Франц Вильбуа. Рассказы о российском дворе. Гл. I-III.

ФРАНЦ ВИЛЬБУА

РАССКАЗЫ О РОССИЙСКОМ ДВОРЕ

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

I. Рассказы о подлинной причине смерти царя Петра I и о всешутейшем и всепьянейшем Соборе, учрежденном этим государем при дворе

Царь Петр Алексеевич, известный под именем Петра I и под прозванием Петра Великого, умер в Санкт-Петербурге в ночь с 7 на 8 февраля 1725 года. Он страдал от задержания мочи, причиной чего была язва с воспалением шейки мочевого пузыря

В течение трех или четырех последних лет, которые предшествовали его смерти, он страдал гонореей, которой, как он открыто заявлял об этом ¹, его наградила генеральша Чернышева. Эта последняя защищалась лишь путем ответных обвинений ². Отношения царя с этой дамой были исполнены злобы и упреков ³.

Все средства, к которым прибегал государь, так и не смогли излечить его от этой болезни, потому что его несдержанность, будучи сильнее его рассудка и предостережений врачей, сделала все их усилия и все их искусство бесполезными.

Достоверность этого факта опровергает все, что было высказано предположительно и ложно некоторыми современными, плохо осведомленными авторами. Одни из них утверждали, что государь был отравлен, а другие — что он умер от сильного насморка или катара, вызванного чрезмерным охлаждением во время церемонии освящения вод или Крещения. В действительности его смерть была вызвана застаревшей язвой на шейке мочевого пузыря, где произошло воспаление, вызванное несколькими стаканами водки, которые он выпил несмотря на [196] увещевания его врачей и его фаворита Ягужинского, не столько для своего удовольствия, сколько для того, чтобы воодушевить своим примером всех присутствующих на шутовском празднике, который он давал в конце января месяца. Этот праздник давался как для того, чтобы рассеять домашние неприятности, которые его снедали ⁴, так и для того, чтобы скрыть эти неприятности от окружающих, которых он не считал так хорошо осведомленными, как он сам.

Этот комический праздник назывался Собором. Царь учредил его несколько лет тому назад по различным политическим соображениям и находил удовольствие в том, чтобы время от времени отмечать этот праздник. На празднике в виде гротеска изображалось то, что происходит в Риме в конклаве при провозглашении папы римского. Цели этого праздника сводились к одному. Первая и главная состояла в том, чтобы представить в смешном свете патриарха и вызвать презрение у народа к сану патриарха, уничтожить который в своей стране этот государь имел веские причины. Другая состояла в том, чтобы внушить своим подданным неблагоприятное впечатление о папизме и об основных положениях римского духовенства и тем самым подорвать авторитет папы с тем, чтобы высмеять тем самым и патриарха московского. Это вытекало из стремления этого умного и смелого государя подорвать влияние старого русского духовенства, уменьшить это влияние до разумных пределов и самому стать во главе русской церкви ⁵, а затем устранить многие прежние обычаи, которые он заменил новыми, более соответствующими его политике.

Этих нововведений не смог бы оценить народ невежественный, суеверный и дикий, поэтому ему нужно было постепенно внушить отвращение к старым привычкам народа. И наилучший способ для достижения этой цели состоял в том, чтобы ловко представить народу в ложном свете некоторые стороны католической религии, так, чтобы она показалась ему смешной, и показать сходство ее с той религией, которой так скрупулезно поклонялись их отцы и они сами. Вот почему царь отмечал как можно чаще этот праздник, называвшийся Собором. Ниже будет дано описание этого праздника после небольшого введения, необходимого для того, чтобы показать читателю, чем могло быть вызвано учреждение праздника и его комической церемонии.

Царь Петр I имел обычай держать при дворе несколько дураков или шутов, которые часто сопровождали его не столько для удовольствия, которое он получал от их выходок, сколько для того, чтобы с их помощью сказать придворным вельможам, а иногда и иностранным министрам, ту горькую правду, которую монарху не подобает произносить самому. Среди этих многочисленных шутов был один старый русский, которого звали Зотов. Все достоинства его сводились к умению хорошенько выпить, а царю он услужил тем, что научил его в детстве грамоте. Его глупость, которую царь в нем поддерживал, состояла в том, что он считал эту услугу столь значительной, что полагал, что за нее ему должны были давать титулы, звания и власть. Он уже устал этого ждать и все время жаловался царю, который имел привычку одобрительно с серьезным видом выслушивать все разглагольствования своих шутов и часто обнадеживал его, обещая сделать для него больше, чем для других своих подданных.

Однажды, когда Зотов после обильного обеда настаивал, чтобы царь сдержал свое слово, тот ответил ему: «Твоя жалоба справедлива, но несмотря на такое долгое ожидание ты ничего не потеряешь. Я делаю тебя князь-папой». Этот пьяница не был настолько лишен разума, чтобы не понять, кто такой папа. Он сообщал всем окружающим все, что он мог узнать о звании папы из множества пасквилей и брошюр, напечатанных в Голландии, откуда они попадали к русскому двору, где имели обычай делать из них выдержки, чтобы выпускать их в форме приложений к газетам каждую неделю. О впечатлении, которое подобные чтения произвели в помутившемся разуме этого шута, можно судить по вопросам, которые он задал царю. Он сказал ему: «Значит, ты меня делаешь Римским патриархом и князем князей? Но ведь все иностранцы и даже русские будут смеяться надо мной! Они будут называть меня извергом, тираном и обманщиком». «Что за важность, — ответил царь, — лишь бы у тебя был хороший дворец, много денег и подвалы, всегда полные вина и водки, пива и меда. Ты будешь назначать кардиналов, которые будут князьями, обязанными восхищаться всем, что ты скажешь, и подчиняться этому».

Поразмыслив, что совсем не свойственно шуту, Зотов спросил, кто ему даст [197] этот дворец, эти деньги, и этот погреб полный вина. «Я, — ответил царь, — ив исполнение этих слов я даю тебе отныне такой дворец». Этот дворец находился на Сенном острове, который делит Неву на два рукава и является частью города Санкт-Петербурга. Дворец был расположен в квартале, называемом Татарским. «К этому я добавляю пансион в две тысячи рублей (10 тыс. франков) и за первые шесть месяцев заплачу тебе вперед, утверждая тебя в твоей новой должности». Одновременно государь приказал, чтобы Зотов был провозглашен и признан в качестве князь-папы. Это провозглашение и признание произошло со стаканом в руке. Царь подал пример и заставил всех, кто присутствовал, выпить за здоровье нового князя. Каждый должен был подходить по очереди и приветствовать его. По мере того как все подходили, он благодарил каждого стаканом вина. Естественно, что так называемый патриарх лег спать, основательно напившись, и это было для него обычным делом. На другой день царь в сопровождении всего двора, великолепно одетый, с помпой и триумфом отвел этого шута в новый дворец, который он ему накануне пожаловал.

Есть основания полагать, что все эти комические церемонии содержали намек на какую-то из церемоний, которую хотели высмеять, соблюдавшихся при возведении в сан русского патриарха.

Новый князь-папа был встречен у входа в первый вестибюль полудюжиной шутов, смешно одетых, которые ему преподнесли на пороге стакан водки и провели его в большой зал, где находились бочки, полные пива, меда, вина и водки, поставленные рядом так, что могли служить сидениями. При входе в этот зал он был с шумом встречен другой группой шутов, которые вручили ему 1000 рублей медными деньгами (больше, чем такая же сумма во французских грошах). Это составляло его жалованье за первые шесть месяцев. Затем его провели в третий зал, где был приготовлен большой обед за длинными столами со стоящими около них скамьями для приглашенных.

Князь-папа сидел один на возвышении, устроенном в виде кресла, которое было очень похоже на палатку перекупщика, какие можно увидеть в Париже на углах улиц. Обед был очень обильным. В конце обеда князь-папе предложили приступить к назначению своих кардиналов. Царь помог ему выбрать соответствующих лиц, которые смогли бы занять эту должность. Вернее сказать, он сам сделал это назначение от имени князь-папы. Он заполнил этот список именами людей, самых различных по своему положению. Большинство из них были известны или какой-либо выходкой, или чертами. В этот список были с умыслом включены некоторые лица не столько из-за их склонности к дебошам, сколько потому, что они казались подозрительными царю либо которых он ненавидел. Он надеялся, что благодаря чрезмерно выпитому вину у одних развяжется язык и они скажут то ⁶, что ему нужно знать, а других он таким образом отправит в лучший мир ⁷.

Поскольку я не ставил себе целью входить здесь в детали политических принципов царя Петра, а лишь хотел подробно рассказать о том, что происходило во время шутовских церемоний Собора, я вновь возвращаюсь к уже назначенным кардиналам. Им сообщили, что, поскольку князь-папа пожаловал им кардинальский сан, они должны прийти к нему в папский дворец на другой день, чтобы поблагодарить за это назначение. А чтобы они не уклонились от этого визита; были выбраны для этого приглашения 4 человека, сильно заикающиеся, которых сопровождал слуга царя. И в то время как они с трудом бормотали, выражая свою благодарность, он умело видоизменял их речи, когда в них нельзя было ничего разобрать. Все они направились в папский дворец в назначенный час. Никто не посмел отказаться, потому что они знали, что это приглашение исходит от царя и, по существу, является приказом, которому нельзя противиться.

По мере того как кардиналы прибывали, шуты, приставленные для их встречи у входа во дворец, проводили их в первую приемную, где им подавали от имени князь-папы колпак из толстого темно-красного сукна, сделанный в форме скуфьи, и широкое платье из той же материи. Все это их заставляли надеть и затем отводили в зал, называемый консисторией. Здесь находились два ряда винных бочек вдоль стен, служивших сидениями. Тут же находилось что-то вроде трона из винных бочек, на котором восседал князь-папа. Трон этот был со всех сторон окружен бутылками и стаканами. Вошедшего кардинала подводили к подножью трона, чтобы он отвесил низкий поклон, на который князь-папа отвечал величественным [198] кивком головы, а рукой делал знак кардиналу приблизиться. Подавая кардиналу кубок с водкой, он говорил: «Преподобнейший, открой рот и проглоти, и это развяжет тебе язык». Наверное, это был намек на церемонию, которая проводилась в Риме, чтобы заставить кардиналов говорить. Как только кардинал выпивал свой кубок, его проводили на правую или левую сторону и заставляли занять место на одной из бочек.

Когда церемония заканчивалась, подавали сигнал идти в Собор. Хотя Собор и дворец находились на одном и том же острове, нужно было пересечь несколько улиц, чтобы попасть из одного в другой. Кардиналы проделывали этот путь пешком в виде процессии. Шествие открывали несколько человек, бьющих в барабаны. Их сопровождала большая вереница саней, нагруженных пивом, вином, водкой и всевозможными съестными припасами. Затем следовало множество поваров и поваренков, каждый из которых имел какую-нибудь кухонную утварь. Все это производило страшный шум. За ними следовало много труб, гобоев, охотничьих рожков, скрипок и других музыкальных инструментов. Наконец шли кардиналы попарно, в одеждах, о которых уже говорилось. Каждый из них имел справа и слева двух смешно одетых прислужников.

Князь-папа сидел верхом на винной бочке, поставленной на сани, которые тащили четыре быка. Он был окружен со всех сторон группой людей, одетых францисканскими ⁸ монахами и державших в руках стаканы и бутылки. Эта группа замыкала шествие.

Царь, обряженный шкипером или голландским матросом, появлялся с большой группой придворных в маскарадных костюмах и масках ⁹ то сбоку, то во главе, то в хвосте процессии.

Когда весь этот кортеж в таком порядке прибывал во дворец, где должен был происходить Собор, каждому подносили стакан водки и вводили в просторный зал, построенный в виде галереи. Здесь было несколько кушеток по числу кардиналов. Эти кушетки были отделены друг от друга проходами, где стояли распиленные пополам бочки. Одна половина бочки назначалась для съестных припасов, а другая — для облегчения тела каждого члена Собора.

После того как каждому кардиналу было указано его место, всем им было приказано никуда не отлучаться в течение всего Собора, который должен был продолжаться до тех пор, пока все они не придут к единому мнению по вопросам, предложенным им князем-папой или когда Его Преосвященству будет угодно прервать Собор. Обязанность конклавистов, приставленных к каждому кардиналу, состояла в том, чтобы не давать ему уходить со своего места, заставлять его много есть и, особенно, пить и носить послания от одного кардинала к другому. Те, кто выполнял эти обязанности, были в большинстве своем молодыми повесами, путешественниками и скитальцами. Они так хорошо делали свое дело во всех отношениях, что многие кардиналы еще долго продолжали страдать от этого, а некоторые даже умерли к концу Собора.

Есть подозрение, что они были доведены до такого состояния по прямому указанию царя, приходившего время от времени наблюдать и слушать, что происходило и говорилось в зале.

Я только что сказал, что эти конклависты прекрасно выполняли свои обязанности. Это относится и к тем посланиям, которые они передавали от одного кардинала другому. Они возбуждали этими шутовскими донесениям людей, разгоряченных вином, и заставляли их говорить друг другу самые грубые непристойности. В своих посланиях кардиналы высказывали самое оскорбительное не только в отношении друг друга, но и в отношении их семей. Если в этой перепалке у кого-нибудь вырывалось что-то особенно интересное, факт, на который надо было обратить внимание, царь записывал это на дощечки, которыми он постоянно пользовался. В результате не было такой непристойности, какая бы не совершалась в этой ассамблее. Чтобы покончить с этим описанием, достаточно сказать, что эта вакхическая церемония длилась три дня и три ночи подряд. Затем открывали двери Собора и уже с меньшей помпой отводили папу в его дворец. Папу и кардиналов доставляли домой в бессознательном состоянии на извозчиках, на которых их загружали, как туши животных. Извозчики — это очень плохие наемные экипажи, повозки и сани, которые можно найти на площадях Москвы и Санкт-Петербурга и которыми простые люди пользуются примерно так же, как фиакрами в Париже. [199]

Из всех вопросов, которые разбирались на этой ассамблее, пока там был какой-то порядок и видимость здравого смысла, я приведу лишь один, которого будет достаточно, чтобы судить о других подобных. Один из кардиналов пожаловался, что вино, которое ему подали, было плохим. Об этом доложили князь-папе, и он, посоветовавшись с кардиналами, приказал, чтобы эта бочка вина была изъята и чтобы навели справки, каким иностранным купцом она была продана. Затем он сказал, что этого человека нужно привести в Собор, запереть его там и во искупление его вины заставить его пить только то вино, которое он продал, до тех пор пока он не поставит две бочки лучшего. Один из конклавистов, заметив в числе любопытных, которые приблизились к дверям Собора, чтобы посмотреть, что там происходит, одного английского купца, на которого он был зол, выдал его, заявив, что это он продал упомянутую бочку вина. Этого человека привели в Собор, и все кардиналы осыпали его оскорблениями. В наказание за его «преступление» его заставили выпить несколько полных стаканов этого плохого вина. Он понял, что эта травля не прекратится до тех пор, пока он не даст им две бочки лучшего вина. Он быстро послал за двумя бочками портвейна и таким образом скоро освободился.

В заключение описания этого праздника, учрежденного царем Петром I, нелишне будет заметить, что, когда он праздновал его в третий раз, его настигла смерть, до которой он прежде довел столько других людей. С тех пор об этом празднике при русском дворе больше уже не было речи.

II. Стрельцы. Восстание и подавление стрельцов в царствование Петра I Великого

Чтобы дать правильное представление о том, кто такие были стрельцы в России, достаточно сказать, что они составляли корпус регулярной пехоты подобно корпусу янычар в Турции: такая же дисциплина, такие же привилегии, такой же мятежный и непокорный дух. Эта параллель позволяет понять, что стрелецкий корпус был страшен даже для царей. Во многих случаях последние были вынуждены скрывать свое недовольство, когда это своевольное войско посягало на их власть. В этих случаях цари применяли в отношениях со стрельцами правило монархов, которые не могут наказать без риска для себя, т. е. чтобы не показывать свое бессилие заставить стрельцов выполнить царскую волю, они делали вид, что находят справедливыми мотивы их мятежей, когда те под предлогом борьбы против злоупотреблений требовали смещения, удаления или казни министров или фаворитов этих государей.

Можно написать целую книгу о волнениях стрельцов в России в разное время. Здесь не идет речь о том, чтобы описывать эти бунты. Автор намерен лишь рассказать о трагическом конце стрельцов. Мы ограничимся тем, что скажем следующее:

во времена Петра I, который мог избавиться от их опеки только путем полного их истребления, стрельцы принимали участие во всех заговорах, направленных против этого государя. Они пять раз поднимали восстания, учиняли беспорядки и многочисленные убийства в Москве, а однажды дошли до того, что убили во дворце у ног юного царя его первого министра Артамона Матвеева. Ни слезы, ни просьбы малолетнего Петра не смогли вырвать Матвеева у разъяренных мятежников.

Нетрудно понять, какое впечатление произвело это преступление на царя. И хотя ему было тогда всего 10 лет, у него хватило здравого смысла, чтобы скрывать свои чувства до подходящего случая, чтобы затем вынести свой приговор и отомстить. В этих тайных намерениях его осторожно направляли советы умных людей. Благодаря своей рано проявившейся способности распознавать людей он целиком положился на этих своих приближенных. Среди них был один иностранный офицер по имени Лефорт, который под предлогом развлечения царя невинными играми собрал вокруг молодого государя иностранных офицеров в количестве, достаточном, чтобы создать роту. Эта рота казалась не столь сильной, чтобы стоять на страже безопасности царя, а служила якобы лишь для его развлечения. Она ни кого не вызывала опасений.

Господин Лефорт, основная цель которого в поисках развлечений для царя состояла в том, чтобы научить его искусству управлять и вести войну, часто [200] проводил учения этой роты в присутствии царя. Петру это так понравилось, что он сам захотел вступить в эту роту и начать с самых низших чинов, таких как барабанщик, солдат, капрал и т. д., чтобы узнать на собственном опыте, как проходит службу военный человек во всех этих рангах. Для московских вельмож и простых горожан это было интересное зрелище: царь в иностранном мундире на строевых занятиях на иностранный манер. Любопытство привлекало на этот спектакль даже стрельцов, которые выражали такое же удовольствие, как и другие зрители, не подозревая, что они наблюдают за рождением орудия их собственной гибели. У них не открылись глаза даже тогда, когда царь, пройдя через все низшие ранги, достиг звания капитана этой роты, независимой от их корпуса. Через некоторое время рота эта выросла до батальона, потом до двух, трех и четырех. В эти батальоны вступили многие русские дворяне, семьи которых подверглись грубому обращению со стороны стрельцов, и поэтому они питали естественное отвращение и неприязнь к стрельцам. Вслед за ними последовали многие их соотечественники, так что в течение семи или восьми лет эти войска, созданные по иностранному образцу, выросли до 12 тысяч человек. Они находились в Москве для охраны этого города. А в это время стрельцы, занятые войной, которую Россия вела против турок, были рассеяны и удерживались на границах.

По мере того как численность войск, созданных по иностранному образцу, возрастала, численность стрельцов уменьшалась. Это происходило потому, что их намеренно безжалостно использовали в самых опасных операциях, а также потому, что закрывали глаза на жадность их командиров и офицеров, которых не заставляли заменять умерших, и жалованье последних поступало в их пользу. Это войско, с 35—40 тысяч вначале, сократилось за несколько лет до 17 тысяч человек. Благодаря этому царь сразу же по достижении совершеннолетия мог противопоставить стрельцам новое войско, способное усмирить их, если бы они вновь начали восстание.

Как только царь почувствовал себя в безопасности с этой стороны, он осуществил свое давнее намерение отправиться в заграничное путешествие, чтобы убедиться в том, что он знал из рассказов о других странах, их нравах, политике, торговле, богатствах. Довольный теми наблюдениями, которые он сделал в различных государствах, он предполагал поехать в Италию и был уже в дороге, когда узнал, что стрельцы, возбуждаемые тайными агентами царевны Софьи, его сестры, которая хотела воспользоваться его отсутствием и овладеть короной, покинули без приказа зимние квартиры на Украине и шли к Москве, чтобы захватить ее.

Это известие заставило царя прервать свое путешествие, чтобы спешно вернуться домой. Он прибыл с небольшой свитой в Москву, где его не ждали, и нашел все в спокойствии благодаря предусмотрительности генерала Гордона, командовавшего войсками иноземного строя. Этот последний узнал, что стрельцы, желая ускорить свое продвижение и не мешать друг другу, разделились на два отряда и пошли по разным дорогам. Тогда Гордон во главе 12-тысячного войска иноземного строя направился навстречу первому из этих отрядов, состоявшему из 10 тысяч человек, и наголову разбил его. Семь тысяч человек остались на поле брани, а три тысячи были рассеяны и спаслись бегством.

Гордон не успокоился, одержав эту первую победу. Не теряя времени, он направился навстречу отряду стрельцов, состоявшему из 7 тысяч человек. Этот отряд уже знал о разгроме своих товарищей и поэтому окопался на острове, окруженном болотами. Гордон блокировал их лагерь и принудил к сдаче. Как только их разоружили, был казнен каждый десятый. Те, на которых пал жребий, были расстреляны тотчас, а остальные приведены пленниками в Москву. Когда они входили в город через одни ворота, царь, возвращавшийся из-за границы, въезжал в другие.

Царь нашел, что военная казнь, проведенная генералом Гордоном, была слишком почетным наказанием и не соответствовала нынешним и прежним преступлениям стрельцов. Он приказал, чтобы их судили, как воров и убийц, и чтобы они были наказаны как таковые. Так и было сделано. Их вывели из различных тюрем, куда их посадили по прибытии в Москву, собрали в количестве 7 тысяч человек в одном месте, окруженном частоколом, и прочитали приговор. Две тысячи из них были приговорены к повешению, а другие 5 тысяч к отсечению головы. Это было выполнено в один день следующим образом.

Их выводили по 10 человек из огороженного места, о котором только что [201] говорилось, на площадь, где были установлены виселицы, чтобы повесить там 2 тысячи человек. Они были связаны по 10 человек в присутствии царя, который их считал, и в присутствии всех придворных, которым он приказал быть свидетелями этой казни. Царь хотел, чтобы во время казни солдаты его гвардии показали, как они несут свою службу.

После казни этих 2 тысяч стрельцов приступили к расправе с теми 5-ю тысячами, которым следовало отрубить головы. Их выводили так же по 10 человек из огороженного места и приводили на площадь. Здесь между виселицами положили большое количество брусьев, которые служили плахой для 5 тысяч осужденных. По мере того как они прибывали, их заставляли ложиться в ряд во всю длину и класть шею на плаху, сразу по 50 человек. Затем отрубали головы сразу всему ряду.

Царь не удовлетворился лишь услугами солдат своей гвардии для выполнения этой экзекуции. Взяв топор, он начал собственной рукой рубить головы. Он зарубил около 100 этих несчастных, после чего роздал топоры всем своим вельможам и офицерам своей свиты и приказал последовать его примеру.

Никто из этих вельмож, а среди них были такие, как известный адмирал Апраксин, великий канцлер, князь Меншиков, Долгорукий и другие, не осмелился ослушаться, слишком хорошо зная характер царя и понимая, что малейшее непослушание поставит под угрозу их собственную жизнь и что они сами могут оказаться на месте мятежников.

Головы всех казненных были перевезены на двухколесных телегах в город, насажены на железные колья, вделанные в бойницы кремлевских стен, где они оставались выставленными, пока был жив царь.

Что касается главарей стрельцов, то они были повешены на городских стенах напротив и на высоте окна с решеткой, за которым сидела в тюрьме царевна Софья. И это зрелище она всегда имела перед своими глазами в течение тех пяти или шести лет, на которые она пережила этих несчастных.

Мне остается лишь рассказать о судьбе тех стрельцов, которым удалось разбежаться после поражения, нанесенного им генералом Гордоном. Во всей Российской империи было запрещено под страхом смерти не только давать им убежище в домах, но даже снабжать их пищей или водой. Жены и дети этих стрельцов были вывезены в пустые и бесплодные места, где им было выделено некоторое количество земли и приказано им и их потомкам никогда не покидать этих мест.

На всех больших дорогах были поставлены каменные столбы, на которых были выгравированы описания их преступлений и их смертный приговор, для того чтобы это осталось в памяти и чтобы само воспоминание о них было ненавистно для будущих поколений.

Пояснения

Барон Левиссон, который под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя опубликовал книгу, озаглавленную «Мемуары об истории Петра Великого», так бегло коснулся там темы стрельцов, что его нужно отнести к историкам недостоверным и находящимся на содержании. Он действительно находился на содержании у царя и описывал его деятельность. Этот автор сделал все, что он мог, чтобы доказать, что Петра несправедливо называют варваром после этой казни. Я соглашусь с ним в том, что всякий человек, хорошо знакомый с теми преступлениями, которые совершили стрельцы, будет видеть лишь справедливое возмездие в том, как царь поступил с ними. Но нельзя оправдать то, что он утолял свою ненависть с топором в руках и в крови этих преступников. Поэтому барон Левиссон счел нужным высказаться очень сдержанно по этому поводу. Так же он поступал в ряде других случаев. Этим он справедливо заслужил славу пристрастного и недостоверного историка, так как он не мог не знать всех обстоятельств.

Когда однажды я вступил с ним в объяснение по поводу труда, который он опубликовал, он сам мне признался, что знал эти обстоятельства. Мне было сделать это очень просто, потому что у меня были два свидетеля, которые могли подтвердить те упреки, которые я ему адресовал.

Эти свидетели находились в свите царя в день казни, и они ему подтвердили, что их заставили обезглавить нескольких из этих стрельцов. Опираясь на рассказ этих двух свидетелей, я и написал все, что было изложено выше об этой казни. Один из них был беглый француз, его звали Авэ. Он сопровождал царя в качестве [202] хирурга в его поездках. Другой был офицером гвардейского Преображенского полка и денщиком царя во время казни. В обязанности человека на должности денщика входят те же функции, что у первого камердинера при других дворах. Эти обязанности имеют нечто общее с обязанностями простых дворян.

К тому, что я уже сказал, дабы ввести читателя в тему о мемуарах Левиссона, опубликованных под вымышленным именем барона Ивана Нестезураноя, нелишним будет добавить, что господин барон, немец по происхождению, не владел достаточно хорошим французским языком, чтобы писать по-французски, не придавая своим выражениям и фразам древнегерманские или немецкие обороты. Голландский издатель, который взялся за второе издание этих мемуаров, решил изложить их на более правильном французском языке. Этим занялся один писатель, француз по национальности, нашедший убежище в Голландии. Он превзошел по своему изложению автора, язык которого он решил улучшить. Но, к несчастью, желая улучшить оригинал, он не потрудился проверить, были ли факты, приводимые автором, справедливыми и точными. Вместо того, чтобы добавить к этому значительное количество деталей, которые там отсутствовали и которые намеренно замалчивались в оригинале, он удовольствовался тем, что передал нам, далеко не совершенно, мысли барона Левиссона в более цветистом стиле, с еще большей лестью, чем та, которой уже был наполнен оригинал. Но хуже всего то, что, желая улучшить порядок изложения и установить связи между фактами, приведенными в мемуарах, издатель так их запутал, что почти невозможно установить их хронологическую последовательность. Что касается добавлений, которые он якобы сделал к этим мемуарам, то они не стоили ему большого труда. Он лишь включил несколько довольно плохо переведенных кусков сообщений, которые были опубликованы во многих немецких газетах и в «Mercure de France». Таковы сведения, касающиеся процесса над царевичем. Было бы лучше, если бы он раскрыл нам действия царевича, дав представление о тех интригах, которые имели место в это время при дворе царя Петра I. Несмотря на то, что мемуары, которые он нам дает, очень подробны и написаны хорошим французским языком, они стоят не больше первого их издания, которое само по себе не заслуживает того, чтобы люди, знакомые с историей России, верили им.

III. Короткие рассказы о жизни царицы Евдокии Федоровны, первой жены царя Петра I

Евдокия Федоровна, первая жена ¹⁰ царя Петра, прозванного Великим ¹¹, несомненно, была самой несчастной государыней своего времени. Даже в самой глубокой древности найдется мало примеров такой несчастной судьбы.

Ее жизнь со времени замужества была сплошной цепью событий, одно трагичнее другого.

Родилась она в Москве 8 июня 1670 года. Ее отец, Федор Абрамович Лопухин, очень богатый человек, происходил из одной из самых старинных фамилий Новгородского княжества. Евдокия Лопухина была очень красива и поэтому была выбрана в жены Петру I из многих сотен девушек дворянских семей, представленных царю, когда совет этого государя решил, что ему можно жениться ¹². Поскольку выбор царя, павший на Евдокию Федоровну Лопухину, не встретил никаких препятствий, брачная церемония проходила со всей торжественностью, принятой в России ¹³.

Меньше чем за два года у нее родилось двое мальчиков. Одного звали Александром. Он умер естественной смертью в раннем возрасте. Но некоторые злонамеренные личности, не забывшие историю царевича Димитрия, хотели воскресить его во время правления царицы Екатерины. Однако она сумела ловко предотвратить все неприятные последствия, которые этот обман мог иметь, если бы она проявила меньше твердости ¹⁴.

Другого сына звали Алексеем Петровичем. Он был женат на принцессе из Вольфенбюттельского дома. От нее у него было двое детей: сын и дочь. Впоследствии он был приговорен к смертной казни за мятеж против отца и погиб в тюрьме на 29-м году жизни, через несколько часов после того как ему объявилии помиловании ¹⁵. [203]

Доброе согласие между царем и его женой не было длительным. Царица была ревнивой, властолюбивой интриганкой. Царь был непостоянен, влюбчив, подозрителен, резок в своих решениях и непримирим, когда он питал к кому-нибудь неприязнь.

На третьем году своей женитьбы он без памяти влюбился в молодую, красивую девицу Анну Монс, родившуюся в Москве ¹⁶. Отец и мать ее были немцами. Царица Евдокия, после бесполезных преследований этой соперницы, устроила сцену ревности своему мужу, запретив ему являться к ней в спальню и поссорившись со вдовствующей царицей, своей свекровью. Царю только этого и было нужно. Поощряемый как господином Лефортом, так и прекрасной иностранкой, в которую он был влюблен, он решил выполнить то, что уже давно замышлял: развестись с женой и заключить ее в женский монастырь, где эта несчастная государыня была вынуждена постричься в монахини. Всеми забытая, она провела там много лет. А в это время ее муж предавался своим страстям, беспрестанно меняя любовниц.

Так продолжалось до тех пор, пока он не был пленен чарами одной ливонской пленницы, которую ему уступил князь Меншиков. Он не только женился на ней, но даже, в ущерб правам царевича Алексея Петровича, передал наследование российской короны детям, которых он имел от этой пленницы, ставшей царицею и известной с тех пор под именем Екатерины. С нею он отправился путешествовать по различным европейским дворам ¹⁷. Все это восстановило против него многих членов его семьи, а также семьи царицы Евдокии ¹⁸.

Эта последняя, будучи насильно постриженной в монахини и заточенной в монастырь, не была настолько мертва для дел мирских, чтобы не завести тайной любовной интрижки с дворянином из Ростовской губернии Глебовым. Его брат, архиепископ той же губернии, поощрял эту страсть и подстрекал, как только мог, заговор царевича, направленный на то, чтобы в отсутствие отца свергнуть его с престола. Но этот заговор был раскрыт, прежде чем заговорщики приняли необходимые меры его осуществления. Петр I вернулся в свое государство при первых же подозрениях, которые у него возникли, и наказал, невзирая на лица, всех, кто участвовал в заговоре, в том числе царицу Евдокию.

Ее уличили письма, написанные ее рукой, свидетели и ее собственное признание не только в государственной измене, но также в супружеской неверности, в ее связи с боярином ¹⁹ Глебовым.

Она была заключена в четырех стенах Шлиссельбургской крепости, после того как ей пришлось пережить осуждение и гибель в тюрьме ее единственного сына Алексея Петровича, смерть своего брата Абрама Лопухина, которому отрубили голову на большой московской площади, а также смерть своего любовника Глебова, который был посажен на кол на той же площади по обвинению в измене.

Глебов вынес эту пытку с героическим мужеством, отстаивая до последнего вздоха невиновность царицы Евдокии и защищая ее честь. Между тем он знал, что она сама признала себя виновной вследствие естественной слабости, свойственной ее полу, и под угрозой тех пыток, которые ей готовили, чтобы заставить ее признать себя виновной ²⁰.

Она пробыла в этой тюрьме с 1719 до мая 1727 года. И единственным ее обществом и единственной помощницей была старая карлица, которую посадили в тюрьму вместе с ней, чтобы она готовила пищу и стирала белье. Это была слишком слабая помощь и часто бесполезная. Иногда она была даже в тягость, так как несколько раз царица была вынуждена в свою очередь сама ухаживать за карлицей, когда недуги этого несчастного создания не позволяли ей ничего делать.

Облегчение ее страданиям наступило лишь после смерти Екатерины — второй жены Петра I, которой она наследовала и которую пережила на два года с небольшим.

Когда Петр II, сын несчастного царевича Алексея, был возведен на русский престол, благодаря интригам Меншикова и Венского двора, Евдокия Федоровна, бабушка этого молодого монарха, была освобождена из тюрьмы, где она сохранила свой властолюбивый дух и стремление к интригам. Едва она вышла оттуда, как тотчас начала проделывать всякие махинации, чтобы снять с себя постриг и освободиться от обета в надежде быть провозглашенной регентшею или, по крайней мере, надеясь принимать самое активное участие в управлении делами в пору правления малолетнего внука. [204]

Однако министры этого юного государя, зная честолюбие и беспокойный характер этой женщины, сумели так повернуть дело, что заставили ее продолжать вести прежний образ жизни и оставаться монахиней в одном из московских монастырей, откуда она могла выходить лишь время от времени, чтобы нанести церемониальный визит своему внуку. Для расходов ей назначили пенсию в 60 тысяч рублей, которая тщательно выплачивалась вплоть до ее смерти. Она недолго пользовалась этими деньгами, так как Петр II, ее внук, заболел оспой и умер в начале третьего года своего царствования ²¹. Прожила она после этого мало вследствие той огромной боли, которую причинила ей потеря внука. Она, казалось, переживала это горе сильнее, чем все прежние свои несчастья, и умерла от тоски 10 сентября 1731 года ²².

(Продолжение следует)

(пер. Г. В. Зверевой)
Текст воспроизведен по изданию: Вильбуа. Рассказы о российском дворе // Вопросы истории, № 12. 1991