ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ

Описание Астрахани. Разведение садов. Изобилие рыбы. Образ жизни татар

Когда мы вышли на землю, то подвергнулись осмотру всего, что только было у нас на струге за исключением одних моих пожитков и вещей. Я тотчас же послал отыскивать губернатора Тимофея Ивановича Ржевского, которому и предъявил два мои вида и письмо князя Бориса Алексеевича. [162]

Он принял меня чрезвычайно вежливо и, прочитав письмо князя, предложил мне свой дом и все, что будет мне нужно на все время пребывания моего в этом городе. Я отблагодарил его и объяснил, что я должен оставаться с моими товарищами, армянами, язык которых мне был известен и с которыми я буду совершать и дальнейшее мое путешествие. Он нашел объяснение мое основательным и тотчас послал за моими пожитками на берег, которые, не осматривая, приказал отнести в армянский караван-сарай, где армяне обыкновенно останавливаются и где поместился и я вместе с Яковом Давыдовым, о котором я уже говорил выше. Только что отобедали мы, как пришли к нам восемь или десять человек от губернатора с разными приношениями. Это были: небольшой бочонок водки, две фляги с лучшей водкой, большой медный сосуд с красным отличным вином и два другие такие же — один с медом, а другой с пивом, четыре больших хлеба, два гуся и разные куры. Когда посланцы губернатора ушли, получив от меня по небольшому подарку (по моему обыкновению), ко мне присланы были два солдата с ружьями стеречь двери моей комнаты, и солдаты эти менялись каждую неделю. Прислали ко мне и одного русского, знавшего голландский язык, для сопровождения меня всюду, куда я пожелаю, и для служения мне в качестве переводчика.

Около этого времени губернатор получил известие о покорении крепости Нийен ⁷³, которую его величество взял приступом 1 мая и в которой он захватил восемьдесят пушек, восемь мортир, три с половиной тысячи человек шведского войска, которому, впрочем, как рассказывали, он даровал свободу.

Обеспеченный столько губернатором, я пошел пройтись по городу, описание которого здесь представляю. Он лежит на восточном берегу Волги, известном под именем Скифии, но теперь ее называют Ногайей, то есть всю местность, находящуюся между Волгой, Яиком и Каспийским морем, равно как Астраханью, по имени главного ее города в прежнем Астраханском царстве. Город этот находится уже в азиатской Татарии, граничащей с Россией, и стоит на главном рукаве Волги, впадающей в нескольких часах отсюда в Каспийское море. Об этом море дальше скажу подробнее. Что до самого города, то он лежит под 46°22' северной широты на одном острове Долгом, отделенном небольшою речкой от материка. Его можно обойти кругом в несколько часов и видеть выход из города [163] с высокого здания. Лучшая почва земли здесь идет к востоку до р. Яика; на запад простирается обширная равнина на семьдесят миль или часов до самого Черного моря и несколько миль на юг до моря Каспийского. В этой части страны находится превосходная соль, развозимая по всей России.

Этот город окружен прекрасною каменною стеною, в окружности добрый час времени. Он имеет десять ворот. Я отправился из Никольских ворот вдоль реки, оттуда к Красным воротам, местности более возвышенной, лежащей на крайнем конце. Отсюда же продвигаясь вперед в поле, я достиг Житных ворот у хлебного магазина, которые были заперты; но тут же невдалеке есть другие ворота в кремль, в которые входят и выходят. Сказанный хлебный магазин находится вне городских стен и также окружен особою каменною стеною. Далее идут Мочаговские ворота, близ которых в некотором расстоянии от города есть еще другие деревянные ворота, не входящие в число городских. Это Татарские ворота, т. е. со стороны татар, где потому постоянно находится русская стража. От них приходите к воротам Решеточным и Вознесенским, между которыми... на стенах есть две башни, одна от другой на триста шагов. От последних ворот нужно воротиться опять к реке, чтоб дойти до Спасских ворот, стоящих вплоть у Волги, а от этих до Исадних ворот, за которыми находится рыбный, хлебный, зеленной, или овощной, торг и проч<ее>. В некотором расстоянии отсюда видна другая башня, а на стене — Гарянские ворота, за коими лесной рынок и жилище хлебников, которым не дозволяется жить в городе. Далее за последними воротами идут ворота Кабацкие, не доходя до другой башни, так что ворота приходятся между этой и предшествовавшей башнями. Из этих десяти ворот шесть находятся у реки, а двое ворот в кремле, который лежит перед городской стеной. Есть еще в ней третьи ворота, называемые Пречистенскими, выходящие в город, напротив базара или большой улицы, на которой находятся главные лавки русских и армян. Проходя этими последними по пути в кремль, на левой руке видна Соборная церковь, которую начали постройкой пять лет тому назад, на иждивении митрополита, по имени Сампсония. Этому митрополиту присвоены особые права над духовенством, и для управления им он имеет у себя свой собственный приказ, или канцелярию. Он состоит в то же время митрополитом Терки — города, находящегося под властию его царского величества, по сю сторону Каспийского моря, на Черкасских [164] горах, в семиста верстах от Астрахани. Когда в прошлом году работали наверху, над куполом сказанной церкви, то часть купола обрушилась по непрочности поддерживающего фундамента. Поэтому принуждены это дело иначе повести, именно: в настоящее время возводят там пять небольших башен с куполами, на которых водрузят кресты. Помянутая церковь видом четырехугольная, имеет в окружности 206 шагов. Лицевая сторона шириной шестьдесят пять шагов, а стороны длиной по сорок семь шагов; задняя сторона этого здания примыкает отчасти к стене митрополичьих палат, которые составляют главное здание в городе, чрезвычайно обширное, длинное и все каменное. В очень близком расстоянии от этого здания на прекрасном ровном месте кремля находится дворец губернатора — большое деревянное строение, окруженное особою деревянною же стеною, снабженною двумя воротами — передними и задними. Дворцовая церковь, или часовня, находится вне сказанного дворца. Между передними воротами, у которых всегда находится стража, и домом губернатора есть прекрасная площадка. Вся совокупность двора называется Иваном Богословом. Самый дворец содержит большое количество комнат, прекрасно освещенных и чрезвычайно приятных, в особенности там хороша большая зала, находящаяся весьма высоко, вид из которой очарователен со всех сторон. У ворот кремля, достаточно снабженного артиллерией, стоит всегда стража. При входе в кремль перед воротами имеется стража с ее сторожевым домом; тут видите много орудий, а с правой руки находится канцелярия — каменное здание в несколько покоев, где в покое губернатора стоит стол, покрытый красным сукном.

Главная после Соборной церкви есть Воздвиженская, из штукатуренного кирпича. Купол на ней позолоченный, так же как и крест, величиной в три сажени. Купол внизу окрашен зеленою краскою, равно как и купол колокольни. Все остальные церкви деревянные, точно так же как и монастыри Троицкий и Пятницкий, из которых последний — девичий.

Всякого рода товары продаются по утрам на базаре, или торжище татарском, где русские и армяне также могут выставлять на продажу свои произведения, но после обеда татарам торговать не дозволяется, так как время это предоставлено для торгу только русским, к чему, впрочем, допускаются и армяне. Но индийцы совершают свои торговые сделки в помещениях своего караван-сарая. [165]

Что до города, то большая часть улиц в нем довольно тесны, хотя и удобны для сообщения в сухую погоду, но они совершенно непроходимы в дождливое время, потому что почва земли там чрезвычайно жирная и пропитана солью, от чего она становится даже беловатою во время засухи.

Городом заведывают губернатор и три бургомистра, которые живут не в кремле, но в городе, из которых один присутствует в думе, а другой ведает кабаки, в которых продаются водка, пиво и мед, третий же управляет рыбною ловлей его величества.

За городом, со стороны реки, видны: Иванов монастырь — красивое каменное здание; за ним два других монастыря и несколько слобод, или предместий, из коих главная и самая большая — Солдатская, лежащая на восток от города вдоль речки Кутума, впадающей в Волгу. Корабли его величества находятся подле слободы Болда, насупротив города. Слободы Казанская и Шепелевская служат местопребыванием всякого рода людей. Татарская слобода отделена ото всех других и вся почти построена из земли и глины, которые сушат на солнце и делают из них камни или кирпичи. В этих постройках татары живут зимою, летом же — в поле, на открытом воздухе. В прошлом году почти половина города Астрахани выгорела от пожара именно внутри каменной стены; и теперь еще в ней видно много развалин и погорелых мест, но уже там сильно работают и обстраиваются вновь.

Удовлетворив отчасти любопытству своих глаз, я испросил у губернатора дозволения снимать что мне заблагорассудится, на что тотчас же и получил его согласие. Для приведения этого желания моего в исполнение я отправился на реку в небольшой лодке, но нашел, что течение и волнение реки было до того сильно, что я ничего не мог сделать, поэтому губернатор был так обязателен, что предложил мне большую барку, снабженную якорем; но пошедший в это время дождь осуетил мое намерение, а когда погода прояснилась после полудня, я принялся за работу, которую и кончил на другой день. Вид города показался мне чрезвычайно красив со стороны площади, и я снял его в этом положении... Мною все места и здания обозначены числами. Так, 1. Ивановский монастырь, или св. Иоанна; 2. Вознесенский монастырь, или Вознесения господа нашего Иисуса Христа. Оба эти монастыря — вне города; 3. Вознесенские ворота; 4. Церковь Смоленской божией матери; 5. Спасский монастырь, или Преображения Спаса; 6. Церковь Рождества Богородицы; [166] 7. Дума; 8. Воздвиженская церковь, или Благовещения; 9. Кабацкие ворота; 10. Кремль, или крепость, стена которой начинается еще в городе; 11. Колокольни; 12. Часовые солнечные башни, принадлежащие к собору; 13. Собор, или главная церковь; 14. Троицкий монастырь; 15. Никольские ворота; 16. Губернаторский дом; 17. Иван Богослов — церковь, называемая так по имени одного святого; 18. Воскресенская церковь, или церковь Христа, изображенного на полотне ⁷⁴; 19. Красные ворота, самые ближайшие к реке, со стороны Каспийского моря; 20. Волга, с другой стороны которой корабли насупротив города. В числе этих кораблей два сели на мель и совершенно сгнили от недосмотра некоего гамбургского уроженца, по имени Мейера, капитана корабля. Несколько выше есть еще пятнадцать других кораблей, прибывших в нынешнем году из Казани.

В этой местности стоит множество виселиц, а также и по другой стороне города, и на каждой из них по полдюжине совершенно обнаженных казаков, одежды с которых распроданы были на торге русскими, которые стащили оные с повешенных. Трупы повешенных от солнечного зноя почернели как смоль и отвратительны были на вид. Тех, которые повешены были ближе к городу, друзья их большею частью сняли с виселиц. Это были люди, к которым присоединилось несколько бунтовщиков и беглых русских из Астрахани и которые засели в одной местности, называемой Грачан, на реке того же имени, с тремя пушками и двумя знаменами; там-то осадили и окружили их, и они принуждены были сдаться на произвол победителей после шестнадцати дней осады и восьми храброй защиты и сопротивления. Случилось это 10 августа прошлого года. Большая часть побежденных были повешены на границах России, где они главным образом разбойничали; многие подверглись той же казни в Астрахани, кроме тридцати главных вожаков, которые отосланы были в Москву и там частию обезглавлены, частию тоже повешены. Жен же и детей их сослали в Казань.

Черкасский князь Альдридж-Хан-Болатович участвовал в этом походе во главе четырехсот татар своих с г-ном подполковником Лаврентием де Винем, швейцарцем, с тысячей человек русского войска, под начальством четырех обер-офицеров, и с пятьюстами стрельцами. Полк де Виня имел четыре пушки и две мортиры, а стрельцы — восемь пушек. Но эти последние прибыли уже тогда, когда местом завладели. Г-н де Винь сказывал мне, что во все время осады этого места в полночь [167] слышался вой четырехсот — пятисот шакалов, или диких собак, невыразимо неприятный, и что после сдачи осажденных ни одного шакала уже не было ни видно, ни слышно.

Войска, стоявшие в настоящее время в Астрахани, состояли: из одного полка де Виня в тысячу человек, не считая офицеров, т. е. полковника, двух майоров, пяти капитанов, десяти поручиков, десяти прапорщиков. Сержанты и капралы считались в числе солдат; шестьсот стрельцов московских под начальством шести капитанов и двенадцати сержантов; еще три других полка стрельцов из местных жителей, каждый полк в триста человек, под начальством одного полковника, трех стольников как капитанов; из двух полков конных, каждый в пятьсот человек здешних русских, всего около трех тысяч пятисот человек. Полк де Виня имел тринадцать пушек, остальные полки — более или менее, по соразмерности.

В съестных припасах в этой стране изобилие, за исключением ржи, привозимой из Казани и других мест, но в особенности мясо и рыба. Самая лучшая здесь рыба — белуга, которая попадается иногда сажени в две длиной; стерлядь бывает величиной в аршин, и можно сказать, что это лучшая рыба во всей России. В Москве ее продают живую по пять, шесть и даже семь рублей за одну, тогда как здесь по два и по три штивера. Ее готовят и жарят почти так же, как и семгу, и это поистине самая вкусная из рыб. Есть два вида этой рыбы, один с более длинным носом, чем другой, и вообще походит на осетра. <...> Я поручил засушить две таких рыбы, чтоб сохранить их. Севрюга ничем не отличается от осетра, или, как русские называют ее, осетрины. Икру извлекают из белуги, осетрины и севрюги и развозят ее всюду. Здесь есть еще очень хорошая рыба, называемая судак, которую приготовляют таким же образом, как и треску; потом множество щук, окуней и рыбы, похожей на сельди или небольших лещей. Самые грубые и дешевые суть Modiene, с большими головами. Рыбный ряд дважды в день наполняется рыбой — утром и вечером, и Волга доставляет ее в таком огромном количестве, что часть ее, оставшуюся непроданной, отдают свиньям и другим животным. Простому народу дают ее по три и четыре, величиной по футу, за кусок хлеба, который тоже вовсе недорог. В лещах и карпах недостатка тоже нет. Наконец, прямо у рыбаков за городом можно купить севрюгу величиной с треску не дороже как за пять, за шесть штиверов, из чего также можно судить о цене здесь на рыбу вообще. Есть [168] еще тут у русских небольшая круглая рыба, в три дюйма толщины и соразмерной длины, которую они называют вьюн и которая ловится в одном месте, где впадает небольшая речка как бы в яму. Уверяют, что вьюны бывают и больше. Я сам наловил их множество разного роду в решето и сохранил многих из них в спирту, вместе с маленькими судаками. Я набрал бы и сохранил бы и многие другие породы рыб, если б только они были не так велики.

В окрестностях этого города (Астрахани) проживают около сорока семейств армян, которые имеют здесь свои лавки, как я уже заметил об этом выше. Индийцы живут там в своем караван-сарае, где и совершают свои торговые дела. Число их не меньше армян, но жен или женщин у них нет.

Это место довольно обширно, обнесено четырехугольною каменною стеной, в которой есть несколько ворот. У двух главных ворот находится постоянная стража, и вечером эти ворота запирают в известные часы. Армянские купцы, приезжающие и отъезжающие, берут себе здесь помещение, и я также остановился здесь со своими армянами. Есть и такие армяне, которые постоянно живут тут и имеют свои лавки. Они имеют там свои ханы, или особые отделения. Отделение на время приезжающих в два яруса, с галереями, а отделение индийцев, находящееся совсем у других ворот, все деревянное. Недавно индийцы выстроили, впрочем, один каменный магазин из опасения огня, которому наиболее подвержены деревянные строения. Это новое строение довольно обширно и поместительно, в сорок квадратных футов. Армяне, следуя их примеру, также начали возводить себе подобное строение и вывели уже основание в вышину человека.

Вскоре по приезде моем в город Астрахань товарищ губернатора, Никита Иванович Апухтин, прислал ко мне нарочного просить меня пожаловать к нему. На другой же день я отправился к нему и имел честь увидеть там и г-на губернатора со всем его семейством и с несколькими госпожами, одетыми и причесанными по-немецки: все они собирались уже уехать, и коляски их дожидались их на дворе. Меня приняли чрезвычайно вежливо и попотчевали вином и пивом, после чего губернатор объявил мне, что князь Борис и сам его царское величество писали обо мне к нему. Затем он обратился ко мне с просьбою посещать его ежедневно и сказать ему, чем он может служить мне. Я поблагодарил его, и он тотчас же распростился и уехал со своим обществом. Когда он ушел из [169] комнаты, помощник его (т. е. губернатора) пригласил меня с одним товарищем по путешествию, Яковом Давыдовым, в другую комнату, где угощал нас разными персидскими лакомствами, беседовал со мною чрезвычайно любезно и ласково, что казалось в нем весьма естественным и свойственным его природе.

В следующие дни я решился обозреть окрестности и нашел, что большая часть садов состоит из виноградников и других плодовых деревьев, преимущественно из яблонь, груш, слив и абрикосов, плоды которых не из лучших родов. Но там есть дыни вкуса удивительного, лучше персидских и всяких других. Виноградники свои русские растят до высоты человека, затем подрезывают их так, чтобы выше они уже не росли, и привязывают их к жердям. Виноградные ягоды на этих кустах были черные или темно-синие и довольно мясистые, крупные, как это говорили мне, потому что я был там в такое время, когда ягод этих на дереве видеть сам не мог. Виноград, произраставший в частных садах у армян и других жителей, собирается и продается большею частью на торгу; но вино выделывается из того винограда, который растет в садах или в упомянутых выше виноградниках, исключительно принадлежащих царю, который получает от этого значительный доход. Вина эти красные и на вкус довольно приятные. Почва земли здесь чрезвычайно песчаная, и так как в ней находится много источников, то жители делают из них большие колодцы в своих садах и проводят в них подземные каналы. Воду из этих колодцев добывают при помощи большого колеса, на которое привязывают ведра, и выливают ее в деревянные желоба, посредством которых она проходит по всему саду. Один верблюд приводит в движение все подобные колеса, находящиеся в том или другом саду. Сады эти или виноградники находятся в двух или трех верстах от города, и число их увеличивается постоянно. Так как они ничем не огорожены, то выстраиваются довольно высокие будки, в некотором расстоянии одна от другой, и в будках сих помещаются караульные, стерегущие, чтоб не воровали винограда во время его росту и зрелости. Мне рассказывали, что уже более ста лет как начали разводить здесь эти виноградники, и, как полагают, первые разводители их были персидские купцы, которые привезли из страны своей виноградные лозы.

Через несколько дней по прибытии моем в Астрахань я пошел навестить Серохан-Бека, посланника персидского царя к королю шведскому. Царь московский, воевавший [170] в это время со Швецией, не пропускал этого уполномоченного через свое государство и даже приказал взять его под стражу, вследствие чего посол этот и был задержан в Московии целые три года. Его сопровождало около шестидесяти человек, и он выехал из Москвы несколькими днями прежде меня. Посол принял меня весьма почетно, сидя на своей софе по-восточному, и тотчас же приказал подать мне кофе и кулабнабат; последний напиток был не что иное, как белый ликер, чрезвычайно приятный и составленный из сахару и розовой воды. Серохан-Бек хорошо сложен и приятной наружности. Усы у него тянулись до ушей, а борода висела на четверть аршина ниже подбородка, который был пробрит. На голове у него была белая чалма, а его платье составлял кафтан, опоясан был вокруг тела кушаком из золотой парчи; по правой руке его находился прекрасный ганжар ⁷⁵. Он курил из кальяна по персидскому обычаю, и по обеим сторонам у него стояли два прислужника. Стоявший по левой его стороне вооружен был большою саблею, рукоять которой выходила из красных ножен. Этот посланник, разговаривая со мною, спросил меня, не хочу ли я ехать вместе с ним в Испагань, но я вежливо отказался от его предложения.

Затем я посетил г-на де Виня, человека достойного; после него — капитана Вагенера, который был у меня тотчас по приезде моем в Астрахань. Г-н де Винь пригласил меня на речную прогулку на двадцатичетырехвесельной барке в сопровождении сорока четырех солдат, десяти или двенадцати флейтщиков и гобоистов и нескольких барабанщиков, которые играли немецкий марш. Мы поплыли... в одно место, где лет сто двадцать тому назад находился древний город, от которого не осталось теперь ни малейших следов; впрочем, я нашел там в земле несколько человеческих костей.

Лет семь тому назад здесь, в горах, открыли присутствие селитры, которую с той поры и добывают там с большим успехом. Место это находится на восток от города, на левой руке от реки, следуя по ее течению. Мы забавлялись там стрельбою голубей и затем возвратились домой, проехав мимо кораблей, стоявших у другого берега реки.

4 июня была ночью страшная буря, от которой разбился один струг с лесом, стоявший под городом; на струге этом находился семьдесят один человек, из которых двадцать девять утонуло. [171]

6-го числа из Персии прибыли восемь барок, из которых четыре принадлежало русским, а остальные магометанам. На барках этих приехало несколько армянских купцов.

Во все время пребывания моего в Астрахани губернатор постоянно оказывал мне тысячи одолжений, присылая частые подарки и угощая меня на дому у себя всеми возможными персидскими лакомствами; в то же время он неотступно просил меня заявлять ему, чем может он служить и быть полезным мне. Изо всех, впрочем, подарков его я брал только одно пиво, потому что ни за какие деньги не мог достать себе такого, какое было у него, и он не пропускал случая снабжать меня постоянно им в порядочном количестве. Так как он знал, что я должен был пробыть некоторое время в управляемом им городе, то он попросил меня снять портреты с него и сына его, в чем я и не мог отказать ему. С своей стороны он делал все, чем только мог одолжить меня. Так, между прочим, он подарил мне прекрасную птицу, пойманную в степи, и птица эта живет у меня до сих пор. Телом и ногами она очень похожа на цаплю, но голова у нее вовсе не цапли, и она очень красива, так же как и клюв ее. На голове у нее белый заостренный хохол; нос черный, длиною в десять дюймов, шириною в полтора, и конец его походит на две ложки, с желтым пятном. Птицу эту зовут лепелером, а русские — колпицей; говорят, в Персии водятся такие же птицы, и там называют их goli. <...> В этой стране водятся и цапли. <...> Они бывают разных цветов: белые и фиолетовые, как павлины, серые и черные. <...>

В продолжение моего здесь пребывания я имел случай ознакомиться хорошо с бытом татар, посещая жилища их в сопровождении капитана Вагенера, лежащие в трех или четырех верстах от города. Они живут кучками, каждая семья отдельно от другой и в некотором расстоянии друг от друга. Палатки их сделаны наподобие попугаевых клеток; сплетены они из решетинок или планок шириной в три или четыре дюйма и покрыты войлоком из верблюжьей шерсти или из конского волоса; некоторые на фут или два от земли и плотно покрыты тростником; более зажиточные или знатные из татар имеют, кроме того, полотняный навес или покрышку; но во всех палатках вообще имеется наверху отверстие для выхода дыму. В палатке находится тоже шест, выходящий на четыре или пять футов вон выше ее. На вершине этого шеста татары привязывают нечто вроде паруса разных цветов, который спускается вплоть до земли и висит, а держится на [172] довольно широком ремне, привязанном снаружи палатки к одной из ее сторон: с помощью этого ремня они поворачивают этот парус по произволу своему, для защиты себя от ветру или солнечного зноя. По выходе дыма из палатки, когда пожелают сделать у себя потеплее, татары закрывают отверстие, и в палатке делается так же тепло, как в печке. Внутренность и пол палатки покрыты у зажиточных людей прекрасными тканями и коврами, с софой на турецкий образец, представляющей некоторое возвышение и занимающей третью часть всей палатки. Тут же стоят чрезвычайно красивые чемоданы и сундуки, в которых татары хранят все самое ценное и дорогое у них, и вообще все в палатке очень чисто и в совершенном порядке. Когда они переменяют места стоянки, то складывают палатки на телеги и снимают с них верхние покровы. Жены и дети тогда помещаются внутри палаток, а мужья сопутствуют им верхом на лошадях.

Эти люди, увидав, что я пришел к ним из одной только любознательности, стали показывать мне все, что мне было угодно; но вначале они представили было некоторые затруднения для этого, потому что вообще не дозволяют никому приближаться к палаткам, в которых живут их жены. Я видел там одну молодую, чрезвычайно красивую смуглянку, богато разодетую. Головной убор ее был весьма странный и сделан был из серебра или золоченой меди, покрытый весь золотыми червонцами, жемчугом и драгоценными каменьями. Мне так понравился этот убор, что я решился снять с татарки портрет, что и сделал после. Между тем я снял несколько палаток в том виде, как они раскинуты были одна подле другой... и одну отдельную палатку. <...> Их телеги... на двух больших колесах; телега сделана из дерева, окрашена и покрыта тканью; она на двух шестах, крестообразно поставленных под передок и имеющих с обеих сторон по большой переводине. Когда татары раскидывают эти свои палатки, то колеса телеги закрываются палатками. <...> Более простые палатки покрываются только войлоком, равно как и самый парус, прикрепленный наверху, тоже войлочный, и палатки эти внутри тоже весьма посредственны. Так как народы эти живут только своими стадами, то для кочевок своих они всегда приискивают пастбища получше. Женщины их занимаются, подобно русским, шитьем одежды и других подобных вещей, которые они носят продавать в город. Другие женщины прядут, как у нас, вертящимся веретеном и, наконец, расчесывают шерсть для войлоков на свои палатки и прочее так же старательно, как и для [173] пряжи на ткань. Топливо их составляет коровий помет, который они обделывают в круглые куски и сушат почти так же, как у нас торф, складывая его в кучи подле своих палаток, а когда он высох, берут его с собою. В то время как я снимал палатки, татары собрались вокруг меня, смотрели на меня довольно дружелюбно и, казалось, дивились моей одежде, точно так же как и я удивлялся их одежде; все это доставило мне возможность чувствовать себя свободным между ними. Образ их жизни довольно сходен с образом жизни арабов, и они, казалось, были так довольны своими жилищами, как и мы своими роскошными дворцами и самыми лучшими домами. Все это навело меня на мысль о древнем образе жизни восточных народов, и я воображаю себе, что точно так же жили Авраам и другие патриархи, и если кто привыкнет к нему, то чувствует себя хорошо и ничего лучшего не желает. Что касается до одежды женщин, то я снял портрет с одной молодой женщины этого народа, бывши во дворце губернатора и при содействии его, следовательно, с большим удобством, чем это мог бы сделать я в палатках их. На ней была красивая верхняя одежда, покрытая белым покрывалом, скрывавшим ее лицо; по просьбе моей она сняла покрывало и таким образом показала голову, покрытую другим белым покрывалом, чрезвычайно тонким и прозрачным, повязанным вокруг шеи довольно изящно, сквозь который виден был головной ее убор. Я попросил ее снять и этот второй покров, потому что он закрывал лучшее ее украшение, которое я желал снять, и она явилась мне такою, какими татарки бывают в своем кафтане и в своих платках. Головной убор ее весь покрыт был золотыми червонцами, как уже выше сказано, формы остроконечной, наподобие митры, и обшит множеством жемчугу, который нанизан был и на нескольких нитках, висевших от убора вниз, вместо кос. Род цветного шарфа, прикрепленного назади к этому головному убору, обмотан был у нее вокруг шеи и частию спускался напереди. Кроме того, на плечах у ней были серебряные цепи и такие же цепи около тела, вместо пояса, и на одной из них висели серебряные же ящички, в которые татарки кладут обыкновенно маленькие молитвенники и другие ценные вещицы. Волосы ее перевязаны были большой черной лентой с двумя пышными шелковыми пучками на конце. <...> Госпожа эта, с которой я рисовал одежду, принадлежала к знатной татарской семье; ее сопровождали [174] три женщины, бывшие в ее распоряжении, а привел один татарин, знакомый губернатора.

Русские называют татар, живущих в этих местах, юртовскими татарами, потому что они здесь туземцы. Таким образом они не платят никакой подати его величеству и обязаны только поставлять несколько сотен своих людей на войну, когда он того потребует. Но в случае надобности они могут выставить в поле до 20 000 войска. Те татары, которых в Астрахани называют индийцами, бреют себе голову довольно странным образом, в одно известное время в году; они приказывают вырывать волосы с корнем кончиком перочинного ножа, так что кровь при этом течет у них ручьями по лицу. Жрец их или тот, кому поручают производить это бритье, совершает первый прием, и если он сделает это не совсем удачно, то присутствующие сами начинают это бритье. <...> Такая обрядность совершена была вне города, подле хлебного магазина, за несколько времени до моего прибытия. Совершающие эту обрядность суть индийцы, из коих некоторые живут также в Татарской слободе. Ногайские татары живут в палатках в окрестностях города Терки; но крымские татары постоянно здесь никогда не живут, а приезжают только по временам для продажи своих лошадей и рогатого скота.

20-го числа июня губернатор давал большой пир, на который приглашен был и я, где собрались также все главные русские офицеры и знатные купцы из армян. Перед обедом нас ввели в одну комнату, в которой мы нашли супругу губернатора и супругу сына его, находившихся на левой стороне, окруженных множеством прислужниц. На правой стороне этой комнаты стоял стол со всякого рода лакомствами и ликерами, свойственными утреннему времени. Немедленно госпожи эти подали каждому из нас по маленькой рюмке водки, как знак почета гостям в этой стране. Из сказанной комнаты прошли мы потом в залу, где был уже готов обеденный рыбный стол, так как был пост; после обеда, вечером, нас развезли по домам в карете. 29-го числа, в день св. Петра, в тезоименитство его царского величества, губернатор давал другой большой обед, на котором присутствовали вся городская знать и патриарх. Я не мог, по нездоровью, ни присутствовать на этом празднике, ни находиться на торжественной губернатора службе в соборе, как приглашали меня за несколько дней перед тем. На этом празднике очень веселились под гром пушек на валу, из которых палили [175] несколько раз, и под выстрелы еще одной пушки, выставленной перед дворцом. Госпожи находились в другом покое, по своему обычаю, а на следующий день угощали субалтерных офицеров и других, которых, впрочем, скоро и отпустили по домам.

2 июля получено было известие, что его царское величество со своим войском находился уже в пятнадцати верстах от Нарвы, взявши и овладев всем, что только встречалось ему на пути.

В этот же день я отправился в степную сторону вместе с сыном губернатора и несколькими русскими офицерами, которые имели при себе сокола. В двадцати верстах от города мы видели много дичи; но мы не могли подойти к ней из-за воды, которой была покрыта вся здешняя почва. Я выстрелил, впрочем, по одной утке, летевшей около меня. Затем мы забавлялись ловлей сетью рыбы в небольшой речке и наловили множество окуней и щук, которых приказали изготовить себе и съели. На этом пути мы видели много татар, стоявших здесь в своих палатках, и пастбища лошадей, принадлежащих астраханским господам. Из этих лошадей многие были очень хороши, и мы запрягли несколько их в наши коляски, но животные оказались чрезвычайно дикими, оставаясь летом на траве в прекрасных лугах, которыми изобилует здешняя местность. Замечательно, что все извозчики этого города имеют прекрасных лошадей: у них не найдешь даже ни плохой, ни исхудалой лошади, чего я никогда не видывал нигде в других местах.

Так как время отъезда моего приближалось, то я попросил и получил дозволение на столько мест, сколько мне было их нужно, в одном из стругов, который мне приглянется. Я избрал самый большой и самый приспособленный для удобного помещения всех моих вещей. Большинство армян также приготовлялось к отъезду, равно как и несколько персиян, возвращавшихся из Москвы в Шемаху. Ханский сокольничий тоже был в числе отъезжающих, с пятью или шестью соколами, которых он вез в Персию. Сокольничий этот приводил московскому царю слона, которого и передал астраханскому губернатору, отправившему его под надзором нескольких русских и одного грузина, но слон этот околел на дороге от усталости под г. Царицыном. Этот сокольничий просил меня от имени губернатора дозволить и ему поместиться на избранном мною струге. Чтобы доставить и этому место, я отправился утром на место и нашел, что армяне так [176] загрузили тот струг, что не оставили в нем никакого места. Я пошел к губернатору и просил его распорядиться снятием некоторой части клади армян со струга, чтоб очистить в нем место для нас. Он отвечал мне, что в стругах недостатка нет и что я могу с избранного мною струга приказать снести всякую кладь, какую только пожелаю, для того чтобы поместить свои вещи по моему желанию. Я воспользовался его обязательным решением и взял себе все то помещение, которое было мне нужно, так как я испытал уже много неудобств, плывши по Волге до прибытия моего в этот город.

Г-н де Винь получил в этот день уведомление о том, что его царское величество пожаловал его в полковники, и 11-го числа он задал по этому случаю пир губернатору и главным офицерам. Я был также на этом пиршестве, и он угостил нас блестящим образом, при громе пушек и под звуки труб и барабанов. По выходе от него я отправился с несколькими армянами за город подышать чистым воздухом, на одну дачу, лежащую на реке. Виноград был уже довольно зрел, но большая часть других плодов уничтожена была насекомыми.

Когда уже я изготовился совсем к отъезду, запасшись всем необходимым для меня, даже до сетки от мух, которые невыносимы в этих странах, губернатор прислал мне два небольших бочонка водки, один с лучшею, а другой с простою водкой, небольшой же бочонок уксусу, четыре бочонка пива, один вина, три полости копченой свинины, порядочное количество сушеной рыбы, мешок печенья и другие припасы. Он дозволил также мне взять и небольшое судно, послав его вперед для того, чтобы можно было сложить на него часть груза с большого струга во время приближения этого последнего к Каспийскому морю, — распоряжение, необходимое по причине большой засухи, наступившей в это время в тех местах. Я простился с губернатором в 4 часа после обеда, поблагодарив его за все его одолжения и доброту ко мне в мое тут пребывание. Когда же я вернулся домой, то получил от него еще три запечатанные бутылки с очищенными водками. Наконец я сел на маленькое судно в сопровождении пяти солдат, которые даны были мне для перевозки вещей моих на корабль. Три армянина, товарищи мои по путешествию, также отправились, каждый на таком же особом судне. [177]

Отъезд сочинителя из Астрахани. Состояние Волги и описание Каспийского моря. Местоположение Дербента. Прибытие в Персию

12 июля <1703 г.> утром мы сели у Астрахани на судно, чтоб продолжать наше путешествие, и к обеду прибыли к месту в трех верстах от города, где армянские купцы приказали изготовить нам добрый обед и где пропировали с час времени при звуке нескольких инструментов; затем мы распростились с нашими друзьями и пустились дальше. Спускаясь вниз по реке, мы видели на берегу дюжины татарских палаток, которые разбросаны были довольно далеко внутрь страны. Вечером мы вышли на берег, в восьми верстах от города, для ночлега под охраной двух данных мне солдат. Я заснул, не запасшись своей сеткой от мух, полагая, что не буду еще иметь в ней надобности в первую ночь. Но скоро эти насекомые разбудили меня своим жаленьем и не дали уже мне ни на минуту покоя, и я с нетерпением ожидал рассвета.

С началом дня мы продолжали наше плавание, берег здесь был ровный и покрыт кое-где деревьями, появлявшимися все более и более. В 7 часов мы увидели, с левой от нас стороны, монастырь св. Иоанна, а немного далее — остров на реке и много больших каких-то птиц. В 11 часов мы проследовали мимо рыболовли, с обеих сторон омываемой рекой, словно какой остров, а напротив этой рыбной заимки возвышается сторожка с солдатами для наблюдения за судами, плывущими вверх по реке. Отсюда до Астрахани считается сорок пять верст. Что до рыболовли, то ее содержат на откупе несколько купцов Нижней, которые наловленную рыбу солят и отправляют далее. Для этого употребляется ими большой струг, который и нагружается рыбой. Река здесь в некоторых местах довольно узка, по причине островов, около которых она разделяется на несколько рукавов. Час спустя отсюда мы нашли другую рыболовлю, кругом которой все зеленело, покрытое множеством высокого тростника, но на самой земле ничего не было особенного: там цвели только цветы, была ежевика и большею частью дикие деревья.

В час пополудни пристали мы к сторожке, называемой Четыре Бугра, около которой возвышается четыре холма. [178] Это было в шестидесяти верстах от Астрахани. К начальнику этого места я имел письмо от губернатора, в котором приказывалось доставить мне, буде нужно, льду для охлаждения моих напитков, что я и получил благодаря его вниманию. Тут река заперта плотиной (перегородкой), с проходами в некоторых местах, наподобие шлюза, для пропуска судов. В два часа мы продолжали наш путь, направляясь к югу, так как до этого места течение реки было по большей части на восток, при помощи сильного южного ветра. Это место совершенно поросло высоким тростником, но с левой стороны виднелось несколько небольших деревьев. Около 6 часов мы были уже в четырех верстах от Каспийского моря. Заметив, что мы проехали от Астрахани от восьмидесяти до девяноста верст, что составляет семнадцать часов пути, я отпустил солдат, сопровождавших меня, снабдив их письмом к губернатору этой области, в коем писал, что они хорошо прислуживали мне. Мы легли спать в эту ночь в первый раз на нашем судне, и теперь уже я не забыл прикрыться моею сеткой от мошек, которые не дали бы мне уснуть. Случалось, что люди умирали даже иногда от ужаления этих насекомых. Бывшую при мне охотничью собаку, которую получил я в Москве в дар от молодого Лефорта, они так крепко кусали, что наконец довели до того, что она бросилась в реку, из которой насилу ее вытащили, и поэтому я принужден был после этого взять и ее под свою сетку, где она и заснула спокойно.

Утром 14-го числа мы продолжали путь наш в шлюпке, и, проехав две версты, река пошла уже и берега ее покрылись тростником. Проплыв еще с версту, нашли мы наше грузовое судно невдалеке от Каспийского моря, где мы и остановились. Кормчий наш, впрочем, отправился к самому морю для измерения мелей, на которых он нашел воду высотой только на пять ладоней. Так как ветер был в это время южный и прямо в реку, то вода и не могла прибыть на те мели в скором времени. Кормчий поплыл туда вторично, в 5 часов, и нашел, что вода прибавилась еще на две ладони. А как наш струг сидел на восемь ладоней в воде, то мы и надеялись, что можем проплыть по тем песчаным мелям через два или три часа времени. В ожидании этого срока мы забросили сети и наловили довольно-таки окуней и несколько раков. Затем я вышел на берег с тремя или четырьмя особами в надежде, продвигаясь к морю, найти там дичь, но скоро принуждены были воротиться на струг, потому что местность берега оказалась чрезвычайно болотистой и затопленной. С правой стороны нельзя было достигнуть земли, тоже покрытой [179] высоким тростником, бывшим в воде. Глаза мои напрасно искали здесь, на чем бы можно было остановиться, так как, кроме травы и цветов, ничего не было. Я нашел тут лишь мотыльков чудной красоты, сверху красных, а снизу белых с крапинами.

В 9 часов вечера снесли на берег все, что только было легкого у путешественников, да и сами сошли, кроме двоих-троих, оставшихся на струге. Затем, когда мы прибыли к устью реки, то нашли его чрезвычайно узким, во многих местах берега вдавались в реку и справа и слева, и, сверх того, у самого входа в море оказались песчаные мели, обозначенные воткнутыми древесными ветками. Настала ночь, и мы должны были приостановиться до рассвета.

15-го числа мы подняли якорь и хотели было проплыть через мели, но сели на них; скоро, впрочем, мы выбрались на чистую воду, перенесши несколько тюков на грузовое судно. Затем мы и в другой раз сели на мель и потому принуждены были бросить якорь около вечера и опять воспользоваться грузовым судном для того, чтобы отправить на берег товары и всех седоков. Между тем подул северный, весьма благоприятный нам, ветер, и потому мы скоро очутились в море и увидели землю, с обеих сторон окруженную как бы венком, но с правой стороны холмистую. Сколько ни искал я глазами берега или места, куда бы можно было сойти, ничего не находил: все было в воде, со множеством бухт, поросших тростником.

16-го утром нас догнало грузовое судно с нашими товарами и седоками. Впереди между нами и открытым уже морем был еще с левой стороны один большой остров. Миновав этот последний остров, мы наехали тоже на последнюю мель и еще раз имели несчастие засесть на ней; впрочем, мы скоро опять выбрались на воду. Достигнув здесь уже до полутора саженей глубины, мы позабрали с грузового судна всю нашу кладь и седоков, а самое судно отправили обратно в Астрахань с письмом, которое я тут же написал к губернатору.

Около полудня мы увидали в глазах у себя четыре горы, которые русские зовут Четыре Красных Бугра. Мы подошли к наиболее выдавшейся части их, называемой Красной Землей, во ста верстах от Астрахани. Скоро мы потеряли землю из виду и с ветром, подувшим на юг, тихо продолжали наш путь на юго-запад, при отличной погоде; но немного спустя мы бросили якорь на глубине полутора саженей, так как ветер поворотил на восток.

Утром 17-го мы продолжали наше плавание под северным ветром на двойных парусах, погнавшим нас к [180] южной стороне. Поливший затем дождь изменил было погоду, но вскоре солнце разогнало тучи, начался довольно свежий ветер, который продолжался до вечера и поднял морские волны. Наш кормчий, утомившись, захотел было несколько отдохнуть и потому поручил руль другому, который скорехонько привез бы нас обратно в Астрахань, если б я не заметил его ошибки благодаря моему компасу, которым я постоянно руководствовался как на море, так и на суше. В продолжение ночи ветер изменился и мгновенно стих, так что мы принуждены были стать на якорь на восьмисаженной глубине.

Утром 18-го числа мы снова пустились в путь на парусах при дождливой погоде; затем настала тишь, но немного спустя поднялся с северо-запада ветер, и мы поплыли с ним по направлению к югу. Сначала солнце сияло, но вскоре ветер обратился в бурю, отчего все путники чувствовали себя нехорошо, не исключая и матросов, работавших, как и прошлый день, при управлении стругом; кроме их было у нас и несколько солдат, именно стрельцов двадцать один человек, да путешественников около пятидесяти, большею частию армян. Наш струг о двух небольших бронзовых пушках мог очень удобно вмешать в себе двести пятьдесят тюков, которые я уменьшил до ста восьмидесяти, для того чтобы иметь побольше места, как я уже сказал выше. Он был о трех рулях: один назади и по одному на каждом из боков. Подобного рода суда снабжаются обыкновенно одним только большим парусом, который удвоивают еще при хорошем ветре, отчего они неспособны делать разные повороты, если не помогать им при этом веслами. В этот день кормчий наш снова принялся за руль после обеда, но, взявши направление чересчур высоко на восток, он не смог достаточно наполнять ветром паруса, и так как в то же время струг не слушал и руля, то нужно было спустить парус. Затем прибегнули к помощи другого руля, чтоб поворотить надлежащим образом струг, и подняли опять парус, что и дало мне понять, что люди эти не лучше и не более греков смыслят в мореплавании. Ветер постоянно дул северный, мы продолжали с ним наш путь, и хотя значительно уже продвинулись вперед в открытое море, но я нашел еще в нем воду приятную и годную для питья, но немного спустя она стала солоновата, цвета более зеленого, а волны морские очень короткие.

Проплыв в этом направлении всю ночь при ясном освещении луны, 19-го числа, утром, мы увидали с правой стороны на западе одну из персидских гор, называемую Самгаал, и, подаваясь далее на юг, вдоль берега, на [181] добрый час пути от земли, мы удвоили наш парус к 9 часам, имея все-таки по одной стороне от нас горы с лесами и песчаный берег. После небольшого затишья поднялся ветер с северо-востока, и мы продолжали наш путь на юго-восток, идя постоянно вдоль берега, чтоб обогнуть выдавшийся мыс остроконечной горы. <...> Эта часть берега чрезвычайно опасна до самого Дербента, потому что самгалы, живущие на сказанных горах, грабят со всех сторон, так что в сих местах никто не осмеливается приставать к берегу. Самгалы эти — магометане, и они расхищают все товары с кораблей, имевших несчастие быть выброшенными на их берег, не отвечая ни в чем ни перед кем, кроме своего князя.

В 3 часа ветер подул на восток, когда мы были у конца горы, в виду и на расстоянии часа от Дербента. Мы бросили здесь якорь, и на этом расстоянии я, не имея возможности познакомиться с городом, снял вид его. <...>

В продолжение ночи мы опять плыли на парусе с таким тихим ветром, что к рассвету следующего (20-го) дня очутились только по другой стороне города. Он лежит на запад, на морском берегу, и, казалось мне, имел около полутора часа ходьбы в окружности. На спуске горы со стороны моря город защищен каменной стеной и имеет трое ворот, из которых только одни открыты. К городу примыкает крепость, по правой стороне которой виден колодезь с подземным родником, лежащим довольно высоко. Город этот достаточно снабжен пушками, расставленными перед дворцом ханским, в числе шестидесяти, из коих многие медные; а так как стоит он на значительной высоте, то с моря имеет красивый вид. Большая часть камней крепости по 7 1/2 ладоней в длину, по 5 ? — в ширину, и высечены они очень хорошо, по-древнему. Поэтому-то персы утверждают, что город этот принадлежит ко времени Александра. Невдалеке от него находится сорок каменных больших гробниц (плит), имеющих по 15 ладоней в длину, по 2 1/2 в ширину, но не высоких; тут же много водопоев, длинный каменный стол и лавки. Дербентская гора вся скалистая, наполнена источниками пресной воды, равно как и самый город изобилует ими. Те, которые никогда прежде не бывали здесь, обязаны, по древнему обычаю, дать что-нибудь, чтобы напиться здешней воды по-матросски, в противном случае туземцы грозят утопить всякого в воде, что иногда и случается. Слово Дербент значит город, лежит на северо-западе Азии и царства Персидского, на границах Грузии и Курии, между Каспийским морем и горой Кавказ, где [182] находится узкий проход (теснина). На день пути от Дербента живут разбойники... С ними соединяются русские казаки: те и другие занимаются грабежом на Каспийском море.

Здесь граница Дагестана, небольшой части Грузии и Курии, лежащей при Каспийском море и простирающейся почти на сорок миль. Жители в ней, татары, управляются собственным своим князем и находятся между Московией и Персией; главный город у них Тарку, затем Андрей. Край этот вовсе не обозначается на картах, хотя в нем находится четыре князя, из которых главный князь — Самгалов, второй — Крым-Самгалов, третий — Бек и четвертый — Карабудаг-Бек. Город Тарку называется еще Тирк, или Тарки, а персами — Тарту. Город этот открытый, лежит напротив одной горы, у Каспийского моря, в восточной части Грузии, под властию его царского величества, и находится в трех днях пути от Низовой.

В полдень ветер подул с северо-востока, и мы скоро потеряли из виду Дербент, направляя путь наш на юго-восток. Вдоль этого берега мы видели на берегу множество деревьев, а в отдалении — горы. Час спустя пополудни ветер начал меняться на юго-восточный, и мы принуждены были оставить парус и бросить якорь в получасе от земли, в одном месте, где берег покрыт был сплошь деревьями и такими же холмами. Ночью подул ветер с севера и позволил нам опять распустить парус.

Утром 21-го числа мы продолжали наше плавание при отличной погоде и солнечном сиянии, идя постоянно вдоль берега, в получасовом расстоянии от него. В 8 часов мы увидели мыс, или конец, Низовой, покрытый тоже деревьями. Мы направились к юго-востоку и около полудня стали у этого берега на якорь, на глубине воды в три сажени, и здесь нашли шесть других кораблей, отплывших прежде нас из Астрахани. Тут высадился я на землю со всею моею кладью в 3 часа пополудни. Это был первый мой шаг, сделанный мною в Персии <21 июля 1703 г.>.

Что до величины этого моря, то оно имеет в длину от четырнадцати до пятнадцати дней плавания при безветрии, в ширину же — от семи до восьми дней. Оно большею частью простирается с севера на юг, а вширь — с востока на запад. Полагают, что от Астрахани до Ферабата сто часов пути, а поперек — от Хуареса или Карагана до Черкассии или Ширвана — около девяноста часов. Море это не имеет ни прилива, ни отлива, и если когда выступает из берегов, то единственно вследствие волнения [183] от сильного ветра. Говорят, что оно посредине бездонно, равно как и около города Дербента; тем не менее дно оказывается, и его находят на глубине тридцати или сорока сажен. Вода в нем соленая, как уже сказано выше, и пресность ее у берегов происходит от рек, впадающих в него. Наконец, море это не имеет сообщения ни с каким другим морем, будучи окружено со всех сторон материком и высокими горами. Едва можно представить себе число рек, впадающих в него; их насчитывают до ста. Главнейшие из них суть: Волга, Кур и Араке. Две последние соединяются, приняв в себя множество других рек, каковы: Быстрая, Аксай, Койсу, Кизил-Озен, Лаик, Семе, Ниос, Оксус (Гигон, Амударья), Арксантес (Сигон, Сырдарья), Дон, или Танаис, и проч<ие>, исчислять которые было бы бесполезно. Самое море в древности называлось Гирканским, также морем Баху — у персиян, Кульзум и Астраханским морем; русские же зовут его Хвалынским. Более всего плавают по нем русские и моры, или магометане. Хотя царь московский прислал для этого в Астрахань несколько кораблей под начальством капитана Мейера, о котором говорено было выше, но купцы предпочитают плавать на простых русских судах для перевозки своих товаров, потому что они менее подвержены течи и, следовательно, товары на них безопаснее от порчи; без этого же первые были бы здесь более удобны и на них вдвое скорее можно было бы совершать плавание, если только постараться об этом. Впрочем, они имеют и другой недостаток, а именно: не будучи также плоскодонными, как простые русские суда, они не могут плотно подойти к берегам Низовой и Персии, где купеческие корабли проводят иногда и самую зиму.

Положение Низовой. Сильная буря. Страшный песчаный ураган. Отъезд и прибытие в Шемаху

На берегу Низовой нет ни селений, ни изб, так что там необходимо раскидывать палатку как для себя, так и для своих пожитков или идти дальше, вовнутрь страны, смотря по тому, что более удобно и для какой цели приезжают и останавливаются здесь. Сюда являются арабы, со своими верблюдами и лошадьми, и отыскивают тут путешественников для сопровождения их в Шемаху. Так как в то время, [184] когда мы высадились, у берега стояло много судов, то и народу на берегу было множество.

Утром, 22-го числа, мы ловили нашей сетью рыбу в небольшой речке, которая впадает в море двумя рукавами в получасе от нашей стоянки, но наловили мы немного, хотя по временам речка эта изобилует рыбой, которую ловят удочкой и сетьми. Река эта называется Низовая, и это название свое сообщает и всей здешней стране. Она вытекает из горы, но как далеко отсюда — я не мог узнать.

23-го числа при юго-восточном ветре отплыло в море, перед вечером, пять кораблей, на которых отправились некоторые армянские купцы с своими товарами в Астрахань; пользуясь этим случаем, я послал с ними письма к моим друзьям в Астрахань и Москву.

Люди, занимающиеся перевозкой и выгрузкой товаров, доставляемых на этот берег, состоят из арабов и турок, которые живут здесь летом в палатках, а зимой — по селениям, довольно удаленным от берега.

24-го числа отправилось отсюда множество верблюдов, нагруженных товарами, в сопровождении русских купцов, которые путешествовали с нами от Москвы до Астрахани. Того же числа прибыл сюда один араб, у которого три разбойника отняли близ реки лошадь и рис, везенный им для продажи. Как только весть об этом распространилась на берегу, тотчас же десять или двенадцать человек пустились в погоню за разбойниками, но преследование их было безуспешно. Таким образом, бедняжка должен был лишиться своей лошади и товара. В полдень разразилась с юго-востока сильная буря, поднявшая такую страшную песочную пыль между морским берегом и песчаными холмами на морском берегу, что не знали, куда и укрыться от нее. Хотя у нас была довольно большая палатка на двух прочных жердях, крепко привязанная к кольям, вбитым глубоко в землю, но я, опасаясь, чтобы ветер не сорвал ее, счел за лучшее уйти на самый край берега, где пыль была не так невыносима, потому что песок там был сырой и смоченный. Действительно, это вскоре и случилось, и мы должны были довольствоваться уже тем, что покрыли ею наши товары, укрепляя и обвязывая их возможно лучше, а также и два наши струга; а так как воздух в то же время был полон густыми облаками пыли, то всякий искал себе какого-нибудь убежища спрятаться — кто за обломками разбитых судов, потерпевших крушение, а кто и внутри сих судов. Это необыкновенное и ужасное явление подействовало на [185] большую часть людей так опасно, что некоторые полуослепли от него. Такая буря продолжалась до вечера, когда ветер стих, и мы раскинули снова нашу палатку, с великим трудом повытаскали наши тюки из песку, под которым они были погребены.

25-го числа утром несколько купцов, проживавших уже двенадцать дней на этом берегу, отправились в Шемаху при отличной погоде. Что до нас, то мы должны были ждать прибытия таможенного чиновника, которому нужно было уплатить пошлины, прежде чем уехать оттуда. Пошлины эти были по сорок шесть штиверов с тюка, каждый весом в четыреста фунтов — тяжесть, составляющая обыкновенный груз одной лошади. В этот же самый день поднялась снова буря, и такая свирепая, что на берегу едва можно было держаться, и мы даже принуждены были перебраться на другую сторону песчаных холмов, в трехстах шагах от моря, где мы и провели ночь. Матросы корабля его царского величества также перебрались туда под защиту нескольких шалашей. В нем находились два немца: один боцман, а другой пленный Швед, которые подарили мне двух птиц, подстреленных ими и называемых русскими каравайки и довольно похожих на молодых цапель, только пером они черные или темно-синие; голову одной из них я из любопытства сохранил. Так как господа эти посещали меня ежедневно, то однажды они принесли мне и белого журавля необыкновенной величины и красоты.

Буря продолжалась всю ночь и кончилась только 26-го числа. Тогда таможенный чиновник прибыл к нам, осмотрел наши тюки и затем дозволил нам продолжать наше путешествие. На следующий же день, приготовившись как следует, мы отправились в путь, имея у себя сотню с лишним верблюдов, десять лошадей и трех ослов, постоянно придерживаясь моря, берег которого везде мы нашли в таком же виде, как и в месте нашей стоянки, где мы так сильно страдали от бури. Продвигаясь на юг, мы переправились через четыре небольшие речки: Самур, Балбалу, Бульбулатсу и Мордву. На этом берегу водятся большие, с маленькими головками, животные, которых здесь называют морскими собаками и между которыми иные попадаются величиной с лошадь, коих шерсть жесткая, и потому кожа их отлично пригодна для обивки сундуков. В то время года, когда эти животные поднимаются, их встречают тысячами на берегу Низовой. После четырех часов пути мы остановились отдохнуть в одной долине, позади песчаных мелей, в получасе от селения [186] Мордов, населенного арабами, живущими там в жалких землянках, подобно татарам, о которых я говорил выше. Мордов значит болото: и действительно, местечко это чрезвычайно болотисто по причине вод, стекающих в него с гор; это же составляет причину того, что здесь изобильно растет рис и водится множество птиц.

28-го числа мы продолжали наше путешествие берегом моря и, сделав шесть часов пути, остановились за два часа перед полуднем. В этом же месте мы несколько уклонились от моря, имея перед собой не в дальнем расстоянии высокие горы Персии. Мы нашли там один источник, бьющий из земли, и несколько жалких селений, состоящих из небольшого числа глиняных изб, жителей которых называют здесь морами или турками. Так как погода стояла отличная, то эти долы и горы представляли чрезвычайно приятный вид. В этой местности Каспийское море небогато рыбой; водятся, правда, карпы, но не слишком хорошие, и один вид сельдей, тоже не лучших.

29-го числа ночью мы продолжали наш путь и через добрый час вошли в горы, чрезвычайно высокие, дикие, скалистые и голые. Перебравшись через высокую гору Барму (Бармак?), мы остановились в 9 часов утра на одной плоской возвышенности, окруженной высокими горами, и здесь в глубокой долине нашли родник с довольно хорошей водой. Здесь же я застрелил большую хищную птицу, пером черную, с примесью серых и белых перьев, с распростертыми крыльями в сажень: она походила на сокола, но только гораздо больше его; туземцы называют ее тялаган, и перья ее очень хороши для письма.

Погода была все так же прекрасна, хотя дул довольно сильный северо-восточный ветер. Мы продолжали наше путешествие все на юг и миновали множество хижин, заселенных арабами. Мы встретили этих людей большое число, с их женами, детьми и скотом. Местность эта полна воров, что и заставляет путешественников быть настороже, чтобы не дать напасть на себя во время сна. Мы также стреляли время от времени из ружьев, давая этим знать, что мы знаем об опасности. Один из воров все-таки решился подойти к нам, чтобы разведать о нас, но за свою дерзость получил он в награду несколько палочных ударов.

В полночь мы пустились снова в дорогу и через час пути, или персидскую милю, называемую ими ферсанг, вступили в горы, покрытые деревьями. С рассветом уже мы проходили по узкой и скверной дороге, где должны [187] были сойти с лошадей и вести их под уздцы. Спустившись в равнину, мы дважды переехали реку Ататсу (Атачай?), что значит отцовская река, впадающую в Каспийское море и орошающую значительное и плодоносное пространство. На вершине одной горы мы нашли болото, полное воды, на котором было множество больших и малых птиц, а затем нашли источник хорошей воды, выходящий из горы и образующий канал, прикрытый сверху плотно камнем и землей. Это был рукав, или ветвь, речки, которую мы дважды уже переезжали вчерашнего дня и которую теперь, утром, еще раз переехали вброд, так как она неглубока по причине засухи, бывшей, говорят, в последние два года. Около 8 часов мы увидали влево от нас большой караван-сарай из обломков камней, а подле него кладбище со множеством гробниц, арабских и турецких. Пользуясь хорошей погодой, хоть и со значительным ветром, мы сделали привал невдалеке от этого места, в долине, на берегу ручья, в четырех часах от маленького местечка, называемого Разарат, где несколько арабов раскинули свои палатки. Нужно было посылать за продовольствием за час пути отсюда.

В 2 часа пополуночи мы снова пустились в дорогу, беспрестанно взбираясь на горы и спускаясь с них, и через четыре часа вошли в скалистые горы и перебрались через реку, называемую турками Окрутса, т. е. сухая река: она и действительно была тогда такова, полна кремней, равно как бывает такою и часто в летнее время, так что это больше был ручей, нежели река. Утром мы слышали крики фазанов в горах, где видели также и зайцев, встретившихся нам в первый раз на этом пути, и множество источников. В последний день месяца мы, в 8 часов, остановились в большой каменистой равнине, окруженной скалами, где нашли десять палаток арабов, снабдивших нас молоком, свежим маслом, яйцами и довольно порядочной водой. Мы убили здесь барана, привезенного нами из Астрахани, и устроили себе отличный обед. Убили также и козленка, подаренного мне астраханским губернатором, и таким безжалостным образом лишились сообщества его в пути.

В 2 часа пополуночи мы продолжали наше путешествие по каменистым горам и очутились наконец у водомета или источника, называемого Борбелаг (Бербеле?), около которого проживало в палатках множество арабов. Эта гора далеко не так высока, ровнее и обыкновенно покрыта бывает травой, но в это время последняя вся погорела от солнечного жара и сильной засухи. Это было 1-е [188] число августа месяца, и в этот день мы ехали всего только три часа, потому что в большие жары с верблюдами нельзя пройти более четырех, пяти или шести часов за один раз, да, кроме того, необходимо, чтобы караваны останавливались в таких местах, где есть вода. Мы остановились в трех часах от Шемахи; но так как на горах, окружавших нас, нисколько не было лесу, то для топлива и разведения огня мы должны были довольствоваться верблюжьим пометом, как это делается в Египте. Мы отправились далее в путь в 2 часа пополуночи и переправились через реку Сагансу (Сагат?), в которой мы нашли больше кремней, чем воды. Приближаясь к Шемахе, мы проходили мимо нескольких плодовитых садов. На таможне нас приостановили для счета наших верблюдов, что, впрочем, сделалось довольно скоро, и затем, рано утром, мы вошли с правой стороны в город Шемаху и направились к армянскому караван-сараю, где один из армянских купцов угостил нас в этот день обедом ⁷⁶.

© текст -Барсов П.П. 1873
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Halgar Fenrirsson. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Лениздат. 1989