Абу-л-Фазл. Бейхаки. История Мас'уда. Год 421. Часть 2.

Библиотека сайта  XIII век

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

[ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО]

Когда из Герата пришел ответ на письмо через хейльташа и человека из арабов, его, как я рассказывал раньше, прочитали. Старший хаджиб Али Кариб на другой день выехал верхом в поле и [туда же] явилось все воинство. [Хаджиб] сказал ему: «Согласно полученному повелению султана вам надлежит отправиться в Герат, так чтобы уже сегодня и завтра вся рать выступила, кроме индийского войска, которому надлежит идти со мной, а я буду тыловым полком и двинусь отсюда следом за вами». [Все] ответили: «Слушаемся», — и тотчас же начали весьма спешно отправляться [в путь], так что никто друг из-за друга не задерживался. Служилая знать и именитые люди, вроде недимов и иных, отпустили обозы, чтобы идти вместе с хаджибом, и пошли они быстро. Везира Хасанека в Герат увезли ночью, потому что прибыл собственноручно подписанный султаном указ, что его-де надлежит отправить раньше рати. Этот указ доставили три всадника из принадлежавших Бу Сахлю Завзани, ибо он был зол на везира Хасанека. Начальник посольского дивана, ходжа Бу Наср Мишкан точно так же выехал срочно. Когда он собирался двинуться в путь, то зашел [сначала] к старшему хаджибу Али и пробыл у него до позднего утра. [Затем] он вернулся к себе и поехал вместе с Бу-л-Хасаном Укайли, войсковым судьей /53/ Музаффаром, Бу-л-Хасаном Кархи и ученым законоведом Небихом, с недимами и людьми разного разбора. Он был весьма озабочен.

Я слышал от него, он сказал: «Когда я сообщил хаджибу, что хочу ехать, [что] есть у меня кое-какое дело в Герате, которое я [80] должен справить, покуда хаджиб в счастливый час не приедет [туда], он уединился со мной и сказал: «Прощай, добрый друг, долгое время мы были вместе, и друг на друга обиды у нас нет». Я спросил, что у хаджиба на сердце, почему он так отчаивается и говорит такие слова. Он ответил: «У меня на сердце одна только правда и добрые чувства. Никогда от меня не исходили ни предательство, ни кривда. Говоря сейчас «прощай», я не хочу [сказать], что не поеду вслед за вами. Однако [все же] прощай и знай доподлинно, что это так: султан Мас'уд задумал меня погубить, и вы меня больше не увидете. Эти любезные письма, чрезвычайно [ласковое] обращение, собственноручно написанные слова, пожалование брата [моего] чином хаджиба — все это обман, и от такого человека, как я, этого не спрятать. Все это зернышки, чтобы заманить меня в силок. Ведь Али Дая в Герате, хаджиб Бильга-тегин и прочие люди, кои ни бабы, ни мужчины, а ныне и этот народ имеет доступ к султану и побуждает его к тому, чтобы хаджиб Али не вмешивался. Хаджиб Гази получил должность сипахсалара, и говорят, он — все. Где уж тут ему смотреть на меня. Мне очень легко забрать эту казну, слонов, сильный отряд индийцев и всяких других [воинов], многочисленных гулямов, которые у меня есть, приверженцев и прислугу и пуститься в путь на Систан, ведь с этим войском можно прибрать к рукам Керман и Ахвач до самого Багдада, ибо найдутся там бездельники, подлецы, негодяи и неудачники, чтобы мне себя обезопасить. Но [от этого] смута в [царском] семействе не стихнет, а начало ей я [положил]. Окрестные /54/ царьки приписывают сей позор государю моему Махмуду, и говорят, такой властелин, как он, прожил, мол, долгую жизнь, победил всех царей на земле, а не сумел перед смертью навести порядок в своем доме, что случились эдакие события. Я бы счел приемлемым, ежели бы меня посадили где-нибудь в заключение и там держали, дабы я просил прощения у господа бога, да славится поминание его, ибо грехов у меня много. Однако знаю я, что эти жалкие люди не позволят царевичу оставить меня в живых, потому что боятся меня. А он зарится на мое добро 122 и пожитки и себя позорит. Сразу же, как государь мой скончался, я совершил пребольшую ошибку, сегодня я [ее] понял, да что толку. Зачем было привозить его брата Мухаммеда? Надобно было допустить царевичей съехаться и поговорить [друг с другом], а родичи и свитские были бы [у них] посредниками. Одним из них был я, и чтобы уладить дело, больше всего обращались ко мне; я не сделал [этого], а ведь был кормилицей добрее матери, жертвовал собой. Ныне все разбежались, каждый убрался подальше, а меня прозвали Али-эмироделец. Судьба свершила свое дело, пусть будет так, как предопределил господь, да славится поминание его. [81] Я довольствуюсь судом [божиим]. Как бы ни было, а по воле своей я бесчестия не приму».

Я сказал: «Да будет долгой жизнь эмира, старшего хаджиба, нет ничего, кроме блага и добра. Когда я приеду в Герат и где-нибудь зайдет разговор, что мне следует сделать?» Он ответил: «На сей счет не стоит заводить речи, потому что он, [эмир Мас'уд], сразу поймет, что я [что-то] заподозрил и переговорил об этом с тобой, — тебе это повредит, да и мне не принесет пользы. Но ежели зайдет где-нибудь речь, — я же уверен, что не зайдет, покуда не попаду к ним в лапы-то надобно соблюсти дружбу и уважить хлеб-соль, которую водили, а там посмотрим, что будет. Знай, что все дела теперь стали иными; когда приедешь в Герат, сам увидишь. Ты и в своем-то деле не будешь знать, что делать, ибо новопожалованные люди так поставили дело, что махмудовцы среди них на положении предателей /55/ и чужаков. Бу Сахль Завзани особенно [крепко] взялся за дело, установил [свои] правила, всех подкупил и ныне с султаном Мас'удом таков как есть, разве только государю станет совестно; а ежели не станет, то и вы на краю гибели». Сказав эти слова, он заплакал, обнял меня и простился. И я ушел [от него]».

Я, Абу-л-Фазл, говорю, что такие люди, как Али, встречаются редко. Когда он вел такие речи с моим наставником, то говорил, словно видит и знает, что его постигнет. После того, как его устранили в Герате и дело его пришло к концу, я спустя долгое время слышал, что когда он уезжал из Тегинабада в Герат к эмиру Мас'уду, то написал письмо к своему кедхудаю и доверенному в Газне, к человеку по имени Себести, сын которого Мухсин жив и поныне. В этом письме рукой Али были [написаны] такие слова: «Я поехал в Герат и мнится мне, что свидание с тобой и домашними случится [лишь] в день воскресения из мертвых. Поэтому никаких распоряжений [моих] не было. Ежели же по милости божей свершится вопреки [сему], то я позабочусь, прикажу, что надо приказать насчет всего». Это я слышал от его дебира Бу Са'ида уже после того, как дни Али пришли к концу. Да будет милость Аллаха над всеми ними.

Когда рать приблизилась к Герату, султан Мас'уд сел на коня и выехал в поле с превеликой силой, снаряжением и убранством. Полк за полком подходили войска и от всего сердца приветствовали [султана], потому что очень любили его. Было прямо похоже на то, будто в сей день они вступили в райские сады. Эмир устно всех хвалил чрезмерно. Все дела вершил хаджиб Гази, который был сипахсаларом. Али Дая тоже [мог] сказать слово и пользовался уважением [государя] за то, что перетянул из Газны гулямов и [потом] отправился в Нишабур, однако его слово не имело такого веса, как слово Гази. Он злобился на него, но пользы [от этого] не было никакой. С [82] наставником моим Бу Насром [султан Мас'уд] обошелся весьма ласково, однако было похоже на то, будто он говорил: махмудовцы, дескать, сильно провинились и они чужаки среди масудовцев. Ежедневно Бу Наср являлся на поклон, но в посольский диван не заглядывал — в посольском диване восседал дебир Тахир /56/ с пребольшой спесью и важностью.

Пришло известие, что старший хаджиб Али прибыл в Исфизар со слонами, казной, индийским войском и обозами. [Этому] весьма обрадовались. Я слышал так, будто совсем не верили, что Али придет в Герат. Для встречи его беспрестанно посылали верных людей и с каждым новую милость, какую-нибудь любезность, теплое слово. И брат его, хаджиб Менгитерак, писал и говорил [ему], что надобно-де явиться поскорей, потому что дела идут согласно желанию. В среду третьего числа месяца зу-л-ка'да сего года 123, очень рано утром, Али прибыл и с ним человек двадцать гулямов, а обозы и свита [двигались] за ним в пяти-шести фарсангах. Было очень темно. [Прямо] с дороги он явился ко двору и остановился в дехлизе старого серая Аднани. Кроме этого серая, [был] другой, весьма просторный и прекрасный, а помимо того сада, были еще другие сады и здания, которые построил эмир Мас'уд. Бывало, султан находился там, в серае Аднани, и там открывал прием, а бывало, он находился в тех своих зданиях.

Когда Али расположился в дехлизе, то каждый, кто приходил, кланялся ему так, как кланяются государям, потому что сердца и очи были преисполнены почтения к этому человеку. А он с каждым любезно вступал в разговор, но усмехался горько. Никогда я не видывал его громко смеющимся, а все только с улыбкой [на губах], ибо был он человек суровый и к тому же [теперь] очень подавлен, он ведь говорил, будто знает, что [с ним] случится. Наступил день, и султан открыл прием в зданиях, минуя сад Аднани. Али и вельможи вошли в дверь серая со [стороны] сада, а хорезмшах и прочий народ — в дверь со стороны шаристана. Султан был на престоле в риваке, который примыкает к беседке 124. Он посадил Алтунташа по правую руку от престола, эмира Азуд ад-довле Юсуфа, дядю, /57/ посадил напротив [себя], а вельможи и почтенные мужи державы сидели и стояли.

Старший хаджиб Али Кариб выступил вперед и трижды облобызал землю. Султан, махнув рукой, подозвал его к престолу и подал ему руку, чтобы он поцеловал. Али положил перед султаном очень дорогое жемчужное ожерелье и рассыпал ради него тысячу динаров сипахдари 125. Затем султан указал ему [место] по левую сторону. Хаджиб Менгитерак поддержал его под руку, и старший хаджиб, облобызав землю, сел напротив хорезмшаха Алтунташа и снова облобызал землю. Султан промолвил: «Добро пожаловать! Ты из любви к нам [83] понес много трудов». [Али] ответил: «Да будет долгой жизнь государя. Все было моей виной. Однако поскольку с высочайших уст сошли такие слова, я [снова] ожил и окреп сердцем». Алтунташ, хорезмшах, сказал: «Государю случилось быть далеко, шел он медленно и дел у негo было много. Было бы нелепо, [коли] область, доставшаяся с такой славой, была бы утрачена. У нас, слуг [государя], и разум и сердце служили ему до сего дня, когда мы сподобились счастья. Слуга [султана], Али, много потрудился, чтобы не случилось беды, а я, слуга [твой], хотя и находился далеко, писал обо всем, что считал правильным. Сегодня, слава Аллаху, дела пришли в порядок без того, чтобы случиться несчастью. Государь молод, воссел на место отца, желания [его] исполнились, пусть же [ему] наслаждение молодостью и царством будет на долгое время. Хотя достойных слуг много, кои пришли недавно и еще придут, но есть здесь несколько подвинутых в годах, состарившихся на службе султану Махмуду, ежели будет на то высочайшее благоусмотрение, то их следовало бы сохранить, дабы Не пошло так, как домогается враг, ведь старики — украшение царства. [Я], слуга [твой], говорю это не ради себя, ибо ясно, сколь долго мне еще осталось [жить], нет, это лишь совет, который я подаю, хотя государь выше того, чтобы нуждаться в совете слуг. Говоря эти слова, я, покуда жив, спешу исполнить условия покорного служения».

/58/ Султан ответил: «Слова хорезмшаха для нас равносильны cловам отца, мы слушаем их с удовлетворением и принимаем любезный совет его. Когда же это было, чтобы Али не соблюл нашей пользы? А то, что он ныне содеял, для всех ясно. Из того, что он говорил и писал, для нас ничего не осталось сокрытым. Ему будет воздано должное».

Хорезмшах поднялся, облобызал землю и удалился в ту же дверь, в которую вошел. Хаджиб Али тоже поднялся, чтобы выйти. Султан подал знак: садись-де. Народ удалился, и султан остался с ним негласно. Был там хаджиб Менгитерак и стояли Бу Сахль Завзани, дебир Тахир и дебир Ираки. У двери стоял дворцовый хаджиб 126, да вокруг престола вооруженные телохранители 127 и человек сто гулямов висачных 128 . Султан сказал старшему хаджибу: «Брата моего Мухаммеда приходится содержать там в Кухтизе или в другом месте, потому что сейчас, в такую жару, не стоит его везти ко двору. Мы собираемся [провести] эту зиму в Балхе. Потом, весной, когда приедем в Газну, насчет его будет приказано, что найдет нужным [наше] мнение». «Повелевает ныне государь, — ответил Али, — он приказывает то, что считает должным высочайшее разумение. Кухтиз — крепкое [место], и хаджиб Бек-тегин под крепостью ожидает повеления». [Султан] спросил: «Что стало с той мелочью, которую [эмир Мухаммед] отправил в Гузганан со своим кедхудаем Хасаном?» — «Да будет долгой жизнь [84] государя, — ответил Али, — Хасан доставил ее в крепость Шадьях 129 . Он человек бывалый и осторожный и не сделал ничего, что не даст ему возможности выполнить долг. Быть может, угодно будет, чтобы какой-нибудь верный человек спешно поехал и доставил ту казну?» — «С богом, ступай, приляг отдохнуть, — сказал султан, — с тобой еще много расчетов и дел». Али облобызал землю, поднялся и пошел в ту сторону сада, /59/ откуда пришел; провожали мертебедары.

Султан сказал Абдусу 130 : «Догони хаджиба и скажи, есть, мол, еще устное сообщение, посиди немного в суффе, которая к нам поближе». Абдус ушел. Султан обратился к дебиру Тахиру: «Спроси у хаджиба, по какое время войскам выдано жалование 131, и кто лучше снаряжен потому что я хочу послать отряд в Керман свергнуть тщеславца Ису, ставшего почти мятежником, дабы был посажен на его место Бу-л-Аскар, его брат, который несколько времени тому назад бежал от него и находится [здесь] при дворе». Тахир пошел, вернулся обратно и доложил: «Старший хаджиб говорит, что жалованье выдано полностью войскам до конца года, что снаряжены они очень [хорошо] и никаких отговорок приводить не могут. Кому будет приказ, тот и пойдет». «Очень хорошо, — заметил султан, — сказать хаджибу, чтобы удалился».

Хаджиб Менгитерак облобызал землю и сказал: «Не позволит ли государь, чтобы слуга [твой] Али сегодня побывал у меня, да и прочие слуги, кои вместе с ним, потому что я распорядился приготовить шурбу». Султан с приветливым лицом ответил: «Прекрасно. Ежели есть в чем нужда, то пусть мои служители приготовят». Менгитерак еще раз облобызал землю и пошел на пир. Только какого же брата Али он угощал? Ведь Али-то уже схватили! Вопрос, [переданный] чеpез Тахира о войске и Кермане, был просто ветром в клетке. Еще заранее решили, что нужно сделать, и сипахсалару Гази было приказано: как только старший хаджиб явится к султану, ты-де тотчас же соберись, выезжай с отрядом конных навстречу его обозам и все начисто ограбь. И сипахсалар Гази отправился. Когда хаджиб Менгитерак вышел [от государя], ему сказали, что старший хаджиб сейчас находится в суффе, а когда он заявился в суффу, вошли тридцать /60/ гулямов, схватили его и сняли с него кафтан, шапку и сапоги, так же как они сперва поступили с его братом; потом их отнесли в одно помещение, находившееся рядом с той суффой. Ферраши взвалили их на спину, ибо на них были тяжелые оковы. *Так закончилась пора их обоих*. Вот Али и судьба, которая постигла его и приверженцев его!

Глупец тот, кто привязывает сердце к сему вероломному и обманчивому миру и ни во что не ценит свое благополучие, достоинство и силу. Люди мудрые не соблазняются им. Очень хорошо сказал Аттаби 132, стихи: [85]

*Сердце мое довольствуется моим трудом спокойно,
И я не тружусь вокруг тех источников дохода,
Ибо жирные дела находятся в зависимости
От сложенного в утробы господ*.

Велик тот человек, который умеет довольствоваться малым и сломить шею зависти. Сын Руми 133 в этом смысле тоже всадил стрелу в мишень, сказав стихи:

*Если Аллах надел на тебя одежду здоровья
И дал тебе пищу дозволенную и вкусную, /61/
Ты не завидуй богатым, ибо подлинно
То, что судьба вам, отмерив, дает, она же отбирает*.

И наставник [наш] Рудаки 134 сказал, а он хорошо знал свет и познакомил с ним людей, стихи:

Сон прелестный сей мир навевает,
Мудр же тот, в ком не дремлет душа.
Несчастью равна его доброта,
Радость его до горя доводит.
Что сидишь ты в сем мире пригожем?
Ведь деянья его все нелепы,
Дурна наука его, сам пригож,
Ведет себя мерзко, с виду ж красив.

Ясно, что Али устранили так же, как в [свое] время низвергли Бу Муслима 135 и других, о чем можно найти в книгах. А ежели говорят, что на сердце у Али было нечто иное, то [лишь] господь бог, велик он и всемогущ, может знать тайные помыслы рабов [своих]. Мне до этого дела нет, мое дело повествовать. Все они ушли [в иной мир] и сойдутся в том месте, где тайны откроются. Довод людей умных, у которых была возможность говорить об этом почтенном вельможе, состоял в том, что они говорили: какое дело ему было до возведения [на престол] и свержения эмиров. А когда по этой причине его пора совсем «стала уже подходить к концу, где ему было совладать с судьбой. *Да сохранит нас Аллах от судьбы, побеждающей злом!*.

Когда большое дело Али прикончили, и сипахсалар Гази возвратился обратно после встречи обозов и гулямов, и обозы и все, что у Али имелось, разграбили, то возникла опасность, что будут ограблены и многочисленные обозы родичей, свиты и людей, которые шли с ним вместе. Однако сипахсалар Гази отлично принял меры предосторожности, дабы никому ни на волос не было причинено ущерба. Махмудовцы были сильно испуганы этим устранением Али и насторожились. Султан послал Абдуса к хорезмшаху Алтанташу и на словах ему передал: «Али до сего времени делал не то, что было соразмерно с его [86] достоинством и степенью. Отчего он не посмотрел на хорезмшаха и не последовал [его примеру]. /62/ Какое дело [было] ему до призвания [нашего] брата, надобно было повременить, покуда мы тоже приедем. Он один из родичей и свитских, то, что делали они, и ему бы делать. А уж коли он призвал нашего брата, так почему он ему изменил, почему, невзирая на данные им торжественные клятвы, он продал господа бога, велик он и всемогущ. На сердце у него было предательство. Все это стало нам ясно, и он посажен, ибо в этом заключалось благо. Для жизни его никакого вреда не будет. Его посадили в одном месте и хорошо будут содержать до той поры, когда наше мнение о нем не станет лучше. Это обстоятельство для того сообщается хорезмшаху, дабы он не вообразил чего-либо другого».

Хорезмшах Алтунташ прислал ответ: «Благо слуг в том, что повелевают государи. Кто может увидеть то, что усматривает высочайшее разумение? Слуга [твой] из Хорезма 136 советовал Али как в письмах, так и в устных извещениях [через других людей], что не нужно хватать через край. Однако он возвеличился будучи посредником, как должно не послушался, и его постигла [такая] судьба. А человек он с именем и благородный, подобный ему не скоро найдется. Есть у него завистники и враги и он родственник, пусть же государь не губит его зря по наговору клеветников, ведь такого, как он, у него нет». Эмир ответил: «Я так и поступлю, Али мне пригодится для больших дел. Это только взыскание да зубы, которые ему были показаны».

От Мус'ади я слышал, представителя двора 137, что хорезмшах впал в превеликое отчаяние, что [от страха] у него руки-ноги отнялись. Однако держался он очень твердо, дабы не заметили, что ему не по себе. Весьма скрытно он передал Бу Насру Мишкану и Бу-л-Хасану Укайли: «Так и потекут дела? Что такого сделал Али, что с ним нужно было этак поступить? Я на деле убедился, что эти новопожалованные люди не допустят, чтобы остался хоть один из отцовских [слуг]. Обдумайте меры и пустите в ход тонкие ухищрения, чтобы мне /63/ уехать [отсюда], ибо я не вижу [для себя] признаков добра и просвета». Бу-л-Хасан ответил, как всегда, скупо, сказав: «Мус'ади, ты бы оставил меня с самим собой, ибо султан и меня тоже считает в числе отцовских [слуг]. Однако, поскольку султану известно, что целью моих слов является только добро, то я постараюсь ради этого дела и сегодня же займусь им, дабы цель была достигнута и хорезмшах по сердечному желанию друзей уехал. Хотя этот новопожалованный народ делает свое дело, но в конце концов эмир на сей счет разговаривает и с отцовскими [слугами], ибо он долгое время с ними встречался и их испытал». А Бу Наср Мишкан ответил: «Благодарствую и считаю за честь. Султан обошелся со мной очень ласково и подал мне добрые надежды. От верных людей я слышал, что он не позволил кому-либо [87] вести речи насчет меня. Все это было и говорилось, однако до сих пор он ни о чем со мной не беседовал. Ежели он заговорит и попросит какого-нибудь совета, то я сперва начну с хорезмшаха, дабы он [мог] уехать, как желает. Но во всяком случае хорезмшаху не следует откладывать разговора с ним об отъезде. Ежели он будет на этот счет беседовать [с султаном], то лучше всего пусть скажет, что он, дескать, состарился и ничего дельного от него уже не получится. Мол, желание его заключается в том, чтобы проститься навсегда с военной службой и поселиться у гробницы покойного эмира. Пусть один из сыновей государя станет хорезмшахом, дабы его сыновья и все, кто у него есть, состояли при том царевиче, потому что это дело решено честно. Когда [хорезмшах] скажет так, то его не станут донимать и вскорости отпустят, ибо понимают, что ту пограничную область не прибрать к рукам, кроме как с помощью его величия». Благодаря этим двум ответам, особенно словам Бу Насра Мишкана, хорезмшах Алтунташ ободрился и успокоился, отдохнул и вздохнул спокойно.

А султан прислал на имя сипахсалара Гази жалованную грамоту на управление Балхом и Семенганом 138. Его люди быстро отвезли грамоту в Балх, дабы [там] прочитали хутбу на его имя. Занялись делами. Распоряжался всем Гази и с ним же происходили негласные совещания касательно войска. Отцовские слуги были сильно уязвлены этим /64/ и сердито ворчали. В конце концов они свалили его, как я потом расскажу. Са'ид Серраф, кедхудай [сипахсалара] Гази, пошел в гору, *всем людям — назначенный день*. По-правде, он был не безобразен в деле, однако ошибку совершил. Его соблазняли стать мушрифом над своим господином, и он прельстился халатом и золотой сбруей, которые получил. Он исполнил обязанность соглядатая, господин его попал в беду, но и он [сам] тоже. Наилучшее украшение для слуги — честность. После падения сипахсалара Гази Са'ид крутился в мельнице судьбы, то поднимаясь, то опускаясь, то находясь при деле, то нет, *покуда после славы и высокого положения не сделался сторожем Тигра* 139. Ныне, в лето [четыреста] пятидесятое 140, он [проживает] в Мультане на службе у ходжи-начальника Абдарреззака и вот уже несколько лет состоит у него в недимах, найдя себе пристанище и довольствуясь малым. У меня для вас 141 есть подробные сведения, весьма ясные, как будет рассказано, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*.

Было поднято дело везира Хасанека о том, что в пору молодости он совершал то, чего нельзя было делать, не держал язык за зубами и попусту оскорбил сего великого могущественного государя. Поэт хорошо говорит, стихи: [88]

Держи язык твой, не болтай, не то пострадаешь,
Подлинно, несчастье кормится словом*.

И еще он крайне хорошо говорит о молодых людях, стихи:

*Коль делами правят молодые люди,
А не старики, в некоторых делах ты заметишь беспорядок*.

От Бу Али Исхака я слышал, будто Бу Мухаммед Микал говорил; «Где там *в некоторых — во всех беспорядок*». Везир 142 Бу Сахль Завзани был весьма плох с отставленным везиром Хасанеком, потому что в пору [своего] везирства тот выказывал пренебрежение к [Бу Сахлю] до тех пор, покуда государь 143 не стал постоянно гневаться на Бу Сахля и не сделал с ним в Балхе того, что сделал. Теперь же Бу Сахль немедленно приказал, чтобы везира Хасанека препоручили Али Раизу, который был слугой Бу Сахля, дабы тот отвел его в свой дом и подвергал всякого рода унижению. /65/ Из-за того, что творилось, люди стали говорить о Бу Сахле Завзани и говорили дурно, что великие-де мужи прославились тем, что когда одолевали врага, то обходились с ним по-добру, ибо оказывать добро выше, чем унижать. [Слова] *прощение у достоинства его* — весьма похвальны; встречается также пословица, которая гласит: *ежели ты властвуешь, то прощай*. Однако Бу Сахль не считал нужным [поступать] этак и тешил сердце, мстя ему. Ни Бу Сахля не стало, ни Хасанека. Я потому упомянул об этом, что кое-кому, быть может, пригодится.

Бу Сахль Завзани назначил накиба Бехрама и отправил с украшенным печатью султана указом к Ченги, [находившемуся] близ Кашмира, чтобы он тотчас же освободил великого 144 ходжу Ахмеда, сына Хасана, да будет им доволен Аллах, и с почетом и уважением отправил бы [его] в Балх, потому что предстоят важные государственные дела; вместе с ним надобно поехать и Ченги, дабы его вознаградили за то, что он подавал этому ходже добрые надежды и оказывал услуги. Когда покойный султан скончался, он оберегал ходжу от врагов. Бехрам был послан за ним потому, что Бу Сахль в минувшие времена находился в стесненных обстоятельствах и занимался прислуживанием и воспитанием сыновей у ходжи и видел много добра от него. В этом случае он хотел отплатить ему [добром же]. Враги ходжи, проведав об этом, сильно испугались. Когда и каким образом ходжа прибыл в Балх и как ему была дана должность везира, я расскажу.

Учитель мой, ходжа Бу Наср Мишкан, находился в сильном страхе и не сидел в посольском диване. В диване был Тахир и делами правил он. По прошествии недели султан Мас'уд, да смилуется над ним Аллах, призвал Бу Насра [к себе], усадил, милостиво с ним поговорил и спросил: «Отчего ты не сидишь в посольском диване?» [Тот] ответил: «Да будет долгой жизнь государя, там Тахир, человек весьма способный, сведущий и хорошо знающий дела и привычки государя. А я уже стал стар и не справляюсь с делами. Вот кабы высочайшее мнение [89] признало нужным, /66/ чтобы слуга [государя] только являлся ко двору и оказывал кое-какие услуги, вознося добрые пожелания?» — «Это что за pечь, — сказал [султан], — я знаю тебя и не знаю Тахира. [Тебе] надлежит ходить в диван, ибо важных государственных дел много. Таких, как ты, нужно бы человек десять, да нет [их]. Кроме тебя, у нас нет никого. Как же можно, чтобы ты не сидел в диване? У нас к тебе доверия в десять раз больше, чем было у отца. Надобно заняться делами и подавать нам такие же советы, как ты подавал отцу, дабы они были выслушаны, ибо нам уже давно известно твое участие и добрый совет». Бу Наср как положено поклонился, и [султан] с почетом и уважением отослал его в посольский диван. Он приобрел большую силу, и [государь] стал приглашать его на негласные совещания и обсуждение мероприятий. А Бу Сахль Завзани приготовил к стрельбе лук [злого] умысла и пристрастия, но никакое злословие не достигало цели до тех пор, покуда он не сказал, что с Бу Насра, дескать, можно взять триста тысяч динаров. Султан [на это] ответил: «У Бу Насра таких больших денег нет, и откуда им быть? А ежели и есть, то его способности нам дороже этих денег. Разговоры о нем надлежит прекратить, ибо я не сочувствую вашим разговорам». В беседе с Бу-л-Ала, лекарем, султан жаловался на Бу Сахля, что он, мол, так-то говорил о Бу Насре, а мы-де ему дали такой-то ответ. Бу-л-Ала рассказал [это] Бу Насру.

От ходжи Бу Насра я слышал, он говорил: «На этой неделе меня однажды призвал султан, уединился [со мной] и сказал: «Дела, слава Аллаху, по милости его пришли в порядок, и мнение наше останавливается на том, чтобы в ближайшее время не ехать в Газну, а отправиться отсюда в Балх. С хорезмшахом же, который находится здесь и всегда был с нами прямодушен, — сейчас к тому подходящее время, — мы обойдемся чрезвычайно милостиво и подобру его отпустим. Начнем переписку с членами ханского дома 145 и расскажем им об этих обстоятельствах, покуда не будут посланы послы и не обновлены договоры. А в Газну мы поедем весной. Что ты скажешь на это?» Я ответил: «Все, что задумал государь, есть само благоразумие и поступать иначе не следует». — «Я желаю [сделать] еще лучше, — промолвил [государь, — тебе] надлежит, не стесняясь, дать добрый совет /67/ и показать недостатки и достоинства этого дела». Я сказал: «Да будет долгой жизнь государя, есть у меня несколько советов, да опасаюсь я, что тяжки будут, ибо слова горькие. Слова слуги [твоего], кои выскажет он как совет, государь, быть может, передаст своим ближним людям 146, а тем они придутся не по нраву, и скажут они, что Бу Насру-де мало, что хорошо живет, он еще тянется к должности везира и устроителя дел. Для слуги [твоего] лучше было бы заняться своим ремеслом дебира, и он надеется, что его освободят от дачи других советов». — «Я [90] решительно не согласен, — ответил [государь], — никто не смеет со мной пускаться в разговоры на сей счет, ибо место каждого известно». — «Да будет долгой жизнь государя, — сказал я, — раз высочайшее повеление таково, то слуга [твой] выскажет два-три соображения и, высказывая их, отблагодарит сему великому царскому дому за милости. Государю надобно знать, что покойный эмир был такой человек, подобного которому не было на свете во всех смыслах. Время его походило на красивое свадебное торжество. Он долго прожил, хорошо вник в дела и понял их нутро и внешность. Он предпринял путь, шел по нему прямо и оставил его, скончавшись. [Мне], слуге [твоему], ныне больше всего по сердцу следовать его путем и, дабы никому беды не произошло, не допускать, чтобы у кого-либо нашлась возможность говорить о государе, что-де такое-то дело он сделал плохо, надо бы лучше. И еще, обе большие рати и противоположные мнения объединились и стали единогласны. С помощью их можно победить весь мир и завоевать великие государства. Надобно, чтобы [и впредь] они оставались [такими]. Сегодня я, слуга [твой], сказал лишь столько, но это главное. Покуда слуга [твой] будет состоять у дел и словам его будут придавать вес, он никогда не преминет высказывать то, что считает правильным». — «Твои слова весьма прекрасны, — ответил [государь], — и я согласен, чтобы все так делалось». Я пожелал добра и удалился». Но поистине, не прошло и двух недель, как отъезд из Герата отпал, потому что основные решения переменили.

Вот одна из крупных ошибок, которая была совершена. Еще до того, как эмир Мас'уд перешел из Нишабура в Герат, прибывали известия из Газны, что войска, передвигаясь, устраивают побоища и от [их1 неумеренности народ впал в нужду. /68/ Высочайший ум касался до всего. Он назначил посла, чтобы тот отправился к Али-тегину 147, человека очень расторопного, которого звали Бу-л-Касим Раххаль, и написали письмо: «Мы идем на брата. Ежели эмир [Али-тегин] в этой войне нас поддержит, явившись сам лично или прислав кого-либо из сыновей с сильным и снаряженным отрядом войска, то когда дела пойдут согласно желанию, сыну его будет отдано весьма знатное владение по эту сторону» 148. Советники его [эмира Мас'уда] представили, что такое решение весьма чревато последствиями и что Али-тегин-де с одной этой областью не отстанет, у него возникнут еще желания. В самом деле, когда не отдали одну область, которую он требовал, то такой человек, как хорезмшах Алтунташ, из-за Али-тегина погиб и тот разграбил Чаганьян, как я потом расскажу эти события в истории лет, о которых повествую.

Другая ошибка состояла в том, что туркмен, сожравших хорасанскую приманку 149 и [которых] покойный султан силой меча отбросил в Балханские горы, перетянули на свою сторону и пригласили [91] прийти ради того, чтобы было больше войска. И они пришли, Кзыл, Бука, Кокташ и другие предводители, оказали несколько настоящих услуг, но в конце концов разобиделись и вновь вернулись к своему обычаю, то есть к грабежу, как я расскажу, покуда из-за них не пропали такой салар как Ташферраш и области Рей и Джибаль. А какого труда стоило Арслан Джазибу 150 и сипахсалару Гази выгнать туркмен из Хорасана — [даже] не представляли. *Не противься преднамеренно приговору Аллаха, да будет славно поминание его*. Эти туркмены явились на поклон к султану, и тот назначил к ним сипахсаларом хаджиба Хумарташа. В это время в Герате [султан] постановил отправить войско в Керман с каким-нибудь внушающим уважение саларом [во главе], чтобы посадить в Кермане Бу-л-Аскара, /69/ который несколько лет тому назад явился в Нишабур, бежав от брата, а мятежного тщеславца Ису извести. Поэтому, посовещавшись с Алтунташем и сипахсаларом Гази, саларом этого предприятия был назначен джамедар Ярук-Тугмиш 151 с четырьмя тысячами человек дворцовой конницы и тремя тысячами пехоты. Хаджибу Хумарташу тоже было приказано, чтобы те туркмены пошли с ним и сражались бы по повелению джамедара, ибо начальник — он. Снарядившись, они выступили из Герата в сторону Мекрана и вместе с ними Бу-л-Аскар.

После их отправления эмир сказал Азуд-ад-довле Юсуфу: «Дядя, ты уже некоторое время отдыхаешь, а говорят, что кусдарский правитель, [пользуясь] смутным временем, зазнался. Тебе бы надобно пойти в сторону Буста со своими гулямами и встать в Кусдаре 152 , дабы и кусдарец исправился, прислав харадж за два года, да и войску в Мекране прибавилось бы больше силы от твоего пребывания в Кусдаре». — «Очень хорошо, — ответил эмир Азуд-ад-довле Юсуф, — государю надлежит приказывать, что хочет». Султан оказал ему милость, подарил драгоценный халат и сказал: «Счастливый путь. Когда мы двинемся из Балха в Газну после [праздника] новруза, мы тебя позовем, так чтобы ты прибыл в Газну наравне с нами». Он выступил из Герата на Буст, Завулистан 153 и Кусдар со своими гулямами, с семью-восемью султанскими серхенгами и пятью сотнями конницы. Я слышал достоверно, что этим серхенгам султан Мас'уд тайно приказал: «Прислушивайтесь, мол, к Юсуфу, дабы он не мог уйти куда-нибудь». И еще слышал, что его хаджиба Тогрула тайно поставили над ним мушрифом, чтобы он считал каждое его дыхание и доносил обо всем, что будет происходить. И этот подлец, которого [эмир Юсуф] любил как сына и даже /70/ сильней, исполнил поручение. Юсуфа потому отослали, дабы некоторое время его не было при дворе, ибо говорили, будто он задумал стать саларом и войско начало поглядывать на него. [92]

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЯ ЭМИРА МУХАММЕДА, ДА БУДЕТ ИМ ДОВОЛЕН АЛЛАХ, ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОН БЫЛ СХВАЧЕН, ДО ПЕРЕВОДА ЕГО ИЗ КРЕПОСТИ КУХТИЗ В КРЕПОСТЬ МАНДИШ

Выше я рассказал, какие [меры] предосторожности в силу полученного высочайшего указа султана Мас'уда принял старший хаджиб Али, *[когда] отправился из Тегинабада в Герат, как-то: назначение хаджиба Бек-тегина и возложение на него [ответственности] за все, что случится 154 с заключенным. А теперь, поскольку я покончил с рассказом о переходе рати в Герат, устранении хаджиба Али Кариба и о том, как продвигались другие дела, и подошел к тому, как султан Мас'уд [намеревался] перейти из Герата в Балх, я повествование об этом [покуда] прерываю и продолжаю излагать обстоятельства жизни заключенного, дабы то, что происходило в то время, когда рать ушла из Тегинабада в Герат и его перевели из крепости Кухтиз в крепость Ман-диш, было бы изложено полностью, и история была бы завершена. Когда же я покончу с этим, тогда снова вернусь к тому, как эмир Мас'уд двинулся из Герата в Балх, ежели будет угодно Аллаху.

Я слышал от каввала, устада Абдаррахмана: «Когда войска из Тегинабада ушли в Герат, я и мне подобные, служившие эмиру Мухаммеду, походили на рыбу, которая из воды попала на сушу — [мы были] ограблены и стали нищими. Сердце не позволяло нам уйти куда-либо из-под крепости Кухтиз, и мы надеялись, не призовет ли султан Мас'уд [эмира Мухаммеда] в Герат, и снова засияет свет. Я /71/ по обыкновению ежедневно являлся на поклон, я и товарищи мои — мутрибы, каввалы и старые недимы. Там нам [давали] чего-нибудь поесть и в час вечерней молитвы мы возвращались назад. Хаджиб Бек-тегин принял много [мер] предосторожности, однако никому из нас не запрещал [посещать] эмира Мухаммеда. Содержание всегда было в избытке, так что ежели, например, [эмир] потребовал бы птичьего молока, [Бек-тегин] тотчас же доставил бы. Эмир Мухаммед, да будет им доволен Аллах, тоже стал несколько довольней, начал попивать вино и пил постоянно.

Однажды мы пили вино на самой высокой хазре 155. Мы сидели перед [эмиром Мухаммедом], а мутрибы пели и играли. Вдали показалось [облако] пыли. «Что бы это могло быть?» — спросил эмир, да будет им доволен Аллах. — «Не можем знать», — отвечали [ему]. Он сказал одному верному [своему] человеку: «Спустись вниз, сбегай и узнай, что за пыль такая». Верный человек поспешно удалился. Через долгое время, он вернулся обратно и что-то сказал эмиру на ухо. «Слава Аллаху», — промолвил эмир, расцвел и очень повеселел, так что мы все подумали, что пришло весьма важное известие, но спросить было неудобно. Когда почти уже наступил час вечерней молитвы, мы [собрались] уходить. [Эмир] позвал меня одного и привлек меня совсем [93] близко [к себе] — так близко он никогда меня не ставил [перед собой] — и сказал: «Дебир Бу Бекр 156 благополучно выехал в Гермсир, чтобы дорогой через Керман отправиться в Ирак и Мекку. [Теперь] сердце мое спокойно за него, что он не попадет в лапы тех нечестивцев, особенно Бу Сахля Завзани, который жаждет его крови. Эта пыль от него, он ехал на верховом верблюде и вполне счастливо». Я ответил: «Слава богу, велик он и всемогущ, что сердце господина успокоилось за него». Он сказал: «Есть еще одно желание, ежели оно исполнится, я помирюсь со всем, что случилось со мной. Ступай и держи этот разговор в тайне». Я удалился.

/72/ Через несколько дней после этого, близко к часу вечерней молитвы, к хаджибу Бек-тегину из Герата прибыл верховой на верблюде. [Об этом] доложили эмиру, да будет им доволен Аллах. Он послал к Бек-тегину Бу Насра, лекаря, из числа [своих] недимов и передал [через него]: «Я, дескать, слышал, из Герата прибыл верховой на верблюде, в чем дело?» Бек-тегин ответил: «Все хорошо, султан отдал распоряжение насчет дальнейшего». Когда [наступил] день, мы намеревались пойти в крепость на поклон, [однако] люди Бек-тегина сказали [нам]: «Вы сейчас уходите, потому что есть одно неотложное дело. К эмиру прибыл добрый и милостивый указ, его нужно исполнить. После придете как обычно». На сердце у нас стало тревожно, мы повернули обратно, очень озабоченные и печальные. Когда прошло два дня, эмир Мухаммед, да будет им доволен Аллах, стал беспокоиться и сказал кутвалу: «Нужно спросить хаджиба, отчего ко мне никто неприходит»

Кутвал послал кого-то и спросил. Хаджиб прислал к нему своего кедхудая и передал на словах, что верховой на верблюде приехал из Герата с султанской грамотой. [Государь-де] насчет эмира дал указ добрый и милостивый. Из Герата к эмиру едет доверенный человек [султана] с несколькими обязательными для исполнения извещениями. Быть может, он приедет еще сегодня. Вот в чем заключается причина. Беспокоиться нечего, потому что нет ничего, кроме блага и добра. «Прекрасно», — сказал эмир и немного успокоился, но не так, как следовало бы.

В час пополуденной молитвы тот доверенный прибыл, его звали Ахмед Таштдар и был он из родни и ближних людей султана Мас'уда. Тотчас же хаджиб Бек-тегин отослал его в крепость. [Там] он оставался до вечерней молитвы и снова спустился вниз. Потом в точности стало известно, что известия от султана Мас'уда были добрые: «Нам ведомо то, что произошло. Теперь по каждому делу приказывается исполнить неотложные мероприятия. Эмиру, брату [нашему], надобно оставаться бодрым и не допускать в мыслях никаких подозрений. Эту зиму мы проведем в Балхе, а весной, когда приедем в Газну, будут [94] приняты меры доставить [туда] и брата. Перечень того, /73/ что из казны было с его кедхудаем послано в Гузганан, надлежит передать сему доверенному, а также по его приказу все, что взяли из казны. Наличные деньги, ткань, драгоценности, где бы они ни были спрятаны или находились при нем в серае гарема, должны быть полностью сданы хаджибу Бек-тегину, дабы он вернул все в казну. Перечень того, что сдадут хаджибу, пусть [брат мой] вручит сему доверенному, чтобы о том стало известно». Эмир Мухаммед, да будет им доволен Аллах, отдал перечни и то, что из казны находилось у него и у обитательниц гарема, вручил хаджибу. Прошло два дня, покуда покончили с этим, и в эти два дня никого к эмиру Мухаммеду не пропускали.

На третий день хаджиб сел верхом и подъехал к самой крепости, туда же привели слона с балдахином. [Хаджиб] на словах передал, что указ таков, чтобы эмира перевели в крепость Мандиш, ибо содержать его там лучше; хаджибу же ехать с отрядом, который стоит у подножия крепости, потому что хаджибу с теми людьми, что при нем, придется отправиться по важному делу. Услышав это, эмир Джелаль ад-довле Мухаммед заплакал, ибо понял, в чем дело. Волей-неволей его одного повели из крепости вниз. Поднялся вопль его домашних. Когда эмир сошел вниз, он крикнул [кутвалу]: «Спроси у хаджиба, таков ли указ, чтобы меня увезли одного?» Хаджиб ответил: «Нет, с ним поедут все его домочадцы; дети все уже приготовились, но некрасиво было бы перевозить их вместе с ним. Я нахожусь здесь для того., чтобы всех благополучно отправили вслед за ним, так что к часу предзакатной молитвы они здравы и невредимы прибудут к нему».

Эмира увезли. При нем находились сотни три конных и кутвал крепости Кухтиз с тремя сотнями пехотинцев, хорошо вооруженных. Обитательниц гарема усадили на носилки, а прислугу на мулов и ослов. Много бесчеловечности было совершено под видом проверки. Было так, будто хотели вывалять в грязи сына Махмуда. Султан Мас'уд узнав об этом, тоже очень упрекал Бек-тегина, однако расследования не было. /74/ Мастер слова, поэт Лейси, весьма прекрасно сказал на сей счет, двустишия:

Шел караван в Даскару 157 [однажды] из Рея,
Показалась река и люди взошли все на мост.
Разбойников свора узрела его издалека,
Каждый молвил из них: «Кто-то лютым стал львом!
Что вздумалось ворам, они утащили и скрылись;
Был один человек, кто с ворами шел заодно,
Некий путник, путем сим обрел он много диремов.
Когда же стал он богат, речь его сделалась странной,
Сколь ни пытали его, ответ оставался один:
«Ограблен был караван и дельце шайки удалось». [95]

В час предзакатной молитвы домочадцы прибыли к эмиру Мухаммеду. Увидев всех подле себя, он возблагодарил господа бога, велик он и всемогущ, и позабыл об [отобранном] богатстве. Приехал и хаджиб и расположился неподалеку. Он приказал схватить там Ахмеда Арслана и отвезти в Газну, дабы серхенг кутвал Бу Али отправил его в Мультан 158, и он безвыездно оставался там в городе. Прочим служителям его, вроде недимов и мутрибов, сказали: «Уходите, мол, каждый по своему делу, потому что нет приказа кому-либо из вас ходить к нему». Абдаррахман, каввал, рассказывал: «На другой день все разошлись. Я и товарищ мой, и Насери, и Багеви 159 украдкой последовали вслед за эмиром, ибо сердце не позволяло отвернуться от него. Я сказал: «Из верности [к нему] дойдем до крепости, а когда его туда доставят, повернем обратно». Когда снялись из Дженгель Аяза /75/ и приближались к округе Валишт 160, вдали, с левой стороны дороги, показалась крепость Мандиш 161. Свернули с пути и направились в ту сторону. Я и этот благородный человек дошли вместе с ними до подножия крепости. Мы увидели крепость, [расположенную] очень высоко, и лестницу с бесчисленными ступенями, так что стоило большого труда, покуда кто-нибудь мог [туда] взобраться. Эмир Мухаммед спустился из балдахина, на нем были оковы, простые обувь и шапка и шелковый кафтан яхонтового цвета. Мы видели его, но не было возможности поклониться [ему] или подать знак. На нас напал плач. Не слезы, а Тигр и Евфрат рекой лили Насири и Багеви, бывшие с нами. Был один из недимов этого государя, он хорошо сочинял стихи и песни, он [тоже] заплакал и затем тут же сразу сложил прекрасные стихи:

О государь, что же приключилось с тобою?
Ведь вышел твой враг из твоей же рубашки.
Из несчастий вышло твое наихудшим,
От царства отца тебе достался Мандиш 162.

Два очень дюжих человека подхватили его под руки, и он начал подниматься с большим трудом. Поднявшись на несколько ступенек, он присаживался и отдыхал. Когда он уже был далеко, но еще виден глазу, он сел. Издалека на дороге показался всадник на верблюде. Эмир Мухаммед его заметил и не пошел дальше, чтобы спросить, чего ради приехал всадник. Он послал кого-то из своих к хаджибу Бек-тегину, Верховой приехал с письмом. Это было собственноручное письмо султана Мас'уда к брату. Бек-тегин тотчас же послал его наверх. Эмир, да будет им доволен Аллах, все сидел на той же ступеньке, а мы смотрели. Прочитав письмо, он земно поклонился 163 , затем встал, взошел в крепость и скрылся с глаз. Всех его домочадцев доставили туда же и нескольких служителей /76/ из мужчин, о которых был приказ. Хаджиб Бек-тегин и [его] люди пустились в обратный путь. Я, Абдаррахман, [96] люблю совать нос, куда не просят, как нишабурские кумушки, — «мать умерла, а десять диремов долгу», — разыскал тех двух человек, которые поддерживали эмира под руки, и спросил, почему эмир положил земной поклон? Они ответили: «А тебе какое до сего дело? Ты бы спел, что поэт говорит, вот эти стихи:

*Не вернется ли, о шатры, наше время,
Иль пути ему нет после ухода его?*».

Я ответил: «Верно, есть такая песня, однако я пристал, чтобы послушать иное остроумное слово, да пойти себе». Они рассказали: «Письмо было собственноручное от султана Мас'уда; мы, дескать, приказали посадить хаджиба Али, посадившего эмира, и воздать ему должное его же рукой, дабы ни один слуга господину своему такой дерзости не учинял. Я-де хотел эту радость сообщить эмиру-брату, ибо знал, что он весьма обрадуется. А эмир Мухаммед поклонился земно всевышнему господу и сказал: «Все, что я сегодня испытал, мне приятно, потому что неблагодарного изменника устранили и желаниям его на этом свете пришел конец». И мы с товарищем ушли» 164.

От того же каввала, устада Абдаррахмана, я слышал через семь лет после того, как начал эту «Историю» 165, в воскресенье одиннадцатого числа месяца раджаба лета четыреста пятьдесят пятого 166, — а я вел речь о царствовании Мухаммеда, — он [Абдаррахман] рассказывал: «Несмотря на то, что я знаю столько редкостных песен, эмир Мухаммед большей частью просил меня спеть эту, так что редко бывали собрания, когда я не певал ее, стихи:

*Не нова ваша измена и не удивительна,
А вот верность ваша неслыханное чудо.
Нет чести в вашей измене, честь в моей страсти,
В моем доверии к словам лжи и обмана»*.

Хотя эти два двустишия — обращение влюбленного к возлюбленной, человеку умному следует смотреть на них как на роковое предсказание, слетавшее с уст сего государя. Бывали /77/ в жизни его черные дни, а он оставался беззаботен со всей добротой, которую оказывал в дни своего эмирства воинству и раиятам, подобно смыслу этих двух двустиший. *Всемогущий существует, и то, что присудит Аллах, то сбудется. Да пробудит нас Аллах от сна беспечных по милости своей!*.

Потом я расскажу, в своем месте, что произошло с заключенным. Покончив с этим делом, хаджиб Бек-тегин поехал в Газну, как было велено, дабы оттуда отправиться в Балх вместе с родительницей султана Мас'уда, прочим гаремом и благородной Хатли. Так что они с предосторожностью туда прибыли. [97]

Когда все дела в Герате пришли в полный порядок, султан Мас'уд сказал моему наставнику Бу Насру: «То, что надлежало повелеть насчет всяких дел, приказано, и мы на этой неделе тронемся в Балх, чтобы там зазимовать и постановить с туркестанскими ханами то, что надлежит постановить. Мы изучим положение той страны. Подоспеет также ходжа Ахмед, сын Хасана, и вопрос о везирстве разрешится. Тогда отправимся в Газну». Бу Наср ответил: «То, что государь надумал, все обязательно для исполнения и совершенно верно». Султан сказал: «Надобно, как водится, написать письмо повелителю верующих о том, что произошло, дабы [ему] было известно, что дела пришли в порядок без пролития крови». Бу Наср ответил; «Это тоже святая обязанность. И еще Кадыр-хану 167 нужно написать, пусть кто-нибудь из стремянных спешно отвезет и передаст ему сию радостную весть. Потом, когда высочайшее стремя счастливо прибудет в Балх, надо будет позаботиться отправить именитого посла для заключения договора». Султан промолвил: «Значит, надобно приступить к делу поскорей, потому что отъезд наш близок, дабы оба письма были отосланы до того, как мы выступим из Герата».

Наставник мой составил два письма так, как это делал [только] он, одно по-арабски к халифу и одно по-персидски к Кадыр-хану, и [их] отослали, о чем я уже в нескольких местах говорил. Любопытно было, что из Ирака /78/ привезли с собой несколько человек, как-то: Бу-л-Касима Хариша и других и хотели их поставить выше моего наставника, потому-де что они способней. И я бы сказал, что они весьма недурно сочиняли стихи и хорошо исполняли обязанности дебира. Однако писать так, как надлежит писать от царей к царям, [это все же нечто] иное. Человек становится сведущ тогда, когда научится писать и понимать всю широту дела. Хотя мой наставник по части мудрости и учености был тем, чем был, [однако] по части умения достохвально, ясно и красно писать он был единственным в его время. Из зависти к нему каждый из той братии сочинил [свой] черновик. Мне стыдно сказать, каковы они были. Султану Мас'уду стало известно об этом случае, а потом, когда прибыл великий ходжа Ахмед, тот еще больше убедил [государя], и спеси у завистников сразу поубавилось. Я изготовил список с него, так же как и другие, которые упомянул в сей «Истории». Послание к повелителю верующих было такого содержания, да будет оно известно, коли захочет Аллах, велик он и всемогущ!

«Во имя Аллаха милостивого, милосердого! После вступления и благих пожеланий 168. Хану ведомо, что великие люди и цари мира, поддерживающие друг с другом дружбу и следующие по стезе доброй воли, заключают [между собой] соглашения и обмениваются посланиями, а затем доводят сближение до такой степени, что устраивают [друг с другом] встречу, встречу должную и достойную, и на свидании [98] закладывают основание доброго соседства, заключают договоры и возлагают на себя обязательства безмерные. Договоры же и обязательства, которые заключены, они исполняют, дабы царские дома были единодушны, и все причины отчужденности [между ними] исчезли. Все это они делают ради того, чтобы, когда явится глашатай господень и они распростятся с престолом царства и отойдут [в иной мир], сыны их, обладающие правом воссесть на престол и заместить их, могли бы жить со спокойным сердцем, а враги их не могли бы улучить удобный повод, посягнуть и достигнуть [своей] цели.

От хана не скрыто, каков был жизненный путь нашего покойного отца. Он был [наделен] всем тем, что необходимо /79/ великим государям и даже больше. Сие объяснять нет надобности. Его душевные качества, величие, способности и грозность хан видел воочию. [Хан] знает, два больших мужа скончались 169. Они заставили много потрудиться свои светлые умы, пока не установились приязнь, согласие, дружба и товарищество. И сие свидание друг с другом под Самаркандом было столь славное и прекрасное, что весть о нем дошла до дальних и ближних [мест], и о нем узнали друзья и враги. Это событие стало памятным днем, так что уже многие годы не предается забвению. Без сомнения, они приняли на себя эти труды ради того, чтобы их потомки получали радость от той приязни и собирали плоды от тех семян, которые они посеяли. Ныне, когда престол достался нам, и дело обстоит так, как не скрыто для обеих сторон, благоразумие повелевает и опытность настаивает приложить усилия к тому, чтобы воздвигнутые здания дружбы поднялись еще выше, дабы друзья с обеих сторон радовались, а завистники и враги проводили жизнь в ослеплении и безверии и чтобы живущим на свете стало достоверно известно, что [оба] царских дома были единодушны, а ныне стало еще лучше, чем было. Мы молим господа, да будет славно поминание его, о вернейшей помощи на сей счет, ибо он оказывает помощь рабам [своим] *рукой своей и всеобъемлющей благостью*.

И слышал, должно быть, хан, да продлит Аллах его величие, что когда отец наш, да будет над ним милость Аллаха, отошел [в иной мир], нас не было у престола царства. Шестьсот-семьсот фарсангов мира сего мы прибрали к рукам и сколько ни двигались вперед, перед нами растилались знатные области, и население всех этих областей гордилось, что наше имя осенит их и они будут украшены нашим правлением. Все люди вздевали руки, молясь, чтобы сделаться нашими подданными. Повелитель верующих удостоил [нас] почестями, завязал переписку, дабы мы поспешили пойти на Град мира 170 и избавили величие халифата от умаления достоинства, чинимого шайкой низких людей, и [чтобы] позор сей устранили мы. /80/ Решение наше остановилось на том, что само собой, высочайшее повеление обязательно [99] [должно] быть исполнено и счастье свидания с повелителем верующих [должно] быть нами получено. Однако приспела весть, что отец наш преставился. Потом услышали мы, что брата нашего, Мухаммеда, поскольку мы находились далеко, родичи и свитские тотчас же призвали из Гузганана, посадили на престол царства и приветствовали как повелителя. И в этом они усматривали спокойствие времени, потому что мы пребывали далеко. Кроме того, отец наш, хотя он и сделал нас наследником престола при жизни своей, в последнее время, когда здоровье его пошатнулось и появилась слабость в верности суждения, ранее столь сильном, без основания затаил на нас обиду, как это свойственно нраву человеческому, особенно [нраву] царей, которым тяжко бывает видеть кого-либо, кто обладает правом их заместить. Он оставил нас в Рее, потому что знал, что та страна до [самого] Рума, а в другую сторону до Мисра, вдоль и поперек, вся, будет украшена нашим правлением, что Газна и то, что завоезано [из областей] Хинду-стана, мы отдадим брату, дабы не достались чужому, и что он б нашим наместником, и мы будем оказывать [ему] самую боль честь.

Мы отправили к брату посла с соболезнованием и поздравление восшествием на престол царства. Через посла мы передали словесное сообщение, в коем заключалось наше обоюдное благо, спокойствие Хорасана и Ирака 171 и душевный покой тысячи тысяч людей. Мы ясно сказали: для нас-де впереди столь много областей, и их по указу повелителя верующих надлежит завоевать и прибрать к рукам, ибо нет им предела и меры. Между обоими братьями необходимы взаимная поддержка, единодушие и согласие. Все причины споров должны быть отброшены, дабы [та часть] мира, которая гордится и славится, стала бы нашей. Однако условие таково: в самое ближайшее время к нам должно быть прислано военного припаса 172 пять тысяч верблюжьих поклаж оружия, двадцать тысяч лошадей верховых и вьючных, две тысячи конных гулямов, вооруженных и снаряженных, и пятьсот отборных легких боевых слонов. А брат пусть будет нашим наместником, так чтобы с минбаров в городах сначала поминали наше имя и хутбу читали на наше имя, а потом на его, а на монетах, диремах и динарах и на тиразах сначала выводили бы наше имя, а потом — его. Судьи и начальники почт, осведомляющие о событиях, /81/ назначаются по выбору нашего величества, дабы мы повелевали в мусульманской [общине] что повелеть надлежит. Мы займемся стороной Ирака, Гузов и Рума, а он Разной и Хиндустаном, чтобы нам исполнить сунну пророка, да будет над ним благословение Аллаха, и был бы соблюден путь, по которому шли наши отцы, и благотворность его навеки сохранилась для потомков.

И ясно было сказано: ежели то, о чем мы распорядились, не [100] будет сделано вскорости, и займутся отговорками и проволочкой, то нам непременно придется возвратиться обратно, и [тогда] все, что по-воевано, останется в небрежении. [Придется] обратиться к вопросу царствования, ибо он корень, а все прочее — ветви. И когда в руках корень, то справиться с ветвями легко. Ежели, не дай бог, между нами поднимется открытая вражда, то неминуемо прольется кровь, случатся бедствия и несчастья, и они обратятся на него, ибо поскольку я наследник престола и отца и любезное обхождение считаю для себя обязательным, то живущие на свете поймут, что я был совершенно справедлив.

Когда посол добрался до Газны, в голове брата уже засела пустая мечта о престоле и царстве, он протянул руку к казне и начал [ее] раздавать; ночи и дни он предавался удовольствиям и не видел правильного пути. А люди, которые старались подчинить его своей воле 173, достигнув успеха, не желали, чтобы царство попало в руки законного [государя], потому что он стал бы держать их в должных границах. Они заставили нашего брата вернуть нам посла обратно и назначили с ним своего посла с горстью лести и извещением: дескать, что наследник престола отца — он, [брат], а Рей [отец] отдал нам ради того, чтобы когда на него падет приговор смерти, каждый из нас ограничился бы тем, что у него имеется. И ежели-де мы его сегодня на этом решении оставим в покое, то все, что прошено прислать из гулямов, слонов, лошадей, мулов и оружия, он-де пришлет тогда, когда будет [от нас], обязательство не посягать на Хорасан. Наместником нашим он ни в коем случае не будет и чтобы судей и начальников почт [мы] не посылали.

Когда мы получили такого рода ответ, стало несомненно, что справедливости не будет и что они не на правом пути. /82/ В тот же день мы выступили из Исфагана [обратно], хотя намеревались идти на Хамадан, Хульван 174 и Багдад. Хаджиб Гази в Нишабуре объявил знаки нашей власти и прочитал хутбу [на наше имя], раияты и вельможи той области покорились нам, и он собрал большое войско и привел [к нам]. Мы поставили в известность повелителя верующих о своем решении и попросили у него письменного одобрения и подтверждения [нашего] права на владение Хорасаном, всем государством отца и тем, что захвачено: Реем, Джибалем, Исфаганом, а также тем, что удастся завоевать [в будущем], — хотя мы и имели [на то] право, — дабы было по его указу, согласно шариату.

По вступлении нашем в Нишабур приехал посол халифа с грамотой, стягом, почетными титулами и дарами, подобных которым не было ни у одного государя. Его приезд совпал с прибытием из Газны серхенга Али Абдаллаха, Абу-н-Наджма Аяза и Нуш-тегина, личного слуги [покойного отца], с большей частью дворцовых гулямов! Пришли: [101] к нам и письма из Газны тайно, что хаджиб [Али, сын] Иль Арслана, глава хаджибов, и хаджиб Бектугды, начальник гулямов, изъявили покорность. И Бу Али, кутвал, и прочие вельможи и начальники [тоже] написали и изъявили покорность и послушание. Бу Али, кутвал, сказал, что брат-де наш не справится с делом, и положение таково, что [когда] появится наше знамя, все покорно предстанут на служение нам.

Мы повелели, чтобы с этими людьми, прибывшими из Газны, обошлись ласково и газнийским вельможам отписали добрые ответы. Из Нишабура мы двинулись [дальше]. На двенадцатый день праздника 175 пришло письмо от хаджиба Али Кариба и войсковых начальников, находившихся в Тегинабаде вместе с нашим братом, что когда-де до них дошла весть о нашем движении из Нишабура, они заключили брата в крепость Кухтиз. Брат Али, Менгитерак, и факих Бу Бекр Хусейри, приехавшие в Герат, обстоятельно доложили о положении и запросили наше мнение, чтобы действовать согласно распоряжениям, которые получат от нас.

Мы соизволили ответить и ободрить Али, всех вельмож и все воинство, и было сказано, чтобы брата с предосторожностью содержали в крепости, а Али и вся рать явилась бы ко двору. После этого войско, полк за полком, пустилось в путь, пока не прибыли все в Герат. Обе рати слились друг с другом, сердца воинов и раиятов успокоились и они воспряли духом, подчинясь и покорясь нам. Пошли письма о всех /83/ этих событиях по всему государству, а также в Рей, Исфаган и тамошние области, дабы доподлинно стало известно в дальних и близких [местах], что дела и речи пришли в согласие и все причины борьбы и распри исчезли. В столицу халифата тоже был отправлен посол и написаны письма с упоминанием этих событий и испрошены высочайшие указы по различным поводам. К Сыну Каку и другим, находящимся в Рее и Джибале до Хульванского перевала, мы [тоже] велели написать письма, что положение успокоилось добрыми мерами и с легкостью.

Мы ясно заявили, что вслед [за письмом] туда будет отправлен вельможный салар, чтобы взять в руки завоеванную страну и захватить другие, дабы они не предавались сновидениям и не обольщались пустой мечтой, что ту страну и дела [ее] бросят без внимания. Достославный хаджиб, дядя, хорезмшах Алтунташ, советник, который в наше отсутствие давал газнийцам добрые советы, но они словам его не придавали значения, явился сюда, в Герат, на поклон. Он будет отпущен обратно с наивысшей лаской, как подобает его положению, достоинству и честности.

На этой неделе мы двинемся отсюда. Все желания достигнуты, и мир в стремлении быть нам покорным успокоился. Отослано письмо, украшенное царской печатью, чтобы превосходительный ходжа Бу-л-Дасим Ахмед, сын Хасана, коего держал в крепости Ченги, приехал [102] в Балх с большим почетом и уважением, дабы рука несчастья перестала касаться его и он украсил бы нашу державу своими разумными суждениями и мероприятиями. Хаджибу Арьяруку, салару Хинду-стана, мы тоже послали приказание явиться в Балх. Из Газны от ку-твала' Бу Али пришло письмо, что всю казну — динары, диремы, ткани, всякого рода ценности и оружие — он сдал нашим казначеям и, слава Аллаху, не осталось никаких причин для спора, которым нужно было бы заботить сердце. Поскольку наши дела, таким образом, пришли в порядок, хану посылается добрая весть, дабы ему стало ведомо, что происходило, и он получил бы свою долю участия в этой радости и распространил эту весть так, чтобы она дошла до дальних и ближних [мест], ибо поскольку [оба] царских дома единодушны, то благодаря господу богу, да славится поминание его, благо, которое обновилось для нас, обновилось и для него.

/84/ Вслед [за посланием] будут назначены послы Абу-л-Касим Хусей-ри, из круга доверенных моих людей, и казий Бу Тахир Таббани, из [числа] именитых судей, дабы они отправились в вашу благодатную страну, да сохранит ее Аллах, и заключили новые договоры и обязательства. Мы ожидаем вскорости ответное письмо и, услышав снова известия о здоровье хана и о том, что дела [его] идут согласно с намерениями и желаниями, мы наденем [на себя] одежды радости и сочтем это за величайший из даров, по воле Аллаха, велик он и всемогущ, и с соизволения его».

Это письмо с одним стремянным было отослано к Кадыр-хануг. который тогда был еще жив и умер [только] спустя два года после этого. Такого же достоинства письмо пошло с одним факихом, наподобие полупосла 176, к халифу, да будет им доволен Аллах. После того, как эти письма были отправлены, эмир выступил из Герата в понедельник, в половине месяца зу-л-ка'да сего года 177, в Балх через Бадгис и Гянджруста, со всей ратью, внушая страх.

Хорезмшах Алтунташ находился при нем, озабоченный тем, что с ним произойдет. Несколько раз Бу-л-Хасан Укайли представлял его дело. Султан говорил о нем много хорошего, выражал насчет его удовольствие и сказал: «Ему надобно возвратиться в Хорезм. Нельзя, чтобы с ним случилась какая-нибудь неприятность». Бу-л-Хасан уведомил [об этих словах] Алтунташа. Бу Наср Мишкан тоже рассказал дебиру Алтунташа, что слышал, и тот успокоился. От ходжи Бу Насра я слышал, [как] он рассказывал:

«Хотя положение Алтунташа [в самом деле] такое, и эмир им стал весьма доволен за столь много советов, которые он дал, и [за то], что он теперь, когда узнал, что дела уладились, сразу же приехал в Герат и привез много денег 178 и подарков, однако эмира все же настроили так, что Алтунташа необходимо устранить, на негласном [103] совещании эмир [даже] кое-что на сей счет высказал. Мы много увещевали эмира и говорили, что [Алтунташ-де] покорный слуга, что у него-де много детей, свиты, слуг и приверженцев и что он, мол, не совершил преступления и не заслуживает надобности быть недовольным им. /85/ Хорезм же — пограничная область турок, где возможно вторжение и она покорна 179. «Все это так, — ответил эмир, — как вы говорите, и я им доволен и приказал наказать тех людей, которые говорят о нем нелепые речи, так что после этого ни у кого уже не хватит смелости сказать о нем что-либо, кроме хорошего». И он изволил приказать приготовить ему халат и отпустить, чтобы он отправился к себе. Эмир призвал недима Бу-л-Хасана Укайли, передал ему доброе известие для Алтунташа и сказал: «Я хотел было увезти его в Балх и потом там подарить халат и отпустить, чтобы он вернулся в Хорезм, да подумал, не задержится ли он там слишком долго, а в той стране ведь может случиться какая-нибудь беда. К тому же ехать в Андхуд из Фарьяба — близко. Пускай приготовится ехать из Фарьяба».

Когда Алтунташ услышал это известие, он поднялся, облобызал землю и сказал: «Мне, слуге, было бы приятнее, поскольку я стал стар, оставить ратное дело, отправиться в Газну и поселиться у могилы покойного султана. Но раз таков приказ государя, я повинуюсь».

На другой день эмир дошел до Фарьяба. Он велел [подарить] Алтунташу приготовленный халат, весьма великолепный и красивый, и к тому, что было в обычае в пору султана Махмуда, он еще сделал добавления. [Алтунташ] предстал пред лицо его и отвесил поклоны. Эмир обнял его, был с ним весьма любезен, и тот с большим почетом удалился. Все вельможи и царедворцы побывали у него и отменно воздали ему должное. Он получил позволение уехать на другой день. Вечером он прислал ко мне, а я — Бу Наср, Бу Мансура, своего дебира, — этот человек был из [числа] личных его доверенных, — и передал на словах: я-де получил позволение отправиться в Хорезм, /86/ завтра вечером, когда узнают, нас уже не будет. Запрашивать мнение, чтобы ехать, я больше не буду, ибо основание [дела] вижу шатким. Государь мягок, благороден и великодушен, однако, как я убедился на деле, из той шайки людей, кои собрались вокруг него, каждый поставлен как бы везиром, и он слушает [их] слова и согласно с ними поступает. Они погубят это правое дело. Я уезжаю и не знаю, что станется с вами, потому что здесь нет никаких признаков добра. Ты, Бу Наср, побеспокойся о моем деле, как поступал до сих пор, хотя ты и сам не прочен в своей должности, ибо порядок, что был, распался, и все дела переменились, но я не говорю: что будет? А я [ему] ответил, что сделаю так, и стал еще больше тревожиться, чем раньше, хотя и знал о том, что он бы сказал. [104]

Когда оставалась еще одна стража ночи, Алтунташ со своими телохранителями сели на коней и тронулись в путь. Он приказал не бить в литавры, чтобы не догадались о его отъезде. А с вечера эмира убедили, что Алтунташа надо непременно убрать и нельзя терять удобного случая. Покуда узнали, Алтунташ успел пройти десять-двенадцать фарсангов в сторону своего владения. Вслед за ним отправили Абдуса и [приказали] сказать [Алтунташу], что есть-де несколько важных дел, которые остались не сказанными, и несколько наград, которые он не получил, что мы-де дали позволение уехать и он уехал, а дела остались. И они беспокоились, вернется ли он или нет. Когда Абдус его догнал, он ответил: «У меня-де, слуги [государя], имелось повеление уехать и по высочайшему указу я двинулся в путь. Возвращаться было бы нелепо, оставшиеся распоряжения можно передать письменно. Кроме того, вчера вечером пришло письмо от ходжи Ахмеда, сына Абдассамада 180, кедхудая, что кёчаты 181, джи-граки и кыпчаки волнуются из-за моего отсутствия, как бы не стряслось беды». [Алтунташ] отдал должное Абдусу, чтобы расположить его к себе, и попросил [его] извинить. В тот же час Алтунташ сел на коня и один-два фарсанга вел с собой Абдуса, якобы под предлогом неотложного с ним разговора. Он сказал ему несколько слов потаенно и затем отпустил обратно.

/87/ Когда Абдус возвратился в войсковой стан и рассказал, как обстоит дело, то стало ясно, что человек сильно боялся. В тот день говорили много нелепых речей. Бу-л-Хасана Укайли, через посредство коего передавались устные сообщения Алтунташу [от эмира], обвинили в измене, сочли сторонником Алтунташа и говорили: «Отцовские-де приверженцы эти не хотят позволить совершиться желаниям государя или чтобы были добыты какие-либо средства 182 ; все-де они держат язык во рту друг у друга 183. Эмир прикрикнул на них, обругал и осадил. Потом он позвал меня, [Бу Насра], уединился [со мной] и сказал: «Кажется, Алтунташ уехал напуганный?» — «Да будет долгой жизнь государя, — ответил я, — с чего бы? Не обязательно ему было уезжать напуганным. Он человек очень умный и исполнительный, много ласки видел от государя, да и [нас], слуг, много благодарил». [Государь] сказал: «Да, так было, однако, мы слышим, что появились подозрения». — «По какой же причине?» — спросил я. Он рассказал и молвил: «Они не хотят допустить, чтобы какое-либо дело оставалось на верной основе», — и [затем] поведал мне все, что произошло. «Я, слуга [государя], высказывал это еще в Герате, — сказал я, — но с высочайших [уст] тогда сошли слова, что у них на то не будет возможности, а теперь, как слышит и видит слуга государя, у них имеется полная возможность. В пути, когда мы ехали, Алтунташ высказал несколько мыслей слуге [государя]. Он совсем не жаловался, [105] но по-дружески произнес несколько слов о том, что весьма сочувствует державе [государя]. Речь сводилась к тому, что он-де не видит, чтобы дела [были поставлены] на верной основе, что государь-де великодушен, бесподобен, мягок и благороден, однако слушается [только] того, кто с ним говорит последний 184. Всякий осмеливается вести с ним речи, не считаясь со своим положением, и его [Алтунташа] не допустят до государя. А от меня-де, Алтунташа, не исходит ничего, кроме рабского послушания и покорности. Теперь, мол, я по высочайшему повелению уезжаю и весьма печалюсь и трепещу за эту великую державу, как подобает слугам и сочувствующим людям; и я-де не знаю, каково будет положение [в будущем].

Мне, слуге [государя], он поведал столько, и в этом ничего подозрительного не кажется. /88/ [Но, может быть], государь еще что-нибудь слышал? Он полностью рассказал мне что произошло и как его к тому понуждали. Я сказал: «Я, Бу Наср, ручаюсь, что от Алтунташа не исходит ничего, кроме правды и покорности». — «Если так, — ответил государь, — то надо залучить его сердце, нужно написать письмо с собственноручной моей припиской, что мы-де через Абдуса известили его о необходимости переговорить с ним кое о чем, а он ответил так, как ты слышал. Ежели эти слова не будут написаны, у него сохранится подозрение». Я сказал: «Пусть государь слуге [своему] скажет, что он считает целесообразным, дабы слуге [его] стало ясно и он понял, о чем должен писать». — «О благе государства, — ответил он, — о текущих делах и делах, нам предстоящих. Надобно написать то, что благоразумно и окончательно успокоит сердце Алтунташа, чтобы никаких подозрений не осталось». Итак, я приступил к работе, сказав: «Я понял, как надо написать послание. Кого бы высочайшее повеление наметило отвезти [его]?» [Государь] ответил: «Письмо нужно отдать его представителю двора, чтобы он отправился вместе с Абдусом». — «Слушаюсь» — промолвил я, — пошел и написал послание так, как следует ниже».

ПОСЛАНИЕ, НАПИСАННОЕ ХОРЕЗМШАХУ ОТ СУЛТАНА МАС'УДА  ДА БУДЕТ ИМ ДОВОЛЕН АЛЛАХ! 185

«Во имя Аллаха, милостивого, милосердого! После вступления и благих пожеланий 186. В сердце моем мы держим превосходительного хаджиба, дядю, хорезмшаха Алтунташа, в той же степени, как [держал] отец наш, покойный эмир, ибо с поры детства и до сего дня он относился к нам участливо и любезно, как отцы к сыновьям, потому что в то время, когда отец наш пожелал иметь наследника престола и он обратился к хаджибу и другим вельможам, тот самоотверженно встал на нашу сторону, дабы то высокое предназначение было [106] осуществлено на наше имя. И еще потому, что когда завистники и недруги расхолодили к нам и ожесточили сердце [отца], и он сослал нас в Мультан и уже готов был переменить доброе мнение, которое у него было о нас, а халатом наследника престола удостоить другого человека, [превосходительный хаджиб] проявил [к нам] большую доброту и применил тонкие ухищрения, дабы дело наше не лишилось основы; он пользовался удобными случаями, хитрил, приобретал помощников для того, чтобы вызвать и вернуть нам благоволение государя. И тот отозвал нас из Мультана и снова отправил в Герат. /89/ А когда [отец наш] решил пойти на Рей, и мы состояли при нем, а хаджиб из Гурганджа 187 приехал в Гурган и пошла речь о разделе владений между нами, братьями, то он выказал к нам большое сочувствие и тайно передал сообщение, что в настоящее-де время никак нельзя вести переговоры, надобно, мол, покориться всему тому, что надумает и повелит государь; и мы приняли этот отеческий совет. Конец тому был таков, как он виден сейчас. Когда же отец наш скончался и брата нашего доставили в Газну, то письма, кои писал [превосходительный хаджиб], и советы, которые он давал, его стояние за нас и отход от [противников] были таковы, что могут быть написаны и сказаны только людьми сочувствующими, умными и истинными друзьями. Сейчас мне все это рассказали, и правда открылась. Можно понять, до какой степени [доходит] его непоколебимость в дружбе и покорности, и можно понять, до какой степени дойдет у нас, всегда испытывавших [его] единомыслие [с нами] и честность, непоколебимость в любезном обхождении [с ним], в препоручении ему областей, в повышении его сана и достоинства и в возвышении его сыновей, награждая их титулами и должностями. В ту пору, когда мы прибыли в Герат и позвали его, чтобы он повидался с нами и пожал плоды своих добрых деяний, он двинулся в путь еще до того, как до него дошло послание, и направился служить [нам].

Мы хотели повезти его с собой в Балх, во-первых, ради того, чтобы в государственных делах, нам предстоящих, обращаться к его просвещенному уму, поскольку тот оставался не занят, например, [по части] переписки с туркестанскими ханами, заключения соглашений и обязательств, возвращения Али-тегина, соседа, в [ранее] бывшие границы и меру, ибо во время случившегося междуцарствия тот стал заноситься, [а также] оказания милостей родичам и придворным, содержания каждого из них соответственно [его] значению, достоинству и чину и исполнения их чаяний. [Нам] хотелось, чтобы все это делалось с его ведома и одобрения.

Во-вторых, мы располагали проводить его обратно наиболее достойным образом, но когда мы подумали, что Хорезм — большая пограничная страна и он оттуда уехал, а мы еще не достигли Газны, [107] то, может случиться, что враги истолкуют это на иной лад; нельзя, чтобы в его отсутствие там произошел беспорядок, и мы дали /90/ [ему] позволение на отъезд. Как доложил Абдус, и к нему пришли письма, что искатели удобного случая зашевелились, а тут [как раз] случилось позволение ехать обратно, и он тотчас же, как можно скорей, пустился в путь. По нашему повелению следом за ним поехал Абдус, встретился с ним и передал ему возрастающее наше уважение и доложил, что есть-де еще несколько вопросов, кои следовало бы с ним обсудить. [Однако] Абдус получил ответ, что поскольку [хаджиб] уже в пути, то возвращаться, пожалуй, нелепо, а дела и поручения, какие есть или могут быть, можно исполнить по письму. Когда Абдус явился ко двору и об этом доложил, мы признали уважительным мнение хаджиба на сей счет. Он счел себя обязанным так поступить из сочувствия и сердечного отношения к нам и [нашей] державе. Поскольку он узнал, что в той пограничной стране может случиться беда, как писали его доверенные люди, он поспешил поскорее взяться за дело. А вопросы, которые нужно было обсудить с ним устно, пусть будут решены путем переписки.

Но одно нам причиняет досаду и беспокоит: нельзя, чтобы речи завистников [нашей] державы имели успех. Дело в том, что они прилагают свои усилия к тому, чтобы [хаджиб] уехал и бежал. Они умножают [наши] заботы подобно скорпиону, дело которого — жалить всех, кто попадется. Мы не знаем, верно то или нет, что приходит к нам в сердце, но мы считаем [для себя] обязательным стараться изо всех сил [содействовать] всему, что приносит ему душевное спокойствие и удовлетворение. [Наше] мнение признало необходимым написать сие послание и оно скреплено нашей собственноручной подписью. Бу Са'ду Мус'ади, доверенному человеку и представителю двора его, дано распоряжение спешно отвезти послание и доставить обратно ответ, дабы он стал известен. Есть несколько неотложных дел, за которые мы примемся, как только здравы и невредимы прибудем в Балх, а именно: переписка с туркестанскими ханами, приглашение [в Балх] великого ходжи Абу-л-Касима Ахмеда, сына Хасана, да продлит Аллах поддержку его, дабы пожаловать ему должность везира, и история с хаджибом Асиг-тегином 188 /91/ Гази, который сослужил нам службу в Нишабуре, столь добрую, за что и получил должность сипахсалара. [Хаджибу] надобно выслушать и те мысли, которые переданы устно, и дать на них исчерпывающий ответ, дабы он стал известен. Да будет ведомо [хаджибу], что за какое из этих дел мы не взялись бы, мы о том будем беседовать с ним, как беседовал отец наш, покойный эмир, да будет им доволен Аллах, ибо мнение его благословенно. Надобно, чтобы и он так поступил, показал бы нам нутро своего сердца, без всякого стеснения поведал целесообразность и [108] правильность дел, потому что мы очень высоко ценим его слова, да было бы [ему] это ведомо».

Приписка эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах: «Превосходительный хаджиб, хорезмшах, да продлит Аллах его величие, пусть доверяет сему письму и не опасается, ибо душа наша на его стороне. Аллах, да поможет судить о законных правах его!»

Когда Абдус и Бу Са'д вернулись обратно, мы уже прибыли в Балх. Они привезли весьма хороший и учтивый ответ со множеством лестных слов, изъявлением рабской верности и весьма прекрасно изложенным извинением за поспешный отъезд. Эмир уединился со мной и Абдусом и сказал; «Мы хорошо постарались и сумели залучить Алтунташа, несмотря на то, что его здорово напугали и он уезжал поспешно. Однако [наше] послание его успокоило, вся его неприязнь исчезла, и человек [снова] счастлив». [Алтунташ] прислал письменные ответы такого содержания:

«О туркестанских ханах. Переписка с ними по благополучном и счастливом прибытии в Балх относится к неотложным обязанностям. Ведь покойный эмир сколько потрудился и [какие] сердства 189 истратил, покуда Кадыр-хан, благодаря могуществу [эмира] и его поддержке, не сделался ханом и дело его не упрочилось. А ныне это следует усилить, дабы дружба стала крепче. Они не то, что настоящие друзья, однако показное дружелюбие будет сохраняться и никаким подстрекательством они заниматься не будут.

Что касается Али-тегина, то он — настоящий враг, змея с оторванным хвостом, брата которого Туган-хана выбросили из Баласагуна 190, благодаря грозной силе покойного эмира. Друг никогда не станет врагом. С ним тоже надобен какой-нибудь договор /92/ и некоторое сближение. Хотя на них нельзя будет положиться, [но] сделать это надо неукоснительно. А когда это будет сделано, области Балх, Тохаристан, Чаганьян 191, Термез 192, Кубадьян 193 и Хутталан 194 надобно будет наполнить народом 195, ибо всякое место, которое [Али-тегин] обнаружит незанятым, он при удобном случае разграбит и разорит.

Что до ходжи Ахмеда, то подобного рода разговоры меня не касаются, и я стою в стороне. То, что по высочайшему мнению лучше и более подходит, то и надобно сделать, ведь люди знают, что между мной и тем несравненным вельможей имеется неудовольствие.

О хаджибе Асиг-тегине. Покойный эмир после смерти Арслана Джазиба вместо Арслана оценил проявленную им [Аси-тегином] доблесть из числа множества достойных. людей, какие у него имелись, а видел и знал он и других. Ежели бы он не был достоин столь знатной должности, то покойный эмир не назначил бы. Государю он сослужил хорошую службу. Нельзя все только прислушиваться к людским толкам, надобно блюсти и благо государства. [109]

Поскольку государь в послании, кое соизволил [прислать] слуге своему, дал разрешение и распоряжение посредством переписки показать благоразумный образ действий, то он и высказал одно соображение сему доверенному человеку 196 — оно хорошо известно самому государю, в моих словах и в словах прочих слуг нужды нет — что покойный эмир [свой] срок отжил и, предоставив государю весьма могущественную державу и прочное основание для царства, он отошел [в иной мир]. Ежели высочайшее усмотрение одобрит, то пусть никто не находит смелости и возможности переменить [хотя бы] одно из правил [покойного эмира], ибо [тогда] перевернется основа всех дел. Больше сего слуга [государя] не скажет [ничего], довольно и этого».

Эти слова государю пришлись очень по душе, и мы удалились. На другой день Мус'ади пришел ко мне и передал устное сообщение от хорезмшаха: «Враги, дескать, свое дело сделали, а государь султан [все же] соизволил обо мне, единственном искреннем и верном слуге [своем], высказать то, что достойно его великодушия, и я, мол, знаю, что поправил [дело] ты. Я немного поуспокоился и пошел. Однако пусть государь твердо знает про себя, /93/ что ежели у высочайшего двора впредь случится [хоть] тысяча важных дел, то не стоит и звать, — я ни за что не явлюсь. Но коль скоро нужно будет послать войско или где-нибудь придется сослужить службу, и мне будет повелено быть военачальником и предводителем, то я-де ту услугу окажу и не пожалею ни души, ни тела, ни достояния, ни людей, ибо я видел душевные качества его величества и отлично [их] понял. Не допустят те люди, чтобы какое-нибудь дело шло или покоилось на верной основе. Государь-де тут ни в чем не повинен, виноваты те, кто учат дурному; пусть же он хорошо поймет это обстоятельство.

Я, Бу Наср, исполнил порученное, пошел и доложил эмиру, попросив оставить [это] в тайне, но оно не осталось [в тайне. Тогда], чтобы свалить хорезмшаха, придумали другое мероприятие — слабенькое, бессильное. Успеха оно не имело. А подозрительность человека возросла». Потом, в своем месте [об этом] будет рассказано.

На этом же пути в Мерварруд 197 ко двору прибыл ходжа Хасан, кедхудай, да продлит Аллах его здоровье, кедхудай эмира Мухаммеда. Ехал он из Гузганана. Казну он сложил в крепости Шадьях в силу повеления эмира Мас'уда, сдал ее доверенному человеку его, чтобы перевезти в Газну. В этом деле он постарался сыскать расположение и оказал добрую услугу. Явившись со значительными дарами и обильными подношениями, он исполнил обряд поклонения, и эмир его обласкал, милостиво с ним разговаривал и похвалил его за честность и надежность, и столпы [государства] и вельможи [тоже] выразили ему одобрение за честность, верность и услугу, которую он [110] оказал по поводу большой казны. Когда он понял, что дело его господина кончилось, он не привязал своего сердца к этим богатствам и не отдался в руки дьявола, а пошел честным и праведным путем, ибо был человек весьма умный, испил горячего и холодного, читал книги и знал, что его ждет впереди, так что, конечно, достоинство свое он сберег.

Во время этого пути ходжа Бу Сахль Хамдеви заседал в нимтерге дивана и вел переговоры о сделках 198, потому что умел это лучше всех, получил к тому же силу везира 199, и эмир взирал /94/ на него благосклонным оком. А в войсковом диване заседал Бу-л-Касим Кесир, и о войске эмир вел разговоры с ним. Придворные ходжи и мустовфии, как-то: Тахир, Бу-л-Фатх Рази и другие сидели рядом с Бу Сахлем Хамдеви, Должность везира исправлял Бу-л-Хайр Балхи, бывший при покойном эмире амилем Хутталана. Тахир, Ираки и дебиры, приехавшие из Рея, сидели с Бу Насром Мишканом в посольском диване. Тахир и Ираки держали себя очень высокомерно. Тайные беседы [эмир] чаще всего вел с Бу Сахлем Завзани. Этот заключал сделки 200, разбирал спорные дела 201, производил отчуждение имущества 202, и люди его боялись. Через него же передавались устные сообщения [от государя], все больше о важных государственных делах. Весьма приближен был и Абдус, вникавший во все дела. Муэззин, доверенный человек Абдуса, отвез старшего хаджиба Али в крепость Керек 203 , находящуюся в Джибале Гератском, и сдал [его] тамошнему кутвалу, ставленнику Абдуса. Все доклады касательно Али после этого делал Абдус, и письма, приходившие от керекского кутвала, представлял он. Затем он отсылал их к моему наставнику 204 , а я, Бу-л Фазл, писал по указанию наставника ответы. Дальше я расскажу, что произошло с Али до его кончины. Менгитерака тоже увезли, сдали кутвалу Бу Али я держали в Газнийской крепости. Прочих его братьев и челядинцев всех устранили и начисто отобрали все, что у них было. Сына Али, герхенга Мухсина, отправили в Мультан. Он был очень молод, но умен и скромен и поэтому, конечно, на него было обращено внимание, и он был освобожден от оков и испытаний и приехал в Газну. Ныне эн в почете и уважении живет в Газне. Он продолжает оставаться cтоль же скромен и нетребователен, занят службой и не ищет лишнего, да продлится жизнь его благополучно!

Султан Мас'уд, да будет им доволен Аллах, счастливо, на радость друзей, дошел до Шапургана 205 и там /95/ отпраздновал день жертвоприношения 206 ; [потом] двинулся дальше в Балх, прибыл туда в понедельник, седьмого числа месяца зу-л-хиджжа лета четыреста двадцать первого 207 и в добрый час расположился в кушке Дер-и Абдал'ала. Весь мир [вокруг] походил в то счастливое время на пышное свадебное празднество, особливо Балх. На другой день [султан] устроил [111] торжественный прием. Балхские вельможи, явившись на поклон с дарами, вернулись обратно, осыпанные милостями и ласкми и каждый занялся исправлением своей должности, а [государь] пировал 208.

* * *

Я довел повесть об этом государе до сего места и для меня было обязательно, чтобы я рассказывал, начав с того дня, когда до него дошло известие, что его брата свергли в Тегинабаде [и] он вступил на престол, но я не рассказал, потому что этот владыка еще как бы готовился стать на ноги и двигался на Балх. Теперь же, когда он прибыл в Балх и все дела пришли в порядок, необходимо повествовать «Историю» в ином виде.

Сперва я напишу вступительное слово и присоединю к нему несколько рассуждений, а потом начну повествовать историю светлейшей жизни его, что составит отдельную книгу. Молю бога, велик он и всемогущ, о наилучшей помощи и поддержке, чтобы завершить сию «Историю». *Воистину, хвала богу, благоприятствующему и помогающему милостью, силой и превосходством, и да благословит Аллах Мухаммеда и все семейство его!* 

НАЧАЛО ИСТОРИИ ЭМИРА ШИХАБ АД-ДОВЛЕ МАС'УДА, СЫНА МАХМУДА, ДА БУДЕТ МИЛОСТЬ АЛЛАХА НАД НИМИ!

 Говорит Абу-л-Фазл Мухаммед, сын Хусейна Бейхаки, да будет над ним милость Аллаха! Хотя сия часть истории опережена тем, что уже упоминалось [выше], однако по ступени [своей должна] была бы предшествовать она. Для начала надобно знать, что покойный эмир, да смилуется над ним Аллах, был цветком молодого деревца, от которого родилось и выросло царство, и как павший жертвой эмир Мас'уд воссел на престол царства и на место отца [своего]. Досточтимые ученые мужи поведали историю справедливого эмира Себук-те-гина, да будет им доволен Аллах, от начала его отрочества до той поры, когда он попал ко двору Альп-тегина, старшего хаджиба и сипахсалара дома Самани, и тех трудных подвигов, кои были совершены им, /96/ покуда он не приобрел степень эмира в Газне и не скончался в этом высоком сане, и дела перешли к эмиру Махмуду, как написали и обстоятельно изложили.

Я же написал [историю] до конца жизни [Махмуда]. То, что лежало на них, они исполнили, а то, что выпало на мою долю, я тоже исполнил в меру моего знания, покуда не дошел до этого великого государя 209. У меня нет никакого превосходства в учености и нет у [112] меня их степени, [но] поскольку я выдержал [испытание], то и дошел до сего места. Цель моя заключается не в том, чтобы рассказать людям нашей поры о жизни султана Мас'уда, да просветит Аллах его доказательство, ибо они его видели и осведомлены о его величии, доблести и присущих ему особенностях во всех областях управления государством и главенства. Моя цель состоит в том, чтобы написать достойную летопись и возвести величественное здание, так чтобы воспоминание о нем сохранилось до скончания веков. Молю господа вековечного о помощи завершить его: *Аллах — податель помощи!* Поскольку я в [этой] «Истории» обязался перед восшествием на престол каждого государя написать вступительное слово, а затем уже заняться повествованием истории, то я теперь это обязательство солюдаю, *по воле Аллаха и с помощью его*.

Рассуждение. Я так говорю: из минувших царей, наиболее достойных, есть небольшое число самых знаменитых, и из этого числа [особо] называют двоих — грека Александра и перса Ардешира 210. Поскольку наши государи и повелители превзошли этих двух человек по всем статьям, то обязательно надобно знать, что наши цари были самые великие на земле, ибо Александр был мужем, огонь владычества коего обрел силу, взвился вверх на несколько дней весьма недолгих, а затем сделался пеплом. Захватывая великие царства и бродя по благоустроенным областям мира, он вел себя так, как будто кто-то проходит разные местности, дабы ими [только] полюбоваться. Когда же он захотел, чтобы государи, которых он победил, склонились перед ним и посчитали себя ниже его, то впрямь было похоже на то, будто они ему [в том] торжественно поклялись, а он ту [клятву] приравнял к [настоящей], чтобы она не казалась ложной. Какая: польза кружить по свету? Царю нужно быть правителем властным. Когда он захватывает какое-нибудь царство или страну, но не может прибрать их к рукам и вскоре уже тянется за другим царством и все так же проходит дальше, оставляя его в небрежении, то все языки получают полную возможность говорить: «Он слаб и явил полное бессилие».

Самыми великими подвигами Александра, /97/ описанными в книгах, считают то, что он убил Дария, который был царем персидским, и Фора, царя Хиндустана. С каждым из этих двух мужей он совершил преступление весьма мерзкое и большое. Преступление с Дарием состояло в том, что он в Нишабуре, на войне, пробрался под видом посла в войско Дария. Александра опознали и хотели схватить, однако он [успел] бежать, а Дария убили его же доверенные люди, и все пошло кувырком. Преступление с Фором заключалось в том, что когда между ними поднялась война и затянулась, Фор вызвал Александра на единоборство, и оба пошли друг на друга, а это недопустимо, [113] чтобы государь подвергал себя такой опасности. Александр был человек хитрый и коварный. Прежде чем сойтись с Фором, он применил такую хитрость для убийства его: в стороне войска Фора [вдруг] раздался сильный крик. Фор забеспокоился и оглянулся в сторону, а Александр воспользовался удобным мгновением, ударил его и поразил насмерть.

Словом, Александр был мужем внушительного вида, громогласный и мечущий молнии, наподобие тучи весной и летом, ибо он пронесся над царями на свете, излил дождь и снова исчез. *Рассеялся быстро, как будто летняя туча!* После него царство греков продержалось и длилось на земле пятьсот лет. Оно существовало благодаря правильному совету, который дал Аристотель, наставник Александра, сказав: «Царство надобно разделить между царьками, дабы они занимались друг другом и не покушались на Рум». Их называли сатрапами 211.

Что же касается Ардешира Папакана, то важнейшее, что о нем передают, это то, что он вернул былое могущество Персии и установил среди царей справедливые законы. После него некоторые придерживались их и, клянусь жизнью, сей [царь] был велик! Однако господь бог, велик он и всемогущ, привел к концу царствование сатрапов, дабы Ардеширу дела удавались с легкостью. Говорят, эти два человека творили чудеса, как пророки.

У царского же дома нашей великой державы столько подвигов и достойных деяний, как не было, ни у кого; о них уже упоминалось в сей «Истории» и будет сказано еще. Посему, ежели какой-нибудь хулитель или завистник скажет, что корнем славных мужей /98/ нашего великого царского дома является некий отрок безвестный 212, то ответ ему таков: с тех пор, как господь бог, да славится поминание его, сотворил Адама, божественное предопределение поступает так, что царству случается перейти от людей одной веры к людям другой веры, от одной стороны к другой. Самое сильное подтверждение тому, что я говорю, — речение создателя, да славится величие его и да святятся имена его, рек он: «*Скажи, боже, владыка царства! Ты даешь царство, кому хочешь, ты отнимаешь царство от кого хочешь; ты возвеличиваешь, кого хочешь и уничижаешь, кого хочешь. В руке твоей благо, воистину ты волен над всеми»* 213.

Итак, надлежит знать, что в снятии [в силу] предопределения господня, да славится поминание его, рубашки царства с одних людей и надевание [ее] на других заключается божественная мудрость и общая для всего народа на земле польза, которых разум человеческий не в силах постигнуть. Никому не пристало размышлять, почему это так, дабы уразуметь еще больше [смысл этого] изречения. Хотя сей закон точен и непреложен, и необходимо покоряться приговору [114] господа бога, велик он и всемогущ, [все же] ежели люди умудренные начнут вдумываться в этот сокровенный вопрос, делать заключения и выводы, дабы получить какое-нибудь ясное доказательство, то им станет несомненно, что создатель, да славится величие его, есть ведатель тайн, которому известно несовершившееся. В его предведении значится, что на свете в таком-то месте появится человек, от которого слугам его будет спокойствие и безопасность, а земле изобилие и благоустроение, и он установит незыблемые законы. Так что когда от того семени достанется этому человеку, он так посеет [его], что современники его, простые и благородные, склонятся перед ним, подчинятся и покорятся и этой покорностью не навлекут на себя никакого позора. Как только [Аллах] выдвинет такого государя, он приводит к нему сколько-нибудь человек, его помощников и слуг подстать ему, один другого знатней, способней, достойней, отважней и мудрей, дабы страна и ее народ стали еще краше, благодаря этому государю и этим сподвижникам [его], до той поры, как предопределил господь бог, велик он и всемогущ. *Да будет благословен Аллах, наилучший из творцов!* 214.

С пророками, да будут молитвы божий над «всеми ними, происходило точно так же со времен Адама, мир ему, до «Печати пророков» 215, избранника [божия], привет ему. Поскольку избранник [божий], привет ему, был единственным на земле, то необходимо уяснить [себе], каких товарищей ему дал [Аллах], что они содеяли после кончины его и на какую ступень вознесли ислам, как сие явствует из историй и житий. Сей божественный закон пребудет до воскресения из мертвых, /99/ с каждым днем все крепче, явней и возвышенней, *хотя бы и был противен безбожникам* 216.

Дело насиро-ямино-хафизо-му'иновской 217 державы, очевидной и в наши дни, которой преславный султан Абу Шуджа Фаррухзад 218, Сын Поборника веры в Аллаха, да продлит Аллах его век, правит по праву наследования, наследования законного, тоже шло таким образом. Господь бог, да славится поминание его, когда захотел, чтобы на земле появилась такая великая держава, возвел справедливого эмира Себук-тегина от ступени неверия на ступень веры в бога и даровал ему мусульманство, а потом возвышал его, покуда от корня благословенного дерева не появились отпрыски во много раз могучей, чем [сам] корень. Теми отпрысками [Аллах] украсил ислам и могущество наместника пророка, привет ему, он связал с ними. Ежели посмотреть, то Махмуд и Мас'уд, да будет над ними милость Аллаха, были два ярких солнца, закрытых [в пору] утренней и вечерней зари, но когда утро и вечер миновали, сияние этих солнц стало явно. И вот теперь от тех солнц произошло столь много знаменитых светил и без числа блистающих планет. Да здравствует навеки сия великая [115] держава, с каждым днем все могущественней, на зло врагам и завистникам!

Поскольку я кончил и это рассуждение, я начал еще одно, которое ближе сердцам и его скорее услышат уши, а уму оно не будет стоить большого труда. Знай, что господь всевышний одной силой наделил пророков, да будет благословение господне над всеми ними, а царей — другой, и наказал народам на земле: вам-де надобно следовать за этими двумя силами и признавать сей праведный божеский путь. Всякий же, кто его будет [пытаться] познать по вращению небосвода, по созвездиям и знакам зодиака 219 и отрицать [промысл] создателя, [тот] му'тазелит, зиндик 220 и материалист и место его в аду. *Да хранит нас Аллах от оставления без помощи*. Сила пророков, привет им, творила чудеса, то есть то, что не в состоянии сделать [обыкновенные] люди, а сила царей — это тонкая мысль, превосходство, торжество и победа над врагами и правосудие, которое они оказывают согласно повелениям всевышнего господа. Разница между царями, божьей помощью 221 и инаковерующими похитителями власти 222 заключается в том, что царям, когда они справедливы, благодеятельны, благонравны и совершают геройские подвиги, следует покоряться /100/ и считать поставленными от бога, а тиранов, которые притесняют и злодействуют, следует называть вероотступниками и вести с ними священную войну. Это такие весы, на которых взвешивают благодетеля и злодея, и они становятся явны, и без сомнений можно узнать, кого из двух нужно сохранить. Государей наших, тех, кто помер, пусть простит господь, а тем, что живут, продлит век земной. Достойно лицезрения, как жизнь их протекала и протекает в правосудии, благочестии, целомудрии, боголюбии, прекрасном досуге, умиротворении людей и стран, обуздании насильников и притеснителей, чтобы стало совершенно ясно, что они суть избранники создателя, велик он и всемогущ и да святятся имена его!

Покоряться им была и есть [наша] обязанность. Ежели в то время вместо таких наших царей приходила какая-нибудь беда и [народ] испытывал разочарование, или происходило какое-нибудь необыкновенное событие, как часто бывает на свете, то людям умным надлежит глядеть на них мудрым оком и не впадать в заблуждение, ибо предопределение создателя, велик он и всемогущ, изначала начертанное на скрижали, не подвергается изменению. *Не восставай против приговора его, да славится поминание его! Бог есть истина, хотя не знают ее смертные; день есть свет, хотя не видит его слепец 223. И прошу Аллаха всевышнего, дабы сохранил он нас от греха и заблуждения по всемогуществу, доброте и всеобъемлющей милости своей*.

Покончив с вступительным словом, я счел необходимым изложить еще одно рассуждение, которое пригодится как государям, так [116] и прочим, дабы каждый разряд людей в меру своего знания пользовался им. Посему начинаю с рассказа о том, в чем состоит особенность человека мудрого и справедливого, чтобы стоило называть его достойным, и [в чем] особенность тиранов, чтобы безусловно называть их варварами, дабы стало совершенно ясно, что чем глубже мудрость [кого-либо], тем больше его славят уста [людей], и чем скуднее его разум, тем недостойней он кажется народу. Самые знаменитые мудрецы, жившие в древние времена, говорят, что в числе откровений, которые господь бог, велик он и всемогущ, ниспослал пророкам в [разное] время, одно содержало в себе слова, сказанные людям: «Познай самого себя, /101/ ибо ежели ты познаешь самого себя, ты постигнешь сущность вещей». Наш пророк, привет ему, сказал: «*Кто познал душу свою, уже познал господа своего*». Это слово кратко, но смысла в нем много, ибо тот, кто не может познать самого себя, как сумеет познать [сущность] других вещей? Он — из числа животных и даже хуже животных, ибо у тех нет способности различать [добро и зло], а у него есть. Следовательно, ежели хорошо поразмыслить, — в том прекрасно построенном предложении и кратких словах заключено великое поучение. Каждый, кто познал себя, [познал], что он живет и, в конце концов, со смертью превратится в ничто и снова всемогуществом создателя, да славится величие его, восстанет из гроба, тот познал творца своего и убедился, что создатель не бывает подобен созданному; в нем зарождается праведная вера и полная убежденность. Тогда же он узнает, что состоит из четырех веществ, благодаря которым существует его тело, и всегда, когда в одном из этих веществ случается изъян, равновесие нарушается и появляется недуг. В нашем теле — три силы: первая — разум и речь, местонахождение их — голова и по соучастию — сердце; вторая — гнев, местонахождение его — сердце; третья — желание, местонахождение его — печень. Каждую из этих сил приравнивают одной какой-либо душе, хотя прибежищем этих [душ] является [только] одно тело. Речь об этом долгая и ежели заняться обстоятельным рассказом на сей счет, то потеряется [главная] цель, я же [здесь] высказал [лишь несколько] соображений, дабы [от них] получилась польза. Что касается силы разума и речи, то для нее в голове есть три места, одно называется воображением. Первая степень ее — способность видеть и слышать вещи; вторая степень — способность различать и наблюдать, то есть эта степень может различать правду и ложь, добро и зло, возможное и невозможное; третья степень состоит в том, что все, что она не увидела бы, она может понять и сделать наблюдения. Затем из этого сопоставления [трех степеней] должно уразуметь, что средняя [степень] более возвышенна, ибо она подобна судье, к которому обращаются по делам, суд и решение принадлежит ей. Первая [117] же [степень] — справедливый свидетель, говорящий правду, потому что все, что видит и слышит, сообщает судье и отвечает, когда тот спросит. Так обстоит дело с душой говорящей. Что же касается души гневливой, ей предоставлено домогаться чести и славы, но не чинить насилия, и когда ей /102/ нанесут обиду, заниматься мщением. А душе желающей присуща любовь к яствам, вину и прочим наслаждениям.

Затем должно усвоить получше, что душа говорящая — царь могущественный, побеждающий и подавляющий. Ему надлежит быть справедливым и править отлично и твердо; не так, чтобы уничтожать или быть [слишком] добрым, но и не так, чтобы казаться бессильным. Отсюда, гнев есть войско этого царя, с помощью которого он исправляет беспорядки, укрепляет пограничные области, отражает неприятеля и охраняет подданных. Надобно, чтобы войско было наготове и, будучи наготове, повиновалось царю. Душа желающая — подданные этого царя. Нужно, чтобы они боялись царя и войска, страшно боялись и слушались.

Каждого человека в таком роде, как я упомянул, то есть у которого все три силы проявляются надлежащим образом, так что они уравновешивают друг друга, достойно называть превосходным, совершенным и настоящим мудрецом. Но ежели в людях одна из этих сил станет подавлять другую, тогда обязательно появится недостаток, соразмерный [степени] подавления. Сложение людей, когда присмотреться, одинаково со [сложением] животных. Однако господь бог, да славится поминание его, даровал людям две милости: знание и труд, [поэтому] они, конечно, отличаются от животных и их постигает награждение и наказание [божее]. Теперь, следовательно, без сомнения можно понять, что тот, кто получил такую степень, обязан управлять своей плотью, дабы следовать путем самым достохвальным и знать, докуда простирается разница между добром и злом, чтобы стремиться к тому, что наиболее похвально, и отстраняться от того, что наиболее предосудительно, и воздерживаться.

Поскольку это обстоятельство рассказано, то теперь открываются два пути: путь добра и путь зла. У них есть признаки, по которым доброе и злое можно различить. Надо, чтобы видящий поразмыслил об образе жизни людей и уразумел, что все хорошее, что достается ему от них, есть доброе, а потом сопоставил бы свой образ жизни с ихним, и ежели он окажется не таким, то понял бы, что он нехорош; ведь люди свои пороки [сами] не могут распознать. Один мудрец выразился с намеком, что ни у кого-де нет глаз, замечающих [свои] пороки. Стихи: [118]

*Каждый человек замечает порок, кроме своего,
И слеп он к пороку в себе самом.
Каждому человеку неизвестны его изъяны;
Но явны ему недостатки в собрате его.*

/103/ Бывает также, что человек очень умен, но сила гнева и сила желания одерживают над ним верх, сила разума терпит поражение и отступает назад, и человек сей неминуемо впадает в заблуждение. Быть может он [даже] понимает, что попал между двух могучих врагов и что оба они сильнее его разума и что разуму нужно применить много ухищрений, чтобы справиться с этими двумя врагами, говорят, *горе сильному среди слабых!* Отсюда можно понять, каково бывает положение, когда слабый попадает между двух сильных. Тогда недостатки и пороки проявляются, а достоинства и добродетели прячутся. Ученые люди сравнили человеческую плоть с домом, в котором живут человек, свинья и лев. Они разумели под человеком разум, под свиньей — желание, под львом — гнев. И сказали они: «Кто из этих трех сильнее, тот и хозяин дома». Такое положение [люди] видят воочию и знают из сравнений. Каждый, кто твердо властвует над своей плотью и в состоянии свернуть шею алчности и желанию, достоин называться человеком мудрым и воздержанным. Человек же, которым целиком может завладеть желанье, так что он только и стремится его удовлетворять, глаза же его разума остаются слепы, подобен свинье. Так же и человек, которого одолевает гнев и в гневе он нисколько не склонен к пощаде и милосердию, подобен льву.

Этот вопрос надобно, конечно, разъяснить больше. Когда какой-нибудь хулитель скажет: коль скоро желанья и гнев не нужны, то господь бог, велик он и всемогущ, и не создал бы их в плоти человека, то ответ [ему] таков: «Создатель, да славится величие его, во все, что он создал, вложил какую-нибудь пользу, общую и явную. Ежели бы он не создал желанья, то никого не влекло бы к пище, от которой зависит жизнь тела, и к совокуплению, в коем продолжение жизни рода; людей не осталось бы и мир пришел бы в запустение. А ежели бы он не создал гнева, никто не обратился бы к отмщению и сохранению себя от позора и гнета, не занимался бы отплатой и не ограждал бы своей семьи и достояния от захватчика, и благополучие сразу пресеклось бы. Однако необходимо и похвально, чтобы сила желания и сила гнева находились в подчинении у силы разума, чтобы сила разума считала обе других как бы верховыми животными, на которых она ездит, по усмотрению своему погоняет вперед или поворачивает назад, а ежели они не слушаются /104/ и хорошо не объезжены, тотчас же устрашает их кнутом и бьет, ежели это бывает нужно. Когда желанье появляется, налагала бы [ему] на ноги путы и крепко привязывала к коновязи, так чтобы оно не могло развязаться, [119] ибо ежели развяжется, то [сила разума] погубит самое себя и того человека, в котором находится.

Надобно также, чтобы человек понимал, что эти имеющиеся у него два врага суть враги, страшней и сильней которых не может быть. Пусть же он постоянно будет настороже от них, дабы они, не дай бог, когда-нибудь не провели его и не предстали перед ним под видом друга, каким является разум, и чтобы человек не натворил чего-нибудь мерзкого, посчитав это за добро, или не совершил над кем-либо насилия, предположив, что сие справедливо. Дабы обезопасить себя от коварства этих двух врагов, пусть все, что захочет сделать, представит разуму, который является истинным его другом. Каждый раб [божий], которому господь бог, велик он и всемогущ, даровал светлый разум, и он этому разуму, своему истинному другу, представляет [все] дела, а разуму помогает знание, [кто] читает и следует преданиям о минувших людях, блюдет и дела своего времени, тот сумеет понять, что означает доброе деяние и что означает злое деяние, хорош ли конец того и другого или нет, что говорят люди и что одобряют, и отчего о людях остается самая лучшая память. Есть много разумников, заставляющих людей идти по праведному пути, а сами указанным путем не следуют. Сколь много я вижу людей, призывающих творить добрые дела и запрещающих дурные, сказывающих людям, что такие-то дела не следует совершать, а такие-то дела делать должно, а сами далеки от этого.

Имеется также множество лекарей, говорящих: то-то не следует есть, потому что от него возникает такая-то болезнь, тогда как сами едят его часто. Есть и философы — их считают врачами нравственности, — которые запрещают [совершать] весьма мерзкие дела, но когда комната опустеет, сами их творят. Есть люди невежественные, не понимающие, в чем заключается сущность подобных дел, но поскольку они невежды, им это простительно. Однако людям образованным и знающим сие простить нельзя. Человек умный, твердый и постоянный — тот, кто, /105/ благодаря своему ясному суждению, сердцем заодно с обществом и умеет подавлять пыл нелепых желаний. Следовательно, ежели человеку не помогает своя [собственная] сила, то пусть он изберет несколько лиц из самых верных советчиков и наидостойнейших людей, которые ему указывали бы его пороки. Таким образом, когда он будет бороться с могучими врагами, засевшими в его сердце и душе, и окажется не в состоянии совладать с ними, то совещался бы с этими советчиками, дабы они [ему] показали его лицо благоразумия, ибо избранник [божий], привет ему, сказал: *Правоверный есть зеркало правоверного*.

Гален был самый великий врач своего века, так что не было ему равного в науке врачевания мяса, крови и естеств 224 человеческого [120] тела, а еще бесподобней он был в лечении душевных свойств [человека]. У него по этому [поводу] имеются трактаты, весьма прекрасные, о познании человеком самого себя, от коих читателям большая польза. Основное в этом деле 225 — следующее, [он говорит]: «Каждый разумный человек, который не может понять свой порок и пребывает в заблуждении, должен обязательно избрать одного друга из числа друзей, самого умного, самого доброго советчика и самого превосходного, и с его помощью разобраться в своих действиях, обычаях и нравственных качествах, дабы тот без пристрастия ему показал его хорошие и дурные [стороны]. В том, что я говорю, всех более нуждаются цари, ибо их повеления подобны острому мечу, и никто не смеет им противоречить. Ошибку, допущенную ими, трудно бывает исправить.

Я прочел в повестях о персидских царях в переводе Ибн Мукаффы 226, что самые великие и наидостойнейшие цари имели обыкновение постоянно, днем и ночью, покуда не ложились почивать, держать при себе мудрых людей, наимудрейших [своего] времени. Они были над ними как бы блюстителями [нравов], чтобы показывать им, что доброго и что дурного происходило от образа жизни, обычаев и повелений тех высокомерных гордецов, которые были царями. То есть, когда царя толкает страсть мерзкая, и он желает проявить могущество и грозность, за которыми кроется пролитие крови /106/ и искоренение [целых] семейств, то, быть может, мудрые советники это поймут, представят ему, чего стоит и сколь мерзко это, расскажут ему предания о минувших царях, осудят и сделают предупреждение на основании божественного закона, дабы он своим умом и рассудком сделал [нужные] выводы, и гнев и ярость утихли. И тогда он поступит так, как решат справедливость и правда, ибо когда в нем поднимаются гнев и ярость, в тот час на его разум налетает великое моровое поветрие и он нуждается в лекаре, который сумел бы устранить это поветрие, дабы бедствие стихло.

У людей, хоть царей, хоть не царей, у каждого есть душа и называют ее духом, орган весьма важен и ценен, и есть тело, которое называют плотью, она очень ничтожна и ничего не стоит. Подобно тому, как лекари и врачи избирают плоть, чтобы быстро исцелить ее от случившегося недуга и приготовляют снадобья и яства для нее, чтобы она поправилась, было бы гораздо уместнее, чтобы лекари и врачи предпочитали лечить дух от того поветрия, ибо всякий разумный человек, который поступит не так, сделает плохой выбор, потому что он пренебрежет важным и протянет руку к неважному. Подобно тому, как у тех лекарей есть снадобья и пахучие корни, привезенные из Хинду-стана и отовсюду, у этих людей тоже имеются лекарства — это разум и хороший опыт как от испытанного [лично], так и от вычитанного из книг. [121]

Я прочел в истории дома Самани, что Насру, сыну Ахмеда 227 , было восемь лет от роду, когда он остался без отца, потому что Ахмеда убили на охоте. На другой же день этого отрока посадили на престол царства, на место отца. Сей царственный львенок был очень красив, превзошел всю науку обхождения царей [с людьми] и был бесподобен. Однако в нем было чрезмерно много злобы, ярости и властности. В гневе он отдавал жестокие повеления, покуда люди не пришли в ужас. Но при всем этом он прибегал к разуму и понимал, что такие нравственные качества весьма непохвальны.

/107/ Однажды он уединился с Бал'ами 228, который был его главным везиром, и с Бу Таййибом Мус'аби, начальником посольского дивана, — оба они в то время были несравненны во всех отраслях науки — и рассказал им полностью свою жизнь. Он сказал: «Я знаю, то, что исходит от меня — великий грех, но я не в состоянии подавить в себе гнев, когда же огонь гнева моего утихнет, я раскаиваюсь, но какая в том польза, ведь головы уже отрублены, хозяйства разорены, бесчисленные палочные удары нанесены. Как помочь этому делу?» Они ответили: «Быть может будет хорошо, ежели государь приставит к себе очень умных недимов. При большом уме у них, возможно, еще окажется милосердие, жалостливость и мягкость. [Тогда] пусть [государь] даст им позволение без чина, когда государь разгневается, непрестанно [за кого-нибудь] заступаться и утишать гнев ласковым обхождением. Коль скоро государь сотворит добро, то они приукрашивали бы [это] добро в его глазах, дабы он прибавил [к нему] еще. Мы знаем, ежели поступить таким образом, то дело поправится».

Такой совет Насру, сыну Ахмеда, пришелся весьма по душе. Он одобрил их слова, похвалил за то, что они сказали и промолвил: «Я еще добавлю к этому кое-что другое. Торжественно заклинаю, дабы все, что я повелеваю в гневе, не приводили в исполнение в течение трех дней, покуда в это время не погаснет огонь моего гнева и заступники не найдут нужных слов. Тогда я рассмотрю их и учиню расспрос. Ежели окажется, что гнев мой был справедлив, то пусть бьют палками, но так, чтобы ударов было менее сотни, а ежели я гневался несправедливо, то наказание отменю и возвышу тех лиц, которых повелел казнить, коль скоро они достойны повышения. Ну, а ежели наказание соответствует шариату и [тому], как выносят приговор казии, пусть [его] исполняют». Бал'ами сказал и Бу Таййиб: «Ничего не осталось [добавить], дело поправилось».

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962

© текст - Арендс А. К. 1962
© сетевая версия -Тhietmar. 2004
© OCR - Монина Л. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© АН УзССР. 1962