Абу-л-Фазл. Бейхаки. История Мас'уда. Год 421. Часть 3.

Библиотека сайта XIII век

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

[ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО]

Тогда Наср, сын Ахмеда, повелел: «Пойдите и поищите в моем государстве самых умных людей, и сколько их ни нашлось бы, пусть доставят во дворец, дабы я приказал то, что надлежит приказать». Оба сановника удалились весьма довольные, ведь им угрожала превеликая беда ²²⁹, и приступили к розыску мудрых людей /108/ в стране. В общем [122] доставили в Бухару семьдесят с лишним человек, сановитых, родовитых и богатых, и оповестили о том Насра, сына Ахмеда. Он сказал: «Этих семьдесят с лишним человек, коих отобрали, надобно испытать в течение года, чтобы оставить из них несколько самых мудрых». Так и сделали, и от тех людей оставили трех старцев, самых мудрых, самых ученых и самых опытных. Их привели к Насру, сыну Ахмеда, и Наср испытывал их еще одну неделю. Когда он признал их единственными [в своем роде], он поведал им свою тайну, написал очень страшную клятву, прочел ее вслух и дал им позволение заступаться по любому случаю и разговаривать [с ним] совсем свободно. Прошел год с того времени. Наср сделался вторым Ахнафом, сыном Кайса ²³⁰, и столь мягок, что его ставили в пример. Непохвальные нравственные свойства сразу покинули его.

Кончилось и это рассуждение, и я знаю, что люди умные, хотя речь и затянулась, одобрят [ее], потому что нет ничего написанного, чего не стоило бы раз прочитать. После нашего века к ней обратятся люди других веков и поймут. Для меня несомненно, что ныне, когда я пишу сие сочинение, в нашей великой столице, да пребудет она вечно, есть вельможи, которые, займись они повествованием истории этого государя, всадили бы стрелу в мишень и показали бы людям, что они верхом на коне, а я пеший, да и в пешем хождении [рядом] с ними я оказался бы вял и с подагрической ногой. Следовало бы так, чтобы они написали, а я поучился, и когда бы рассказывали, я бы послушал. Однако, поскольку державная власть возложила на них заботу думать о важных делах и преуспевать [в них], то они и стараются, чтобы ни в коем случае не произошло непорядка, и какой-нибудь враг, завистник и хулитель не достиг желанного. Где уж им браться за повествование истории, хранить [в памяти] столько событий и сведений и написать их, и как им к тому привязаться душой? Поэтому я, замещая их, предпринял этот труд, ибо ежели бы я [его] отложил, ожидая, что они сами займутся этим делом, то, может быть, они так и не взялись бы [за него], и когда бы прошло долгое время, события /109/ скрылись бы с глаз и из сердец людей. А захоти [взяться] за это дело кто-либо другой, то, возможно, у него не оказалось бы такого коня, на каком еду я, и славные следы этого великого царского дома стерлись бы. Я видел множество историй царей, составленных до меня их слугами, и в этих историях они [от себя] прибавляли и убавляли и таким образом хотели их приукрасить. Жизнь же государей этого царского рода, да смилуется Аллах над покойными из них и да прославит живущих, совершенно противоположна [жизни тех], ибо, слава всевышнему богу, они словно ясное солнце, и господь бог, да славится поминание его, освободил меня от необходимости прикрашивать и выставлять в ложном виде. [123]

Поскольку я вступительные рассуждения кончил, то снова возвращаюсь к изложению «Истории» и молю господа, да славится поминание его, помочь завершить его по правилам бытописания. До этого, в минувшем повествовании, я привел две главы из жизни великого государя [эмира Мас'уда], да просветит Аллах его доказательство, одну о том, что совершено было его рукой из славных дел после того, как эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, вернулся из Рея и препоручил это владение ему, и вторую о том, что с ним приключилось счастливого по милости господней, да славится поминание его, после кончины его отца во владении его брата, в Газне, до того времени, как он прибыл в Герат, дела пришли в порядок и цели были полностью достигнуты, для того, чтобы осведомить об этом читателей. С ним случались необыкновенные и удивительные происшествия. В пору его отца было несколько событий, все я поведал в сей «Истории» на своем месте, при описании лет эмира Махмуда. Было и несколько других случаев, которые имели место в пору его отрочества, когда он стал более самостоятелен ²³¹, и отец сделал его наследником престола.

Я слышал кое-что об этом когда находился в Нишабуре, не будучи удостоен счастья служить сей богоутвержденной державе, но всегда хотел об этом услышать от надежного человека, который сам был бы очевидцем. Но такого случая не выпадало до сего времени, когда я приступил к составлению сей «Истории». Страстное желание добыть эти [сведения] все возрастало, потому что уже долгие годы, как я за этой работой ²³² и все думаю, как же я примусь за благословенную пору этого государя, ежели не удастся раздобыть те сведения, [ведь] будет обман, коль скоро они будут измышлены.

Счастливый случай выпал в начале лета четыреста пятидесятого ²³³, /110/ когда ходжа Бу Са'ид Абдалгаффар Фахир, сын Шерифа, хамид амир ал-му'минин ²³⁴, да продлит Аллах его славу, оказав милость, paзыскал меня в этом углу праздности, потрудился прийти ко мне, одарил меня всем тем, чего я искал, а потом и написал своей рукой. Он тот надежный человек, у которого все, что подтвердят его разум и знание, не нуждается ни в каком свидетеле, ибо сей ходжа, да продлит Аллах его благоденствие, еще будучи четырнадцати лет отроду вступил в службу этого государя и, служа ему, испил много горячего и холодного, испытал много лишений и перенес большие опасности с таким человеком как Махмуд, да будет им доволен Аллах, покуда, конечно, сей государь, достигнув престола царства, не стал его содержать так, как содержал в смысле большой любви и полного доверия [к нему]. [124]

Мне приходилось общаться с этим ходжой в исходе двадцать первого года ²³⁵, когда знамя павшего жертвой эмира ²³⁶, да будет им доволен Аллах, прибыло в Балх. В нем, [в Абдалгаффаре], я нашел весьма ученого мужа. Он заседал в посольском диване вместе с моим наставником и большую часть дней своих проводил при государе в личных его покоях. Следовало бы и даже было бы священной обязанностью для меня блюсти его право на титулование, однако в бытописании не принято большее, чем я выразил. Каждый умный человек, обладающий знанием, сумеет понять, что *хамид амир ал-му'минин* значит: достоенный похвалы от величества халифата ²³⁷, какой еще титул может быть выше этого? Эта честь была ему оказана в благословенную пору эмира Мавдуда, да смилуется над ним Аллах, когда эмир отправил то в Багдад послом по очень важному делу. Ходжа поехал и исполнил то дело так, как исполняют люди мудрые, видавшие свет. Он возвратился обратно, достигнув цели, как я обстоятельно расскажу, когда дойду до времени эмира Мавдуда ²³⁸.

В пору эмира Абдаррашида из всех надежных людей и слуг [гоcударевых] доверие пало на него поехать в Хорасан [тоже] по важному делу заключения договора и соглашения с некоторыми власть имущими лицами, которые ныне держат Хорасанскую область [в своих руках]. В то время посольским диваном ведал я. Эти обстоятельства я тоже расскажу в своем месте. После того, как над головой этого юджи пронеслись еще разные события, мягкие и жесткие, в сию счастливую пору преславного султана Абу Шуджа Фаррухзада, сына Мас'уда, да продлит Аллах его жизнь и да дарует победу его знамени, ему была пожалована должность рейса в Бусте. Долгое время он пробыл в той области, и оставил [по себе] добрые следы, а ныне он живет /111/ в Газне в почете и уважении в своем доме. Я набросал [здесь только] *несколько слов о его жизни. Подробности ее я очень пространно изложу в сей «Истории» на своих местах, ежели будет угодно Аллаху всевышнему. Несколько сведений из макам о эмире Мас'уде, да будет им доволен Аллах, которые я слышал от ходжи, я изложил ниже, дабы они стали известны. Когда же я с ними покончу, то приступлю к [описанию] восшествия этого государя на престол царства в Балхе и расскажу о счастливой поре его [царствования].

МАКАМА О БЫТИЕ ЭМИРА ШИХАБ АД-ДОВЛЕ МАС'УДА НАСЛЕДНИКОМ ПРЕСТОЛА И О ТОМ, КАК, ТЕКЛА ЕГО ЖИЗНЬ

В месяцах лета четыреста первого ²³⁹, когда эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, пошел по заминдаверской дороге на гузов ²⁴⁰ и Гур ²⁴¹ через Буст, он приказал сыновьям своим, эмирам Мас'уду и Мухаммеду, и брату своему Юсуфу, да будет милостив ко всем ним [125] Аллах, остаться в Заминдавере ²⁴², там же оставил он и самые тяжелые обозы. Обоим царевичам было тогда по четырнадцати лет, а Юсуфу — восемнадцать. Эмир Махмуд оставил их там потому, что считал Заминдавер благодатным [краем], ибо первое владение, которое справедливый эмир Себук-тегин, его отец, да будет им доволен Аллах, отдал ему, был этот край. Деду моему, а я Абдалгаффар, в ту пору, когда государь пошел на Гур и тех эмиров поселили там в доме Бай-тегина Заминдаверского, который властью эмира был правителем того края, от [эмира] вышло повеление, чтобы он поднялся служить царевичам и исправно доставлять им содержание и жалование. И была у меня бабка, женщина благочестивая, благоразумная, она читала Коран и умела писать, а также держала в памяти много толкований на Коран и объяснений преданий о пророке, *да благословит его Аллах и да приветствует*; к тому же она хорошо готовила яства и пития, весьма прекрасные, на это она была мастерица. И вот дед мой и бабка занялись служением царевичам, которых там поселили. Царевичи выпрашивали у старушки сластей, яств и [исполнения всяких] желаний, и она к тому прилагала старанья, так что [все] выходило прекрасно. Постоянно они призывали ее к себе, чтобы она рассказывала повести и предания, /112/ и полюбили это. А я уже был очень большой, ходил в школу читать Коран, прислуживал, как прислуживают мальчики, и возвращался обратно, пока [однажды] случилось так, что воспитателю своему, которого звали Басальми ²⁴³, эмир Мас'уд сказал: «Следовало бы Абдалгаффара поучить кое-чему из словесности». Тот научил меня двум-трем касыдам из дивана Мутанабби ²⁴⁴ *Остановимся — поплачем,* и по этой причине я сделался посмелее.

В ту пору я видел, что царевичи садились так: слуга Рейхан ²⁴⁵, приставленный эмиром Махмудом и смотревший за ними, приводил эмира Мас'уда и [его] усаживали первым на садр, затем приводили эмира Мухаммеда и усаживали по правую руку от Мас'уда, так чтобы одно колено приходилось вне садра, а другое колено на нихали ²⁴⁶, [потом] приводили эмира Юсуфа и сажали его вне садра по левую руку. Когда же они выезжали на прогулку или поиграть в човган, Мухаммед и Юсуф находились при Мас'уде для услуги, вместе с хаджибом, который был раньше назначен. В час предзакатной молитвы, когда воспитатель возвращался назад, то сначала удалялись те двое, а после эмир Мас'уд, через часок после них. За всем воспитанием присматривал слуга Рейхан, и ежели он замечал что-нибудь неподобающее, то покрикивал.

Два раза в неделю они садились верхом и разъезжали по сельской округе. У эмира Мас'уда вошло в обычай каждый раз, когда они выезжали, устраивать им угощение. Доставляли множество прелестных яств от моего деда и бабки. Часто требовали разные вещи тайком, так [126] то на поварне никто ничего не знал. Был гулям маленький по имени дра-тегин, участник в таких делах — он передавал сообщения деду бабке. Рассказывали, что этот Кара-тегин [потом] стал первым гуля-юм у эмира, что в Герате он получил должность накиба, а позднее делался у эмира Мас'уда хаджибом. Яства доставляли в поле нежданно. Устраивал [эмир Мас'уд] и большие приемы, приглашал Хасана, сына эмира Феригуна, правителя Гузганана и прочих, кто был ему ровесник, а после трапезы дарил их чем-либо.

Бай-тегин Заминдаверский, правитель края, сам был первым гуля-юм у эмира Махмуда, и эмир /113/ Махмуд обходился с ним уважительно. А у него была жена, деловитая, набожная. В ту пору, когда эмир Лас'уд взошел на престол царства после отца, он весьма хорошо обращался с этой женщиной из уважения за прошлые заслуги, так что она была для него как бы равной родительнице. Несколько раз здесь, в Газне, на собрании у эмира Мас'уда — я тоже там присутствовал — эта женщина повествовала о делах [минувших] времен и царственном образе жизни эмира [Махмуда], и эмиру [Мас'уду] это очень приходитесь по душе, и он много расспрашивал о местностях, о селениях, о яствах. Сей Бай-тегин Заминдаверский в то время, когда эмир Махмуд захватил Систан и Халаф ²⁴⁷ пал, привез с собой сто тридцать павлинов, самцов и самок. Говорят, павлины в Заминдавере и в наших домах развелись от них. Чаще всего они выводили цыплят на куполах, эмир их очень любил и лазал за ними по крышам. И в нашем доме на куполе в двух-трех местах они снесли яйца и вывели цыплят.

Однажды эмир Мас'уд с крыши окликнул бабку, чтобы подошла, и когда она приблизилась, он рассказал: «Во сне я видел, будто был в стране Гур, и так же, как и в наших местах, там тоже был и замок и много павлинов и петухов. Я ловил их и совал за пазуху, а они у меня под кафтаном бились и трепыхались. Ты всякое знаешь, растолкуй, что это значит?» Старушка ответила: «Если захочет Аллах, эмир эмиров завоюет Гур и гурцы покорятся». Он сказал: «Я ведь царства отца не получил, как же я их повоюю?», — а старушка в ответ: «Когда вырастешь, если будет на то воля Аллаха, велик он и всемогущ, это сбудется. Ведь я помню султана, отца твоего, он бывал здесь в дни юности и эта область принадлежала ему. А теперь он забрал большую часть мира да еще захватывает. Будь и ты таким, как отец». — «Дай бог», — промолвил эмир. В конце концов случилось именно так, как он видел во сне: область Гур ему покорилась. Много славных подвигов он совершил в Гуре, как будет упомянуто в сей макаме.

В месяцах лета четыреста двадцать первого ²⁴⁸, когда довелось мне, а я Абдалгаффар, вступить в службу государю, да будет им доволен Аллах, он повелел мне принести с собой из тех павлинов несколько самцов и самок; было доставлено шесть пар. Он приказал устроить их [127] в саду, и они несли яйца и выводили цыплят; в Герате от них осталось потомство.

Гурские князья явились к эмиру на поклон, кто по доброй воле, кто из страха, ибо он совершил великие /114/ подвиги, так что они его боялись и притаили дыхание. Ни в какие времена не сказывали и в книгах не читали, чтобы гурцы оказали этакую покорность и послушание какому-нибудь государю, как [оказали] ему.

В лето четыреста пятое ²⁴⁹ эмир Махмуд из Буста вторгся в Хуванин ²⁵⁰, область Гура, смежную с Заминдавером. Там жили неверные ²⁵¹, самые нечистые и самые сильные, и теснин и крепких замков там было множество. Эмира Мас'уда он взял с собой, и Мас'уд при отце совершил большие дела и подвиги и сражался, сидя верхом на коне. Когда отряд гурцев укрылся в замке, их предводитель поднялся на одну из башен замка, очень насмехался и оскорблял мусульман. [Эмир Мас'уд] попал стрелой ему в горло, убил, и тот свалился с башни. Товарищи его упали духом и сдали замок, а причиной всему был лишь один молодецкий выстрел. Окончив бой, эмир Махмуд возвратился в шатер и усадил львенка за трапезу, оказал много ласки и повелел добавить ему еще разного богатства. По этим и подобным им подвигам, совершенным Мас'удом в юности, когда он был наследником престола, [эмир Махмуд] видел и понимал, что когда он покинет сию прелестную обитель, то никто, кроме Мас'уда, не сумеет поддержать этот великий царский род, да здравствует он навсегда! И вот, бесспорное доказательство теперь явно: уже двадцать девять лет, как эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, скончался, а, не взирая на многие неблагоприятные обстоятельства, что сложились [за это время], таких законов и достохвальных установлений, какие есть в этой великой державе, нет нигде и не указывают на них ни в странах ислама, ни [в странах] неверия. Да здравствует великий царственный род, пусть главы его будут победоносны, а враги да потерпят поражение! Да здравствует преславный султан Фаррухзад, сын сего великого государя, счастливый и могущественный, и да насладится он царством и молодостью, ради Мухаммеда и семейства его !

В лето четыреста одиннадцатое ²⁵² эмир отправился в Герат и в этом же году вознамерился пойти на Гур. В субботу, десятого числа месяца джумада-л-ула ²⁵³, он выступил из Герата с многочисленной конницей и пехотой, с пятью самыми легкими слонами. Первой /115/ стоянкой было [селение] Башан ²⁵⁴, второй — Хайсар ²⁵⁵, третьей — Бурьян ²⁵⁶. Здесь он пробыл два дня, покуда не подоспела вся рать. Затем он пошел в Пар ²⁵⁷, где пробыл два дня, а оттуда отправился в Чишт ²⁵⁸, оттуда в Баг-и Везир Бирун, а это первый рабат на границе Гура. Когда гурцам об этом стало известно, они вошли в неприступные крепости, которые у них были, и стали готовиться к войне. Эмир, да будет им [128] доволен Аллах, еще до того, как выступить в поход, склонил на свою сторону Бу-л-Хасана, одного из самых замечательных гурских предводителей, склонил его к послушанию и порешил с ним на том, что когда победоносное войско с нашим знаменем дойдет до этого рабата, то и тебе, мол, Бу-л-Хасан надобно туда прибыть со снаряженным войском. Бу-л-Хасан явился в этот же день с большим вооруженным отрядом, так что говорили, будто было три тысячи человек конных и пеших. Он предстал [пред лицо эмира], положил поклоны и поднес много денег и даров, как-то: кольчуг, щитов и того, чем славен Гур, а эмир оказал ему много ласки. Вслед за Бу-л-Хасаном прибыл Ширван. Это был еще один предводитель из пограничной области Гура и Гузгана-на, которого расположил к себе царевич. Он явился с многочисленной конницей и пехотой, дарами и несметными деньгами ²⁵⁹. Эмир Мухаммед в силу того, что эта местность была смежной с Гузгананом, применил множество ухищрений, чтобы этот предводитель переметнулся к нему и вступил в число его [приверженцев], но тот, конечно, благосклонного ответа не дал, ибо простые смертные стояли за Мас'уда.

Когда прибыли эти два предводителя и люди получили подкрепление, эмир в пятницу снялся [со стоянки] и пошел в передовом полку, налегке, готовый к бою, с пятидесятью-шестидесятью гулямами и сотнями двумя самых бывалых пехотинцев разного рода. Подошли к замку, который назывался Бертер ²⁶⁰, сильно укрепленной крепости, [а в ней] находился воинственный народ, /116/ хорошо вооруженный. Эмир покружил вокруг крепости и осмотрел места для приступа. В его глазах, при его высокой доблести и храбрости, крепость и воины [ее] показались ему не бог весть какими. Не дожидаясь, покуда подойдет войско, он завязал бой при том числе людей, [какое у него было], и сам своей драгоценной особой пошел вперед в дело с гулямами и пехотинцами, с кличем «Аллах велик!» Нечестивцы в гурском замке заметались, и вдруг подняли шум, да такой ужасный, что чуть было не разверзлась земля; они думали, что это [их] народ, который [живет] у подножия крепости. «Возмитесь за стрелы!» — приказал эмир гулямам. Гулямы начали метать стрелы и так стали одолевать, что никто из гурцев не решался высунуть голову из башни. Тем самым пехотинцы получили возможность взобраться на башни по веревочным лестницам и перебить великое множество [гурцев]. Нечестивцы понесли поражение, и гулямы и пехотинцы очистили [от них] стены и башни, многих убили, многих забрали в плен и захватили богатую разнообразную добычу. Уже после взятия крепости приспело остальное войско, и все хвалили за то, что этакая крепость была взята столь [малым] числом людей.

Оттуда эмир двинулся в область Резан ²⁶¹. Жители Резана, когда до них дошла весть о том замке, большей частью бежали; в кушках [129] осталась только самая малость народу. Эмир даровал им пощаду, дабы все беглецы вернулись обратно; и они согласились платить дань ²⁶² и поднесли много даров золотом, серебром и оружием. От этой местности до Джурваса ²⁶³, где сидел дармишпат ²⁶⁴, было десять фарсангов. [Эмир] решил не посягать [на это владение] и не вторгаться [туда], ибо дармишпат еще раньше присылал посла, изъявил покорность и послушание и сказал, что когда-де эмир вернется обратно в Герат, он [сам] явится к нему на поклон и даст согласие платить дань. Эмир повернул в сторону, и повел рать в область Вей, /117/ а эта область и место очень трудно доступное, входящее в совокупность Гура. Население его самое воинственное и самое сильное. В минувшие времена это была столица государя гурцев. Каждому правителю, которому принадлежала эта область, была покорна вся область. Прежде, чем двинуться в ту сторону, эмир отправил туда послом одного ученого человека с двумя гурцами из числа людей Бу-л-Хасана Ха-лафа и Ширвана, дабы они служили переводчиками, послал через них очень решительные требования и, как водится, пригрозил и обнадежил. Послы уехали, а вслед за ними [двинулся] эмир. Когда послы прибыли к тем гордецам и передали им сообщение, они пришли в превеликую ярость и заявили, что эмир-де сильно ошибается, когда полагает, что здешний народ такой же, какой он видел раньше, и через который прошел. Пусть, мол, приходит, здесь найдутся мечи, копья и камни. Послы возвратились обратно и передали устные сообщения. Эмир подтянулся вплотную и на ночь расположился у подошвы горы; войску раздали оружие. На заре эмир сел верхом, пробили в литавры, протрубили в рога и попытались взобраться на гору. На вершине горы показались гурцы, словно муравьи и саранча, хорошо вооруженные, и преградили пути и проходы. Они подняли крик и рев и стали из пращей метать камни. По счастью, гора была пологая и землистая и со всех сторон для подъема были подступы.

Эмир поделил тропы между войсками, а сам пошел прямо перед собой, ибо там завязался сильный бой. Бу-л-Хасана Халафа он послал справа от себя, а Ширвана слева. Нечестивцы встретили их яростно и держались стойко, особенно напротив эмира. Большую часть троп на той горе гурцы держали в своих руках с помощью стрел и понимали, что наступил решительный бой. Все они двинулись на знамя эмира, и сражение ожесточилось. Три всадника из их бойцов напали на эмира. Эмир размахнулся и ударил одного в грудь булавой, весом в двадцать менов, и уложил его наповал, так что тот уже не имел силы встать. Гулямы постарались и сбили с коней двух других. И было так, что гурцы испугались, обратились вспять и, отбиваясь, отступили /118/ до селения, которое находилось у подножия горы; оттого многие были убиты и уведены в плен. Когда потерпевшие поражение добрались до [130] селения, они заняли его замок. По гурскому обычаю, в селении было много кутков, и гурцы снова приготовились сражаться. Женщин, детей и то, что доходило до них, они пропускали в крепкий, неприступный замок, который был у них за спиной. Сражение продолжалось до вечерней молитвы. Множество нечестивцев было убито, и многие мусульмане тоже пали жертвой, а когда наступила темная ночь, нечестивцы бежали, покинув селение. Всю ночь победоносное войско занималось грабежом и загребало добычу.

На рассвете эмир повелел пробить в литавры, сел на коня и стал подвигаться к замку, а он находился в двух фарсангах, и нужно было миновать много теснин, покуда не дошел до того места в час пополуденной молитвы. Замок оказался весьма неприступным, так что говорили, будто во всем Гуре нет крепче замка и никто не помнил, чтобы его брали силой. Там эмир остановился и отдал приказ войскам расположиться с четырех сторон замка. Всю ночь работали и расставляли камнеметы. Когда наступил день, эмир сел на коня и сам своей драгоценной особой пошел на бой. Он пустил в ход камнеметы и [те] стали метать камни, а под две башни, что находились напротив эмира, повели подкопы. Гурцы завязали бой с башен и крепостных стен, крепче которых не бывает. Как только повергали наземь какую-либо из башен, туда сбегалось множество народу и дралось врукопашную. Бой продолжался четыре дня, с каждым днем все ожесточенней. На пятый день разгорелся еще более жестокий бой. Обе стороны старались изо всех сил, так что страшней этого не бывает. Эмир приказал дворцовым гулямам выдвинуться вперед и подавить гурцев стрелами. Стрелам пособили камня три из камнемета. Эмир дал повеление нести вперед знамя, а сам спокойно двинулся вслед, чтобы гулямы, окольные люди и войска всех родов приободрились и стали биться еще яростней. Гурцы упали духом и пустились наутек.

В час дополуденной молитвы от стрельбы камнеметов /119/ рухнула большая стена, взвились вверх пыль, земля, дым, огонь и в замок был сделан пролом. Гурцы в том месте заметались, а к пролому уже с четырех сторон направлялось [наше] войско. Нечестивцы у пролома бились неистово, ибо сознавали, что сражаются за [свою] жизнь, но в конце концов они потерпели поражение, и замок взяли мечом. Множество гурцев было перебито, многие просили пощады, чтобы их взяли в плен. Их пощадили, и пленникам и добыче не было предела и меры. Эмир повелел объявить через глашатаев: «Добро ²⁶⁵, серебро, золото и пленников дарю войску, а оружие, кое добыли, надлежит сдать!» Много оружия снесли к [эмирскому] шатру: то, что было более пригодно и поредкостней, взяли в собственность эмира, а остальное поделили между воинством. Пленников, одну половину, [эмир] препоручил Бу-л-Хасану Халафу, а другую половину — Ширвану, чтобы [131] они увели их в свои владения. Замок эмир повелел сравнять с землей, дабы впредь ни один мятежник там не зазнавался.

Когда весть о селении, замке и его людях распространилась среди гурцев, все покорились и стали послушны, испугались и дали согласие платить харадж. Дармишпат тоже испугался и понял, что ежели [эмир]: пойдет на него, то он падет через неделю. [Поэтому] он отправил посла и изъявил крайнюю покорность и послушание и надбавил еще сверх того, что согласился платить в виде дани ²⁶⁶ и в виде подношений. Бу-л-Хасан и Ширван, коих он сделал своими заступниками и с коими вел переговоры, походатайствовали, чтобы эмир принял его извинение и не посягал на него. [Эмир] приказал отправить его посла обратно по-хорошему, с тем условием, чтобы он отдал обратно все крепости, которые захватил в пределах Гарчистана. Дармишпат покорно и безвозмездно сдал крепости кутвалам эмира и все, что согласился уплатить, доставил к царскому двору еще покуда эмир находился в Гуре, а когда эмир здрав и невредим прибыл в Герат, он явился к нему на поклон, удостоился халата и милостей и с теми двумя предводителями возвратился в свое владение.

Когда эмир покончил с делом того замка, он потянулся к замку Тур ²⁶⁷, /120/ а это тоже был замок весьма крепкий и знаменитый. Там cражение задержало его на семь дней, и понадобилась помощь гурских витязей, покуда замок не был взят силой меча. Много гурцев было убито, много добычи захвачено. Эмир посадил там своего кутвала и ушел обратно в Герат. В Марабаде, в десяти фарсангах ²⁶⁸от Герата, собрали все подношения и оружие, которые гурцы согласились привезти вместе с тем, что послал дармишпат, дабы эмир не шел на них. В те дни он мне, а я, Абдалгаффар, напомнил о том сне, который он видел в Заминдавере: «Бабка твоя хорошо истолковала, так и вышло». Я поклонился и сказал: «Это показ того, что видел господин».

Эта повесть о Гуре потому так запомнилась, что ни один государь из мусульман или неверующих не сумел так одолеть гурцев, как покойный султан Мас'уд, да будет им доволен Аллах. В первое время завоевания Хорасана, когда господу богу, велик он и всемогущ, было угодно распространить мусульманство рукой великих людей, живших в начале ислама, [именно тех], что разбили персов и бросились на Мадаин ²⁶⁹, а Ездигерд ²⁷⁰ бежал и умер или был убит, и совершились великие, славные дела, [эти люди] все же не смогли проникнуть внутрь страны гурцев. И эмир Махмуд, да будет им доволен Аллах, тоже два-три раза по заминдаверской дороге вторгался в разные места Гура однако в теснины его он не входил. Нельзя сказать, чтобы он был слишком слаб для прохождения по теснинам: [просто] его мнения и намерения были иные, чем у молодых [людей]. Во времена Саманидов один предводитель по имени Абу Джа'фар Ремади ²⁷¹, полагавший себя [132] равным Абу-л-Хасану Симджуру, несколько раз по повелению Саманидов ходил на Гур со своими людьми, орудиями и снаряжением. Гератский вали поддерживал его своим хашаром и воинами. [Абу Джа'-фар Ремади] приложил много усилий и проявил большую храбрость, пока не добрался до Хайсара ²⁷² и Тулека ²⁷³, но до сердца Гурской /121/ земли никто так и не прошел, и [никто] не совершил таких больших дел, как этот достославный государь. И все они отошли [в иной мир], да будет милость Аллаха над ними всеми!

Вот еще кое-что о бдительности, решительности и осмотрительности этого досточтимого государя, да будет им доволен Аллах, в пору его молодости, когда он пребывал в Герате, попивал украдкой от отца вино, уединялся скрытно от служителя Рейхана и содержал мутрибов, мужчин и женщин, которых приводили к нему потайными ходами. В кушке сада Аднани он распорядился построить помещение для дневного отдыха. В нем проложили водопроводные трубы с мелкими отверстиями ²⁷⁴ и развесили полотнища, так что когда вода из водоема начинала течь и с помощью устройства ²⁷⁵ подымалась на крышу дома, то растекалась по трубам и смачивала полотнища. Все это помещение от потолка до пола расписали картинками из «Алфийи» ²⁷⁶ о разнообразных встречах мужчин с женщинами, и все нагих, так что намалевали целиком ту книгу: изображения, рассказы и слова. А кроме этих изображений нарисовали [другие] изображения под стать им. Эмир в час полуденного отдыха уходил туда и там почивал. У молодых людей уж водится так или наподобие этого.

Хотя у эмира Махмуда был некий мушриф, который постоянно находился при его сыне, покуда тот пребывал на мужской половине дворца со [своими] недимами, приглядывался к тому, чем они дышат и доносил, однако было условлено, чтобы в личные покои тот мушриф доступа не имел. Поэтому у него были тайные соглядатаи из таких людей, как гулямы, ферраши, старухи, мутрибы и прочие, которые то, что узнавали, передавали, так что для [эмира Махмуда] о жизни этого сына /122/ ничего не оставалось скрыто. Постоянно в письмах он журил Мас'уда и делал ему наставления, ибо тот был его наследником, и эмир знал, что сын наследует ему на престоле. Подобно тому, как отец держал тайных доносчиков при сыне, точно также и сын имел своих тайных доносчиков при отце из тех же разрядов [людей], которые все, что происходило, доносили. Один из них был личный служитель Нуш-тегин, ближе которого у эмира Махмуда слуги не было; а благородная Хатли, тетка [Мас'уда] сама пеклась о нем.

Итак, об этом помещении с картинками из «Алфийи» весьма потаенно написали эмиру Махмуду и указали: «Пройдя дворец Аднани, есть сад большой, в саду по правую руку есть водоем большой, а на краю водоема по левую руку — то помещение. День и ночь на нем [133] два замка, внизу и наверху, и их открывают тогда, когда туда приходит почивать эмир Мас'уд, а ключи на руках у служителя, которого зовут Бешарет». Когда эмир Махмуд был об этом деле извещен, он в час полуденного отдыха пришел в хергах и рассказал про него личному служителю Нуш-тегину и распорядился: скажи-де такому-то хейльташу, который из наездников был наибыстрейшим наездником и не имел себе равных, чтобы он приготовился, потому что будет послан кое-куда по важному делу. Пусть, мол, едет поскорее, да разузнает об этом помещении; да чтобы про это дело никто не знал. «Слушаю и повинуюсь», — ответил Нуш-тегин. Эмир Махмуд прилег, а тот пошел в свой висак и назначил одного из своих девсуваров с тремя отборными своими конями и наказал ему, чтобы он в шесть суток с половиной домчался до Герата к эмиру Мас'уду, совершенно скрытно, и написал своей рукой эмиру Мас'уду записку, представил положение и сообщил, что-де после этого моего наездника, приедет султанский хейльташ, чтобы осмотреть то помещение. Он приедет через полтора дня по прибытии этого наездника; никого он не будет бояться, пойдет прямо к тому помещению и сломает замки. Пусть же эмир поскорей возьмется за это дело, как признает за лучшее. И девсувар тотчас же поскакал. Затем Нуш-тегин послал кого-то позвать хейльташа, как было велено. Тот явился готовый [ехать]. Эмир проснулся во время между двумя молитвами, сотворил пополуденную молитву, и получил досуг. Он позвал /123/ Нуш-тегина и спросил: «Хейльташ явился?» — «Явился, сидит в палатке». «Принеси бумагу и чернила». Нуш-тегин принес, и эмир своей рукой написал открытую грамоту ²⁷⁷ в таком роде:

«Во имя Аллаха милостивого, милосердого! Повеление Махмуда, сына Себук-тегина, сему хейльташу таково, чтобы доехал он в восемь дней до Герата. Когда приедет туда, то чтобы отправился сразу же ко двору сына моего Мас'уда, никого не боялся бы, обнажил меч и всякому, кто попытался бы его задержать, рубил голову. А также вошел бы внутрь дворца, не взирая на сына, а из дворца Аднани пошел бы в сад. В саду по правую руку есть водоем, а на краю его с левой стороны — помещение; пусть войдет в это помещение и хорошенько осмотрит его стены, каковы они, да глядит тщательно. [Затем] сейчас же удалился бы, ни с кем не разговаривая, и возвратился бы в Газну. А образ действия Кутлуг-тегина, хаджиба Бихишти, состоит в том, чтобы поступать по сему повелению, если ему жизнь дорога. Ежели же он проявит пристрастие, то ему не жить. Всякое содействие, какое нужно оказать хейльташу, пусть окажет, дабы оно вызвало [наше] удовлетворение, по воле Аллаха и с помощью его. Все».

Окончив писать, он вызвал хейльташа, приложил к этой открытой грамоте печать, отдал ему и сказал: «Ты должен в восемь дней доехать до Герата, поступить такого и так-то, выяснить и разузнать все [134] обстоятельства. И дело это держи в тайне». Хейльташ облобызал землю, промолвил: «Слушаюсь и повинуюсь», — и вышел. Личному своему служителю Нуш-тегину эмир сказал, что хейльташу-де надобно из конюшни отпустить резвого коня, да пять тысяч диремов, и Нуш-тегин удалился. На отпуск коня и денег и на отбор лучшего коня ушло время, и провозились целый день, покуда, [наконец], к часу вечерней молитвы все выправили и передали хейльташу, и тот поскакал.

А девсувар Нуш-тегина, как ему было наказано, прибыл в Герат. Эмир Мас'уд /124/ ознакомился с запиской, распорядился, чтобы наездника где-нибудь поместили, и тотчас же приказал позвать гяджгеров ²⁷⁸. Стены того помещения побелили и выгладили, так что казалось, будто на стенах [никогда] и не было рисунков. Повесили занавесы ²⁷⁹, прибрали и заперли на замки. Никто не знал в чем дело.

Вслед за девсуваром подоспел хейльташ, на восьмой день поздним утром. Эмир Мас'уд сидел в суффе дворца Аднани с недимами, а Кутлуг-тегин Бихишти сидел в дергахе вместе с другими хаджибами, свитой и мертебедарами. Хейльташ подъехал, сошел с коня, обнажил меч, и взял подмышку булаву, а коня оставил. Кутлуг-тегин сейчас же вскочил на ноги и спросил: «В чем дело?» Хейльташ, не отвечая подал ему открытую грамоту и вошел во дворец. Кутлуг-тегин прочитал грамоту, вручил ее эмиру Мас'уду и спросил, как следует поступить. «Надобно исполнить повеление, каково бы оно ни было», — ответил эмир. Во дворце поднялась суматоха. Хейльташ прошел до двери того помещения, пустил в ход булаву, сломал оба замка, отворил дверь и вошел. Он увидел чисто выбеленное помещение с гладкими [стенами] и развешанными занавесами. [Хейльташ] вышел.

[Потом] он облобызал землю перед эмиром Мас'удом и молвил: «Слугам нет иного выхода, как исполнять приказания. Это неприличие я совершил по повелению эмира Махмуда. Мне дан приказ тотчас же возвратиться обратно, как только я осмотрю помещение. Я еду теперь же». — «Ты приехал вовремя и исполнил повеление султана, [моего] отца, — ответил эмир Мас'уд, — а теперь по нашему приказанию побудь здесь еще день, ибо, может статься, тебе помещение показали не то. Пусть покажут тебе все дворцы и помещения». — «Слушаюсь и повинуюсь, — сказал тот, — хотя мне такого распоряжения не давали». Эмир сел верхом и уехал. В двух фарсангах [от города] есть сад, который называют Билаб ²⁸⁰, место трудно доступное, там у него с челядинцами была усадьба. Он приказал, чтобы дворцовые люди все перешли туда и не показывались. Гарем и /125/ гулямы уехали. Затем Кутлуг-тегин Бихишти, мушриф и начальник почты провели хейльташа повсем дворцам и показали ему каждое помещение отдельно, пока не осмотрели все. Было установлено, что нет ни одного помещения такого рода, как донесли [эмиру Махмуду]. Потом написали письмо, [135] изобразив это дело, и выдав хейльташу десять тысяч диремов, отправили обратно, а эмир Мас'уд возвратился в город. Когда же хейльташ приехал в Газну и все, что произошло, полностью доложил, и письма тоже были прочитаны, эмир Махмуд заметил: «Да будет над ним милость Аллаха! Много лжи рассказывают о моем сыне». И дальнейший розыск был прекращен.

В ту же пору молодости и юности он занимался телесными упражнениями: мерялся силой, поднимал тяжелые камни, боролся. [Эмир Мас'уд] приказывал строить шалаши ²⁸¹ для охоты на цапель и других птиц, и я несколько раз видел, как он в очень морозные дни, при сильном снеге ездил туда, охотился и сходил с коня, так что в промежуток между двумя молитвами он успевал перенести столько мучений, сколько может вытерпеть лишь гранитный камень. В такую стужу и передрягу он надевал сапоги на голую ногу и говорил; «К таким вещам надобно привыкать, чтобы люди не сдавали, когда попадут в беду и трудное положение». Ездил он также и на охоту за львами ²⁸² до ... ²⁸³ Исфизара и Адрескена ²⁸⁴, а из тех лесов до Фераха ²⁸⁵, Зиркана и Шернера ²⁸⁶. Побродив там, он ехал в Буст и Газну. На льва он выходил один на один и не позволял, чтобы ему помогал кто-нибудь из гулямов или сопровождающих людей. Так он поступал оттого, что обладал большой силой и смелостью. Если он поражал льва оружием, /126/ и оно не оказывало действия, то он мужественно, не отступая, брался за льва и затем быстро его добивал.

В то время, когда он шел в Мультан, чтобы там жить, ибо отец на него рассердился по наветам, которые сделали, — а это история долгая, — он в области Киканан ²⁸⁷ занялся охотой на львов, [хотя] страдал тогда четырехдневной лихорадкой. У него было обыкновение, когда, лев появлялся, брать в руку короткий дротик с крепким древком и короткое, толстое копье, дабы если он метнет дротик и дела не выйдет, то быстро пустить копье, чтобы удержать льва на месте. Это он проделывал своими силами, и лев корчился на копье, пока не ослабевал и не валился наземь. А бывало, лев попадался такой, что сопротивлялся весьма упорно, тогда эмир подзывал гулямов, и те, мечами и боевыми топорами зарубали льва. В тот день случилось так, что эмир метнул дротик, а лев пригнулся и дротик пролетел у него над головой; эмир пустил копье и нанес льву сильную рану в грудь, но по слабости от болезни не смог его должным образом удержать на месте: лев оказался очень большим, ловким и сильным. Он ухватился за копье и напряг силы, копье переломилось, и лев готов был ринуться на эмира. Государь изо всех сил двумя руками ударил льва древком по морде, так что сразил его и тот упал. Эмир прижал его [к земле] и кликнул гулямов. Один гулям по_ имени Кумаш, его оруженосец, в диване его называли силачом, подбежал и нанес льву такой увесистый удар, что сразу [136] прикончил его, и тот рухнул. Все были ошеломлены. Теперь стало ясно: то, что писали в книгах о приключении Бехрам-гура, было правдой. После того эмир уже стал такой большой, что всю охоту проводил верхом на слоне. Я видел однажды, как он охотился на слоне в Хиндустане. Морду слона, как водится, прикрыли железом. Из зарослей вышел громадный лев и направился на слона. Эмир метнул /127/ дротик, попал льву в грудь и нанес ему тяжелую рану. От боли и ярости лев сделал прыжок и вскочил на затылок слона, слон заметался, эмир припал на колено, полоснул мечом и отрубил льву обе передних лапы. Лев свалился на землю и издох. Все присутствовавшие признались, что отроду не помнят такого о ком-либо.

Еще до того, как сесть на престол царства, он [как-то раз] совершал прогулку и направлялся в Герат, [тогда] он в один день убил восемь львов и одного поймал на аркан. Когда он расположился в шатре, то устроил пир. Я, Абдалгаффар, стоял [тут же]. Зашел разговор об этих львах, и каждый высказывал какую-нибудь похвалу. Ходжа Бу Сахль Завзани попросил чернил и бумаги и сочинил несколько двустиший, весьма прекрасных, как было свойственно ему, ибо он был единственным в своем роде по части словесности, дара речи и стихов. Стихи очень понравились эмиру. Все их одобрили и стали переписывать. И я это тоже сделал, но стихи у меня пропали куда-то. Пару двустиший, кои до сих пор у меня в памяти, я написал — хотя они и не следуют по порядку — в заключение этого рассказа ²⁸⁸.

*Клинок и копье, стрела и тетива лука —
Нужды в них тебе нет: рок правит мненьем твоим.
Коль возьмешься за дело, кое трудно исполнить,
Любовь прояви и за тобою победа.
Кто добывал на охоте в один раз восемь
Львов, тот человеческих чад сочтет за ничто.
Коль взойдешь ты, то солнце и месяц померкнут,
Коль будешь ты щедр, то отступят море и дождь.*

Этот вельможа сказал правду — в нашем государе все это было в избытке. Стихи о нем выходили отличные, и не бывало нужды называть ложью, когда [о Бу Сахле] говорили «прекраснейший из поэтов». /128/ Храбрость, мужество, смелость [эмира] были таковы, как уже упоминалось, а щедрость была такая, что он однажды ночью подарил одному купцу, которого звали Бу Мути Сегзи, шестнадцать тысяч динаров. У этого подарка [тоже своя] повесть. Сей Бу Мути был человек весьма богатый во всех отношениях, и был у него отец по имени Бу Ахмед Халиль. Однажды вечером отец по счастливой случайности попал во дворец по какому-то делу, которое он имел к дежурному хаджибу, и задержался [там]. Когда нужно было возвращаться домой, была уже поздняя ночь; он боялся, как бы по дороге не случилось беды, и [137] остановился в царском дехлизе, — а был он человек известный и пользовался большим уважением, — сипахдары оказали ему любезность, и он остался [на ночь].

Вошел один служитель и потребовал сказителя преданий. Случайно ни одного сказителя не оказалось на месте. Благородный Бу Ахмед встал и пошел со служителем, а служитель полагал, что он сказитель. Придя в эмирский хергах, он начал повествовать какое-то предание. Услышав чужой голос Абу Ахмеда, эмир незаметно поглядел на него, увидел [незнакомого] человека, [но] ничего не сказал, пока повествование не кончилось. Это было очень хорошее и красивое предание. «Ты кто такой?» — воскликнул эмир. [Тот] ответил: «Раба [твоего] зовут Бу Ахмед Халиль, он отец Бу Мути'я, соучастника в торговых делах господина». — «Сколько годового дохода насчитали мустовфии за твоим сыном?» — «Шестнадцать тысяч динаров». — Дарю ему этот доход из уважения к твоей старости и из уважения к нему самому». Старик пожелал ему много добра и удалился. И привели во дворец одного турецкого гуляма, из принадлежавших его сыну, чтобы купить. [Эмир] соизволил сказать, что этого гуляма тоже надобно отдать обратно: я, дескать, не желаю и ни в коем случае не допущу, чтобы что-либо ихнее перешло в мою собственность. Более совершенного великодушия и человечности не бывает.

Еще больше он подарил Манк ²⁸⁹ Али Меймуну. Сей Манк был человек из числа газнийских кедхудаев и обладал большим богатством ²⁹⁰. Когда он скончался, после него остались вакфы, несметное количество имущества и рабат, где [ныне] сидит ходжа имам Бу Садик Таббани, да продлит Аллах его здоровье! Повесть об этом имаме будет изложена очень пространно в своем месте, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!

ПОВЕСТЬ О МАНК АЛИ МЕИМУНЕ И ЭМИРЕ

Этот человек имел обыкновение ежегодно приготовлять много маринадов и сыров и подносить /129/ эмиру Махмуду, да будет над ним милость Аллаха; когда же началось царствование эмира Мас'уда, и он из Балха пришел в Газну, [Манк] поднес и ему множество маринадов и холста, сотканного руками благочестивых женщин. Эмиру это очень понравилось и он оказал ему много ласки и сказал: «Часть собственных овец моего отца, да будет над ним милость Аллаха, коих у него было множество, я выделяю ему, да моих собственных овец, которых пригнали из Герата, тоже надобна передать ему, дабы он о них заботился. А в [их] счете ему нужно будет дать поблажку, так чтобы получилось для него побольше льготы, потому что он человек благочестивый и нам сгодится». Приказание его быстро привели в исполнение. [138]

Через год эмир поехал в Балх, потому что там нашлись важные дела, как об этом будет поведано [ниже]. Манк Али Меймун по обыкновению своему прислал множество маринадов, присовокупил к ним еще вяленого мяса и прочей [снеди] и просил Микаила Беззаза ²⁹¹, друга своего, чтобы он поднес их [государю]. Прислал он также письменный свой отчет, что за ним числится дохода пятнадцать тысяч динаров и шестнадцать тысяч овец. Написал он еще и прошение и просил передать султанских овец, находившихся у него, кому-нибудь другому, ибо стал он стар и уже больше не в силах за ними присматривать, да чтобы повременили и предоставили ему отсрочку, дабы он мог выплатить [указанный] доход по частям в три года.

В тот час, когда явился [ко двору] Микаил Беззаз и доставили маринады, сосуды вскрыли и стали отведывать, я, Абдалгаффар, присутствовал. Микаил представил отчет и прошение, и эмир сказал [мне]: «Возьми и читай». Я взял и прочитал оба, а [эмир] засмеялся и сказал: «Манку много причитается от нашего семейства, дарю ему этот доход и овец. Пусть Абдалгаффар сходит в счетную палату ²⁹² и скажет мустовфиям, чтобы похерили этот доход и недоимку с него». Я написал распоряжение и эмир поставил свою подпись, а Манк приобрел большое уважение. Отменным великодушием и благородством надобно обладать, чтобы быть в состоянии так поступить. Да помилует нас господь бог и да славится поминание его!

Еще выше и достойней прославления другой [случай] с Бу Са'идом, сыном Сахля. Сей человек долгое время был кедхудаем /130/ и аризом у эмира Насра, сипахсалара, брата султана Махмуда, да осенит их Аллах своим милосердием. Когда Наср скончался, Махмуд по соответствию и пригодности этого человека пожаловал ему должность [управителя] всех собственных государевых имений в газнийском [округе] ²⁹³, а она равнялась должности газнийского сахиб-дивана. Долго он исправлял эту должность, а после кончины султана Махмуда эмир Мас'уд вверил ему дела газнийского сахиб-дивана заодно с управлением личных государевых имений ²⁹⁴. Почти пятнадцать лет [Бу Са'ид Сахль] вел эти дела, потом государь приказал ему составить отчет. Мустовфии рассмотрели его отчет и вышло, что за ним числится чистого дохода семнадцать раз тысяча тысяч диремов, а своих собственных у него оказалось [только] тысяча тысяч диремов наличными ²⁹⁵. Все поговаривали, что-то станется с Бу Са'идом за такой огромный доход, потому что видели, как эмир Махмуд повелел расправиться битьем кнутом, отрубанием рук и ног и пытками с ма'дилдаром ²⁹⁶, который был гератским амилем, и с собственным слугой государя Са'идом ²⁹⁷, управлявшим газнийскими имениями, и амилем Гардиза ²⁹⁸ за то, что за ними пропали доходы. [139]

Однако эмир Мас'уд был весьма совестлив и милосерд, к тому же Бу Са'ид, сын Сахля, раньше по [доброте] сердца оказал ему много хороших услуг, как равно и в ту пору, когда управлял государственными имениями при эмире Махмуде. Когда государю эмиру Мас'уду доложили о столь огромном, принадлежавшем ему доходе, он велел позвать мустовфия Тахира и Бу Са'ида и сказал [им]: «Доложите мне положение совершенно точно». Тахир перечислил статью за статьей и показал, что тысяча тысяч диремов у Бу Са'ида имеется, а шестнадцать [раз] тысяча тысяч диремов, числящихся за ним, нет нигде, и слов нет, что Бу Са'иду придется уплатить [их] из своих [денег]. «Что скажешь, Бу Са'ид, — промолвил эмир, — где эти деньги?» [Тот] ответил: «Да будет долгой жизнь государя! Управление Разной ²⁹⁹ — это море, дно и глубина коего неведомы. Клянусь всевеликим и преславным господом богом, /131/ что я, раб, не совершил никакого вероломства. Это недоимка за несколько лет, и сей доход государь имеет получить с раба [своего]». — «Дарю тебе эти деньги, — сказал эмир, — ибо у тебя есть на них право. Встань и ступай с миром домой». От радости Бу Са'ид горько расплакался. Тахир, мустовфи, заметил. «Сейчас впору радоваться, а не тужить и плакать». — «Я оттого заплакал, — сказал Бу Са'ид, — что мы, слуги, служим такому государю, столь мягкосердому, щедрому и великодушному к нам. Ежели он лишит нас своей доброты и ласки, каково же нам будет [жить]». Эмир обратил к нему несколько милостивых слов, и он удалился. Не может быть благосклонности выше этой. И все они померли, да смилуется Аллах над ними всеми!

А тому, что было им роздано стихотворцам, и меры нет. Так, однажды ночью он одарил поэта Аляви Зинати ³⁰⁰ одним пильваром диремов, то есть тысячью тысяч диремов, да еще таких, в коих на каждые десять диремов приходилось девять с половиной [чистого] серебра. Сие тяжеловесное вознаграждение он велел нагрузить на слона и отправить к Аляви на дом. Подарки в тысячу динаров, пятьсот динаров, в десять тысяч динаров, больше или меньше, поэтам, а равно и своим недимам, дебирам и слугам, в поисках предлога [им] что-либо подарить, [тоже] были бесчисленны. В начальную пору [своего царствования] он раздавал гораздо больше, а под конец ветерок стал понемногу остывать. Таков уж закон времени, ничто не остается постоянным, все изменяется.

По милосердию и состраданию эмир [Мас'уд] стоял на такой высоте, что когда однажды он приехал в Газну [и] там обнаружились преступления и провинности, [совершенные] феррашами, он сказал дворцовому хаджибу, что этим феррашам, коих было двадцать человек, надобно, дескать, дать двадцать палок. Хаджиб подумал, что каждому веленo дать по двадцать палок, и когда одного начали сечь [140] Бирунхане и нанесли [ему] три удара, [эмир] крикнул: «Я приказал дать каждому по одной палке, да и ту прощаю, не бейте!» Всех отпустили. Это есть высшая ступень /132/ мягкосердечия и великодушия. Столь прекрасны [слова]: «*Прощение — у достоинства его!*»

Когда эмир Махмуд вознамерился пойти из Гургана на Рей и восстановил между братьями эмирами Мас'удом и Мухаммедом необходимое согласие, в тот день для эмира Мухаммеда ко дворцу выкликнули коня эмира хорасанского ³⁰¹, и он повернул обратно в Нишагар, а эмиры Махмуд и Мас'уд, отец и сын, на другой день потянулись на Рей. Когда же там дела пришли в порядок, и эмир Махмуд принял твердое решение вернуться назад, он одарил сына халатом и изестил его через Бу-л-Хасана Укайли, что, дескать, сыну моему Мухаммеду, как ты слышал, ко дворцу нашему выкликали коня эмира хорасанского, а ты ныне наш наместник и в этой бескрайней области повелеваешь от нашего [имени] неограниченно. Чему ты отдаешь предпочтение, чтобы твоего коня выкликали как коня царя царей ³⁰² или как коня эмира иракского? Услышав эти слова, эмир Мас'уд встал, облобызал землю, затем сел и молвил: «Скажи государю, как [мне], слуге его, суметь отблагодарить за милости, когда ж ежечасно получает все новые награды, которые не успевает прочуствовать. С государей и отцов иного не требуется, как удостоить своих слуг-сыновей добрым именем тогда, когда они появляются на свет. А для сих совершенно обязательно, когда они возмужают ³⁰³, нести достохвальную службу, дабы к имени [своему] сделать прибавлениe. Государь удостоил слугу [своего] прекраснейшим именем, и то [имя] — Мас'уд; и славнее всего, что оно соразмерно с именем государя ³⁰⁴, да пребудет он вечно. Ныне, когда согласно полученному повелению, [слуга его] будет находиться [слишком] далеко, чтобы являться на поклон к государю и лицезреть его, он обязан оставаться при том имени, что у него имеется, дабы добиться к нему прибавлеия. Ежели господь, велик он и всемогущ, захочет, чтобы меня называли теми званиями, то я обрету их во славу могущества государя». Этот ответ он дал в моем, Абдалгаффара, присутствии, и я слышал потом, что когда эти слова передали эмиру Махмуду, тот смутился и тихо удалился, говоря: «Очень прекрасно он сказал, человек приобретает имя доблестью».

В то время, когда эмиры, отец и сын, да будет ими доволен Аллах, /133/ двигались на Рей, несколько человек дворцовых гулямов эмира Махмуда, как-то: Кай-оглан, Арслан и хаджиб Чабек, получившие впоследствии от эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, звание аджиба, Эмирбача, бывший главным вожаком дворцовых гулямов, и кое-кто из серхенгов и старшин висаков ³⁰⁵ негласно искали сближение [с эмиром Мас'удом], оказывали ему услуги и передавали [141] устные извещения. Был у них и некий престарелый ферраш, который приносил и уносил сообщения. Кое-что об этом дошло до слуха эмира Махмуда, потому что эмир Мухаммед тайно держал людей, чинивших розыски в делах брата, и постоянно чернил его [в глазах] отца.

Однажды, на стоянке под названием Чаштваран, захотел отец устранить сына. В час предзакатной молитвы эмир Мас'уд явился ко двору на поддон, пробыл там немного времени и поехал обратно. Вдогонку за ним прибежал Бу-л-Хасан Кархи и доложил: султан, дескать, говорит, не уходи, погоди в дежурной палатке ³⁰⁶, потому у нас будет пиршество, и мы желаем лично тебя угостить вином, дабы ты удостоился такого благоволения. Эмир сел в дежурной палатке и радовался этой удаче. Тотчас же явился старый ферраш и принес сообщение от тех гулямов: «Господин, будь бдителен, кажется, отец злоумышляет на тебя!» Эмир Мас'уд потихоньку удалился и сразу же послал кого-то к своим предводителям и гулямам: «Будьте настороже, седлайте коней и держите оружие при себе, так велит благоразумие». Они зашевелились, Махмудовы гулямы тоже пустились в разговоры, и волнение охватило весь стан. Немедля об этом известили эмира Махмуда, он растерялся и понял, что дело не пойдет, что может выйти такая беда, что трудно будет ее поправить. Около часа вечерней молитвы он послал к сыну Бу-л-Хасана Укайли с извещением, что у нас-де было желание выпить вина и тебя вином угостить, однако недосуг нам — предстоит решить важные вопросы, [пиршества] не будет. Возвращайся счастливо [к себе], а это дело отложим до Рея. Когда благополучно доберемся туда, ты этой милости удостоишься.

Эмир Мас'уд облобызал землю и удалился, торжествуя. /134/ Сейчас же появился старый ферраш и принес сообщение от гулямов Махмуда: [все], дескать, сошло преблагополучно, а мы уже между собой решили, что коль скоро есть замысел [причинить] эмиру недоброе, то мы подымем мятеж, потому что к нам пристало еще множество гулямов, и все на нас глядят. Эмир ответил любезно, отнесся к ним милостиво, подал много надежд и разговор прекратил. Эмир Махмуд потом несколько раз пил вино как в пути, так и в Рее, и после угощения этого сына вином, так и не открылось, что эмир Мас'уд наедине со слугами и верными своими людьми говорил: наш-де отец злоумышлял, однако господь бог, да славится поминание его, не захотел [того]. По прибытии в Рей эмир Махмуд расположился в Дулабе, на табаристанской дороге, а эмир Мас'уд стал станом в Алиабаде, на казвинской дороге. Между обеими ратями было расстояние в полфарсанга. Стояла сильно жаркая погода, так что старшины и вельможи для дневного отдыха приказали строить сердабе. Построили сердабе и для эмира Мас'уда, весьма приглядное и просторное, и он пребывал в нем с позднего утра до предзакатной молитвы то почивая, то [142] предаваясь удовольствиям и тайно попивая вино, то правя дела. Раз, в знойный полдень, махмудовы гулямы и предводители, переодевшись в дождевые плащи из холстины и в чалмах, пришли пешком к эмиру Манс'уду. Пируз Везари, служитель, знавший эту тайну, испросил для них прием. Они спустились в то сердабе и, как положено, отвесили поклон. Эмир обратился к ним милостиво и ласково и [снова] их крепко обнадежил. Они сказали: «Да будет долгой жизнь господина! Султан-отец сильно к тебе нерасположен и ищет, как бы суметь тебя устранить, однако побаивается. Он знает, что все им пресытились беспокоится, как бы не стряслась большая беда. Ежели государь велит, то мы, все слуги и гулямы, встанем за тебя и свергнем его, о когда мы восстанем, то сторонние люди ³⁰⁷ нам помогут, и ты /135/ избавишься от несчастья и успокоишь сердечную муку». — «[В таком деле] я вам никак не товарищ, — ответил эмир, — остерегайтесь таких речей, за [такое] деяние знаете, что бывает. Ведь эмир Махмуд — мой отец, и я не потерплю, чтобы над ним пронеслась буря. Мне приятны его наказания; он государь, равных коему нет на свете, и ежели, сохрани боже, случится что-нибудь подобное тому, что вы говорите, то позор не смоется с нашего рода до [самого] воскресения мертвых. Отец состарился, одряхлел и недужен, жизнь его близится к концу, и я молюсь, чтобы она [прошла], как предопределил господь бог, велик он и всемогущ. От вас я не прошу большего, как присягнуть мне на верность, когда его постигнет смерть, ибо никому не избежать». И он велел мне, а я Абдалгаффар, взять с них клятву, и они удалились.

Между эмиром Мас'удом и Минучихром, сыном Кабуса ³⁰⁸, правителем Гургана и Табаристана, постоянно поддерживалась переписка весьма тайная как в пору, когда [эмир Мас'уд] пребывал в Герате, так и в это время. [Минучихр] прислал к эмиру Мас'уду некоего человека по имени Хасан Мухаддис ³⁰⁹, дабы он служил эмиру, повествуя предания, и вместе с тем время от времени привозил и отвозил письма и устные сообщения. Всегда, когда [эмир Мас'уд] отправлял этого сказителя в Гурган, он находил повод послать туда семян благовонных трав, померанцев, плодов и прочего. В то время, когда эмиры Махмуд и Мас'уд, да будет ими доволен Аллах, находились в Гургане намеривались пойти на Рей, сей сказитель отправился к Минучихру в Ситарабад ³¹⁰, а Минучихр вернул его обратно с одним из своих верных слуг, человеком ловким и краснословом, под видом бедуинов, их наряде и одежде, и вместе с ними негласно прислал [эмиру Мас'уду] множество закусок, записки и письма и [разные] диковинки из Гургана и Дихистана ³¹¹, сверх того угощения, что он послал для эмира Махмуда. [143]

Эти доверенные люди Минучихра, сказитель и его товарищ, приезжали и уезжали два раза, и дело дошло до того, что Минучихр попросил от эмира Мас'уда обязательство и клятву, как в обычае между царями. Потом, однажды ночью, в ту благословенную пору, после молитвы на сон /136/ явился некий пердедар — ныне, в дни преславного султана Абу Шуджа Фаррухзада, сына Поборника веры в Аллаха, он состоит кутвалом крепости Секавенд ³¹² — и позвал меня, а я Абдалгаффар. По приходе его выяснилось, что меня зовут по важному делу. Я привел себя в порядок и пошел вместе с хаджибом.

Эмира я застал в хергахе, сидящим на престоле, а перед ним чернила и бумага, [тут же] стоял Говхара'ин Хазинедар, один из близких в ту пору к эмиру людей. Я отвесил, как полагалось, поклон, и [эмир] указал мне сесть. Я сел. «Подай Абдалгаффару чернила и бумагу», — сказал [эмир] Говхара'ину. Тот положил передо мной бумагу и чернила и сам вышел из хергаха. Эмир кинул мне черновик обязательства и клятвы, кои сам написал своей рукой. А писал он так, что лучше нельзя было; даже искусные дебиры и то были не в силах [писать] таким слогом. Бу-л-Фазл в сей «Истории», в нескольких местах, привел [образцы его письма] и в его руки попадало много черновиков и записок этого государя ³¹³. Я внимательно прочел черновик, [эмир] писал:

«Говорит Мас'уд, сын Махмуда. Клянусь богом, велик он и всемогущ, — далее [следовали] слова клятвы, как пишут в соглашениях, — что до той поры, покуда великий, небесновысокий эмир Абу Мансур Минучихр, сын Кабуса, будет [заодно] с нами и будет полностью и до конца исполнять условия соглашения» Лишь только я сведал об этом, мне будто таз с огнем вылили на голову. Я страшно испугался махмудовой ярости и засох. Эмир заметил во мне следы замешательства и спросил: «В чем дело? Отчего ты остановился, ни слова не скажешь? Удался ли сей черновик?» — «Да будет долгой жизнь господина, — сказал я, — написать так, как господин, не под силу ни одному искусному дебиру, однако тут есть что заметить; быть может, оно не понравится и придется некстати. Могу сказать [о том только] с позволения». — «Сказывай», — приказал он. «От сведения господина не скрыто, — сказал я, — что Минучихр боится отца господина, а отец господина от болезненной немощи ныне в таком [состоянии], что утаить /137/ нельзя. Он дошел до конца [своей] жизни, и [слух] об этом долетел до всех окрестных падишахов и непокорствующих гордецов. Они и боятся и отомстить хотят суметь как-нибудь. Они твердо знают, что коль скоро султан скончается, то эмиру Мухаммеду его места не занять и он не утвердится [на царстве], а господина они [тоже] побаиваются, ибо сень и слава его известны их сердцам, и [ведомо] им, что целей своих достигнуть они не смогут. Как [144] ее можно спокойно доверять Минучихру? Ведь когда сие обязательно попадет к нему, украшенное собственноручной подписью господина, он начнет заискивать у султана Махмуда и перешлет обязательство к нему. Произойдет такая беда, благодаря которой он своей цели достигнет и будет находиться в безопасности. Государи часто прибегают к уловкам. Коль скоро дело не идет с помощью неприязни и открытой вражды, то чтобы его двинуть, они обращаются к лицемерию и обману. Буде даже Минучихр этой низости не совершит, то ведь эмир Махмуд начеку и бдит, коварен и всеведущ. За господином у него тоже есть соглядатаи и лазутчики; на всех дорогах он поставил и назначил дозорных. Ежели этого человека изловят ³¹⁴, отберут у него сие обязательство и отправят к эмиру Махмуду, как будет за это не ответить?» «Так верно, как ты говоришь, — промолвил эмир, — Минучихр упорно настаивает получить это обязательство, ибо знает» что дни моего отца сочтены, и хочет за наш счет укрепить свою сторону, он ведь человек подвинутый в годах, умный и дальновидный. [Но] неловко мне ему отказывать, раз он мне сделал столько услуг и [ко мне] расположен».

Я ответил, что хорошо бы написать как-нибудь так, чтобы оно не могло послужить доказательством для эмира Махмуда против господина, буде письмо попадет в его руки. «Как же написать?» — спросил он. Я ответил: «Хорошо было бы, конечно, написать так, дескать, эмир [Минучихр] присылал к нам гонцов и письма, он обращался к нам, искал [нашего] расположения [к нему], оказывал бескорыстные услуги и выразил, [наконец], пожелание, чтобы между нами существовал договор. Мы отвечаем ему, что-де не считаем приемлемым его домогательство быть возвеличенным, дабы завязать с нами дружбу; мы [просим] его одуматься, удовлетворить его мы [не можем]. Не подлежит сомнению, что мы — слуга, сын и послушный исполнитель воли султана Махмуда. Все, что мы совершаем в подобного рода деле, не осуществляется до тех пор, покуда мы не представим [его] великодержавному государю, ибо коль скоро произойдет не так, то первым осудит нас сам же эмир [Минучихр], а за ним и другие люди. [Однако] разве мы можем поставить эмира Минучихра в неловкое положение отказом? Договор, разумеется, надо заключить... и я написал затем [текст] договора, любезничая на такой лад:

/138/ СПИСОК С ОБЯЗАТЕЛЬСТВА

«Говорит Мас'уд, сын Махмуда: «Клянусь богом и покровительством господним, [клянусь] господом, сведущим тайное и явное, [творимое] созданиями [его], что доколе великий эмир Абу Мансур Минучихр, сын Кабуса, будет покорен, послушен повелениям и платить [145] дань государю преславному султану Абу-л-Касиму Махмуду, Поборнику веры в Аллаха ³¹⁵, да продлит Аллах его жизнь, и [доколе] он будет соблюдать условия договора, который он заключил с султаном и скрепил торжественной клятвой при свидетелях, и ничего в нем не переменит, я буду пребывать в сердце, помыслах и убеждениях [моих] его другом и буду друг его друзей и противник и враг его врагов, буду помогать и пособлять ему и хранить условия единодушия, буду строго блюсти его представительство в Высоком собрании при государе отце, [и] ежели мы заметим [в государе] неудовольствие и неприязнь, то будем стараться их устранить. А буде высочайшее усмотрение решит оставить нас в Рее, я буду [оставаться] с ним ³¹⁶ все таким же и буду согласен на все, от чего зависит польза владения ³¹⁷, царского дома и самого народа [его]. До тех пор, покуда эмир Минучихр будет оставаться покорен и соблюдать условия договора, который заключил, я [тоже] останусь с ним таким же. А ежели я отступлю от клятвы и нарушу договор, тогда да поразит меня гнев господень, велик он и всемогущ, ибо вместо могущества и силы его я положился на свою силу и мощь и [да поразит меня гнев] пророков, да будет благоволение божие над ними всеми. Написано тогда-то».

В таком виде [эмир Мас'уд] был этим обязательством удовлетворен и послал [его] к Минучихру. Тот ответил, что будет покорным слугой, и сердце его [эмира Мас'уда] успокоилось. Вот тут-то и надо заметить способность этого Абдалгаффара, дебира, блюсти пользу царевича, и какова была его честность и верность.

Окончились и эти рассказы, и я, призывая Аллаха, подателя помощи, возвращаюсь к главной моей задаче, к повествованию «Истории».

В пятом томе я рассказал, что эмир Мас'уд прибыл в Балх в воскресенье, /139/ в половине месяца зи-л-хидджа лета четыреста двадцать первого, и занялся вершением государственных дел. Казалось, мир походил на прекрасное свадебное празднество, [потому что] все пришло в порядок и царские родичи, свита и раияты успокоились, подчинившись и покорившись этому государю. Все дела государева двора правил хаджиб Гази, который был сипахсаларом и правителем областей Балх и Семенган. Его кедхудай, Са'ид Серраф, скрытно наблюдал за ним и тайно доносил обо всем, что он делал. Ежедневно хаджиб Гази являлся в царский дворец на поклон. Впереди него дейлемцы и щитоносцы тащили около тридцати щитов золотых и серебряных, с несколькими хаджибами во главе, в черных шапках и поясах, а человек тридцать гулямов [двигались] позади, и каждый из них нес какую-либо из разнообразных вещей. Я не видывал, чтобы хорезмшах или Арслан Джазиб и другие предводители эмира [146] Махмуда являлись ко двору таким образом. В Балхе его коня подавали к прихожему сераю ³¹⁸, как бывало [подавали] коней эмиров Мас'уда, Мухаммеда и Юсуфа. Сидел он в тереме дивана до того часа, когда открывался прием. Для Али Дая, членов царского семейства и важных саларов внутри этого серая был весьма длинный дуккан, и до начала приема они там сидели. Когда хаджиб Гази шествовал в терем, он проходил мимо них. Само собой, все вставали и кланялись, покуда он шел мимо. Очень неприятно было этим людям видеть хаджиба Гази в таком чине, ибо они знали его раньше незначительным [человеком]. Они ворчали и судачили, но все это было неверно и нехорошо, ибо мир держится на владыках, кого они возвысили, того возвысили, и никому не приличествует спрашивать, почему это так. Ма'мун по этому поводу сказал: *Мы — мир, из знатных самый знатный и из простых самый простой*.

В повестях о рейсах я читал, что Ашнас — его называли Афшин ³¹⁹ — закончил победоносно войну с Бабеком Хурремдином ³²⁰ и прибыл в Багдад. Му'тасим, повелитель верующих, да будет им доволен Аллах, приказал всем мертебедарам: мол, надобно [сделать] так, когда Ашнас будет подъезжать ко дворцу, то чтобы все [в честь] его сошли с коней и шли [пешими] впереди него, доколе он не дойдет до меня. Хасан, сын Сахля ³²¹, невзирая на высокий сан, который у него был в свое время, сошел с коня ради Ашнаса. Его хаджиб, видя, что он идет еле держась на ногах, заплакал. Хасан это заметил, но ничего не сказал. Когда они вернулись /140/ домой, он спросил: «Почему ты заплакал?». Тот ответил: «Я не мог видеть тебя в таком состоянии». «Сын мой, — промолвил [Хасан], — эти государи возвеличили нас, но не стали великими через нас. Доколе мы с ними, остается только послушно исполнять повеления».

Хаджибу Гази доносили о ворчании и разговорах этих людей, а он смеялся и не боялся этого, потому что высокомерие заложил в его голове еще эмир Махмуд, когда, не видя никого более достойного, поручил ему должность такого человека, как Арслан Джазиб. Об этом я уже рассказал в «Яминовой истории» ³²². По сему поводу мне вспомнился замечательный рассказ; я излагаю [его] здесь, дабы он стал известен. Подобными рассказами история украшается.

РАССКАЗ О ФАЗЛЕ, СЫНЕ САХЛЯ ЗУ-Р-РИ'АСАТЕЙНЕ, И ХУСЕЙНЕ, СЫНЕ МУС'АБА

Рассказывают, что Фазл, везир Ма'муна, в Мерве попрекнул Хусейна, сына Мус'аба, отца Тахира Зу-л-яминейна, и сказал: «Твой сын Тахир переменился, стал высокомерен и забывается». Хусейн [147] ответил: «О везир, я старик и сей державе покорный слуга. И знаю я, вам отлично ведомы мои добрые советы и преданность. Есть у меня ответ насчет его, весьма короткий, но огорчительный. Ежели угодно, я скажу». «Разрешаю», — сказал [везир]. «Да поможет Аллах везиру! Повелитель верующих из числа самых низших своих родичей и слуг взял за руку Тахира, рассек ему грудь, вынул оттуда беспомощное сердце, какое бывает у таких, как он [бедняков], и вложил в него сердце, коим он убил брата своего халифа Мухаммеда, сына Зубейды. Вместе с тем сердцем, которое он дал Тахиру, он дал [ему] и снаряжение, и силу, и войско. Ныне, когда его дело достигло такой ступени, что [ни от кого] не скрыто, ты желаешь, чтобы он преклонил перед тобой голову и стал опять таким, каким был изначала. Этого никогда не случится, разве только ты его низведешь на ту ступень, что была первоначально. Я сказал, что знал, а повелеваешь ты». Фазл, сын Сахля, смолчал. В тот день он не сказал ничего и ушел. Известие об этом доложили Ма'муну. Ответ Хусейна, сына Мус'аба ему очень понравился. «Мне этот ответ приятнее, — промолвил он, — чем взятие Багдада, которое совершил его сын». И [халиф] отдал ему округ Пушенг, потому что Хусейн находился в Бушендже ³²³.

/141/ Одно предание порождает другое. О Зу-р-ри'асатейне, как называли Фазла, сына Сахля, о Зу-л-яминейне, как называли Тахира, и о Зу-л-каламейне, который был начальником посольского дивана Ма'муна, я расскажу длинную повесть, дабы тому, кто ее не знает, она стала известна.

Когда Мухаммед, сын Зубейды, был убит и халифство досталось Ма'муну, он два года с чем-то оставался в Мерве. Повесть об этом долгая. Фазл, сын Сахля, желал передать халифство от рода Аббасова роду Алиеву. Он сказал Ма'муну: «Ты дал обет при мне и поклялся, что когда господь всевышний покончит с правлением твоего брата и ты станешь халифом, то назначишь наследника престола из [рода] Алиева. Хотя [это] на тебя не похоже, но ты как будто свалил со своих плеч бремя и обет и клятву не исполняешь». «Прекрасно, — промолвил Ма'мун, — кого же мне назначить наследником престола?» — «Али, сына Мусы, [прозванного] ар-Риза, — ответил тот, — он ныне имам и пребывает в Граде посланника божия ³²⁴, мир ему». — «Надо кого-нибудь тайно послать к Тахиру, — сказал [халиф], — и написать ему, что мы-де желаем сделать то-то и то-то, дабы он послал человека, доставил Али из Медины, привел бы его негласно к присяге и наилучшим способом отправил в Мерв, чтобы здесь объявить о присяге и престолонаследии». «Повелителю верующих следовало бы написать письмо своей рукой», — заметил Фазл. Тот [148] немедленно потребовал чернила и бумагу, написал письмо и отдал его Фазлу. Фазл вернулся домой, заперся и написал все, что надлежало написать. Справив дело, он послал надежного человека с этими распоряжениями к Тахиру, а Тахир немало обрадовался этому обстоятельству, потому что [сам] тяготел к роду Алиеву. Он это поручение как следует обделал и назначил одного верного мужа из числа весьма близких к себе поехать вместе с человеком Ма'муна.

Оба направились в Медину, встретились негласно с Ризой, представили [ему] письмо и сообщили устные извещения. Риза пошел на это дело неохотно, поскольку понимал, что на успех расчитывать трудно. Однако он все же свое согласие дал, потому что нельзя было не исполнить воли Ма'муна, и скрытно, в переодетом виде, приехал в Багдад. Его поместили в прекрасном месте. Через неделю, когда он отдохнул, к нему [однажды] ночью, в глубокой тайне, явился Тахир, смиренно поклонился ему, обратился с любезной речью и представил собственноручную записку Ма'муна, сказав: «Я — первый, кто по указу повелителя верующих, /142/ государя моего, приведет тебя к присяге; когда же я приму присягу сам, то сто тысяч конников и пехотинцев, кои со мной, все [тоже] присягнут». Риза, упокой его господь, выпростал для присяги правую руку, как обычно, Тахир же протянул левую. «Что сие значит?» — спросил Риза. «Десница моя уже занята присягой Ма'муну, — ответил [Тахир], — а шуйца свободна, потому я ее и протягиваю». Риза похвалил его за это, и оба они присягнули.

На другой день [Тахир] с большими почестями отправил Ризу в путь, и его доставили в Мерв. Когда он отдохнул, к нему ночью на свидание пришел Ма'мун и вместе с ним был Фазл, сын Сахля. Они усердно задавали друг другу вопросы, Риза много благодарил Ма'муна и рассказал [ему] случай о левой руке и присяге. Поступок Тахира пришелся Ма'муну очень по душе и Ма'мун его [тоже] похвалил и сказал: «О имам, то была первая рука, которая прикоснулась к твоей благословенной руке, посему ту шуйцу я нарекаю десницей». Вот по этой причине Тахира зовут Зу-л-яминейн ³²⁵.

Потом дело Ризы было объявлено. Ма'мун назначил его своим преемником, опустил долу черные знамена и вздел зеленые ³²⁶. На диремах, динарах и тиразах выводили имя Ризы. Событие разгласили. Ма'мун сказал Ризе: «Тебе надобно взять [себе] везира и дебира, дабы они пеклись о делах твоих». «О повелитель верующих, — ответил [Риза], — мне по душе Фазл, сын Сахля, потому что он исправляет должность моего кедхудая, и Али, сын Са'ида, начальник посольского дивана халифа, который сочиняет послания от моего [имени]». Ма'мун одобрил его слова и распорядился, чтобы оба эти мужа «служили также и Ризе. Фазл а оттого звали Зу-р-ри'асатейн ³²⁷, а Али, [149] сына Са'ида — Зул-л-каламейн ³²⁸. То, что мне хотелось рассказать об этих трех почетных прозвищах, я рассказал и дальнейшее повествование [о них] прекращаю, ибо оно [слишком] пространно и его можно найти в исторических книгах.

Хаджиб Гази давил на сердца махмудовцев как самая тяжелая гора. Дело его с каждым днем возносилось все выше, великолепие возрастало, а милости эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, в смысле угощения обедом, сажания выше других, приглашения на пиршества, оказания почестей и награждения почетной одеждой превысили всякую меру. Хотя Гази никогда не пил и не пьет вина и среди людей не найдется более коварного и более многознающего, /143/ чем он, он все сильней делался предметом зависти и заглядения. Завел он себе около тысячи человек конных и соответствующее тому убранство и принадлежности. В конце концов, однако, когда дело дошло до последней черты, его поразил дурной глаз, ибо махмудовцы не переставали строить ему козни, дабы доставить человека в Газну. О том, что с ним приключилось, я расскажу в своем месте, ибо сейчас не время. Все разговоры о войске эмир вел с ним, а он от воинства выступал посредником, чтобы все обращались к нему, так что когда он выезжал из ворот кушка, его сопровождал очень большой поезд. Махмудовцы учинили подвох — подговорили людей, чтобы они о нем расписывали картины ³²⁹. Эмир, само собой, прислушивался, [хотя] такие вещи от него не были скрыты, — никто не видывал и в книгах не читывал про более умного, великодушного и мягкосердого царя, — покуда дело не дошло вот до чего.

Однажды [государь] пил вино, пил целую ночь, а наутро объявил прием в большой суффе. Как полагается, хаджибы пошли первыми, а вслед за ними стали сходиться вельможи, по порядку садились или оставались стоять, В дверь вошел Гази, а расстояние до суффы было немалое. Эмир велел двум хаджибам пойти встретить сипахсалара. Никто не помнил, чтобы когда-нибудь какому-либо сипахсалару оказывалась такая честь. Хаджибы пошли и на середине серая встретили Гази. Еще прежде хаджибов к нему подоспело несколько человек и оповестили, [что будет встреча]. Когда хаджибы подошли к нему, он склонился и облобызал землю. Его взяли под руки и почтительно посадили. Эмир обратился к нему и сказал: «Сипахсалар нам заместо брата. Службу, кою он сослужил нам в Нишабуре и [после] по сей день ни при каких обстоятельствах мы не забудем. За часть службы [ему] уже воздано, а за большую часть ее еще остается отблагодарить [150] со временем. Мы слышим, что кое-кому твое главенство не по нраву, и тебя представляют другим людям в ложном виде. Ежели попытаются вызвать в нашем сердце нерасположение к тебе, смотри, не осердись сам, ибо наше благоволение к тебе таково, как ты слышал с наших слов». Гази встал, облобызал землю и промолвил: «Коль высочайшее мнение таково, /144/ я, слуга твой, не побоюсь никого». Эмир велел принести кафтан со своего плеча, и его набросили на Гази. Гази встал, надел на себя кафтан и облобызал землю. Эмир приказал принести охотничий пояс, осыпанный драгоценными камнями, подозвал его к себе и перепоясал его своей рукой. Гази [еще раз] облобызал землю и удалился [из дворца] с такими почестями, подобных которым никто не запомнил.

Наставник мой, Бу Наср, да смилуется над ним Аллах, пребывал в Герате в унынии, как я уже поведал раньше. Эмир, да будет им доволен Аллах, не раз утешал его, чтобы придать бодрости, и ныне, в Балхе, Бу Наср удостоился высокой милости. Жители столицы, являясь в посольский диван, вели переговоры с моим наставником, хотя Тахир и приобрел уже силу и значение. Люди видывали Тахира, стоящим перед Бу Насром, как правителя двора этого государя. Наш диван помещался в тереме прихожего серая ³³⁰. Бу Наср заседал там, как в былое время, на левой стороне терема, где было посветлей. Ходжа-начальник Абу Сахль, да продлит Аллах его помощь, начальник посольского дивана в царствование преславного султана Абу Шуджа Фаррухзада, сына Поборника веры в Аллаха, — да пребудет вечно [его] державность, — Бу Сахль Хамадани ³³¹, ныне здравствующий в почете и уважении, прекрасный сын вельможи, отец коего служил у знаменитых везиров, брат его Бу-л-Кдсим Нишабури, большой мастер, Адибек Бу Мухаммед Дергари ³³², человек умный, благовоспитанный, недурной стихотворец, но неважный дебир, сидели по левую руку от Тахира. Перед Тахиром ставили пребольшую серебряную чернильницу на скатерти из черного шелка. А Ираки, дебир, Бу-л-Хасан, хотя и слыл за способного [человека], /145/ сам редко сидел в диване. Он по большей части находился при эмире, вел другие дела и был влиятельным лицом в государственном совете.

В те дни, когда садры дивана и дебиры занимали место в [упомянутом] порядке, Ираки приходил в терем и садился в нимтерге, так что приходился посередине между обоими вельможами, в передней части терема, и приступал к работе. Каждый, кто приходил в посольский диван, завидев Бу Насра, обязательно заводил разговор с ним, а ежели требовалось что-либо написать, то просили его. Недимы, приносившие от эмира устные сообщения по какому-нибудь важному государственному делу, которое [надлежало] изложить письменно, [151] тоже обращались к Бу Насру. В конце концов дошло до того, что на одной стороне все время работали, а на другой стороне поглядывали. Разве только время от времени приходил кое-кто из людей, знакомых с Тахиром по Ираку, и просил его составить письменную жалобу или прошение о вспомоществовании или подорожную ³³³. Тахир приказывал написать, и они беседовали.

Через два-три дня, прошедших таким образом, однажды поздним утром эмир призвал Бу Насра, — он слышал о том, как Бу Насру приходится заседать в диване, — и распорядился: нужно-де составить поименный список дебиров, тех, кои были с тобой, и тех, что приехали со мной из Рея, дабы было приказано, что надлежит приказать. Наставник мой пришел в диван, имена [дебиров] обоих разрядов были написаны, и список он представил эмиру. «Убейдаллаха, племянника Бу-л-Аббаса Исфераини и Бу-л-Фатха Хатими писать не надобно, — сказал эмир, — я им дам другую должность». «Да будет долгой жизнь государя, — возразил Бу Наср, — принять Убейдаллаха в диван мне велел эмир Мухаммед из уважения к его деду. Сам он скромный молодой человек, почерк у него прекрасный и с обязанностями дебира он справляется отлично. Что касается Бу-л-Фатха Хатими, то зачислить его в диван распорядился сам государь еще при жизни эмира Махмуда, потому что он сын слуги государя». «Все это так, как ты говоришь, — заметил [эмир], — но в прошлом они в твоем диване были соглядатаи, коих назначил я, а теперь они для дивана не годятся». «Очень обидно, что я об этом узнал только сегодня!» — промолвил Бу Наср. «А чтобы ты сделал, ежели убедился в том раньше?» — спросил эмир. «Я выгнал бы обоих из дивана, — ответил [Бу Наср], — ибо дебиры предатели для дела не гожи». Эмир рассмеялся и сказал: «Не следует объявлять им о нашем разговоре, а то они огорчатся». Не видал я никого более великодушного и милосердного, чем он! «Мы прикажем должное, — сказал [эмир], — /146/ чем занимался Убейдаллах [раньше]?» — «Он был начальником почты в Серахсе, а Бу-л-Фатх — начальником почты в Тохаристане», — ответил Бу Наср. «Ступай», — сказал эмир, и Бу Наср удалился.

На другой день, когда у эмира был прием, мы все стояли. Эмир позвал, и Убейдаллах выступил из рядов. «Ты в посольском диване состоишь?» — спросил эмир. «Состою», — ответил тот. «А какая должность у тебя была при моем отце?» — спросил эмир. «Был начальником почты в Серахсе». «Жалую тебе [снова] ту же должность, а в диване тебе уже больше не сидеть, там полно народу. И дед и отец твой несли службу, потрудись и ты для меня. Заходи к недимам, когда придет время, тебе дадут назначение». Убейдаллах облобызал землю и вошел обратно в ряд. Затем эмир вызвал Бу-л-Фатха [152] Хатими, тот выступил вперед. «Для Балха и Тохаристана потребен мушриф честный и способный. Мы избрали тебя. Абдус по нашему велению скажет тебе то, что надобно сказать». Бу-л-Фатх тоже облобызал землю и встал в ряд. После [эмир] сказал Бу Насру: «Надо написать две жалованные грамоты для этих двух, а мы поставим печать». «Слушаюсь», — ответил Бу Наср. Обе грамоты были написаны и украшены печатью [эмира]. Оба [дебира] покинули диван, и никто не узнал, в чем было дело, а я, Бу-л-Фазл, слышал это от своего наставника. И все они отошли в иной мир, да смилуется Аллах над ними всеми!

Должности и дела, коими занимались дебиры, сохранились за ними. Должность начальника почты в Систане, в прежнее время пожалованная Хасанеку и считавшаяся важной и почетной, была отдана Тахиру, а должность кухистанского ³³⁴дебира — Бу-л-Хасану Ираки. Тогда же произвели подсчет. Ежемесячное содержание для всех составляло семьдесят тысяч диремов. Может ли милость быть еще выше? Дебиры, прибывшие недавно и не имевшие содержания, получили содержание и работу позднее. Дебир Тахир был озадачен тем, что его дела идут без успеха, и сильно этим смущался. Кончилось тем, что он стал редко являться в диван, а ежели и приходил, то вскоре же удалялся. Он начал пить вино и кутить, ибо владел земельными угодьями ³³⁵ и большим богатством, было у него и множество гулямов, луноликих девушек, пышного убранства и утвари. /147/ Случилось однажды, что эмир распорядился о назначении четырех мушрифов для всего государства. [Их] избрали. «Надобно передать Бу Насру, — изволил сказать эмир Тахиру, — чтобы написали жалованные грамоты». Тахир пошел и передал [приказание] Бу Насру. «Прекрасно — ответил [Бу Наср], — будут написаны». Тахир, раздосадованный, удалился к себе и прислал ко мне правителя своего двора со словами: мне-де обязательно надо с тобой переговорить, есть устное сообщение для Бу Насра. Когда будешь возвращаться из дивана, заиди ко мне. Я рассказал [об этом] моему наставнику. «Что же надобно пойти», — ответил он.

Итак, возвращаясь из дивана, я направился к Тахиру. Его дом находился в околотке Симгеран ³³⁶, в балхском шаристане Я увидел серай, украшенный, как рай, с большой роскошью. Благородство и великодушие [Тахира] были совершенны, и держал он себя с достоинством. Он посадил меня рядом с собой на почетное место, и нам подали угощение, прекрасное и весьма изысканно приготовленное Пришли его недимы и раздалась музыка мутрибов. Мы откушали. Вино-питие было устроено в другом месте. Пошли туда, и я узрел великолепие безмерное, невозможное описать. Мы приступили к делу и пир [153] пошел горой. Когда чаша с вином совершила несколько кругов, появился казначей [Тахира] и передо мной положили пять штук высокоценной одежды и кошель с пятью тысячами диремов и снова приняли в сторону. Вслед за тем много серебра и одежд раздали недимам, мутрибам и гулямам.

Потом, на пиру, [Тахир] втихомолку сказал мне: «Я не отрицаю главенства, важности и старшинства начальника Бу Насра, и той славы великой, которую он приобрел с давних пор. Но ведь прибывают же и новые люди и, благодаря государю падишаху, обретают звание и достоинство. Хотя мы ныне и начальствуем вдвоем в диване, я его признаю [главой], а себя считаю ниже [его]. Государь султан пожалует мне другую должность, более высокую, чем у меня сейчас. Однако до той поры, покуда эмир не даст повеления, я ожидаю, что поскольку caм соблюдаю его главенство и старшинство, он тоже будет относиться ко мне с уважением. Сегодня, когда [государь] приказал [составить] жалованные грамоты мушрифам, он по этому поводу разговаривал со мной. Ему и прочим совершенно ясно, что в отправлении дел, в правилах, приемах и навыках работы дивана, в [вопросах] сбора налогов и имущественных я разбираюсь лучше [Бу Насра], однако я, оберегая его достоинство, передал [приказание эмира] ему. Я надеялся, что он скажет мне написать, /148/ но когда он [этого] не сказал, я обиделся. Ради того я тебя и побеспокоил, чтобы рассказать об этом, а ты представь [Бу Насру в таком виде], как найдешь лучше». Я тотчас же высказал ему в ответ все, что требовалось сказать, развеселил его, и в круговую пошли чаши еще большего размера. День пришел к концу, и все мы разошлись.

Чуть свет меня позвал к себе наставник, и я пошел. Он расспросил меня о том, что произошло, и я ему точно и обстоятельно все рассказал. [Наставник мой] посмеялся, да будет им доволен Аллах, и промолвил: «Сегодня я тебе покажу, что значит понимать и не понимать производство дел». Я пошел к себе, а он сел верхом и поехал. Следом за ним отправился и я. Когда происходил прием у государя, по странной случайности эмир обратился к моему наставнику и спросил: «Я говорил Тахиру, чтобы он передал тебе насчет жалованных грамот мушрифам, они уже составлены?» [Наставник мой] ответил: «Я набросал черновик, сегодня его перебелят, дабы государь просмотрел, а [потом] напишут». «Ладно», — сказал государь. Тахир тихо удалился. Мы вернулись обратно в диван. Бу Наср взял в руку-перо сочинительства и начал составлять указ, а меня посадил перед собой, чтобы я переписывал набело. Так прошло время до часа пополуденной молитвы, и на свет появилась такая жалованная грамота, что все вельможи и садры признались: никто, дескать, подобной жалованной граматы на должность мушрифа [до сей поры] еще не [154] видывал, да и не увидит». Жалованная грамота была переписана мною на дести бумаги почерком мукрамат ³³⁷. [Бу Наср] снес ее к эмиру и прочитал. [Грамота] весьма понравилась, и с нее [потом] изготовляли списки. Тахир сразу сдался и полностью уразумел, чего стоит сам. Впоследствии, до самого его отъезда в Ирак на должность везира, он уже больше не заводил речи с Ташферрашем о занятиях по письменной части. Хотя все произошло [именно] так, наставник мой передал ему на словах через меня сообщение. Я сходил к нему и исполнил поручение, и он воспрял духом и повеселел. После между ними завязались добрые отношения и постоянная переписка. Они [даже] сиживали вместе и попивали вино, ведь наставник мой на сей предмет был в свое время дока, несмотря на кручину. *Да будет над ним милость Аллаха и благословение его!*

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962