Яков Рейтенфельс. Сказания.. Предисловие.

Библиотека сайта  XIII век

ЯКОВ РЕЙТЕНФЕЛЬС

СКАЗАНИЯ СВЕТЛЕЙШЕМУ ГЕРЦОГУ ТОСКАНСКОМУ КОЗЬМЕ ТРЕТЬЕМУ О МОСКОВИИ

DE REBUS MOSCHOVITICIS AD SERENISSIMUM MAGNUM DUCEM COSMUM TERTIUM

Предисловие

Изложить связно и последовательно то, что действительно было с самых ранних пор существования мира, есть труд столь тяжелый и почти безнадежный, что и глубочайшие поныне умы согласны в том, что это значит лишь тратить даром и труд и время. Неудивительно посему, что всякая древность окутана продолжительным мраком и что в период, когда первобытным народам более нравятся ужасы войны, нежели сладостные плоды мира — науки, главное место занимают невежественные вымыслы. Мало того, неисповедимый Промысел Божий и непостижимое Его Правосудие оставляют этот народ под бременем диких нравов и невежества до той поры, пока он, как и все остальные, не просветится собственным прозрением, собственным светом. Дошедшие же до потомков памятники, вырезанные на меди или на камне, а также и устные, могущие бы возвестить о давно прошедшем, подвергаются столь разнообразной порче, что едва оставляют по себе след: ибо съеденный ржавчиною металл или треснувшие либо стертые камни могут превосходно свидетельствовать о чем угодно, но отнюдь не дают верного представления о том, что было, а гораздо вреднее то, что описывающие эти сомнительные памятники еще более затемняют их разноречивыми объяснениями. Со своей стороны, и в записях, и устных преданиях чуть ли не совсем затирается истина, либо вследствие ненадежности памяти людской, либо тщеславных измышлений, либо неистовства войны и властителей, или же благодаря невежеству пишущих. Ко всему этому присоединяются и другие, еще большие, затруднения. Ведь нередко — как заметил кто-то — целые царства рушатся или переносятся на другое место; несколько племен сливаются в одно, или одно распадается на многие; пустыни заселяются, а тщательно обработанные земли превращаются в суровые пустыни; леса вырубаются и обращаются в плодоносные нивы; большие города разрушаются и, как бы из праха их, возникают новые на новых местах. Реки меняют свои русла, болота высыхают, и даже само море то наступает, то отступает. Считая поэтому все, что касается, в каком-нибудь отношении, древней истории, не достоверным, я с трудом нахожу какие-либо твердые основания, на которые я бы мог опереться. Хотя и странно, что почерпаемые со страниц Св. Писания свидетельства об исторических событиях не суть лишь умозаключения, основанные на длинном [237] ряде выводов, ибо Св. Писание преследует цели более важные и более возвышенные, нежели подробное изложение мирских, летописных событий, однако нельзя отрицать того, что уже из одной десятой главы книги Бытия можно узнать гораздо более и гораздо вернее о происхождении народов, нежели из свидетельств всех остальных, дошедших до нас, письменных памятников. Поэтому и мы постараемся, прежде всего, этим божественным путеводным светочем, ибо это, по общему убеждению, вернее, — осветить, насколько это возможно, корни происхождения московского народа, окутанные столь глубоким мраком. Подвигаясь затем дальше в пучине времени, мы не преминем воспользоваться также и светскими писателями, хотя вначале нам придется довольствоваться одними предположениями, так как мосхи, случайно упоминаемые у чужеземных писателей, значатся то под одним названием, то под другим. Но так как их собственная история почти что не сохранила никаких остатков древности, то всякий свет, внесенный в этот, поистине киммерийский, мрак, может быть лишь отрадным, как бы слаб он ни был. Я со своей стороны, конечно, сочту себя вполне вознагражденным за настоящий, хотя бы и небольшой труд, если дам им какому-нибудь ученому, более, к его счастью, даровитому, нежели я, как бы руководящую нить и докажу необходимость не только исправить ошибки, могущие встретиться у меня, но и расследовать точно и обстоятельно то, чего я лишь поверхностно коснулся. Ибо я не настолько страшусь справедливой оценки и не так уж против поправок, чтобы не желать от души полного раскрытия истины. А пока я кратко опишу обычаи и некоторые новейшие события мосхов, основываясь иногда на более достоверных памятниках, русских и иных, а иногда на личном моем опыте и на наблюдениях очевидцев. При этом я усердно прошу читателей простить мне, если я повторю кое-что общеизвестное, и позволения свободно обсуждать общераспространенные понятия о нравах. А так как в последних весьма трудно разобраться, то не должно отнюдь при этом поддаваться ни чувству приязни, ни чувству вражды. Ибо мне хорошо известны и чувство взаимного отвращения между отдельными лицами, и присущее всем народам вообще зло — зависть и презрение. Я также хорошо знаю, что люди ревниво относятся к добродетелям и порокам смертных, постоянно расходясь друг с другом и ошибаясь, благодаря личному чувству. Благодаря этому, зачастую, одно и то же у разных народов то превозносится, то осуждается, ибо даже самый негодный поступок мы хитро скрашиваем придуманным выражением ”благочестивый обман” или ”государственная необходимость” и нередко одно и то же чудовищное проявление варварства, которое мы в других всячески стараемся пояснее обнаружить, в самих себе мы таим, благодаря лишь различным названиям. От всего этого, ввиду его дикости и непристойности, я [238] намерен воздержаться, в остальном же я усердно прошу еще и еще простить мне местами самое изложение, местами — его порядок, так как я только урывками мог трудиться над писанием сих сказаний, среди постоянных суровых жизненных забот на чужбине и после почти пятилетней разлуки с музами. Всякий беспристрастный читатель простит мне поэтому и зияющие пробелы, и несвязность событий, вследствие молчания источников. К тому же никогда, клянусь, это сочинение не вышло бы в свет, не будь на то воли светлейшего герцога тосканского, моего милостивого государя. Сей доблестный князь, служа своею справедливостью — правителям, а благочестием — всем христианам неким сверхъестественным, блестящим примером, побужденный выдающейся любовью к просвещению, неутомимо заботился о том, чтобы нам, в слабой попытке нашей, оказана была ученая помощь, и прежде всего помощь достославного Антония Мальябекки, достойнейшего помощника такого государя, красы ученых, в котором счастливо соединились все те высшие умственные дарования, из коих каждое в отдельности украсило бы уже любого ученого. Из предосторожности, впрочем, я желал бы здесь предупредить, что под названием московитов я разумею всевозможные народности, ныне под властью Российского государства находящиеся, и что, говоря то о них всех вообще, то об отдельных народах, я более придерживался нового и достоверного, нежели древнего и сомнительного, хотя мосхи не без основания считаются причастными славе скифов и готов, так как они либо одного с ними происхождения, либо же, смешавшись с ними, действовали в тех же русских землях, подпадая лишь в разное время под разное владычество. При наименовании правителей я также, вперемежку, употреблял то название царя, то короля, а иногда и великого князя, зная, что отчасти все эти выражения — равнозначащи, а отчасти, в разное время, предпочтительно употреблялось либо то, либо другое наименование.

Для того же, чтобы можно было потом, с бульшим удобством, продолжать рассказ, мне придется, в самом начале его, повести речь несколько издалека, предпослав самые краткие и необходимые сведения о корне происхождения мосхов.

После того как Ноев ковчег, этот плавучий дом и зародыш мира, благополучно избегнув всеобщей неотвратимой гибели, стал на горах Араратских в Армении, богоборцы дерзновенно, в течение многих лет, тщетно пытались воздвигнуть Вавилонскую башню, но, по смешении свыше языков, начали по необходимости рассеиваться в разные стороны. Тогда — я умалчиваю о прочих — некоторые потомки Иафета отправились с армянских высот на запад и север, в Натолию или Малую Азию, а отсюда, быть может по наущению Ноя, одни переплыли морским зыбким путем через Пропонтиду и Босфор на населенные острова в архипелаге и в Европу, главным образом, [239] в Западную; другие же, с другой стороны, распространились вдоль Черного моря через Каппадокию, Колхиду, Грузию, Черкасию и вдоль Каспийского моря через Мидию, Албанию, Скифию до самого севера и даже чрез Норвегию и Гренландию или иным каким путем в Америку, как это ясно доказывают исландские летописи. Ведь и самое имя Иафет обозначало, что его потомки расселятся на широчайшем пространстве. Кого же именно из этих потомков Ноя должно считать родоначальником того или другого отдельного племени, никоим образом решить нельзя за разнообразием мнений и непроницаемым, окутывающим этот вопрос мраком. Бероз (если только действительно эта мысль приходила когда-либо самому Берозу в голову) и некоторые другие древнейшие писатели сообщают, что Ной неоднократно поочередно рассылал своих потомков основывать колонии по всему земному шару, и что поэтому он назывался у скифов отцом всех — малых и великих — богов, мировым зерном и иными, отдающими древностью, именами. Отсюда естественно следует, что, в свою очередь, и Иафет, и Хам, и Сим поступали точно так же. Все это, по-видимому, нисколько не расходится со Св. Писанием. Действительно, у греков имя Иафета с древнейших времен было в таком употреблении, что вошло даже в поговорку, и то, что было в незапамятные времена, называлось ”древнее Иафета”. Они же рассказывали, что Прометею, сыну Иафета, на Кавказских горах орел терзает сердце или печень. Заманчиво предположение, что сей Прометей был Магог, сын Иафета, ибо его первоначальным местопребыванием был Кавказ, и самое имя это напоминало о терзании сердца. Впрочем, далее я уже ничего не скажу, предоставляя решать этот вопрос другим, более сведущим лицам.

(пер. А. И. Станкевича)
Текст воспроизведен по изданию:
Утверждение династии. М. Фонд Сергея Дубова. 1997

© текст - Станкевич А. И. 1905
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Бирюков А. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Фонд Сергея Дубова. 1997