Библиотека сайта  XIII век

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

РАССКАЗ О МОЕМ ПУТЕШЕСТВИИ /Г1, П5/

Оказав мне честь, Польский король назначил меня своим чрезвычайным послом в Московию 1 июля 1689 г.; 19 июля я выехал из Варшавы по Смоленской дороге, так как Киевская — самая короткая — была в это время опустошена татарами. Как только Воевода или губернатор области, более любезный, чем это свойственно московиту по рождению, получил сообщение, что я выехал из Кадина (Cazime) в Смоленск, он послал навстречу мне пристава, или дворянина ¹, и переводчика, которые встретили меня за пол-лье не доезжая до города, проводили меня внутрь крепостных стен в предместье на другом берегу Днепра, и поместили меня в одном доме, пока воевода не укажет мне другого; один из них отправился известить его о моем приезде. Он тотчас прислал ко мне с поздравлениями, сопроводив их угощениями: по бочонку водки, испанского вина и меда, двумя баранами, теленком, возами с рыбой и овсом. Он предоставил мне также выбрать дом в городе в предместье. Я выбрал дом в предместье, поскольку там вообще не было ворот, городские же запирались очень рано. На следующий день я нанес ему визит в замке, где он ожидал меня вместе с митрополитом ² и некоторыми местными дворянами.

Мне нечего сказать об этом городе, срубленном из дерева, как и все здешние города, и окруженном простой каменной стеной, чтобы избежать набегов поляков. /Г2/

Чтобы оказать мне, или, скорее, себе самому больше чести, он приказал поставить 6000 человек при оружии, выстроенных от моего дома до своего в ряды (это местные крестьяне, которых в таких случаях собирают в войска и дают им достаточно чистую одежду; они получают от Царя 4 экю платы и минот соли в год, все дети с 6 лет призываются и получают эту плату, благодаря чему эти отряды состоят из стариков и детей, так как службу оставляют лишь со смертью)*, между которыми я проехал в моей карете, сопровождаемой верхом подстаростой Могилевским или [125] наместником короля и дюжиной офицеров гарнизона, которым Польский король приказал проводить меня вплоть до того, когда воевода введет меня во двор Кремля. /П6/

Он спустился с лестницы, чтобы подождать меня, откуда провел меня в свои покои, где мы так и не сели. После нескольких приветствий с обеих сторон, где переводчиком был генерал-майор Менезий ³, шотландец по рождению, говорящий на всех европейских языках, воевода приказал принести несколько чарок водки, которые необходимо было осушить за здоровье Польского короля и Царей. После этого я был отпущен воеводой, проводившим меня до середины лестницы, где он остался посмотреть, как я садился в карету. Я вернулся к себе прежним порядком, где нашел генерала Менезия, который ждал меня с приказом воеводы составить мне общество во время пребывания в этом городе. Я был приятно удивлен, найдя в столь варварской стране человека с такими достоинствами, так как, помимо всех языков, которыми он в совершенстве владеет, он в курсе всех дел, а его история заслуживает того, чтобы я рассказал о ней.

Повидав красивейшие области Европы, он уехал в Польшу, надеясь вернуться оттуда в Шотландию. Там у него была интрига с женой одного полковника литовских войск, который, взревновав из-за частых визитов, которые тот наносил его жене, поставил в засаду слуг, чтобы убить его. Но, предупрежденный женщиной, он принял все меры: задел мужа, принудил его к поединку и убил. Необходимо было тотчас скрыться. Но, не имея проводника, он попал в сторону Московитов, которые вели в то /Г3/ время войну с Польшей. Сначала его держали как военнопленного, но когда он счел за лучшее для себя рассказать правду о своей истории, то был поставлен перед выбором — служить Царю или отправиться в Сибирь. Он выбрал второе, из-за своей склонности к путешествиям. Но отец нынешних Царей захотел его видеть и, найдя его услужливым, не только приблизил его ко двору, но и дал ему даже 60 крестьян (каждый крестьянин в этой стране приносит своему хозяину около 8 экю в год). После этого он женил его на вдове одного датчанина ⁴, Марселиса, который первым открыл секрет изготовления железа в Московии, что сегодня приносит царям 100 000 экю в год. ⁵ Этот монарх, не сомневавшийся после этого в его преданности, назначил ему в 1672 году /П7/ отправиться в Рим, чтобы предложить папе Клименту Х объединение [126] Русской церкви с Римской на определенных условиях ⁶. Вернувшись оттуда безо всякого успеха, он был сделан генерал-майором и некоторое время спустя, царь Алексей Михайлович, чувствуя близкую смерть, назначил его воспитателем юного царевича Петра, своего сына, при котором он все время находился вплоть до начала правления (П: коронации) царя Ивана ⁷, и когда царевна Софья и князь Голицын не смогли заставить его отказаться отстаивать интересы Петра, то принудили его отправиться жить в Смоленск ⁸ и участвовать в последней кампании, в надежде, что он погибнет там. В то же время эта немилость служит сегодня причиной его успеха, так как, имея случай узнать в этом гарнизоне деда Петра по матери, который был там простым полковником, он вернул его в Москву, как только его внук стал государем, и он несколько раз оказывал мне любезность, угощая меня у себя с отцом и сыном Нарышкиными ⁹.

Первый министр, будучи предупрежден, что я находился в Смоленске, столице одноименного княжества, которое король Польши во имя [Священной] лиги уступил Царям в 1686 ¹⁰, послал указ воеводе сопроводить меня установленным порядком в столицу. что значит "двор", которую мы неточно называем Москвой, что на самом деле служит названием протекающей здесь реки. Я выехал 20 августа, в сопровождении /Г4/ пристава, капитана и 6 солдат. Первое доказательство своей храбрости эти господа представили мне при переезде леса длиной в 20 лье, безо всякого человеческого жилья, где нужно было переночевать и оставить лошадей пастись. Ночью поднялась буря, такая сильная, что лошади убежали из табора, то есть круга из повозок, который был устроен, и ушли в лес. Заметив это, я сказал офицеру, чтобы он приказал одним солдатам идти искать их, а другим — наломать хвороста в 50 шагах оттуда, чтобы разжечь огонь, на что офицер и солдаты ответили в один голос, что и за 100 дукатов (ducats) никто из них не покинет табора, потому что в таком же случае, семь лет тому назад, несколько их товарищей были убиты в этом месте. Итак, нужно был ждать до утра. и все лошади по звуку свистка (свисток служит московитам кнутом и шпорами, чтобы подгонять своих лошадей)* этих трусов вернулись в табор, после чего я продолжил /П8/ свое путешествие, вплоть до предместья столицы, отделенного от города только рекой Москвой, которую переходят в этом месте вброд. Офицер, который сопровождал меня, [127] указал мне там дом и просил меня подождать его возвращения и распоряжений первого министра, которого он известит о моем приезде. Два часа спустя он вернулся с приказом перевезти меня через реку и проводить в дом, предназначенный для меня, куда вскоре явился пристав Спафарий, чтобы приветствовать меня со своей стороны, с приказом оставаться при мне ¹¹. Мне также были выделены для охраны, согласно обычаю, офицер и шестеро солдат, которым было предписано никого не пускать ко мне, пока я не буду принят в Совете. Нужно было терпеть этот обычай в течение 8 дней.

Наконец, Голицын ¹² приказал позвать меня в Приказ (это 4 очень просторных здания, которые этот князь приказал построить, в которых находится несколько комнат, каждая из которых занята своим советом, находившимся до правления Голицына в нескольких сараях) ¹³*, где он председательствовал, сидя во главе большого стола, с несколькими боярами по обе стороны. Он велел предложить мне стул, после чего переводчик с латинского попросил мои письма. Я представил ему письма великого канцлера Литовского ¹⁴, адресованные ему, в которых тот сообщал ему, что король послал меня в Московию для своих дел и уполномочил вручить свое письмо Царям. Он приказал ответить мне, /Г5/ что поговорит с царем Иваном, который один находится в Москве, и что он надеется, что я скоро буду принят. Затем он спросил у меня, согласно обычаю, новости от канцлера, не решаясь, из почтительности, спросить о короле (Польские короли никогда не пишут к министрам этой страны),* после чего, когда я встал, чтобы удалиться, он также поднялся и пожелал мне вскоре иметь счастье видеть царя.

Несколько дней спустя я послал из вежливости попросить у него аудиенции в его доме ¹⁵, где я был принят так, будто бы дело происходило при дворе какого-нибудь итальянского князя. За время разговора на латыни обо всем, что происходило в Европе, и о том, что я думал о войне, которую вели с Францией император и столько князей ¹⁶, в особенности же о революции в Англии ¹⁷ (он разбирался в новостях той страны, куда я был послан королем Польши в это время и был там задержан и ограблен на обратном пути)*, он предложил мне все виды водок и вин, советуя мне в то же время предупредительным (П: добавлено "и учтивым") образом не пить вовсе. Он обещал добиться для меня аудиенции через несколько дней, что и сделал бы, если бы не его опала, которая привела к такой перемене [128] в делах, что сразу стали слышны призывы к поджогу и убийствам. И если бы счастливая судьба не дала царю Петру смелости схватить предводителей партии царевны, /П9/ то произошла бы настоящая резня, вроде тех, о которых мы уже говорили.

Все оставалось в таком состоянии шесть недель. Я не знал, к кому можно обратиться, и это заставило меня принять решение написать письмо молодому Голицыну ¹⁸, фавориту Петра, в котором я изложил ему удивление, в каком я находился, не получив никакого ответа на записку, которую я представил по приезде, чтобы получить аудиенцию и вручить мои письма. На это он принес мне несколько извинений в связи с прошедшими смятениями, убеждая меня, что царь со дня на день вернется в столицу (что он и сделал действительно 1 ноября)*.

Как только я был извещен о его приезде, я потребовал аудиенции у его фаворита, к которому даже отправился лично, и который принял меня не так, как его родственник, так как потребовалось осушить несколько чарок водки, и весь разговор прошел во время питья. Я смог вытянуть из этого пьяницы только то, что я буду принят через три дня, после чего в моей /Г6/ воле будет уехать. Но Голицын оказался в немилости до этого срока, и я принужден был принять иные меры.

Должность думного дьяка или государственного секретаря по иностранным делам (В П опущено: по иностранным делам) была par interim (временно-лат.) отдана некоему по имени Емельян ¹⁹ (Emilian) (имя, которое на славянском языке означает лапу, хорошо подходит ему, так как он очень корыстен и гребет обеими руками).* Хотя этот человек был креатурой великого Голицына и обязан был ему своим возвышением, будучи первоначально простым подьячим (un petit notaire), он не преминул первым (В П: одним из первых) очернить память о своем благодетеле. Ревниво относясь к тому, что я не разу не обращался к нему, чтобы добиться моего отпуска, но всегда к Голицыну, фавориту Петра, он, как только тот попал в немилость, (В П опущено: как только тот попал в немилость) отказался выполнить указ, которого Голицын добился для меня у царя Петра: предоставить мне дожидаться до Крещения, чтобы получить аудиенцию, или возвращаться, на чем настаивал Польский король, который узнал о последствиях этих смятений. Он воспользовался этим случаем, чтобы обелить [129] свое поведение, и убедить Петра, что меня необходимо удержать еще на некоторое время, внушая ему, что Польский король послал меня в Москву, чтобы вместе с первым министром принять меры и уверить Царевну и Голицына в его покровительстве, подтверждая это подозрение /П10/ тем обстоятельством, что я, вопреки существовавшему в этой стране обычаю и свойственным почестям, нанес несколько частных визитов этому князю. Будучи хорошо осведомлен обо всем, что происходит, я додумался до уловки, которая заключалась в том, чтобы, тайно предложив деньги Емельяну, добиться моего отпуска. Это было обещано сделать за 100 дукатов. Вместо того, чтобы посылать ему эту сумму, как просил тот, кто разговаривал от его имени, я решил принести ее сам, под предлогом нанесения визита. Мой друг Артамонович ²⁰ (Harthemonewich), которому я открыл дело, находился у него в тот час, когда этот министр указал мне предстать перед ним. Я имел удовольствие говорить с ним в присутствии этого юного господина [Артамоновича — А.Л.] очень гордо и смело (нужно гордо говорить с московитами, если хочешь встретить хорошее обращение)*, подчеркивая все время, что права человека ущемлены в моем лице, и что я вижу, что Польский король был плохо осведомлен, когда уверял меня, давая мне это поручение, что /Г7/ московиты уже более не варвары, что мне настолько досадно находиться среди них, что я хотел бы, чтобы он позволил мне выкупить свою свободу за деньги. Но имея честь быть посланником великого Короля — соседа и союзника царей — я не мог сделать ничего больше, кроме как дать ему знать, что мне мешают подчиниться его приказу, — немедленно вернуться, не дожидаясь аудиенции. Закончив эту речь по латыни, во время которой мой друг Артамонович был переводчиком, и опустошив несколько чарок водки и испанского вина за здоровье Царей, я откланялся этому министру, которому послал в подарок с польским дворянином (П: из моей свиты) 100 дукатов, о которых сказал, что они якобы предназначены его секретарю. Емельян не решился их принять, поэтому я повсюду сообщил о его благородстве, (В П внесено: тем самым произведя впечатление жалобщика) будучи извещен, что только так можно добиться от него моего отпуска. В это время Петр обязал своего фаворита Голицына вернуться ко двору. Я сразу отправился увидеть его и порадоваться с ним его возвращению. Он показался мне очень удивленным тем, что Емельян еще [130] не отправил меня, следуя указу, который ему /П11/ дал перед своим отъездом, что он будет жаловаться Царю, который считал меня уже уехавшим, и, что, поскольку я так долго ждал, не имея чести подойти к руке его Величества, то он сделает так, чтобы я получил эту честь. Два дня спустя я был приятно удивлен, увидев двух спускавшихся ко мне царских камер-юнкеров (gentilshommes de la chambre du Czar) (Это дворяне только по имени, поскольку это незначительные люди, все состояние которых составляет 200 ливров от царей в год)*. После их обычных церемоний, которые заключаются в многочисленных крестных знамениях или поклонах перед какой-нибудь иконой Богородицы, которая всегда повешена в углу, они приветствовали меня от имени Царя, справясь о моем здоровье, на что я ответил чарками водки, выпитыми через силу за здоровье тех же особ, что и всегда. Они объявили мне, что Царь хотел видеть меня, пожаловать подарками и оплатить мои расходы, начиная с приезда в Москву и вплоть до дня моего отъезда, что, ожидая, Царь послал мне обед со своего стола (он состоял из куска копченой говядины в 40 фунтов, несколько рыбных блюд, поджаренных на ореховом масле, половины поросенка, дюжины полупрожаренных пирогов с мясом, чесноком, и шафраном и трех больших бутылей с водкой, испанским вином и медом; легко понять по этому перечню блюд, насколько почетным было это угощение)*. Я ответил, что не премину сообщить Королю обо всех почестях, которыми царь захотел отличить меня. На следующий день другой дворянин пришел предупредить меня, чтобы завтра я был готов к аудиенции. Но, /Г8/ вместо аудиенции, он сообщил мне, что, так как Цари уезжали вместе в этот день на богомолье, то я не смогу увидеть их до возвращения. Узнав это, я тут же отправился к Голицыну, где был и Артамонович, спросивший у меня, как я нашел обед, посланный мне Царем. Я ответил им, что, к сожалению для меня, французские повара так избаловали мой вкус, что я не могу более оценить другой кухни, засвидетельствовав это тем, что уже давно соскучился по французскому рагу. Я пригласил их на следующий день к себе на угощение, что они и приняли, при условии, что там будут только их друзья, которых я попросил им позвать самим — датский комиссар ²¹ и некоторые другие (В П добавлено: немецкие) торговцы, к которым они обычно ходят пить, чтобы поберечь свое вино. Оба они казались столь довольными этим обедом, что послали несколько блюд своим женам и унесли с собой все сушеные фрукты, уверяя меня, что они никогда так [131] вкусно /Г9/ не ели, и что я не могу рассчитывать на такой же прием у них. Три дня спустя после этого пиршеств Артамонович пригласил меня к себе пообедать и очень хорошо угостил. Вся еда состояла (из-за их поста, который начался накануне) ²² из рыбы с Каспийского моря и Волги, которую привозят в садках по этой реке вплоть до столицы. Чтобы оказать мне большую честь, он позвал свою жену ²³ и представил ее мне; я приветствовал ее на французский манер. Она выпила за мое здоровье чарку водки и поднесла после такую же, чтобы я последовал ее примеру. Это единственная женщина в этой стране, которая не пользуется белилами и никогда не нарумянена, поэтому она достаточно хороша собой.

Князь Голицын должен был быть на этом угощении, но молодой Царь вызвал его утром, поэтому ограничились тем, что выпили за его здоровье и за других, так что дело кончилось лишь в полночь. Приглашены были те же, что и ко мне. Этот молодой господин очень умен, любит читать, хорошо говорит на латыни, очень любит новости о событиях в Европе и имеет /П12/ особую склонность к иностранцам. Я убеждал его изучать французский язык ²⁴, уверяя его, что, будучи только 22 лет, он легко выучит его и сможет после этого полностью удовлетворить свой интерес к чтению, который у него есть, благо все современные и иностранные авторы переведены на этот язык. Он сын Артамона (После смерти этого монарха они оба были возвращены. Он имел несчастье, вернувшись из ссылки, видеть убийство своего отца во время восстания Хованского)* родом из Литвы, а мать его была шотландка. Он выучился латыни у поляка, которому позволено было ехать с ним и с его отцом в ссылку; (в П внесено: когда) он был в опале при Федоре, у которого был первым министром.

Цари уже три дня как вернулись с богомолья, и я, так ничего и не узнав, послал узнать новости у молодого Голицына, который ответил, что Совет решил дать мне аудиенцию перед Крещением. В моей воле было остаться или уехать. Так как все было готово к моему отъезду, я был очень удивлен этой переменой. Но, узнав от датского комиссара, что Нарышкины, досадуя на то, что я им /П13/ ни разу не нанес визита, и завидуя пиршеству, которое я устроил для Голицына (я нарочно устроил его, чтобы доставить удовольствие Голицыну, когда ничто не свидетельствовало о его близкой немилости)*, чей фавор уже близился к концу, они изменили все решения, которых добился этот государь в мою пользу, [132] чтобы опечалить этого князя. Я принял решение уехать тем более охотно, что я выполнил все тайные поручения, которые были мне даны. (в П: все, что поручил мне маркиз де ла Бетюн) Объявив это через моего пристава, я уехал два дня спустя после 16 декабря, чтобы вернуться в Польшу с тем же эскортом, что я имел по приезде. Я приехал 20-го рано утром в Смоленск и тотчас же запросто пошел приветствовать воеводу, который осыпал меня тысячью почестей, откуда я продолжил путь с тем же приставом, переводчиком и солдатами вплоть до Кадина (Casime), и оттуда вернулся через Вильну в Варшаву 3 января 1690 г. Причина этой спешки была в том, что зима является самым благоприятным временем для путешествий в Московии, так как в этой стране, самой низменной и, следовательно, самой заболоченной в Европе, летом можно сделать не более 4-5 лье в день, а иногда приходится валить лес и делать гати, /Г10/ чтобы переехать болота и маленькие ручейки, так как дороги в этой стране, из которых лишь немногие вымощены деревом на расстоянии в 10 или 12 лье в длину, плохо поддерживаются и часто непроходимы. Тогда как зимой путешествуют в санях, в которых лежишь как в кровати и которые одна лошадь легко и очень быстро везет по снегу, и на этой повозке и своих лошадях (в П опущено: и своих лошадях) едешь равно днем, как и ночью, 15 или 16 часов, и легко делаешь немецкое лье в час.

(пер. А. С. Лаврова)
Текст воспроизведен по изданию: Де ла Невилль. Записки о Московии. М. Аллегро-пресс. 1996

© текст -Лавров А. С. 1996
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Halgar Fenrirsson. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Аллегро-пресс 1996