Послание 14

На пергамене, если не подлинник, то подлинный проект отчета; хранится в РГА, ф. 2 (“Внешний архив”) Рижского магистрата, ящик № 18, докум. № 22.

Публикуется по изданию — РЛА, № 67.

Основание датировки — 22 сентября 1324 г. легаты вместе с архиепископом Фридрихом прибыли в Ригу; 3 ноября — их посланцы были в Вильно — см. в тексте, а 25 ноября — возвратились в Ригу (см. J. Voigt, Ge-schichte Preussens, Bd. IV, S. 392, Anm. I).

et processu. facto contra fratres — имеются в виду переговоры между архиепископом рижским Фридрихом и великим магистром Карлом фон Трир осенью 1323 г. в Авиньоне, при папском дворе.

miserunt те текст речи рижского посредника Гедимина, ездившего к папе; весь документ состоит из трех частей: отчета посланцев, речи (написанной заранее) одного из них и записей (сделанных на обороте) секретной информации. quod vellet tenere dominum apostolicum pro patre... quia est antiquior me etc.— ср. речь Довмонта (Н. Серебрянский, Древнерусские княжеские жития, М., 1915); ср. слова Войшелка: “се ми зде близ мене сын мой Шварно, а другый господин отец мой князь Василко” (ПСРЛ, т. II, СПб., 1908, стб. 867). На Руси — еще в Изборнике Святослава (1076 г.) — см. В. Шимановский, К истории древне-русских говоров, Варшава, 1894, стр. 56.

dominorum terre — Landesherren — немецкие участники Виленского договора.

поп coacti pacem — имеется в виду Виленский договор.

de ordine maiorum — видимо, речь идет о доминиканце.

14. [1324 г.] Сообщение посланцев папских легатов.

Да будет вам известно, что мы..., посланные господами легатами апостольского престола, [а также] господином архиепископом [рижским] и советниками города Риги к королю Литвы..., прибыли в его город Вильну в субботу после праздника всех святых, и под вечер король приказал позвать нас к себе.

Когда мы пришли к королю, восседавшему вместе с советниками в своих палатах, мы вручили ему послания господ легатов, господина архиепископа, епископа эзельского и дерптского и советников Риги, которые он милостиво принял.

После этого мы сказали ему, что хотим обсудить с ним дела от лица господина апостольского наместника и ранее указанных господ. Он ответил, что в такой час [сделать это] неудобно, так как мы прибыли с дороги и после тягот [пути] должны отдохнуть и быть довольными и веселыми.

На следующее утро мы пошли к братьям-миноритам слушать мессу, и до мессы мы говорили с братом Николаем, стараясь узнать, придерживается ли король прежнего намерения, о котором он писал господину апостольскому наместнику и всему миру, [и] настоятельно просили его [брата Николая] дать совет (из которого мы 'поняли, что брат Николай состоит в совете короля), дабы брат Николай ради любви к христианству научил нас, каким образом мы могли бы вести дело господина апостольского наместника, вверенное нам. Он сказал, что намерения короля изменились таким образом, что он вовсе не хочет принимать веру Христову, и ничего другого мы добиться от него не смогли и так пошли в церковь слушать мессу.

Когда кончилась месса, мы говорили с братом Генрихом и Бертольдом, братьями-миноритами, как и прежде прося совета. Они ответили, что у короля были добрые намерения, но — увы,— под влиянием других неожиданно возникших обстоятельств он совершенно изменил и отклонил [свой первоначальный замысел]. Они даже в течение целого года не были в его совете, а был [там] только брат Николай, которого они подозревали в том, [что он является причиной] этого несчастья и того, что [король] отклонился от предстоящего благого дела, которое он начал по внушению святого духа.

Между тем, когда мы были у мессы, король послал за братом Николаем, и, когда после мессы мы хотели идти на подворье в сопровождении брата Бертольда, пришел королевский посол и позвал братьев Бертольда и Генриха к королю.

После того как была совершена трапеза, король послал за нами, но когда мы пришли, мы нашли его в королевских палатах вместе с его советниками, примерно двадцатью, что нам было очень неприятно, так как мы надеялись найти его одного.

После того как мы посовещались между собой, нам стал ясен [замысел короля] и из него мы поняли, что король изменил [свое решение], [и] чтобы снискать его благосклонность начали говорить о прибытии господ [легатов] и об имевшем место процессе против братьев [Ордена] и о возвращении после заключения мира пленных и их добра, за что он очень благодарил и был доволен.

После этого мы напомнили королю, как он направил свое послание господам советникам в Ригу, указывая, что он не может направить в город своих послов с посланием: ведь в предшествующем году он направил в город своего посла, [а] того в пути схватили, морили голодом и пытали — [и] обращаясь с просьбой к советникам [Риги], чтобы они сами направили к апостольскому наместнику кого-нибудь из своих [доверенных людей] с посланием и делами короля и чтобы они не скупились на плату, потому что подошло время, которое в союзе с малым принесло бы великое; вследствие чего советники с радостью отправили меня. . . с вашим посланием к господину нашему папе, который через господина архиепископа с несказанной радостью принял ваше послание и на следующий день приказал созвать в консисторию кардиналов, которым он, согласно вашему желанию, сообщил то, что содержалось в вашем послании; при этом присутствовали господин архиепископ и я.

И тотчас господин папа не мог найти подходящих лиц для выполнения дела столь значительного и несущего спасение, но через некоторый промежуток времени он послал, согласно вашему желанию, о котором вы писали господину апостольскому наместнику и архиепископу, достойных уважения во Христе отцов и господ..., [облеченных] полнотой власти, которые с благословения господа вместе с господином архиепископом невредимыми прибыли в Ригу, направив нас пред лицо ваше пожелать вам все больших благ, посланы же они ради вашего обращения [в христианство], которого долго добивались вы и ваши предки, и с великим нетерпением желают видеть вас, так как они направлены [сюда] для вашего спасения и возвышения вашего королевства.

Тогда король спросил, знаем ли мы, что содержалось в послании, которое он предназначил господину апостольскому наместнику и архиепископу, и всему миру.

Мы сказали, каков был смысл послания, что-де король желал принять христианскую веру и креститься.

Тогда в ответ он начал говорить, что не приказывал писать этого, а если брат Бертольд написал, то пусть это падет на его голову. “Но если у меня было когда-нибудь [такое] намерение, то пусть меня крестит дьявол”.

После этого он стал уверять, что он хотел бы, как он и писал, господина апостольского наместника почитать отцом, так как он старше меня, и таковых я буду почитать отцами, и господина архиепископа я также почитаю отцом, так как он старше меня, а моих ровесников я буду почитать братьями, а тех, кто моложе меня,— сыновьями, и пусть христиане чтут бога своего по-своему, русские — по-своему, поляки — по-своему, а мы чтим бога по нашему обычаю, и у всех [нас] один бог.

И, короче говоря, король целиком подтверждал содержание послания, исключив только крещение, поскольку он не желал креститься, и в связи с этим прибавил, такие слова: “Что вы мне говорите о христианах? Где больше несправедливости, насилия, жестокости, бесчестия и излишества, чем у христиан, особенно у тех, которые кажутся благочестивыми, как, например, крестоносцы, которые совершают всякое зло; они захватывали епископов, бросали их в темницу и содержали в тяжелых условиях до тех пор, пока те не соглашались на все их желания, а других они изгоняли. Они убивали клириков и священнослужителей, нанесли огромный ущерб городу Риге и не выполнили ничего из того, что в первое время насаждения этой христианской веры клятвенно обещали. Особенно [это относится] к прошлому году, когда здесь находились послы правителей земель и единодушно, без принуждения заключили мир для всего христианства, и скрепили его клятвами и, вдобавок, целовали крест, и тотчас ничего из того, что скрепили клятвами, не выполнили: ведь они убили моих послов, которых я, как мы постановили, направил ради укрепления мира, да и не только их, но многократно и многих других убивали, брали в плен, бросали в темницы и содержали в тяжелых условиях, и вследствие этого всем их клятвам я не верю”.

На следующий день мы отправились в церковь миноритов и слушали мессу. По окончании мессы мы вернулись на наше подворье и, когда была завершена трапеза, король прислал к нам послов из [людей] своего совета, чтобы они спросили у нас, будем ли мы сохранять мир, который был установлен, и кто будет и кто не будет сохранять, и есть ли кто-нибудь, кто будет сохранять мир. Сам-де он готов сохранять, сообразно с тем, что он обещал, а тех, кто сохранять не будет, он-де приведет к покорности, и на это они потребовали ответ.

Посовещавшись между собой, мы ответили что мы не знаем, почему король отказался от предстоящего благого дела, о котором он сообщил господину апостольскому наместнику, господину архиепископу и всему миру, [и] не знаем, что намереваются делать господа легаты, архиепископ и его помощники, но если королю желательно, то пусть он отправит вместе с нами своих послов, которые смогли бы обстоятельнее объяснить ему, будет сохраняться мир или нет.

И ему это было желательно при том [однако] условии, что мы возьмем этих послов под свою ответственность с тем, чтобы они могли прийти и уйти в полной безопасности, что мы и сделали.

После этого на следующий день переводчик короля, христианин, позвал нас на подворье братьев миноритов. Там мы нашли королевского уполномоченного вместе с его советниками в присутствии братьев доминиканцев и миноритов, и этот-то королевский уполномоченный спросил у братьев-миноритов, кто [писал] первое послание, направленное апостольскому наместнику.

Брат Генрих ответил, что то послание, с которым король направил своего собственного посла в город, писал он сам. С послом [же] тем в дороге обошлись плохо, бросили в темницу и морили голодом, а послание господину папе было переслано.

Тогда [уполномоченный] спросил у брата Бертольда, не он ли составлял послание, будто король хочет креститься.

Тот отвечал, что он составлял второе послание, которое было направлено через советников Риги, и в нем ничего не писал, кроме исходившего из уст самого короля, что тот-де желает быть покорным сыном и войти в лоно святой матери-церкви, принять христиан и, короче говоря, прославить веру христову, ибо он осознал свое [духовное] заблуждение.

И уполномоченный сказал в ответ так: “Значит, ты припоминаешь, что король не приказывал тебе писать о крещении?”

Тогда сам Бертольд и брат Николай из Ордена доминиканцев и мы все возразили, что быть покорным сыном и войти в лоно святой матери церкви есть не что иное, как крещение.

На это уполномоченный и брат Николай сказали в ответ, что именно брат Бертольд был тем, кто ввел короля в столь великое заблуждение, и, сказав так, они удалились.

Когда они собирались уходить, мы обратились с настойчивым вопросом к уполномоченному, сможем ли мы поговорить наедине с королем и лично с ним. Он ответил, что сообщит [об этом] королю.

И на следующий день король прислал [к нам] того же самого своего уполномоченного с некоторыми другими из [людей] своего совета, чтобы они поговорили с нами наедине, потому что сам король не мог говорить с нами лично, так как был занят с татарами.

И вот мы начали излагать им дело сообразно с тем, что было нам поручено нашими господами, и, как могли, растолковали им, и просили, чтобы они сами при обсуждении [на совете] разъяснили королю, что если он останется верным и постоянным в прежнем благом намерении, то он сам достигнет такого же великого почета, какой имеет на земле каждый христианский король, и [даже] большего, и высоко вознесет свое королевство и весь свой род.

Ведь господин апостольский наместник дал нашим господам легатам всю полноту власти, какую он лично сам имеет, и что бы король ни пожелал, они предоставят ему вдвое больше и, короче говоря, он станет столь великим и могущественным королем и повелителем, как никто в мире.

Кроме того, мы просили, чтобы [король] дал ответ в посланиях господам нашим легатам, архиепископу и городу, [а] они сказали, что король сделает [это] и отправит [грамоты] со своими послами, чего он [однако] не сделал.

То, что произошло потом [и] что мы тайно услыхали относительно этого дела.

Позднее мы услыхали от брата Генриха, брата Бертольда и других братьев и даже от лиц недуховного звания, что братья из Пруссии дали много дорогой одежды и добра тем, кто повлиятельнее из Жемайтии, поэтому те поднялись против короля, говоря, что если он примет веру, они захватят его самого, сыновей и всех близких к нему и при содействии братьев Тевтонского дома изгонят из его королевства и полностью истребят.

Такие угрозы они много раз на протяжении этого года бросали в лицо королю; тем же королю угрожали и русские, и будто поэтому-то король отклонился [от принятия] веры, так что он не решается больше говорить о крещении.

Сверх того, мы слыхали от тех же братьев-миноритов, что они слышали от сотоварища брата Николая из Ордена доминиканцев и даже мы сами... из его [сотоварища] уст слыхали, но [держали] промеж себя втайне, что брат Николай сказал ему следующее: “Однажды, когда я беседовал с королем, король заговорил о своем обращении, прося у меня совета, что делать. Я ответил: “Мне кажется, что вы поступаете не мудро. Вы почитаете отцом рижского архиепископа, [а] он сам себя не может защитить, ведь он сам добрый двенадцатый год находится в Риме по своим делам, и до сих пор конца этому нет. Следовательно, как вас защитит тот, кто себе самому не может помочь; а господин апостольский наместник так далеко, что вы будете полностью и совершенно уничтожены прежде, чем он придет к вам на помощь. Но если вы хотите идти по этому пути, то вы должны предпочесть какого-нибудь могущественного короля, как король Венгрии или Богемии. Они смогут вас защищать и оберегать” ”.

И много такого мы слыхали, но в памяти удержать не смогли.

Позже, когда мы должны были возвращаться, мы направились к отцу Геннекину, переводчику короля, и сказали ему следующее: “Геннекин, ты христианин и обязан почитать Христа и христианскую веру, что ты, как мы знаем, [и] делаешь от всего сердца. Так как мы узнали, что ты был переводчиком между королем и братом Бер[тольдом], когда он писал вышеназванное послание, то призываем тебя во имя крещения, которое ты принял, чтобы ты подумал о спасении своей души и о страшном суде, где каждый обязан будет дать отчет о всех своих делах явных и тайных, и сказал бы нам истину, был ли у короля такой замысел, как писал он господину нашему папе о своем обращении и принятии веры Иисуса Христа”.

Он ответил на это, прося, чтобы то, что он скажет, мы хранили в строжайшей тайне, так как, если [это] кому-нибудь станет известно, он лишится жизни: “Вы, господа, так усиленно уговаривали меня, что мне следует сказать правду. Я знаю, что король был тверд в своем решении креститься, так как он с величайшей охотой приказал написать послание, а почему он отклонился, я не знаю. Но дьявол посеял семя свое, и я прошу, как и прежде, чтобы вы держали это в тайне”.

После этого мы услыхали от некоего брата Ордена миноритов, будто одна женщина из приближенных королевы открыла ему, что, когда мы там были [и] после того как ушли с беседы, король на всю ночь удалился в свою опочивальню, взяв с собой родственника своего Ерудоне, и горько плакал и, перестав, начинал снова, и как будто каждую ночь он делал так трижды, и, насколько эта женщина могла судить, он делал это потому, что он должен отказаться от своего первоначального решения.