Филипп де Коммин. Мемуары. Книга V. Главы I-XII

ФИЛИПП ДЕ КОММИН

МЕМУАРЫ

КНИГА ПЯТАЯ

ГЛАВА I

Итак, завоевав всю Лотарингию и получив от короля Сен-Кантен, Ам, Боэн и имущество коннетабля, герцог Бургундский начал договариваться с королем насчет заключения соглашения, и они условились встретиться на реке, близ Осера, на таком же мосту, какой был возведен при свидании короля с королем Эдуардом Английским в Пикиньи; и по этому поводу они постоянно обменивались посланцами. Герцог хотел дать своей армии отдохнуть, поскольку она была основательно потрепана под Нейсом и во время лотарингской войны, а часть ее разместить гарнизонами в некоторых крепостях графа де Ромона и других возле городов Берн и Фрибур, с которыми герцог собирался воевать, потому что, когда он был под Нейсом, они действовали против него и помогли отнять у него графство Феррету, как Вы слышали, а также отняли часть земель графа де Ромона ¹. Король всячески торопил его со встречей и просил оставить в покое бедных швейцарцев и дать отдых своей армии.

Швейцарцы, узнав о его приближении, направили к нему посольство и предложили вернуть все, что они захватили у сеньора де Ромона, но граф де Ромон, со своей стороны, просил его лично прибыть к нему с подмогой. Герцог пренебрег предложением послов, чего отнюдь не стоило делать, учитывая время года и состояние его армии, и решил выступить против швейцарцев. С королем он заключил соглашение и обменялся грамотами, так что король не возражал против захвата Лотарингии ².

Герцог, покинув со своей армией Лотарингию, вступил в Бургундию, где к нему вновь явились послы этой старой германской лиги, называемой Швейцарией, и сделали предложения более выгодные, чем раньше: помимо возвращения земель, они предлагали выйти из всех союзов, которые ему неугодны, в особенности из союза с королем, и стать его союзниками и поставлять ему для борьбы с королем шесть тысяч человек за довольно умеренную плату всякий раз, когда он только потребует. Но герцог и слышать ни о чем не хотел, приближая свое поражение.

Так называемый в тех краях Новый союз, куда входили Базель, Страсбург и другие города, расположенные вдоль реки Рейн, издавна враждовал со швейцарцами и помогал герцогу Сигизмунду Австрийскому, будучи его союзником, когда он вел войну со швейцарцами, [164] но впоследствии объединился со швейцарцами и заключил с ними союз на десять лет, как и герцог Сигизмунд. Заключен этот союз был благодаря королю, его настояниям и его деньгам, о чем Вы слышали в другом месте, и тогда-то графство Феррета и было захвачено у герцога Бургундского, а мессир Пьер д'Аршамбо, его губернатор в этой области, был казнен в Базеле. Этот Аршамбо как раз и был повинен в больших затруднениях герцога, от которых произошли и прочие беды. Государь должен быть очень внимательным к тому, кого он ставит губернатором вновь присоединенной к его владениям области, ибо вместо того, чтобы обращаться с жителями очень мягко, быть по-доброму справедливым и делать все лучше, чем было раньше, этот поступал наоборот, учиняя великое насилие и грабеж, отчего и стряслась беда и над ним, и над его господином, и над многими другими добрыми людьми.

Этот союз, который, как я сказал, был заключен благодаря королю, оказался для него чрезвычайно выгодным, гораздо более выгодным, чем многие думают. По-моему, это было одно из самых мудрых дел, предпринятых им в свое время, и одно из самых пагубных для его врагов. Ибо после разгрома герцога Бургундского никогда больше не находилось ни одного человека (я имею в виду — среди его подданных и в его королевстве), который осмелился бы поднять голову и противоречить воле короля, ибо все они прежде плыли под парусом, раздуваемым герцогом. Так что это было великое дело — объединить герцога Сигизмунда Австрийского и Новый союз со швейцарцами, которые столь долго враждовали друг с другом, а такое дело не делается без больших расходов и многочисленных пoсольств.

После того как герцог развеял надежды швейцарцев на соглашение с ним, они вернулись назад, чтобы предупредить свой народ и подготовиться к защите. А герцог подошел со своей армией к области Во, в Савойе, которую швейцарцы отняли у монсеньора де Ромона, и взял три или четыре крепости, принадлежавшие монсеньору де Шатогиону, которые швейцарцы обороняли неудачно. Оттуда он двинулся осаждать крепость Грансон, которая также принадлежала сеньору де Шатогиону. В ней было 700 или 800 отборных швейцарских солдат, поскольку она была рядом с их землями, и они намеревались ее упорно оборонять.

Герцог располагал довольно большой армией, поскольку к нему из Ломбардии ежечасно подходили люди — подданные Савойского дома: он ведь собственным подданным предпочитал иностранцев, из которых мог нанять достаточно много хороших солдат, а после смерти коннетабля по некоторым соображениям он стал недоверчиво относиться к своим подданным. Артиллерия его была хорошей и мощной, и он устроил пышный лагерь, дабы блеснуть перед посольствами, которые приходили из Италии и Германии: при нем были все его лучшие драгоценности, много посуды и большое количество других украшений. А в голове он вынашивал фантастические замыслы [165] насчет герцогства Миланского, где, как он полагал, у него были сторонники.

Осажденная и подвергнутая в течение нескольких дней обстрелу, крепость Грансон сдалась на его милость, и он приказал там всех перебить. Швейцарцы собрали подкрепление, но совсем небольшое, как я слышал от некоторых из них. Ведь их земли поставляют не так много солдат, как иногда думают, а в то время они давали меньше, чем сейчас; это позднее большинство их оставило мирные занятия, чтобы стать военными. От их союзников подошло также немного людей, поскольку они вынуждены были торопиться, чтобы помочь осажденным; и когда они тронулись в путь, то узнали о гибели своих людей в крепости.

Герцог Бургундский наперекор мнению тех, с кем советовался, решил идти навстречу им к подножию гор, через которые они проходили, а это было для него крайне невыгодно, поскольку он стоял в таком месте, где было удобно их подождать, — прикрытое артиллерией и отчасти озером, оно, без всякого сомнения, не позволило бы им нанести ему поражение.

Он послал сотню лучников охранять один выход с этих гор, и они столкнулись со швейцарцами. Сам он тоже тронулся в путь, а большая часть его армии оставалась еще в долине. Первые решили повернуть назад, чтобы соединиться с остальными, а всякие там пехотинцы, стоявшие дальше всех, подумали, что они бегут, и тоже бросились бежать. Мало-помалу вся армия стала отступать к лагерю, хотя некоторые и выполняли свой долг честно. В конечном счете, вернувшись к лагерю, они даже не попытались защищаться и все ударились в бегство. И швейцарцы захватили лагерь, артиллерию, многочисленные палатки и шатры герцога и его приближенных, и бесконечное множество другого имущества — спаслись только люди; были потеряны и все драгоценности герцога, но из людей на сей раз погибло лишь семь кавалеристов. Все остальные бежали вместе с герцогом. Так что о нем лучше и не скажешь, как только то, что в этот день он потерял и достояние, и честь, чего не случилось с королем Иоанном Французским, который храбро сражался и был взят в плен в битве при Пуатье ³.

Это был первый случай в его жизни, когда он испытал злосчастье и злую судьбу. Все другие его предприятия приносили ему или выгоду, или честь. Сколь же великая беда на него свалилась в этот день из-за того, что он понадеялся на свою голову и пренебрег советом! И сколь великие беды из-за этого пали на его дом, который и по сей день пребывает в горести, и так будет еще долго! А сколь много разных людей стали после этого его врагами, хотя еще за день до того, выжидая, притворялись его друзьями! Но из-за чего началась эта война? Из-за какой-то повозки с овчинами, которую монсеньор де Ромон отнял у одного швейцарца, проезжая по его земле! ⁴

Если бы господь не оставил герцога, то он, очевидно, не оказался бы в опасности из-за такой малости, особенно если учесть те предложения, [166] которые ему были сделаны ⁵, и то, что в войне с этим народом он не мог обрести ни богатства, ни славы. Ведь в то время швейцарцев еще не уважали так, как нынче, и они были самым бедным народом. Я слышал от одного их рыцаря, который был среди первых послов, отправленных к герцогу, что когда они предостерегали его против этой войны, то сказали, что победа над ними ничего ему не даст, ибо их страна бесплодна и очень бедна и он не найдет там дорогих пленников, и что шпоры и удила лошадей в его войске стоят больше денег, чем сумеет он собрать на их землях, если захватит их.

Возвращаясь к сражению, скажу, что король был очень быстро извещен о случившемся, поскольку располагал многими шпионами и осведомителями в тех краях, и большую часть из них я лично отправлял; он чрезвычайно обрадовался, и огорчало его лишь малое число погибших. Из-за этих событий он оставался в Лионе, чтобы иметь возможность чаще получать известия и вовремя вмешаться в дела герцога. Ибо король, как мудрый человек, боялся, как бы тот силой не заставил швейцарцев примкнуть к нему. Тем более что герцог располагал Савойским домом как своим собственным; герцог Миланский был его союзником ⁶, а король Рене Сицилийский намеревался передать в его руки Прованс. Если бы все так и случилось, то в его подчинении были бы земли от моря Заходящего солнца до моря Восходящего солнца ⁷, и тогда пожелай он — и из нашего королевства был бы только выход по морю, ибо он владел бы Савойей, Провансом и Лотарингией.

К ним ко всем король послал людей. Ведь одна из тех, кто держал сторону герцога, а именно мадам Савойская, была его сестрой. Другой, король Рене Сицилийский, был его дядей ⁸, и он едва выслушал его посланцев, сохраняя тесные отношения с герцогом. Король послал людей и к германской лиге ⁹, хотя это сделать было очень трудно из-за сложного пути. Приходилось отправлять туда людей под видом нищенствующих, паломников и тому подобных. Эти города высокомерно ответили: «Передайте королю, что если он не объявит герцогу войну, то мы заключим с ним соглашение и объявим войну ему самому». И он боялся, что они так и поступят. Объявлять войну герцогу он не имел никакого желания и со страхом ожидал, каковы будут известия от его людей, разосланных по тем краям.

ГЛАВА II

А теперь стоит посмотреть, как изменились люди после этой битвы, и как преобразились их речи, и сколь мудро управился со своими делами король. Это будет прекрасным уроком для тех юных сеньоров, которые действуют безрассудно, не имея достаточного опыта, не учитывают последствий и пренебрегают советами тех, к кому должны прислушиваться. [167]

Прежде всего герцог послал к королю сеньора де Конте со смиренными и любезными речами, что отнюдь не соответствовало его натуре. Как же он переменился в одночасье! Он просил короля честно соблюдать перемирие и извинялся за то, что не явился на встречу, которая должна была состояться под Осером, уверяя, что вскорости прибудет туда или в другое место, назначенное королем. Король очень радушно его принял и заверил, что выполнит все, о чем его просят, ибо пока не считал нужным поступать наоборот. Король хорошо знал верность подданных герцога, которые в случае чего все стали бы на защиту своего государя, и хотел дождаться конца его военной авантюры, не давая ее участникам повода прийти к согласию. Но сколь бы хорошо сеньор де Конте ни был принят королем, он тем не менее выслушал множество насмешек в городе, где во всеуслышанье распевали песни во славу победителей и к бесчестью побежденного.

Как только герцог Миланский Галеаццо ¹⁰, который был еще жив, узнал об этом событии, он возрадовался, хотя и был союзником герцога; но ведь он заключил этот союз, опасаясь того большого влияния, которое герцог Бургундский имел в Италии. Герцог Миланский срочно отправил к королю одного неприметного человека, миланского горожанина, который через посредника обратился ко мне и передал герцогское послание. Я уведомил о его прибытии короля, и он велел мне его выслушать, ибо был недоволен герцогом, который разорвал союз с ним, чтобы заключить его с герцогом Бургундским, хотя и был женат на сестре королевы¹¹. Этому послу было поручено сообщить, что его господин, герцог Миланский, извещен о том, что король и герцог Бургундский должны встретиться и заключить великий мир и союз, что было совсем не по душе этому герцогу, его господину, который велел привести и доводы, на основании которых королю не следует этого делать; они были малоубедительны, и в конце своей речи он сказал, что если король пожелает взять на себя обязательство не заключать ни мира, ни перемирия с герцогом Бургундским, то герцог Миланский даст королю 100 тысяч дукатов наличными.

Ознакомившись с предложениями посла, король велел привести его и в присутствии одного лишь меня дал ему краткий ответ: «Монсеньор д'Аржантон, присутствующий здесь, мне все сообщил. Передайте своему господину, что мне не нужны его деньги и что я собираю их ежегодно в три раза больше, чем он, а что касается мира и войны, то я поступлю по своему усмотрению. Но если он раскаивается в том, что разорвал союз со мной ради союза с герцогом Бургундским, то я буду рад вернуться к прежнему соглашению».

Посол смиренно поблагодарил короля, решив про себя, что король отнюдь не алчен, и стал умолять его восстановить союз в прежней форме, говоря, что сможет заставить своего господина придерживаться его. Король согласился, и после обеда союз был провозглашен ¹², а в Милан немедленно отправили нашего посла, и там также [168] было сделано торжественное объявление. Таков был один из ударов судьбы, постигших герцога Бургундского, — от него отвернулся могущественный человек, который всего лишь за три недели до этого прислал к нему большое и представительное посольство, чтобы заключить союз.

Король Рене Сицилийский договаривался о том, чтобы сделать герцога Бургундского своим наследником и передать в его руки Прованс. Для вступления во владение этой областью был отправлен монсеньор де Шатогион, который нынче в Пьемонте ¹³, а с ним поехали и другие, чтобы набрать солдат для герцога Бургундского, и везли они 20 тысяч экю наличными. Но как только об этом стало известно, они едва сумели спастись от плена, ибо там находился монсеньор де Бресс, но деньги у них были отобраны. Герцогиня Савойская, получив известие об этой битве, сразу же дала знать о ней королю Рене, успокаивая и утешая его в этой неудаче. Ее посланцы-провансальцы были схвачены, и, таким образом, стало известно о договоре короля Сицилийского с герцогом Бургундским.

Король немедленно направил кавалерию к Провансу и послов к королю Сицилийскому, дабы просить его прибыть к нему, уверяя в радушном приеме, а в случае отказа угрожал применить силу. Короля Рене убедили, и он приехал к королю в Лион, где был встречен с большим почетом и радушием ¹⁴.

Я присутствовал при разговоре, состоявшемся в момент его прибытия, когда Жан Косса, сенешал Прованса, почтенный человек из хорошего дома, выходец из Неаполитанского королевства, сказал нашему королю: «Сир, не удивляйтесь тому, что король, мой господин и Ваш дядя, предложил герцогу Бургундскому сделать его своим наследником, — ведь это ему посоветовали сделать его верные слуги, и прежде всего я, поскольку Вы, хотя и являетесь сыном его сестры и его собственным племянником, причинили ему большие неприятности, захватив замки Анжер и Бар, и дурно обошлись с ним во всех прочих делах. И мы торопились заключить этот договор с герцогом Бургундским для того, чтобы Вы о нем услышали и пожелали нас ублаготворить, памятуя о том, что король, мой господин, является Вашим дядей; но у нас никогда не было намерения доводить это соглашение до конца». Король воспринял искренние слова Жана Коссы, руководившего этим делом, с большим пониманием и мудростью. И через несколько дней разногласия были улажены, король Сицилийский и все его служители получили деньги, и в его честь король устроил празднество с дамами, угощая и ублажая его в соответствии с его вкусами, как только можно; они стали добрыми друзьями, а о герцоге Бургундском, от которого король Рене, как и все прочие, отступился, не было и речи. Таково было еще одно горькое следствие этого поражения для герцога.

Мадам Савойская, которая с давних пор питала нелюбовь к королю, своему брату, тайно послала гонца по имени сеньор де Монтаньи, который обратился ко мне с просьбой помирить ее с королем, [169] объяснив причины, по которым она отвратилась от короля, и выказав ее опасения насчет него. Она была все же очень мудрой женщиной, истинной сестрой короля, нашего повелителя, и отнюдь не по доброй воле отступалась от герцога и от дружбы с ним; как кажется, она желала выждать и между тем восстановить отношения с королем. Король через меня передал ей благожелательнейший ответ и попытался зазвать ее к себе, послав к ней человека. Так вот поступила другая союзница герцога, начавшая интриговать против него.

В Германии со всех сторон стали объявляться противники герцога, в том числе и такие имперские города, как Нюрнберг, Франкфурт и многие другие, объединившиеся со Старым и Новым союзами против него, как будто они получили бы великое отпущение грехов за причинение ему зла.

Добыча, оставшаяся после битвы, изрядно обогатила нищих швейцарцев, которые по невежеству сначала даже не знали цену доставшемуся им в руки имуществу. Один из самых прекрасных и богатых шатров в мире был разрезан на куски. Некоторые продавали серебряные блюда и чаши по два больших блана ¹⁵ за штуку, полагая, что это олово.

Большой бриллиант герцога — один из самых крупных в христианском мире, с подвешенной жемчужиной, — был поднят одним швейцарцем, положен в сумку и брошен под повозку; впоследствии он за ним вернулся и предложил его одному священнику за флорин, этот его отослал своим сеньорам и получил от них три франка. Еще они заполучили три одинаковых камушка, называемых Тремя Братьями, другой большой камень, именуемый Корзинкой, и еще один, который называется Фламандским камнем и является одним из самых крупных и самых красивых, какие только известны, а так же бессчетное количество других ценностей, которые и научили их понимать, чего стоят деньги. А одержанные победы, уважение, кое им выказал впоследствии король, и блага, коими он их наделил, позволили им безмерно обогатиться.

Все их послы, которые в то время приезжали к королю, получали от него богатые денежные подарки, и таким образом, отсылая их назад в шелках и с полными мошнами, он ублажал их за то, что не выступил на их стороне. Он пообещал также выплачивать им пенсию и выдавал ее, предвидя второе сражение, в размере 40 тысяч рейнских флоринов ежегодно — 20 тысяч городам, а другие 20 тысяч отдельным лицам, которые управляли этими городами. И думаю, что не солгу, если скажу, что со времени первой битвы при Грансоне до самой кончины короля города и отдельные лица из швейцарцев получили от нашего повелителя миллион рейнских флоринов, причем я имею в виду только четыре города — Берн, Люцерн, Фрибур, Цюрих и их кантоны, раскинувшиеся в горах. Швейцария ведь сплошь состоит из деревень, как мне объяснил один из их весьма скромно одетых послов. [170]

ГЛАВА III

Возвращаясь к герцогу Бургундскому, надо сказать, что он повсюду собирал людей, разбежавшихся в день сражения, и через три недели набрал их большое число. Он остановился в Лозанне, в Савойе, где Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, служили ему добрым советником ¹⁶, пока он пребывал в тяжелом состоянии, вызванном грустью и печалью от полученного им афронта; по правде говоря, я думаю, что никогда он не был в столь здравом рассудке, как накануне этого сражения.

Об этом новом большом наборе, что он провел, я говорю со слов принца Тарентского ¹⁷, рассказывавшего об этом королю в моем присутствии. За год до того принц с очень большой свитой приехал к герцогу в надежде заполучить руку его дочери и единственной наследницы; и как по своему облику, так по одеянию и свите он выглядел настоящим сыном короля, и его отец, король Неаполитанский, показал, что ничего ради сына не пожалеет. Герцог, однако, повел двойную игру, поддерживая в то же время надежды сына мадам Савойской и других. Поэтому принц Тарентский, которого звали доном Федериго Арагонским, а также члены его совета, недовольные этими оттяжками, послали к королю рассудительного герольдмейстера, который испросил у короля охранную грамоту для принца, чтобы тот смог проехать через королевство и вернуться к королю, своему отцу, который его вызывал. Король весьма охотно ее предоставил, ибо ему казалось, что это повредит доброму имени герцога Бургундского.

Но еще до того, как этот посланец вернулся, были собраны войска всех германских лиг ¹⁸, и они расположились неподалеку от герцога Бургундского. Принц простился с герцогом, подчиняясь распоряжению короля, своего отца, вечером накануне сражения, а в первом сражении он держал себя, как подобает добропорядочному человеку. Но некоторые говорят, что он последовал Вашему совету, монсеньор архиепископ Вьеннский. Ибо я слышал, как он, а также герцог Атри, называемый графом Джулио ¹⁹, и некоторые другие, когда прибыли к королю, свидетельствовали о том, что Вы писали в Италию о первом и втором сражении, за несколько дней предвидя их исход²⁰.

Как я сказал, все эти союзники во время отъезда принца расположились совсем рядом с герцогом, а затем двинулись на него, чтобы снять начатую им осаду маленького городка Муртена близ Берна, который принадлежал монсеньору де Ромону. Союзники, как мне говорили те, кто был с ними, имели около 30 тысяч отборных и хорошо вооруженных пехотинцев: 11 тысяч пикейщиков, 10 тысяч алебардщиков и 10 тысяч кулевринщиков, а также 4 тысячи конников. Союзники еще не все собрались, и на поле боя были лишь те, кого я перечислил, но и их было достаточно. Монсеньор Лотарингский [171] привел мало людей, поскольку герцог Бургундский захватил все его земли, но и это пошло ему на пользу.

Герцогу Лотарингскому пошло на пользу также то, что он всем надоел при нашем дворе; ведь могущественные люди, все потерявшие, чаще всего надоедают тем, кто их поддерживает. Король дал ему немного денег, и тот с весьма сильной кавалерией прошел через Лотарингию в Германию и затем вернулся назад. Этот сеньор потерял не только свою Лотарингию, графство Водемон и большую часть Бара, но и остальные свои земли, которые удерживал король. Таким образом, у него ничего не осталось и, что хуже того, все его подданные без принуждения принесли присягу герцогу Бургундскому, в том числе и слуги из его дома, так что казалось, что ему почти не на что уповать. Однако в таких делах последним судией остается господь, когда он того желает.

После своих разъездов, о которых я сказал, герцог Лотарингский направился к союзникам и, пробыв несколько дней в пути, приехал с небольшим количеством людей за считанные часы до сражения, что было к его великой чести и выгоде, ибо если бы он приехал позже, то встретил бы дурной прием. По его прибытии войска обеих сторон сошлись в боевом порядке, после того как союзники три дня простояли близ герцога Бургундского в укрепленном месте. Герцог, оказав незначительное сопротивление, был разбит и обращен в бегство ²¹, и на сей раз ему не повезло так, как в предыдущей битве, где он потерял всего лишь семь кавалеристов. Тогда это случилось потому, что у швейцарцев совсем не было конницы, но на сей раз, под Муртеном, у немцев было четыре тысячи хороших конников, и они долго преследовали людей герцога Бургундского, предоставив своей пехоте сражаться с многочисленными пехотинцами герцога. Ведь, кроме его подданных, у него было много англичан и новых людей, пришедших из Пьемонта и из земель, подвластных герцогу Миланскому, о чем я говорил. Принц Тарентский, когда прибыл к королю, рассказывал мне, что никогда не видел столь прекрасной армии, как у герцога, и что он сам и другие занялись подсчетом, когда эта армия проходила по мосту, и насчитали почти 23 тысячи наемных солдат, без артиллерийской прислуги, следовавшей за армией. Но мне кажется это число преувеличенным; многие люди, относясь к таким вещам легкомысленно, считают только на тысячи и представляют себе армии большими, чем они есть на самом деле.

Сеньор де Конте, прибывший к королю вскоре после сражения, поведал королю в моем присутствии, что в этом сражении со стороны герцога погибло восемь тысяч человек, состоявших на жаловании, и довольно много прочего мелкого люда; и на основании того, что мне пришлось услышать, думаю, что всего погибло 18 тысяч человек, и в это легко поверить, если учесть, сколь многочисленной была у союзников конница, считая тех, кого направили многие сеньоры Германии, и тех, кто был уже в Муртене во время осады. Герцог Бургундский в отчаянии, что естественно, бежал в Бургундию и [172] остановился в местечке, называемом Ла Ривьер, где начал по возможности собирать людей. Немцы же продолжали преследование лишь до наступления ночи, а затем вернулись обратно, отказавшись от дальнейшей погони.

ГЛАВА IV

Эта неудача привела герцога в удрученное состояние; ему казалось, что его бросили все его друзья, и судил он по ряду признаков, обнаружившихся после первого его поражения под Грансоном, со времени которого прошло лишь три недели. Из-за этих своих сомнений он, ни с кем не посоветовавшись, приказал привезти силой герцогиню Савойскую и одного из ее детей, который ныне является герцогом Савойским ²², в Бургундию. Ее старший сын был спасен некоторыми из слуг Савойского дома, благо те, кто совершал насильственный увоз, действовали в страхе и были вынуждены спешить. Герцога толкнула на этот поступок боязнь, что герцогиня уедет к королю, своему брату, и он говорил, что идет на это злое дело ради того, чтобы помочь Савойскому дому.

Герцог велел отвезти ее в замок Рувр, близ Дижона, где стража была малочисленной. Ее навещали все, кто хотел, в том числе и нынешние монсеньор де Шатогион и маркиз де Ротлен. Герцог договаривался о том, чтобы женить их обоих на дочерях герцогини, правда, в то время эти браки не состоялись, но позднее они были все же заключены.

Ее старшего сына, Филиберта, в то время герцога Савойского, его спасители доставили в Шанбери, где жил сын Савойского дома епископ Женевский ²³, человек очень своевольный, находившийся под влиянием коммандора де Ранвера, и препоручили его вместе с его младшим братом ²⁴, прозванным протонотарием, этому епископу, поручив тому также охрану замков Шанбери и Монмельян и взяв на себя охрану другого замка, где хранились все драгоценности мадам Савойской.

Как только герцогиня оказалась в Рувре в сопровождении всех своих придворных дам и множества слуг, она, видя, что герцог занят набором людей и что люди, ее охраняющие, не испытывают перед своим господином привычного страха, решила послать человека к королю, своему брату, чтобы заключить с ним соглашение и убедить вызволить ее. Она, однако, очень боялась попасть к нему в руки, ибо неприязнь между ними была великой и давней, и если бы не то положение, в каком она оказалась, она бы не пошла на это.

От имени этой дамы к королю прибыл пьемонтский дворянин по имени Ривероль, ее обер-камергер. С помощью одного человека он обратился ко мне. Выслушав его, я передал его слова королю, и тот его принял. Выслушав его, король сказал, что, несмотря на прежние разногласия, не может отказать своей сестре, попавшей в такую беду, и что если она пожелает стать его союзницей, то он [173] пошлет за ней губернатора Шампани, которым тогда был Карл Амбуазский сеньор де Шомон. Ривероль откланялся и поспешил к своей госпоже. Она обрадовалась этой новости, но тем не менее, выслушав первого своего посланца, она тут же послала второго, умолять короля выдать ей охранную грамоту, чтобы она могла бы проехать в Савойю, и вернуть ей герцога, ее сына, и другого сына, а также передать ей крепости, которые он помог удержать под ее властью в Савойе, а со своей стороны она обещала отказаться от всех союзов и заключить союз с ним. Король выполнил все, о чем она просила, и немедленно послал гонца к сеньору де Шомону, чтобы тот начал действовать, и дело это было и начато удачно и удачно закончено. Сеньор де Шомон с большим числом людей дошел до Рувра, не причинив ущерба краю, и доставил мадам Савойскую со всей ее свитой в ближайшее подвластное королю место.

Последнего из посланцев этой дамы король отправил назад, уже выехав из Лиона, где пробыл шесть месяцев, чтобы, как и подобает мудрому человеку, наблюдать за действиями герцога Бургундского, не нарушая перемирия. Хорошо зная натуру герцога, король гораздо успешнее воевал с ним, когда предоставлял свободу действий и тайно подстрекал его врагов, нежели если бы объявил ему войну. Ибо как только была бы объявлена война, герцог сразу же прекратил бы эти военные действия и не случилось бы того, что служилось.

Возвращаясь из Лиона, король направился по реке Луаре от Роана к Туру; прибыв туда, он сразу же узнал об освобождении своей сестры; он очень обрадовался и срочно вызвал ее к себе, распорядившись оплатить все ее дорожные расходы. Когда она подъехала, он выслал навстречу ей множество людей, а сам принял ее у ворот Плесси-дю-Парка ²⁵ и весьма добродушно сказал: «Добро пожаловать, мадам бургундка!». Она поняла по выражению его лица, что он только шутит, и разумно ответила, что она добрая француженка и готова повиноваться королю во всем, что ему угодно будет приказать.

Сеньор провел ее в ее комнату, оказывая всяческое уважение. На самом деле он имел сильное желание побыстрее от нее отделаться. Она была очень мудрой, и они хорошо друг друга понимали; эта дама еще сильнее желала уехать. На меня король возложил все заботы об ее отъезде: прежде всего найти деньги на оплату ее подорожных расходов сюда и обратно, затем достать шелка и оформить письменно их союз и будущие взаимоотношения.

Король хотел разубедить ее выдавать замуж двух дочерей за тех, о ком я выше говорил, но она стала извиняться за них, говоря, что они упрямятся. Они и в самом деле заупрямились. И когда король узнал об их желании, то он дал свое согласие. После семи или восьми дней пребывания этой дамы в Плесси она и король совместно поклялись быть добрыми друзьями на будущее и обменялись грамотами; она простилась с королем, и он приказал сопроводить ее до [174] дома и вернуть ей детей, все ее крепости, драгоценности и прочее имущество. Они были рады расставанию, и впоследствии остались добрыми братом и сестрой вплоть до самой смерти.

ГЛАВА V

Чтобы продолжить рассказ, следует сказать о герцоге Бургундском, который, бежав с поля боя под Муртеном (это сражение состоялось в 1476 году), остановился в городе Ла Ривьер и пробыл там более шести недель, имея еще мужество набирать людей. Однако делом он занимался мало и держался в уединении; и кажется, что он делал все не иначе как из упрямства, как Вы поймете. Горе от проигранного первого сражения под Грансоном было столь велико, что потрясло его душу, и он по-настоящему заболел. Его природные пыл и гнев были так сильны, что он, дабы охладить их, почти никогда не пил вина, но по утрам обычно выпивал травяной отвар и ел розовое варенье. Но печаль столь преобразила его натуру, что ему теперь давали пить крепкое неразбавленное вино; и чтобы кровь приливала к сердцу, ему ставили банки, в которые сначала совали горящую паклю, а затем, с жару, ставили на грудь, к сердцу. Но об этом Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, знаете больше меня, как человек, помогавший лечить его от этой болезни и заставивший его сбрить бороду, которую он отпустил. И по-моему, он никогда уже после этой болезни не проявлял прежней мудрости и ума у него изрядно поубавилось. Таким страстям подвержены люди, которые совсем не знакомы с бедой и не умеют находить выход из тяжелого положения, и это особенно касается тех государей, которых обуяла гордыня.

А в таком положении или подобном первым прибежищем должен быть бог: следует поразмыслить, не оскорбил ли ты его чем-нибудь, смириться перед ним и осознать свои грехи, ибо это он предрешает исход таких дел и никогда не ошибается. После этого большим благом будет поговорить с каким-нибудь близким другом и откровенно поведать ему о своих печалях, не стыдясь раскрыть перед ним душу, ибо это облегчает и укрепляет сердце и восстанавливает дух ²⁶. Ведь поскольку мы люди, подобные горести неизбежно вызывают сильные страдания, и их нужно излить или на людях, или с глазу на глаз, но ни в коем случае не идти по пути герцога и не прятаться, не уединяться. Но он наводил страх на своих людей, которые не осмеливались подойти к нему с утешением или советом и предоставляли ему делать что угодно, боясь, что их слова обернутся для них бедой.

В течение этих шести недель при нем находилось совсем немного людей, что и неудивительно — ведь он проиграл два крупных сражения, как Вы слышали, после чего объявились новые враги, а друзья охладели; и, как обычно случается после таких неудач, [175] о чем я уже говорил, его подданные, уставшие и измученные, начали роптать, выказывая презрение к своему господину. В Лотарингии у него было отобрано несколько небольших крепостей — Водемон, Эпиналь, а позднее и другие. Повсюду зашевелились его противники, и самые злобные оказались самыми смелыми. Герцог Лотарингский, как только все зашевелились, собрал небольшой отряд и подошел к Нанси. Он захватил большую часть близлежащих маленьких городков, но у герцога Бургундского оставался еще Понт-а-Муссон, в четырех лье от Нанси или около того.

Среди тех, кто находился в Нанси, был монсеньор де Бьевр, из дома Круа, добрый и честный рыцарь. У него были все храбрые люди, в том числе очень смелый человек незнатного происхождения по имени Кольпен, которого, как и других, он привлек на герцогскую службу из гарнизона города Гина. Под началом этого Кольпена в городе было около 300 англичан, которые, хотя осада затягивалась и апроши подведены не были, возмущались тем, что герцог Бургундский медлил с подмогой; он и в самом деле совершил большую ошибку, что не подошел к городу, ибо оттуда, где он стоял, до Лотарингии было далеко и, чтобы помочь, следовало подойти поближе; ему нужно было бы защищать то, чем он владел, нежели гоняться за швейцарцами с мыслью отомстить им за свое поражение. Но его упрямство нанесло ему большой вред, ибо он, не советуясь ни с кем, все решал сам, и как его ни торопили с оказанием помощи этому городу, он беспечно оставался в местечке Ла Ривьер примерно шесть недель. А если бы он действовал иначе, он легко бы помог этому городу, поскольку у герцога Лотарингского людей было недостаточно; сохранив же за собой Лотарингию, он в своем распоряжении всегда бы имел проход через Люксембург и Лотарингию из одних своих сеньорий в другие и в Бургундию. Поэтому, если бы его рассудок был в том же состоянии, что и раньше, он бы поспешил с помощью.

Между тем, пока в Нанси ждали его помощи, упомянутый мной Кольпен, предводитель отряда англичан, был убит из пушки, и это была великая потеря для герцога Бургундского, ибо иногда и один человек способен предохранить своего господина от больших неприятностей, даже если он не родственник и не знатного происхождения, а наделен лишь умом и доблестью. И именно это, насколько я знаю, прекрасно понимал король, наш повелитель, который, как никакой другой государь, боялся терять своих людей.

Лишь только Кольпен погиб, англичане, бывшие под его началом, стали роптать и, не зная о том, сколь невелики силы герцога Лотарингского и сколь большими людскими ресурсами располагает герцог Бургундский, отчаялись в своих надеждах на помощь. Ведь англичане, долгое время не воевавшие за пределами своего королевства, почти не разбирались в осадном деле. Они изъявили желание вступить в переговоры и сказали сеньору де Бьевру, главе города, что если он не приступит к переговорам, то они сделают это без него. [176] И хотя он был добрым рыцарем, ему не хватало твердости; он их умолял и увещевал всеми силами, но если, как мне кажется, он поговорил бы с ними покруче, то ему вняли бы лучше, разве что только господь бог помешал бы ему; ведь им нужно было продержаться всего лишь три дня, чтобы дождаться помощи. Короче говоря, англичане пожелали, и город был сдан герцогу Лотарингскому с сохранением жизни и имущества осажденных.

На следующий день или самое позднее через два дня после сдачи прибыл герцог Бургундский со значительными силами, ибо к нему подошли люди из Люксембурга и других его сеньорий; он оказался один на один с герцогом Лотарингским, что его совсем не пугало, так как герцог Лотарингский был достаточно слаб.

ГЛАВА VI

И стал герцог Бургундский искать вчерашний день и осаждать Нанси. Но сколь лучше было бы ему не упрямиться в свое время и не сидеть на месте; однако такое немыслимое своеволие государям приуготовляет господь бог, когда ему угодно переменить их судьбу. Если бы этот сеньор пожелал внять совету и укрепил бы в округе маленькие крепости, он в короткий срок овладел бы городом, ибо тот был плохо обеспечен припасами, а у него было более чем достаточно людей, дабы его блокировать, и он имел возможность пополнить и переформировать свою армию, но он взялся за дело не с того конца.

Пока он занимался этой осадой, злосчастной для него, всех его подданных и многих других, кого эта война совсем и не касалась, некоторые из его людей начали плести интриги против него. Как я уже говорил, его враги повылезали со всех сторон, и среди прочих граф Никола де Кампобассо, происходивший из Неаполитанского королевства, откуда он был изгнан за поддержку Анжуйского дома; герцог принял его после кончины герцога Никола Калабрийского вместе с прочими его людьми.

Граф, как я говорил в другом месте, был очень беден, в отношении и наследственного, и благоприобретенного имущества. Герцог Бургундский сразу же дал ему 40 тысяч дукатов, дабы он поехал в Италию и набрал 400 копий, которые сам бы и оплачивал. И с тех пор тот начал махинации с целью погубить своего господина, о чем я уже говорил, и продолжал их до того часа, о котором я сейчас говорю, когда он, видя затруднения своего господина, вновь стал договариваться с герцогом Лотарингским и некоторыми капитанами и служителями короля, находившимися в Шампани близ армии герцога Бургундского.

Герцогу Лотарингскому он обещал поддержать его и сделать так, чтобы осада не удалась из-за нехватки необходимых для этого принадлежностей и припасов для артиллерии. И он это мог сделать, [177] поскольку разделял с герцогом Бургундским всю власть и главные обязанности. С нашими людьми он вел переговоры более активные и все время предлагал убить или пленить своего господина и просил за это жалованье для его 400 копий, 20 тысяч экю наличными и хорошее графство.

В то время, когда он вел эти переговоры, несколько дворян герцога Лотарингского попытались проникнуть в город. Одни прошли, другие были схвачены, и среди последних был один провансальский дворянин по имени Сифрон, через которого и происходили сношения между графом и герцогом Лотарингским. Герцог Бургундский приказал немедленно повесить Сифрона, сказав, что когда государь осаждает и обстреливает город, то всякий, кто хочет попасть в город, чтобы усилить его оборону, достоин смерти по праву войны. Но к этому праву не прибегают в наших войнах, которые в общем более жестоки, нежели войны в Италии или Испании, где оно является обычным. Герцог, однако, пожелал, чтобы этот дворянин умер; и тот, видя, что выхода никакого нет и что его поведут на смерть, попросил передать герцогу Бургундскому, чтобы он соблаговолил его выслушать и что он сообщит ему нечто, касающееся его персоны.

Когда те дворяне, которых он об этом просил, пришли передать его слова герцогу, то случайно рядом оказался граф Кампобассо, o котором я говорил, ибо, зная о взятии Сифрона, он специально пришел, опасаясь, как бы тот не рассказал о нем то, что знал; ведь тот был в курсе всех интриг графа и с той и с другой стороной, и ему было все известно, а именно это он и хотел рассказать.

Герцог ответил тем, кто пришел к нему с этой просьбой, что тот-де желает лишь спасти свою жизнь и что пусть он все расскажет им. Граф поддержал эти слова, а, кроме графа и одного секретаря при герцоге никого не было, ибо все обязанности по армии лежали на графе. Пленник же сказал, что он расскажет все только герцогу Бургундскому. А герцог вновь приказал его отвести и повесить, что и было сделано. Когда его вели, Сифрон умолял некоторых, чтобы они попросили своего господина за него и что он сообщит ему такое, что он и герцогства не пожалеет за это отдать. Знавшие его возымели к нему жалость и решились пойти попросить своего господина соблаговолить его выслушать. Но этот злодей граф, стоявший у деревянной двери, что вела в комнату герцога, и следивший, чтобы никто не вошел, их не впустил и сказал: «Монсеньор велел поспешить с повешением». И он послал людей, чтобы поторопить прево ²⁷. Таким образом, Сифрон был повешен к великому ущербу для герцога Бургундского, которому стоило бы не проявлять такой жестокости, а по-человечески выслушать этого дворянина, и если бы он так поступил, то и сам был бы еще жив, и дом его остался бы в целости и даже намного усилился, если принять во внимание все, что случилось в этом королевстве позднее ²⁸. Но следует верить, что Господь распорядился иначе. [178]

Вы уже слышали выше о вероломном поступке герцога по отношению к графу де Сен-Полю, коннетаблю Франции, совершенном незадолго до того как он его схватил, несмотря на охранную грамоту, и выдал королю на смерть и, более того, передал королю для судебного процесса все бумаги, скрепленные печатями, и письма, полученные от коннетабля. И хотя у герцога были справедливые причины смертельно ненавидеть коннетабля и способствовать его гибели, о чем было бы долго писать, он тем не менее мог бы это сделать, не злоупотребляя его доверием, ибо какие бы оправдания ни приводить по этому поводу, они не смогут обелить герцога, запятнавшего себя вероломством и бесчестием, которые он совершил, когда выдал коннетаблю подлинную и законную охранную грамоту, а затем, невзирая на нее, схватил его и продал из жадности — и не только ради города Сен-Кантена, крепостей, наследственного имущества и движимости коннетабля, но также и из опасения, что ему не удастся взять город Нанси, который он осаждал в первый раз. Ведь он выдал коннетабля после некоторых проволочек, когда испугался, что армия короля, стоявшая в Шампани, помешает ему взять Нанси, поскольку король угрожающе требовал от него через своих послов выполнения соглашения, по которому первый из них двоих, кто схватит коннетабля, должен или выдать его в течение восьми дней другому, или казнить. Герцог же просрочил много дней, и единственно из страха и желания взять Нанси он и велел выдать коннетабля, как Вы уже слышали; и как он на этом месте, под Нанси, совершил позднее преступление, когда вторично осаждал город и казнил Сифрона, не пожелав его выслушать (ибо и слух у него уже был заложен и рассудок замутнен), точно так же и он сам на том же месте был обманут и предан тем, кому более всего доверял, и это предательство стало справедливым возмездием ему за то, как он из алчности поступил с коннетаблем и городом Нанси. Но судить об этом надлежит господу богу; я же говорю об этом не только для того, чтобы разъяснить суть излагаемого, но и чтобы дать понять, как должно доброму государю избегать подобных подлых и вероломных поступков, несмотря ни на какие советы. Нередко ведь случается, что люди, желая угодить государям и не осмеливаясь им противоречить, советуют им подобные вещи, и если те следуют таким советам, то они достойны сожаления ввиду возможной кары как со стороны бога, так и со стороны мира. Поэтому подобных советчиков лучше держать подальше.

Вы уже слышали, как господь избрал в сем мире орудием мести герцогу Бургундскому за его поступок против коннетабля графа Кампобассо, и свершилась месть в том же самом месте и тем же самым манером, но много более жестоко. Ибо, как ранее герцог выдал коннетабля на смерть, несмотря на охранную грамоту и выказанное ему доверие, точно так же и сам был предан своим самым доверенным в армии человеком, то есть тем, кому он более всего доверял, и кого принял к себе старым, бедным и беззащитным, [179] кому платил 100 тысяч дукатов в год, из коих тот сам оплачивал своих солдат, и оказал другие большие благодеяния. Но тот начал интриговать уже тогда, когда отправился в Италию с 40 тысячами дукатов наличными, которые он получил в качестве, как говорится, вспомоществования, то есть для набора солдат.

Дабы совершить эту измену, он обратился к двоим людям: первым был медик в Лионе по имени мэтр Симон Павийский, а вторым, в Савойе, был тот, о ком я уже говорил ²⁹. Вернувшись, он разместил своих солдат в нескольких небольших крепостях в графстве Марль, близ города Лана, и возобновил свои интриги, предлагая или сдать все крепости, которые держал, или же, если король вступит в сражение с его господином, договориться об условном сигнале, по которому он перешел бы от своего господина на сторону короля со всем своим отрядом. Второе предложение было совсем не по нраву королю, и тогда тот предложил другое: как только его господин станет лагерем, он его во время объезда войска или схватит, или убьет. Этот третий замысел ему и в самом деле удалось бы осуществить, ибо у герцога был такой обычай, что как только он сходил с лошади там, где разбит лагерь, то снимал доспехи, оставляя на себе только кирасу, садился на маленькую лошадь и в сопровождении лишь восьми или десяти пеших лучников, а иногда еще и двоих-троих дворян из своих камердинеров объезжал войска с внешней стороны, чтобы поглядеть, хорошо ли все укреплено. И тогда-то граф и мог с десятью всадниками без всякого труда выполнить задуманное.

Король, видя, сколь настойчиво этот человек предлагает предать своего господина (а происходило это во время перемирия), и не понимая, зачем он это делает, решил проявить великодушие по отношению к герцогу Бургундскому и через сеньора де Конте, о котором я много раз говорил в этих воспоминаниях, передал ему в моем присутствии о всех происках графа, и я уверен, что сеньор де Конте честно исполнил поручение и сообщил все своему господину. Но тот все воспринял наоборот и сказал, что если бы это была правда, то король ему ничего бы не сообщил. Было это еще задолго до того, как герцог подошел к Нанси, и я думаю, что он ничего не сказал об этом графу.

ГЛАВА VII

Однако нужно вернуться к нашей главной теме — к осаде Нанси, которую герцог вел посреди зимы с малым числом плохо вооруженных и почти не получавших жалованья людей, среди которых было много больных, да еще в ту пору, когда против него, как Вы слышали, плелись интриги. В общем роптали все, презрительно наблюдая за его действиями, как это обычно бывает в пору неудач, о чем я уже ранее говорил. Но против него лично и его государства интриговал один лишь граф Кампобассо, подданные же его хранили верность. [180]

Занимаясь приготовлениями, герцог Лотарингский обратился к Старому и Новому союзам, о которых я выше упоминал, чтобы они предоставили ему людей для борьбы с герцогом Бургундским, стоявшим под Нанси. Все эти города охотно согласились, и оставалось только найти деньги. Король поддержал его, отправив послов к швейцарцам, и выдал ему 40 тысяч франков для содержания немцев ³⁰. Он также направил в Бар своего наместника в Шампани монсеньора де Крана с семью или восемью сотнями копий и вольными лучниками под командованием опытных капитанов.

С благословением и деньгами короля герцог Лотарингский набрал много немцев, как пеших, так и конных, которым он платил жалованье сам, а кроме того, Союзы предоставили ему людей, содержавшихся на их счет. У него было также множество дворян из нашего королевства, а в Баре стояла армия короля, о которой я сказал, но она не вступала в военные действия, а выжидала, кто возьмет верх. Герцог Лотарингский с названными немцами расположился в Сен-Никола, возле Нанси.

В нашем королевстве вот уж девять месяцев или около того находился король Португальский ³¹, с которым наш король заключил союз против нынешнего короля Испании ³²; король Португалии приехал, надеясь, что король даст ему большую армию для ведения военных действий в Кастилии со стороны Бискайского графства или Наварры, ибо он держал множество крепостей в Кастилии на границе с Португалией и несколько крепостей по соседству с нами, вроде Бургоса и других. Я думаю, если бы король ему помог, что он порой склонен был сделать, то король Португальский вышел бы победителем из этой войны. Но у короля желание прошло, и он долгое время — год или более — лишь обнадеживал короля Португальского. А тем временем дела этого последнего в Кастилии ухудшались, ибо, когда он приехал сюда, его сторону держали почти все сеньоры королевства Кастильского, но, видя, сколь долго он отсутствует, они стали мало-помалу вести иные речи и договариваться с королем Фердинандом и королевой Изабеллой, которые и поныне царствуют.

Отказывая в обещанной помощи, король извинялся, ссылаясь на то, что в Лотарингии шла война, и на опасность того, что, если герцог Бургундский поправит свои дела, он сможет напасть на королевство. И этот бедный португальский король, будучи очень добрым и справедливым, забрал себе в голову мысль отправиться к герцогу Бургундскому, который был его двоюродным братом, и примирить его с королем, чтобы король смог оказать ему помощь, ибо ему стыдно было возвращаться в Кастилию и Португалию, потерпев неудачу и ничего не добившись, — ведь он столь легкомысленно решился съездить во Францию вопреки мнению своего совета.

Итак, в самый разгар зимы король Португальский тронулся в путь и, застав герцога Бургундского, своего двоюродного брата, под Нанси, стал излагать ему то, что сказал наш король, надеясь прийти к соглашению. Но он понял, что примирить их очень трудно и что [181] они расходятся во всем. Поэтому он задержался всего на два дня и, простившись с герцогом, своим двоюродным братом, вернулся обратно в Париж. Герцог просил его остаться и предлагал отправиться в Понт-а-Муссон, недалеко от Нанси, чтобы не допустить продвижения там противника, ибо герцог знал о прибытии немцев, расположившихся в Сен-Никола. Но король Португальский извинился, сказав, что он не при оружии и не готов к такому делу, и возвратился в Париж, где и оставался еще долгое время.

В конце концов король Португальский начал подозревать, что король хочет его схватить и выдать его врагу, королю Кастилии. Поэтому он переоделся и решил бежать с двумя людьми в Рим и постричься там в монахи. Но в этой одежде он был схвачен одним нормандцем по имени Ле Беф. Король, наш повелитель, был сконфужен и потому приказал снарядить на нормандском побережье несколько судов и поручил мессиру Георгию Греку ³³ доставить его в Португалию.

Война между ним и королем Кастилии началась из-за его племянницы, дочери его сестры, бывшей замужем за ныне покойным королем Генрихом Кастильским; ее дочь была очень красивой, и она по сю пору живет в Португалии, оставшись незамужней. Эту девушку королева Изабелла, сестра короля Генриха, лишила кастильского престола, заявив, что мать зачала ее в прелюбодействе. Такое мнение разделяло довольно много людей, считавших, что король Генрих не был способен к деторождению по одной причине, о которой я умалчиваю.

Как бы там ни было, хотя эта девушка и родилась под брачным покровом, кастильская корона досталась королеве Изабелле и ее мужу, королю Арагона и Сицилии, ныне царствующему. Король Португальский пытался устроить брак этой своей племянницы с нашим нынешним королем Карлом VIII, что и явилось причиной его приезда сюда ³⁴; но для него все обернулось великим уроном и огорчением, и вскоре после возвращения в Португалию он умер.

А потому, как я уже говорил где-то в начале своих воспоминаний, государям следует внимательно относиться к тому, кого они посылают в качестве послов за границу; ведь если бы те, кто приехал сюда от имени короля Португальского заключать союз ³⁵ (я присутствовал при этом деле как один из представителей короля), были бы мудрее, они лучше бы разобрались в наших делах, прежде чем советовать своему господину отправляться в поездку, которая ему столь повредила.

ГЛАВА VIII

Я обошел бы эту тему стороной, но я хочу показать, что государю лишь в крайнем случае можно отдавать себя в руки другого государя и лично отправляться за помощью. Итак, возвращаясь к cвоему главному предмету, скажу, что не прошло и одного дня после [182] отъезда короля Португальского из лагеря герцога Бургундского, как герцог Лотарингский с немцами из своего войска покинул лагерь в Сен-Никола и выступил против герцога Бургундского. В этот же самый день ³⁶ на его сторону перешел граф де Кампобассо, исполнивший свое намерение, и встал в его ряды вместе с примерно 160 кавалеристами, причем его огорчало, что он не смог еще более навредить своему господину.

Защитники Нанси были предупреждены о переговорах графа де Кампобассо, и это придало им сил для обороны. К тому же к ним пробрался один человек, переплывший ров, который заверил их в том, что они получат помощь, а то они уже были готовы сдаться. Если бы не измена графа, они бы не продержались до этих пор; но господь пожелал свершить свое тайное предначертание.

Герцог Бургундский, извещенный об измене, собрал ненадолго совет, хотя и не имел обыкновения это делать, но, как обычно, поступил по-своему. Некоторые высказались за то, чтобы уйти в Понт-а-Муссон, недалеко оттуда, оставив людей в крепостях близ Нанси, говоря, что, как только немцы снабдят Нанси припасами, они разойдутся, а герцогу Лотарингскому еще долгое время будет недоставать денег, чтобы вновь набрать столько людей, и что припасов надолго не хватит, так что город посреди зимы опять окажется в тисках голода, а тем временем герцог Бургундский сможет собрать большее войско.

Я слышал от людей осведомленных, что в его армии не было и четырех тысяч человек, причем лишь дюжина сотен была в состоянии сражаться. Денег у герцога было достаточно, ибо недалеко оттуда, в Люксембургском замке, у него лежало 450 тысяч экю, и он мог бы навербовать довольно много людей. Но господь не пожелал проявить к нему милости, и он не внял этому мудрому совету, не сознавая, сколь много врагов окружило его со всех сторон; он сделал худший выбор: произнеся безумную речь, он, несмотря на все высказанные соображения по поводу многочисленности немцев герцога Лотарингского и близкого присутствия армии короля, решил ждать и принять сражение с небольшим числом перепуганных людей.

Когда граф де Кампобассо прибыл к герцогу Лотарингскому, немцы передали ему, чтобы он убирался прочь, ибо они не терпят предателей в своих рядах. И он удалился в Конде, небольшой замок близ переправы, которую он кое-как поправил в надежде, что когда герцог Бургундский и его люди побегут, то он налетит на них, как имел обыкновение делать.

Соглашение с герцогом Лотарингским вовсе не входило в планы графа; но, переговорив с другими, перед тем как покинуть герцога Бургундского, он пришел к заключению, что другой возможности связать руки герцогу Бургундскому, как только перейти на сторону его противника во время сражения, нет. Но граф не хотел делать это раньше времени, чтобы в решающий момент посеять более сильную панику в войске герцога; и он уверял, что если герцог обратится в [183] бегство, то ни за что не уйдет живым, поскольку он оставил у него 12 или 14 преданных людей, дабы одни из них спровоцировали бегство, как только немцы начнут наступление, а другие следили за герцогом и убили бы его, если он побежит. И это правда, ибо я знал двоих или троих из тех, что были оставлены для убийства герцога. Договорившись об этом великом предательстве ³⁷, он вернулся к войску герцога Бургундского, а затем, когда узнал о прибытии немцев, выступил против своего господина. Позднее, видя, что немцы не желают его принять в свои ряды, он ушел, как было сказано, в Конде.

Немцы начали наступать. С ними шло много наших конников, получивших разрешение вступить в армию герцога Лотарингского. Многие другие сели в засады поблизости, чтобы в случае, если герцог будет разбит, захватить пленников и другую добычу. Так что Вы видите, в какое положение поставил себя герцог, не пожелав внять разумному совету.

Когда обе армии сошлись, армия герцога Бургундского, уже дважды перед тем битая, малочисленная и небоеспособная, сразу же была разгромлена, и одни были убиты или попали в плен, а другие, и их было немало, бежали. Среди прочих на поле боя погиб и герцог Бургундский. Я не хочу об этом рассказывать, поскольку меня там не было, но я слышал от тех, кто это видел, как он был сброшен на землю и они не имели возможности ему помочь, поскольку их уже взяли в плен. Но погиб он не на их глазах, ибо на него налетела целая толпа людей, которые его убили и, устроив большую давку, содрали одежду, даже не узнав его. И произошло это сражение в пятый день января 1476 года ³⁸ в канун богоявления.

ГЛАВА IX

Впоследствии мне показали в Милане печатку, которую я много раз видел висевшей у него на камзоле: она представляла собой камею с его гербом и вырезанными агнцем и огнивом ³⁹; ее продали в Милане за два дуката. Тот, кто снял ее, был ему плохим камердинером. Я часто видел, как его с большим почтением одевали и раздевали важные персоны, но в сей последний час почестями его обошли. И погиб он, погубив свой дом, как я говорил, в том самом месте, где он из алчности согласился выдать коннетабля, и по прошествии недолгого времени. Да соблаговолит господь простить его грехи!

Я знал его в те времена, когда он был могущественным и славным государем, уважаемым и почитаемым соседями, как ни один другой государь в христианском мире, а может, и вообще на всем свете. Я не вижу никакой иной причины того, что он столь быстро навлек на себя гнев божий, как только то, что он считал все милости и почести, приобретенные им в этом мире, заслугой своего ума и доблести, не отдавая должного богу. Но, по правде говоря, он наделен был и добрыми, похвальными качествами.

Он содержал на свой счет и обеспечивал подобающую жизнь [184] стольким важным персонам, что всех государей превзошел в этом. Его благодеяния, правда, были не слишком великими, поскольку он хотел всем дать почувствовать их. Никто щедрее его не предоставлял аудиенции своим служителям и подданным. В то время, когда я его знал, он отнюдь не был жестоким; он стал таким незадолго до своей гибели, что было дурным знаком. Он очень и даже слишком любил пышность в одежде и всем прочем. Послам и иноземцам он оказывал весьма большой почет и радушно и гостеприимно принимал их у себя. Он жаждал великой славы, что более всего и толкало его к этим войнам, и желал походить на тех государей древности, о которых после смерти говорили: он был храбр, как никто иной в его время.

Но вот оборвалась его жизнь, и все обернулось к его урону и бесчестью, ибо честь достается всегда тем, кто побеждает. Не могу даже сказать, в отношении кого господь бог проявил больший гнев — в отношении его самого, погибшего на поле боя сразу же, без долгих мучений, или его подданных, которые никогда уже после этого не знали покоя, беспрестанно воюя, не имея сил покончить с войной, и враждуя друг с другом жестоко и смертельно? И что еще им тяжело было сносить — так это то, что на их защиту встали иноземцы, их бывшие враги — немцы ⁴⁰.

В действительности, кто бы им ни помогал после гибели герцога, им никто не желал добра, и, судя по их делам, они потеряли рассудок, как и их государь. Ведь еще до его смерти они отказывались принять любой добрый и верный совет, выбирая все пагубные пути. И сейчас они пришли к смуте, которая долго не кончится или, по крайней мере, будет еще возобновляться.

Я придерживаюсь мнения, высказанного одним человеком, с коим мне приходилось встречаться, а именно что господь дает подданным государя в зависимости от того, хочет ли он наказать их или наградить, а государю дает подданных и располагает их сердца к нему в зависимости от того, желает ли он его возвысить или унизить. И именно так он поступил в отношении этого Бургундского дома: ведь после долгого процветания и наслаждения богатством при предшествующих трех великих и мудрых государях, что продолжалось 120 лет, он дал им герцога Карла, который обрек их на бесконечные тяжкие войны и зимой и летом, на труды и издержки. Погибло или попало в плен много богатых и состоятельных людей. Эти великие потери начались под Нейсом и продолжались в последующих трех или четырех сражениях вплоть до его смерти; и последняя битва окончательно погубила все силы его страны, ибо погибли, были разорены или оказались в плену все его люди, которые умели и хотели защищать благополучие и честь его дома.

И кажется, что потери эти были столь же велики, сколь велик был достаток, коим они пользовались во время благоденствия. Я уже сказал, что знал его могущественным, богатым и окруженным почетом, но то же самое могу сказать и о его подданных, ибо они [185] жили в лучшем краю Европы. Я не знал ни одной другой сеньории или страны, которая бы, при всех прочих равных условиях и даже будучи гораздо большей по размерам, столь же изобиловала богатством — движимостью и постройками, где бы столь же расточительно тратились деньги и устраивались богатые празднества и пиршества, как в этой стране в то время, когда я там жил. И если кому-либо, кто там не был в то время, о котором я говорю, покажется, чтo я преувеличиваю, то пусть обратится к другим, кто был там, так и я, и они скажут, что я даже преуменьшаю.

Но господь бог одним махом сокрушил это величественное и великолепное здание, этот могущественный дом, который приютил и вскормил столько знатных людей, который был так почитаем и близкими, и далекими людьми и имел на счету столько славных побед, сколько не было ни у одного другого в свое время. И продолжалось это благополучение и милость божия на протяжении 120 лет, когда все соседи — Франция, Англия и Испания — терпели бедствия. Все прибегали в то или иное время к его помощи, как Вы знаете из истории жизни короля, нашего повелителя, который в молодости, при своем отце, короле Карле VII, нашел радушный прием у доброго герцога Филиппа, где пробыл шесть лет. А из Англии там нашли пристанище братья короля Эдуарда — герцог Кларенс и герцог Глостep, который позднее провозгласил себя королем Ричардом; из партии же короля Генриха, принадлежавшего к Ланкастерскому дому, видел там всех или почти всех родственников короля. Со всех сторон этот дом был почитаем — и вдруг оказался поваленным, разоренным и опустошенным, с повергнутыми и государем и подданными, как никакой из соседних домов. Такие и подобные деяния господь бог вершил еще до нашего рождения и будет вершить после нашей смерти; и можно быть уверенным в том, что великое благоденствие государей или их великие беды происходят по божественному соизволению.

ГЛАВА Х

Продолжая далее мой рассказ, скажу, что короля, уже учредившего почту ⁴¹ в этом королевстве (до этого ее никогда не было), очень быстро известили о поражении герцога Бургундского; он каждый час ждал новостей о нем, будучи предупрежден о прибытии немцев и о всем прочем, что предшествовало битве. Множество людей держали ушки на макушке, чтобы первыми услышать новости и сообщить их ему, ибо он охотно одаривал того, кто первым приносил ему какие-либо важные вести, не забывая при этом и гонцов. И он находил удовольствие в том, чтобы заранее предупреждать об этом, говоря: «Я дам столько-то тому, кто принесет мне новости». Монсеньор де Бушаж и я первыми получили известие о битве при Муртене и вместе передали его королю, который каждому из нас дал 200 марок серебра.

Монсеньор дю Люд, который ночевал вне замка Плесси, первым [186] узнал о прибытии конного гонца, привезшего письмо о битве под Нанси, о которой я говорил. Он потребовал у гонца эти письма, и тот не осмелился ему отказать, ибо он пользовался большой властью при короле. И сеньор дю Люд ранним утром, когда едва начало светать, пришел и начал стучать в ближайшую к королю дверь. Ему открыли. Он вручил письма, написанные монсеньером де Краном и другими, из коих никто поначалу не был уверен в гибели герцога; некоторые утверждали, что он спасся, и якобы видели, как он бежал.

Король так обрадовался этой новости, что не сразу сообразил, что ему делать. С одной стороны, он боялся, что если герцог взят в плен немцами, то они могут освободить его за большую сумму денег, которую он легко им выдаст; а с другой стороны, его заботило следующее: если и после третьего поражения герцог ускользнет, то стоит ли захватывать его сеньории в Бургундии. Ему казалось, что он без труда сможет ими завладеть, поскольку почти все достойные люди из этих земель погибли в вышеупомянутых сражениях. Решение его (о котором, полагаю, знали немногие, кроме меня) было таково: если герцог жив и здоров, немедленно ввести свою армию, стоящую в Шампани и Баре, в Бургундию и захватить эту область, пока там царит большая паника, а захватив ее, сообщить герцогу, что это было сделано якобы для того, чтобы спасти ее для него и не допустить разорения ее немцами (ведь это герцогство находилось под суверенитетом короля, и он ни за что не желал бы, чтобы оно попало в руки немцев), и что все взятое будет ему возвращено. И ему удалось бы это сделать, хотя многим казалось это дело не простым. Но они не знали, какие намерения двигали им ⁴². Он, однако, отказался от своего замысла, когда узнал о гибели герцога.

Как только король получил письма, в которых, как я сказал, ничего не говорилось о смерти герцога, он послал в город Тур за всеми капитанами и многими другими важными особами и показал им эти письма. Все выразили великую радость, но тем, кто стоял рядом, было видно, что среди них немало таких, которые выражали радость через силу, ибо предпочли бы, чтобы дела герцога обстояли лучше. А причина, вероятно, заключалась в том, что короля очень боялись и опасались, как бы он, избавившись от своих врагов, не пожелал произвести перемены, а в особенности — как бы не лишил их должностей и постов; ведь среди них было много таких, кто участвовал в лиге Общественного блага или же служил его брату герцогу Гиенскому и выступал в свое время против него.

Поговорив некоторое время с ними, он прослушал мессу, а затем велел накрыть в своей комнате стол и всех пригласил обедать, в том числе канцлера ⁴³ и некоторых членов совета; во время обеда он все время обсуждал случившееся. Помню, что я и некоторые другие следили за тем, как сидевшие за столом едят и с каким аппетитом; по правде говоря, я не знаю, то ли из-за радости, то ли из-за печали, но никто, кажется, не наелся и наполовину. Причем они отнюдь не [187] стеснялись есть в присутствии короля, ибо среди них не было никого, кто не сиживал бы с ним частенько за столом.

Встав из-за стола, король отошел в сторону и начал одаривать некоторых землями герцога, как если бы он уже знал о его смерти. Бастарда Бурбонского — адмирала Франции — и меня он отправил, наделив необходимыми полномочиями, принимать в его подданство всех, кто пожелает, приказав выехать немедленно и по пути останавливать всех встречных почтовых гонцов и вскрывать письма, чтобы узнать наверное, жив герцог или мертв.

Мы спешно тронулись в дорогу, несмотря на то, что стояли самые сильные холода, какие только были в мое время. Не проехав и полдня, мы встретили гонца, у которого взяли его письма, где сообщалось, что тело герцога было разыскано среди мертвых одним его пажом итальянцем ⁴⁴ и его врачом по имени Лопес, уроженцем Португалии, который заверил монсеньера де Крана, что это именно герцог, его господин, о чем они немедленно и известили короля.

ГЛАВА XI

Когда мы все это узнали, то поскакали прямо к предместьям Абвиля и оказались первыми в этих местах, от кого сторонники герцога получили это известие. Мы нашли, что народ в городе уже вступил в переговоры с монсеньером де Торси, которого давно очень любил, а военные и служащие герцога начали договариваться с одним нашим человеком, которого мы послали вперед. По нашей просьбе они вывели из города 400 фламандцев; но когда народ узнал об этом, он открыл ворота монсеньору де Торси, что повредило городским капитанам и служащим, поскольку семерым или восьмерым из них мы пообещали деньги и пенсии согласно полномочиям, полученным от короля, но теперь они ничего не получили, ибо город был сдан не ими.

Город Абвиль входил в те земли, что король Карл VII передал по Аррасскому миру на условии их возврата в случае отсутствия у Бургундских герцогов мужского потомства. Поэтому и неудивительно, что нам с такой легкостью открыли ворота. Оттуда мы отправились Дуллан, чтобы привести в повиновение Аррас, главный город области Артуа, которая была старым патримонием графов Фландрских, всегда по праву передававшимся и дочерям и сыновьям.

Монсеньоры де Равенштейн и де Корд, находившиеся в Аррасе, вместе с некоторыми горожанами пришли переговорить с нами в Лон-Сент-Элуа, аббатство близ Арраса. Мы договорились, что я вместе с некоторыми другими приеду к ним; поскольку мы сомневались в том, что они пойдут на наши условия, адмирал с нами не поехал.

Вскоре после нашего прибытия подъехали названные монсеньеры де Равенштейн и де Корд вместе с другими важными лицами и некоторыми жителями Арраса. Среди прочих представителей города [188] приехал и их пансионарий мэтр Жан де ла Вакери, от их имени державший речь; впоследствии он стал первым президентом Парижского парламента. Мы тогда предложили открыть город для короля и принять нас, сказав, что король считает город и всю область своими по праву конфискации и что если они этому воспротивятся, то их принудят силой, ибо сеньор их разбит и область некому защищать после упомянутых трех сражений.

Де ла Вакери ответил за названных сеньоров, что графство Артуа принадлежит мадемуазель Бургундской, дочери герцога Карла, и перешло оно к ней по праву наследования от графини Маргариты Фландрской, которая была графиней Фландрии, Артуа, Бургундии, Невера и Ретеля и женой герцога Филиппа Бургундского Первого, сына короля Иоанна и брата короля Карла V; и они умоляли короля, чтобы он соблаговолил соблюдать перемирие, заключенное между ним и покойным герцогом Карлом.

Мы не слишком настаивали, поскольку были готовы к такому ответу и потому, что главной целью моего визита к ним было переговорить с некоторыми присутствовавшими там лицами, чтобы склонить их на сторону короля. Я с ними поговорил, и они вскоре стали добрыми слугами короля.

В этой области царила большая паника, и на то были причины: я уверен, что за восемь дней они не нашли бы у себя и восьми кавалеристов; впрочем, и других военных, как пеших, так и конных, набралось бы в округе не более 1500 человек, ускользнувших с поля боя, где погиб герцог Бургундский, но они держались близ Намюра и в Эно.

Речи и манера разговора бургундских подданных сильно изменились, ибо они теперь говорили тихо и подобострастно; не то, чтобы они в былые времена говорили более высокомерно, чем следует, — просто тогда, когда я еще был с ними, они чувствовали себя столь сильными, что говорили с королем и о короле отнюдь не с таким почтением, как впоследствии. И если б люди всегда вели себя мудро, они бы в пору преуспеяния были умеренны в речах, чтобы у них не было причины меняться, когда придет беда.

Я вернулся с докладом к монсеньору адмиралу и узнал от него новость — что приезжает король, который тронулся в путь вскоре после нас, разослав от своего имени и имени своих сторонников письма, дабы собрать людей; с их помощью он надеялся привести к повиновению те сеньории, о которых я говорил.

ГЛАВА XII

Велика была радость короля, когда он воочию убедился, что взял верх над всеми своими ненавистными врагами. Одним он отомстил, как коннетаблю Франции, герцогу Немурскому ⁴⁵ и некоторым другим; иные сами умерли, оставив его наследником, как его брат герцог Гиенский или все представители Анжуйского дома — король [189] Рене Сицилийский, герцоги Жан и Никола Калабрийские, затем их кузен граф дю Мэн ⁴⁶, ставший позднее графом Прованским, а также граф д'Арманьяк, убитый в Лектуре ⁴⁷; после всех них король унаследовал земли и имущество. Но насколько Бургундский дом был более великим и могущественным, чем прочие (а с помощью англичан он воевал еще с его отцом, Карлом VII, на протяжении 32 лет без перемирий ⁴⁸, благо его владения граничат с Францией и его подданные склонны воевать с французским королем и его королевством), настолько же более великими были его радость и выгода от его падения. Королю казалось, что в своей жизни он больше ни с кем не столкнется, кто стал бы ему противоречить, ни в своем королевстве, ни в соседних землях. Ведь с англичанами он заключил мир и изо всех сил старался этот мир сохранить.

И потому, что он освободился от всякого страха, господь не позволил ему взяться за это столь великое дело с того конца, с которого нужно было. Ибо с помощью брака и дружеских уз он легко бы смог присоединить к короне все эти крупные сеньории, на которые иначе претендовать не имел никакого права ⁴⁹; в случае заключения этого брака он под его сенью сделал бы все, что хотел, и поступил с ними по своей воле ввиду великого разорения, оскудения и немощи этих сеньорий — таким образом он усилил бы и обогатил свое королевство и установил длительный мир, который был необходим, дабы облегчить тяготы королевства — и прежде всего вывести за его пределы солдат, которые и в прошлом, и в настоящем беспрестанно бродили по всему королевству, и чаще всего без особой надобности ⁵⁰.

Еще при жизни герцога Бургундского король несколько раз разговаривал со мной о том, что бы он сделал, если б герцог умер, и говорил он весьма разумно, что постарается женить своего сына, нашего нынешнего короля, на дочери герцога, ставшей впоследствии герцогиней Австрийской, и что если она не согласится на это (поскольку монсеньор дофин был моложе ее ⁵¹), то попытается женить на ней какого-нибудь молодого сеньора из нашего королевства, дабы поддерживать с ней и ее подданными дружбу и получить без всяких споров все то, что он считал своим. Такого мнения король придерживался еще за восемь дней до известия о гибели герцога. Но он начал мало-помалу отказываться от этого мудрого плана, который я изложил, с того дня, как узнал о смерти герцога и отправил с поручением меня и адмирала. Он говорил об этом мало и лишь начал обещать кое-кому земли и сеньории бургундского герцога.

(пер. Ю. П. Малинина)
Текст воспроизведен по изданию: Филипп де Коммин. Мемуары. М. Наука. 1986