежду /237/ воина и, повернув коня, поехал к городу Нахичевану, к границе его. Когда он пришпоривал быстролетного, могучего и гордого коня – не по земле, а под небом, на крыльях туч вез его [конь] прямо к границе земли нахичеванской. Прибыв к пристани в селении Дарашамб и переправившись на шлюпке через реку Ерасх, [Саак] поехал в Чорс, оттуда в Хой и оттуда в город Ван. И, убежав таким образом, католикос Саак спасся из рук гулов и поехал в пределы страны османской.

Позже шахские гулы узнали о побеге Саака, пришли к вардапету Мовсесу [и спросили]: «Это ты послал Саака в Эчмиадзин за сосудами?» А Мовсес сказал: «Я не видел Саака и не посылал его [никуда], а он подобными речами обманул вас и убежал». И хотя гулы метались повсюду, являясь то к хану, то к шейху, то к судье, а подчас и к вардапету Мовсесу, они не смогли ничего свалить на вардапета Мовсеса, а, гонимые отовсюду, повернули и поехали восвояси. И это так.

/238/ ГЛАВА 20

О раздоре, учиненном католикосом Сааком со святым Эчмиадзином и католикосом Мовсесом

После побега католикоса Саака в державу османскую умер персидский шах Аббас ⁹, обложивший католикосов мугадой в сто туманов, и вместо шаха Аббаса воцарился внук его – шах Сефи.

Все армяне – как восточные, так и западные – все время страдали, мучились и стонали из-за мугады в сто туманов, которая несправедливо была наложена на престол, все были в неутешном горе и безысходной печали, и все, погруженные в скорбь, были в смятении и, сколько ни думали, не могли найти способа избавить престол ог такого тяжелого и невыносимого ига. И попечением Божьим нашли такой повод, когда /239/ [200] воцарился шах Сефи, ибо это был новый царь, и по возрасту отрок, а все нахарары и знать придворная были знакомы со знатными мужами из христиан, особенно с ходжой Назаром, который был знатнее всех. И этот ходжа Назар написал из Исфахана [письмо] и доставил со скороходом вардапету Мовсесу, находившемуся в то время в святом Эчмиадзине, чтобы тот безотлагательно приехал ко двору государя, ибо, может быть, удастся отменить мугаду в сто туманов.

Тогда вардапет Мовсес поспешил приехать в Исфахан и при посредничестве ходжи Назара, израсходовав много денег и приложив большие усилия, еле-еле сумел отменить мугаду в сто туманов, лежавшую тяжким бременем на патриаршестве: шах Сефи приказал и дал грамоту, мол, я отказываюсь от мугады в сто туманов.

После этого христиане попросили царя шаха Сефи пожаловать приказ о патриаршестве вардапета Мовсеса. Затем все армяне – как восточные, так и западные – объединились и в письмах и на словах сделали вардапета Мовсеса католикосом, посадили его на святой Эчмиадзинский Престол.

Из-за злых козней сатаны [избрание] вардапета Мовсеса католикосом не понравилось католикосу Сааку, ибо он в душе считал, что Мовсес несправедливо, какими-то уловками вырвал из рук его престол, патриаршество и сан и, отняв, присвоил их себе. Он все время в глубине души завидовал ему, поэтому начал мстить.

У вардапета Мовсеса, ставшего католикосом, /240/ было много друзей и учеников. Взявшись за восстановление святого Эчмиадзина, он разослал своих учеников в качестве нвираков, [которые должны были] привезти все что можно для вспомоществования святому Эчмиадзинскому Престолу. Вардапет Филиппос, один из учеников Мовсеса, по его приказу отправился нвираком в Эрзерум, Багеш и Ван. Когда вардапет Филиппос находился в городе Ване, он нашел там и католикоса Саака, странствовавшего там и сям и пока еще только приступившего к началу распри. Вардапет Филиппос и именитые люди, жившие в городе Ване (среди коих были ходжа Амир-хан и ходжа Тумэ Ханенц, а также ходжа [201] Ширак, ходжа Мирак, ходжа Сарухан, ходжа Полад и многие другие), уговаривали католикоса Саака оставить распри и ссору и не рассеивать из-за пустяков имущество христиан при дворе иноверцев. И вардапет Филиппос с согласия богачей, договорившись, поручился выдавать католикосу Сааку, пока он будет жив, ежегодно на удовлетворение нужд его по триста гурушей из [средств] святого Эчмиадзина, и монастырь Курупаша со всеми доходами был обещан ему, чтобы, устроившись там, жил бы он в мире. И хотя вардапет и ходжи в течение многих дней неоднократно толковали с ним о мире, католикос Саак не согласился и не отказался от злых замыслов и дум своих, а отправился ко двору везира для исполнения сокровенного намерения своего.

Когда Саак объезжал армянское население, жившее в той или иной области и в городах, подвластных османам, он нашел кое-каких людей среди вардапетов /241/ и епископов, согласных с его намерениями, одним из коих был некий вардапет, по имени Погос, из Сисского патриаршества ¹⁰, племянник сисского католикоса Иованнеса. И хотя сочувствующих коварному замыслу [Саака] было много, но претворяли в жизнь злые деяния лишь эти двое – католикос Саак и вардапет Погос.

Вардапет Погос отправился в великий город Константинополь к вардапету Закарию, а этот Закарий был уроженцем области Васпуракан и являлся в то время духовным предводителем армянского населения, проживающего в Константинополе. Он по царскому указу и повелению восседал в Константинополе архиереем от имени патриаршества и был ярым противником католикоса Мовсеса, пособником и помощником католикоса Саака. Поэтому он написал и вручил царю Султан-Мураду ¹¹, находившемуся в эти дни в Константинополе, прошение: «Мы, христиане армянского происхождения, просим царя пожаловать нам указ о [назначении] католикосом Саака, чтобы стал он согласно обычаям нашим пастырем над всеми христианами – армянами по происхождению, живущими на территории царства самодержца османского». И царь, как и просил вардапет Закарий, пожаловал указ и грамоту [202] о присвоении Сааку сана католикоса; и эту грамоту вардапет Закарий вручил вардапету Погосу и послал католикосу Сааку, поручил [ему] не ослаблять и не прекращать коварных усилий своих, а стараться и трудиться до конца. В то время, когда вардапет Закарий вырвал эту грамоту у царя, не было при царе /242/ великого везира его, многомудрого мужа и гордого вельможи, по имени Хосров-паша, и везир не знал об этом деле ничего. Как всем известно, порядок и законы османов таковы, что всеми делами и обстоятельствами народов и племен, князей и начальников, владетелей областей и провинций ведает везир: он дает и берет, ради чего и назначен, а они пошли к царю и взяли указ о [назначении] католикоса, минуя везира. И с этой грамотой католикос Саак и вардапет Погос прибыли в город Тигранакерт, то есть Амид, к великому везиру Хосров-паше, дабы и у него тоже получить приказ и грамоту о [назначении] католикоса.

А благочестивые христиане армянского происхождения» жившие в городе Амиде: ходжа Еремия, ходжа Махсут и ходжа Рухиджан из Вана – кюркчи-паша, наперсник этого везира и угодный служитель его, а также и вардапет Барсег – архиепископ того же города, друг святого Эчмиадзина и католикоса Мовсеса (ибо он был одним из учеников католикоса Срапиона, о чем мы и упомянули в главе о Срапионе) и много других богачей и вардапетов, сторонников святого Эчмиадзина, собрались в городе Амиде и старались помешать злым намерениям католикоса Саака.

Католикос Саак и все сообщники [его] порешили между собой: пусть католикос Саак получит от везира патриаршую власть и, уехав в Мушский [монастырь] святого Карапета ¹², сядет там, обосновав свой престол, и там пусть освящает миро и, посылая оттуда, раздает всему армянскому населению, живущему /243/ под властью османов, и, отделив издревле основанные удел и епархию святого Эчмиадзина, захватит их и насильно подчинит себе с помощью царской власти, [отошлет] нвирака и отменит власть святого Эчмиадзинского престола.

Все христиане – как духовенство, так и миряне – много [203] дней ходили к католикосу Сааку, умоляли и просили его не толкать несчастный народ армянский в пасть иноземных насильников и зверей в человеческом обличье, обещали католикосу Сааку, что те из городов или монастырей, которые ему нравятся, вместе с уделом и епархией [своей] будут принадлежать ему, пока он жив, и нвирак эчмиадзинский не будет входить туда. Более того, наряду с этим [патриарх], правящий Эчмиадзином, всегда будет давать католикосу Сааку на повседневные расходы по пятьсот гурушей ежегодно. Так старались и этак, изощрялись не один день, умоляли католикоса Саака и вардапета Погоса помириться, но те не помирились. Католикос Мовсес, бывший в Эчмиадзине, и вардапет Филиппос, все еще находившийся в Ване, каждый от себя написали католикосу Сааку и послали со знатными людьми письма, [полные] мольбы прекратить раздор. [Написали] также письма к своим друзьям, дабы они склонили Саака к миру и исполнили прихоти его, о чем бы он ни просил.

Но католикос Саак и вардапет Погос вовсе не стали их слушать, а написали со своей стороны прошение, вручили его через посредство Ягуб-паши везиру; /244/ и содержание этого прошения было таково: «Да будет известно тебе, могущественному [мужу] великой и непобедимой державы, что просим мы пожаловать нам патриаршую власть над армянским народом; если будет угодно твоему величеству и ты удостоишь нас этого сана, мы ежегодно будем вносить, в царскую казну десять тысяч гурушей, выплачиваемых из года в год. Мы просили также и у царя грамоты повеления об этом, и он пожаловал [ее], и находится [грамота эта] при нас. Сейчас мы просим также и твое величество, дабы дело наше благодаря твоему покровительству было бы верным». Грамоту прошения Ягуб-паша подал везиру, а везир прочел, в душе согласился, но вслух не сказал ничего.

На другой день сторонники Эчмиадзина тоже написали прошение и в подобающее время вручили везиру. Содержание прошения [было] таково: «Просим тебя, [самого] могущественного [мужа] миросозидающей и миротворной державы, [204] не предавай бедный и несчастный народ наш в их руки, ибо они из-за честолюбия и жадности своей взвалят на бедных райатов тяжелый налог, который будет для нашего народа тяжелейшей повинностью, а для учинивших [его] грехом». И везир, после того как прочел прошение, ответил мужам, подавшим прошение: «Бестолковые вы армяне, почему бы мне не пожаловать им сан католикоса, если они будут вносить в царскую казну ежегодно по десять тысяч гурушей?!» А ходжа Рухиджан, благодаря своей преданности смело разговаривавший с везиром, сказал ему: «Достопочтенный господин мой, если продаешь бедный и несчастный народ армянский им за деньги, /245/ продай мне, а я не то что десять тысяч гурушей – двадцать тысяч гурушей дам».

И Вседержитель-бог, держащий, согласно Соломону, в руках сердца всех царей и князей, при словах Рухиджана открыл намерения везира, и он вторично расспросил, и ходжа Рухиджан рассказал там все, что можно было рассказать. И чтобы заронить в сердце везира чувство ревности, напомнил ему также и то, что, мол, все начальники, князья и наместники областей и провинций османского народа преклоняются перед властью твоей и приходят к тебе просить и получать титулы и власть, а они обошли тебя и пошли к царю – от него получили патриаршую власть. И по окончании всех речей ходжи были отпущены везиром и удалились.

В дни, когда везир восседал в суде на многолюдном собрании и творил суд, Ягуб-паша, бывший посредником и распорядителем дел католикоса Саака, привел на собрание и представил везиру католикоса Саака и вардапета Погоса.

Пришли на то же собрание и мужи, бывшие на стороне Эчмиадзина, множество людей, главою которых были ходжа Еремия, ходжа Махсут, ходжа Рухиджан и вардапет Барсег. Везир начал говорить с католикосом Сааком и вардапетом Погосом и сказал: «Каково желание души вашей, о люди, чего вы ждете при дворе государства нашего?» Саак [205] ответил, мол, то, о чем в письменном прошении умоляли господина нашего. И везир приказал прочесть прошение, /246/ в котором, было написано, что, мол, получили от царя указ о [принятии] сана католикоса, а сейчас просим у тебя [того же]. Везир спросил Саака, действительно ли они получили грамоту о патриаршестве от царя, и он ответил: «Да, обратились к царю и получили указ». Везир сказал: «Когда это вы извещали нас о положении своем и мы, пренебрегши, не исполнили вашей просьбы, что вы, обойдя нас, пошли к царю докучать ему?» И тотчас же везир приказал бывшим при нем служителям и палачам положить католикоса Саака и вардапета Погоса на фалаху ¹³, высечь палками и бить до тех пор, пока они либо отрекутся от веры своей и [примут] нечестивую веру Магомета, либо умрут под палками. А служители везира тотчас же исполнили приказ: положили католикоса Саака и вардапета Погоса на фалаху, и люди, стоявшие по обе стороны с толстыми дубинами, начали нещадно бить [их]; безостановочно били и все приговаривали: «Ну, отрекитесь от блудной веры своей и примите истинную веру нашу и вы избавитесь от мучений и горькой смерти, а если нет – мы не перестанем бить вас до самой смерти».

И когда случилось так, что католикос Саак и вардапет Погос были подвергнуты палочным ударам и воины нещадно и жестоко били их, надеясь, что те в страхе перед муками отрекутся от своей веры, – тогда ходжа Еремия и товарищи его, [подумав], что вдруг они, не вынеся мук, отрекутся от веры, потом совесть станет мучить их (ходжей), а для народа армянского это будет великим позором и бесчестьем, ходжи эти тотчас же начали ходить повсюду к знатнейшим вельможам везира, сулили им много серебра, /247/ если они замолвят доброе слово перед везиром ради спасения католикоса Саака и вардапета Погоса. Вельможи должным образом ходатайствовали перед везиром, это укротило его гнев, и он приказал избавить [их] от мучений и прогнать их прочь из дивана, и ратники, уже отпустив, продолжали бить их по голове и с позором выгнали прочь из присутствия.

После того как дело католикоса Саака и вардапета Погоса [206] завершилось таким образом, стыд и позор пали на головы их и, посрамленные, они уже не могли смотреть в глаза христианам и от стыда не осмеливались показываться на людях. Позже вардапет Погос поехал в великий город Константинополь, оттуда в Румелию, а оттуда в страну Ляхов; прожив там некоторое время, он скончался и там же был похоронен. Также и католикос Саак: продвигаясь потихоньку, достиг он Каринского гавара и оттуда Грузии, а оттуда [приехал] в Араратскую область и святой Эчмиадзин и жил там при святом Эчмиадзинском Престоле.

И как присуще недужливой природе человеческой, появилась у католикоса Саака какая-то болезнь ног, и хворь эта усиливалась день ото дня, и по этой причине обе ноги его отекли, отеки с каждым днем поднимались и дошли до живота. Так продолжалось много дней. Недуг этот причинял ему сильную боль и жестокие мучения. Однажды, вынуждаемый болью, католикос попросил поднять его и отнести в святой храм Эчмиадзинский и там, упав на место сошествия Христа, куда снизошел Христос, /248/ он с глазами, источающими слезы, скорбно и горько плакал в течение долгих часов, зарывшись лицом в землю, и, издавая тысячи душераздирающих стонов, говорил с мольбой сквозь слезы: «О господи Боже мой, Иисусе Христе, я, осужденный раб Твой, грешен душою и телом; если Тебе угодно, чтобы я жил, избавь скорее меня от боли и даруй мне здоровье, а если Тебе угодно, чтобы я умер, скорее пошли мне смерть, дабы я избавился от мук боли». И там, в церкви, на том же месте, позвал к себе какого-то старого епископа и исповедался ему во всех своих провинностях и грехах и с верой и надеждой причастился пречистого тела и крови Сына Божьего. Затем, подняв, повели его в дом, где лежал он больной; и в ту же ночь смерть настигла его, и он отдал душу [богу], покончил с жизнью и, как просил, избавился от мук боли. И, совершив над ним похоронный обряд, понесли его и погребли в могиле на кладбище. Вот таков был конец жизни католикоса Саака и вардапета Погоса, которых господь Христос помиловал с присущим ему бесконечным человеколюбием. Аминь. [207]

/249/ ГЛАВА 21

История благочестивых мужей – епископа Саргиса и тэр Киракоса, зачинателей построения и утверждения пустыней, что явилось причиной всяческого благоустройства монастырей, церквей и их обитателей

Епископ Саргис был родом из селения Абени, что близ селения Карби гавара Амберд, то есть Арагацотн Араратской области. Нынче [селение это] разрушено и необитаемо, но во времена предков наших селение Абени, откуда был родом епископ Саргис, благоденствовало. Выехав оттуда, [Саргис] поселился в знаменитой обители Сагмосаванк ¹⁴, стал служкой при большом собрании святынь, имеющихся там. Спустя несколько лет он стал настоятелем этого монастыря.

Близ монастыря находилось маленькое селение, выходец откуда некий христианин-охотник скитался изо дня в день /250/ в горах, охотился на дикого зверя. И случилось однажды этому человеку отправиться на охоту на большую гору Арагац; и во время скитаний на вершине горы встретил этот человек какого-то отшельника с клобуком на голове, в фелоне, стоявшего на коленях меж скал. Подойдя, чтобы выяснить, что это такое, он увидел, что это действительно человек; но [даже] мертвый, он так и остался в сидячем положении, а тело его было нетленно. При виде этого страх и ужас объяли охотника, и он не смог больше оставаться на том месте, а, повернув оттуда, пришел к себе домой. Вернувшись в Сагмосаванк, он рассказал всем о смерти отшельника, которого встретил на вершине горы. Епископ Саргис, услыхав об этом, стал расспрашивать и выяснять, где тот находится.

И однажды, поручив себя богу и уповая на предводительство Божье, епископ Саргис вышел и направился к горе Арагац и, скитаясь в течение трех дней там и сям, нашел умершего отшельника. С большим вожделением и набожной [208] любовью целовал он руки и ноги и долго плакал, а затем, подобрав его, похоронил в его одежде и вернулся в монастырь.

И это стало причиной покаяния епископа Саргиса и отказа [его] от мира сего, ибо суетная и тщетная, развращенная и ложная благопристойность мира сего показалась ему отвратительной. И с того дня епископ Саргис все время добивался удаления от мира и следования по светозарному и выспреннему пути добродетельной жизни. Но в то время не /251/ существовало пустыней, [не было] знатоков правил жизни духовенства: бесконечные набеги врагов-грабителей, беспорядки [в стране] и разорение Армении начисто уничтожили и искоренили [даже] намеки и следы благородных деяний и добрых порядков в стране армян.

И епископ Саргис, будучи в таком смятении, задумал поехать в святой город Иерусалим на поклонение [Местам] Страстей господа нашего [Иисуса] Христа и, собравшись, отправился в Иерусалим.

И в это же время нашелся другой муж, по имени тэр Киракос, намерения и стремления которого были схожи с намерениями и стремлениями епископа Саргиса. И был этот тэр Киракос уроженцем города Трапезунда, готовил себя к мирской жизни, но не вкусил ее, ибо спустя несколько дней [после женитьбы] скончалась супруга его, а он, подобно целомудренной горлице, уединился, беспрестанно размышлял о заповедях Божьих и неутомимо читал книги божественные, запоминал пророчества их. И прилежанием и трудом приучал себя к жизни соответственно велению [Священного] Писания.

В то время когда тэр Киракос вынашивал подобные мысли, услышал он от кого-то о епископе Саргисе, что и он-де раскаялся и хочет отречься от мира и следовать благочестивому образу жизни. Поэтому тэр Киракос выехал из Трапезунда и приехал в Араратскую область, в Сагмосаванк, чтобы присоединиться к епископу Саргису. Но ему не удалось повидать его, ибо тот уехал в Иерусалим. Поэтому и [тэр Киракос] решил /252/ отправиться в Иерусалим и, вернувшись из Сагмосаванка [209] в Трапезунд, распорядился всем своим имуществом: часть отдал нищим, дом и земли свои завещал церкви трапезундской, а кое-какую часть взял с собой на расходы в пути – и, выехав, направился в Иерусалим. Встретились эти двое – епископ Саргис и тэр Киракос – друг с другом и после нескольких дней совместной жизни нашли, что помыслы у них одинаковые и что одержимы они одним желанием и одной страстью, и единодушно и единогласно договорились отныне жить всегда вместе. Однако они искали безопасного и удобного места для пустыни, вдали от мирской суеты. Услыхали от каких-то сведущих [людей], что множество таких мест есть в восточной части Армении, и особенно в области Сюник, и что в старое время существовали в этой области пустыни, следы которых там все еще видны. И, проверив слухи, выехали из Иерусалима и радостно поспешили в восточную [часть] страны, в область Сюник; добрались до славной обители апостола Стате ¹⁵, которую нынче называют Татевским монастырем. И, пожив там немного, отправились в местечко, именуемое Дзоройван, которое называется [также] Црванц. Спустя немного времени они перебрались оттуда в местечко, именуемое монастырем Танахат, и, покинув его, все еще искали более безопасное, тихое и надежное место, пока не нашли [то самое] место, где теперь построена Большая пустынь. И там построили церковь и кельи, как подобает пустыни и отшельнику, [такие именно], как указывают книги житий отцов и иных страстотерпцев, – очень маленькие, угрюмые и темные. И стали располагаться там.

А владыка владык и бог богов, /253/ всегда желающий и творящий добро, постоянно благоустраивал и направлял дела их и был им пособником и помощником, поэтому многие [откликнулись] на добрую молву о них, пришли и примкнули к ним, стали их единомышленниками и обитателями тех мест. И не только из мирян и безвестных, но и из духовенства и именитых мужей: вардапеты, епископы и священники. И были это вардапет Погос Мокаци; и вардапет Мовсес Сюнеци, ставший впоследствии католикосом (об истории и заслугах [210] обоих я подробно расскажу в другой главе); и вардапет Нерсес Мокаци, который позже отправился на остров Лим ¹⁶ и основал там пустынь; и татевский епископ Тума ставший позже вардапетом и отправившийся в Шамахинскую область пасти прихожан этой страны и руководить [ими]; и епископ Карапет Эчмиадзнеци, отправившийся впоследствии на остров Севан и основавший на том месте пустынь, которая и поныне прочно стоит; и вардапет Аристакес Шамбеци, который позже стал настоятелем все той же Большой пустыни и жил там до конца дней своих и там же похоронен; и другой тэр Аристакес из гавара Баркашат, который позже переселился в местечко, называемое Тандзапарах, построил пустынь, жил там до конца своих дней и там же похоронен, а пустынь на том месте прочно стоит и по сей день; и епископ Давид, [потомок] княжеского рода, называемого Караманенц, из Шамхорского ущелья – этот, приехав, жил в Большой пустыни, а затем, уехав оттуда, отправился в Шамхорское ущелье и построил там пустынь, именуемую пустынью Чарекагета, где и по сей день проживает многочисленная братия и [существуют] весьма твердые правила и распорядок, а сам епископ Давид там скончался и там /254/ похоронен. И многие-многие другие, жившие там и преставившиеся к богу, а также и те, что, уехав оттуда, основали пустыни и монастыри в других местах.

Ибо, подобно матери-Сиону, о котором пророк Исайя говорит: «От Сиона выйдет закон и слово господне – от Иерусалима» (Исайя, 2, 3), эти двое мужей стали основоположниками пустыни, а пустынь стала матерью и родительницей всех пустыней и причиной просвещения народа армянского.

Потому что, как я уже сказал, обучаясь здесь, вардапет Нерсес Мокаци изучил монашеский образ жизни и уехал в Васпураканский гавар, ступил на остров Лим посреди моря, и там вокруг него собралась многочисленная братия и появилась крепкая пустынь со всеми правилами и распорядком отшельнического образа жизни. И сам вардапет Нерсес, [211] живя там с иноческой кротостью, завершил свой благочестивый жизненный путь, там умер и там же был похоронен. И кончина его имела место в 1076 году нашего летосчисления (1627).

После него настоятельство [пустыни] унаследовал его товарищ – Степанос. К этому времени еще более возросло число членов братии Лимской пустыни, поэтому кое-кто уехал в местечко Ктуц ¹⁷, остров на том же море, и там тоже была основана пустынь и [собралась] братия, и она со всем монашеским чином существует и ныне.

Есть также и другие небольшие, построенные там и сям пустыни, которые основали воспитанные и обученные в этой Большой пустыни и разъехавшиеся в разные места [мужи], мы же упомянули [лишь] известные. Зачинателями всех их и причиной [их распространения] были вышеупомянутые двое мужей – епископ /255/ Саргис и тэр Киракос. Так как они сразу вырвали из сердца [своего] мирское и сказали прощай всем его житейским заботам, и распяли себя для мира и мир для себя по наставлению апостола: «…которым для меня мир распят и я для мира» (Послание к Галатам, 6, 14). Потому что днем и ночью – и не только в часы молитвы или в церкви – носили в глубине души своей [образ] Христа; умерщвляя плоть, уединялись в келье и проводили время в молитвах, беседах с богом и чтении Священных книг, превратив молитвы в еду, а слезы – в питье.

И святой Дух, который «все проницает, и глубины Божьи» (Первое послание к Коринф., 2, 10), и попечительствует знанию содержания книг, открывал перед чистым разумом их врата знаний и наставлял их на стезе книг, которыми они сами просветились и просветили окружающих, а через посредство их народ армянский. Ибо до этого армянский народ закоснел и огрубел в невежестве, люди не только не читали, но даже грамоты и силы книг не знали, ибо в глазах их книги стали бесполезными и валялись всюду по углам, как колоды деревянные, [212] засыпанные землей и золой. И когда [эти мужи] взвалили на себя бремя служения благородному делу, они охотно читали книги и своею доброй волей воспитывали себя, выполняя на деле то, что прочли на словах, ибо верили, не колеблясь, что рассуждения в книгах – заветы Божьи. И эти двое мужей вместе с вышеназванными людьми – вардапетами и епископами, имена которых мы упомянули, – начали посредством чтения и обучения грамоте вновь возрождать и восстанавливать все добрые порядки в пустынях, /256/ монастырях и молельнях с помощью и при покровительстве святого Духа, попечительствующего глубинам смысла книг, который раскрывал, выявлял и возвещал перед мысленным взором их мудрость и стройную систему, чего они и добивались.

И они определили, что пустынникам следует жить и поститься лишь в келье и беречь в чистоте от всех нечистых помыслов – духовных и телесных – разум и мысль, отречься от воли своей, быть покорными и исполнять волю настоятеля, чтобы не было ни у кого отдельно какого-либо добра, а чтобы все имущество было бы общим, и чтобы настоятель заботился о нуждах всей братии и оделял того, кто нуждается, чтобы ничего не держали и не ели бы в келье, и чтобы; весь год, кроме субботы, воскресенья и праздников господних, проводили в непрерывном посте. [Членам братии] следует вовсе отказаться от вина и мяса и ежедневно ночью и днем беспрепятственно исповедоваться во всех провинностях и помыслах того дня; и каждую субботу и воскресенье и в дни господних праздников проводить ночь до самого утра в поклонении и в этот день непременно отслужить обедню; и всем сообща – большим и малым – приходить вместе на зов к мирским делам, к столу мирскому и на место молитв, и каждому накладывать телесную пищу, и всем – от мала до велика – поровну; также и раздавать плоды поровну.

Нашли также в книгах описания и образец облачения: кукуль, (В тексте ***, что переводится латинским kukulus, т.е. "кукуль"- шапочка конической формы) т. е. топи на голову, и четырехугольный колпак (В тексте ***. Броссе переводит это как "четырехугольный колпак", отмечая однако что он не ручается за достоверность перевода, ввиду того, что этого слова он в словарях не нашел.), [213] и схима (В тексте ***, от греч. "схима", здесь "облачение", "одежда" (см. "Livre d'Histoire" стр. 393)), и цеспи, т. е. власяница, /257/ [надеваемая] на голое тело под одежду. И вообще вся одежда должна быть шерстяной, а не хлопчатобумажной, шерстяная рубаха должна быть длинной, до пят, а пояс – кожаный. И установили для всех, чтобы каждый ходил бы в своей одежде: если он отшельник – в кукуле и четырехугольном колпаке, если иерей – в фелоне, а если инок – в фелоне и камилавке. Это монашеское облачение бесследно исчезло, но теперь они были найдены; а камилавка и фелон хоть и существовали, но надевали их лишь во время молитвы, а после окончания богослужения [монахи] снимали их и ходили как миряне. И еще установили в молельнях такой порядок: первый час ночи ¹⁸ в [дни] господних праздников исполнять с напевом «Вспомянем» и др., два канона псалмов, а в конце канонглух ¹⁹ с гласом; и заупокойный шаракан и Евангелие, [править] чин по усопшим и «Благословение» соответственно содержанию дня, а сверх того, отрывки из шараканов, и тагаворы ²⁰, и аллилуйи с гласом; после этого читать Четьи-Минеи, а помимо того шаракан, соответствующий главе, которую прочли; затем еще два канона псалмов, после этого песнь «Отцев» ²¹ со своим чином; и час восхода солнца со своим каноном псалмов и вслед за утренним часом и вечерним часом после роспуска ежедневно читать поучительные книги.

И третий час утра, и шестой час, и девятый час с назначенными для них псалмами служились в каждый назначенный час, отдельно и независимо друг от друга; а потом служили священную литургию, и церемонию литургии совершали с причетниками и дьяконами – каждый в установленном облачении; все исповедовались, а затем /258/ обряжались и со страхом и трепетом приступали к литургии; мысленно умильно молились и знали в душе, о чем молятся. И с начала литургии до окончания чтения, когда вкушали Евангелия, [214] в церкви непрерывно и беспрестанно лились слезы, подобно роднику. После обедни не тотчас же принимали пищу, а по выходе из церкви каждый молча шел в свою келью, дабы принять благодать и просвещение мыслей, полученные от божественной литургии, дабы не отвращаться от мыслей своих; и там, в келье, проводили час в одинокой молитве, пока не успокаивалось волнение души их. И когда били в колокол и звали к столу, все собирались в трапезной, одновременно садились за стол и молча ели, и круглый год лишь раз в день принимали пищу. А по принятии пищи решено было читать книги, дабы подобно тому как гортань вкусила вкус, так и умы восприняли бы слово Божье.

Вот таковы явные порядок и правила, установленные вышеупомянутыми вардапетами вместе с двумя мужами, а тайные добродетели, которыми они обладали, знает лишь тот, кто исследует сердце и тайны сынов человеческих. Все они были украшены различными добродетелями: некоторые были столпниками, другие – тверды в посте, третьи бодрствовали, четвертые источали слезы, пятые были молчальниками, шестые ухаживали за больными, остальные [отличались] еще чем-нибудь. Меж тем все они сподобились благости святого Духа, и за это /259/ священные молитвы их были угодны [богу]. Вот что рассказывают о тэр Киракосе: был [когда-то] некий муж, отказавшийся от мира и ставший пустынником; прожив некоторое время в пустыни, он хоть и исповедался и сменил одежды мирянина, но еще не причащался, ибо в пустыни порядок был таков, что вновь поступившего причащали лишь по истечении года, а у этого пришельца год еще не истек, поэтому он и не был причащен. Случилось так, что он заболел и умер, не приобщившись [святых Тайн], и то, что он умер непричастившимся, легло тяжким бременем на совесть пустынников, и кое-кто захотел похоронить его в тот же день. Но тэр Киракос воспротивился; он возмущался и не позволял хоронить, говоря: «Муж сей пришел к нам и оставался здесь столько дней, но не получил от нас никакой пользы, вот даже умер непричащенным. И теперь вы похороните его без обряда и литургии?! Ну, сжальтесь над ним, [215] потерпите сегодня, а завтра совершим обряд и, [отслужив] литургию за [упокой] души его, похороним его». И братия согласилась сделать так, но не знали они, что на душе у тэр Киракоса. Когда ночь минула, назавтра они увидели, что мертвый воскрес и сидит, говорит и двигается. И на самом деле, встав с одра, он пошел в церковь и причастился святого тела и крови господней и, вернувшись на место упокоения своего, следующей ночью снова скончался. Понесли и похоронили его на кладбище братии. Вот что рассказали нам о тэр Киракосе.

И еще много других историй, достойных быть услышанными, рассказывают о подвижниках этой пустыни, ибо Дух Божий попечительствовал им.

Епископ Саргис был экономом мирских дел пустыни, а учителями грамоты были тэр /260/ Киракос, вардапет Погос, вардапет Мовсес, вардапет Нерсес, епископ Тума, долгое время жившие все вместе [в пустыни]. Позже тэр Киракос и епископ Тума отправились в страну Кштах, построили близ деревни Очанц пустынь и поселились там. А епископ Саргис остался в той же Большой пустыни и терпеливо переносил все свалившиеся на него напасти, пока не дожил жизнью праведника до глубокой старости, завершив жизнь и сохранив веру, преставился отсюда в мир [вечно] живых в той же Большой пустыни; и там похоронены славные останки его. Кончина его имела место в 1069 году нашего летосчисления (1620). А тэр Киракос, отправившийся в Очанц, жил там в монашеской строгости и там же, в своей же пустыни, близ селения Очанц, скончался в 1070 году нашего летосчисления (1621) и вознесся к возлюбленному своему Христу, любовь к которому всегда носил в сердце своем. И там же похоронены славные останки тела его во славу Христа, бога [нашего], вечно благословенного. Аминь.

(пер. Л. А. Ханларян)
Текст воспроизведен по изданию: Аракел Даврижеци. Книга историй.  М. 1973

© текст -Ханларян Л. А. 1973
© сетевая версия - Тhietmar. 2002
© дизайн - Войтехович А. 2001