Библиотека сайта  XIII век

ЯН ДЛУГОШ

ИСТОРИЯ ПОЛЬШИ

HISTORIA POLONICAE

ЯН ДЛУГОШ И ГРЮНВАЛЬДСКАЯ БИТВА

Борьба Польши и Литвы с Тевтонским орденом, решающим этапом которой явилась Грюнвальдская битва, наиболее подробно описана в труде польского историка Длугоша «История Польши».

Раньше чем перейти к изложению этой многовековой упорной борьбы, мы разрешим себе познакомить читателя с жизнью и деятельностью Длугоша, выдержки из труда которого представлены в нашем издании.

О жизни и деятельности Длугоша мы узнаем из его собственного предисловия к его «Истории» и из биографии, написанной, как предполагается, Филиппом Каллимахом, современником Длугоша, одним из первых гуманистов в Польше. ¹

Ян Длугош родился в 1415 г. в г. Бжезнице, где отец его, участник Грюнвальдской битвы, занимал должность бурграфа, т. е. помощника старосты в местном замке. С назначением отца в г. Новый Корчин шестилетний Длугош стал посещать тут школу. Любовь к книге и способности, проявленные мальчиком, стремление обеспечить сыну наилучшее будущее побудили родителей направить его по духовной дороге. В таком именно определении жизненного пути Длугоша большую роль сыграл. вероятно, и дядя его, Бартош, капеллан Владислава-Ягайлы во время Грюнвальдского боя, затем священник богатого прихода в Клобуцке, недалеко от Кракова. В 1428 г. тринадцатилетний Длугош поступил [159] в Краковский университет на философский факультет, окончание которого давало учащимся право поступать на любой из других факультетов. Однако Длугош его не окончил. По неясной причине, то ли потому, что обремененный большой семьей отец не мог вносить плату за ученье, то ли потому, что практический ум Длугоша не находил удовлетворения в господствовавшей тогда и преподававшейся в университете, оторванной от жизни философии, но в 1431 г. Длугош покинул университет.

Почти сразу после этого ему удалось получить место писаря в канцелярии краковского епископа Збигнева Олесницкого. Вероятно, этому помогло старое знакомство отца и дяди Длугоша с епископом, некогда секретарем Владислава-Ягайлы, тоже участником Грюнвальдского боя. Незаурядные качества Длугоша вскоре обратили на него внимание епископа, и тот делает его своим секретарем, а затем управляющим всеми громадными земельными владениями епископства. Одновременно при содействии епископа устроилась и духовная карьера Длугоша. В 1434 г. Длугоша посвящают в духовный сан. Дядя Длугоша отказывается от своего прихода в Клобуцке и передает его племяннику. В 1436 г. епископ ставит Длугоша краковским каноником.

Заняв все эти посты и должности, Длугош оставался на них бессменно вплоть до самой смерти епископа в 1455 г., неизменно пользуясь расположением и доверием своего патрона и платя ему искренней преданностью.

Длугош появился при дворе Збигнева Олесницкого в период высшего расцвета его могущества. Получив в 1423 г. от Владислава-Ягайлы краковское епископство, Олесницкий, человек сильной воли и неукротимой энергии, сумел в короткий срок вознести авторитет церкви на большую высоту и добиться для нее господствующего положения в стране. Борьба духовных и светских магнатов за ограничение королевской власти достигла под руководством Олесницкого значительных успехов уже при жизни Владислава-Ягайлы, а при его преемнике и сыне, Владиславе III (1434—1444), Олесницкий стал фактическим правителем государства.

Двор епископа был политическим центром, местом, где сходились нити управления страной, где встречались виднейшие политические деятели, где обсуждались и разрешались основные вопросы внутренней и внешней политики.

Секретарь епископа, Длугош, не принимал активного участия в этой жизни епископского двора, но все, чему он был свидетелем, не могло, конечно, пройти мимо него бесследно. Двор епископа стал его школой, где он с успехом пополнял пробелы своего образования и приобретал жизненный опыт. Самым большим авторитетом здесь был для Длугоша сам епископ. Многие взгляды и убеждения своего высокого покровителя Длугош принял и разделил безоговорочно. Как и епископ, он являлся сторонником господства церковной власти над светской. Подобно епископу, ожесточенно боровшемуся со всеми проявлениями гусизма в Польше, Длугош с осуждением относился к представителям «виклефовой секты». Полностью перенял Длугош у Олесницкого и нерасположение, неприязненное [160] отношение ко всем королям Ягеллонской династии, для чего епископ имел свои основания, особенно в последнее десятилетие своей жизни.

Двор Збигнева Олесницкого был не только политическим центром, но и центром культуры. Здесь бывали несомненно представители тогдашней польской науки, пышным цветом расцветшей в стенах Краковского университета. Сюда проникали и находили приют начатки польского гуманизма. Но ни здесь, при дворе епископа, ни при посещениях родины гуманизма, Италии, и неоднократных встречах с выдающимися его представителями гуманизм не оказал заметного воздействия на Длугоша. Подобно многим, он охотно воспринял внешнюю сторону гуманизма — любовь к классической латыни, увлечение классической литературой, и из своих поездок в Италию привез на родину изрядное количество трудов древних авторов. Но дальше этого не пошло. Мировоззрение Длугоша осталось типично средневековым. ²

В 1448 г. Длугош был отправлен Олесницким в Рим к папе Мартину V с поручением добиться для епископа кардинальской шляпы. Олесницкий не поколебался доверить столь ответственное поручение Длугошу. В течение долголетней службы Длугоша у него епископ успел убедиться в практическом, трезвом направлении его ума, умении разбираться в самых сложных положениях и находить из них выход. И действительно, Длугош блестяще справился со своей задачей. Это еще более подняло его в глазах епископа, и в следующем году он отправил его с новым поручением в Венгрию. Длугошу надлежало отстоять личные владения Олесницкого в пограничной с Венгрией области, находившиеся под угрозой вследствие происходившей в Венгрии гражданской войны. При выполнении этого поручения Длугош проявил подлинный дипломатический талант, добившись в результате переговоров с враждующими сторонами заключения между ними перемирия, чем гарантировал безопасность епископских владений.

Успехи, достигнутые Длугошем, навлекли на него недовольство короля. После гибели Владислава III с 1447 г. королем польским стал второй сын Владислава-Ягайлы, Казимир Ягеллончик. Его вступление на престол открыло новую страницу в истории страны. Казимир положил конец почти неограниченному господству церкви и, утвердив за собой право назначения епископов, поставил церковь в зависимость от себя. Звезда Збигнева Олесницкого начала закатываться, его могущество поколебалось. Отношения его с молодым королем все более обострялись. Естественно, что получение Олесницким кардинальского звания, как и вмешательство его в польско-венгерские пограничные дела, не могли [161] понравиться Казимиру, а свое недовольство епископом он перенес и на счастливого исполнителя епископских поручений.

Сохраняя преданность своему покровителю, Длугош принимал искреннее участие в оппозиции, во главе которой стоял Олесницкий, и в ее борьбе с королем.

В 1455 г. Збигнев Олесницкий скончался. Его смерть явилась тяжелым ударом для Длугоша. Он потерял свою многолетнюю службу в канцелярии епископа, оставшись только краковским каноником, членом Краковского капитула, а самое главное – он потерял человека, которому в течение проведенных с ним 25 лет привык во всем верить, человека, многие мысли и убеждения которого были его мыслями и убеждениями, чьим указаниям он всегда неуклонно следовал.

Поддержку в своем положении Длугош нашел в работе, которой он уже несколько лет занимался. Это была «История Польши».

Заняться этой работой его давно уговаривал Олесницкий, но он долго не решался взять на себя такой большой и ответственный труд. С другой стороны, подобная работа чрезвычайно его привлекала. Еще около 1440 г. Длугошу пришлось по обязанности управляющего владениями епископства заняться кропотливейшим делом — составлением описи всех городов, деревень, угодий и доходов, принадлежавших епископству. ³ Эта работа заставила Длугоша часто обращаться к древним документам, соприкасаться с сокровищами краковских архивохранилищ. Очевидно, уже тогда выработался у Длугоша вкус к изучению прошлого, и, вероятно, с тех пор он часто находил время для чтения старых рукописей.

Доказательством этого является небольшой труд Длугоша под названием «Знаки и гербы королевства Польского», ⁴ представляющий собой описание гербов отдельных польских земель, капитулов, а также более чем ста шляхетских гербов с краткими характеристиками последних. Работа эта относится приблизительно к 1448 г.

Одновременно с ней из-под пера Длугоша вышел другой труд — «Прусские знамена», ⁵ описание стоявших в соборе на Вавеле (Краков) трофейных знамен, захваченных в Грюнвальдском бою. Длугош описал их, чтобы, как он пишет, они остались на вечную память об этих победах. По его поручению краковский художник Станислав Дуринк сделал точные изображения знамен, а Длугош снабдил их указаниями, кому принадлежало данное знамя, кто стоял во главе несшего его отряда, каковы были размеры знамени и другими сведениями.

Кончина Олесницкого застала Длугоша вполне готовым для осуществления завещанного ему его наставником дела. К этому времени ему, вероятно, удалось уже собрать большой материал по историческому [162] прошлому своей родины. Встречи и беседы с видными гуманистами того времени помогли ему найти классические образцы для его работы, в которых он нуждался, не удовлетворенный трудами своих предшественников. Из поездок в Италию в 1449 и 1450 гг. Длугош вывез сочинения Саллюстия, Плутарха и, самое важное, долго им разыскивавшееся и наконец обретенное сочинение Тита Ливия «Ab urbe condita».

После кончины Олесницкого Длугош сразу берется за свой монументальный труд, чтобы закончить его в последние дни своей жизни.

Ученые занятия Длугоша не были, конечно, тайной для окружающих. Еще при жизни епископа он зарекомендовал себя глубоким знатоком отечественной истории, не раз, вероятно, участвуя в беседах, касавшихся тех или иных событий прошлого. А теперь всем было известно, что Длугош пишет ученый труд, историю своего отечества. Долго остававшийся в тени скромный краковский каноник стал весьма заметной и авторитетной фигурой в обществе.

Незаурядные его качества и достоинства нашли признание даже у короля. Подавив старую неприязнь к Длугошу, он привлекает его к участию в разрешении ряда проблем международного значения. В 1457 и 1459 гг. Длугош входит в состав польской делегации при переговорах с Орденом, во время войны с ним, в 1460 г. участвует в переговорах с Чехией, тогдашний король которой Иржи Подебрад искал союза с Казимиром Ягеллончиком.

В 1461 г. Длугоша постигла опала. Когда после смерти краковского епископа, преемника Олесницкого, разгорелась борьба между капитулом и королем из-за выдвинутых кандидатов, Длугош в числе весьма немногих нашел в себе мужество поддержать неугодного королю кандидата. В результате ему пришлось искать спасения от королевского гнева у друзей за пределами Кракова, дом его и владения по приказу короля были разграблены. Король амнистировал его лишь в 1463 г.

С этого года начинается сближение между королем и Длугошем. Король опять привлекает Длугоша к дипломатической деятельности. Война с Орденом, начавшаяся в 1454 г., приближалась к концу. В 1464 г. начались мирные переговоры. Длугош вошел в состав делегации с польской стороны и бессменно работал в ней вплоть до успешного заключения в 1466 г. Торуньского мира. И если по его условиям Восточное (Гданьское) Поморье вернулось к Польше, то в этом немалая заслуга Длугоша, великолепного знатока прошлого Польши, ее отношений с Орденом, сумевшего отстоять права Польши на ее исконные земли.

В 1467 г. король поручил Длугошу воспитание своих сыновей, и на этом новом посту он оставался до самой своей смерти, не прекращая и дипломатической деятельности, неизменно имевшей успех. В 1471 г. ему пришлось сопровождать своего старшего воспитанника, Владислава, избранного чешским королем, на коронацию в Прагу. Каким авторитетом пользовался Длугош и за пределами родины, показывает тот факт, что ему было предложено занять пустовавшую тогда кафедру пражского [163] архиепископства. Однако Длугош отклонил предложение, предпочтя, очевидно, отдать остаток своих сил служению родине, а может быть, и из-за своей неприязни к чехам-гуситам.

Последним выступлением Длугоша на международной арене было его участие в мирных переговорах с венгерским королем Матиасом Корвином в 1478 г.

Перед самой смертью Длугош был поставлен в львовские архиепископы. Но папская булла с утверждением его в этом сане не застала уже Длугоша в живых. В мае 1480 г. он скончался. ⁶

При всей своей занятости Длугош отдавал много времени научной, литературной деятельности. Не так много трудов осталось после Длугоша, но все они поражают своей необыкновенной трудоемкостью, богатством и глубоким знанием привлеченного к изучению материала и сохраняют значение до наших дней.

Кроме указанных выше «Прусских знамен» и написанных в последние годы жизни житий ряда святых и биографии возлюбленного наставника, епископа Збигнева Олесницкого, Длугошу принадлежат еще «Жития епископов польских» ⁷ и «Опись доходов краковского диоцэза». ⁸ Последняя работа — бесценный источник для каждого исследователя, работающего в области экономической истории Польши.

Но коронным трудом Длугоша является его «История Польши». ⁹В этом своем многотомном (оно состоит из 12 книг) сочинении Длугош изложил всю историю своей родины от древнейших времен и кончая первыми месяцами 1480 г.

Правда, изрядное место, как это характерно для исторических трудов средневековья, отведено в нем истории других стран, а также истории церкви, в частности папства. Как и для авторов этих трудов, так и для Длугоша движущей силой истории является божья воля. Отсюда известная двуплановость изображения событий. Зачастую они подаются в двух планах — земном и небесном, чтобы показать, что исход их заранее предопределен на небесах. Так, например, описанию победы польско-литовско-русского войска над крестоносцами под Грюнвальдом предшествует рассказ о знамении на небесах, — сражении патрона Польши, св. Станислава, с монахом и победе его над последним.

Однако «История» Длугоша выгодно отличается от исторических трудов его предшественников Галла, Кадлубка и др. Это — первый в Польше научный исторический труд, основанный на изучении конкретного материала [164] источников. Для написания ее Длугош разыскал и исследовал громадное количество документов, как польских, так и иноземных. Многие из них он поместил целиком в своей «Истории» и этим оказал неоценимую услугу позднейшим историкам потому, что некоторые документы до наших дней не сохранились. Между прочим, Длугош привлек и русские летописи, для чего изучил на старости лет русский язык.

Для написания публикуемых нами здесь разделов «Истории Польши» Длугош использовал большое количество документов подлинных, иллюстрирующих отношения между Польшей и Орденом, «Хронику войны короля польского Владислава с крестоносцами», ¹⁰ составленную кем-то из поляков, участников событий, как предполагается, непосредственно сразу после Грюнвальдской битвы или в 1411 г. после заключения мира, а возможно и хронику, вышедшую из орденских кругов и известную под названием «Торуньский летописец». ¹¹

Помимо документов, Длугош для описания битвы и вообще событий 1409—1411 гг. имел возможность использовать и устную традицию в виде воспоминаний живых еще участников и свидетелей войны с Орденом, как своих отца и дяди, своего покровителя, епископа Збигнева Олесницкого, и др. Существует версия, что в распоряжении Длугоша имелись записи о событиях современных Олесницкому, составленные им под диктовку последнего.

При всех своих понятных и простительных для того времени недостатках — некоторой наивности изложения древнейшей истории страны, засорении характерными для средневековых авторов описаниями знамений и чудес — наконец, при свойственной Длугошу тенденциозности в изображении событий, труд его, построенный на громадном фактическом материале документов, проникнутый глубоким патриотизмом, является выдающимся сочинением в средневековой польской историографии.

Одновременно «История Польши» Длугоша является крупным литературным памятником своего времени.

В XV в., особенно во второй его половине, обнаруживается определенный перелом в развитии польской литературы.

Характер литературы изменяется. Преобладавшие до сих пор произведения религиозного содержания начинают постепенно уступать место произведениям светского характера. Наряду с псалтырями, проповедями и песнями, связанными с культом того или другого святого, появляются такие жанры светской поэзии, как исторические песни, панегирики в честь вельмож, надгробные эпитафии, лирические стихи и сатирические поэмы. Авторы этих поэтических произведений ищут вдохновения не в подвигах святых и не в библейских сюжетах, а в окружающей реальной жизни. Они воспевают красоты родной природы, откликаются на исторические [165] события (были, между прочим, созданы две песни о Грюнвальдской битве, одна на латинском языке, другая — на польском, обе не дошли до нас), разоблачают недостатки современного им общества.

Все эти произведения написаны еще грубоватым неотделанным языком (это одинаково касается как написанных на латинском, так и на польском языках), форма их далеко не совершенна, но в них нашла яркое воплощение та свежая струя, которая проникла в польскую культуру в XV в.

Этим изменением своего характера польская литература была в значительной мере обязана начавшему распространяться в Польше со второй половины XV в. гуманизму. Подлинный расцвет гуманизма в Польше — XVI в., эпоха Возрождения, давшая миру таких корифеев, как Николай Рей и Ян Кохановский. Вторая половина XV в. — ее преддверие.

Труд Длугоша — один из немногих памятников польской светской прозы (на латинском языке), дошедших до нас от XV в.

Он не представляет собой нового, неизвестного до сих пор в польской литературе жанра прозаических произведений. Хроники существовали и до Длугоша. Но если, как мы говорили, труд Длугоша резко отличается от хроник Галла, Кадлубка и других, как труд исторический, то новым по сравнению с ними является он и с литературной стороны.

Труд Длугоша в полной мере отражает переломный характер литературы второй половины XV в.

По своему содержанию он еще во многом связан с предшествующим периодом. Длугош начинает свою «Историю Польши» с библейской родословной народов, описывает знамения и чудеса, в повествование об исторических событиях вводит для разнообразия наивные рассказы, как например, под 1416 г. рассказ о растущих в земле, «созданных рукой самой природы», горшках (первое историческое свидетельство об археологических находках в Польше) и т. п.

Латинский язык «Истории» Длугоша еще громоздок и неуклюж, в лексике встречаются польские слова в латинизированной форме, нередки образцы и собственного словотворчества. Длинные тяжелые периоды, подчас запутанные и усложненные различными вставками (так называемое «обилие речи»), затрудняют чтение.

Но в то же время труд Длугоша, особенно в последней своей части, обнаруживает уже характерные для литературы второй половины XV в. новые веяния, воздействие гуманизма.

Оно проявилось в широком использовании исторических трудов классических и средневековых авторов. Длугош очень начитан в них, он отлично знает не только Цезаря, Саллюстия, Тита Ливия, Боккаччо, но и многих других, известных в его время исторических писателей,

Подобно Цезарю, писавшему о нравах и обычаях галлов и германцев, Длугош вводит в свою «Историю» экскурсы в этнографию и мифическую историю народов (см., например, главы о происхождении и обычаях литовцев). [166]

Стиль и художественные приемы, применяемые Длугошем в его труде, даже его лексика, носят на себе сильное влияние использованных им классических образцов. Длугош зачастую употребляет редкие слова и словосочетания, встречающиеся только у этих авторов. У них жe он заимствует стилистические обороты и литературные образы. Следуя Цезарю и Титу Ливию, Длугош вкладывает в уста своих героев — польского короля Ягайлы, великого маршала Ордена, Ульриха фон Юнгингена, послов, отдельных крестоносцев, — длинные речи, которые служат для характеристики исторических персонажей, для разъяснения существующих среди поляков или крестоносцев точек зрения, для освещения политической ситуации.

Ульрих фон Юнгинген, гордый и заносчивый тиран в его изображении, сильно напоминает Катилину Саллюстия.

У Тита Ливия взял Длугош поэтический образ благоприятствующих победе польского короля ветров (см. стр. 87).

«История» Длугоша обнаруживает и сильное воздействие классической поэзии, часто встречаются цитаты из Овидия, Вергилия, Клавдиана и других, образцы чего можно найти и в публикуемых здесь выдержках из труда Длугоша.

Но Длугош не только заимствует чужое и готовое. Он творит и сам, создавая собственные сравнения и поэтические образы. Кровь павших в Грюнвальдском бою, смешавшись с вином из найденных во вражеском лагере и разбитых бочек, по его словам, «образует своим течением русло и берега наподобие потока». Накануне Грюнвальдской битвы «ночь была в королевском лагере тихой и спокойной, — пишет он, — в войске же крестоносцев сильный ветер, налетев, свалил все палатки наземь». В этих строках нельзя, разумеется, видеть описание действительной погоды, это только поэтический образ природы, с одной стороны, союзника будущих победителей, с другой — враждебно настроенной в отношении агрессора.

Подлинной поэзией дышат строки, посвященные Длугошем королеве Ядвиге в главе, описывающей ее кончину. Между прочим, эта глава содержит две больших, как он называет, «эпитафии», по существу же две исторических песни, посвященные жизни и деятельности Ядвиги. Обе представляют, очевидно, плод творчества польских поэтов XV в. При скудости дошедших до нас литературных произведений того времени сохранение этих песен путем включения их в свой труд — большая заслуга Длугоша перед польской литературой.

Настоящей жемчужиной поэтического творчества Длугоша является принадлежащее ему замечательное описание Грюнвальдской битвы. Даже перевод, как известно, редко воссоздающий в полной мере особенности оригинала, позволяет судить о высоких художественных достоинствах этих страниц «Истории» Длугоша. Сравнение шума битвы с шумом от рушащегося огромного здания или с грохотом от ударов молотами по наковальням — поистине великолепно. Одно только это описание Грюнвальдской [167] битвы дает право причислить «Историю» Длугоша к крупным литературным памятникам XV в.

К сожалению, тема — «История» Длугоша как литературный памятник — еще не разработана в литературе и ждет своего исследователя.

События, впервые и с такой подробностью освещенные Длугошем в его «Истории», неоднократно вдохновляли польских писателей. Не без его влияния Немцевич создал свои «Исторические песни». В труде Длугоша, возможно, почерпал Крашевский сюжеты своих исторических повестей, среди которых есть и повесть «Крестоносцы». Роман под таким же названием вышел из-под пера Сенкевича, вдохновленного художественным описанием Грюнвальдской битвы у Длугоша.

До наших дней в Кракове, в библиотеке Чарторыйских, сохранился рукописный оригинал «Истории Польши», правда, неполный: текст кончается 1406 г. В этой же библиотеке находится список «Истории» за 1409—1444 гг., некогда собственность Станислава Костки, воеводы куявского. В Кракове же, в библиотеке Ягеллонского университета, хранятся еще два списка: один — конца XVI в., принадлежавший в свое время епископу вроцлавскому, Иерониму Розражевскому, другой от первой половины XVII в., охватывающий период 1435—1480 гг., подаренный библиотеке Александром Пшездзецким.

Самым лучшим списком считается так называемый Свентокшизский, по названию монастыря, где он одно время находился. Одновременно он самый древний — от конца XV — начала XVI в., и самый полный (находится в архиве Потоцких в Вилянове, под Варшавой). Вторая полная копия (список Лисецкого, по имени первого владельца), относящаяся к началу XVII в., принадлежала библиотеке Гнезненского капитула.

«История» Длугоша впервые была издана Иоганном Гербуртом в Добромиле в 1615 г. Вышел только первый том, содержавший первые 6 книг, и тотчас же издание было запрещено указом короля Сигизмунда III потому, что далеко не все, что повествует Длугош в своем труде о представителях крупных шляхетских родов, пришлось по вкусу их потомкам.

Следующее издание было выпущено Генрихом Гуйссеном в Лейпциге в 1711—1712 гг. По нему было подготовлено издание, вышедшее в Варшаве в 1761—1772 гг.

Полное собрание всех сочинений Длугоша увидело свет только через 400 лет после его смерти. Его опубликовал известный меценат Александр Пшездзецкий. Первые тома вышли в 1863—1864 гг. Позднее издание было повторено. Первый том нового полного собрания вышел в 1887 г.

Свою «Историю Польши», как и все другие свои труды, Длугош написал на латинском языке. Еще в XVIII в. И. Ковнацкий перевел на польский язык четвертую книгу «Истории», в 40-х годах прошлого столетия в Гнезно вышли в польском переводе три первые книги. Первый и пока единственный полный перевод «Истории» на польский язык был сделан [168] К. Мехежинским (по Лейпцигскому изданию) и опубликован в полном собрании сочинений Длугоша. ¹²

В настоящее время в Польше (в Краковском университете) предпринято новое научно-критическое издание «Истории» Длугоша с одновременным переводом на польский язык и обширным комментарием. Первый том уже вышел.

На русский язык «История Польши» Длугоша до сих пор не переводилась, если не считать отрывков в хрестоматиях. Предлагаемый перевод выполнен по последнему изданию А. Пшездзецкого.

* * *

Борьба Польши с Тевтонским орденом, решающим этапом которой явилась Грюнвальдская битва, началась более чем за сотню лет до нее.

Подобно другим рыцарско-монашеским орденам, и Тевтонский орден, или точнее Орден рыцарей черного креста девы Марии, был обязан своим возникновением эпохе крестовых походов.

Он образовался в конце XII в. в Палестине, на территории пришедшего уже в упадок Иерусалимского королевства, и оставшись не у дел, как и другие ордены, переселился в Европу. Первоначально Орден крестоносцев нашел приют в Венгрии, куда был приглашен в 1211 г. ее королем для охраны границ от набегов кочевников. Однако венгерский король скоро понял, насколько опасна для его страны далеко не бескорыстная помощь монахов-рыцарей, и в 1224—1225 гг. изгнал их из Венгрии.

Вскоре Орден получил новое приглашение. На этот раз оно исходило из Польши, от мазовецкого князя Конрада. Его владения подвергались частым нападениям соседнего литовского племени прусов, мстивших за неоднократные попытки польских князей подчинить их своей власти, и Конрад пригласил крестоносцев, рассчитывая с их помощью усмирить мятежников-прусов и подчинить себе их земли.

Обращение князя Конрада к помощи крестоносцев отнюдь не означало, что он потерял надежду справиться с прусами собственными силами. Обращаясь к ним, князь следовал уже укоренившемуся среди европейских государств обычаю использовать оставшиеся без дела ордены для своих целей. ¹³

Переговоры Конрада с главой Ордена Германом фон Зальца начались в 1225 г. В результате этих переговоров князь выдал Ордену в 1228 г. грамоту, в силу которой отказывался в его пользу от пограничной с прусами Хелминской земли и от всех своих доходов от нее как в настоящем, [169] так и в будущем. ¹⁴ Однако это вовсе не означало, что Хелминская земля переходила в полное владение Ордена. Часть ее уже раньше была пожалована князем епископу Христиану, в 1215 г. направленному папой с миссионерской целью к прусам. Из остальной части Хелминской земли крестоносцы получили только личные княжеские владения. Находившиеся же здесь владения рядовых польских феодалов остались за последними. Разумеется, что князь сохранил в своих руках верховную власть над всей Хелминской землей.

Обосновавшись на польской земле, крестоносцы начали наступление на земли прусов. Прикрываясь высокими целями приобщения этих темных языческих племен к христианской вере, монахи-рыцари силой оружия захватывали одну за другой земли прусов, строили здесь свои замки и, опираясь на них, подавляли сопротивление населения и порабощали его, облагая поборами и повинностями в свою пользу. Одновременно они развили широкую колонизационную деятельность в захватываемой стране, льготными условиями привлекая немецких горожан и крестьян в города и деревни.

С самого начала не собираясь делить захваченные земли с мазовецким князем, Орден не преминул позаботиться об юридическом оформлении своих прав на них.

Согласно господствовавшему в средневековом христианском обществе убеждению, земли, населенные язычниками, считались ничьими. На право распоряжения ими претендовали император (глава Священной Римской империи германской нации) и папа, и вели борьбу за него. Поэтому Орден уже в 1226 г. выхлопотал себе у императора Фридриха II буллу, признавшую все территориальные приобретения, которые Ордену удастся сделать в прусских землях, его собственностью. Получить подобное же признание своих прав и от второго претендента на распоряжение этими землями, папы, Ордену удалось не сразу, так как у него имелся соперник в лице упомянутого выше епископа Христиана. Насаждая по поручению папы христианство среди прусов, епископ присваивал себе земли обращенных. Но тут Ордену необыкновенно повезло. В 1233 г. епископ Христиан во время очередного путешествия в глубь страны попал в плен к прусам и был ими задержан на несколько лет. Орден немедленно использовал его отсутствие и добился в 1234 г. от папы Григория IX буллы, на основании которой прусские земли принимались под покровительство папы и передавались им в собственность Ордена. ¹⁵

Так было оформлено возникновение Орденского государства. Оно непосредственно зависело от папы. Каково было отношение этого государства [170] к Священной Римской империи, в достаточной мере пока еще не выяснено. ¹⁶

К этому времени крестоносцы заняли уже всю Хелминскую землю, выкупив у польских феодалов их земельные владения и принудив еще в 1231 г. епископа Христиана отказаться от своих прав, владений и доходов.

В 1237 г. Тевтонский орден соединился с Орденом меченосцев, обосновавшимся в Ливонии. Это объединение создало мощный форпост для нового германского феодального наступления на славян. ¹⁷ Правда, первые шаги не были успешны. Дерзкая попытка Ордена протянуть свою руку к русским землям потерпела неудачу. Сокрушительное поражение, которое нанес немецким агрессорам в 1242 г. Александр Невский, заставило их отказаться от наступления на русские земли.

В большой опасности оказались теперь литовские земли, особенно же одна из них — Жмудь (Жемайте). Она врезалась клином между прусскими и ливонскими владениями Ордена, и с этих пор Орден всячески старается ее себе присвоить.

Орденское государство росло и расширялось. К 1260 г. в состав его входили уже все западнопрусские земли, а к 1283 г. — и вся Пруссия. Владения Ордена простирались широкой полосой по побережью Балтийского моря от Немана (заходя немного к северу от него) до Вислы. Прусы с большим ожесточением боролись против рыцарей-захватчиков. С 1242 до 1253 г., а затем с 1260 до 1283 г. длились всеобщие восстания прусов, но были жестоко подавлены. ¹⁸

Умело воспользовавшись слабостью молодого сложившегося на рубеже XIII и XIV вв. в результате ликвидации феодальной раздробленности единого Польского государства, Орден отнял у него Поморье. ¹⁹ На Поморье давно уже покушался Бранденбург, другой представитель феодальной германской агрессии, обосновавшийся у западных границ Польши. В 1308 г. он совершил нападение на Гданьск. Король Владислав Локоток не смог оказать поддержки. Зато «помощь» пришла со стороны крестоносцев. Они отбили бранденбургцев и сами захватили Гданьск, зверски [171] расправившись с местным населением. Затем, двигаясь к югу от Гданьска, они в течение 1308—1309 гг. целиком овладели Поморьем. ²⁰

Захват Орденом Поморья тяжким ударом обрушился на Польшу. Она потеряла нижнее течение Вислы и была полностью отрезана от моря. Это создало угрозу для успешного развития ее производительных сил.

Владислав Локоток не решался один выступить против могущественного Ордена. В 1325 г. он заключил союз с великим князем литовским Гедимином, скрепленный женитьбой сына Локотка, Казимира, на литовской княжне. Но и Орден тоже нашел себе союзника в лице чешского короля Яна Люксембургского. Война началась в 1326 г. и хотя развивалась не очень успешно для Польши, так как крестоносцы сумели глубоко проникнуть на ее территорию, а чешский король осадил Познань, Владиславу Локотку удалось все же нанести Ордену жестокое поражение под Пловцами в 1331 г. Удачный исход этого сражения имел громадное моральное значение для польского народа, доказав ему, что он может справиться с Орденом.

Однако Поморье осталось за крестоносцами, а некоторое время спустя они отняли у Польши новую территорию, пограничную с Хелминской Куявскую землю. Во время войны Польша лишилась и Добжинской земли. Чешский король занял ее и продал своему союзнику Ордену.

В 1343 г. по договору, заключенному между Казимиром III и Орденом в Калише, обе эти земли вернулись к Польше обратно, но Хелминскую землю, Михаловскую (уступленную крестоносцам еще в 1317 г.) и Поморье пришлось оставить Ордену.

Такие слабые успехи переговоров Казимира III с Орденом компенсировались рядом мер, принятых им в целях ослабления опасного соседа. В том же 1343 г. Казимир вошел в соглашение с князьями Западного Поморья. Князья обязались оказывать военную помощь польскому королю в случае войны с крестоносцами и не пропускать через свои земли никого, направляющегося в сторону Орденского государства, т. е. никаких военных сил с запада. ²¹ В 1365 г. король добился перехода в ленники к нему немецких феодалов фон Ост, державших пограничные замки Санток и Дрезденко и до тех пор находившихся в ленной зависимости от Бранденбурга. Наконец, в 1368 г. Казимир захватил узкое пространство между реками Дравой и Нотецью и таким образом вбил клин между владениями обоих немецких агрессоров — Бранденбурга и Ордена. ²²

Но, разумеется, эти шаги не могли изменить трудное положение Польши. Отрезанность Поморья с его богатыми торговыми городами, потеря нижнего течения и устья Вислы создали большую угрозу для экономики Польского государства. Раньше польские купцы принимали активное участие в транзитной торговле. Товары, доставлявшиеся в Краков из Венгрии, [172] они везли по Висле в Гданьск, а оттуда морем во Фландрию и другие заморские страны. Обратно польские купцы привозили сукна, вина, южные фрукты и переправляли их в Венгрию. Теперь они лишились возможности вести такие широкие торговые операции. Орден стал на их пути и тем нанес большой ущерб внешней торговле Польши.

Очень страдала из-за соседства Ордена и Литва. К этому времени Литовское государство достигло большого могущества, подчинив себе соседние белорусские, украинские и некоторые русские земли. Разными способами, путем насильственного захвата или брачных союзов, литовские князья завладели еще в XIII в. так называемой Черной Русью (с городами Гродно, Слоним, Волковысск и др.) и Полоцкой землей, в начале XIV в. землей Витебской и Волынью. При князе Ольгерде (1345—1377 гг.) в состав Литовского государства вошли Киевское и Чернигово-Северское княжество, Подолия, а в результате упорного наступления на соседние русские земли Ольгерду удалось подчинить себе и Смоленское княжество. ²³

Хотя в связи с подчинением Литовскому государству белорусских, украинских и части русских земель христианство начало понемногу распространяться среди литовского населения, хотя литовские князья неоднократно вступали в соглашение с папами насчет крещения, ²⁴ все же Литва еще не рассталась с язычеством. Поэтому захватнические выступления Ордена против Литвы неизменно мотивировались миссионерскими целями. Для чего же и существовал здесь Орден, как не для борьбы с неверными, не для обращения их в лоно христианской церкви? Прикрываясь этими целями, а на самом деле стремясь расширить свои владения, братья-рыцари организовывали против литовцев один поход за другим, грабя и разоряя их земли, уничтожая и уводя население в плен. В период с 1345 по 1377 г., т. е. в правление Ольгерда, было совершено целых сто таких походов, причем иногда приходилось до восьми в год. От разбойничьих набегов крестоносцев, естественно, больше всех страдала ближайшая к Ордену земля — Жмудь (Жемайте). Литовцы не оставались в долгу и на нападения отвечали контрударами. Сорок два раза вступали они в пределы Ордена и наносили ущерб его владениям. ²⁵ Упорную борьбу с Орденом вели и Ольгерд и его брат, Кейстут. Соседство Ордена мешало успешному экономическому развитию Литовского государства, постоянные нападения крестоносцев разрушали его производительные силы и тем подтачивали достигнутое им политическое могущество. Поэтому при переговорах с папой о крещенье Литвы литовские князья ставили условием переселение Ордена с занимаемой им территории в степи, пограничные с Золотой Ордой. ²⁶ [173]

В этом свете совершенно естественным представляется возникновение в 80-х годах XIV столетия проекта польско-литовской унии. Идея объединения усилий для совместной борьбы против общего врага не была новой. Как указано выше, попытки ее реализации были сделаны еще при Владиславе Локотке и принесли известный успех. Вероятно, и в дальнейшем мысль о союзе не исчезала и находила поддержку с обеих сторон, но осуществлению ее мешала борьба между Литвой и Польшей, разыгравшаяся вокруг Волыни. В 1366 г. борьба эта закончилась соглашением о разделе волынских земель. Уния с Литвой представляла в глазах польских феодалов еще и те выгоды, что благодаря ей можно было рассчитывать завладеть украинскими и белорусскими землями, входившими в состав Литовского государства, и таким образом компенсировать недавнюю утерю Галицкой Руси, занятой Венгрией.

Благоприятный момент для заключения унии создался со смертью в 1382 г. короля Польши Людовика (одновременно короля венгерского) и возведением на престол его дочери Ядвиги. Польско-литовская уния была заключена в 1385 г. и скреплена браком Ядвиги с великим князем литовским Ягайлой. Польские феодалы отдавали великому князю литовскому Ягайлу руку своей королевы и признавали его своим королем. Взамен Ягайло обязывался, во-первых, креститься сам со всеми своими многочисленными братьями и всем своим народом, а во-вторых — возвратить Польше все отторгнутые от нее земли. Имелись в виду прежде всего земли, отторгнутые Орденом.

За выполнение первого обязательства Ягайло взялся тотчас же, еще до бракосочетания своего с Ядвигой, приняв с братьями католичество, а затем насаждая его в литовских землях. Обращение Литвы в христианство было весьма важным условием. Выполнение его отняло бы у Ордена предлог для нападений на литовские земли и вскрыло бы исключительно захватническую цель их.

Второе обязательство легло в основу внешней политики Ягайлы и привело в конечном счете к войне с Орденом, закончившейся Грюнвальдской битвой и великим поражением Ордена.

Заключение унии между Польшей и Литвой Орден воспринял как неожиданный и тяжкий удар для себя.

Нападения его на Литву и по-прежнему особенно на Жмудь не прекратились. О них рассказывает и Длугош и орденская хроника Поссильге ²⁷. Но главные усилия Ордена были направлены теперь на разрушение нежелательной, мешающей ему польско-литовской унии. Поэтому он с великой готовностью принимает в 1389 г. и поддерживает задетого в своих властолюбивых помыслах Витовта и оказывает ему широкую военную [174] помощь в его войне с королем Владиславом-Ягайлом в 1390—1391 гг. ²⁸ А когда в 1392 г. Владислав-Ягайло, стремясь ликвидировать ослаблявшие государство внутренние неурядицы, пошел на уступки в пользу оппозиции и заключил с Витовтом соглашение, сделав его своим наместником в Литве, Орден сейчас же взял под свое покровительство другого литовского князя, Свидригайло, недовольного соглашением.

Как было отмечено выше, все свои нападения на Литву крестоносцы продолжали проводить под прикрытием якобы борьбы с язычниками, придавая им характер крестовых походов, привлекая к участию в них иностранное рыцарство. Одновременно в своей дипломатической переписке, посланиях к папе, к европейским государствам Орден старался убедить их в том, что обращение литовцев в христианство является фикцией.

Отражая нападения Ордена на литовские земли, Владислав-Ягайло не забывал основной задачи, взятой им на себя, — активной борьбы с Орденом за возвращение захваченных им польских земель. Но если король помнил о ней и готов был приступить к ее выполнению, то совершенно другие настроения царили в окружавшей его придворной среде, в королевском совете. Эгоистические интересы малопольских ²⁹ панов, устремлявших свои взоры на восток, отвлекли их от борьбы с Орденом, ради которой в свое время была заключена уния. Эта настроенная против войны группа сумела подчинить себе большинство в совете и привить свои взгляды и королеве.

В 1397 г. Владислав-Ягайло уж совсем было, как пишет Длугош, «устремил все свои помыслы на войну» с Орденом, после того как в руки последнего попала Добжинская земля. Но члены королевского совета отговорили его от такого шага, предлагая договориться с Орденом дипломатическим путем, и выдвинули для этой цели королеву. Ядвига провела несколько встреч с крестоносцами, ³⁰ одна из которых, видимо последняя, описана Длугошем. Переговоры не дали результатов.

Очевидно, мысль о необходимости войны с Орденом твердо завладела Владиславом-Ягайлом после заключения Раценжского мира (1404).

Подобно Витовту, он вовсе не собирался выполнять пункт этого мирного договора, касавшийся Жмуди, и когда возмущенные крестоносцы напали на Литву, король, по рассказу Длугоша, прислал в подмогу Витовту свои отряды. С 1407 г. с ведома Владислава-Ягайлы и Витовта на Жмуди, формально уже отданной Ордену, начались волнения. Также [175] с ведома их жмудины направили европейским государям послания с жалобами на жестокое обращение с ними крестоносцев. В декабре 1408 г. на тайном совещании в Новогрудке Владислав-Ягайло с Витовтом приняли решение о начале войны против Ордена в следующем, 1409, году. ³¹

Надо думать, что в этот период изменились настроения и в королевском совете. Очевидно, группировка, до тех пор удерживавшая короля от решительных действий против Ордена, теперь составляла меньшинство, поскольку устремления малопольских феодалов на восток были частично удовлетворены возвращением Польше Галицкой Руси (1387). Верх теперь взяли великопольские ³² феодалы, более других ощущавшие последствия опасного соседства Ордена, и та часть малопольских феодалов, которая ставила интересы родины выше собственных. Среди них несомненно с полным правом можно назвать архиепископа гнезненского Миколая Куровского, епископа познанского Войцеха Ястшембца, подканцлера Миколая Тромбу, маршалка Збигнева из Бжезя, Винцента Грановского, каштеляна накловского, Януша из Тулискова, каштеляна калишского, Мацея из Лабышина, воеводу калишского и других, чьи имена часто встречаются на страницах «Истории» Длугоша.

Причиной для изменения в настроениях королевского совета могли послужить такие последние действия Ордена, как приобретение им в 1402 г. Новой марки, соединившей орденские владения с бранденбургскими, отрезавшее для Польши сообщение с Западным Поморьем, а также присвоение Орденом пограничных замков Сантока и Дрезденко. ³³Еще больше должен был задеть польских феодалов возникший на Западе проект раздела Польши между Орденом, германским императором и бранденбургским маркграфом (он же венгерский король). ³⁴

Предательское нападение Ордена в августе 1409 г. на пограничную, недавно выкупленную у него Добжинскую землю вызвало патриотический подъем во всех слоях польского народа. Весьма показателен в этом смысле рассказ Длугоша о том, что когда после военных действий 1409 г. решено было согласиться на предложенное противником перемирие, то члены королевского совета подвергались оскорблениям со стороны простого народа за то, что допустили до перемирия.

Военные действия 1409 г. имели большое значение. Правда, Польша опять потеряла Добжинскую землю, но важно было, что война с Орденом началась и стала популярной в польском обществе.

Немедленно после заключения перемирия Польша начала серьезно готовиться к войне.

В начале декабря уже в Бресте-Литовском состоялось тайное совещание Владислава-Ягайлы с Витовтом при участии подканцлера Тромбы. [176] На этом совещании, длившемся, по расчетам С. Кучинского, восемь или девять дней, ³⁵ был определен весь ход (план) войны, срок и место сбора объединенных военных сил, участие татар, способ переправы войска через Вислу, в связи с чем было принято решение о постройке никогда до тех пор не применявшегося понтонного моста. Возможно, что тогда же были установлены меры, какие следовало предпринять для предотвращения участия в войне Ливонского отделения Ордена, потому что через несколько месяцев Витовту путем дипломатических переговоров удалось этого добиться и в Грюнвальдском бою участвовала только одна ливонская хоругвь. ³⁶ На этом же совещании, очевидно, был продуман вопрос о снабжении войска и выбрано место для хранения запасов.

Были предприняты также некоторые дипломатические шаги. Еще в августе 1409 г. Владислав-Ягайло составил и, очевидно, тогда же разослал всем европейским государям жалобу на действия Ордена (текст ее приведен у Длугоша). В конце года король вместе с Витовтом распространяют новые послания с такими же жалобами. ³⁷

Орден тоже не терял времени даром. Главное внимание его было направлено на приобретение союзников. Еще в августе 1409 г. он заключил договор с западнопоморскими князьями, и те обязались доставить ему подкрепление в войне против Польши и Литвы и не заключать ни с одной из них мира без его ведома. ³⁸ В поддержке Ордену не отказывали ни германский император Рупрехт, ни его соперник, недавно отстраненный от императорского престола и не терявший надежды вновь занять его чешский король Вацлав IV, ни, наконец, брат Вацлава, венгерский король Сигизмунд, тоже претендент на германский престол. Оказывая услугу Ордену, каждый из них рассчитывал на его помощь в своей борьбе за этот престол. Особенно охотно шел навстречу Ордену Сигизмунд. Вечно нуждавшийся в денежных средствах, он надеялся, что богатое Орденское государство щедро с ним расплатится за услуги. Не смущаясь тем, что еще в 1397 г. между ним и Польшей был заключен мирный договор, срок которого истекал только в 1413 г., Сигизмунд согласился в декабре 1409 г. заключить договор с Орденом, взяв на себя обязательство напасть во время предстоявшей войны на южные районы Польши.

Если у Владислава-Ягайлы план действий был точно разработан заранее и никаким изменениям, по крайней мере до 10 июля, не подвергался, то этого нельзя сказать об Ордене. Единственно чего он твердо придерживался, это решения не оставлять своей территории и принять войну на ней. Но Ордену не было известно, как поведет себя неприятель, с какой стороны можно противника ждать, будут ли наступать Владислав-Ягайло с Витовтом вместе или каждый отдельно. Поэтому вначале были [177] приняты меры по укреплению литовско-орденской и польско-орденской границы на всем ее протяжении, а местом концентрации главных сил под командованием великого магистра было выбрано Свеце. Полученные Орденом в июне донесения о передвижениях литовского войска и о сосредоточении его на Нареве вызвали опасения, что Витовт собирается совершить нападение на орденские земли через Оструду. В связи с этим была сформирована специальная группа под командованием великого маршала Ордена возле Оструды, но главные силы оставались под Свеце, поскольку ожидалось нападение поляков вниз по левому берегу Вислы и на Новую Марку. Положение прояснилось только в конце июня — начале июля, когда польские войска собрались в Червиньске и сюда же прибыл Витовт со своими силами. Но куда двинется объединенное польско-литовско-русское войско дальше — на Добжинскую землю или на север к Мариенбургу — продолжало оставаться неизвестным. На всякий случай армия из-под Свеца была переброшена на правый берег Вислы и двинулась к Дрвенце. Магистр объехал все броды и крепости на этой реке и отдал распоряжение укрепить ее берега частоколами. Когда после 5 июля стало ясным, что противник движется на север к Мариенбургу, Орден стянул все войска в Кужентник на Дрвенце, спешно переправил сюда продовольственные запасы из Мариенбурга и приготовился дать здесь сражение. Предполагалось допустить польско-литовско-русское войско к атаке западного берега Дрвенцы, обстрелять его из орудий, и используя возникшее в его рядах замешательство, выпустить против него конницу, чтобы окончательно разгромить его. ³⁹

Однако расчеты Ордена, как мы читаем у Длугоша, провалились. Подойдя 10 июля к Кужентнику и убедившись, что орденское войско стоит на противоположном берегу Дрвенцы в боевой готовности, что берега реки сильно укреплены, Владислав-Ягайло решил, отступив несколько назад, обойти реку посуху у ее истоков. Узнав об отходе польско-литовско-русского войска, великий магистр Ульрих фон Юнгинген выступил со всеми своими силами из Кужентника вверх по Дрвенце. Так как река делает большой изгиб на север, то крестоносцы решили переправиться через нее, ⁴⁰ не доходя до ее истоков, и, дойдя до крепости Братиана, магистр приказал построить на Дрвенце 12 мостов.

На основе рассказа Длугоша нельзя установить ни времени выхода орденского войска из Кужентника, ни дальнейшего движения его от Братиана до Танненберга. Один из этапов этого движения указывает орденская хроника, сообщая, что в Танненберг орденское войско пришло из Любавы. ⁴¹ Такая скудность данных, почерпаемых из источников, вызвала разноречивые мнения о маршруте Ордена. [178]

По мнению П. А. Гейсмана, армия Ордена 13 июля перешла в Любаву, а в ночь с 14 на 15 июля двинулась к Танненбергу. ⁴² С. Куйот полагал, что из Кужентника орденское войско выступило 12-го, в тот же день пришло в Братиан и, начав переправу через Дрвенцу, занято было ею весь день 13-го, в ночь же с 14-го на 15-е было под Любавой, откуда двинулось на Танненберг. ⁴³ Наконец, С. Кучинский считает, что, выйдя 11-го из Кужентника и прибыв в тот же день в Братиан, 12-го крестоносцы переправились через Дрвенцу и пришли в Любаву, а 13-го были в 10 км от Домбровно, где находились союзные войска, ⁴⁴ и отсюда двинулись к Танненбергу.

В каждом из этих мнений имеются свои слабые стороны. У Гейсмана неясно, почему так поздно вышел Орден из Кужентника, как успел за один день совершить 15-километровый путь до Любавы и на что потратил он целый день 14-го числа. В мнении С. Куйота сомнение вызывает слишком поздний приход орденского войска в Любаву, только в ночь с 14-го на 15-е. Переход от Любавы до Танненберга очень велик, и если бы Орден действительно только к этому времени подошел к Любаве, 15-го битва под Грюнвальдом едва ли бы состоялась. В предположениях С. Кучинского не учтены трудности переправы. Пусть даже переправа проходила не по одному, а по 12 мостам, пусть эти мосты были уже готовы к приходу войска (как считает С. Куйот, предполагая, что магистр за сутки до своего выступления отправил с особым отрядом приказ в Братиан поставить мосты), ⁴⁵ все равно, едва ли можно было в течение одного дня и переправить всю армию и обоз, и еще совершить переход до Любавы. Вопрос о маршруте орденских войск до Танненберга остается открытым.

Когда прибыло орденское войско к Танненбергу, опять-таки не совсем ясно. На основе рассказа Длугоша создается впечатление, что оно пришло позже, чем польско-литовское. Такое же впечатление производит рассказ второго польского источника. ⁴⁶ П. Гейсман и С. Куйот в своих мнениях о времени прихода крестоносцев следуют этим показаниям источников. ⁴⁷ В отличие от других, С. Кучинский, исходя из предполагаемых им сроков продвижения орденского войска от Кужентника до Фрегново, считает, что под Грюнвальд оно пришло самое меньшее за день до прихода польско-литовско-русского войска. ⁴⁸ Как и предполагаемые им сроки продвижения Ордена, так и время его прихода к Грюнвальду вызывают сомнение. [179]

Мы не станем излагать здесь ход самой битвы под Грюнвальдом. Это сделано Длугошем и повторять его нет смысла. Но предвидя вопросы, которые могут возникнуть у читателя при чтении Длугоша, мы считаем не лишним привести здесь некоторые общие сведения, касающиеся военных сил обеих воюющих сторон, их организации, численности, расстановки на поле боя и т. д.

Вооруженные силы Польши были представлены посполитым рушением, т. е. феодальным ополчением, созывавшимся только в случае войны. Основу его составляло рыцарство — шляхта (дворянство), обязанное к конной службе. Пехота комплектовалась из крестьян.

Конница составляла основу вооруженных сил и на Литве. Конное войско формировалось из высшего слоя литовско-русского феодального общества, бояр. Пехота, как и в Польше, состояла из крестьян.

Орден представлял собой постоянную и прочную военную организацию. Во главе его стоял великий магистр, он же — главнокомандующий военными силами во время войны. Власть его ограничивалась советом (капитулом) высших братьев в числе пяти. В совет входили великий комтур, великий маршал (полководец Ордена), великий интендант, великий госпитальер (начальник госпиталей) и великий казначей. Рядовая масса Ордена состояла из братьев-рыцарей и полубратьев, или орденских слуг. Они составляли постоянное конное войско Ордена, рыцари — тяжеловооруженное, орденские слуги — легковооруженное. Кроме того, в случае войны комтурства, т. е. округа, на которые делилась территория Ордена, должны были выставлять каждое от себя вооруженные отряды, во главе которых стояли правители этих округов, комтуры. Пехота формировалась из крестьян и ремесленников. ⁴⁹

Главную роль в войске того времени играла конница, особенно тяжелая. Пехота в основном охраняла обоз, хотя в Грюнвальдском бою, в частности в последней и решающей стадии сражения, она принимала весьма активное участие. Вооружение рыцарской конницы состояло из копий, мечей, боевых молотов и топоров, луков со стрелами. Пехота была вооружена луками, топорами, пиками, мечами. ⁵⁰

Артиллерия в то время только появлялась и была представлена примитивными пушками (бомбардами), которые стреляли каменными или свинцовыми ядрами, были малоподвижны и в полевом бою значения почти не имели, бомбарды применялись главным образом как осадные орудия. ⁵¹ Они были трех родов: легкие, стрелявшие ядрами величиной с кулак, весом от 200 г до 2 1/2 кг, средние, стрелявшие ядрами весом от 4 до 10 кг, и тяжелые, выбрасывавшие ядра в 10 кг и больше. ⁵²

Самой меньшей боевой единицей было так называемое «копье». Оно состояло из трех всадников. В состав его входили закованный в латы, [180] тяжеловооруженный рыцарь с длинным (до 6 м) копьем, мечом и топором, затем легковооруженный оруженосец рыцаря и лучник, т. е. стрелок с луком. В «копье» имелся еще четвертый конь, свободный или с поклажей. Оруженосцев и лучников могло быть больше, поэтому число конных могло доходить до семи человек. ⁵³

Из «копий» образовывались «знамена», хоругви (отряды). В хоругвь входило от 20 до 100 копий. Хоругви объединялись в «клинья» — колонны, суживавшиеся вперед. ⁵⁴

Численность войска как с польско-литовской, так и с орденской стороны точно не известна. Важнейший источник, Длугош, приводит лишь количество отрядов — хоругвей с каждой стороны: 51 хоругвь у крестоносцев, 90 хоругвей в польско-литовском войске (из них 50 у поляков, 40 у литовцев и русских). Отсюда можно только сделать вывод, что силы союзников значительно превосходили силы Ордена, но установить, сколько же сражалось на каждой стороне, — невозможно потому, что количественный состав хоругви колебался. В своем другом труде — «Прусские знамена» — Длугош приводит данные о составе некоторых орденских хоругвей. ⁶⁵ Из них следует, что в хоругви, считая по 3 вооруженных в «копье», могло быть от 180 до 300 человек. ⁵⁶ Единственно твердая цифра, которую находим у Длугоша, это число татарских конников на стороне литовцев: по данным Длугоша их было триста.

Отсутствие сведений в современных событиям источниках дало широкое поле для произвольного исчисления военных сил каждой из сторон, причем и указанное Длугошем число татар тоже подверглось изменениям. Поэтому в литературе высказывались самые разнообразные мнения о численности войск. А. Барбашев считал, что польско-литовско-русское войско составляло не более 100 тысяч человек (из них 30 тысяч он отводит на татар), а орденское — около 30 тысяч. ⁵⁷

Тоже в 100 тысяч приблизительно исчислял союзные войска П. А. Гейсман (причем конницу в 25 тысяч), зато на стороне Ордена предполагал до 60 тысяч (из них в коннице 14—15 тысяч). ⁵⁸ Оба автора исходили из среднего количественного состава хоругви. Руководствуясь этим же критерием, почти к таким же результатам пришли и некоторые польские авторы, исчисляя польско-литовско-русскую конницу в 23 с лишним тысячи, орденскую в 16 с лишним тысяч человек. В польской историографии вообще заметно стремление по возможности не завышать предполагаемых цифр. [181] Не так еще давно общая численность орденского войска считалась в 31 тысячу человек (25 тысяч всадников и 6 тысяч пехоты) и даже 20—22 тысячи (при 15 тысячах всадников), а численность польско-литовско-русского войска в 41—46 тысяч в первом случае и 18—23 тысяч во втором. ⁵⁹ К таким же невысоким цифрам пришел в последнее время и С. Кучинский. Положив в основу своих вычислений совершенно новый критерий — мобилизационные возможности каждой из сражавшихся сторон, он пришел к выводу, что войско крестоносцев, набранное с территории Ордена, составляло 33 500 человек, из которых в битве участвовало 27 500 человек (часть была поставлена на охрану замков), да иностранных гостей было больше 4000 человек. Таким образом, всего 32 тысячи, из них конница составляла 21 тысячу, пехота 11 тысяч. Союзное же войско исчислялось в 31 с половиной тысячу, из них 29 тысяч приходилось на конницу, остальные на пехоту. Кроме того, в состав союзных войск входило 1000—2000 татар. ⁶⁰

Трудно, конечно, судить, кто прав. Но все-таки Длугош ясно указывает и подробно описывает 51 хоругвь в орденском войске и 90 в польско-литовско-русском. Из этого следует, что независимо от числа людей в хоругви (оно колебалось и на той и на другой стороне) союзное (конное) войско приблизительно в два раза превосходило орденское. А это соотношение сил в приведенных выше расчетах не соблюдено, и поэтому эти цифры внушают сомнение.

Самой громоздкой частью войска был обоз. Предполагая, что общая численность польско-литовско-русского войска составляла 39 тысяч, С. Кучинский считает, что в обоз его входило самое меньшее 10 тысяч телег с продовольствием и еще телег пятьсот с орудиями, запасным оружием, ядрами, канцеляриями короля и Витовта и т. д. ⁶¹

Главнокомандующим военных сил Ордена в Грюнвальдской битве был великий магистр Ульрих фон Юнгинген, командование непосредственно осуществляли великий комтур Фридрих фон Валленрод и великий маршал Конрад фон Лихтенштейн.

Вопрос о том, кто осуществлял верховное командование в польско-литовско-русском войске, вызвал большие споры в литературе. Надо. сказать, что под воздействием Длугоша, изобразившего Владислава-Ягайлу человеком кротким и мягким по натуре, нерешительным и слабовольным, предпочитающим мир войне, имя польского короля в этих спорах называлось редко. Одни шли за Длугошем, который под 9 июля рассказывает, что первоначально верховное командование над королевским и великокняжеским войском предлагалось опытным в военном искусстве чехам, а после их отказа было возложено на краковского мечника Зиндрама из Машковиц. Поэтому они именно Зиндрама из Машковиц считали [182] (некоторые и теперь считают) главнокомандующим союзными войсками в Грюнвальдской битве. ⁶² Другие, причем главным образом старые историки — К. Шайноха, М. Бобжинский, С. Смолька и другие, связывали этот пост с именем Витовта. ⁶³ Вероятно, в этом случае немалую роль сыграла характеристика, данная Длугошем великому князю литовскому. Витовт в изображении Длугоша — воинственный, стремительный, полный энергии и инициативы — весьма подходил для поста главнокомандующего. Однако в последнее время, в результате критического изучения «Истории» Длугоша, восторжествовало мнение (имевшее последователей и раньше в лице А. Прохаски, С. Куйота, С. Кутшебы), что главнокомандующим польско-литовско-русскими войсками был король Владислав-Ягайло. В наши дни его придерживается С. Кучинский. ⁶⁴ Очевидно, это мнение является наиболее правильным. Аргументы, приводимые в его защиту, заставляют его принять. Самый важный из них — чрезвычайная активность короля, проявляющаяся с самых первых дней войны 1410 г. и отнюдь не снижающаяся после избрания Зиндрама. В тот же самый день, когда в командующие был выбран, по Длугошу, Зиндрам из Машковиц, все же Владислав-Ягайло, а не он, руководит всем походом союзного войска после вступления на вражескую территорию. Владислав-Ягайло, а не Зиндрам, убедившись, что р. Дрвенпа сильно укреплена, принимает решение идти в обход. Его распоряжений ждут войска в день битвы, и Витовт без него не может начать боя. Именно Владислав-Ягайло, а никто другой, осматривает орденское войско перед началом битвы и взвешивает силы неприятеля. И он же, по свидетельству «Хроники войны», отдает приказ своему рыцарству надеть всем соломенные повязки, чтобы отличаться чем-нибудь от одинаково закованных в латы крестоносцев, и устанавливает боевой клич для всего своего войска: «Краков! Вильно!» ⁶⁰И хотя, по словам Длугоша, во время боя король якобы стоял в стороне и пассивно наблюдал сражение, однако сам же Длугош рассказывает, что к вечеру король совсем охрип от сильных криков, которые издавал во время боя, поощряя и возбуждая своих рыцарей.

Выполняя верховное руководство над всем союзным войском, Владислав-Ягайло, очевидно, непосредственно командовал, кроме того, польскими силами, как Витовт литовскими. Это видно из того, что, по словам Длугоша, без его распоряжения поляки считали недостойным начать бой. Правда, согласно Длугошу же, не король, а Зиндрам из Машковиц расставляет польские хоругви в боевой порядок, что как будто опровергает вышесказанное. Но более ранний источник, «Хроника войны», [183] сообщает, что расстановку польского войска производил Владислав-Ягайло.

Что касается Зиндрама из Машковиц, упоминаемого Длугошем, то на него, как думает С. Кучинский, были возложены чисто технические вспомогательные обязанности, близкие к обязанностям заведующего обозом. ⁶⁶ Это весьма правдоподобно. Тогда становится понятен рассказ Длугоша о том, что обязанности, возложенные на Зиндрама, сначала были предложены чехам-наемникам. Едва ли бы им, чужеземцам, да еще наемникам, могло быть предложено верховное командование всем союзным войском.

Во время боя войска враждующих сторон разместились на пространстве, ограниченном деревнями Грюнвальд, Танненберг и Людвиково. Местность здесь была неровная, холмистая, изрезанная неглубокими оврагами, тут и там поросшая лесом и кустарником. ⁶⁷

Союзные войска расположились «на полях Танненберга и Людвикова». ⁶⁸Крестоносцы заняли пространство перед Грюнвальдом, лицом к Людвикову. Каждое из войск (конница) было выстроено, как тогда было принято, в три линии.

На основе сообщения Длугоша о том, что перед боем магистр предложил королю отвести свое войско с занятых им позиций и освободить таким образом место для его войск, некоторые историки выдвинули предположение о перестройке боевого порядка орденского войска. А именно, якобы магистр, заметив в два раза меньшую по сравнению с союзными войсками протяженность своего фронта, приказал второй линии своих войск пристроиться слева к первой линии, напротив правого фланга союзного войска. ⁶⁹

Как предполагается, артиллерия у крестоносцев помещалась перед боевыми линиями. ⁷⁰ Где стояли орудия польско-литовско-русского войска — неизвестно. Часть пехоты находилась при орудиях, остальная охраняла обозы, располагавшиеся далеко позади боевых линий.

Главнокомандующие военными силами вначале битвы находились каждый на левом фланге своих войск, позади боевых линий.

Весьма как будто подробный рассказ Длугоша о Грюнвальдской битве не дает, однако, полного и точного представления о ней, так по крайней мере можно думать, поскольку при описании битвы Длугош исходил из весьма краткой и сжатой «Хроники войны» и воспоминаний участников. А каждый из последних мог рассказывать ему только о том, что видел с места, где находился во время боя. ⁷¹[184]

Но надо сказать, что и другие источники (а они в основном сводятся к той же «Хронике войны», некоторые сообщения которой Длугош почему-то не использовал, и орденской хронике Поссильге) добавляют к рассказу Длугоша весьма немного и не делают наше представление о Грюнвальдской битве более полным.

Самое существенное, что можно из них извлечь, касается последней стадии битвы. Длугош, посвятив много места изложению того, как польские хоругви долго не могли распознать приближавшихся к ним неприятельских отрядов с великим магистром во главе, самое столкновение этих отрядов с союзным войском описывает чрезвычайно кратко. Поляки, пишет он, несколькими хоругвями набросились на эти 16 отрядов и вступили с ними в кровавый бой. И хотя крестоносцы в течение какого-то времени выдерживали натиск, в конце концов, однако, окруженные со всех сторон превосходящим их по численности королевским войском, были разбиты наголову. Из орденской хроники Поссильге мы узнаем, что во время этого последнего боя «великий магистр трижды пробивался со своими силами», ⁷² очевидно, на соединение со своими, продолжавшими биться боевыми линиями сквозь польские ряды, которые старались окружить неприятеля. И крестоносцам даже почудилось, что они одерживают верх над поляками, они даже запели свою победную песню «Христос воскрес». ⁷³ Но ликование их оказалось преждевременным. «И пришли тогда гости и наемники его (т. е. короля, — Л. Р.) и напали на крестоносцев с одной стороны, а язычники — с другой, и окружили их, и умертвили магистра и великих советников, и всех почти братьев Ордена. И пали знамена магистра и знамена Ордена». ⁷⁴ Из этой записи Поссильге следует, что в этом последнем сражении приняли участие все находившиеся на поле битвы союзные войска — и польские, и литовские («язычники» по орденской хронике), и русские отряды. Предполагается, что при этом, кроме конницы, широкое участие принимала и крестьянская пехота. ⁷⁵ Все они плотным кольцом окружили крестоносцев и нанесли им окончательное поражение.

Всего в Грюнвальдской битве, по словам Длугоша, пало 50 тысяч крестоносцев и взято в плен 40 тысяч. Цифры эти настолько же преувеличены, насколько обычно преувеличивалась численность войск каждой из враждующих сторон до битвы. В литературе нет единого мнения по этому вопросу. Одни считают, что убитых было 18—20 тысяч, а раненых и пленных до 30 тысяч, ⁷⁶ другие — что погибло около 18 тысяч, а взято в плен около 14 тысяч. ⁷⁷[185]

Каковы бы ни были действительные цифры, союзные войска при незначительных собственных потерях нанесли сокрушительный удар Ордену, уничтожили его военные силы и артиллерию и этим подорвали его боевую мощь.

Подвергая анализу бой под Грюнвальдом, современный польский исследователь отмечает, как важнейшую ошибку орденского командования, применение им для защиты своей страны в войне 1410 г. системы пассивной обороны, что обусловило переход инициативы в руки союзного командования и вторжение союзного войска в пределы Орденского государства, а это последнее принудило магистра дать как можно скорее, в невыгодных для себя условиях, бой противнику. Ошибкой также была недостаточная боевая подготовленность. Орден не сумел вовремя обеспечить себя достаточным числом наемников, а кроме того, оставив большие гарнизоны в пограничных замках для защиты страны от вражеского продвижения, лишил себя нескольких тысяч рыцарей в бою под Грюнвальдом. Польское же командование с самого вступления в войну взяло инициативу в свои руки, стремилось к одной определенной цели, действовало твердо и решительно в соответствии с заранее выработанным планом. ⁷⁸

Орденское войско технически было несколько лучше оснащено, чем союзное, превосходило его дисциплиной и боевой подготовкой, но оно значительно уступало ему «в отношении воодушевления». ⁷⁹ Да и трудно было ждать воодушевления от этого весьма разнородного войска, в котором многие сражались ради добычи и рыцарской славы, а другие — прусы и поляки из орденских владений — во имя чуждых им интересов своих поработителей.

Польско-литовско-русское войско обладало большим преимуществом. Входившие в его состав народности — поляки, литовцы, русские — стремились к единой цели: разделаться с общим всем им ненавистным врагом, защитить свои земли от его вторжения, возвратить уже захваченные. Высокий моральный уровень союзного войска нашел самое яркое проявление в выступлении смоленских полков, в решительный момент принявших на себя натиск врага и тем спасших положение, как это красочно и с полной объективностью описывает Длугош.

Высокий патриотический подъем, непоколебимая вера в правоту своего дела, мужество и стойкость, проявленные союзным войском, в сочетании с высокими достоинствами его руководства решили успех Грюнвальдской битвы в его пользу.

Разгромив врага под Грюнвальдом, польско-литовско-русское войско двинулось, как это было предусмотрено в плане кампании, дальше, на Мариенбург. Этот поход был поистине победоносным. Все замки и города сдавались один за другим, как рассказывает Длугош. Орденская хроника тоже вынуждена констатировать, что и рыцари, и слуги, и самые крупные [186] города страны — все перешли на сторону короля, и все присягали ему на верность. ⁸⁰

25 июля союзные войска стояли под Мариенбургом. Началась осада замка. Она носила столь стремительный и угрожающий характер, что уже в начале августа избранный наместником Ордена Генрих фон Плауэн обратился с просьбой к Владиславу-Ягайле начать мирные переговоры. Переговоры эти ни к чему, однако, не привели.

Последовавшие дальше события — снятие осады и уход польско-литовско-русского войска из-под Мариенбурга, потеря всех занятых раньше замков и городов, наконец условия мира, — все это вызвало упреки и нарекания в адрес Владислава-Ягайлы со стороны Длугоша, а затем под воздействием его и в последующей польской историографии. Причины всех этих неудач видели в том, что король не использовал выгодного момента после блестящей победы под Грюнвальдом, когда уничтожены были все военные силы Ордена, и не поспешил немедленно завладеть Мариенбургом.

Польские историки последнего времени стараются снять это обвинение с короля, выдвигая, на наш взгляд, весьма убедительные объяснения тех или иных его действий, и дают новую оценку последовавшим за Грюнвальдом событиям, с которой, нам кажется, можно согласиться.

Как поясняет С. Кучинский, король не мог выступить с войсками сразу же в ночь с 15 на 16 июля. Войско было измучено и еще не вполне были известны результаты боя. 16-го обстановка разъяснилась, и хотя королевский совет настаивал на трехдневном отдыхе, по настоянию короля войско выступило все-таки в дальнейший путь после однодневного отдыха, 17-го числа. И идя медленно, занимая по дороге орденские замки, что отнимало много времени, только 25 июля подошло к Мариенбургу, когда там уже целую неделю находился Генрих фон Плауэн, прибывший 18 июля.

Король мог бы выслать вперед несколько отрядов, чтобы они захватили Мариенбург врасплох и овладели им. Но чтобы осуществить это, им надо было прибыть к Мариенбургу до того, как там появился Генрих фон Плауэн, т. е. не позже вечера 17 июля. При стокилометровом же расстоянии между Грюнвальдом и Мариенбургом это было невозможно. Для этого таким отрядам надо было бы выступить из Грюнвальда самое позднее 16-го утром, т. е. тогда, когда обстановка еще была неясна. ⁸¹

Самый Мариенбург оказался весьма твердым орешком. Построенный наподобие других орденских крепостей, он отличался от них величиной и большей мощностью укреплений. При уровне военной техники начала XV в. взять его было почти невозможно. Кроме того, к приходу союзного войска гарнизон крепости представлял уже достаточно большую силу, насчитывая до 4 тысяч хорошо вооруженных человек. ⁸² Единственно на что можно было рассчитывать, это на капитуляцию самих защитников крепости, вызванную голодом или эпидемиями, или на измену с их стороны. [187]

Польско-литовско-русское войско, представленное феодальным ополчением, не было способно ни для штурмов таких мощных крепостей, ни для многомесячного стояния под их стенами в ожидании добровольной сдачи. Наемных же войск у короля было немного, да и удержать их на длительное время нельзя было из-за истощения средств и невозможности расплаты с ними. Кроме того, приходили к концу запасы пороха и ядер, ⁸³ создавалась угроза, что в скором будущем отпадет возможность производить обстрел крепости. Но, очевидно, самой главной причиной было, как это указывает и Длугош, начавшееся разложение в рядах войск. Одни стремились домой отдохнуть, другие грозились уйти, если им не будут аккуратно платить.

Все эти обстоятельства могли побудить короля снять осаду, не добившись победного конца, и дать приказ об отходе.

В этом решении Владислава-Ягайлы могли сыграть роль и распространившиеся слухи о вторжении войск Сигизмунда, короля венгерского, в южные районы Польши. Владиславу-Ягайле хорошо было известно о существовавшем между Сигизмундом и Орденом договоре. И если сейчас он мог расценить это известие как простой слух, то имел все основания опасаться такого вторжения в ближайшее время. Король знал, вероятно, и о том, что Сигизмунд, в это время особенно заинтересованный в поддержке Ордена, ⁸⁴ уже прислал ему ободряющее письмо, в котором обещал свою помощь. ⁸⁵

Уход из-под Мариенбурга и вообще с территории Орденского государства рассматривался польско-литовским командованием как временный отход, но ни в коем случае не как отступление перед неприятелем и отказ от занятой неприятельской территории. Это доказывает весь обратный путь польского войска. Хотя Длугош и говорит, что Владислав-Ягайло возвращался как побежденный, а не как победитель, однако рассказ Длугоша о возвращении противоречит этому. Владислав-Ягайло шествовал со всеми своими военными силами как хозяин страны, одаряя города и епископов привилегиями, оставляя гарнизоны в занятых орденских замках, снабжая их продовольствием и оружием.

Что, действительно, Владислав-Ягайло не считал войну оконченной, а лишь временно прекращенной, показывают его действия после возвращения в Польшу. Едва перейдя границу и распустив войско по домам, он начинает собирать новые силы, призывая под оружие пограничные с Орденом земли — великопольскую, серадзскую, ленчицкую, куявскую и добжинскую, и в то время, когда уже многие захваченные им орденские замки перешли обратно под власть Ордена, когда крестоносцы приободрились и начали чувствовать себя хозяевами положения, наносит им второе сокрушительное поражение под Короновым. [188]

Битва под Короновым явилась блестящим завершением кампании, начатой победой под Грюнвальдом. Успех битвы был теснейшим образом связан с Грюнвальдским боем. Твердая уверенность в своих силах, в возможности победы над орденским войском, вынесенная из Грюнвальдской битвы, высокий патриотический подъем и боевой дух, порожденные ею, помогли польскому рыцарству одолеть в два почти раза превосходившие силы противника.

Победа под Короновым, можно сказать, компенсировала уход из-под Мариенбурга. Несмотря на то, что столица Ордена не была захвачена, и все ранее занятые замки вернулись обратно к Ордену, плоды победы под Грюнвальдом не были потеряны. В конечном счете Польша выиграла войну.

Условия заключенного в феврале 1411 г. Торуньского мира были вовсе не так незначительны для Польши и Литвы, как это расценивалось до сих пор в исторической науке.

Торуньский мир на самом деле был большим достижением Польского государства. Правда, Польша на основе его вернула себе только Добжинскую землю, остальные польские земли остались за Орденом, но фактом чрезвычайной важности было то, что Орден согласился отменить решение третейского суда, состоявшегося в начале 1410 г., ставившее возвращение Добжинской земли в зависимость от возвращения ему Жмуди. А отказываясь по Торуньскому договору от Жмуди, пусть даже временно, крестоносцы этим самым отказывались от территориального объединения с Ливонским орденом, за что вели борьбу почти два столетия.

Большим достижением было то, что Орден обязывался не выступать. в будущем против Польши и Литвы, и не объединяться с их врагами, из чего вытекало, что в случае войны Польши с Сигизмундом, союзником Ордена, после 1 февраля 1411 г. крестоносцы лишались права выступить на стороне последнего. ⁸⁶ Нельзя забывать и о громадной контрибуции, которую обязался выплатить Орден (6 миллионов пражских грошей).

В общем итоге при кажущейся своей незначительности Торуньский мир не ликвидировал вовсе результатов Грюнвальдской победы, а был достойным их выражением.

Грюнвальдская битва сыграла огромную роль в истории славянских и прибалтийских народов, показав им, что только совместная борьба против общего врага — залог победы над ним.

В результате объединенного выступления поляков, литовцев, русских и чехов могущество Ордена было подорвано и восстановить его ему больше не удалось.

Грюнвальдская битва рассеяла господствовавшее до тех пор в Европе убеждение в непоколебимой военной мощи крестоносцев. Поколебался авторитет Ордена в Европе и поднялся авторитет Польши и Литвы. Это [189] почувствовалось особенно на Констанцском соборе в 1414—1418 гг., на который Польша и Орден представили свои пограничные споры и требования друг к другу. Собор не поддержал жалоб Ордена на Польшу. После него крестоносцы уже потеряли надежды на поддержку извне в случае своего выступления против Польши и Литвы. Им приходилось надеяться с тех пор только на свои силы, а уверенность в них была утеряна после Грюнвальда.

Поражение Ордена в войне 1410 г. обострило противоречия внутри Орденского государства. Прусское дворянство и прусские поморские города начали борьбу против своих поработителей. В 1416 г. она вылилась в большое восстание в Гданьске.

Война 1409—1410 гг. подготовила окончательное падение Ордена. Польша не успокоилась на условиях Торуньского мира 1411 г. Мысль о возвращении отторгнутых Орденом польских земель не покидала Владислава-Ягайлу. В 1414 г. он объявляет войну Ордену, требуя от него вернуть Поморье и другие земли. Война эта кончилась ничем. Зато в результате другой войны (1422 г.) Ордену пришлось в изменение условий Торуньского мира навечно отказаться от Жмуди.

В 1454 г. Польша начала новую войну с Орденом. В это время Орденское государство переживало глубокий внутренний кризис. Вся его территория была охвачена восстанием. Инициатором был «Прусский союз», представлявший интересы прусского дворянства и прусских поморских городов, не желавших больше терпеть ига рыцарей. Союз обратился к польскому королю Казимиру Ягеллончику с просьбой принять страну под свою руку. В этих условиях война Польши с Орденом протекала успешно для первой. Она продолжалась тринадцать лет и закончилась Торуньским миром в 1466 г. По этому миру Хелминская земля и Восточное Поморье воссоединились с Польшей. Кроме того, в состав Польши вошла и часть Пруссии с Мариенбургом.

Орден, правда, и тогда не был еще окончательно уничтожен, но он признал себя вассалом Польши, что было фактом знаменательным, и исконные земли Польши, находившиеся под его властью около двухсот лет, вернулись обратно к ней.

Основы этой победы над Орденом были заложены в Грюнвальдской битве.

Текст воспроизведен по изданию: Ян Длугош. Грюнвальдская битва.  М. Изд. АН СССР. 1962

© текст -Разумовская Л. В. 1962
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Halgar Fenrirrson. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Изд. АН СССР. 1962