Филипп де Коммин. Мемуары. Книга I. Главы I-IX

ФИЛИПП ДЕ КОММИН

МЕМУАРЫ

КНИГА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА I

Продолжая свои воспоминания, хочу Вам рассказать, как случилось, что ныне царствующий король Карл VIII предпринял поход в Италию, в котором участвовал и я, и вышел он из города Вьенн, в Дофине, 23 августа 1494 года, и вернулся в свою страну около октября 1495 года ¹. По этому поводу были сильные споры — идти в поход или нет, ибо всем мудрым и опытным людям предприятие казалось весьма безрассудным и благонадежным его находили только король да еще некий Этьен де Век ², уроженец Лангедока, худородный и ни в чем не разбиравшийся человек. До поры до времени, пока не стал колебаться, поддерживал его и служивший в ведомстве финансов генеральный сборщик Брисоне ³, который впоследствии благодаря этому походу приобрел большие церковные богатства, став кардиналом и получив разные бенефиции. Этьен де Век и до этого обладал немалым состоянием и был сенешалом Бокера и президентом Счетной палаты в Париже, а раньше он преданно служил королю в качестве камердинера, когда тот был ребенком; он-то и перетянул на свою сторону генерального сборщика, и вдвоем они стали главными зачинщиками этого похода, за что снискали мало похвал, но много хулы, ибо для столь великого предприятия ничего не было готово.

Но король был юным, неопытным и очень своевольным человеком, а мудрых людей и добрых наставников вокруг него было мало. Наличных денег совсем не имелось, и перед тем, как выступить в поход, заняли 100 тысяч франков у банка Саули в Генуе из 14 процентов, уплачиваемых во время каждой ярмарки ⁴, и сделали займы в нескольких других местах, о чем я скажу после. Не было ни палаток, ни шатров, хотя в Ломбардию вступили уже зимой. И лишь одна добрая вещь была в наличии — веселое, но необузданное войско, состоявшее из молодых дворян. Таким образом, следует сделать вывод, что этим походом как в начале, так и в конце руководил сам господь, ибо ум предводителей, как я сказал, почти ни в чем не проявлялся, хотя они и могут заявить, что благодаря им их господин обрел великую честь и славу.

Когда король, о котором я говорю, был в коронационном возрасте, т. е. 14 или 15 лет, к нему прибыл герцог Лотарингский с требованием вернуть ему захваченное королем Людовиком XI герцогство [266] Бар и графство Прованс, оставленное Людовику XI его двоюродным братом, королем Карлом Анжуйским, после своей смерти по завещанию, ибо он умер бездетным ⁵. Герцог Лотарингский считал эти земли своими, поскольку был сыном дочери короля Рене Сицилийского, владевшего герцогством Анжуйским и графством Прованс, который, по утверждению герцога, незаконно лишил его наследства оставив его королю Карлу Анжуйскому, ибо этот последний был всего лишь его племянником, сыном графа дю Мэна ⁶. Король возразил ему, сказав, что Прованс, согласно многим завещаниям, не может переходить по женской линии. В итоге Бар был возвращен, за что король потребовал лишь определенную сумму денег. И чтобы приобрести большое влияние и могущественных друзей (особенно дружбу старого герцога Жана Бурбонского, который хотел жениться на сестре герцога Лотарингского), король дал герцогу высокую должность ⁷, предоставил ему 100 копий и назначил 36 тысяч ливров в год, которые должны были выплачиваться в течение четырех лет, пока изучается вопрос о правах на графство Прованс. Я присутствовал при обсуждении и решении этого дела, поскольку входил в совет, созданный близкими родственниками короля и штатами королевства ⁸.

Упомянутый мной Этьен де Век, который уже приобрел кое-что в Провансе и предавался мечтам о походе в Неаполь, внушил королю (а тот был тогда совсем юным) сказать в присутствии своей сестры, герцогини Бурбонской, обращаясь к монсеньерам де Комменжу, дю Ло, которые также входили в совет, и ко мне, чтобы мы проследили, дабы герцог Лотарингский не потерял графство Прованс. Было это еще до принятия вышеупомянутого решения ⁹.

Еще до истечения четырехлетнего срока появились некие юристы из Прованса, которые прибыли, чтобы представить кое-какие завещания — короля Карла I, брата святого Людовика, и других сицилийских королей из дома Франции, а также свидетельства, согласно которым не только графство Прованс принадлежит нашему королю, но и королевство Сицилийское и иные владения Арагонского дома ¹⁰, а герцог Лотарингский не имеет на все это никаких прав (хотя некоторые утверждали обратное). Все эти юристы обращались к Этьену де Веку, который их речами питал своего господина, и доказывали, что все это оставлено нашему королю по завещанию покойного короля Карла, который был графом Прованским, сыном Карла Анжуйского графа дю Мэна и племянником короля Рене. А король Рене, в свою очередь, перед смертью сделал короля Карла своим наследником, отдав ему предпочтение перед герцогом Лотарингским, сыном своей дочери, и сделал это под влиянием завещания Карла I и его жены, графини Прованской, в которых якобы говорилось, что Сицилийское королевство и графство Прованс неразделимы и не могут передаваться дочерям, пока в роду есть сыновья. Подобное же завещание составил и их наследник — король Карл II ¹¹. [267]

За эти четыре года опекуны короля, герцог и герцогиня Бурбонские, а также камергер по имени сеньор де Гравиль и другие камергеры, которые в то время были в большой силе, призвали герцога Лотарингского ко двору и облекли его доверием и высокими полномочиями, надеясь получить от него помощь и поддержку, ибо он был человеком храбрым, не то что придворные; они рассчитывали со временем избавиться от него, что они и сделали, когда почувствовали себя достаточно сильными и когда ослабели герцог Орлеанский и многие другие, о ком Вы слышали ¹². Они не могли больше удерживать герцога Лотарингского еще и потому, что по истечении четырех лет ему не вернули графства и не дали никаких письменных обязательств на будущее, отказано ему было и в дальнейшей выплате 36 тысяч ливров; не достигнув согласия с ними, он, возмущенный, покинул двор.

За четыре или пять месяцев до этого ему представилась прекрасная возможность, если бы только он сумел ею воспользоваться. Все Неаполитанское королевство восстало против короля Ферранте из-за невыносимой тирании, установленной им и его сыновьями, и все бароны вместе со штатами королевства отдали себя под власть церкви ¹³. Однако король Ферранте с помощью флорентийцев начал их сильно теснить, поэтому папа и упомянутые сеньоры королевства обратились к герцогу Лотарингскому с просьбой стать королем. Его долгое время ждал в Генуе, где были снаряжены галеры, кардинал Сан-Пьетро-ин-винколи ¹⁴, однако он был занят придворными дрязгами и спорами по поводу его отъезда, который все оттягивался, хотя при нем уже были люди от всех сеньоров Неаполитанского королевства, торопившие его с отправкой.

В конце концов король и его совет дали всем знать, что желают ему помочь овладеть неаполитанским престолом, и обещали 60 тысяч ливров, из которых он получил только 20, а остальные куда-то пропали; ему также разрешили взять с собой 100 копий, что ему предоставил король, и повсюду разослали посольства, чтобы поддержать его. Однако королю, которому было около 19 лет ¹⁵, его воспитатели, упомянутые мной, ежедневно говорили, что это королевство должно принадлежать ему самому (я охотно вспоминаю об этом, чтобы показать, как незначительные люди возбуждают весьма серьезные ссоры); то же самое утверждали и некоторые из французских послов, направленных в Рим, Флоренцию, Геную и другие места в поддержку герцогу Лотарингскому. Известно мне это как от послов, так и от самого герцога, проезжавшего через Мулен, где я тогда находился вместе с герцогом Жаном Бурбонским из-за разногласий со двором ¹⁶; к тому времени его экспедиция была уже почти сорвана ввиду долгой затяжки. Я выехал к нему навстречу, хотя отнюдь не принадлежал к его приверженцам, ибо это он грубыми и безрассудными словами помог удалить меня от двора. Он встретил меня очень радушно и стал жаловаться на тех, кто остался при короле; он два дня провел с герцогом Жаном Бурбонским и затем уехал в Лион.[268]

В общем, друзья герцога Лотарингского настолько были утомлены и изнурены затянувшимся ожиданием, что папа и бароны заключили мир с королем Ферранте, гарантировавший баронам безопасность ¹⁷; но когда бароны вернулись в Неаполь, то все были схвачены, несмотря на то что папа, венецианцы, испанский король и флорентийцы поручились за выполнение условий мира и дали клятву, обещая им безопасность. Ускользнул только принц Салернский, который уехал за море и не пожелал присоединиться к этому мирному соглашению, поскольку хорошо знал короля Ферранте. А герцог Лотарингский, к своему стыду, вернулся в свои земли; никогда после этого он уже не пользовался у себя дома большим влиянием, потеряв свое войско и 36 тысяч ливров, выплачивавшихся ему за Прованс, и в таком положении он остается и по сей день, т. е. по 1497 год.

ГЛАВА II

Принц Салернский со своими тремя племянниками, сыновьями принца Бизиньяно, отправился в Венецию, где у него были большие связи, чтобы, как он мне говорил, испросить совета, куда, по их мнению, ему лучше направиться за помощью: к герцогу Лотарингскому, к королю Французскому или к королю Испанскому? По его словам, они ответили ему, что герцог Лотарингский — мертвый человек и его невозможно воскресить, король Испанский станет слишком могущественным, если приобретет Неаполитанское королевство и присоединит его к Сицилии и другим своим землям в районе Лионского залива, будучи и без того очень сильным на море; и они посоветовали ему отправиться во Францию, где благодаря тому, что французские короли в свое время владели Неаполитанским королевством, он найдет доброе отношение и дружбу. Уверен, что они совсем не предполагали, что из-за этого произойдет то, что произошло.

Итак, эти бароны прибыли во Францию, где приняли их хорошо, но содержание выделили бедное. В течение двух лет они настойчиво добивались своего, обращаясь по любому поводу к Этьену де Веку, бывшему тогда сенешалом Бокера и королевским камергером, и жили они один день в надеждах, а другой в унынии. Старались они получить поддержку и в Италии, особенно в Милане, где герцогом был Джан-Галеаццо ¹⁸, но не Великий, что погребен в Павийской картезианской обители, а сын герцога Галеаццо и герцогини Боны Савойской. Эта герцогиня не отличалась умом. Овдовев, она стала опекуншей своих детей и приобрела большую власть (я виделся с ней в ту пору), но руководил ею долгое время состоявший при ее доме секретарь по имени Чикко ¹⁹, который изгнал и выслал всех братьев герцога Галеаццо ради безопасности своей госпожи и ее детей, и среди прочих — сеньора Лодовико, ставшего впоследствии герцогом Милана. Этого последнего она вернула сама, хотя он и был ее врагом и вел с ней борьбу; а вместе с ним позволила вернуться и Роберто [269] да Сан-Северино, доблестному капитану, и они позднее изгнали Чикко. Короче говоря, она по глупости своей вернула их при посредничестве одного молодого человека по имени Антонио Тассино, ее стольника, происходившего из незнатной феррарской фамилии, ибо полагала, что они не причинят никакого вреда Чикко, в чем они дали клятвенное обещание. Но на третий же день его схватили и провезли через Милан в бочке, поскольку он путем брака породнился с Висконти и потому в самом городе его взять не осмелились бы. Сеньор Лодовико желал, чтобы этого Чикко в таком виде встретил подъезжавший к городу сеньор Роберто да Сан-Северино, который его сильно ненавидел; затем его отвезли в заключение в замок Павии, и он там позднее умер.

Они оказывали этой даме, как ей казалось, великие почести и всячески ей угождали; когда они держали совет, то ей сообщали лишь то, что хотели, — правда, ей и нельзя было доставить большего удовольствия, как только не говорить ни о каких делах. Они позволили ей одаривать Антонио Тассино, как ей было угодно; он расположился возле ее комнаты, возил ее по городу на крупе своей лошади, и вообще у них были сплошные праздники и танцы. Но длилось это недолго, около полугода. Она сделала много добра этому Тассино; через него проходили все курьерские сумки. Но это породило великую зависть а вместе с ней и сильное желание у сеньора Лодовико, дяди двоих ее детей, стать самому герцогом, что он позднее и сделал.

Однажды утром у нее отняли обоих сыновей и поместили их в донжоне, называемом Рокко; ради этого в сговор вошли сеньор Лодовико, сеньор Роберто да Сан-Северино, один человек по имени Паллавичини, который был наставником молодого герцога, и капитан донжона, который после смерти герцога Галеаццо долгое время не покидал донжона, пока по глупости своего господина, молодого герцога, который, как его мать, не отличался мудростью, не был хитро обманут сеньором Лодовико.

Поместив детей в Рокко, они захватили казну, которая в то время была самой большой в христианском мире, и велели Боне Савойской дать отчет в ее расходовании; они сделали три ключа от казны, и один из них дали ей, но она его никогда уже не касалась. Они вынудили ее отказаться от опеки, и опекуном стал сеньор Лодовико. Более того, они разослали во многие места, и прежде всего во Францию, письма, которые я, к ее великому стыду, видел, где обвиняли ее в связи с этим Антонио Тассино и в других грехах. Тассино они удалили, не причинив никакого зла. Сеньор Роберто спас ему жизнь и помог сохранить имущество. Эти два могущественных человека, сеньоры Лодовико и Роберто, не могли заходить в Рокко, когда хотели, ибо капитан со своим братом держали там около 150 солдат и приказали крепко охранять ворота, когда те двое приходили в Рокко, пропуская вместе с ними только одного или двух человек, и так было очень долго. [270]

Тем временем между сеньором Лодовико и сеньором Роберто вспыхнула крупная ссора, как это обычно и бывает, ибо две силы не могут долго сосуществовать; поле боя осталось за сеньором Лодовико, а другой отправился служить к венецианцам. Однако двое сыновей последнего стали служить сеньору Лодовико и Миланскому государству, а именно — мессир Галеаццо и граф да Каяццо; некоторые говорят, что с ведома отца, а другие — что нет. Но как бы там ни было, сеньор Лодовико принял их с большой любовью и часто пользовался их услугами, что делает и поныне. Следует иметь в виду, что их отец, сеньор Роберто, происходил из дома Сфорца; мать его была незаконнорожденной, но они ведь там в Италии не делают большой разницы между законными и незаконными детьми. Я говорю об этом потому, что эти двое его сыновей помогли нам во время нашего похода в Италию, действуя в согласии с принцем Салернским, который был главой дома Сан-Северино. У них были и другие причины оказывать нам помощь, о которых я скажу позднее.

Сеньор Лодовико быстро дал знать, сколь сильно он желает прибрать власть к своим рукам; он велел отчеканить монету, с одной стороны которой было изображение герцога, а с другой — его собственное, что вызвало ропот многих людей. Герцог был женат на дочери герцога Калабрийского, который после смерти своего отца, короля Ферранте I Неаполитанского, стал королем Альфонсом. Она была отважной женщиной и охотно помогла бы своему мужу, если бы смогла, но сам он не отличался мудростью и всегда лишь повторял ее слова. Капитан миланского Рокко, никогда не покидавший этот донжон, долгое время сохранял большое влияние; у него зародились кое-какие подозрения, и поэтому, когда один из сыновей Боны выходил из Рокко, другого он оставлял там.

Короче говоря, за год или два до нашего похода в Италию сеньор Лодовико, возвращаясь однажды с герцогом из города, подвел его прямо к Рокко, как он это обычно делал. Капитан со своими людьми вышел на подъемный мост поцеловать руку герцога, как того требовал обычай. На этот раз герцог, на свою беду, немного не дошел до моста, и капитан был вынужден сделать один, может, два лишних шага, и тогда двое братьев Сан-Северино и другие схватили его. Стража сразу же подняла мост; но сеньор Лодовико велел зажечь свечу и поклялся, что отрубит головы всем, кто находится внутри, если они не сдадут крепость прежде, чем сгорит свеча. И они сдали ее. Он поставил там свой большой и надежный гарнизон, действуя якобы от имени герцога. А над этим добрым человеком, капитаном, устроил суд, заявив, что тот хотел сдать крепость императору, и арестовал нескольких немцев, обвинив их в том, что они вели переговоры об этом, но позднее отпустил. Он также велел обезглавить одного секретаря, второму вменил в вину руководство этим делом, и еще одного человека, обвиненного в переправке посланий по этому поводу. Капитана он долго продержал в тюрьме, но в конце концов выпустил и сказал, что когда мадам Бона однажды подкупила [271] брата капитана, чтобы убить его, сеньора Лодовико, в Рокко, то капитан спас его, поэтому на сей раз и он спасает ему жизнь.

Однако я уверен, что если бы капитан был действительно виновен в намерении передать миланский замок императору (который мог бы предъявить претензии на него как император и герцог Австрийский, ибо этот Австрийский дом заявлял о кое-каких своих правах на Милан), то он не был бы прощен. Ведь в этом случае в Италии началось бы сильное возмущение и все миланское государство в один прекрасный день встало бы на сторону императора, поскольку во времена императоров там платили лишь полдуката с очага, а теперь с ними — и с церковью, и со знатью, и с народом — герцоги обращаются как жестокие тираны.

ГЛАВА III

Когда сеньор Лодовико захватил замок и почувствовал, что вся власть и военные силы герцогского дома в его руках, он замыслил пойти дальше. Ведь кто владеет Миланом, тот распоряжается и всей сеньорией, поскольку в городе живет вся знать сеньории и все, кто ведает охраной и управлением других городов. Что касается состояния этого герцогства, то мне никогда не приходилось видеть более прекрасного и более богатого края, и если бы герцог довольствовался 500 тысячами дукатов в год, то его подданные жили бы в безмерном довольстве, а он в полной безопасности; но он, как настоящий тиран, взимает 650 или 700 тысяч дукатов, и поэтому народ только и ждет, что смены сеньора.

Оказавшись, как я сказал, столь близко у цели, сеньор Лодовико, женившийся на дочери герцога Феррарского, от которой имел несколько детей ²⁰, стал прилагать усилия, чтобы приобрести друзей как в Италии, так и за ее пределами. В первую очередь он объединился с венецианцами ради безопасности их государств и стал их большим другом в ущерб собственному тестю, у которого венецианцы перед тем отняли небольшую область Полезино, со всех сторон окруженную водой и на диво изобилующую всякими благами; захватив ее, венецианцы придвинулись к Ферраре на расстояние в пол-лье. В Полезино есть два добрых городка, которые я видел,— Ровиго и Бадия. И потеряна эта область была во время войны, которую венецианцы вели в одиночестве против короля Неаполитанского Ферранте, выставившего все силы под командованием своего сына герцога Калабрийского Альфонса, а также против представлявшего Милан сеньора Лодовико, флорентийцев, папы и Болоньи ²¹. Тем не менее венецианцы, почти разгромленные или, по меньшей мере, оказавшиеся в очень тяжелом положении после потери многих крепостей и истощения ресурсов, сумели, к своей чести и выгоде, заключить мир с помощью сеньора Лодовико, так что все остались при своем, за исключением бедного герцога Феррарского, который начал эту войну под влиянием сеньора Лодовико и короля Ферранте, на [272] чьей дочери был женат. Он вынужден был уступить венецианцам область Полезино, которую они держат и поныне. Говорят, что сеньор Лодовико получил за это от венецианцев 60 тысяч дукатов, но не знаю, правда ли это; однако герцог Феррарский, как мне известно, был в этом уверен. Но в то время сеньор Лодовико еще не был женат на его дочери; таким образом и завязалась его дружба с венецианцами.

Ни один приближенный и ни один родственник герцога Джана-Галеаццо Миланского не попытался воспрепятствовать сеньору Лодовико в захвате герцогства, кроме юной и мудрой жены герцога, которая была дочерью вышеупомянутого герцога Альфонса Калабрийского, старшего сына короля Ферранте I Неаполитанского. В 1493 году сеньор Лодовико начал засылать к ныне царствующему королю Карлу VIII послов, чтобы убедить его явиться в Италию и завоевать Неаполитанское королевство, разбив и изгнав названных мною его владельцев. Ибо, пока те были в силе, сеньор Лодовико не осмеливался сделать то, что он впоследствии сделал ²²; ведь и король Сицилийский Ферранте I, и его сын Альфонс в то время были могущественными и богатыми, весьма опытными в военном искусстве и известными своей храбростью, хотя впоследствии они не проявили этих достоинств. Сеньор же Лодовико — человек чрезвычайно мудрый, но весьма опасливый и нерешительный, особенно когда испытывает страх (говорю об этом так потому, что я знал его лично и много раз вел с ним переговоры), к тому же он коварен и ради выгоды готов изменить своему слову.

Таким образом, в 1493 году он начал, как я сказал, искушать нашего юного 22-летнего короля славой похода в Италию, убеждая, как я говорил, в его правах на это прекрасное Неаполитанское королевство, которое ему искусно расхваливал и превозносил. По всем делам он обращался к Этьену де Веку, которому казалось, что на посту сенешала Бокера он недостаточно обогатился, и к его большому другу генеральному сборщику Брисоне, человеку богатому и знающему толк в финансах; сенешал посоветовал Брисоне стать священником, дабы затем получить кардинальскую шапку, тогда как сам рассчитывал на герцогство ²³.

Приступая к этому делу, сеньор Лодовико в данном году направил к королю в Париж большое посольство, во главе которого стоял граф да Каяццо, старший сын Роберто да Сан-Северино, о котором я говорил; в Париже граф разыскал принца Салернского, которому, как было выше сказано, приходился кузеном, а тот был главой дома Сан-Северино и жил во Франции, изгнанный королем Ферранте, о чем Вы уже слышали, и добивался организации похода против Неаполя. С графом да Каяццо приехали также с большой свитой граф Карло да Бельджойозо и мессир Галеаццо Висконти, два миланца, оба прекрасно одетые. Это было первое их большое посольство, направленное к королю; их публичные речи представляли собой лишь общие слова по случаю приезда. [273]

Но, опережая их, сеньор Лодовико прислал одного секретаря, чтобы договориться о принесении герцогом Миланским, его племянником, оммажа за Геную через поверенного, что и было сделано, хотя и не по праву; однако король мог оказать ему такую милость — направить кого-либо для принятия оммажа, ибо такое уже случалось, и когда герцог находился под опекой матери, то я ее принимал в ее миланском замке, будучи послом покойного короля Людовика со специальным поручением насчет оммажа. Но тогда Генуя была не в их руках, а ее держал мессир Баттиста да Кампофрегозо. А к тому времени, о котором я говорю, сеньор Лодовико вернул ее ²⁴; и чтобы добиться инвеституры, он раздал некоторым камергерам короля 8 тысяч дукатов, и те, приняв их, нанесли ущерб королю, поскольку если бы они захотели, то несколько ранее могли бы добиться передачи Генуи под власть короля; ну а коли они решили взять деньги за инвеституру, то должны бы были требовать больше, ибо герцог Галеаццо в свое время выплатил королю Людовику, моему господину, 50 тысяч дукатов, из которых король Людовик — да простит его господь и осенит своей милостью! — подарил мне 30 тысяч экю наличными. Правда, они утверждали, что взяли эти 8 тысяч дукатов с согласия короля. Одним из получивших их был Этьен де Век, сенешал Бокера, и я уверен, что сделал он это ради того, чтобы посодействовать сеньору Лодовико в деле подготовки похода, которого тот добивался.

Когда послы, о которых я выше рассказал, находились в Париже, граф Каяццо, пользовавшийся большим доверием в Милане (но доверие, выказывавшееся его брату мессиру Галеаццо да Сан-Северино, было гораздо большим), имел частный разговор с королем, преимущественно по поводу армии. Он предлагал королю услуги и большую помощь как людьми, так и деньгами, ибо его господин располагал уже Миланским государством как своим собственным и убеждал, что поход будет легким. Несколько дней спустя он и мессир Галеаццо Висконти откланялись королю и уехали, а граф Карло да Бельджойозо остался, чтобы продвигать дело. Он немедленно переоделся во французское платье и проявил столь большое усердие, что многие стали прислушиваться к нему. Король послал в Италию одного человека по имени Перрон да Баски ²⁵, выросшего при Анжуйском доме у герцога Жана Калабрийского и ставшего рьяным поборником этого похода; тот побывал у папы Иннокентия, у венецианцев и флорентийцев. Эти поездки и переговоры продолжались семь или восемь месяцев, может, немного больше или меньше, и всюду между теми, кто знал о плане похода, на разные лады шло его обсуждение, но никто не считал, что король собственной персоной должен его возглавить. [274]

ГЛАВА IV

А тем временем происходили мирные переговоры в Санлисе между королем и эрцгерцогом Австрийским ²⁶, наследником Бургундского дома. Хотя перемирие было уже заключено, в дальнейшем дело застопорилось из-за взаимного недоброжелательства. Ибо король отказался от юной дочери римского короля, сестры эрцгерцога ²⁷, в отношении которой были только словесные обязательства (но они были такими значительными, что больше и быть не может), и взял в жены дочь герцога Франциска Бретонского ²⁸, чтобы мирным путем присоединить герцогство Бретань. Сразу же после заключения брачного договора он стал владеть всем герцогством, кроме города Ренна, где находилась его невеста, которая ранее вступила в брак с римским королем через его поверенного и публично совершила в церкви церемонию бракосочетания; теперь же ее под руку в качестве поверенного нашего короля вел принц Оранский, ее дядя, и произошло это примерно в 1492 году.

В поддержку эрцгерцогу прибыло большое посольство от императора Фридриха, который пожелал стать посредником при заключении мирного соглашения. Прислали своих людей также римский король, пфальцграф и швейцарцы, чтобы помочь достичь примирения, ибо все понимали, что могут возникнуть большие осложнения, так как римский король был оскорблен тем, что у него отняли ту, которую он называл своей женой, и вернули дочь, считавшуюся несколько лет королевой Франции.

В конечном счете дело закончилось миром, поскольку все устали от войны, особенно подданные герцога Филиппа, настолько пострадавшие как от войны с королем, так и от собственных раздоров, что больше уже не имели сил. Мир был заключен только на четыре года ²⁹, чтобы дать людям отдых и вернуть римскому королю его дочь, что было сопряжено с трудностями, как, по крайней мере, понимали в окружении нашего короля. Я присутствовал при заключении мира вместе с другими делегатами, каковыми были монсеньор герцог Пьер Бурбонский, принц Оранский, монсеньор де Корд и многие другие важные особы. Герцогу Филиппу обещали вернуть все, чем король владел в графстве Артуа, ибо, согласно брачному договору, составленному в 1482 году, если брак не состоится, то все земли, данные за невестой, должны быть возвращены вместе с ней герцогу Филиппу. Но еще до этого люди эрцгерцога захватили Аррас и Сент-Омер, так что оставалось вернуть лишь Эден, Эр и Бетюн, и со временем эти сеньории и доходы с них были возвращены и герцог поставил там своих людей. Но король удерживал некоторое время замки, где мог оставить свои гарнизоны на четырехлетний срок, истекавший в день святого Иоанна 1498 года, а затем обязан был и их вернуть сеньору эрцгерцогу, в чем и было дано клятвенное обещание. [275]

Были ли разорваны эти брачные узы в соответствии с заповедями церкви, я не знаю, ибо одни доктора теологии говорили мне, что да, а другие — что нет, и потому я рассказываю лишь то, как было. Но как бы там ни было, обе эти дамы оказались несчастными из-за своих детей; наша за четыре года родила одного за другим трех сыновей, и никто из них не выжил, и лишь один прожил около трех лет ³⁰. А мадам Маргарита вышла замуж за принца Кастильского, единственного сына короля и королевы Кастильских и наследника нескольких других королевств, но принц умер в первый же год супружества, т. е. в 1497 году, оставив ее беременной, и она сразу же после его смерти разродилась мертвым сыном, что повергло в большое горе короля и королеву Кастильских и все королевство ³¹.

Римский король, как только были расторгнуты те брачные договоры, о которых я рассказал, женился на дочери герцога Галеаццо Миланского ³², сестре герцога Джана-Галеаццо, о котором шла речь, и устроил этот брак сеньор Лодовико. Имперские князья и многие друзья римского короля были крайне недовольны этим браком, считая, что она происходит из недостаточно знатного дома. Ведь род Висконти, как зовутся те, что правили в Милане, благородством не отличается, а еще меньше благородства у рода Сфорца, основателем которого был герцог Франческо Миланский ³³. Его отец ведь был сыном башмачника из города Коттиньола, хотя считался доблестным человеком. А сам Франческо проявил еще большую доблесть, когда стал герцогом Милана с помощью жены, незаконнорожденной дочери герцога Филиппо Мария; он захватил герцогство и владел им не как тиран, а как истинно добрый государь, и благодаря своей доблести и доброте он заставил уважать себя самых знатных государей своего времени. Я говорю обо всем этом, чтобы показать последствия расторжения брачных уз, но не знаю, что может из-за этого произойти в будущем.

ГЛАВА V

Возвращаясь к нашей главной теме, напомню, что, как Вы уже слышали, граф Каяццо и другие послы отбыли от короля из Парижа, и начались кое-какие переговоры в Италии, и наш король, по своей молодости, принял это дело очень близко к сердцу, но никому еще не открывался, кроме тех двоих ³⁴. В связи с этим походом к венецианцам от имени короля обратились с просьбой оказать помощь и дать совет, и они ответили, что будут рады встретить короля, но помощи оказать не смогут ввиду опасности со стороны Турка, хотя у них с ним и мир, а что касается того, чтобы подавать советы столь мудрому королю, имеющему столь добрый совет, то это было бы слишком самонадеянно, но что они скорее помогут ему, нежели станут противодействовать.

Заметьте, сколь мудро они сумели ответить, и они всегда так делают, а поэтому, как я считаю, на сегодняшний день они в своих [276] делах принимают решения более мудрые, чем любой иной государь или коммуна в мире. Но господь всегда дает знать, что человеческие суждения и разум бесполезны, когда ему угодно поступить по-своему. И он распорядился этим делом иначе, нежели предполагали венецианцы, ибо они не верили, что король может явиться собственной персоной, и, что бы они ни говорили, не испытывали никакого страха перед Турком, поскольку царствующий ныне Турок не отличается доблестью. Они надеялись отомстить Арагонскому дому, и отцу и сыну, которых сильно ненавидели, обвиняя их в том, что это они призвали Турка в Скутари ³⁵ (я имею в виду отца нынешнего Турка, Мухаммеда Оттоманского, который завоевал Константинополь и нанес большой урон венецианцам). О герцоге Альфонсе Калабрийском они говорили многое, и между прочим, что он был виновником войны между ними и герцогом Феррарским, которая баснословно дорого обошлась им и в которой они было считали себя уже разбитыми. Об этой войне несколько слов сказано мною выше. Они говорили также, что герцог Калабрийский послал в Венецию специально человека, чтобы отравить воду в цистернах, по крайней мере в тех, к которым ему удастся подобраться, поскольку некоторые закрывались на ключ; ведь в городе никакой другой водой не пользуются, так как он со всех сторон окружен морем, а эта вода очень хорошая, и я пил ее восемь месяцев, когда пребывал в этом городе. Я был там и еще раз в то время, о котором идет речь.

Но главным для них были не эти обвинения, а то, что отец и сын мешали им расширить свои владения в Италии и Греции, ибо те всегда держались начеку; однако венецианцы сумели заново завоевать королевство Кипр ³⁶, не имея на него никаких прав. Из-за своей ненависти венецианцы полагали, что им выгодна будет война между нашим королем и Арагонским домом, поскольку не думали, что она кончится так быстро, и надеялись, что их враги, арагонцы, будут ослаблены, но не разбиты и, по крайней мере, передадут им, венецианцам, какие-нибудь города в Апулии, на берегу их залива, дабы получить от них помощь. Так оно и случилось, но венецианцы едва не ошиблись в своих расчетах. Кроме того, они полагали, что их не смогут обвинять в том, что они призвали короля в Италию, поскольку они не подали ему совета и не оказали помощи, как явствует из их ответа Перрону да Баски.

В 1493 году король направился в Лион, чтобы заняться этими делами, но это отнюдь не означало, что он уже решился пересечь горы. Туда к нему приехал с большой свитой мессир Галеаццо, брат графа Каяццо да Сан-Северино, о котором шла речь, и прибыл он от сеньора Лодовико, будучи его заместителем и главным советником. Он привел большое число прекрасных, добрых лошадей и захватил доспехи, чтобы сражаться на турнирах; а сражался он хорошо, поскольку был молодым и очень ловким рыцарем. Король встретил его радушно, с большим почетом и наградил своим орденом. Затем он вернулся в Италию, а в качестве посла при короле неизменно [277] оставался, чтобы содействовать подготовке похода, граф Бельджойозо. В Генуе, где от имени короля находились обер-шталмейстер Франции сеньор д'Юрфе и другие, начали снаряжать огромный флот.

Затем где-то в начале августа того же года король отправился во Вьенн, в Дофине, куда каждый день поступали вести из Генуи от посланного туда герцога Людовика Орлеанского, что ныне царствует ³⁷; он был тогда еще молодым и красивым человеком и любил развлечения. О нем достаточно говорилось в этих воспоминаниях. В то время предполагалось переправить армию морем и высадить ее в Неаполитанском королевстве — по настоянию и совету изгнанных из него принцев Салернского и Бизиньянского, которых я уже упоминал. Было приготовлено около 13 генуэзских нефов, много галер и галионов, и по этому случаю королю там повиновались так же, как и в Париже, ибо Генуя находилась под властью Миланского государства, которым управлял сеньор Лодовико, и ему никто не противоречил, кроме жены герцога, приходившейся дочерью королю Альфонсу (его же отец, король Ферранте I, к этому времени уже умер). Власть этой дамы была невелика, однако, видя, что король готовится переправить армию, она заявила о поддержке отца, как и ее неумный муж, который лишь повторял ее слова в разговорах с дядей, а тот уже утопил нескольких гонцов, направленных ею к отцу. Расходы на этот флот были очень большими (полагаю, что он обошелся в 30 тысяч франков), но он оказался бесполезным; на него ушли все наличные деньги, которые король смог получить благодаря собственным финансовым поступлениям.

Как я сказал, у короля не было ни ума, ни денег, равно как и всего прочего, необходимого для такого предприятия, и если оно все же благополучно завершилось, то лишь по милости бога, который явно дал это понять. Я отнюдь не хочу сказать, что король был глупее людей своего возраста, но ведь ему было лишь 22 года ³⁸и он едва оперяться начал. А те, кто им руководил в этом деле, т. е. названные мною сенешал Бокера Этьен де Век и генеральный сборщик Брисоне, ныне кардинал Сен-Мало, были людьми низкого происхождения и совершенно неопытными, но тем лучше господь проявил свое могущество: ведь наши враги считались весьма мудрыми и опытными в военном деле и управлении королевством, они были богаты и им служило множество мудрых советников и добрых капитанов. Я имею в виду короля Альфонса, незадолго до того коронованного папой Александром³⁹, уроженцем Арагона, который держал его сторону вместе с флорентийцами и имел добрые отношения с Турком. У короля Альфонса был милый сын 22 или 23 лет по имени дон Ферранте, который также носил доспехи и был очень любим в королевстве, и еще брат Федериго, ставший позднее, после вышеназванного дона Ферранте, королем. Федериго был весьма мудр и командовал их флотом; он долгое время провел за морем, у нас, и относительно него Вы, монсеньор архиепископ Вьеннский, [278] искушённый в астрологии, неоднократно уверяли меня, что он станет королем; в то время он обещал мне четыре тысячи ливров ренты, если только ему достанется корона, и было это за 20 лет до того, как он ее получил ⁴⁰.

Продолжая рассказ, скажу, что король изменил прежний план под давлением герцога Миланского, от которого получал письма и известия через его посла графа Карло, и этих двоих, которых я называл ⁴¹. Генеральный сборщик стал колебаться, видя, что все мудрые и разумные люди порицают затею короля перейти на ту сторону Альп, приводя многие доводы, в том числе и то, что стоял уже август, а кроме того, не было ни денег, ни палаток и ничего другого из нужных вещей. Непоколебимым оставался только сенешал, за что я его ценил и ценю; в течение трех или четырех дней генеральный сборщик встречал холодный прием у короля, но затем король вернул ему свою милость.

В это время у сенешала умер слуга, как говорили, от чумы, поэтому он не осмеливался приходить к королю, своему господину, и король был весьма расстроен, поскольку его никто не поддерживал в этом деле. При нем были монсеньор де Бурбон и его жена, и они изо всех сил старались добиться отмены похода, но им противодействовал генеральный сборщик, так что один день поход отменялся, а на другой день вновь утверждался. В конце концов король решил выступить; я сел на лошадь одним из первых, надеясь перейти горы в небольшой компании, но меня потребовали назад, сказав, что все отменяется.

В этот день у одного миланского купца был сделан заем в 50 тысяч дукатов, но сеньор Лодовико выдал их нам при условии, что мы дадим поручителей, которые возьмут на себя обязательства по отношению к купцу, и среди них был и я, поручившийся за долю в шесть тысяч дукатов, а другие поручились за оставшуюся сумму; заем был беспроцентный. А еще до этого было занято у банка Caули в Генуе 100 тысяч франков из 14 тысяч франков процентов за каждые четыре месяца; некоторые утверждали, что кое-кто из наших имел долю и в этом займе, и в процентах на него.

ГЛАВА VI

Итак, король выступил из Вьенна 23 августа 1494 года и двинулся прямо на Асти. В Сузу к нему на почтовых ⁴² прибыл мессир Галеаццо да Сан-Северино. Оттуда король пошел в Турин, где одолжил у мадам Савойской, дочери покойного маркиза Гульельмо Монферратского и вдовы Карла Савойского, ее драгоценности, которые заложил за 12 тысяч дукатов. Несколько дней спустя он прибыл в Казале к маркизе Монферратской, юной и мудрой даме, вдове маркиза Монферратского. Она была дочерью короля Сербии, и когда Турок захватил эту страну, то император, которому она приходилась [279] родственницей, взял ее к себе и выдал замуж в Монферрате ⁴³. Она также предоставила свои драгоценности, которые также были заложены за 12 тысяч дукатов. Так что Вы можете понять, каково бы было начало войны, если бы сам господь не вел нас!

Несколько дней король провел в Асти. Стояла очень жаркая погода, все вина в Италии в этом году были кислыми, что пришлось не по нраву нашим людям. Туда с большой свитой приехал сеньор Лодовико с женой; они пробыли два дня и затем уехали в Аноне, замок в полулье от Асти, принадлежавший Миланскому государству; и каждый день у него собирался совет.

Король Альфонс собрал две армии. Одна была в Романье, возле Феррары; ею командовал его сын, в большую свиту которого входили сеньор Вирджинио Орсини, граф Питильяно и мессир Джан-Джакомо Тривульцио, который ныне в наших рядах ⁴⁴. Против них выступил именем короля монсеньор д'Обиньи, добрый и мудрый рыцарь, у которого было примерно 200 копий или меньше. И еще было 500 итальянских солдат, содержавшихся королем, которых вел граф Каяццо, довольно часто упоминавшийся мной, но он действовал за сеньора Лодовико; последний опасался, как бы все это войско не было разбито, ибо если бы мы повернули назад, то он остался бы один на один со всеми своими врагами, имевшими много сторонников в Миланском государстве.

Другая же армия была на море, и командовал ею дон Федериго, брат Альфонса; корабли стояли в Ливорно и Пизе (ибо флорентийцы были тогда еще на их стороне и предоставили некоторое число галер; кроме того, с ними были Обьетто ди Фьеско и другие генуэзцы, с помощью которых они надеялись склонить на свою сторону Геную и едва не добились этого), а также в Специи и Рапалло, где было высажено на берег около тысячи человек и собрались их сторонники. Они, без сомнения, сделали бы то, что задумали, если бы не были так быстро атакованы; но в тот же день возле Рапалло на них напал герцог Людовик Орлеанский, имевший несколько нефов, большое число галер и один огромный галеас, принадлежавший мне; на нем находился сам герцог и его главные военачальники, а шкипером был мессир Альбертинелли. На галеасе было много больших орудий, и вообще наша артиллерия была мощной; когда он подошел довольно близко к берегу, то артиллерийским огнем почти полностью уничтожил врага, никогда не видевшего ничего подобного, ибо для Италии это было внове. А затем с наших судов был высажен на берег десант.

А по суше из Генуи двигалась наша армия, в которую входили швейцарцы под командованием бальи Дижона ⁴⁵ и люди герцога Миланского, которых вел брат упомянутого Обьетто по имени Джан-Алоис ди Фьеско и мессир Джованни Адорно; но они не вступали в сражения, однако хорошо исполнили свой долг, перекрыв некоторые проходы. И когда все наши люди соединились, враги были разбиты и обращены в бегство. 100 или 120 из них погибло, и восемь [280] или десять человек было взято в плен, в том числе и некий Фрегозино ⁴⁶, сын кардинала Генуэзского, а спасшиеся были обобраны до нитки людьми герцога Миланского, но никакого иного зла им не причинили, ибо таков их обычай.

Я видел все письма, которые приходили по этому поводу как к королю, так и к герцогу Миланскому. Таким образом, этот морской флот был отброшен и более не подходил на близкое расстояние. По возвращении генуэзцы замыслили поднять бунт в городе и даже убили нескольких немцев, потеряв и кое-кого из своих, но их утихомирили.

Следует сказать несколько слов о флорентийцах, которые дважды присылали к королю послов, пока он еще оставался во Франции, и вели с ним двойную игру. Однажды мне пришлось иметь дело с ними; среди них были епископ Ареццо ⁴⁷ и один человек по имени Пьетро Содерини, а привели их сенешал с генеральным сборщиком. Флорентийцев просили лишь пропустить нашу армию и предоставить 100 кавалеристов за плату, принятую в Италии, т. е. за 10 тысяч дукатов в год. Они действовали по поручению Пьеро Медичи, молодого и неопытного человека, сына покойного Лоренцо Медичи, который был одним из самых мудрых людей своего времени и держал себя в городе как сеньор; его сын тоже ведет себя как сеньор. Их дом возвысился при жизни двух предшественников Лоренцо, а именно при Пьеро, отце Лоренцо, и при Козимо, который был родоначальником и главой дома, человеком, заслуживающим того, чтобы его причислить к великим людям, ибо при нем, всего лишь торговце, дом стал таким могущественным, что, думаю, такого еще никогда и не было в мире. Ведь его служащие благодаря одному имени Медичи пользовались таким доверием, как мне приходилось видеть во Фландрии и в Англии, что диву даться можно. Я встречался с одним из них по имени Герардо Канизиани, благодаря которому, можно сказать, король Эдуард IV и удержался у власти, когда вел ожесточенную войну в своем Английском королевстве, ибо получил от него более 120 тысяч экю, которые были ссужены с малой выгодой для дома Медичи; однако впоследствии эти деньги были возвращены. Знал я и другого, по имени Томмазо Портинари, который выступал поручителем за названного короля Эдуарда перед герцогом Карлом Бургундским сначала за 50 тысяч экю, а в другой раз и в другом месте — за 80 тысяч. Я отнюдь не хвалю купцов за такие операции, но весьма хвалю государей, которые хорошо обращаются с купцами и держат свое слово, ибо государи не знают, когда им могут понадобиться деньги, а ведь даже небольшая сумма может подчас сослужить хорошую службу.

Но их род, кажется, уже клонится к упадку, как бывает во многих королевствах и империях; и большая власть предшественников повредила этому Пьеро Медичи, хотя Козимо, первый из них, правил с мягкостью и милосердием, как и положено в свободном городе. Лоренцо, отец этого Пьеро, о котором сейчас идет речь, из-за кое-каких [281] распрей с семейством Пацци и другими, о чем говорилось в другом месте этих воспоминаний, после того как повесил некоторых из них (я был в то время в городе), взял себе охрану из 20 человек с ведома и разрешения Синьории, и они выполняли все его повеления. Однако он пользовался своей большой властью умеренно, поскольку, как я сказал, был одним из самых мудрых людей своего времени. Но сын его решил, что ему это принадлежит по праву, и стал наводить страх с помощью этой охраны, устраивая по ночам драки и насилия и расточая городские деньги. Его отец тоже расходовал их, но делал это столь благоразумно, что почти никто не выражал недовольства.

Во второй раз этот Пьеро прислал к королю посольство в Лион — приехал Пьеро Каппони и другие. В свое оправдание они говорили, что король Людовик некогда велел Флоренции вступить в лигу с королем Ферранте против Жана Анжуйского, разорвав союз с последним, и теперь, поскольку они по велению короля вступили в эту лигу, которая должна сохраняться еще несколько лет, они-де не могут порвать с Арагонским домом; но если король придет к ним, то они окажут ему помощь. При этом они не предполагали, как и венецианцы, что он тронется в поход. В обоих посольствах всегда был кто-либо из врагов Медичи, и во втором им был сам Пьеро Каппони, который тайком сообщил нам, что нужно сделать, чтобы восстановить Флоренцию против Пьеро Медичи, а также посоветовал изгнать всех флорентийцев из Франции, что и было сделано. Так он выполнил поручение более коварное, нежели то, что ему было дано. Я говорю об этом, чтобы Вы лучше поняли, что случилось потом, ибо король, как и сенешал с генеральным сборщиком, так и остались враждебно настроены к Пьеро Медичи, поддерживая близкие отношения с его врагами в городе, в особенности с этим Каппони и двумя двоюродными братьями Пьеро, тоже Медичи.

ГЛАВА VII

Я уже рассказал о том, что произошло на побережье возле Рапалло. Дон Федериго отступил к Пизе и Ливорно и не смог собрать тех пехотинцев, что высадил на берег. Флорентийцы, которые всегда питали больше симпатий к Французскому дому, нежели к Арагонскому, сильно тяготились союзом с этим последним. Наша армия в Романье, хотя и была очень слабой, тем не менее действовала удачно и начала мало-помалу теснить дона Ферранте, герцога Калабрийского. И тогда король, побуждаемый сеньором Лодовико и другими названными мной, принял решение двигаться дальше. Сеньор Лодовико сказал ему по прибытии: «Сир, не бойтесь этого похода. В Италии три державы, которые мы считаем могущественными, и одна из них, Милан, заодно с вами. Другая — Венеция — держится в стороне. Так что Вы имеете дело только с третьей — [282] Неаполем, с которой некоторые из Ваших предшественников успешно воевали, когда объединялись со всеми нами. Если Вы доверитесь мне, то я помогу Вам стать более великим, чем Карл Великий, ибо мы легко изгоним Турка из Константинопольской империи, когда завладеем Неаполитанским королевством» ⁴⁸. В отношении ныне царствующего Турка это была бы правда, если бы нам все благоприятствовало.

Таким образом, король стал отдавать распоряжения относительно своих дел, согласуясь с желаниями и намерениями сеньора Лодовико, что породило зависть у некоторых из наших — сначала уодного камергера, а там и у другого (и все это было некстати, поскольку без сеньора Лодовико было не обойтись, и играло на руку монсеньеру Орлеанскому, претендовавшему на Миланское герцогство), а в особенности у генерального сборщика, который уже считал себя всемогущим, и между ним и сенешалем начались контры. Сеньор Лодовико поэтому предупредил короля, что генеральный сборщик, предлагая остановить продвижение, действует против него, Лодовико, и вводит всех в заблуждение. Генеральному сборщику и впрямь лучше было бы не вмешиваться, ибо он никогда не вникал в государственные дела и не имел о них понятия, а к тому же был человеком несдержанным на язык, хотя и очень привязанным к своему господину.

Между тем было решено направить несколько посольств, в том числе и в Венецию, куда поехал я. Я на несколько дней задержался с отъездом из-за того, что король заболел оспой и был при смерти, так как у него началась еще и лихорадка; но болезнь продолжалась лишь шесть или семь дней. Я тронулся в путь, как и другие послы, оставив короля в Асти, и был твердо уверен, что он не пойдет дальше. Я добрался до Венеции со своей свитой и мулами за шесть дней, и дорога была самой лучшей в мире. Я боялся вступать в разговоры, опасаясь, как бы король не двинулся дальше; но господь бог распорядился иначе, и король все же пошел дальше, в Павию и прошел через Казале, где находилась маркиза Монферратская, благосклонная к нам добрая дама, не терпевшая сеньора Лодовико (он ее также ненавидел). Когда король прибыл в Павию, у него возникли кое-какие подозрения, ибо ему не хотели дозволить расположиться в городе и замке, хотя он желал расположиться именно там, что и сделал, велев усилить на ночь охрану, как мне рассказывали те, что были вместе с ним. Сеньор Лодовико был напуган этим и обратился к нему с вопросом, не подозревает ли он его в чем-нибудь. Однако различие в манере держаться между нами и ими было таково, что дружба не могла долго длиться, и что касается нас, то мы менее сдержанны на язык — но не король, а его приближенные ⁴⁹.

В замке Павии находился герцог Миланский Джан-Галеаццо, о котором выше шла речь, и его жена, дочь короля Альфонса, вызывавшая большую жалость, ибо ее муж был болен и содержался вместе с сыном, живущим и поныне, и одной или двумя дочерьми, [283] как в заключении; сыну его было тогда около пяти лет. Никто, кроме ребенка, не виделся с герцогом. Когда я провел там, еще до приезда короля, три дня, то так и не нашел способа увидеть его, поскольку мне отвечали, что он болен. Но король с ним разговаривал, поскольку был его двоюродным братом, и позднее пересказал мне этот разговор, состоявший из одних общих слов, так как король не желал ничем раздражать сеньора Лодовико, хотя, как он признавался, охотно бы предостерег герцога. Именно тогда герцогиня бросилась на колени перед Лодовико, умоляя его пощадить ее отца и брата. Он ответил, что не может и что у нее есть более важная обязанность — молиться за мужа и за себя, ибо она еще молодая и красивая женщина.

Оттуда король направился в Пьяченцу, и там сеньор Лодовико получил известие, что его племянник, герцог Миланский, при смерти. Получив разрешение короля, он уехал; король просил его вернуться, и он обещал. Герцог умер еще до того, как он добрался до Павии. И он немедленно, как на почтовых, помчался в Милан; я узнал об этом из писем состоявшего при нем венецианского посла, сообщавшего в Венецию, что сеньор Лодовико хочет стать герцогом. По правде говоря, низложение герцога было неугодно Венецианской сеньории; и меня там спросили, не выступит ли король в поддержку ребенка. Но хотя этот поступок был бы разумным, я высказал сомнение, поскольку король нуждался в названном Лодовико.

ГЛАВА VIII

В конечном счете он стал герцогом; и ради этого, как говорили некоторые, он и настоял на том, чтобы мы перешли горы. На него возложили вину за смерть его племянника; родственники и друзья последнего в Италии выступили, чтобы отнять у Лодовико власть. Они легко бы это сделали, если бы не продвижение короля, который уже был в Романье, как Вы слышали. Граф Каяццо и монсеньор д'Обиньи заставили их отступить, ибо сеньор д'Обиньи получил подкрепление в 150 или 200 французских кавалеристов и некое число швейцарцев. Дон Ферранте отошел к своим друзьям, простояв полдня лицом к лицу с нашими людьми. А отступили они к Форли, госпожой которого была незаконная дочь Миланского герцога, вдова графа Джироламо, что был племянником папы Сикста, — так во всяком случае говорили,— и она держала их сторону ⁵⁰. Но наши люди взяли штурмом одну ее крепость, в течение полудня подвергнув ее обстрелу, поэтому она по доброй воле перешла на нашу сторону.

Народ Италии повсюду воспрял духом, стремясь к переменам, ибо он стал очевидцем невиданных для него вещей. Ведь они не имели понятия об артиллерии, в которой французы были искусны, как никто. Дон Ферранте двинулся к Чезене, доброму городу, принадлежавшему папе, чтобы затем через Анкону вернуться в Неаполитанское [284] королевство. Когда его люди отклонялись от своего пути, население грабило обоз и имущество, ибо по всей Италии люди только и ждали, чтобы восстать, и это случилось бы, если бы со стороны нашего короля хорошо велось дело, соблюдался порядок и не было грабежей (но все делалось наоборот, о чем я сильно скорблю, ибо французская нация могла бы приобрести честь и добрую славу этим походом). Народ ведь поклонялся нам, как святым, видел в нас людей справедливых и добрых, но такое отношение длилось недолго, и виной тому были беспорядки и грабежи, учинявшиеся нами, а также проповеди, с которыми враги повсюду обращались к народу, обвиняя нас в том, что мы совершаем насилие над женщинами и отнимаем имущество и деньги, где только найдем. В более тяжких грехах в Италии обвинить невозможно, ибо итальянцы ревнивы и алчны, как никто. Что касается насилий над женщинами, то это ложь, что же до остального, то кое-что было на самом деле.

ГЛАВА IX

Итак, по ходу рассказа я оставил короля в Пьяченце, где он совершил торжественную заупокойную службу по своему двоюродному брату — герцогу Миланскому. И, как мне кажется, он почти совсем не представлял, что ему дальше делать, поскольку новый герцог Миланский уехал от него. Как мне говорили знающие люди, у всех было сильное желание повернуть назад из-за неуверенности и плохого снабжения и те, кто первыми хвалили поход, теперь его хулили, вроде обер-шталмейстера сеньора д'Юрфе. Хотя его там не было и он больной находился в Генуе, от него были получены письма, где он выражал сильные опасения за будущее, основанные на полученных им предостережениях. Но, как я говорил в других местах, господь показал, что это он руководит походом, и король получил неожиданное известие, что герцог Миланский возвращается и что во Флоренции что-то происходит в связи с упоминавшейся мной враждой против Пьеро Медичи, который жил, как если бы был сеньором, вызывая этим зависть самых близких родственников и многих других добропорядочных людей (всех из дома Каппони, Содерини, Нерли и почти всех граждан).

По этой причине король пошел дальше, направляясь в земли флорентийцев, чтобы либо вынудить их встать за него, либо захватить их слабые города, дабы расположиться там на уже начинавшуюся зиму. Некоторые небольшие города выступили за него, в том числе и Лукка, враг флорентийцев, и выразили королю полную покорность и готовность служить. Советы герцога Миланского преследовали две цели — не допустить в этот сезон дальнейшего продвижения короля и заполучить Пизу, большой прекрасный город, и Сарцану с Пьетрасантой.

Два последних города принадлежали ранее генуэзцам, но были во времена Лоренцо Медичи захвачены флорентийцами. [285]

Король двинулся через Понтремоли, принадлежавший герцогу Миланскому, и осадил Сарцану, очень сильный замок, самый лучший у флорентийцев, но плохо обеспеченный припасами из-за их ожесточенных распрей. Но, кроме того, если говорить правду, флорентийцы вообще неохотно выступали против Французского дома, чьими верными слугами и сторонниками они были во все времена как по причине своих торговых дел во Франции, так и потому, что принадлежали к гвельфам. Если бы крепость была хорошо снабжена, то королевская армия потерпела бы неудачу, поскольку это был бесплодный и горный край, где не было никакого продовольствия и к тому же все было завалено снегом. Он простоял там всего лишь три дня ⁵¹, и еще до того, как крепость сдалась, туда прибыл герцог Миланский, приехавший через Понтремоли, где горожане и его гарнизон затеяли большую драку с нашими немцами ⁵², которыми командовал один человек по имени Бюзе, и убили нескольких из них. Хотя я и не присутствовал при этом, я знаю это со слов короля, герцога и других людей. Эта драка привела в дальнейшем к большим затруднениям для нас, о чем Вы позднее услышите.

Тем временем во Флоренции начались волнения и горожане стали говорить, что они не хотят испытывать на себе опасную ненависть короля и герцога Миланского, который постоянно держал посольство в городе, и они избрали 15 или 16 человек, чтобы направить их к королю. И Пьеро Медичи согласился послать их; правда, у него и выхода иного не было при том положении дел, ибо флорентийцы были бы разбиты, поскольку в городе был небольшой запас продовольствия и они понятия не имели, что такое война. Когда эти послы прибыли, то изъявили согласие принять короля во Флоренции и сделали разные предложения; для большинства из них важно было только одно — чтобы король пришел и дал им возможность изгнать Пьеро Медичи, и им казалось, что они нашли доброе взаимопонимание с теми приближенными короля, кто руководил тогда его делами и кого я довольно часто называл.

А в то же время названный Пьеро вел переговоры и через одного своего служащего по имени Лоренцо Спинелли, который был управляющим его банком в Лионе, — человека, известного в своем мире и долго прожившего во Франции; но о делах при нашем дворе он не мог иметь никакого понятия, впрочем, как и те, кто при нем состоял, — столь часто там происходили перемены. И договаривался он с теми, кто ненавидел стоявших у власти ⁵³, т. е. с монсеньером де Брессом, ставшим позднее герцогом Савойским, и монсеньером де Мьоланом, камергером короля и губернатором Дофине. А вскоре после этого к королю прибыл и сам Пьеро, чтобы дать ответ на заданные запросы; как мне рассказывали, Пьеро Медичи чувствовал, что погубит себя, если не выполнит желание короля, и потому хотел заслужить его добрую милость и в этом опередить других.

По его прибытии ему навстречу были посланы монсеньор де Пьен, уроженец Фландрии, камергер короля, и генеральный сборщик [286] Брисоне, которого я уже часто упоминал. Они сказали ему, что хотят получить в свое распоряжение Сарцану, и он немедленно дал согласие. Кроме того, они попросили его передать королю Пизу, Ливорно, Пьетрасанту и Рипафратту. Он на все согласился, не переговорив со своими спутниками, которые хорошо знали, что король уже расположился на отдых в Пизе; однако они не думали, что король оставит за собой эти города, составлявшие всю мощь их государства. Мне рассказывали об этом те, кто вел переговоры с Пьеро, и при мне они смеялись над ним и удивлялись, как это он так быстро согласился на столь большие уступки, на какие они и не рассчитывали.

Итак, король вошел в Пизу, а вышеназванные вернулись во Флоренцию; Пьеро велел устроить жилище для короля в своем доме, который был самым прекрасным из домов горожан или купцов, какой мне только приходилось видеть, и обставлен он был так, как ни у одного другого человека этого сословия во всем мире.

Однако нужно сказать несколько слов о герцоге Миланском, который уже хотел выпроводить короля из Италии, надеясь извлечь из этого выгоду, оставив за собой те города, что взял король. Он очень торопил короля с передачей ему Сарцаны и Пьетрасанты, говоря, что они принадлежат генуэзцам, и ссудил ему в то время 30 тысяч дукатов; об этом займе он рассказал мне и позднее некоторым другим, чтобы заручиться нашим обещанием вернуть его. Получив отказ короля, он уехал на диво сердитым, сказав, что дела призывают его обратно; никогда после этого король его уже не видел, но он оставил мессира Галеаццо да Сан-Северино при короле, полагая, что тот и граф Карло да Бельджойозо будут присутствовать на всех советах.

Пока король находился в Пизе, названный мессир Галеаццо по указанию своего господина собрал в своем доме влиятельных жителей города и посоветовал им восстать против флорентийцев и обратиться к королю с просьбой дать им свободу, надеясь, что таким способом Пиза окажется в руках герцога Миланского, которому она некогда и принадлежала, во времена герцога Джана-Галеаццо, первого под этим именем в Миланском доме, страшного и злого тирана, но тем не менее весьма почитаемого. Его останки покоятся в картезианском монастыре Павии, возле парка, над большим алтарем, куда поднимаются по лестнице. Мне показывали их (т. е. его кости, которые пахли так, как им и положено) монахи-картезианцы. Один из них, уроженец Борго, назвал его при мне святым, и я спросил у него на ушко, почему он зовет его святым, если вокруг него нарисованы гербы многих незаконно захваченных им городов, на которые он не имел никаких прав (его изображение на коне, высеченное из камня, возвышалось над алтарем, и останки находились под ногами коня); и тот тихо ответил: «Мы здесь у себя зовем святыми всех, кто делает нам добро». Ведь он построил им эту прекрасную картезианскую церковь, всю из чудного мрамора, которая является самой красивой, какую только мне когда-либо приходилось видеть. [287]

В продолжение нужно сказать, что мессир Галеаццо мечтал о власти. И, как я думаю, герцог Миланский, на чьей незаконной дочери он был женат, обнадеживал его, выказывая желание сделать его своим преемником, как если бы тот был его сыном, поскольку у герцога не было взрослых детей. Флорентийцы очень жестоко обращались с пизанцами, словно с рабами; они завоевали их около 100 лет назад, в тот год, когда венецианцы захватили Падую, положив начало своим владениям на материке ⁵⁴. Эти два города, примерно равные по числу жителей, оказались в одинаковом положении, они были старыми врагами своих завоевателей, вражда с которыми началась задолго до их покорения. Пизанцы собрали совет, и, согласившись с тем, что предложил им сделать столь могущественный человек, как мессир Галеаццо, они после заседания, чтобы добиться свободы, большой толпой вышли навстречу королю, шедшему к мессе, и все, как мужчины, так и женщины, стали кричать: «Свобода! Свобода!», умоляя его со слезами на глазах даровать им ее. Один докладчик и советник парламента в Дофине по имени Рабо, шедший перед королем, сказал ему — то ли выполняя чье-то поручение, то ли свое обещание, а может, и не понимая, чего они просят, — что они достойны сострадания ввиду жестокого обращения с ними и что им нужно пожаловать то, чего они добиваются. И король, даже не понимавший, что значит это слово «свобода» и не способный, естественно, дать им ее, так как город не принадлежал ему и он был там лишь дружески принят, когда оказался в большой нужде, — король, который едва начинал постигать беды Италии и понимать, как обращаются государи и коммуны со своими подданными, ответил, что будет рад сделать это. Советник, названный мною, передал им его слова, и народ сразу же закричал: «Ноэль!» ⁵⁵. Они бросились к очень красивому мосту через реку Арно и сбросили на землю большого льва, стоявшего на массивном постаменте из мрамора при входе на мост и называвшегося Мардзокко (он символизировал флорентийскую синьорию), а затем столкнули его в реку; а на этом постаменте позднее поставили изображение короля Франции, с мечом в руке и попирающего своим конем Мардзокко, т. е. льва. Впоследствии, когда в город вошел римский король, они поступили со статуей короля так же, как и со львом. Но таково уж свойство народа в Италии — угождать более сильным; однако с ним так дурно обращались и обращаются, что он заслуживает извинения.

(пер. Ю. П. Малинина)
Текст воспроизведен по изданию: Филипп де Коммин. Мемуары. М. Наука. 1986