(фрагмент)

Здесь начинается рассказ об идолопоклонничестве, обрядах и церемониях, увиденных испанцами в Новой Испании, когда они ее завоевали, и о многих других достопримечательностях той земли.

Глава

В году Господнем 1523-м, в день обращения святого Павла, а именно 25 января, отец фрай Мартин де Валенсия, да святится память его, вместе с одиннадцатью братьями отплыли из Испании, направляясь в сию землю Анауак (Анауак — долина в Центральной Мексике, где располагались главные города-государства ацтеков; также название тройственного союза (конфедерации), состоящего из Теночтитлана (город-государство ацтеков), Тескоко и Такубы (владение тепанеков)), посланные преподобным отцом фраем Франсиско де лос Анхелес ¹, в ту пору генеральным министром ордена Святого Франциска. Даны им были Святейшим Отцом нашим великое благословение и отпущение грехов, а также особый приказ Его Величества Императора, Государя нашего, трудиться над обращением индейцев, уроженцев сей земли Анауак, ныне именуемой Новая Испания. [372]

Господь же поразил и покарал землю сию и тех, кто в ней находился, как туземцев, так и иноземцев, десятью страшными казнями.

Первой казнью была оспа, и началось это следующим образом. Когда капитаном и губернатором был Эрнан Кортес, на землю сию высадился Панфило де Нарваэс, и на одном из его кораблей находился негр, заболевший оспой, каковой недуг в сем краю никогда прежде не был известен, а в ту пору Новая Испания была чрезвычайно густо населена, и когда оспа распространилась среди индейцев, то появилось столько больных и пошел такой мор по всей земле, что в большинстве провинций вымерло более половины жителей, в других чуть поменьше; ведь индейцы не знали средств от оспы, и вдобавок у них есть привычка часто мыться, и они, здоровые и больные, продолжая это делать, мерли как мухи, целыми семьями. Умирали многие также от голода, ибо заболевали все сразу и не могли ухаживать друг за другом, и некому было доставлять хлеб или что другое. И во многих местах бывало, что все в доме умирали, а похоронить столь великое множество мертвых было невмоготу, и, чтобы избавиться от зловония, исходившего от трупов, на них обрушивали дом, так что их дом становился их могилой. Недуг сей индейцы назвали «великой проказой», ибо оспа была столь тяжелой, что покрытые язвами походили на прокаженных; следы ее и доныне сохранились у уцелевших, и тело их испещрено оспинами.

Затем, одиннадцать лет спустя, приехал испанец, больной корью, и от него она передалась индейцам, и ежели бы на сей раз не позаботились о том, чтобы они не купались, и о других средствах, корь стала бы не меньшим бичом и мором, чем предыдущий недуг, но и при этом погибло много народу. И год этот назвали «годом малой проказы».

Второй казнью было то, что множество испанцев погибло при завоевании Новой Испании, особенно же города Мехико ², ибо, когда Эрнан Кортес высадился на побережье того края, он, движимый присущей ему отвагой и желанием придать храбрости своему войску, велел потопить все корабли и лишь тогда двинулся в глубь страны; и, пройдя сорок лиг, он [373] вступил на землю Тласкалы, а это одна из самых больших и людных тамошних провинций, и, войдя в ее густо заселенную часть, он обосновался в одном из дьявольских капищ — в селении, называемом Текоаотцинко; испанцы же прозвали его Торресилья (Торресилья — башенка (исп.)), ибо расположено оно на высоте; и, пребывая там, он две недели сражался с окружившими его индейцами племени отоми, людьми низкого сословия, вроде наших крестьян. Собралась их тьма-тьмущая, ибо края эти весьма многолюдны. Индейцы в глубине этого края говорят на том же языке, что и в Мехико, и поскольку испанцы с теми отоми храбро сражались, то когда об этом стало известно в городе Тласкала, оттуда вышли знатные индейцы, и предложили испанцам свою дружбу, и повели их в Тласкалу, и дали им богатые подарки и припасов вдоволь, выказывая большую любовь. Но испанцы в Тласкале не задержались, а, несколько дней передохнув, выступили в поход на Мехико. Великий правитель Мехико по имени Моктесума принял их миролюбиво, выйдя навстречу с большой торжественностью, в сопровождении множества знатных особ, и дал много драгоценностей и подарков капитану дону Эрнану Кортесу, и оказал всем его спутникам весьма радушный прием; и так пробыли они в Мехико много дней, живя в безопасности и в согласии с тамошним владыкой. В это время прибыл в те края Панфило де Нарваэс, привезший больше солдат и лошадей, намного больше, чем их было у Эрнана Кортеса, каковые солдаты, которые стали затем под знамя и начало Кортеса, преисполнились бахвальства и гордыни и слишком понадеялись на свое оружие и силу, за что Господь подверг их страшному унижению: когда индейцы вознамерились изгнать их из города и начали на них нападать, сделать это удалось без большого труда, и во время бегства погибло больше половины испанцев, а уцелевшие почти все были ранены, и та же участь постигла дружественных испанцам индейцев, все они едва не погибли и с большими трудностями сумели вернуться в Тласкалу, ибо на всем пути их сопровождала неприятельская [374] орда. Добравшись же до Тласкалы, испанцы там залечили раны и отдохнули, ни на миг не падая духом; затем, собравшись с силами, отправились в победоносный поход и совместно с войском тласкальцев покорили принадлежащие Мехико земли. А дабы завоевать сам город Мехико, они в Тласкале соорудили бригантины ³, каковые ныне стоят на причале в Мехико; бригантины сии были доставлены из Тласкалы в Тескоко на расстояние пятнадцати лиг разобранными на части. Затем бригантины собрали и спустили на воду, а к тому времени испанцы уже покорили множество индейских селений, другие же индейцы им помогали, — так, большое войско из Тласкалы поддержало испанцев супротив мексиканцев, ибо Тласкала всегда была заклятым врагом Мехико. В самом же Мехико и на его стороне было сил куда больше, ибо за него стояли все главнейшие владетели того края. Испанцы подошли к Мехико и осадили город, отрезав все дороги, и, сражаясь на воде с бригантин, не пропускали в Мехико ни подмогу, ни продовольствие. На дорогах же ожесточенно сражались капитаны, сокрушая все подряд в захваченных ими частях города; ибо до того, как испанцы додумались уничтожать здания, все, что они днем успевали захватить, ночью, когда они отходили в свои лагеря и убежища, индейцы захватывали снова и снова расчищали дороги. Но когда испанцы стали разрушать здания и преграждать дороги, то после многодневных боев им все же удалось завоевать Мехико. В войне этой было великое множество погибших с одной и с другой стороны, и как начинают сравнивать число убиенных, то говорят, что людей там пало больше, чем в Иерусалиме при завоевании его Титом и Веспасианом ⁴.

Третьей казнью был страшный голод, наступивший сразу же после взятия города Мехико, ибо по причине опустошительных войн индейцы не могли сеять, — одни защищали свою землю и помогали мексиканцам, другие сражались на стороне испанцев, и то, что одни сеяли, другие вытаптывали, и стало нечего есть; и хотя в этих краях и прежде бывали годы засушливые и неурожайные, а порой с суровыми холодами, индейцы в такие годы питаются тысячью видов корней [375] и трав, перенося годы недородов легче и с меньшими страданьями; однако в тот год, о коем я говорю, была ужасная нехватка хлеба, называемого в этих краях «сентли», когда он в початках; испанцы же называют его словом «маис» и многими другими, привезенными сюда, в Новую Испанию, с островов; итак, стало не хватать маиса, и даже испанцам пришлось из-за этого весьма туго.

Четвертой казнью были кальпихес, или хуторяне, и негры, ибо, как только разделили землю, конкистадоры наши поселили в усадьбах и принадлежавших к ним селеньях своих слуг и негров, дабы они собирали дань и ведали сельскими работами. Оные слуги и негры поселились и поныне живут в селеньях, и, хотя в большинстве своем они испанские крестьяне, на сей земле они стали господами и помыкают исконными хозяевами здешнего края, как если бы те были их рабами; впрочем, мне не хотелось бы обличать их дурные нравы, и о своих чувствах я умолчу, скажу лишь, что они понуждают служить им и бояться их, словно они тут всевластные исконные господа, и ничего иного они не делают, только и знают, что требовать, и, сколько бы им ни давали, никогда не бывают довольны и везде, где находятся, причиняют смуту и порчу, инда смердит от их дел, как от падали, и ничем иным они не занимаются, только отдают приказы; они суть трутни, пожирающие мед, который приносят бедные пчелы, сиречь индейцы, и сколько бы те несчастные ни отдавали, наглецам все мало. В первые годы эти касики столь безнаказанно помыкали индейцами, заставляя носить грузы, и посылая вдаль от дома, и налагая множество других повинностей, что многие индейцы поумирали по их вине и от их рук, что хуже всего.

Пятой казнью были чрезмерные налоги и прочие повинности, к коим понуждали индейцев; поскольку у индейцев в кумирнях, а также у их владык и вельмож и во многих погребениях были накопленные за долгие годы большие запасы золота, испанцы стали требовать с них непомерную дань; индейцы же, набравшись страху во время войны с испанцами, отдавали все, что имели; однако требования дани не прекращались — едва выплатят одну, их принуждают [376] нести другую, и, дабы исполнить все эти требования, они продавали своих детей и свою землю, а многие, кому не удавалось выплатить дань, погибали кто под пытками, кто от жестокого содержания в тюрьме, ибо обращались с ними как со скотом и ценили меньше, чем скотину.

Шестой казнью стали золотые прииски, ибо, кроме того, что испанцы получили энкомьенду (Энкомьенда — здесь: форма эксплуатации индейского населения в испанских колониях, когда подневольные обязаны отрабатывать трудовую повинность, а также платить дань со своего урожая) на сбор дани и наложение повинностей на индейцев, они сразу же принялись добывать золото, и сколько рабов-индейцев доныне там перемерло, того никому не счесть; золото здешнего края стало как бы золотым тельцом, коему поклонялись, как Богу, ибо из самой Кастилии приезжают сюда, терпя столько трудов и опасностей, дабы поклоняться ему, и ежели кто добивается своего, дай-то Бог, чтобы сие не послужило к его погибели.

Седьмой казнью были строительные работы в великом граде Мехико, где в первые годы было занято народа поболе, нежели при сооружении Иерусалимского храма ⁵; на работы сгоняли индейцев толпами, так что по некоторым улицам и дорогам насилу можно было протиснуться, хотя они там весьма широкие; и пока строили, одни погибали под балками, другие разбивались, падая с высоты, третьих настигала смерть под обломками зданий, которые в одном месте разрушали, чтобы отстраивать в другом, особливо же когда рушили главные храмы сатаны. Много индейцев погибло там, и прошло много лет, пока эти храмы изничтожили, а уж камня от них целые горы остались.

Обычаи здешних поселенцев не назовешь лучшими в мире: индейцы трудятся на постройках, они же добывают материалы и платят каменщикам и плотникам, и ежели сами себе не принесут еду, то голодают. Все материалы приносят они на себе; большие бревна и камни волокут на веревках, а как орудий труда у них мало, а народу избыток, то бревно или камень, для коих надо сто человек, волокут четыреста; [377] и еще есть у них привычка идти с пеньем и криками, и песни эти и вопли не прекращались ни ночью, ни днем, ибо в первые дни строили они город с превеликим усердием.

Восьмой казнью были рабы, каковых себе заводили испанцы для работы ни приисках. В иные годы испанцы так спешили обзаводиться рабами, что сгоняли их в Мехико целыми толпами, вроде овечьих отар, дабы клеймить своим тавром (Тавр — специальная профильная металлическая пластина для клеймения животных, использовалась также для рабов); тех, кто у самих же индейцев считались рабами, уже не хватало, ибо хотя по здешнему жестокому, дикарскому закону некоторые индейцы числятся рабами, но на самом-то деле их к рабскому труду прежде почти не принуждали; когда ж испанцы стали требовать как подать все больше и больше рабов, а своих рабов у индейцев уже не было, стали они приводить своих детей и масеуалей — это у них простолюдины, вроде наших подневольных земледельцев, — собирали их сколько удавалось и запугивали, чтобы говорили, будто они рабы. А проверкой сего никто особенно не занимался, железо для клеймения было дешево, вот и печатали им на лицах всяческие надписи еще и сверх главного, королевского клейма, инда вся физиономия бывала испещрена, каждый, кто покупал и продавал, свое клеймо ставил, так что сия восьмая казнь тоже была не из легких.

Девятой казнью был труд на приисках, куда за шестьдесят лиг и боле отправляли индейцев с грузом припасов; пища, которую они для себя брали, бывало, заканчивалась прежде, чем они доберутся до прииска, а у иных — на обратном пути, прежде чем дойдут до дома, иных же работавшие на приисках задерживали на несколько дней, чтобы помогали им промывать песок, или же их заставляли строить дома и прислуживать, и припасы у них кончались, они умирали или на приисках, или в пути; денег же на покупку еды у них не было, и никто им денег не давал. Другие возвращались столь истощенные, что сразу погибали, и от трупов этих индейцев и тех, что умирали на приисках, зловоние шло такое, что начинался мор, особливо же было это на приисках [378] в Оахиекаке (Оахиекака — провинция в южной части современной Мексики), где на пол-лиги в окружности и на большом отрезке дороги можно было пройти только по грудам мертвых тел и костей; а всяческих стервятников и воронов, слетавшихся клевать трупы, было столько, что они тучей застили солнце; из-за всего этого многие деревни, дальние и в окрестностях городов, опустели; иные индейцы убегали в горы, оставляя свои дома и усадьбы без призора.

Десятой же казнью были раздоры и партии, на которые разделились находившиеся в Мехико испанцы, что грозило наибольшей опасностью, и мы эту землю потеряли бы, кабы Господь не наслал на индейцев некое ослепление; вследствие сих раздоров и раскола некоторых испанцев казнили, некоторые подверглись оскорбленьям и изгнанию. Когда дело доходило до драки, бывали и раненые, и умиротворить, уговорить дерущихся было некому, кроме монахов, ибо горстка испанцев была разделена на сторонников одной или другой партии, и монахам приходилось идти к ним либо для того, чтобы помешать стычке, либо чтобы разнимать дерущихся, не страшась выстрелов и ударов шпаг и конских копыт; мало того что монахи старались установить мир, дабы эта земля не была утрачена, им вскоре стало известно, что индейцы готовятся к войне и припасли множество оружия, дожидаясь желанной для них вести, — намеревались же они на дороге в Ибуэрас убить нашего капитана и губернатора Эрнана Кортеса ⁶, вступив в предательский сговор с теми индейцами, что его сопровождали, и узнал он об этом уже поблизости от места, где была устроена засада; главных зачинщиков заговора Кортес казнил и так избавился от опасности; а индейцы в Мехико тем временем дожидались, когда враждующие меж собою испанцы ослабеют, дабы напасть на оставшихся и всех перерезать, чего не попустил Господь, не пожелавший, чтобы пропало то, что с такими трудами было завоевано ради служения Ему; не иначе как сам Господь вдохновлял монахов, примирявших испанцев, и заставлял неизменно им повиноваться, как истинным отцам своим; солдаты-испанцы сами просили наших честных братьев [379] (священнослужителей высокого сана тогда там не было), чтобы они, пока не прибудут епископы, употребляли власть, дарованную им папой; так, когда мольбами, когда суровым выговором, они предотвратили великие бедствия и гибель многих наших воинов.

Глава

Наши проповедники вскоре обрели некоторую бойкость языка и начали проповедовать уже без книг, индейцы же перестали взывать к своим идолам и поклоняться им, разве что вдалеке от нас и украдкой, и множество их собиралось по воскресеньям и по праздникам послушать слово Божие; первым делом надобно было им объяснить, кто есть Господь Единый и Всемогущий, иже несть Ему ни начала, ни конца, Создатель всего сущего, безграничный и в премудрости своей и благодати, сотворивший весь мир видимый и невидимый, охраняющий его и дающий ему жизнь, а затем им говорили о том, что считали более уместным и подходящим в ту пору; после чего надобно было объяснить, кто такая Пресвятая Мария, ибо индейцы до тех пор лишь называли имя «Мария» или «Пресвятая Мария» и, произнося его, думали, что это имя Бога, и все изображения, которые видели, называли «Пресвятая Мария». Разъяснив сие, а также бессмертие души, им рассказывали о дьяволе, в коего они верили, и о том, как он их морочит, и о злобных его кознях и стараньях, чтобы ни единая душа не обрела спасения; слушая такие проповеди монахов, многие индейцы настолько пугались и ужасались, что дрожмя дрожали, и некоторые бедняки и нищие, коих в этом краю не счесть, стали приходить просить о крещении, дабы обрести царство Божие, со слезами и вздохами и даже назойливостью требуя окрестить их.

Индейцы сии с великим усердием заботились о доставке дров для своих дьявольских храмов — во дворах и в самих [380] храмах сатаны у них всегда стояло множество всяческих жаровен, порой весьма больших. Обычно жаровни стояли перед алтарями их идолов, и огонь в них горел всю ночь. Было у них много круглых домов, или храмов сатаны, одни большие, другие поменьше, соответственно величине селения; вход в сии капища походил на вход в преисподнюю, и на нем была изображена пасть страшной змеи с ужасными клыками и зубами, и у некоторых змей торчали настоящие клыки, инда смотреть на них, а тем паче входить внутрь оторопь брала; особливо же страшна была подобная преисподняя в Мехико, прямо скажешь, настоящий ад. В таких местах постоянно, ночью и днем, поддерживался огонь. Капища сии, или преисподнии, были круглые в основании и невысокие, с низким полом,—не надо было подниматься по ступеням, как в другие храмы, многие из коих тоже были круглые, однако высокие, и подниматься туда приходилось по многим ступеням; такие храмы были посвящены богу ветра, именуемому Кецалькоатль. Среди индейцев одни были приставлены приносить дрова, другие — поддерживать огонь, бодрствуя ночами; почти то же самое делали они в домах своих господ, где огонь горел во многих помещениях, и ныне они тоже зажигают и поддерживают огонь в домах господ, однако не так, как прежде, ибо осталось таких домов из десяти один. Ныне же возжигается иной огонь, огонь благочестия в сердцах окрещенных индейцев, когда они изучают «Ave, Maria» («Радуйся, Мария» (лат.)), и «Pater Noster»(«Отче наш» (лат.)), и христианское вероучение; а дабы они лучше усваивали, и притом с удовольствием, молитвы «Per signum Crucis» («Знамением Креста» (лат.)), «Pater Noster», «Ave, Maria», «Credo»(«Верую» (лат.)) и «Salve» («Здравствуй» (лат.)), их учат петь и заставляют запоминать заповеди на их языке, положенные на простой и приятный распев. Обучение сие производилось с большой поспешностью, народу собиралось множество, и стояли они толпами во дворах церквей и обителей, а также в своих селениях, часа по три-четыре упражняясь в пении и [381] запоминании молитв; спешили с обучением чрезвычайно, так что, куда ни глянь, ночью и днем везде и всюду слышалось пение и чтение христианских молитв; сами испанцы немало дивились тому, с каким рвением индейцы читали молитвы и с какою охотой их изучали; и не только упомянутые молитвы учили они, но еще многие другие, а теперь, уже зная их, сами наставляют других в вере христианской, и в деле сем и во многих других делах много помогают дети.

Хотя честные братья сперва думали, что, выбросив идолов из сатанинских храмов и привлекши индейцев к христианскому вероучению и крещению, они дело свое выполнили, уничтожить идолопоклонство оказалось куда труднее и потребовало куда больше времени; индейцы продолжали по ночам собираться, призывать своих демонов и задавать им пиршества, а также совершать издревле заведенные у них обряды, особливо же когда сажали маис, и когда его убирали, и каждые двадцать дней, сколько насчитывают их месяцы ⁷; последний, двадцатый день по всей стране считался большим праздником. Каждый из таких дней был посвящен одному из демонов, и отмечали они празднество человеческими жертвоприношениями и многими другими обрядами. Как будет сказано дальше, было у них в году восемнадцать месяцев, каждый по двадцать дней, и когда эти восемнадцать заканчивались, оставалось еще пять дней, которые, говорили они, лишние и в году не считаются. В оные пять дней также свершались всяческие обряды и устраивались пирушки, пока не начинался новый год. Кроме того, были у них дни поминовения их покойников, дни плача по ним, и в эти дни, поевши и захмелев, они призывали своих демонов ; проводили же такие дни следующим образом: покойника хоронили, оплакивали, затем через двадцать дней снова оплакивали и клали на его могилу еду и розы, а как исполнится восемьдесят дней, опять делали то же самое, и так каждые восемьдесят дней, а как пройдет год, в день смерти покойного оплакивали его и клали приношения на могилу, и так четыре года; после чего это прекращали совершенно и более никогда о мертвом не вспоминали в заупокойных молитвах. Всех своих покойников они называли «теотл такой-то», что означает «бог такой-то» или «святой такой-то». [382]

Когда возвращались издалека их торговцы или другие люди, то родичи и друзья устраивали большой пир и вместе с ними напивались. Великим делом почиталось у них, ежели кто отправится к дальние края и там преуспеет и вернется, даже если он ничего, кроме себя самого, не принес; также когда кто-либо заканчивал строить дом, тоже устраивалось пиршество. Иные трудились по два-три года и копили все, что могли, дабы задать пир своему демону, и не только тратили на это все свое имущество, но еще и залезали в долги, так что им приходилось служить и трудиться еще год или два, чтобы от долгов освободиться; иные же, не имея средств устроить такой пир, продавали себя в рабство лишь для того, чтобы один день почтить угощеньем своего демона. В дни празднеств они приносили служителям храмов кур, собачек и перепелок, приносили свое вино и хлеб, и все напивались допьяна. Покупали для торжества охапки роз и сосуды с благовониями и с какао — это у них очень вкусный напиток, — а также фрукты. На празднествах часто раздавали гостям коврики, и те плясали на них днем и ночью, пока не падали от усталости или от хмеля. Кроме того, справляли много других праздников с разными обрядами, и тогда всю ночь напролет вопили и взывали к своим демонам, и никакими силами, никакими способами невозможно было это прекратить, ибо для них было непомерно трудно отказаться от обычаев, в коих они закоснели; и, чтобы победить и искоренить обычаи сии и идолопоклонство, потратили наши монахи более двух лет, с соизволения и с помощью Господа неустанно проповедуя и увещевая.

Но вскорости братьям нашим сказали, что индейцы своих идолов прячут, зарывают их у подножья крестов или под плитами храмовых лестниц, чтобы, делая вид, будто поклоняются кресту, поклоняться своим демонам; так они надеялись продлить жизнь идолопоклонству. Идолов же у индейцев было превеликое множество, и стояли они везде — в дьявольских их храмах, во дворах, на возвышенностях, в лесах и на холмах, особливо же на перевалах и на высоких горах, везде, где только было высокое место, или просто красивое, или подходящее для отдыха; и каждый, кто проходил мимо, окроплял идола своей кровью, проколов себе ухо или язык, или бросал [383] щепотку здешнего курения, называемого копал, а иной бросит сорванные по дороге розы, а ежели совсем ничего нет, то пучок зеленой травы или соломы; там они и отдыхали, особливо же если шли с ношей, ибо индейцы часто носят на себе изрядно большую и увесистую поклажу.

Идолы стояли у них также у воды, чаще всего близ источников, где им устраивали алтари под большими навесами; и у многих более полноводных источников стояло по четыре таких алтаря, поставленных крестом один напротив другого вокруг источника; и там они бросали в воду много копала, и бумажек, и роз, а некоторые водопоклонники убивали себя там. И близ больших деревьев, например высоких кипарисов или кедров, тоже водружались алтари и совершались человеческие жертвоприношения; и во дворах своих сатанинских храмов они сажали и выращивали кипарисы, платаны и кедры. Ставили также небольшие алтари, с такими же ступенями, помостами и навесами, на многих перекрестках дорог и в разных концах селений и у домов; и во многих других местах были у них как бы молельни с великим множеством разных идолов и рисунков для всеобщего поклонения — очень долго не удавалось все их уничтожить потому, что их было много и в самых разных местах, но еще и потому, что индейцы каждый день их устраивали сызнова; разрушат испанцы десяток алтарей в одном месте, а вернутся — там опять новые поставлены; индейцам ведь не надо было для этого дела искать ни каменщиков, ни каменотесов, ни ваятелей — многие из них сами мастера, камнем камень обрабатывают, — так что никак не удавалось все эти алтари уничтожить и сровнять с землей. Идолы были из камня, из дерева, из обожженной глины, делали их также из теста и из смешанных с тестом семян, одни идолы были большие, другие просто огромные, были и среднего размера, и небольшие, и совсем маленькие. Одни походили на епископов в митрах и с посохами, некоторые были позолоченные, иные украшены бирюзою всевозможного вида. У некоторых был человеческий облик, а на голове вместо митры ступа, и в нее наливали вино, ибо то был бог вина ⁸. У других были различные атрибуты, по которым узнают, какого демона они изображают. Были и подобия женщин, тоже [384] самого различного вида. Были и изображавшие диких зверей— львов, тигров, собак, оленей и всяческих животных, какие водятся в лесах и полях. Были также идолы в образе змей самого различного вида — и вытянутые, и свернувшиеся кольцом, некоторые с женскими лицами. Перед многими идолами приносили в жертву гадюк и других змей, некоторым надевали на шею ожерелье из гадючьих хвостов; есть там такие большие гадюки, которые, вертя хвостом, производят треск, почему испанцы называют их «гадюки с бубенцами»; некоторые из этих змей весьма опасны и свиваются в десять — одиннадцать колец, их укус смертелен, укушенный живет не более суток. Есть и очень крупные змеи, толщиной в человеческую руку. Эти змеи рыжеватого цвета и не ядовиты, их, напротив, весьма ценят как лакомую пищу для знатных господ. Называют их «оленьи змеи», то ли потому, что цветом напоминают оленью масть, то ли потому, что выползают на тропинки и там поджидают оленя, — змея тогда, уцепившись за ветви дерева, хвостом своим обвивает оленя и не выпускает, и хотя у нее нет ни зубов, ни клыков, она высасывает его кровь глазами и ноздрями. В одиночку никто не берется ее поймать, потому что она может схватить человека и удавить, однако ежели соберутся два-три индейца, они настигают змею и, привязав к большой жерди, с превеликой гордостью преподносят ее своим господам. И были у них также идолы, изображающие эту змею. И еще были идолы в виде ночных птиц, и весьма распространены были идолы в виде орлов и тигров. Также были подобия филина и других ночных птиц, вроде коршуна, и всевозможных иных птиц—больших, или красивых, или хищных, или с нарядным опереньем; и главный у них был идол солнца, а также идолы луны и звезд, больших рыб и водяных ящериц, даже жаб и лягушек и всяких крупных рыб, и они говорили, что это боги рыб. Из одного селения на озере возле Мехико забрали нескольких больших, из камня высеченных рыбьих идолов, а потом, когда наши туда вернулись и попросили наловить немного рыбы для еды, им ответили, что, мол, рыбьего бога у них забрали и теперь рыба не ловится.

Богами почитали они огонь, и воздух, и воду, и землю и все это изображали в рисунках; и на щитах круглых и [385] прямоугольных были у них изображения демонов с дьявольскими гербами. И многие другие твари были у них нарисованные и в виде фигурок — бабочки, блохи и саранча, красиво выточенные и довольно крупные.

Когда наши испанцы покончили с идолами, стоявшими на виду, начались поиски тех, что были зарыты у подножия крестов, словно бы заточены там, ведь ясно, что демон, находясь близ креста, не может не терпеть великую муку, и эти все тоже были уничтожены, ибо хотя и были некоторые плохие индейцы, прятавшие идолов, были также и другие, хорошие, уже окрещенные, которые сие осуждали, почитая обидным для Господа, и доносили о сих делах монахам; и даже среди плохих индейцев находились почитавшие сие дурным делом. Отыскать спрятанных идолов было необходимо не только для того, чтобы предотвратить оскорбленье Господа и чтобы почет и хвала, Ему полагающиеся, не доставались идолам, но также и для того, чтобы уберечь людей от жестокой смерти, ибо многих индейцев продолжали приносить в жертву в лесах, по ночам и в потаенных местах; обычай сей у индейцев весьма крепко укоренился, и ежели им не удавалось принести в жертву столько людей, сколько у них полагалось, они, по наущению дьявола, старались непременно восполнить число жертв...

Глава

В году 1536-м довелось мне в сей тласкальской обители видеть приношения, каких я не видывал ни в одном другом месте Новой Испании, и думаю, таких не бывает нигде; дабы перечислить их и описать, надо бы другое, более искусное перо, каковое сумело бы должным образом оценить и восхвалить то, что, наверное, сам Господь высоко ценит и хвалит. Итак, начиная со Страстного Четверга индейцы приносят в храм Богоматери свои дары и кладут их у ступеней возвышения, на коем находятся Святые Дары, и в течение сего дня и [386] Страстной Пятницы все несут и несут, однако в канун Пасхи, вечером в Страстную Субботу и в скорбную ночь, собирается столько народу, что мнится, во всей провинции ни души не осталось. Приношения состоят из накидок, в кои они одеваются и коими укрываются; бедняки приносят небольшие платки четырех-пяти пядей в длину и чуть поменьше в ширину, каждый из коих стоит не более двух-трех мараведи, а люди еще беднее — платки еще меньше. Женщины же приносят платки вроде тех, которые у нас кладут под статуи, и для того их потом и употребляют,—все они украшены разнообразнейшими узорами, вышитыми хлопковой нитью и кроличьим пухом. Большинство платков — с крестом посредине, и кресты эти весьма различного вида. На иных же изображен посередине щит с вышитыми цветными нитками пятью ранами. На иных — имена Иисуса или Марии, с бахромою и вышивкой вокруг, а на иных вышиты красиво расположенные всякие цветы и розы. И в том году одна женщина принесла плат с вышитым на обеих его сторонах распятием, хотя одна сторона, как присмотреться, казалась все же лицевой, и столь прекрасно было это сделано, что все, кто сей плат видел, и монахи и испанцы-миряне, восхищались работой и говорили, что мастерица, сие создавшая, могла бы и ковры ткать. Накидки и платки они приносят свернутыми, и, как подойдут к ступеням, преклоняют колена, и, почтив святыню, достают свой плат, и, развернув, берут его за два конца обеими руками, подносят ко лбу, два-три раза поднимают руки, затем кладут на ступени и, немного попятившись, снова опускаются на колена, как священники, причастившие знатного вельможу, и при этом читают молитву, и многие приводят с собою детей, за которых тоже несут приношение, и плат этот дают дитяти в руки и учат, как надобно класть его на ступени и преклонять колена; стоит поглядеть, с каким благоговением и почтением они это делают, и кажется, что даже мертвый вдохновился бы и воскрес. Иные приносят копал, сиречь курение тамошнее, и много свечей; у одних свечи большие, у других поменьше, у кого тонкая свеча в две-три пяди, у другого свечечка не больше пальца; но когда видишь, как они их подносят и молятся, то скажешь, что приношение таковое подобно приношению [387] вдовицы, столь угодному Господу, ибо все сие отрывается от самого насущного и приносится в дар с таким простодушием и благочестием, словно в присутствии самого Владыки небесного. Другие приносят крестики величиною в пядь или в полторы пяди и больше, покрытые позолотою и перьями или серебром и перьями. Приносят также кресты, украшенные позолотою и яркими перьями или серебряными лентами, или просто ценимые у них зеленые перья. Кое-кто несет еду на тарелках или в мисочках и ставит ее вместе с другими приношениями. В том году привели барана и двух больших живых свиней; индейцы, что жертвовали свиней, несли их связанными на жерди, как тут обычно носят поклажу, и, войдя с ними в храм и приблизившись к ступеням, они взяли свиней на руки и положили их на ступени, смотреть на это без смеха было невозможно. Приносили также кур и голубей в огромных количествах; столько было этой живности, что монахи и прочие испанцы диву давались, и я сам неоднократно ходил поглядеть и удивлялся, что в нашем старом мире можно увидеть нечто новое; и такие толпы входили в храм и выходили из него, что порою нельзя было протиснуться в дверь.

Дабы принимать и хранить приношения, есть нарочно к тому приставленные люди, и все это отдается беднякам в лазарет, каковой здесь недавно опять основали по образцу лазаретов Испании, и обеспечение ему дается изрядное, и для лечения множества бедняков всего есть вдоволь. Воску приносят столько, что на целый год хватает. Затем, в день Пасхи, выходит до рассвета весьма торжественная процессия с плясками и ликованием. В сей день потешили нас пляскою дети, да такие маленькие, что иные из них еще от груди не отлучены, и так забавно и ловко они плясали, что испанцы от души смеялись и веселились. После чего была проповедь и торжественное молебствие. Многие испанцы весьма изумляются и даже с недоверием смотрят на улучшение нравов индейцев, особливо же недавно прибывшие из Испании, кто не бывал в селеньях, где испанцы живут давно, — не видев того собственными глазами, они думают, что все, что рассказывают об индейцах и об их благочестии, это выдумки, также дивятся они тому, что индейцы приходят издалека, [388] чтобы креститься, венчаться и исповедоваться, и на праздники собираются слушать мессу, но когда эти сомневающиеся все видят своими глазами, их поражает вера столь недавно обращенных христиан. И почему бы Господу не даровать свою милость и благостыню тем, кого он сотворил по своему подобию, ничуть не худшими, чем мы, испанцы? Прежде они никогда не видели, как изгоняют бесов, как исцеляют хромых, не видели, чтобы кто-то возвращал слух глухим или зрение слепым или воскрешал умерших, и то, что проповедники им рассказывают и говорят, это для них диво дивное, вроде хлебов святого Филиппа ⁹, им тоже достаются крохи; Господь, однако же, умножает слово свое, и оно разрастается в их душах и умах, и куда больше плодов приносит милость Божия — она с избытком умножает то, что мы, люди, можем дать индейцам.

Индейцам же сим почти ничто не мешает удостоиться царства небесного, в отличие от нас, во многих пороках погрязших; в своей жизни они довольствуются малым, столь малым, что едва имеют во что одеться и чем пропитаться. Еда у них до крайности скудная, то же можно сказать и об одежде; для сна у большинства и целой циновки не найдется. Их не лишает сна желание приобрести и уберечь богатство, они не изводят себя ради почета и должностей. Прикрывшись ветхой накидкой, ложатся спать, а проснувшись, уже готовы служить Богу, а ежели хотят покаяться, им нет труда или помехи в том, чтобы как-то по-особому одеться или раздеться. Они терпеливы, чрезвычайно выносливы, покорны как овцы; не помню, чтобы я когда-либо замечал у них злопамятство; они смиренны, всех слушаются, то ли по необходимости, то ли по доброй воле, и умеют только служить да трудиться. Каждый знает, как сложить стену, построить дом, свить веревку, все владеют такими ремеслами, большого искусства не требующими. Удивительно их терпение и выносливость: в болезнях тюфяком им служит жесткая земля, о белье и речи нет, в лучшем случае подстелют дырявую циновку, а под голову кладут камень или кусок дерева, многим же и голову не на что приклонить, так и лежат на голой земле. Дома у них очень маленькие, некоторые покрыты земляною кровлей, некоторые — соломой, иные похожи на келью святого [389] аббата Гилария ¹⁰ и больше напоминают могилу, нежели дом. По тому, сколько добра вмещает такая хижина, можно судить об их богатстве. Живут индейцы в сих хижинах целыми семьями — родители, дети и внуки, — едят и пьют без шума и крика. Годы их и вся жизнь проходят без ссор и вражды, дом они покидают лишь для того, чтобы промыслить необходимое пропитание. Ежели у кого заболит голова или он занедужит и ежели среди них есть легко доступный лекарь, то безо всякого шума и расходов они идут к нему, а коль такового нет, переносят болезнь терпеливее, чем Иов ¹¹; не то что в Мехико; там, ежели кто-то из жителей заболеет и, пролежав дней двадцать в постели, умрет, то в уплату за лекарства и советы лекарей приходится отдать все, что имеешь, едва остается на похороны; а за молитвы заупокойные и бдения дерут столько, что жена остается кругом в долгах, а ежели умирает жена, то муж разорен. Слышал я от одного женатого и мудрого человека, что коль заболеет один из супругов и почует близость смерти, то приходится мужу убить жену или жене убить мужа и кое-как схоронить на любом кладбище, дабы овдовевший не оказался мало того что в одиночестве, но еще и в бедности и в долгах; а так удается этой напасти избежать.

Когда какая-нибудь индеанка рожает, за повивальной бабкой ходить не надобно, все они это дело знают, а первороженица идет к ближайшей соседке или же родственнице, чтобы та помогла, и терпеливо ждет, пока сама природа возьмет свое; рожают же они с меньшим трудом и муками, нежели наши испанки, многие из которых, поскольку им стараются ускорить роды и применить силу, подвергаются опасности, слабеют и заболевают, так что становятся уже не способны рожать; и ежели у индеанки родится двойня, то по прошествии одного дня с их рождения или же двух их не кормят, а потом мать берет одного на одну руку, другого на другую и дает им грудь, чтобы не умерли с голоду, и кормилиц для них не ищут, и с тех пор каждый из двоих, просыпаясь, знает свой сосок; и для роженицы не наготавливают здесь ни сладкие гренки, ни мед, ни прочие лакомства, и первое удовольствие, какое они доставляют своим младенцам, это обмывают их холодной водой, не боясь причинить вред; и при всем том мы видим и убеждаемся, что большинство здешних [390] людей ходят нагишом, здоровы и бодры, хорошо сложены, выносливы, сильны, веселы, легки на ногу и пригодны для любого дела; и самое главное, когда они уже приходят к познанию Бога, мало что мешает им блюсти и исполнять законы и заповеди, данные Иисусом Христом.

Когда же я гляжу на причуды и увертки испанцев, так и хочется их пожалеть, и первым, более всего, себя самого. Только подумайте, с какой неохотою поднимается испанец с мягкой своей постели, и чаще всего понуждает его к тому яркий солнечный свет; и тотчас он надевает на себя халат (чтобы не продуло) и велит подать ему одежду, словно у самого нет рук взять ее; и одевают его, будто безрукого, и, пока его одевают, он молится, так что легко вообразить, сколько внимания уделяется молитве, и ежели его чуть-чуть прохватит холодом, то он спешит к очагу, покамест ему чистят кафтан и шляпу; совсем расслабившись после постели и жаркого огня, даже причесаться сам не может, причесывать его должен кто-то другой, затем, пока он наденет башмаки или туфли и плащ, колокол уже созывает на мессу, нередко же он отправляется в храм после завтрака, а тут еще лошадь его не оседлана; сами посудите, в каком настроении он входит в храм, но ежели удается поспеть хотя бы к концу службы, он и рад, и тем паче ежели попадется священник, не слишком затянувший мессу, не то у него, видите ли, колени ломит. Есть и такие, что нисколечко себя в храме не утруждают, даже по воскресеньям или по праздникам; а как возвратятся домой, так чтобы им обед был уже на столе, а не готов — серчают, а после обеда спят-почивают; судите сами, много ли времени остается им на то, чтобы разобраться в какой-либо тяжбе или в счетах, чтобы доглядеть за приисками или сельскими работами; и не успеют они с этими делами управиться, как подходит час ужина, и порой они засыпают прямо за столом, ежели не разгонят сон какой-либо игрою; и добро бы так жили год или два, а затем начали вести жизнь более достойную; но нет, такова вся их жизнь, и с каждым годом алчность и пороки только усугубляются, так что все дни и ночи и почти всю жизнь свою они не вспоминают ни о Боге, ни о своей душе, разве что изредка мелькнет в уме благое намерение, для исполнения коего вечно не хватает времени... [391]

Глава

Когда в 1538 году подошел день Тела Христова, тласкальцы устроили столь прекрасное празднество и справили его с таким торжеством, что сие достойно доброй памяти, и думаю, присутствуй при сем папа и император со своею свитой, это доставило бы им изрядное удовольствие; и хотя тут не было ни дорогих каменьев, ни парчи, зато были другие замечательные украшения, особливо же из всяческих цветов и роз, какими Господь наряжает здешние деревья и поля, так что было на что поглядеть и чем полюбоваться, и не диво ли, что все сие сделали люди, коих прежде почитали не лучше скотов.

В процессии несли Святые Дары и множество крестов и помосты со святыми; рукоятки крестов и носилок были изукрашены золотом и перьями, и статуи на них тоже все были в позолоте и в перьях, и одежды святых столь богато вышиты, что в Испании ценились бы дороже парчи. Статуй святых было очень много. Несли всех двенадцать апостолов с их атрибутами; многие шедшие в процессии держали в руках горящие свечи. Вся дорога была усыпана осокою, рогозом и другими цветами, и все равно люди бросали еще розы и гвоздики и всевозможными плясками оживляли шествие. На дороге были надлежаще устроены часовни с алтарями и ретабло (Ретабло - в испанских церквах - украшенный резьбой заалтарный образ значительных размеров), там можно было отдохнуть, там пели детские хоры и дети плясали перед Святыми Дарами. Были сооружены десять больших триумфальных арок, весьма изрядно украшенных, и, что особенно примечательно и удивительно, улицу по всей ее длине разделили на три полосы, как бы церковные нефы: средняя имела в ширину двадцать футов, по ней несли Святые Дары и шел причт с крестами и всеми атрибутами процессии, а по двум боковым, имевшим в ширину по двадцать пять футов, двигался прочий люд, коего в сем городе и провинции не так уж мало; подобный порядок [392] помогали поддерживать арки средней величины, шириною десять футов; таковых арок было ровным счетом тысяча шестьдесят восемь, — как нечто достойное удивления и восхищения их сосчитали трое испанцев и еще многие другие люди. Арки сплошь были увиты розами и другими цветами различных оттенков и вида; уверяли, что на каждой арке было цветов полторы ноши (Ноша — индейская мера веса, равная приблизительно 60 кг) (имеется в виду обычный у индейцев вес ноши), а вместе с теми розами, что украшали часовни и триумфальные арки да еще шестьдесят шесть маленьких арок, да еще теми, что были на людях и у них в руках, то, как подсчитали, было тут цветов две тысячи нош, и примерно пятую часть составляли гвоздики, завезенные из Кастилии, — здесь их развели столько, что и вообразить трудно; цветники здесь куда обширнее, чем в Испании, и цветы цветут круглый год. На арках красовалось около тысячи круглых щитов, сделанных из роз, а на тех арках, на которых щитов не было, высились пышные букеты, напоминавшие огромные, весьма нарядные головки лука; букетов этих было без счета.

Примечательно было еще вот что. На четырех углах или поворотах по пути процессии были сооружены горы, и из каждой торчал высокий каменный утес, а у подножия расстилался как бы луг с зеленою травой и цветами и всем, что бывает на сельском лугу, и горы сии и утесы столь натурально были сделаны, словно век тут стояли; любо-дорого было смотреть на росшие там купы деревьев лесных, и фруктовых, и цветущих, на множество грибов и на мох, покрывавший стволы деревьев и скалы; были там даже старые, надломившиеся деревья; лес с одной стороны был густой, с другой — пореже, на ветвях сидели всяческие большие и маленькие птицы: соколы, вороны, совы, а внизу среди деревьев бродили олени, бегали зайцы, и кролики, и шакалы, и очень много было змей, но они были привязаны, а клыки и зубы им заранее вырвали, ибо большинство было из породы гадюк, длиною в морскую сажень и толщиною как запястье мужской руки. Индейцы берут их рукою, словно птиц, потому как супротив их свирепости и яда знают зелье, каковое [393] змею усыпляет и обезвреживает, зелье сие также целебное, оно помогает от многих недугов и зовется «писиэтл». И дабы все как есть казалось натуральным, на горах прятались в засаде охотники с луками и стрелами, причем те, кто сим делом здесь занимается, говорят на другом языке и, живя в лесу, весьма в охоте искусны. Чтобы охотников заметить, надо было хорошенько приглядеться — так ловко они были скрыты средь густой листвы и мшистых стволов, и надо думать, что дичь безбоязненно приближалась к самым их ногам; но они, прежде чем стрелять, махали руками и так и эдак, чтобы привлечь внимание зевак из процессии. В этот день тласкальцы впервые выставили напоказ герб, дарованный им императором, когда селение сие пожаловали званием города, каковая милость еще не была оказана ни одному индейскому городу; Тласкала же по праву удостоилась его за большую помощь при завоевании сего края доном Эрна-ном Кортесом для Его Величества; несли два знамени и посередине герб императора на столь высоком древке, что я даже удивился, где раздобыли они столь длинную и тонкую жердь; знамена затем водрузили на кровле аюнтамьенто, чтобы издалека были видны. В процессии шла капелла певчих, и пенье их сопровождали флейты, трубы и барабаны да большие и малые колокола, — все это при выходе процессии из храма звучало и гремело столь оглушительно, что казалось, небо обрушится на землю.

В Мехико и во всех прочих местах, где есть монастыри, индейцы наперебой изощряются в украшениях и выдумках и во всем, что им удается перенять и усвоить от наших испанцев; и, с каждым годом набираясь уменья и сноровки, они, точно обезьяны, подражают всему, что увидят у наших, даже в ремеслах, — только наблюдая за работой, даже не поупражнявшись сами, они, как я расскажу в дальнейшем, становятся настоящими мастерами. Из толстых стеблей растущей в здешних полях травы они вытягивают сердцевину, напоминающую белую восковую нить, и, по-всякому переплетая ее, делают разнообразнейшие фигурки и круглые коврики и банты, похожие на красивые витые сдобы, изготовляемые в Севилье; еще делают большие полосы с надписями, где каждая буква [394] в две пяди, такую ленту можно свернуть, а затем в соответствующий праздник выставить напоказ.

Дабы описать искусство здешнего народа, расскажу о том, что они сотворили и представили немного спустя, в день Святого Иоанна Крестителя, каковой пришелся на следующий понедельник; а представили они четыре ауто(Ауто — одноактная пьеса религиозного содержания), каковые, только чтобы переписать их в прозе — а истории в прозе не менее благочестивы, нежели в стихах, — пришлось потрудиться всю пятницу, и всего за два оставшихся дня, сиречь субботу и воскресенье, они все выучили, а затем весьма благочестиво изобразили предсказание о Рождестве Святого Иоанна Крестителя, сделанное его отцу Захарии ¹², каковое представление длилось почти час и завершилось пеньем приятного многоголосого мотета (Мотет - вид многоголосого пения, когда к литургическому напеву одного из голосов присоединяются другие голоса). Затем на других подмостках было весьма живописно представлено Благовещение Пресвятой Деве, каковое продолжалось столько же, сколько первое ауто. Затем во дворе церкви святого Иоанна, куда процессия пришла до начала мессы и где были устроены подмостки, изумительно украшенные цветами,—представили Посещение Пресвятой Девой святой Елизаветы. После мессы же было представлено Рождество святого Иоанна и вместо обрезания совершили крещение восьмидневного младенца, коего нарекли Хуаном, и прежде чем немому Захарии были вручены метрики, каковые он знаками требовал, все вдоволь посмеялись, потому как, притворяясь, что не понимают, ему давали все не то. Это ауто завершилось пением «Benedictos Dominus Deus Israel» («Благословен Господь Бог Израиля» (лат.)), и родственники и соседи Захарии, радуясь рождению ребенка, нанесли подарков и всяческих лакомств и, накрыв стол, принялись за угощение, ибо уже и время для того подошло.

Тут кстати придется письмо, написанное неким монахом из тласкальской обители своему провинциалу о покаянии и приношениях, совершенных тласкальцами в минувший пост 1539 года, и о том, как они справляли праздники Благовещения и Воскресения Господня. [395]

«Не придумаю лучшего праздника для Вашей милости, как рассказать и описать прекрасный праздник, каковой Господь ниспослал своим сынам тласкальцам, а купно с ними также и нам, хотя затрудняюсь, с чего начать; весьма трогательно и удивительно, какую перемену совершил Господь в сем народе, могу сказать, что в некотором смысле меня самого во время сего поста многому научили индейцы, и городские и сельские, даже племя отоми...

К пасхе они воздвигли во дворе часовню, которая удалась на славу, и назвали ее Вифлеем. Стены с наружной стороны расписали фресками за четыре дня, дабы краски держались прочнее; на одной полосе изобразили сотворение мира в первые три дня, на другой — в остальные три дня; еще на двух — на одной древо Ессеево с родословной Богоматери ¹³, прекрасное изображение коей поместили на вершине древа; на второй был наш отец святой Франциск, еще на одной — Церковь, Его Святейшество папа, кардиналы, епископы и прочие; а еще на другой полосе — император, короли и рыцари. Испанцы, видевшие сию часовню, говорят, что это превосходнейшее сооружение, не хуже подобных ему в Испании. Искусно выведены своды, есть два хора — один для певчих, другой для причта, и все это сооружено за шесть месяцев и, как все здешние храмы, нарядно отделано.

Тласкальцы сим внесли изрядную живость в божественные молебствия своим пеньем и музыкой; было у них две капеллы, в каждой более двадцати певчих, и еще две группы флейтистов, а кроме флейт, еще рабель и забебы (мавританские флейты), и весьма искусные барабанщики играли на барабанах в лад с чудесно звучащими колокольцами».

И на сем честной брат завершает свое письмо.

Самое же главное я оставил на сладкое, а именно — праздник, который справила братия нашей Владычицы Небесной Энкарнасьон ¹⁴; и поскольку во время поста они не могли это сделать, то отложили его на среду праздничной недели. Первым делом была заготовлена обильная милостыня для бедных индейцев, и не только для тех, что находились в лазарете, но братья обошли все улицы на лигу в окружности и раздали семьдесят пять мужских сорочек и пятьдесят женских и [396] много накидок и штанов; разделили также меж самыми нуждающимися десяток баранов, и одну свинью, и двадцать здешних собачек, коих едят тут со стручковым перцем. Еще раздали много мер маиса и вместо кренделей щедро угостили тамалями (Тамаль - традиционное блюдо индейцев: тушеная начинка из маисовой муки с помидорами, мясом и специями, обернутая маисовым или банановым листом), и те, кому сие дело поручили, и слуги не пожелали что-либо взять за свой труд, говоря, мол, не токмо что брать, но сами они должны бы из своего добра уделить толику для лазарета.

Воск у них был наготовлен, для каждого брата изрядный кусок, и, кроме того, было много свечей и два факела, и опять же изготовили четыре большие свечи с позолотой и перьями, не столько роскошные, сколь нарядные. Близ входа в лазарет были сооружены подмостки для представления ауто о грехопадение прародителей наших, и, по мнению всех, кто сие видел, то было одно из самых достопримечательных представлений в Новой Испании. Обитель Адама и Евы была столь дивно украшена, что и впрямь казалась земным раем,— с его разнообразными деревьями, на коих красовались фрукты и цветы, — и натуральные, и сделанные из перьев и золота; в ветвях деревьев виднелись различные пернатые, начиная с филинов и других хищных птиц до мелких пташек, более же всего было попугаев — и маленьких и крупных. Были там также птицы искусственные, из золота и перьев, на редкость умело сделанные. Кроликов и зайцев было множество, так и кишели везде, а также всяких других зверюшек, коих я до того никогда не видывал. Ходили на привязи два оцелота, презлющие звери, отчасти похожие на кошек, отчасти на гепарда; Ева ненароком наткнулась на одного из них, и оцелот вежливо уступил ей дорогу; случилось сие до грехопадения, а ежели бы после, то Еве бы несдобровать. Были и другие искусно сделанные подобия зверей, шкуры которых были надеты на мальчиков, —эти вели себя как ручные. Адам и Ева играли с ними и забавлялись. Было там четыре речки, или источника, текшие из рая, надписи на коих гласили, что это Геон и Фисон, [397] Тигр и Евфрат (Геон, Фисон, Тигр и Евфрат — реки, где, по преданию, находился Эдемский сад), и посреди рая стояло древо жизни, а близ него древо познания добра и зла, и на обоих висело множество весьма красивых плодов из золота и перьев.

Вокруг рая высились три большие скалы и одна гора, на коих можно было увидеть все, что бывает в настоящих диких горах, и все присущие апрелю и маю красоты, ибо здешние индейцы необычайно искусны в подражании природе, — каких только не было здесь птиц, и больших и маленьких, особенно же крупных попугаев, величиною с испанского петуха, да и петухов множество, и еще два диких петуха и одна курица, а это самые красивые птицы, каких я где-либо видел; в одном из таких петухов мяса не меньше, чем в двух кастильских павлинах. У петухов сих растет из зоба пучок волос, более жестких, чем конский волос, и у некоторых старых петухов волосы эти длиною больше пяди, из них делают весьма прочные кропила.

Среди скал бродили звери, и настоящие и искусственные. Одним из искусственных был лев, сиречь юноша в шкуре льва, и он раздирал и пожирал убитого им оленя; олень же был настоящий и лежал в расщелине меж камнями, — сделано все было изумительно. Когда подошла процессия, началось представление ауто; длилось оно долго, ибо, прежде чем Ева вкусила запретный плод и Адам согласился его отведать, Ева все ходила от змея к своему супругу и от супруга к змею, раза три или четыре, и Адам все отказывался и, словно бы негодуя, прогонял Еву; она же его упрашивала, приставала, говоря, мол, по всему видно, что он ее не любит и она его любит больше, чем он ее, и, бросаясь его обнимать, так ему надоедала, что он наконец пошел с нею к запретному древу, и Ева у него на глазах откусила кусок яблока и дала Адаму, чтобы и он поел; и, вкусив, они сразу поняли, сколь дурно поступили, и хотя тут же стали прятаться, но как ни прятались, им не удалось укрыться от взора Господа, и вот, с великой торжественностью появился Он в сопровождении ангельской свиты; и после того как Он призвал Адама, тот стал [398] оправдываться, что это, мол, жена виновата, а она обвиняла змея, и Господь проклял их и для каждого назначил кару. Тут ангелы принесли два одеяния, искусно сделанные как бы из звериных шкур, и одели Адама и Еву. И особенно хорошо было представлено, как они, изгнанные из рая, уходили, рыдая: Адама вели трое ангелов, и Еву тоже трое, и сопровождалось сие многоголосным пением «Circumdederunt me» («Окружили меня» (лат.)). Столь превосходно было сие изображено, что никто из зрителей не мог сдержать слез; а у врат рая остался их охранять херувим с мечом в руке. Рядом же был земной мир, совсем непохожий на тот, что они покидали, — здесь земля была поросшая чертополохом и терниями и кругом кишели змеи; но также тут были кролики и зайцы. Когда ж новые обитатели ступили на землю сию, ангелы показали Адаму, как надобно пахать и обрабатывать поле, а Еве дали веретено, чтобы она пряла и ткала одежду для своего мужа и детей, и, утешая обоих, безутешно рыдавших, ангелы удалились с пеньем вильянсико (Вильянсико — рождественская песня), где были следующие слова:

Это ауто было индейцами представлено на их родном языке, посему многие из них плакали и сокрушались, особливо же когда Адам был изгнан из рая.

Приведу еще письмо того же монаха его прелату с описанием празднества, устроенного в Тласкале по случаю мира, заключенного меж императором и королем Франции ¹⁵; имя прелата — фрай Антонио де Сьюдад Родриго.

«Как известно Вашей милости, за несколько дней до Великого поста новость сия достигла наших мест, и жители [399] Тласкалы сперва решили посмотреть, что сделают испанцы и мексиканцы, и, увидев, что они изобразили и представили завоевание Родоса ¹⁶, надумали изобразить завоевание Иерусалима — да исполнит Господь сие пророчество при нашей жизни! — и для пущей торжественности решили приурочить его ко дню Тела Христова, каковой праздник справили с особой пышностью, как Вы увидите из моего описания.

В Тласкале, городе, который начали заново отстраивать, оставили внизу, посреди равнины, большую красивую площадь, на которой соорудили Иерусалим на кровлях домов, где размещается здешняя ратуша, изрядно высоко, ибо сами эти дома высотою в один эстадо; там разровняли площадки, насыпали землю и соорудили пять башен: главная, выше других, — посередине, остальные четыре — по четырем углам, и соединили их стеною с частыми зубцами, и башни тоже были увенчаны зубцами и очень красивые, со множеством окон и изящными сводами, и все украшено розами и прочими цветами. Перед Иерусалимом с восточной стороны поставили за пределами площади шатер государя императора, с правой же стороны от Иерусалима расположили лагерь для испанского войска; прямо напротив было место, отведенное провинциям Новой Испании, посередине же площади—возвышение, где должен был располагаться император со своим войском; каждое из сих мест было отделено оградою, разрисованной снаружи под каменную, с амбразурами, бойницами и зубцами, весьма похоже на настоящую крепостную стену.

Когда процессия со Святыми Дарами, в которой шествовали наряженные папой, кардиналами и епископами, подошла к площади, они уселись на приготовленном для них и нарядно украшенном помосте вблизи Иерусалима, дабы все события празднества происходили пред Святыми Дарами. Затем появилось испанское войско, направлявшееся осаждать Иерусалим, и, пройдя по всей площади и пред Телом Христовым, расположилось в своем лагере по правую сторону. Шло оно изрядно долго, ибо состояло из множества солдат, разделенных на три полка. В авангарде, неся стяг с королевским гербом, шли воины королевств Кастилии и Леона ¹⁷ и отряд капитан-генерала дона Антонио Пиментеля ¹⁸ графа де Бенавенте, неся стяг с его гербом. В основной колонне [400] шли Толедо, Арагон, Галисия, Гранада, Баскония и Наварра. В арьергарде же — Германия, Рим и итальянцы. По одежде они не очень-то различались, ибо индейцы их костюмов никогда не видели и не умеют делать, а потому все были одеты как испанские воины, с такими же трубами, как у испанцев, с барабанами и флейтами, в стройном порядке; шагали они по пятеро в ряд, в такт барабанному бою.

Когда эти полки прошли и разместились в своем лагере, с противоположной стороны появилось войско Новой Испании, разделенное на десять полков, каждый был одет так, как они здесь наряжаются для сраженья; зрелище было весьма примечательное, и кабы в Испании и Италии это видели, тоже восхитились бы. Индейцы украсили себя всем лучшим, что у них было, — богатыми плюмажами, значками, круглыми щитами, ибо выступали в сем ауто сплошь знатные господа и военачальники, на их языке «теухпилтин». В авангарде шествовали Тласкала и Мехико; эти шагали очень дружно и вызвали всеобщий восторг; они несли знамя с королевским гербом и с гербом своего генерал-капатана, каковым был дон Антонио де Мендоса ¹⁹, вице-король Новой Испании. В сражении участвовали уастеки, семпольтеки, мистеки, кольхуаки и еще несколько полков, возглашавшие, что они из Перу ²⁰ и с островов Санто-Доминго и Куба. В арьергарде шли тараски и куаутемальтеки. Когда и эти заняли свои места, на поле, изготовясь к сражению, вышло войско испанцев, каковые в боевом порядке устремились прямо к Иерусалиму, и когда их увидел султан, а его изображал маркиз дель Валье дон Эрнан Кортес, он отдал приказ своему войску выходить навстречу; войско его двинулось дружным строем, и по виду их сразу можно было отличить, ибо на них были чалмы, какие носят мавры; с двух сторон забили барабаны, оба войска сошлись, и завязался бой с шумными возгласами и при звуках труб, барабанов и флейт, и вскоре оказалось, что побеждают испанцы, а мавры отступают, причем некоторых мавров взяли в плен, другие остались лежать на поле, но никто не был ранен. После сражения испанское войско в образцовом порядке воротилось в свой лагерь. Тут снова забили барабаны, на поле вступили отряды Новой Испании, и навстречу им вышли воины из [401] Иерусалима и после недолгой битвы мавров опять одолели, и, окружив их город, индейцы отвели нескольких пленных в свой лагерь, и опять на поле остались якобы павшие.

Прослышав про опасность, грозящую Иерусалиму, на подмогу ему явились войска из Галилеи, Иудеи, Самарии, Дамаска и всей Сирии со съестными припасами и всяческим оружием, что весьма ободрило и развеселило иерусалимских защитников, они воодушевились и снова вышли на поле, направляясь прямо к лагерю испанцев, а те пошли им навстречу, и после недолгого сражения уже испанцы стали отступать, а мавры наседать на них, и мавры взяли в плен нескольких отбившихся от своих, и опять на поле остались лежать павшие. После чего генерал-капитан отправил Его Величеству донесение, каковое гласило:

«Да будет известно Вашему Величеству, что войско наше подошло к Иерусалиму и, разбив в укрепленном и надежном месте лагерь, мы двинулись на штурм города; и навстречу нам оттуда вышло их войско, и во время сражения войско испанцев, слуг Вашего Величества, наши капитаны и старые солдаты сражались как тигры и львы, все они оказали себя храбрецами, особливо же отличились воины из королевства Леон. После сего сражения пришла Иерусалиму большая подмога из мавров и иудеев со съестными припасами, и защитники его, обнадеженные, сделали вылазку, и мы вышли им навстречу. Некоторые из наших, правда, погибли, по большей части солдаты не слишком опытные и с маврами еще не встречавшиеся; остальные же полны решимости драться и, надеясь, что Ваше Величество соизволит отдать таковой приказ, готовы ему повиноваться.

Слуга и раб Вашего Величества дон Антонио Пиментель».

Прочитав донесение генерал-капитана, император отвечает ему следующим посланием:

«Любезному моему и дорогому кузену, дону Антонио Пиментелю, генерал-капитану испанского войска. [402] Прочитав Ваше письмо, я с удовольствием убедился в оказанной испанцами храбрости. Отныне и впредь глядите в оба, чтобы никакая подмога не вошла в город, для чего поставьте надежную стражу и известите меня, достаточно ли обеспечен Ваш лагерь всем необходимым; и извещаю Вас, что я премного доволен нашими рыцарями и намерен весьма щедро их наградить, и передайте сие от меня всем Вашим капитанам и старым солдатам, и да хранит Вас Бог!

Император дон Карлос».

А тем временем гарнизон Иерусалима уже выходил на бой с войском Новой Испании, дабы взять реванш за предыдущее поражение; обозленные за прошлое, они с пришедшей им подмогой жаждали отомстить и, как начался бой, дрались отважно, пока отряды с островов не стали слабеть и сдаваться, так что коль принять в расчет павших и пленных, то не осталось из них ни одного способного сражаться. Тут генерал-капитан снова отправляет гонца к Его Величеству со следующим письмом.

«Ваше Священное, Августейшее, Католическое Величество, Государь Император!

Да будет известно Вашему Величеству, что я со своим войском штурмовал Иерусалим и разбил лагерь по левую руку от города, и мы вышли сразиться с появившимся на поле неприятелем, и подданные Ваши, а также солдаты Новой Испании дрались отважно, и вывели из строя многих мавров, и заставили их отступить и вернуться в крепость, ибо солдаты Ваши сражались как слоны и как великаны. Но после того подоспела к маврам изрядная подмога и людьми, и артиллерией, и продовольствием; тогда они вышли против нас, и мы опять пошли в бой, и после сражения, длившегося почти весь день, полк с островов был разгромлен, и по его вине все наше войско постиг великий позор, а дело в том, что у них нет достаточно оружия, а какое есть, тем плохо владеют да еще не знают имени Господа, чтобы призвать Его; вот и не осталось их ни одного человека, все попали в плен к неприятелям. Остальные же солдаты в прочих полках все в добром здравии.

Верный слуга и покорный раб Вашего Величества

дон Антонио де Мендоса». [403]

Ответ императора:

«Любезный родственник и славный главнокомандующий всем войском Новой Испании!

Наберитесь мужества, как подобает храброму воину, и подбодрите всех Ваших рыцарей и солдат; и ежели городу тому пришла подмога, то не сомневайтесь, что и Вам будет ниспослана с небес милость и помощь. В сражениях обычны всякие повороты судьбы, и сегодняшний победитель завтра бывает побежденным, а кто побежден, завтра может оказаться победителем. Я принял решение в эту ночь не ложиться, но сразу же выступить в поход, чтобы после ночного марша быть на заре у стен Иерусалима. Будьте наготове и держите все войско в боевом порядке; скоро я буду с Вами, а посему не теряйте покоя и надежды и сразу же напишите генерал-капитану испанцев, дабы он со своим войском тоже изготовился, и как только я подойду, когда мавры будут думать, что войско мое утомлено, тут-то мы и ударим на них и осадим город, и я атакую его с фронта, а Ваше войско с левого фланга, а испанское войско с правого, дабы неприятелю некуда было деваться. Да хранит Вас Господь!

Император дон Карлос».

После чего вышел на площадь император, а с ним король Франции и король Венгрии ²¹, все в своих коронах; и когда они вступали на площадь, навстречу им с одной стороны вышел капитан-генерал испанцев с половиной своего войска, а с другой стороны — генерал-капитан Новой Испании, и со всех концов зазвучали трубы и барабаны и затрещали ракеты, которые должны были изображать гром артиллерии. Встретили императора с великим ликованьем и пышностью и подвели его к трону на помосте. Тут мавры стали показывать, что на них напал великий страх, и все они попрятались в свой город; начала палить артиллерия, но мавры храбро оборонялись. Тогда капитан Андрее де Талия отправился с одним полком разведать местность позади Иерусалима, поджег селение да еще пригнал на середину площади стадо захваченных им овец. Каждое войско тем временем расположилось в своем лагере, на поле вышли одни только испанцы, и когда мавры увидели, что испанцев совсем немного, то [404] сделали вылазку и напали на них, и из Иерусалима все время выходили отряды на подмогу, и маврам удалось потеснить испанцев и захватить поле боя, некоторых же взяли в плен и увели в город. Когда об этом узнал Его Величество, он тотчас отправил гонца к папе со следующим посланием:

«Святейшему Отцу нашему.

Достолюбезный Отец мой! Сыщется ли на всей земле равный Вам по сану! Да будет известно Вашему Святейшеству, что я явился в Святую Землю и осадил Иерусалим с тремя армиями. Одной командую лично я, в другой сражаются испанцы, третья состоит из индейцев-науалей; и между моими людьми и маврами уже были жестокие стычки и баталии, в каковых мои солдаты взяли в плен и ранили много мавров, после чего в Иерусалим пришла большая подмога из мавров и иудеев со съестными припасами и оружием, как доложит Вашему Святейшеству мой гонец. Я же ныне весьма озабочен исходом сего моего предприятия и прошу Ваше Святейшество поддержать меня своими молитвами и заступничеством пред Господом за меня и мое воинство, ибо я твердо решил взять Иерусалим и все прочие Святые места, либо погибнуть на сем поприще, почему и посылаю смиренную просьбу осенить всех нас отныне и впредь Вашим благословением.

Император дон Карлос».

Когда папа прочитал сие послание, он созвал кардиналов и, посоветовавшись с ними, отправил таковой ответ:

«Любезный сын мой!

Прочитав твое письмо, я весьма возрадовался сердцем и возблагодарил Бога за то, что Он укрепил и вдохновил тебя на столь святое предприятие. Знай же, что Господь твой помощник и хранитель тебя и всех твоих армий. И часу не пройдет, как Он исполнит твое желание, для чего я тотчас посылаю любезных своих братьев кардиналов и епископов со всеми остальными прелатами и орденами святого Франциска и святого Иакова и всеми сынами Церкви, дабы они молились за вас; а дабы молитвы их оказали действие, я [405] немедля отдаю распоряжение праздновать во всем христианском мире великий юбилей. Да пребудет Господь в твоей душе!

Аминь!

Любящий тебя папа».

Но вернемся к нашим войскам. Когда испанцы дважды были отброшены и осаждены в своем лагере маврами, все они преклонили колена, оборотясь лицом к Святым Дарам и моля о помощи; так же поступили папа и кардиналы; и когда все коленопреклоненно молились, на углу лагеря появился ангел и, утешая их, молвил: «Господь внял вашей молитве, и Ему весьма угодна ваша решимость и готовность умереть ради Его чести и ради завоевания Иерусалима, ибо Он не желает, чтобы столь святое место пребывало и далее во власти врагов христианства; и Он соизволил подвергнуть вас столь тяжким испытаниям, дабы проверить вашу стойкость и мужество; не страшитесь, враги ваши не одержат верх над вами, и для пущей надежности Господь пошлет к вам покровителя вашего, апостола святого Иакова». Весьма сим посланием утешенные, все стали возглашать: «Сантьяго, Сантьяго, покровитель нашей Испании!»; и тут явился святой Иаков на своем белоснежном коне и в том одеянии, в каком его обычно изображают, и когда он въехал в лагерь испанцев, все испанское войско, следуя за ним, ринулось на мавров, выстроившихся перед Иерусалимом, и те, обуянные страхом, ударились в бегство, оставляя на поле своих павших, и заперлись в крепости; тогда испанцы начали ее штурмовать, и святой Иаков на своем коне носился из конца в конец, и устрашенные мавры не решались выглянуть из-за зубцов крепости; затем испанцы с развернутыми знаменами воротились в свой лагерь. Когда ж войско науалей, сиречь воины Новой Испании, увидели, что испанцам не удалось войти в город, они, построившись в правильные шеренги, устремились к Иерусалиму, а мавры, не дожидаясь их приближения, вышли навстречу, и опять завязалась стычка, и мавры в ней одержали верх и заставили науалей воротиться в их лагерь, однако не взяли в плен ни одного; после чего мавры с криками ликования воротились в город. Христиане, видя, что дела [406] их плохи, стали искать поддержки в молитве и взывать к Господу о помощи, так же поступили папа и кардиналы. И вот над их лагерем явился другой ангел и возгласил: «Хотя вы привержены вере, но Господь пожелал вас испытать и послать вам пораженье, дабы вы поняли, что без Его помощи немногого стоите; но поелику вы оказали смирение, Бог внял вашим молитвам, и вскоре за вас заступится защитник и покровитель Новой Испании святой Ипполит, в чей день испанцы купно с тласкальцами завоевали Мехико» (Имеется в виду день 13 августа 1521 г). Тут все войско науалей закричало: «Святой Ипполит, святой Ипполит!» Тотчас появился святой Ипполит на вороном коне, он подбодрил и воодушевил науалей и вместе с ними устремился на штурм Иерусалима, с другой стороны повел к городу испанцев святой Иаков, а с фронта ударил император со своим войском, и все вместе пошли на штурм, так что мавры, еще не ушедшие с башен, и носа высунуть не могли под градом шаров и палиц, коими их забросали. Позади же Иерусалима, меж двумя башнями, была сложена изрядная куча соломы, которую во время штурма подожгли, — город штурмовали со всех сторон, но мавры, казалось, были полны решимости умереть, но не уступить ни одной из трех армий. Ожесточенные схватки шли и внутри крепости и снаружи, воины забрасывали друг друга большими шарами, сделанными из рогоза и глиняными, высушенными на солнце и наполненными мокрою охрой, — коль такая штуковина в кого угодит, тот как бы и впрямь раненный и весь в крови, бросали также ярко-красные плоды смоковницы. У лучников к наконечникам стрел были привязаны мешочки с охрою, и ежели такая стрела ударит, то как будто кровь льется; метали также копья из маисовых стеблей. В самом разгаре баталии появился на главной башне архангел святой Михаил (Святой Михаил — покровитель воинов); увидев его и услышав его голос, и мавры и христиане, устрашенные, перестали сражаться и умолкли, и тут архангел обратился к маврам с таковыми словами: «Кабы Господь судил по вашим козням и грехам, а не по великому своему милосердию, Он давно [407] бы вас низверг в пучины преисподней и земля разверзлась бы и поглотила вас заживо; но, поелику вы хранили почтение ко Святым местам, Он намерен обойтись с вами милосердно и дозволить вам покаяться, ежели вы обратитесь к нему всем своим сердцем; посему признайте Всемогущего Владыку, Творца всего сущего, и уверуйте в достолюбезного Сына Его Иисуса Христа, и смягчите гнев Его слезами и чистосердечным покаянием». Молвив сие, архангел исчез. Тогда султан, находившийся в Иерусалиме, обращаясь к своим маврам, сказал: «Бесконечны благодать и милосердие Господа, ежели Он нас, ослепленных пороками своими, соизволил просветить; настало время нам познать наши заблуждения; до сей поры мы думали, что воюем с людьми, теперь же поняли, что воюем противу Господа и Его святых и ангелов, а супротив них кто устоит?» Тут капитан-генерал мавров, а был им аделантадо дон Педро де Альварадо, и вместе с ним все прочие мавры сказали, что они желают отдаться во власть императора и пусть, мол, султан вступит в переговоры, чтобы им сохранили жизнь, ибо известно, что королям Испании присущи милосердие и сострадание, и все они, мавры, желают, мол, креститься. Тотчас султан подал знак, что просит мира, и послал одного из мавров к императору со следующим письмом:

«Любезный Богу император римский!

Ныне мы ясно увидели, что Господь ниспослал тебе милость и помощь небесную; прежде я, признаюсь, надеялся сохранить свой город и королевство и защитить своих подданных и был готов за сие дело умереть, однако ныне, просвещенный Владыкою небесным, я уразумел, что только ты один достоин быть предводителем Его воинства, и признаю, что всему миру надлежит покориться Господу и тебе, Его военачальнику на земле. А посему мы отдаем в твою власть свои жизни и просим тебя прийти в наш город, дабы ты поручился нам своим королевским словом, что даруешь нам жизнь и примешь нас с присущим тебе великодушием в число своих вассалов.

Твой раб, великий султан Вавилонии и тетрарх Иерусалима». [408]

Когда послание было прочитано, император направился к вратам города, которые уже были открыты, и навстречу ему вышел султан с большой свитой и, опустившись перед императором на колени, изъявил ему свою покорность и попытался облобызать руку, но император поднял его, и взял за руку, и подвел к Святым Дарам, туда, где на помосте восседал папа, и все вокруг возблагодарили Бога, и папа с великой сердечностью приветствовал султана. Пришла с султаном также толпа турок, а вернее, взрослых индейцев, коих нарочно подготовили для крещения, и тут они во всеуслышание попросили папу окрестить их, и тогда Его Святейшество повелел одному из священников их окрестить, что тотчас было исполнено. Всем им дали причаститься Святых Даров, после чего процессия двинулась дальше.

В сей день Тела Христова весь путь процессии и все улицы были столь превосходно украшены, что многие присутствовавшие при сем испанцы говорили: пожелай кто-нибудь рассказать об этом в Кастилии, его сочтут сумасшедшим и скажут, что он завирается и выдумывает; Святые Дары несли по улицам, разделенным на три полосы средней величины арками, украшенными красивыми букетами и гирляндами роз и прочих цветов, и арок сих было более тысячи четырехсот, не считая десяти больших триумфальных арок, под коими проходила основная процессия. На ее пути были также сооружены шесть часовен с алтарями и ретабло, и вся дорога была усыпана пахучими травами и розами. Были также поставлены три горы, совсем как настоящие, с доподлинными утесами, и на них представили три превосходнейших ауто.

Когда процессия подошла к другой площади, на второй горе было представлено, как святой Франциск проповедует птицам, объясняя им, по каким причинам они должны восхвалять и благословлять Господа, иже доставляет им пищу, не заставляя трудиться; им-де не надобно ни сеять, ни жать, как людям, что добывают себе пропитание тяжким трудом; также и об одежде нечего заботиться, ибо Господь украшает их красивыми разноцветными перьями, и не надобно им ни прясть, ни ткать; также и приют им всегда готов, сиречь воздушные просторы, где они порхают и резвятся. Птицы слетались к святому и как будто просили его благословения, и он, благословляя их, приказывал им по утрам и вечерам восхвалять Господа своим пеньем. Но вот птицы улетели, и святой уже уходил с горы, как вдруг дорогу ему преградил дикий зверь, столь страшный и безобразный, что все зрители вздрогнули, невольно поддавшись страху; святой же, увидев зверя, осенил его крестным знамением, и смело подошел к нему, и, признав [410] в нем зверя, пожиравшего скот в сем краю, добродушно его укорил, и повел с собою в селение, где на возвышении сидели знатные господа, и тут зверь показал, что будет им покорен, и подал лапу в знак того, что более никогда не станет чинить вред той земле, после чего удалился обратно на гору. Святой же остался на месте и начал свою проповедь таковыми словами: пусть, мол, все убедятся, как сие свирепое существо покорилось слову Божию, а что уж говорить о людях, кои наделены разумом и должны беспрекословно соблюдать заповеди Господа... И когда он это говорил, вышел вперед индеец, притворявшийся пьяным и распевавший так, как это делают индейцы во хмелю; пьянчужка этот никак не желал замолчать и помешал проповеди, хотя святой увещевал его и грозил, что за непослушание он угодит в ад; но тот, не слушая, все горланил, и тогда святой Франциск призвал чертей из страшной и грозной преисподней, устроенной тут же рядом, и оттуда вылезли преуродливые черти, с шумом и воплями схватили пьянчугу и утащили в ад. Святой продолжил свою проповедь, но тут появились весьма искусно наряженные колдуньи, которые всякими здешними снадобьями вызывают преждевременные роды у беременных женщин; они тоже принялись шуметь и мешать проповеди и не хотели умолкнуть, и за ними тоже явились черти и затащили их в ад. Так были представлены и наказаны в сем ауто многие пороки. В преисподней же была сделана дверца, через которую и вылезали те, кто там сидел; под конец все они вышли наверх и подожгли ад, и он горел так буйно, что казалось, никто не спасется, но все, и черти и грешники, там сгорят, и они и впрямь кричали и взывали оттуда, и это нагоняло страх и ужас даже на тех, кто знал, что на самом деле никто там не горит. Потом понесли Святые Дары дальше, там было представлено еще ауто о жертвоприношении Авраама, но о том ауто, поскольку оно было коротким и время уже было позднее, скажу лишь, что представлено оно было очень хорошо. После чего процессия воротилась в храм.