Библиотека сайта  XIII век

В красных скобках [] помещены купюры издания 1845 года, восстановленные Г.В. Есиповым (По изданию: Сказания иностранцев о России XVIII века. I. — Русская старина, т. VIII, 1873, с. 28—40).
Thietmar. 2003

ЗАПИСКИ О ПРЕБЫВАНИИ ПРИ ИМПЕРАТОРСКОМ РОССИЙСКОМ ДВОРЕ В ЗВАНИИ ПОСЛА КОРОЛЯ ИСПАНСКОГО

«Всевысочайшая и всемилостивейшая государыня императрица. Хотя ваше императорское величество воссели на престол России по воле высочайшего царя царей и по желанию всего народа, но вашему императорскому величеству угодно было подписать условия, предложенные [233]

Москва, 25 февраля <7 марта> 1730 года».

По прочтении сего прошения министры Верховного совета просили ее величество войти в ее кабинет для рассуждения, но герцогиня мекленбуржская, сестра ее, подошед к ней, сказала, что тут рассуждать не о чем, а надобно подписать. Вдруг в зале поднялся большой шум, [234] и государыня, призвав к себе караульного капитана, сказала ему, что, находясь не в безопасности, она приказывает ему, чтобы он не повиновался никому, кроме генерал-лейтенанта Салтыкова, подполковника гвардии и родственника ее величества. После этого она, взяв перо, подписала прошение дворянства, которое, поцеловав ее руку, вышло в другую комнату. Там единогласно положили облечь государыню самодержавием, после чего, возвратясь, просили новой аудиенции. Государыня назначила ее после полудня, и тогда, по собрании всего дворянства, было представлено ее величеству следующее прошение, которое она велела прочесть вслух князю Кантемиру:

Москва. 25 февраля <7 марта> 1730 года». [235]

Министры Верховного совета при чтении сего прошения стояли как пораженные громом, и никто из них не осмелился сделать ни малейшего движения.

Тотчас за сим царица велела государственному канцлеру, который хотя и был членом совета, но держался стороны дворянства, принести все бумаги, подписанные ею как в Митаве, так и в Москве, и когда он принес их, то ее величество изорвала их в присутствии всех, и тут дворянство и военные с громким кликом радости стали целовать руки государыни, своей самодержицы.

Немедленно за сим ее величество приказала генералу Чернышеву освободить из-под стражи генерала Ягужинского, а фельдмаршал Долгоруков отдал ему шпагу и орден св. Андрея при входе в залу собрания, где государыня всемилостивейше допустила его к своей руке, изъявляя ему знаки своего благоволения.

После сего царица повелела князю Василию Долгорукову оставаться у себя дома, определив на его место обер-гофмейстером вышесказанного генерала Салтыкова. Долгоруков занимал это место с выезда из Митавы и обращался с царицею как с пленницею, чтобы достичь цели собственных своих намерений. Он-то воспламенил Верховный совет, которого был членом, к ограничению власти государыни, так что ее величество сделалось бы не более как невольницею в золотых цепях. Но мы скоро увидим, что неограниченное его высокомерие было наказано по достоинству.

В тот же самый день государственный канцлер послал ко всем чужестранным министрам с объявлением о том, что случилось, приглашая их приехать завтра во дворец для принесения поздравления ее величеству.

Так кончились все замыслы министров Верховного совета.

Все это дело было ведено герцогинею мекленбуржскою, княгинею Черкасскою и ее сестрою, которые одни только могли говорить с императрицею в то время, когда при ней не было никого.

Величайшим было счастием, что происшествие это обошлось без кровопролития, которое случилось бы наверное, если бы министры Верховного совета сделали малейшее сопротивление и если бы императрица вышла в свой кабинет для рассуждения. Но верно также и то, что за это заплатили бы члены совета; ибо против них было не только дворянство, но и все военные, а их было только пятеро, именно: фельдмаршал Голицын и брат его Дмитрий, фельдмаршал князь Долгоруков и князья Василий и [236] Алексей Долгоруковы. Государственный канцлер Головкин был на стороне дворянства, а вице-канцлер барон Остерман притворился больным и лежал в постеле с самого дня кончины царя, но давал советы царице чрез свою жену, которая каждый день приезжала ко двору.

На следующий день, 8 <-го> марта, все чужестранные министры, в праздничных кафтанах, были представлены царице и поздравили ее с самодержавием.

Марта 12 <-го> ее величество наградила князя Черкасского за оказанные им услуги, пожаловав его в действительные тайные советники, а через несколько дней украсила его орденом св. Андрея.

Марта 15 <-го> царица, обдумав хорошенько, назначила 21 сенатора для составления верховного судилища. Они были следующие: государственный канцлер граф Головкин, фельдмаршалы князья Голицын, Долгоруков и Трубецкой, князь Дмитрий Голицын, князь Василий Долгоруков, вице-канцлер барон Остерман, князь Ромодановский, генерал Ягужинский, князь Черкасский, генералы Чернышев, Ушаков, Молчанов и Салтыков, князь <Г.> Юсупов, князь Юрий Трубецкой, князь Барятинский, князь <Б.> Юсупов, генерал Сукин, статский советник Новосильцев и граф Михаил Головкин.

Чрез два дня после этого генерал Салтыков просил уволить его от присутствия в Сенате по причине занятий его по званию обер-гофмейстера, и его место в Сенате занял князь Шаховской.

В это же время царица повелела сделать новую присягу ей одной, как самодержице всероссийской, что и было исполнено 16 <-го> числа.

Марта 17 <-го> ее величество составила свой двор, и все удивились, что она назначила обер-гофмейстериною жену фельдмаршала Голицына и камергером — сына его да князя Куракина, зятя его, тогда как князь Голицын со своим братом были явными поборниками власти верховного совета[; и стояли за образование управления- нечто в роде республики]; но очень скоро я узнал причину этого [назначения].

При дворе была партия немецкая, пользовавшаяся всею доверенностию государыни, и ее составляли: барон Остерман, камергер Бирон ²¹, любимец ее величества, и граф Левенволд, которого она пожаловала в обер-гофмаршалы. Они, как иностранцы, видя, что имели нужду в подкреплении своей партии кем-либо из русских вельмож, велели сказать фельдмаршалу Голицыну, что ежели он пристанет к ним, то они введут его опять в милость, а от него желают только того, чтобы он поддерживал их и жил с ними в согласии. Голицын, от природы гордый, [237] упорствовал несколько дней, но наконец сдался и присоединился к немцам, кои потом заступились за него так, что ее величество пожаловала жену, сына и зятя его в вышесказанные чины, а ему самому — бриллиантовый перстень в пять или шесть тысяч ефимков.

В тот же день ее величество нарядила комиссию для истребования отчета от князей Долгоруковых, отца и сына, любимцев покойного царя. В эту комиссию назначены князь Юсупов и генерал Ушаков. Нельзя вообразить себе, сколько они украли: не только они подобрали себе в руки все бриллианты несчастного Меншикова <а их было очень много>, но и все казенные; лучших лошадей с придворной конюшни, серебро в деле, собак и, наконец, все то, что стоило чего-нибудь. Комиссия объявила им, что ежели они тотчас не возвратят всего, то она приступит к формальному розыску. Поэтому они принуждены были отдать все, что накрали, а небольшие деньги, взятые ими в казначействе, были им прощены.

В тот же день, марта 17 <-го>, умер барон Абихсдаль, обер-церемониймейстер, после двухнедельной болезни. Для меня это была величайшая потеря, потому что он был единственным мне утешением между людьми, не знающими [в этом аду], что такое дружба. Он был родом из Швейцарии, был очень умен, учен и имел чрезвычайную память — словом, был отличный человек, добродетелен, друг своих друзей и не доверял никому иначе, как узнав его хорошенько, после чего уже имел к нему всю доверенность. Он был очень привязан к службе своего государя и приходил в отчаяние, если дела шли нехорошо. Он пользовался общим уважением и никогда ни о ком не говорил дурно. Словом, это был истинно честный человек и совершенно бескорыстный. Таков был этот добрый и единственный друг мой в России, которого я никогда не забуду. Потеря его для меня тем чувствительнее, что он умер в кальвинском вероисповедании, которого был жарким последователем.

Чрез несколько дней после сего приехал курьер из Персии с известием, что Тахмас, сын София, предместника похитителя престола Митивиса, провозглашен и признан в Испагани законным государем, а Ешреф удалился в Кандагарскую область. Поэтому русское министерство стало ласкать Тахмасова посла более прежнего и хотело вступить с ним в переговоры, согласно с прежними его инструкциями, но он отвечал, что, по данным ему повелениям, он обязан был трактовать с Петром II, а теперь ему надобно будет иметь новое повеление для вступления [238] в переговоры с министрами царицы, да сверх того, когда он отправился из Персии, тогда государь его был изгнанником, лишенным престола; но теперь дела совсем переменились, и потому он должен ждать новых повелений. Несмотря, однако же, на это, он имел чрез несколько дней первую свою аудиенцию у царицы и представил ей кредитивные грамоты, кои привез с собою на имя покойного царя.

Марта 29 <-го> царица в первый раз присутствовала в Сенате и там пожаловала в сенаторы генерала Тараканова, на место князя Ромодановского, дяди ее величества, который умер 27 <-го> числа.

Апреля 1 <-го> персидский посол был на первой своей аудиенции и представил свои кредитивные грамоты; вместе с сим он просил о назначении министров для переговоров с ним. При сей церемонии не было ничего замечательного, разве только то, что после того, как посол представил свои кредитивы царице, стоявшей на престоле, все персияне, с ним приехавшие, вошли для целования руки ее величества, оставя в передних комнатах, по обычаю своей земли, свои туфли, что, по их понятиям, составляет знак почтения и покорности. Кредитивы завернуты были в богатую персидскую парчу, и посол представил их государственному канцлеру, который отвечал ему, именем царицы, в выражениях, очень лестных для его государя.

На другой день началась светлая неделя, а как в пост все говели, то и не случилось ничего замечательного; в самый день пасхи был приезд ко двору для поздравления ее величества.

Апреля 10 <-го> ее величество украсила своего обер-гофмейстера Салтыкова орденом св. Андрея.

Апреля 15 <-го> министры бланкенбуржский и голштинский представили свои новые кредитивные грамоты.

В тот же день ее величество изволила дать великолепный обед офицерам полков гвардии и оказала им честь обедать с ними.

До обеда она пожаловала генерала Ушакова в подполковники гвардии Семеновского полка, а прежде он был майором Преображенского, но сей чин отняли у него Долгоруковы.

Наконец настал день, ознаменовавшийся гибелью того несчастного дома, который, имев в виду пример князя Меншикова, не умел воспользоваться оным, а поступал так, что пришел в ненависть не только у дворянства, но и у народа. Апреля 19 <-го> князя Алексея Долгорукова с [239] женою, сыновьями и дочерьми сослали в его деревни; князя Василия арестовали; князя Михаила, брата фельдмаршала, сделали губернатором в Астрахань; князя Ивана, брата Алексеева, — губернатором в Вологду; князя Александра — губернатором в Алтырь, а князя Сергия сослали в его деревни. В тот же самый день всех Долгоруковых лишили чинов и орденов.

Тогда же было поведено генералу Бутурлину отправиться в своей должности в Дербент, а генерал Еропкин был послан в Гилянскую область.

Мая 3 <-го> ее величество пожаловала княгиню Голицыну, жену фельдмаршала, в обер-гофмейстерины, как сказано выше, и статс-дамами: баронессу Остерман, графиню Ягужинскую, княгиню Черкасскую, генеральшу Чернышеву, графиню Бирон, графиню Головкину, Лопухину и Салтыкову. Тогда же изволила назначить к себе шесть фрейлин. Никто из Долгоруковых не удостоился сей чести, и потому Голицыны одержали здесь победу. Все это сделали [своими интригами], как я уже сказал, граф Левенволд и граф Бирон[-фаворит императрицы].

Сии же оба немца ввели в великую у царицы милость барона Остермана, и все трое всячески старались обратить внимание двора на графа Вратиславского и барона мардефелдского, прусского министра, между тем как на меня едва смотрели, по сказанной выше причине.

Мая 6 <-го> посланник прусский представлялся царице и известил ее величество, что король, его государь, пожаловал графу Левенволду орден Черного Орла. Государыне угодно было самой украсить графа сим орденом, и, велев ему снять с себя Александровский, она надела на него прусский. Никто не удивился этой милости, потому что граф был всегда очень привязан к прусскому двору и был задушевным другом посланника, который, видя, что он так силен у русского двора, исходатайствовал ему сей знак отличия, дабы еще более привязать его к стороне своего государя.

В тот же день ее величеству угодно было пожаловать орден св. Андрея графу Бирону, которого за два дня до сего она сделала своим обер-камергером, но он отклонил от себя эту милость, а просил украсить сим орденом г. Бракеля, великого маршала курляндского, и ее величество ту же минуту исполнила его прошение.

Мая 7 <-го> царица пожаловала орден св. Андрея фельдмаршалу Трубецкому.

На другой день, 8 <-го>, она пожаловала барону Остерману графское достоинство и вместе с тем очень хорошую землю в Лифляндии.[240]

Мая 9 <-го> совершилась коронация государыни с величайшим торжеством. Я не стану описывать сей церемонии, потому что она была такая же, как и Петра II, с тою только разницею, что была гораздо великолепнее.

В сей день ее величество оказала много милостей: пожаловала большую деревню фельдмаршалу князю Голицыну; произвела пятерых в генерал-аншефы, четверых в генерал-лейтенанты, троих в генерал-майоры, двоих в действительные тайные советники, двоих в тайные советники, двоих в статские советники, да орденом св. Александра <пожаловала> генералов Сукина и Тараканова.

Мая 10 <-го> представлялись все иностранные министры, и ее величество приняла их, стоя на своем престоле; по правую сторону престола находились все министры и вельможи русские, а по левую — дамы. Признаюсь, что я в жизнь свою не видывал такого великолепного двора, каков был в сей день русский.

Мая 12 <-го> ее величество изволила быть в дворцовом саду в предместье, называемом Немецким, куда пригласили всех чужестранных министров. Там был бал и ужин, и ее величество изволила пить за здравие короля, моего государя, так как именно сей день был днем св. Филиппа, по старому стилю. Ее величество при сем случае оказала мне много чести, изволив публично благодарить меня за то, что я во всем поступал отлично.

В 11 часов вечера ее величество оставила сад и осмотрела все иллюминации, и когда подъехала к моей, то еще изволила оказать мне честь, приказав остановить свою карету у ворот моего дома, где я стоял, и, позволив мне поцеловать свою руку, благодарила меня еще раз.

Отличие, оказанное мне ее величеством, произвело великую зависть в министрах, приверженных к венскому двору, и, боясь, чтобы я, вошед в милость царицы, не нанес много вреда их интересам, они употребили все усилия, чтобы лишить меня благорасположения ее величества. Но не зная, каким образом напасть на меня, они прибегли ко лжи, что и произвело желанное ими действие, ибо вскоре заметил я великую перемену в обращении государыни со мною: каждый раз, как я бывал у двора, она принимала меня с величайшим равнодушием, а все приближенные к ней убегали от меня, как от заразы. Несмотря на все это, я не хотел оправдываться совершенно, предоставляя то времени, и действительно, чрез несколько месяцев я получил случай оправдаться так, что [241] ее величество, убедясь в моей невинности, возвратила мне свое благоволение, и я посрамил своих врагов, как скажу после.

Мая 14-го был еще бал и ужин во дворце, и я никогда не видывал такого славного праздника и лучшего ужина.

Наконец, 16 <-е> число было последним днем праздников, данных по случаю коронации царицы. Сей день начался аудиенциею персидскому послу и всем азиятцам, бывшим в Москве: армянам, грузинам, персиянам, калмыкам, татарам, китайцам и казакам. После этого выставили народу двух жареных быков с двумя фонтанами вина и бросали ему деньги. Засим был бал и ужин, что продолжалось до двух часов. Стол ее величества был устроен на троне, и она изволила ужинать с обеими своими сестрами. Принцесса Елисавета и принцесса мекленбуржская не присутствовали на этом празднике, потому что были опасно больны. В той же зале было пять столов, а всех кувертов 360. Все было устроено с величайшим великолепием и порядком. После ужина все вошли в апартаменты царицы, откуда смотрели прекрасный фейерверк, которым и кончились все праздники.

Июня 4 <-го> ее величество изволила переехать в загородный дворец, называемый Измайловским, и осталась там на все лето.

Выехав из Москвы, генерал Мамонов, который, по своему чину поручика кавалергардов, ехал подле кареты ее величества верхом, был поражен апоплексическим ударом и упал с лошади замертво. От сего происшествия все ужаснулись и государыня очень перепугалась.

Июня 22 <-го> граф Вратиславский получил из Вены диплом на достоинство графа Св<ященной> Римской империи для обер-камергера Бирона, которому он и вручил его того же вечера, вместе с портретом императора, осыпанным бриллиантами, ценою в 12 тысяч ефимков.

В тот же самый день ее величество пожаловала новому графу один город в Лифляндии, с землями, к нему прилегающими, что все стоит с лишком 60 тысяч рублей.

По этому случаю я донес королю, моему государю, что венский двор думает только о раздаче в России милостей и подарков, между тем как мы не делаем ничего, и что нет возможности прервать союза между обоими дворами иначе, как делая то же самое.

Июля 6 <-го> кончили совершенную гибель дома Долгоруковых. Князь Алексей, отец обрученной невесты Петра II, был сослан со всем своим семейством на Бере-зов остров, где прежде его содержался несчастный Меншиков; [242] князь Василий — в Соловецкий монастырь, лежащий на одной скале Белого моря, и где нельзя прожить более нескольких лет, потому что место это очень нездорово, и где питаются только рыбою, без хлеба и вина. Князья Сергий и Иван, братья Алексеевы, были сосланы первый в Ораниенбург, а второй в Пустозерск, а князя Александра, другого брата Алексеева, послали служить лейтенантом морским в Каспийском море. Таков был трагический конец этой ветви дома Долгоруковых, которую любил Петр II, и кажется, что падение оной было справедливым судом божиим, для наказания их дурных дел, безмерного высокомерия и тщеславия.

Июля 8 <-го> приехал из Польши граф Потоцкий, близкий родственник царицы, которая приняла его очень милостиво и велела отвести ему комнаты во дворце. Он приехал затем, чтобы поздравить ее величество от примаса Польши, своего дяди, и чтобы разведать о намерениях русского двора относительно к польским делам.

Июля 9 <-го> ее величество возложила орден св. Александра на князя Куракина, своего камергера, прежде бывшего министром при французском дворе.

Июля 11 <-го> получил я новые кредитивные грамоты, и хотя на другой же день сообщил копию с оных государственному канцлеру Головкину, но не мог еще иметь аудиенции, потому что 13 <-го> числа поутру царица отправилась на богомолье в Троицкий монастырь, лежащий в 12 милях от Москвы.

Она возвратилась 19 июля, и на другой день государственный канцлер дал мне знать, что ее величество изволит принять меня 23 <-го> поутру в селе Измайловском, куда я и приехал в назначенный час и был введен графами Бироном, обер-камергером, и Левенволдом, обер-гофмаршалом.

Августа 13 <-го> граф Потоцкий откланялся царице, которая украсила его орденом св. Андрея, а 14 <-го> числа он отправился в путь на Гродненский сейм.

Сентября 10 <-го> праздновали, по обыкновению, день ордена св. Александра, и мы все, кавалеры сего ордена, имели честь обедать и ужинать с ее величеством, после чего был сожжен прекрасный фейерверк. В тот же день государыня возложила сей орден на генерала Вейсбаха, который вместе с сим получил повеление ехать на Гродненский сейм в качестве министра ее величества.

В это же время ее величество приказала сформировать третий полк гвардии, который назвала Измайловским, и полковником оного пожаловала генерала Левенволда, [243] а подполковником — генерала Кейта. Производство последнего принесло мне большое удовольствие, потому что я любил его душевно, да сверх того, по моему ходатайству, он был принят в русскую службу два года тому назад.

Октября 12 <-го> ее величество определила генерала Ягужинского генерал-прокурором Сената и в то же самое время повелела ему присутствовать при всех конференциях по иностранным делам, что много уменьшило кредит графа Остермана, который от сего перестал распоряжаться негоцияциями по своей воле, как делал до сего. Ягужинский еще при Петре I был уже генерал-прокурором, и все были им довольны, и как скоро он снова вступил в сию должность, то дела пошли очень скоро и к общему удовольствию. Но всех более был доволен я, потому что сей генерал был всегда моим искренним другом и оставался таковым до конца.

В тот же день ее величество пожаловала орден св. Андрея графу Бирону, и этот случай показался мне очень удобным для принесения моего оправдания. Приехав к нему 13 <-го> числа, я застал его одного и поздравил его с новою полученною им милостию. Получив от него те же уверения в приязни, какие он мне делал в последний раз, я сказал ему, что, полагаясь на его дружбу, хочу открыть ему свое сердце, и именно, что ему небезызвестна та ложь, которою некоторые люди очернили меня в глазах ее царского величества, и что я могу доказать ему свою невинность в коротких словах.

Во-первых, я никогда не был, как сказали, искренним другом князя Василия Долгорукова и первым его советником, ибо не только я не имел с ним никаких связей во все то время, когда я был коротко знаком с князем Иваном, фаворитом Петра II, но он всячески старался поссорить нас, в чем и успел месяца за четыре до кончины царя, в чем свидетельствуюсь графом Левенволдом, обер-гофмаршалом, который понапрасну старался помирить нас.

Во-вторых, царице сказали, будто я сильно противился ее самодержавию, давая советы тем, кои хотели ее ограничить. На это скажу, что во все время, как спорили о сем самодержавии, я всячески удалялся от сообщества русских, чтобы не слышать даже и разговоров о сем деле, и что в беседах со своими приятелями я всегда смеялся над их республиканским жаром, считая это глупостию, и утверждал всегда, что все споры кончатся объявлением царицы самодержавною; и что я всегда предуведомлял о сем мой двор, как могу доказать то копиями с своих депеш, [244] кои представлю его сиятельству, прося его сделать мне милость поверить, что я еще не сошел с ума; и что как для короля, моего государя, все равно, будет ли царица самодержавною или нет, то я не так глуп, чтобы мешаться в дело, которое до меня совсем не касается.

В-третьих, мои враги рассеяли слух, будто бы я привязан к графу Маврикию Саксонскому, хлопочу за него и постоянно переписываюсь с ним. Не отрицаюсь, что нахожусь с ним в дружеских связях с лишком 15 лет, но эта дружба не так сильна, чтобы я вздумал быть его агентом, что не прилично ни моему званию, ни моему происхождению; что в дела графа Маврикия совсем не вступается король, мой государь, а я не таков, чтобы захотел вмешаться в них без повеления его величества; что, проезжая через Данциг, я встретился там с графом, который просил меня выхлопотать несколько любовных записочек, находившихся в сундуке, который взяли у него в Курляндии и который находится в русской канцелярии; что я несколько раз говорил о том графу Остерману, изъясняя, что не могу и не хочу говорить с ним о делах графа Саксонского, но прошу только о возвращении его любовных записочек, кои совершенно неважны для Русского государства; что хотя граф Остерман и обещал мне всегда возвратить сии записочки, но не исполнил своего обещания и что граф Саксонский раза три или четыре писал ко мне о них, но ничего не писал о других каких делах. Я прочел ему сии письма и клялся, что никогда не говорил о делах сего графа ни прямо, ни околичностями. Вместе с сим я назвал графу Бирону людей, рассевавших сии ложные обо мне слухи, примолвив, что я всюду нахожу ядовитость и злость графа Остермана и других, которых я не хотел назвать по имени <т. е. графа Вратиславского, барона мардефелдского и барона Крама>, кои боялись, что если я удостоюсь получить благоволение ее величества, то они не могут успеть в своих замыслах; но что, благодаря бога, я презираю таких врагов и иду по стезе чести и истины, не совращаясь с нее, для их удовольствия, и что в этом именно состоит обязанность моего звания и происхождения.

Наконец, просил я графа довести все это до сведения государыни и вместе с тем уверить ее величество, что ни один из ее подданных не уважает и не любит ее более меня.

Граф Бирон слушал меня с величайшим вниманием, и когда я перестал говорить, то сказал, что о всем том, что я говорил ему, он непременно донесет государыне, причем [245] признался, что действительно старались вселить в ее величество все то, что я говорил ему; но что он, по чести, может уверить меня, что ее величество уже разуверилась на мой счет и уважает меня так, что при всяком случае говорит обо мне с отличием; а что касается до него, то он был и хочет всегда быть моим другом и употребит, при этом случае, все возможное, чтобы доказать мне это, присовокупив к тому, почти со слезами на глазах, другие выражения его привязанности и почтения ко мне.

От графа Бирона поехал я к графу Левенволду, моему истинному другу, пользовавшемуся всею доверенностию царицы и Бирона. Я говорил ему то же, что и последнему, а он обещал мне стараться разуверить государыню.

Октября 21 <-го> было погребение тела графа Василия Салтыкова, умершего 18 <-го> числа. Смерть его для меня была очень прискорбна, потому что он не переменялся ко мне даже в то время, когда все от меня бегали. [В России очень трудно найти добродетельного человека и истинного друга, а покойный Салтыков был моим другом.] Он был дядя царицы, мать которой была его сестрою. Это был очень хороший человек и искренний мне друг.

Октября 28 <-го> царица возвратилась в Москву из Измайловского и стала жить в новом дворце, который она построила и который был очень красив и убран великолепно.

На другой день, 29 <-го>, был я у графа Бирона, для поздравления его с благополучным возвращением. Он сказал мне, чтобы я приехал во дворец в три часа пополудни, потому что государыня хотела говорить со мною.

В назначенный час я приехал во дворец, и она, пожаловав мне поцеловать свою руку, приказала мне идти за нею в ее кабинет вместе с графом Левенволдом, который будет между нами переводчиком. Вошед туда, ее величество изволила сказать мне, что она узнала от обер-камергера графа Бирона, что я думаю, будто она не благорасположена ко мне, и поэтому она хочет успокоить меня на этот счет. Правда, что по приезде ее в Москву говорили ей обо мне дурно; что это время было такое критическое, что она не знала, кто ей друг и кто враг, и потому была принуждена верить всему, что некоторые люди говорили ей обо мне и о других; но, убедясь в злости моих врагов и в моей невинности, она призвала меня к себе, чтобы лично самой засвидетельствовать мне, как теперь она выведена из заблуждения, уважает меня и уверяет в своем ко мне благоволении.

Слова сии привели меня в такое восхищение, что я едва собрался с духом отвечать на них; но, поцеловав ее [246] руку, я сказал, что почтение мое к ее величеству было всегда неизменно и ничто не могло принудить меня сделать что-либо против ее особы; что я благодарю бога, что мог объяснить ее величеству истину, и никогда не забуду оказанной ею мне чести. К этому примолвил я, что меня огорчает только то, что я получил повеление от короля, моего государя, выехать из России, ибо ничто не принесло бы мне такого утешения, как прожить несколько лет у ног ее величества. Она благодарила меня за это, изъявив сожаление, что я так скоро отъезжаю, и потом удалилась.

Враги мои, узнав о том, что было на этой конференции, чуть было не померли от бешенства, а особливо графы Остерман и Вратиславский, кои, как я уже сказал, были главнейшими моими клеветниками. Сим оправданием обязан я графу Бирону и генералу Левенволду, кои при сем случае оказали мне всю свою дружбу и не успокоивались до тех пор, пока не открыли всей лжи, рассеянной на мой счет австрийцами.

Характеры лиц, бывших при русском дворе

В этом небольшом сочинении я опишу характеры главнейших лиц, коих я знал при русском дворе, и постараюсь сделать это с величайшим беспристрастием. Опишу также характеры чужестранных министров, бывших в России в мое время, и могу уверить, что пером моим руководствовала истина и что я лично знал всех тех, о которых говорить буду. Начну с царя Петра II.

Петр II был высокого роста, красив собою и сложен хорошо; на лице его видна была задумчивость; сложение крепкое, поступь величественная и сила необыкновенная. Хотя и трудновато сказать что-либо решительное о характере 14-летнего государя, но можно было догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и, может быть, жесток. Он не терпел вина, то есть не любил пить более надлежащего[; но уже заметно было, что Петр II любит прекрасный пол и даже полагали, что он уже испытал наслаждение; он был решителен] и весьма щедр, так что щедрость его походила на расточительность. Хотя с приближенными к нему он обходился ласково, однако же, не забывал своего высокого сана и не вдавался в слишком короткие связи. Он быстро понимал все, но был осмотрителен, любил народ свой и мало уважал другие. Словом, он мог бы быть, со временем, великим государем, если бы удалось [247] ему поправить недостаток воспитания, данного ему Долгоруковым[, главная же цель Долгорукова была держать царя взаперти и невежестве].

Царица Анна

Царица Анна была вдовствующею герцогинею курляндскою, когда была возведена на престол, и дочерью царя Иоанна, старшего брата Петра I. Она толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность до чрезмерности, отчего двор ее великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго наблюдает повиновение к себе и желает знать все, что делается в ее государстве; не забывает услуг, ей оказанных; но вместе с тем хорошо помнит и нанесенные ей оскорбления. Словом, я могу сказать, что она совершенная государыня, достойная долголетнего царствования.

Великая княжна Наталия

Великая княжна Наталия, сестра Петра II, была украшена всеми возможными добрыми свойствами. Она не только не была красавицею, а напротив, дурна лицом, хотя и хорошо сложена; но добродетель заменяла в ней красоту: она была любезна, великодушна, внимательна, исполнена грации и кротости, так что всех привлекала к себе. Она совершенно говорила на французском и немецком языках, любила чтение и покровительствовала чужестранцам. Все это заставляло воссылать теплые к небу молитвы о ее долгоденствии, но всевышнему угодно было отозвать ее к себе, после долговременной болезни, 4 декабря 1728 <года>, на 15 <-м> году ее жизни. Смерть ее оплакали и русские, и чужеземцы, знатные и бедные.

Принцесса Елисавета

Принцесса Елисавета, дочь Петра I и царицы Екатерины, такая красавица, каких я никогда не видывал. Цвет лица ее удивителен, глаза пламенные, рот совершенный, шея белейшая и удивительный стан. Она высокого роста и чрезвычайно жива. Танцует хорошо и ездит верхом без малейшего страха. В обращении ее много ума и приятности, но заметно некоторое честолюбие. [Елисавета большая кокетка, двулична, честолюбива и имеет слишком нежное сердце. Петр II был некоторое время влюблен в нее, и даже думали, что он на ней женится; но неблаговидность ее поведения удалила царя от нее. [Она оказывает расположение к одному низкого происхождения человеку.]] [248]

Герцогиня мекленбуржская

Герцогиня мекленбуржская, [Екатерина Иоанновна,] сестра царицы Анны, чрезвычайно живого характера, не имеет скромности и откровенно высказывает все, что ей приходит в голову. Она чрезвычайно толста [и [легкомысленного поведения]].

Принцесса Параскевия

Принцесса Параскевия, вторая сестра царицы, отличается способностями, очень дурна лицом и худощава, здоровья слабого. [Прасковья глупа и имеет такую же склонность к мужчинам, как и сестра.]

Теперь приступлю я к описанию характеров знатнейших вельмож и начну с фаворита царя Петра II.

Князь Иван Долгоруков

Князь Иван Алексеевич Долгоруков отличался только добрым сердцем. Государь любил его так нежно, что делал для него все, и он любил государя также[, и делал из него все, что хотел]. Ума в нем было очень мало, а проницательности никакой, но зато много спеси и высокомерия, мало твердости духа и никакого расположения к трудолюбию; любил женщин и вино; но в нем не было коварства. Он хотел управлять государством, но не знал, с чего начать; мог воспламеняться жестокою ненавистию; не имел воспитания и образования, — словом, был очень прост.

Граф Головкин

Граф Головкин, государственный канцлер, старец почтенный во всех отношениях, осторожный и скромный; с образованностию и здравым рассудком соединял он в себе хорошие способности. Он любил свое отечество и хотя был привязан к старине, но не отвергал и введения новых обычаев, если видел, что они полезны; был привязан к своим государям, и его подкупить было невозможно, посему-то он держался при всех государях и в самых затруднительных обстоятельствах, потому что упрекнуть его нельзя было ни в чем. [249]

Граф Апраксин

Граф Апраксин, великий адмирал, брат царицы, супруги царя Федора Алексеевича, старшего брата Петра I. С величайшим усердием служил он Петру I; имел посредственные способности, был храбр, и решителен, и довольно прозорлив; но, не выезжая никогда из своей земли, он не любил нововведений, сделанных Петром I до того, что не пожалел бы ничего, чтобы восстановить старинные обычаи. Иноземцев ненавидел смертельно и был очень корыстолюбив, за что чуть было не погиб, но отделался деньгами. В политических делах был вовсе несведущ, и хотя был великим адмиралом, но не знал даже первых начал мореходства.

Барон Остерман

Вице-канцлер барон Остерман, родом немец; отец его был лютеранским пастором в одной вестфальской деревушке. Барон приехал в Россию в очень молодых еще летах и, выучившись основательно языку сей земли, достал себе место в какой-то канцелярии, где, по знанию многих языков, был замечен Петром I, который стал употреблять его как переводчика. Остерман умел также обратить на себя благоволение князя Меншикова, который вывел его так скоро, что он сделался вице-канцлером на место барона Шафирова, который также ему покровительствовал. По смерти царицы Екатерины Меншиков сделал его наставником и обер-гофмейстером Петра II, и за это Остерман стал стараться о погибели своего благодетеля и скоро успел в этом. Он имел все нужные способности, чтоб быть хорошим министром, и удивительную деятельность. Он истинно желал блага русской земле, но был коварен в высочайшей степени, и религии в нем было мало, или, лучше, никакой; был очень скуп, но не любил взяток. В величайшей степени обладал искусством притворяться, с такою ловкостию умел придавать лоск истины самой явной лжи, что мог бы провести хитрейших людей. Словом, это был великий министр; но поелику он был чужеземец, то не многие из русских любили его, и потому несколько раз был близок к падению, однако же всегда умел выпутываться из сетей. [250]

Князь Дмитрий Голицын

Князь Дмитрий Голицын, министр Верховного совета, был одним из числа тех стариков, которые, покачивая головою, всегда говорили: «К чему все сии затеи? Разве мы не можем жить так, как живали наши отцы и деды, которые не пускали к себе иноземцев!»

Впрочем, он был человек сведущий, но чрезвычайно злой, несносно тщеславен и до невероятности горд.

Князь Василий Долгоруков

Князь Василий Лукич Долгоруков, также министр Верховного совета, был умен и недурен собою. Он был посланником в Швеции, Дании, Польше и во Франции и всюду заслужил имя искусного и хитрого министра. Он очень хорошо говорил на многих языках, и с ним приятно было провести время в разговорах; но вместе с сим он очень любил взятки, не имел ни чести, ни совести и способен был на все по корыстолюбию. Наконец, он понес достойную казнь за свои интриги: царица сослала его на один пустынный остров Белого моря.

Князь Алексей Долгоруков

Князь Алексей Долгоруков, второй наставник царя Петра II, министр Верховного совета и отец фаворита, был ума очень ограниченного и, не зная никаких хороших светских обращений, был коварен и не терпел иностранцев; был рабом двора, предан старинным обычаям и набит тщеславием до того, что вздумал возвести на престол дочь свою, заставив царя Петра II жениться на ней. Но преждевременная смерть государя разрушила его замыслы, а царица Анна сослала его в Сибирь, со всем его семейством.

Фельдмаршал Голицын

Фельдмаршал князь Голицын, герой России, был человек умный и благородный; очень хорошо знал военное искусство, был храбр и любим войсками; смел, отважен и великодушен; иноземцев не любил, но, несмотря на это, отдавал справедливость достойным из них; знатные люди [251] его боялись, а Петр I уважал. Словом, [в другой, менее варварской стране, он был бы истинно великим человеком.] это был истинно великий человек.

Фельдмаршал Долгоруков

Фельдмаршал князь Долгоруков — человек умный, храбрый, честный и довольно хорошо знавший военное искусство. Он не умел притворяться и часто доводил искренность до излишества; был отважен и очень тщеславен; друг искренний, враг непримиримый; нельзя сказать, чтобы он ненавидел иноземцев, но и не жаловал их слишком. Он жил благородно, и я поистине могу сказать, что это такой русский вельможа, который более всех приносил чести своему отечеству.

Князь Михаил Долгоруков

Князь Михаил Долгоруков, брат фельдмаршала, был такой тщеславный человек, какого я не встречал никогда; для него все было безделица; но вместе с сим он готов был сделать все, чтобы достичь до своей цели. Ума у него было немного; он лгал ужасным образом; был коварен; не любил никого и скуп до чрезвычайности — словом, в нем не было ничего путного.

Фельдмаршал Сапега

Фельдмаршал Сапега, поляк, не отличался ничем, кроме личной храбрости; но о военном искусстве не имел и начального понятия; ума в нем не было ни крошки; он был злопамятен и горяч, коварен и способен на все, лишь бы только достичь до своего намерения; напивался каждый день.

Фельдмаршал Трубецкой

Фельдмаршал князь Трубецкой был [самая большая скотина; его никто не уважал; невежа в военном искусстве,] очень прост и тщеславен, впрочем, человек добрый; он заикался.

Фельдмаршал Брюс

Фельдмаршал Брюс родился в Москве; отец его был шотландец. Он служил с величайшим отличием, и Петр I [252] очень уважал его; одаренный большими способностями, он хорошо знал свое дело и русскую землю, а неукоризненным ни в чем поведением он заслужил общую к себе любовь и уважение.

Князь Черкасский

Князь Черкасский — человек благородный, умный, образованный лучше многих своих соотчичей, отличавшийся бескорыстием и любивший иностранцев, но робкий и нерешительный.

Граф Бирон

Граф Бирон, обер-камергер и любимец царицы Анны, родом курляндец, долго служивший ее величеству с величайшею верностью; [он заменял для Анны [друга]] В обращении он был весьма вежлив; имел хорошее воспитание; любил славу своей государыни и желал быть для всех приятным; но ума в нем было мало и потому дозволял другим управлять собою до того, что не мог отличать дурных советов от хороших. Несмотря на все это, он был любезен в обращении; наружность его была приятна; им владело честолюбие, с большею примесью тщеславия.

Граф Левенволд-старший

Граф Левенволд-старший, генерал-лейтенант, полковник третьего гвардейского полка, родом лифляндец; человек, одаренный способностями, храбрый, отважный и лживый. Он любил славу своей государыни и пользовался особенною доверенностию ее величества; но русские ненавидели его за то, что он старался употреблять всюду иностранцев. Страшный игрок и вместе с тем скряга, он любил взятки; но, впрочем, был такой человек, с которым можно было советоваться.

Граф Левенволд-младший

Граф Левенволд, младший брат вышесказанного, обер-гофмаршал, был такого дурного характера, каких я встречал мало. Счастием своим он был обязан женщинам[,и достиг, наконец, чести быть фаворитом Екатерины I]. [253]

Ничто не остановляло его в достижении его намерения, и он не пощадил бы лучшего своего друга и благодетеля, если бы видел для себя какую-либо из того пользу. Честолюбие его и тщеславие простирались до высочайшей степени. Религии в нем совсем не было, и едва ли он верил в бога; одна только корысть управляла им; он был лжив и коварен. Все вообще его ненавидели. Но вместе с сим он был ловок в обращении, хорошо служил и умел давать блестящие при дворе праздники; наконец, в нем был ум и красивая наружность.

Генерал Вейсбах

Генерал Вейсбах, немец, недальнего ума. Он считал себя величайшим полководцем, но другие не только не говорили о сем, а напротив, имели дурное мнение как о его храбрости, так и о его опытности. Он был скуп и тяжел в обращении, а впрочем, честный человек.

Генерал Бон

Генерал Бон, также немец, генерал от инфантерии, служил долго и порядочно знал свое дело; человек честный, но чрезвычайно робкий, если боялся навлечь на себя неудовольствие двора. В обращении он был осторожен и холоден со всеми, а с офицерами своими поступал с неизъяснимою надменностию.

Генерал Ласси

Генерал Ласси, генерал от инфантерии, родом ирландец, знал свое дело в совершенстве; его любили, и он был человек честный, не способный сделать ничего дурного и везде пользовался бы славою хорошего генерала.

Граф Миних ²²

Граф Миних, немец, служил генералом от артиллерии; он очень хорошо знал военное дело и был отличным инженером; но самолюбив до чрезвычайности, весьма тщеславен, а честолюбие его выходило из пределов. Он был лжив, двоедушен, казался каждому другом, а на деле не [254] был ничьим; внимателен и вежлив с посторонними, он был несносен в обращении с своими подчиненными.

Генерал Гюнтер

Генерал Гюнтер, немец, был генералом от артиллерии; дело свое знал очень хорошо; был честный человек, надежный и постоянный друг своим друзьям, но враг непримиримый и весьма мстительный; он был умен и очень уважаем от русских.

Генерал Матюшкин

Генерал Матюшкин, генерал от инфантерии, служил очень хорошо и порядочно знал свое дело; человек добродетельный и совершенно честный.

Граф Ягужинский

Граф Ягужинский, генерал от кавалерии и обер-шталмейстер, родом поляк и очень низкого происхождения. Пришед в Россию в молодых очень летах, он принял русскую веру и так понравился Петру I, что сей государь любил его нежно до самой своей смерти. Он не слишком много знал военное дело, да и сам не скрывал этого, но был человек умный, способный, смелый и решительный. Полюбив кого один раз, он оставался ему искренним другом, а если делался врагом, то явным. Говорили, будто он лжив, но я не заметил в нем этого порока. Решась на что-либо, он был тверд в исполнении оного и к государям своим был весьма привязан. Но если случалось ему выпить лишний стакан вина, то он мог наделать множество глупостей; однако же после, оставив эту дурную привычку, он сделался совсем другим. Словом, это был один из способнейших людей в России.

Генерал Чернышев

Генерал от инфантерии Чернышев был умен, храбр и служил хорошо; но был чрезвычайно скуп и лжив и не любил иноземцев. [255]

Князь Юсупов

Князь Юсупов, генерал от инфантерии, татарского происхождения, родной брат которого был в то время еще магометанином; человек хороший, хорошо служивший и довольно хорошо знавший свое дело; он был покрыт ранами; любил чужеземцев, весьма привязан к своему государю, — словом, был одним из тех людей, кои идут прямою дорогою; но сильно любил пить.

Генерал Ушаков

Ушаков, генерал от инфантерии, — человек храбрый, исполненный чести, чрезвычайно привязан к своему государю; сердце у него доброе.

Граф Салтыков

Граф Салтыков, генерал от инфантерии и обер-гофмейстер, — человек весьма хороший. Он служил очень хорошо и был весьма храбр; хотя ум у него был небольшой, но он знал свое дело.

Генерал Мамонов

Мамонов, генерал от инфантерии, — человек храбрый, умный и решительный; служил хорошо и был хороший офицер; но был зол и коварен, и все его боялись.

Барон Абихсдаль

Барон Абихсдаль, обер-церемониймейстер, родом швейцарец; человек чрезвычайно умный, с большими сведениями и удивительной памяти. Он был осторожен; честный человек; любил своих друзей и не доверял тем, коих дружба казалась ему сомнительною, но предавался неограниченно тем, которых знал за честных людей и кои полагались на его доверенность. Он был очень привязан к службе своего государя и уважаем всеми. Ни о ком не говорил он дурно и поистине был таким человеком, которого называют честным и некорыстолюбивым.[256]

Вот характеры знатнейших людей, с которыми я был знаком при русском дворе.

Теперь я скажу свое мнение о всех чужестранных министрах, кои там были в одно со мною время.

Граф Вратиславский

Граф Вратиславский, посол императора, происходил от одного из древнейших домов богемских. Долгое время был он министром при Ратисбонском сейме, а потом послом в Польше, откуда был перемещен в Россию по смерти графа Рабутинского. Но нельзя было выбрать человека к этому двору хуже его. Русские любят, чтобы чужестранные министры были вежливы, щедры и жили великолепно, а в графе не было ни одного из сих качеств. Хотя он и твердил о своем великолепии, но жил так, что всегда заметна была какая-то скупость. Он беспрестанно хвастался добротою своего сердца, но я не знал человека лживее его; болтун до того, что не позволял никому сказать слова и не слушал того, что ему говорили. Воспитания не имел никакого и потому обращался очень невежливо со всеми, даже с дамами. Он был очень пристрастен и мстителен; ума в нем было мало, а самолюбие несносное. Я не знал человека, который так легко доверял бы всякому. Словом, он скорее способен был забавлять детей сказками старух, чем быть министром, и кажется, что друзья графа Рабутинского послали его в Россию для того только, чтобы увековечить там память последнего, которого поведение и искусство были удивительны.

Барон мардефелдский-старший

Барон мардефелдский-старший был десять лет прусским полномочным министром в России; он был очень умен, рисовал отлично и очень хорошо играл на лютне и мог бы считаться любезным и приятным в обществе человеком, если бы все это не потемнялось множеством его недостатков. Душа в нем была такая корыстолюбивая, что он из денег готов был пуститься на все. Религии в нем не было никакой, и, несмотря на это, он был непримиримый враг католицизма. Мне не случалось видеть человека, который бы так был уверен в успехе всего, чего ни пожелает, и по этому легкомыслию он рассевал такие новости, коих основанием было одно только его желание, [257] чтобы они были справедливы. Он был зол и лжив, не способен делать никому добра, но очень склонен наделать много зла, не только умышленно, но и потому, что управлялся во всем пристрастием. Самолюбие его было ужасно, и ему ничто не казалось хорошим, кроме того что было сделано им самим или приверженными к нему. Словом, можно сказать, что он был любезный повеса, любивший забавляться и хорошо покушать.

Барон мардефелдский-младший

Барон мардефелдский, племянник и преемник вышесказанного, был человек умный, но очень злой, не имевший никакой чести. Он вел очень дурную жизнь: любил играть и проигрывал более, чем мог заплатить; не имел ни малейшей способности быть министром и обладал всеми пороками своего дяди, не имея хороших его качеств.

Лефорт

Г-н Лефорт, чрезвычайный польский посланник, родом женевец и племянник славного Лефорта, любимца Петра I. Это был весьма хороший человек, не способный ни к чему такому, что могло бы запятнать его характер. Он был совершенно бескорыстен и готов жертвовать всем для своих друзей; очень хорошо знал все, что делалось, и за все это его уважали при дворе. Но хотя он был и неглуп, но о делах говорил так дурно, как будто ни одно не бывало у него в руках. Дом его был открыт для всех, и он жил довольно хорошо.

Вестфален

Г-н Вестфален, чрезвычайный посланник датский, был умен, опытен и имел много познаний; человек очень честный, нимало не способный к дурным каким делам и очень привязанный к службе своего государя; но самолюбие и тщеславие его были несносны. Беспрестанно занятый величеством своего короля, он думал, что все государи должны уступать его государю. Он обсуживал все и выводил важные заключения из пустяков, случавшихся при дворе или между дипломатическим корпусом. Он жил [258] очень уединенно и редко езжал на чужие обеды, для того чтобы не быть принужденным звать к себе других.

Барон Цедеркрейц

Барон Цедеркрейц, чрезвычайный посланник шведский, был очень красивый мужчина. Он следовал за Карлом XII во всех его походах, был честный человек и любил своих друзей, но был недальнего ума и легко позволял себя обманывать. Жена его, которая управляла им совершенно, была коварна, тщеславна и скупа.

Дитмар

Г-н Дитмар, преемник Цедеркрейца, человек был неглупый и хороший; был несловоохотен, знал хорошо русский язык, и его любили все.

Барон Стамбкен

Барон Стамбкен, посланник голштинский, был человек весьма рассудительный, писал удивительно хорошо, но говорил дурно. Он был осторожен, учен и скромен; служил хорошо своему государю, жил благородно и напивался каждый день. Впрочем, он любил своих друзей и был не способен сделать что-либо дурное.

Граф Бонде

Граф Бонде, преемник вышесказанного, был такой глупец, каких я встречал редко: невежда, тяжел в обращении, надоедавший своими вопросами и со всем тем думавший, что в нем много ума. Он был зол и скуп, так что из денег готов был сделать всякую подлость, — словом, это был человек без всяких достоинств.

Генерал Тессин

Генерал Тессин, также министр голштинский, очень отличался от своего товарища — в нем было много ума. Получив хорошее воспитание, он был любезен, весел, [259] очень откровенен и не способен ни к какой подлости — словом, человек совершенный во всех отношениях и хороший министр.

Дедье

Г-н Дедье, чрезвычайный посланник голландский, не имея ни способностей, ни ума, ни достоинства, был невежда, дурно воспитан, тяжел в обращении и настоящий голландец.

Барон Ассебург

Барон Ассебург, посланник волфенбюттельский, — молодой человек знатного происхождения — был умен, осторожен, скромен и исполнен чести и добрых качеств и притом любезен в обращении и умел быть хорошим другом.

Барон Крам

Барон Крам, посланник бланкенбуржский, походил на обезьяну и был настоящий педант; всегда погруженный в политику, он каждый день ходил по министрам, чтобы думали, что он трактует о делах. Он был неглуп, но лжив, хотя почти плакал о всякой безделице. Он считал себя за величайшего министра в Европе, хотя мог быть только хорошим школьным учителем.

Барон Остерман

Барон Остерман, посланник мекленбуржский и брат вице-канцлера, был величайший глупец, но, несмотря на это, считал себя человеком с величайшими способностями. Он всегда говорил загадками; жил очень уединенно, и его никто не уважал.

Гогенцоллерн

Г-н Гогенцоллерн, резидент императорский, был человек честный, добросердечный, но глупый, не знавший [259] ничего, и пьяница. Но, несмотря на это, он хорошо знал русскую землю.

Вилде

Г-н Вилде, резидент голландский, из амстердамских купцов, не имел ни ума, ни достоинства и скорее был купцом, нежели министром. Вместе с сим он был скуп и служил посмешищем для двора, так же как и его жена, которая прежде была у него кухаркою.

© текст -Языков Д. И. 1845
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Halgar Fenrirsson. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Лениздат. 1989