Герцог Лириа-и-Херика. Донесение о Московии в 1731 г. Предисловие.

ХАКОБО ФИТЦ ДЖЕЙМС СТЮАРТ,

ГЕРЦОГ ДЕ ЛИРИА-И-ХЕРИКА

ДОНЕСЕНИЕ О МОСКОВИИ В 1731 Г.

Вряд ли найдется лучший пример космополитичного характера европейской культуры эпохи Просвещения, нежели жизнь Хакобо Франсиско Фитц Джеймс Стюарта, герцога де Лириа-и-Херика (Jacobo Francisco Fitz James Stewart, Duque de Liria у Xerica, 28.X.1696-2.VI.1738). Английский аристократ, прямой потомок королевы Марии Стюарт, родившийся в эмиграции уже после падения династии Стюартов, он получил образование во Франции. Однако, в отличие от своего отца, маршала и герцога де Бервика, поступил не на французскую, а на испанскую службу. Писавший свой дневник на французском языке, а дипломатические донесения — «на кастильском наречии», Лириа становится на три года первым постоянным испанским посланником при русском дворе, где поначалу отстаивает и интересы Священной Римской империи, союзной в ту пору Испании.

Причины, приведшие посланника короля Филиппа V в Россию, имевшую «мало общего в делах и интересах с делами и интересами» Испании, следует пояснить ¹. При Екатерине I Россия начинает искать выход из петровской «блистательной изоляции» и находит его в союзе с Империей, чьей союзницей уже была Испания. 6 августа 1726 г. Россия присоединилась к Венскому альянсу этих двух держав, заключенному 30 апреля 1725 года. В задачи России входили действия вместе с Империей против Турции. Империя же и Испания старались привлечь Россию к действиям против Англии и Франции, объединившихся вместе с Пруссией в Ганноверский альянс. В инструкции для Лириа указывалось, что «царица [Екатерина I] могла бы втайне или под каким-либо предлогом снарядить в Архангельске или в каком-либо другом порту мощный флот и высадить армию на берегах Англии, чтобы вернуть престол королю Якову и тем самым восстановить равновесие в Европе» ². При всей нереальности плана возведения Якова III Стюарта (1688-1766) на английский престол российскими усилиями, Лириа был готов бороться за его осуществление.

Его дипломатическая миссия совпала по времени с борьбой российских придворных группировок за власть. Еще на пути в Россию, 5 июня 1727 г. в Вене, Лириа получил известие о смерти Екатерины I; в октябре 1728 г., находясь в Дрездене, узнал об опале А. Д. Меншикова ³. Потом в Петербурге и Москве Лириа стал свидетелем всесилия и падения князей Долгоруких, смерти Петра II, воцарения Анны Иоанновны и неудачной затеи верховников с попыткой ограничить ее власть. Параллельно этим событиям менялось и положение Лириа. Восшествие на престол Петра II — племянника австрийской императрицы — укрепляло русско-имперско-испанский [74] альянс. При Петре II Лириа переживает свой звездный час при русском дворе: его удостаивает личным посещением юный император, наградивший его в марте и августе 1728 г. высшими русскими орденами— Св. Андрея Первозванного и Св. Александра Невского ⁴.

Анна Иоанновна осталась верна союзу с Империей. Но ухудшение отношений между Испанией и Империей, окончившееся их разрывом в феврале 1730 г., свело усилия Лириа на нет ⁵. Разочаровавшись в деле организации политического союза с Россией, Лириа высоко ставил экономическое сотрудничество с ней и подготовил проект прямого торгового договора, предусматривавшего создание испанских консульств в Петербурге и Архангельске. Он покинул Россию в ноябре 1730 г., разоренный долгами и вынужденный просить свое правительство об отзыве, поскольку русский представитель в Мадриде кн. И. А. Щербатов был отозван русской стороной еще рескриптом от 20 апреля 1730 года. После этого в отношениях двух держав наступил 30-летний перерыв.

Ревностный католик, Лириа привез в Россию своим капелланом монаха-доминиканца Б. де Риберу. Именно Рибера, вступив в полемику с Феофаном Прокоповичем, выдвинул модный впоследствии тезис, что под влиянием реформ Петра I Русская православная церковь непозволительно близко приблизилась к лютеранской. В России Рибера был посвящен в дело тайного перехода кн. Ирины Долгорукой в католичество и принял под покровительство привезенного ею в Россию французского священника-янсениста Ж. Жубе де ла Кура. Реалистически мыслящий Лириа отдавал себе отчет в нереальности планов объединения двух церквей ⁶. Однако католическая сторона миссии Лириа важна для нас тем, что она хорошо документирована, ибо Рибера был автором публицистических трудов, а де ла Кур оставил воспоминания о своей миссии в Россию ⁷.

Лириа увез из России свой объемистый «Дневник». Как утверждал автор, дневник не предназначался для публикации. Рукопись хранилась в семье герцога. Согласно одному предположению, российский дипломат, аккредитованный в Испании (имя неизвестно) и знакомый с родственниками герцога, скопировал часть дневника, посвященную России. Потом этот текст разошелся по России в списках. Так с ним познакомился Н. М. Карамзин, написавший затем И. И. Дмитриеву: «Читаю записки герцога Лирии о Петре II, об имп. Анне Ивановне: как любопытно! Вижу перед собою и Долгоруких, и Голицыных, и Бирона, и Остермана. Это манускрипт, почти не известный. Недавно читал я также вопросы Лестоку и Бирону, жалея, что не буду писать об этом времени. Прелесть!» ⁸.

В 1845 г. русский читатель впервые смог познакомиться с текстом «Дневника» Лириа благодаря тщанию Д. И. Языкова ⁹. В примечании Языков сослался в качестве источника публикации на издание, вышедшее в 1788 г. в Париже на французском языке. Однако попытка сверить перевод с первоисточником, проведенная еще в прошом веке, показала, что Языков просто привел библиографические данные мемуаров отца Лириа, герцога де Бервика ¹⁰. Этой ссылке, несмотря на очевидную невозможность ее проверить, некоторые исследователи «Дневника» доверяют до сих пор. Подобная мистификация должна была притупить бдительность николаевской цензуры, сурово относившейся к публикациям записок иностранцев о Русском государстве, даже если последние касались давних времен. Из-за цензурных ограничений переводчику пришлось сделать несколько купюр. Несмотря на это, предприятие Языкова было из ряда вон выходящим: впервые на русском языке отдельным изданием был опубликован иностранный источник по политической истории послепетровской России. В 1873 г. купюры языковского издания были восстановлены Г. В. Есиповым ¹¹.

Возвращаясь к языковскому изданию, можно предположить, что оно было основано на рукописной копии «Дневника», подобной карамзинскому. Одна из таких копий, хранившаяся в фамильной библиотеке кн. Ф. Ф. Юсупова в подмосковском Архангельском, была в 1910 г. использована для «проверки... перевода» при втором издании «Дневника», подготовленном П. И. Бартеневым и снабженном обстоятельным [75] комментарием. В 1988 г. «Дневник» третий раз был переиздан в России. Первоисточником публикации, подготовленной Ю. А. Лимоновым, стало именно языковское издание. Но добавления Есипова и издание Бартенева учтены им не были ¹². К сожалению, «Дневник» до сих пор не стал предметом специального источниковедческого исследования.

Помимо составления «Дневника» Лириа по обязанности должен был описывать все, чему он был свидетелем при русском дворе, в донесениях к мадридскому двору. Эти донесения впервые появились в печати в 1869 г. в сборниках, выпускаемых Бартеневым. Публикация была подготовлена священником русской миссии в Мадриде К. Л. Кустодиевым по рукописям, хранившимся в домашнем архиве потомка дипломата, герцога де Альба-и-де Лириа ¹³. Донесения стали излюбленным источником для русских историков, отметивших их первичность по отношению к «Дневнику». Лириа описал в «Дневнике» «только сущность тех событий», свидетелем которых он был в Петербурге и Москве с 1727 по 1730 г., и опустил подробности, исключив также свои сообщения о европейских делах. Ввиду этого исследователь предложил опираться только на донесения Лириа, отбросив «Дневник» ¹⁴. Меньше повезло в русской историографии полному изданию «Дневника» Лириа вместе с избранными донесениями на испанском языке, появившемуся в 1889 году ¹⁵. Очевидно, сыграли роль филологические трудности, поскольку вообще-то книга была доступна ¹⁶. Только недавно в сборнике документов по русско-испанским отношениям некоторые донесения Лириа появились в переводах, выполненных по этому изданию и сверенных с архивными подлинниками ¹⁷.

Большинство путешественников и дипломатов, побывавших в России, ограничивались одним-двумя сочинениями на русскую тему. Трудно ожидать иного и от Лириа, уже подарившего потомкам «Дневник» и кипу дипломатических бумаг. Однако Лириа принадлежит еще одно сочинение о России — «Донесение о Московии в 1731 году». Оно было опубликовано в 1890 г. на испанском языке ¹⁸. Это издание, отсутствующее в отечественных библиотеках, нам удалось увидеть в Национальной библиотеке Франции. В издании отсутствуют указания на шифр и местонахождение рукописи, по которой опубликовано «Донесение». Это закономерно ставило вопрос об источнике публикации. Затем в ходе работы в Архиве Министерства иностранных дел Франции нам довелось выявить рукопись «Донесения о Московии в 1731 году» на французском языке ¹⁹. Она является беловым списком и богато иллюстрирована. Сверка показала, что текст в целом тождествен опубликованному. Возникает вопрос, какая версия «Донесения о Московии» первична — опубликованная (испанская) или неопубликованная (французская)?

В пользу первого предположения может служить то, что донесения Лириа, которые он посылал в Мадрид, и одна из версий «Дневника» написаны на испанском. Вторую версию можно аргументировать более серьезно. Во-первых, вторая версия «Дневника» (с которой делались русские переводы) написана на французском. Во-вторых, французский был ближе Лириа, родившемуся, выросшему и получившему образование во Франции. В-третьих, в пользу того говорит предназначение «Донесения о Московии» для узкого круга читателей, а не для испанской публики. Об этом пишет сам Лириа: «В мои намерения нисколько не входит публиковать это Донесение, и я составляю его только для образования своих детей и для своего собственного любопытства» ²⁰. Вот свидетельства того, что сочинение Лириа могло быть написано на французском, а уже затем переведено на испанский. Поэтому мы сочли более правильным в исследовании и при переводе сочинения Лириа опираться на французский архивный текст.

«Донесение о Московии» распадается на две части. Первая содержит предисловие (л. 6-6 об.), главы «О царице и о российском императорском доме» (л. 7-9 об.), «О царе Петре II» (л. 9 об.-13), «О царе Петре Первом и его двух женах» (л. 13-17), «О царевиче Алексее Петровиче, отце царя Петра Второго» (л. 17-20), «О князе Меншикове, фаворите царя Петра I» (л. 20-24 об.), «О придворных чинах и службах» (л. 24 об.-27 об.), «О трех [76] русских орденах» (л. 28 об.- 31 об.), «Об управлении и присутствиях в России» (л. 31 об.- 34 об.). Во вторую часть вошли главы «О названии, протяженности и границах страны, ее климате и о том, что она производит» (л. 35-41), «Об обычаях и характере русских» (л. 41-52), «О правосудии, как оно совершается в России, и наказаниях, которым подвергают преступников» (л. 52-59 об.), «О религии в России» (л. 59 об.- 88), «О финансах и доходах царя» (л. 88-91), «О торговле в России» (л. 91-94 об.), «О русском флоте» (л. 95-98), «О сухопутных силах царя» (л. 98-104), «Описание всего, что произошло после восшествия на престол королевы Анны, правящей сейчас» (л. 104-112).

Свою цель Лириа видел в том, чтобы дать достоверное описание увиденного: «Хотя я читал почти все опубликованные донесения о российской монархии, я нашел в них за те три года, пока я был посланником короля, нашего государя, при этом дворе, такое количество ошибок и еще больше упущений, что это делает донесения дефектными и не приносящими никакой пользы для того, чтобы осведомить публику о державе, располагающей обширнейшими в Европе владениями» (л. 6). Тем самым полностью объясняется такая отмеченная Есиповым черта «Дневника» Лириа, как «отсутствие всяких заметок о впечатлении, произведенном на герцога Петербургом и Москвою», и то, что автор не говорит «ни слова о нравах и обычаях русского народа» ²¹. Весь соответствующий материал, собранный Лириа, пошел на создание им «Донесения о Московии в 1731 году», где культурно-бытовая тема соперничает по объему с политической.

Эта книга богата иллюстрирована. Встречаем в ней рисунки звезды и ордена Св. Андрея Первозванного, Св. Александра Невского и Св. Екатерины (л. 28), саней (л. 38), одежды крестьянина (л. 42-43) и крестьянки (л. 44-45), вновь саней (л. 51), пытки на дыбе (л. 54 об.), наказания батогами (л. 56), повешения (л. 57), подвешивания на крюке (л. 58), одеяний архиереев, священников, монахов и монахинь (л. 62-68). Здесь мы сталкиваемся с несколько необычной ситуацией: иллюстрации из рукописи довольно хорошо известны, в то время как текст оставался практически невостребованным. Открытки с некоторыми из этих иллюстраций были опубликованы Архивом Министерства иностранных дел, а репродукции с них находим в ряде изданий ²².

Общий подход Лириа к русской действительности, его стереотипы восприятия сформированы тогдашней французской «россикой». Недоброжелательство французской литературы по отношению к России в период дворцовых переворотов в значительной мере диктовалось внешнеполитическим противостоянием двух держав. «Варварство» — вот слово, красной нитью проходящее через «Донесение о Московии». Здесь Лириа сопоставим с Локателли, чья книга 1736 г. до сих пор не удостоилась у нас перевода, по-видимому, из-за ее злобного тона ²³. Зато ценностью «Донесения» является тот факт, что это — сравнительно ранний источник по отношению к описываемым в нем событиям. Проставленная в титуле дата — 1731 г.— подтверждается всем содержанием книги. Например, о царевне Прасковье Иоанновне упоминается в тексте, как об умершей (скончалась 8 октября 1731 г. по ст. ст.).

Для публикации здесь отобраны первые главы первой части «Донесения», посвященные Анне Иоанновне, Петру II, Петру I, царевичу Алексею Петровичу и А. Д. Меншикову. Эти исторические портреты, созданные Лириа, обладают разной источниковедческой ценностью. О своей не состоявшейся встрече с Екатериной I Лириа пишет: «Богу не угодно было, чтобы я имел удовольствие и удовлетворение познакомиться с этой великой государыней»; а когда Лириа приехал в Россию, Меншиков уже был сослан в Ранненбург. Так что характеристики этой царицы и ее временщика даны Лириа из вторых рук, однако по свежим следам. Иным было положение автора, когда он взялся за характеристику Петра Великого и царевича Алексея. Но в его распоряжении имелась достаточно серьезная печатная литература, следы его работы с которой очевидны. В его распоряжении были и устные источники, значения которых тоже не следует [77] недооценивать. Так, он был представлен императрице Священной Римской империи Елизавете-Христине, сестре жены царевича Алексея.

Если же говорить о каких-то новых подробностях истории России XVIII в., которые дают нам эти главы, то их не так много. Назовем обещание царевича Алексея посыпать солью то место, где воздвигнут Санкт-Петербург, и тему отравлений, вообще характерную для Лириа. Согласно ему, отравлена была Екатерина I и такая же смерть ждала Петра II, если бы его пребывание во дворце Меншикова затянулось. Конечно, это можно отнести к сфере тех домыслов, которые нередко наполняют сочинения дипломатов; но ведь в других источниках эти сведения встречать не приходилось. Важнее иное. Лириа не просто информирует читателя о тайной политической истории России, а и рассуждает. Не избежим лестного для Лириа сравнения с его знаменитым современником, Л. де Рувруа герцогом Сен-Симоном, чьи многотомные «Мемуары» о людях и нравах французского двора охватывают время с 1694 по 1723 год. Герцог, кстати, знал Лириа и оставил о нем доброжелательный отзыв.

Ключевой в характеристиках Лириа является фигура Петра Великого. Читая краткий, свободный от деталей очерк о Петре, приходится удивляться тому, как реализовал автор «просвещенческую» оценку Петра:

Россия всем обязана Петру, а прежде всего тем, что ей удалось вырваться из варварства. В этом смысле текст Лириа напрямую соответствует «Похвальному слову Петру Великому» Б. Ле Бовье де Фонтенеля (1727 г.) и предшествует статьям в «Энциклопедии» Д. Дидро и Ж. Л. д'Аламбера и «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера. Образ же царевича Алексея как необразованного и злонравного человека создается автором в противоположность образу Петра. Лириа не может, впрочем, полностью довериться «Манифесту», в котором утверждалось, что царевич умер от раскаяния, но готов поверить едва ли не в любую утешительную ложь.

Что касается Меншикова, то здесь акценты нужно, наоборот, переставить. Образ Меншикова у автора настолько хрестоматиен, что читатель вправе задать вопрос, зачем ему предложен данный текст. Действительно, о безграмотном продавце пирожков, добравшемся до вершины власти и отведывавшем, тем не менее, петровской дубинки, мы знаем и без Лириа. Дело, однако, в том, что биография Меншикова в изображении Лириа является одним из самых ранних вариантов той легенды, запечатленный в которой человек мало схож с оригиналом. Меншиков у Лириа— хитрый слуга идеального монарха, как бы сошедший со страниц плутовского романа. Гораздо более содержательны портретные характеристики Петра II и Анны Иоанновны. Еще современный Петру II его биограф заметил, что «нельзя сказать, что конкретно принесло бы самостоятельное правление этого императора» ²⁴. Лириа же рисует привлекательный образ молодого монарха, способности которого были велики, но остались нереализованными. Характеристика здесь дана скорее человеку, нежели правителю.

Сложнее образ Анны Иоанновны. Нельзя согласиться с былым выводом Д. А. Корсакова, что «до провозглашения Анны Иоанновны самодержавной государыней де Лириа на все смотрит глазами Долгоруких, а после этого события держит исключительно сторону императрицы» ²⁵. Ведь с установлением ее самовластия и с усилением при дворе роли лютеран-остзейцев, а в Синоде — Феофана Прокоповича резко упали шансы того дела, которому Лириа сочувствовал, — церковной унии. Следовательно, необходимо найти симпатиям Лириа иную причину. Политическое сознание автора формировалось на опыте испанского и французского абсолютизма. И восстановление Анной самовластия взамен запланированного верховниками не то польского, не то английского образца правления явилось для него положительным моментом. В «Донесении о Московии», которое имеет более поздний характер и по отношению к «Дневнику», и по отношению к дипломатическим донесениям, Анна предстает продолжательницей имперской политики Петра Великого [78] и своего рода живой параллелью к величественному образу, созданному в бронзе Б. К. Растрелли («Анна Иоанновна с арапчонком», 1733-1741 гг.).

Отдельно скажем о проблеме корректности перевода. Разделяя современные требования к изданиям исторических источников ²⁶, мы старались быть особенно точными в социально-политической лексике. В принципе перевод титулов и чинов из «Донесения» не является серьезной проблемой, поскольку все они известны из русских источников. Но нежелательно подгонять французские термины под русские прототипы, ибо такая операция не всегда безвредна для текста перевода. Правда, Лириа известны царь (le Czar) царица (la Czarinne) и царевич (le Czarovitz). Часто употребляются им термины — монарх (le Monarque) и монархия (la Monarchiе), что точно характеризует мировоззрение автора. Эти слова успешно вошли в русский литературный язык при Петре I и были здесь сохранены. Лириа, вопреки французскому языку, пишет даже о фельдмаршале (Velt-marechal, Welt-Marechal), когда обозначает русского генерал-фельдмаршала (вместо le marechal).

Труднее обстоит дело с французскими le Prince и la Princesse (последняя обозначает равно принцессу, великую княжну, княгиню и княжну). А le Prince может обозначать и царствующую особу (например, Петра II) и светлейшего князя (например, Меншикова). В этих случаях он переводится нами соответственно — государь, князь. То же самое с la princesse, которой может быть и Анна Иоанновна (государыня), и сестра Петра II Наталья Алексеевна (принцесса, хотя титуловали ее великой княжной, что по-французски должно выглядеть как la grande duchesse). Сохранены французские термины для обозначения участников борьбы за власть — quelques grands (несколько знатных вельмож), les grands (знать), les principaux seigneurs (главные вельможи).

Лириа, по-видимому, не знал русского; для общения с русскими знакомыми ему хватало французского. Поэтому за его словами редко стоит какое-то определенное русское понятие, которое можно было бы восстановить. И мы избегали навязывания тексту лексики, характерной для русского языка XVIII века. Так, предпочитали немилость (la disgrace) опале, и т. п. Вообще же перевод лишь условно передает тот богатый, пластичный и многозначный французский язык, на котором написано «Донесение», и мы можем не соглашаться со скромной самооценкой автора: «Если учесть, что я являюсь иностранцем, к тому же всю жизнь свою посвятившим военному делу, то не окажется удивительным, что я пишу без красноречия историка и оратора, но, надеюсь, что из уважения к правдивости, с которой я пишу, будет оказано снисхождение грубости моих оборотов, а может быть, и моих размышлений» (л. 6 об.).

Перевод осуществлен и примечания составлены нами.

Лавров Александр Сергеевич — кандидат исторических наук, старший преподаватель исторического факультета Санкт-Петербургского университета.

Текст воспроизведен по изданию: Хакобо Фитц Джеймс Стюарт, герцог де Лириа-и-Херика. Донесение о Московии в 1731 году // Вопросы истории, № 5. 1997