Библиотека сайта XIII век
А. И. ЛЕВШИН
ОПИСАНИЕ
КИРГИЗ-КАЗАЧЬИХ ИЛИ КИРГИЗ-КАЙСАЦКИХ ОРД И СТЕПЕЙ
А. И. ЛЕВШИН И ЕГО ТРУД "ОПИСАНИЕ КИРГИЗ-КАЗАЧЬИХ, ИЛИ КИРГИЗ-КАЙСАЦКИХ, ОРД И СТЕПЕЙ"
Имя Алексея Ираклиевича Левшина (1797— 1879) — выдающегося русского ученого, литератора и государственного деятеля первой половины-середины XIX в. по праву занимает одно из видных мест в истории научной и общественной мысли дореволюционной России. Подобно многим другим ярким представителям Золотого века российской культуры, он обладал широким диапазоном творческих интересов и энергично стремился воплотить их в самых разных сферах интеллектуальной деятельности. Европейски эрудированный писатель и публицист, неутомимый путешественник, большой знаток классической литературы и "изящных" искусств, талантливый историк, этнограф, статистик, географ, искусствовед, экономист, редактор и видный организатор науки — А. И. Левшин оставил неизгладимый след своего глубокого и разностороннего интеллекта на многих важных событиях культурной жизни России предреформенной эпохи и уже в молодые годы приобрел широкую международную известность.
Самый первый и, без сомнения, самый крупный творческий успех ученого, определивший всю его последующую судьбу в науке и в немалой степени на государственном посту, непосредственно был связан с Казахстаном. Подготовленный и опубликованный А. И. Левшиным в 1832 г. фундаментальный труд о казахском народе единодушно был признан научной общественностью разных стран классическим произведением мировой востоковедческой литературы, которое по широте охвата научных проблем, богатству и оригинальности историко-этнографических сведений намного превзошло все исследования о казахах, написанные к тому времени. В этой [534] многоплановой работе в полной мере проявились обширные научные знания, исследовательский талант и блестящие литературные способности А. И. Левшина, а потому она не потеряла своего научного значения и интереса для читателей по сей день. Между тем сколько-нибудь подробная биография "Геродота казахского народа" до сих пор еще не написана, и многие обстоятельства его личной жизни, научной и общественной деятельности остаются неизвестны современным историкам и писателям.
Алексей Ираклиевич Левшин — выходец из старинного дворянского рода, известного в России еще с XIV в. (Общий гербовник дворянских родов Всероссийской империи, начатый в 1797 году Спб., 1870. Ч. III. С. 24; Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. Т. 1. Спб., 1895. С. 309—321; Лакиер А. Б. Русская геральдика. М., 1990. С. 315) По генеалогической легенде Левшиных, их род восходит к уроженцу Швабии графу Суволу (Сцеволу) фон Левен-штейну, принадлежавшему к одной из ветвей графов Кальвских. Во время очередных династических распрей в германских землях граф Сувол вынужден был покинуть родину, спасаясь от гонений папы Римского Урбана V (1362—1370) "за прилепление предков своих к цесарям швабского дому" и направился сначала в Ригу, а затем — Северо-Западную Русь (Общий гербовник. С. 24. Родословная книга благородных дворян Левшиных М., 1791. С. 2; Историческое сказание о выезде, военных подвигах и родословии благородных дворян Левшиных. М., 1812. С. 5—6. Основателем династии графов фон Левенштейн был Альбрехт фон Шенкенберг (ум. в 1304 г.), внебрачный сын германского короля и императора Священной Римской империи Рудольфа I Габсбурга (1273— 1291) (см. Grote, Hermann. Stammtafeln. Reprint der original Ausgabe von 1877, 6 Aufl. Leipzig. Zentralantiquariat der DDR, 1988. s. 462) .
По фамильным преданиям Левшиных, Сувол Левенш-тейнский прибыл в 1365 г. в сопровождении двенадцати преданных ему рыцарей к великому князю Дмитрию Донскому в Новгород, где через несколько дней на городском вече принял русское подданство и женился на новгородской боярышне Марии Васильевне (фамилия неизвестна). С этого времени он навсегда связал судьбу с Русским государством.
В Новгородской земле чужеземная фамилия швабского дворянина Левенштейн быстро получила новое звучание и стала произноситься по-русски Левштин, а по некоторым данным — Левша. За детьми и внуками графа Сувола уже прочно закрепилась фамилия Левшины, и под ней их [535] семьи упоминались в новгородских писцовых и переписных книгах XV—XVI вв. (Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. С. 309; Родословная книга дворян. С. 2—3)
В отличие от полулегендарного пращура Левшиных некоторые обстоятельства жизни и деятельности его потомков получили отражение в исторических документах (ЦГИАЛ, Ф. 1343, оп. 24, д. 1316; Перечень публикаций некоторых документов дан: Савелов А. М. Библиографический указатель по истории, геральдике и родословию российского дворянства. Изд. 2-е. Острогожск,1898). В течение нескольких столетий представители разных поколений этого быстро разросшегося древа верой и правдой служили государству, участвовали в боевых кампаниях русских войск против поляков, шведов, турок, татар (Родословная книга дворян. С. 3 и др), а белевский воевода Семен Семенович Левшин в 1536 г., защищая свой город от набега крымских татар, убил в сражении татарского царевича Ахмета, но потерял своего сына Данилу (Историческое сказание о выезде. С. 15—16; Присенко Г. П. Просветитель В. А. Левшин. Тула, 1990. С. 69). За проявленную смелость и мужество в защите государственных интересов страны Левшины неоднократно получали от русских царей вознаграждения в виде грамот, ценных подарков и земельных пожалований. В большинстве своем дальние и близкие сородичи А. И. Левшина были блестящие и преуспевающие офицеры русской армии. Их имения были разбросаны в Тульской, Екатеринославской, Курской, Харьковской, Московской, Орловской, Калужской, Воронежской и других губерниях России (ЦГИАЛ, ф. 1343, оп. 24, д. 1316. Историческое сказание о выезде, с. 7).
В 1638 г. один из предков А. И. Левшина карповский воевода Яков Матвеевич Левшин за исправную службу получил от царя в наследственное владение поместье в деревне Хотин (ныне районный центр в Черновицкой области в 20 км от г. Каменец-Подольского), которое перешло затем к его детям и внукам, в том числе и к прадеду будущего историка надворному советнику Андри-ану Степановичу Левшину (Там же, л. 4,4 об).
Однако основное родовое имение Левшиных находилось в селе Пожилино недалеко от г. Ефремова Тульской губернии. Им владел "яко старший в роде" дед А. И. [536] Левшина Алексей Андрианович Левшин. В молодости он служил в императорской лейбгвардии, но по состоянию здоровья был вынужден рано оставить военную службу и в чине прапорщика вышел в отставку. А. А. Левшин был женат на Пелагее Афанасьевне Беклемишевой, имел пятерых сыновей и двух дочерей (Родословная книга. С. 89—91; Историческое сказание о выезде. С. 38).
Отец будущего историка Ираклий Алексеевич Левшин (род. в 1772 г.) — третий сын Алексея Андриановича,— хотя и принадлежал к древнему московскому роду, но был небогатым мелкопоместным дворянином. По семейной традиции он связал свою судьбу с военной службой: во время войны со Швецией в 1788—1790 гг. служил лейтенантом на флоте под началом адмиралов Грейга и Круза, участвовал во многих сражениях и неоднократно был ранен. В возрасте 32 лет оставил военную службу, достигнув чина 7 класса. И. А. Левшин состоял в браке с дочерью советника коммерции В. В. Тулинова Сусанной Васильевной, от которой имел шесть детей (четырех сыновей и двух дочерей) (Родословная книга. С. 89—91; Лобанов-Ростовский А. Б. Русская родословная книга. С. 316; Историческое сказание о выезде. С. 99—100.).
Старший сын надворного советника Алексей Ираклиевич Левшин родился в 1797 г. в Тульской губернии. Он был современником многих выдающихся деятелей российской культуры: А. С. Пушкина (1799—1837), историков А. О. Корниловича (1800—1834) и Н. А. Полевого (1796— 1846), знаменитого живописца К. П. Брюллова (1799— 1852) и других. Большая часть его детских лет была связана с Воронежем, где с 1801 г. Ираклий Алексеевич занимал должность президента местного ратсгауза, а после отставки в 1804 г. — тысячного начальника милиции Воронежского уезда (1807 г.) (Историческое сказание о выезде. С. 99—100. Сообщение о 1797 г., как наиболее вероятной дате рождения А. И. Левшина, впервые высказано Л. А. Шейманом в рабочей памятке "К разысканиям, связанным с биографией и творчеством Алексея Ираклиевича Левшина, писателя, ученого, государственного деятеля" (машинопись. Фрунзе, 1964, л. 1). Та же дата указана у В. И. Чернопятова в "Дворянском сословии Тульской губернии" (Родословец, вып. III. М., 1909) и у Н. А. Милонова в кн. "Русские писатели и Тульский край". Тула, 1971. С. 199).
На первых порах становление интеллектуальных интересов и мировозрения юного А. И. Левшина происходило в духовной атмосфере близких и дальних родственников, [537] которые не оставались в стороне от прогрессивных веяний эпохи, затронувших культурный мир провинциального русского дворянства. Новые просветительские идеи, настроения, вкусы, образы и понятия вслед за столицами на рубеже XVIII—XIX вв. распространились на провинцию, вовлекая в свою орбиту все более широкий круг провинциального общества. В Тульской губернии ярким представителем этого течения был один из родственников А. И. Левшина — видный деятель российской культуры и просвещения Василий Алексеевич Левшин (1746— 1826) (Милонов Н. А. Русские писатели и Тульский край. С. 191). Всю свою жизнь, за исключением восьми лет армейской службы, он провел в родовом имении селе Темряни Белевского уезда, расположенного недалеко от Пожилино (Ефремовский уезд) (Присенко Г. П. Просветитель В. А. Левшин. С. 7).
В. А. Левшин сыграл выдающуюся роль в истории русского просветительства, так как органично сочетал в себе новый тип мышления с активной жизненной позицией и "смог стать с веком наравне". Достижения его в области литературы, драматургии, сельского хозяйства имели широкий общественный резонанс и сделали известным его имя всей русской читающей публике того времени. Имя В. А. Левшина — литератора, автора знаменитых "Русских сказок" стоит в одном ряду с именами Н. И. Новикова, М. Д. Чулкова, Н. Г. Курганова, Ф. А. Эммина (Там же. С. 86). Таких людей в русской провинции начала XIX в. было не слишком много, поэтому его роль в формировании духовного облика юного А. И. Левшина поистине неоценима.
Родители А. И. Левшина стремились дать старшему сыну хорошее образование, стараясь учесть при этом его собственные интересы и требования времени. По некоторым данным, Алексей Ираклиевич успешно закончил Воронежскую гимназию, а затем поступил в Харьковский университет (Вишневецкая В. А. И. Левшин — исследователь Казахстана // Братство народов, братство культур. Алма-Ата, 1985. С. 10).
В студенческие годы у него рано пробудился интерес к философии, которая преподавалась в Харьковском университете в духе модного тогда шеллингианства. Этот интерес сочетался с увлечением древней и новой историей, этнографией, классической эстетикой и [538] литературой. Немалую роль в развитии разносторонних интересов молодого Левшина сыграло то обстоятельство, что среди его преподавателей были видные ученые и педагоги своего времени — доктор философии Иенского университета, последователь Ф. В. Шеллинга И. Б. Щад (1758—1831), профессор Марбургского университета, классик и приверженец эстетических подходов к истории древнего мира X. Ф. Роммель (1781—1859), историк русского права, профессор И. Ф. Тимковский (1773— 1853), специалист по римскому праву, профессор Ф. К. Швейкарт (1780—1857) (Багалей Д. И., Сумцов Н. Ф., Бузескул В. П. Краткий очерк истории Харьковского университета за первые сто лет его существования (1805—1905). Харьков, 1906. С. 48—50, 70; Багалей Д. И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам). Т. 1. Харьков, 1893—1898; Харьковский государственный университет им. А. М. Горького за 150 лет. Харьков, 1955. С. 26, 31, 32, 39.). Эти ученые оказали большое влияние на формирование интеллектуального кругозора и нравственного облика студентов Харьковского университета, способствовали пробуждению у многих из них стремления к научным исследованиям.
Несмотря на гонения, которым периодически подвергалась прогрессивная профессура университетов России во втором десятилетии XIX в., среди преподавателей Харьковского университета еще сильны были реформаторские настроения, во многом связанные с личностью его основателя В. Н. Каразина. Наиболее ярко передовые социальные идеи проявлялись в курсе лекций по истории русского права одного из лучших профессоров университета Ильи Федоровича Тимковского (1805— 1816), который в 1816 г. был уволен с кафедры за прогрессивные убеждения (Багалей Д. И., Сумцов Н. Ф., Бузескул В. П. Краткий очерк истории Харьковского университета. С. 49, 70; Харьковский государственный университет. С. 32.).
Многие общественно-политические идеалы своих наставников с воодушевлением воспринял и молодой А. И. Левшин. Сразу же после окончания университета он заказал себе печать со своим вензелем и республиканским изречением по латыни: "Любовь сограждан — моя награда". В условиях того времени подобный жест мог быть воспринят русским обществом как вызов существующему режиму и свидетельство вполне определенной направленности общественно-политических взглядов. Не случайно один из приятелей А. И. Левшина посоветовал ему убрать [539] эту печать и поменьше высказывать свое "удивление древнему Риму" (Голос № 120. 1 (13) мая 1868 г.).
Одновременно с юношеским скепсисом по отношению к современной ему действительности к Левшину пришло понимание того, что существование крепостного права является основным источником несовершенства общественных отношений, а, следовательно, "освобождение крестьян есть первый и последний шаг ко всем улучшениям". Много лет спустя он писал в своих мемуарах, что "носил в себе это убеждение с университетской скамьи и так был им полон, что в 1828 году провозгласил тост за освобождение крестьян" (Левшин А. И. Достопамятные минуты моей жизни // Русский архив. 1885. № 8. С. 475—477).
В атмосфере общей увлеченности историей и литературой А. И. Левшин предпринял в студенческие годы первый опыт самостоятельных научных изысканий. В 1816 г. он подготовил и издал в типографии Харьковского университета небольшую книгу "Письма из Малороссии", которая, по отзывам некоторых дореволюционных специалистов, "представляла для своего времени значительный литературный интерес" (Багалей Д. И., Сумцов Н. Ф., Бузескул В. П. Краткий очерк истооии... С. 94).
В этой ранней работе Левшин использовал широко распространенный в то время эпистолярный жанр, который в наибольшей мере соответствовал универсально-энциклопедическому типу мышления эпохи Просвещения. Преобладание в нем метафизического метода определяло тот факт, что повествование в форме путешествий или писем представляло собой мозаичное соединение разнообразных сведений по географии, истории, этнографии, политике, антропологии и "естественной истории" (Болдырев А. И. Проблема человека в русской философии XVIII века. М., 1986. С. 10—11). В этом отношении первая работа А. И. Левшина была истинным продуктом своей эпохи, отмеченной специфическим для нее способом формирования представлений о положении человека в окружающем его мире.
Однако уже в этом раннем произведении А. И. Левшин обнаружил большую эрудицию, наблюдательность и способность к дискурсивному мышлению, которое впоследствии станет одной из наиболее сильных сторон его [540] исследовательской деятельности как профессионального историка. На страницах "Писем" личные впечатления автора о древних памятниках Украины и этнографические зарисовки местного населения сопровождаются ретроспективными экскурсами в далекое и сравнительно недавнее прошлое украинского народа, а также философскими размышлениями о феномене человека и проявлении общечеловеческих ценностей в нравах, традициях, праве и искусстве отдельных народов.
Социально-философские воззрения юного А. И. Левшина, изложенные в этой работе, несут на себе ощутимую печать мировозренческих систем французских просветителей Ф. М. Вольтера, Ж. Л. Д'Аламбера, Ш. Л. Монтескье и Ж. Ж. Руссо, оказавших огромное влияние на утверждение нового типа ментальности в русской дворянской культуре.
В своих представлениях об обществе А. И. Левшин исходил из основополагающей идеи просветителей о вечности и неизменности природы человека, изначально заданной ему на все времена (Левшин А. И. Письма из Малороссии. Харьков, 1816, С. 65). Социализированный индивид А. И. Левшина — эта еще не исторический субъект в многообразии его исторических проявлений, а надвременная абстракция такового, абстрактный человек "естественного права". В исторических воззрениях А. И. Левшина раннего периода творчества преобладали механицизм, сводивший все многообразие общественных связей к каузальной зависимости, и детерминизм, вылившийся в исследовательской практике в господство случайностей. Причина и следствие были в нем настолько взаимосвязаны, что одно следовало с неотвратимостью из другого.
Исторический процесс в видении молодого А. И. Левшина был детермирован географическими и общественными условиями жизни людей. И те, и другие оказывают непосредственное влияние на обычаи и нравы, институты и законы — все они складываются объективно, с естественной необходимостью. Принцип естественного закона проявляется в мире человека в том, что "образ правления, воспитание, климат и местоположение, сильно действуя на природу человеческую, производят различия, как в нравственном, так и в чувственном ее состоянии. Отсюда происходит разнообразие [541] в вере, нравах, образе жизни и обрядах людей — разнообразие, замеченное у всех народов во всех веках" (Левшин А. И. Письма из Малороссии. Харьков, 1816. С. 57.). В этой связи А. И. Левшин видел свою основную задачу в том, чтобы на опыте отдельных "многочисленнейших" народов исследовать природу "человека вообще", то есть того сущего, что может быть подвергнуто эмпирическому изучению и рациональному объяснению (Там же. С. 65). Перед нами наглядный пример проецирования на этнологию моральной проблемы, которая появляется на этом уровне мышления в качестве объектно-сущей модели интерпретации человеком своей субъективности, опосредованной верой в тождество природы и человеческого разума. В истории А. И. Левшин более всего ценил общие принципы, или так называемый естественный закон, который проявляется в обществе прежде всего как моральный закон. Не случайно поэтому для его представлений о предметной области историографии была характерна морально-прагматическая детерминация исторического знания.
В 1816 г. А. И. Левшин блестяще завершил
свое образование в Харьковском университете со
степенью магистра по отделению гуманитарных
наук (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 63—64;
Багалей Д. И., Сумцов
Н. Ф., Бузескул В. П. Краткий очерк истории. С. 53).
Магистерский диплом открывал ему дорогу в самые
престижные государственные учреждения страны.
Благодаря ученой степени и личным
связям, А. И. Левшин весной 1818 г. поступил на
службу в Коллегию иностранных дел. После
реорганизации внешнеполитического ведомства и
создания Азиатского департамента Министерства
иностранных дел молодой чиновник был переведен в
штат его сотрудников и определен в помощь В.
Ф.Тимковскому, выполнявшему ответственные
поручения по линии среднеазиатской политики
правительства (Там же; АВПР, ф. ДЛС и X.
Д., оп. 464, г. 1819—1825, д. 1986,
л. 1—2). Это назначение положило начало
знакомству А. И. Левшина с историей народов
среднеазиатского Востока, в том числе казахских
степей. Позднее он писал об этом начальном этапе
изучения казахов: "Первые понятия мои о сем
народе почерпнуты из архива Азиатского мои о сем
народе почерпнуты из архива Азиатского [542] департамента Министерства
иностранных дел в течение 1819 и 1820 годов" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих,
или киргиз-кайсацких,
орд и степей. Ч. I. Спб., 1832. С.4)
Помимо постоянной работы с архивными материалами департамента, А. И. Левшину приходилось иногда выполнять и специальные поручения начальства. Так, по указанию министра иностранных дел, в 1820 г. он подготовил французский перевод таможенного устава для европейских губерний и был удостоен за этот труд личной награды императора Александра I, пожаловавшего своему подданному бриллиантовый перстень (АВПР, ф. ДЛС и ХД. оп. 464, г. 1819—1825, д. 1986, л. 4 об).
Широкий кругозор, большое трудолюбие и отличная общеобразовательная подготовка А. И. Левшина довольно скоро сделали его заметным среди других молодых чиновников в Министерстве иностранных дел. В официальных донесениях царю глава департамента К. К. Родофиникин оценивал своего подчиненного как "способного" и "прилежного" молодого человека, "ревностно" относившегося к служебным обязанностям на государственном посту (АВПР, ф. ГА П-25, оп. 70, гг. 1786—1842, д. 1, ч. II, л. 257).
Вместе с тем двухлетний опыт работы в престижном дипломатическом ведомстве страны содействовал не только расширению специальных знаний и интересов А. И. Левшина, но и значительно усилил его влечение к науке и прежде всего к историческим исследованиям. Под впечатлением обильной информации архивных источников и творческого общения с просвещенными людьми у А. И. Левшина возникает огромный интерес к казахскому наро-ДУ-
По своей когнитивной предопределенности этот интерес был гораздо глубже, серьезнее и сильней, чем традиционное для того времени увлечение в дворянской среде восточной экзотикой, и находился в одной логической цепи с ранее появившимися в "Письмах из Малороссии" этнографическими сюжетами об украинцах. Спонтанная, на первый взгляд, увлеченность А. И. Левшина историей казахов в действительности органично вписывалась в систему его гуманитарных ценностей и познавательных ориентиров, проистекавших из просветительского типа его мировоззрения. [543]
Известные нам материалы убеждают в том, что еще в юном возрасте А. И. Левшин испытал на себе, подобно многим представителям своего поколения, сильный импульс социологии и этики Ж. Ж. Руссо. Это влияние великого ума оказалось настолько глубоким и многосторонним, что даже в более зрелом возрасте, когда А. И. Левшин пришел эмпирическим путем к пониманию иллюзорности некоторых теоретических положений французского философа, он остался верен моралистической парадигме гносеологии Ж. Ж. Руссо и изначально обозначенным в ней принципам научного познания и преобразования действительности. Вместе с убеждением во вторичности общества по отношению к индивиду, его интересам, воли и разуму А. И. Левшин воспринял из учения Ж. Ж. Руссо утопическую теорию "естественного состояния", которая позволяла исследователям, мыслящим "философски", строить свои обобщения, привлекая материал неевропейских цивилизаций разных исторических эпох. Призыв женевского философа искать объяснение утраченной гражданским обществом гармонии вечного разума с законами природы в "подлинных потребностях" и в "естественных способностях" человека (Руссо Ж. Ж. Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми // Ж. Ж. Руссо. Трактаты. М., 1969. С. 44.) предполагал, прежде всего, установление конкретных фактов, заслуживающих внимания историка. В практике научно-исследовательской работы это приводило последователей Ж. Ж. Руссо к пониманию предмета истории как обширного свода извлеченных из прошлого нравственных примеров, то есть своего рода иллюстрации к вечным моральным истинам и универсальным законам.
В духе этой историографической традиции А. И. Левшин составил свое представление о цели исследования истории казахского народа, рассматривая ее в качестве важнейшей области приложения интеллектуальных сил. Изучение казахов имело смысл в его глазах не только для познания самого этого народа, но и в немалой степени для наполнения конкретным содержанием абстрактной схемы "естественного человека", которую историк может лучше всего раскрыть на примере малоизвестных кочевых народов, живущих в определенной географической среде, в определенных экономических условиях и в определенных взаимоотношениях с внешним миром. Именно такое [544] понимание роли кочевников в познании мировой истории отчетливо присутствует в самой ранней работе А. И. Левшина о казахах, написанной в 1820 г. Это была первая и, вместе с тем, единственная попытка исследователя построить этнографическое описание казахского народа по канонам романтической историографии (Левшин А. И. Свидание с ханом Меньшей киргизской орды // Вестник Европы, 1820. Ч. 114. С. 129—139; О ней см.: Шейман Л. А. Пушкин за чтением литературы о народах Востока // РЯКШ, 1964. № 4. С. 27—28.). Все то увиденное, что не соответствовало требованиям "высшего разума" и "подлинной" природе человека, заслуживало со стороны автора порицания или скепсиса, а, напротив, замеченные им способности и добродетели казахов,по аналогии с известным образцом, одобрение, восхищение и хвалу человеческому духу.
В дальнейшем на основе обобщения данных полевых исследований кочевников евразийских степей ученый смог убедиться в несостоятельности концепции "естественного состояния" и уже с большой долей иронии отзывался о попытках руссоистской реконструкции истории. На рубеже 20—30-х гг. проблема "естественного человека" по-прежнему оставалась в центре внимания автора "Описания киргиз-казачьих орд", однако, давнее почтение и почти религиозный трепет перед ней сменились рассудочностью скептика при обращении к истории. Прошлое и настоящее казахского народа служило теперь для А. И. Левшина весомым аргументом опровержения этой изжившей себя умозрительной модели социума, которая сплошь и рядом мешала исследователям рассмотреть внутренний смысл разных эпох, не говоря уже о движущих силах самой истории.
Новая тенденция еще не была освобождена от морально-прагматических принципов и метафизического метода в историографии, но уже опиралась на критическое отношение к историческому материалу. История казахов как научное занятие, сохраняла для А. И. Левшина смысл только при наличии глубокой веры в то, что из нее можно почерпнуть новую ценную информацию о природе человека, естественном законе и общественных нравах. В предисловии к своему монографическому труду он следующим образом определил эту задачу: "Я старался сделать сочинение мое, сколько возможность позволяла, удовлетворительным для людей, ищущих в истории малоизвестных [545] народов предметов для нравственных наблюдений, равно, как и для чиновников, кои подобно мне... будут находиться в сношениях с народом киргиз-казачьим" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд и степей. Ч. I С. 9.) .
На формирование творческих интересов и мировоззрения А. И. Левшина в эти годы большое влияние оказал круг его общения, включавший сослуживцев по Министерству иностранных дел и столичных знакомых.
В Петербурге А. И. Левшин познакомился с историком-декабристом А. О. Корниловичем, имевшим к тому времени уже определенную известность в научных кругах. По всей вероятности, начало творческим контактам двух молодых людей было положено в стенах архива Азиатского департамента МИД, где они оба проводили большую часть своего служебного времени. В письме к дяде С. И. Корниловичу от 10 июля 1823 г. Александр Осипович Корнилович называет А. И. Левшина "своим другом и искренним приятелем", что указывает на существование достаточно близких взаимоотношений между ними (Корнилович А. О. Сочинения и письма. М.-Л., 1957. С. 252.). Имеющиеся материалы позволяют также говорить о возможных встречах в столице будущего историка с А. С. Пушкиным, который почти одновременно с ним поступил на службу в Коллегию иностранных дел (1818 г.) (Шейман Л. А. Пушкин и киргизы. Фрунзе, 1963. С. 22. ). К сожалению, конкретные обстоятельства этого эпизода из биографии ученого историкам пока не известны.
Без сомнения, самым важным событием в жизни А. И. Левшина этого периода следует считать его знакомство, а в дальнейшем плодотворное сотрудничество с Василием Федоровичем Тимковским (1781—1832) — одним из создателей Азиатского департамента МИД и в первое время руководителем обоих его отделений.
Впечатлявший современников феномен яркой и самобытной личности В. Ф. Тимковского занимает особое место в творчестве будущего историка раннего периода его исследовательской деятельности, что дало основание известному советскому литературоведу Л. А. Шейману писать относительно его влияния на молодого А. И. Левшина о "следах мощного излучения фигуры исключительного масштаба". Всесторонне оценивая в данном контексте жизнь и деятельность Василия Федоровича Тимковского, исследователь подчеркнул, что даже личные враги этого [546] выдающегося человека, подобно желчному завистнику и недоброжелателю Ф. Ф. Вигелю, признавали за ним "ум и способности необыкновенные", а друзья считали его гениальным (Шейман Л. А. Василий Тимковский и его путешествие по Лужице // "Letopis" — Т. 30/1. Bautzen. 1983. С. 12.). Имеющиеся в архивах страны документы о В. Ф. Тимковским, как и собственные его сочинения, в целом подтверждают эту оценку.
По общему признанию современников, Василий Федорович был самым талантливым из шести братьев Тимковских — сыновей обедневшего черниговского дворянина Федора Назарьевича Тимковского. Среди людей своего поколения он был известен как участник Отечественной войны и соавтор патриотических манифестов 1812 г., энергичный и компетентный правитель канцелярии при полномочном наместнике Бессарабской области (1816—1818 гг.), опытный администратор и дипломат (Шейман Л. А. Василий Тимковский и его путешествие в Лужице. С. 12; Он же; К полемике вокруг путевого дневника В. Ф. Тимковского. // "Letopis", В. 1987. Т. 34. С. 100—107; Он же. Аудиенция или допрос? О двух встречах Николая I после 14 декабря // РЯЛКШ, 1987. № 1. С. 37—49; Лаптева Л. П. Русский путешественник о лужицких сербах начала XIX в. // Вопросы истории. 1986. № 1. С. 86—92.). Отдавая должное огромной работоспособности и деловым качествам своего подчиненного, директор Азиатского департамента МИД К. К. Родофиникин сообщал в 1820 г. в одной из докладных записок царю, что служебная деятельность В. Ф. Тимковского "всегда обращала на себя особенное внимание начальства... по отличным его познаниям, способностям и усердию" (АВПР, ф, ГА И-25, оп. 70, гг. 1786—1842, д. 1, Ч. 2. л. 257.).
Ко времени создания Азиатского департамента МИД будущий начальник А. И. Левшина имел репутацию эрудированного и чрезвычайно одаренного человека, талантливого публициста, известного своей приверженностью к наукам, в особенности к истории. По авторитетному утверждению видного деятеля украинской культуры и просвещения XIX в. М. А. Максимовича, "сила пера его нередко уравнивалась с силою его увлекательного изустного слова", в котором он "не знал ему равного" (Максимович М. А. Воспоминания о Тимковских с предисловием Н. Шугурова // Киевская старина. 1898. Т. 63. № 11. С. 269—27).
Но не только острый ум и высочайшая образованность В. Ф. Тимковского привлекали к нему молодого А. И. Левшина. Отличительными чертами этого государственного [547] человека, составлявшими его притягательную силу для многих людей, современники считали самостоятельность суждений, прямой и независимый характер, личную смелость и преданность гуманистическим идеалам. В этой связи лучший биограф В. Ф. Тимковского историк и литературовед Л. А. Шейман писал о нем: "Василия Федоровича Тимковского именовали в отличие от его однофамильца "Тимковского-цензора" (Имеется в виду Иван Осипович Тимковский (1768—1837) — петербургский цензор (1804—1821).), " Тимковским-Ка-тоном" в честь прославленного Катона Младшего или Утического, любимца Радищева и декабристов" (Шейман Л. А. Аудиенция или допрос. С. 37—38.).
В январе 1826 г. имя Тимковского даже появляется в делах следственной комиссии по делу декабристов, а П. И. Пестель, С. Г. Волконский и А. П. Юшневский в своих показаниях называют его как возможного деятеля тайного общества, существовавшего, по их словам, на Кавказе (Восстание декабристов. Т, IV. М; Л., 1927. С. 82, 98—99, 117— 118; Т. XI, М; Л., 1954. С. 366—376; Шейман Л. А. Аудиенция или допрос. С. 38; Декабристы. Биографический справочник. М., 1988. С. 174). Нам неизвестны какие-либо конкретные факты, свидетельствующие об участии Василия Федоровича в оппозиционной деятельности, но принципиальная близость его идейных убеждений политическим программам деятелей тайных обществ подтверждается множеством документов и мемуарных свидетельств, и сомнений не вызывает (Сравнительный анализ общественно-политических взглядов В. Ф. Тимковского и видных идеологов декабризма дан: Шейман Л. А. Василий Тимковский и его путешествие по Лужице. С. 12—21; Он же. Василий Тимковский, декабристы, Пушкин... Вокруг записок о Киргизской орде // Вопросы преподавания русского языка и литературы в киргизской школе. Фрунзе, 1969 . Вып. 2. С. 126—194.).
В 1821 г. после возвращения из Оренбурга в столицу
В. Ф. Тимковский подготовил и направил в
Азиатский департамент МИД пространную записку
под названием "О нынешнем состоянии
Оренбургской пограничной комиссии и о положении
Меньшей Киргизской орды" (ЦГИАЛ, ф.
1291, оп. 81, д. 73, л. 83—105; Впервые этот документ был
обнаружен и исследован Л. А. Шейманом, обратившим
особое внимание на его политический радикализм и
оригинальность подхода к национальному вопросу.).
Это сочинение можно без преувеличения считать
лучшим программным документом по национальному
вопросу эпохи [548] декабризма (Для сравнения см. "Русская правда"
П. И. Пестеля в кн.:"Восстание декабристов". Т.
7. М., 1958. Показания Г. С. Батенькова в
кн.: "Избранные социально-политические и
философские произведения декабристов". Т. 1. М.,
1951, С. 175. Подробное изложение взглядов
Тимковского по национальному вопросу см. в
указанных публикациях Л.А. Шеймана и в
исследовании кишиневского историка Оганян Л. Н.
"Общественное движение в Бессарабии в первой
четверти XIX в." Ч. 1.Кишинев, Штиница, 1974. С. 85—86.).
Главная идея его заключалась в установлении
дружественных и равноправных взаимоотношений
России с казахским народом на основе
предоставления ему права на политическое
самоопределение, что неизбежно, по логике
составителя документа, приведет казахов к
добровольному союзу с русским народом и другими
народами страны. Автор записки проявил себя
убежденным сторонником гуманизации
русско-казахских отношений. Для этой цели он
считал необходимым "собирать предварительно
верные известия о подлинном состоянии сего
кочевого народа, вникнуть в его дух и свойства и
сходно с ними принимать благоразумные и твердые
меры к его устроению, и, так сказать, воспитывая
оный и, приготовляя к новому бытию политическому,
вести постоянно к высшему образованию" (ЦГИАЛ. Ф. 1291. Оп. 81. Д. 73. Л. 36—36 об.).
Такой масштабный конструктивный подход к определению роли и задач российской администрации в ново-приобретенном крае был близок ценностным ориентирам молодого А. И. Левшина и побудил его последовать за своим идейным наставником в Оренбург. Отсюда позже проистекали стремление Алексея Ираклиевича глубоко изучить все доступные материалы о казахах в местных архивах, а затем — серия проблемных статей и фундаментальный трехтомный труд, специально посвященный казахскому народу.
В течение нескольких лет А. И. Левшин имел возможность в полной мере ощутить на себе всю силу обаяния личности В. Ф. Тимковского. Пятьдесят лет спустя, вспоминая на устроенном в его (А. Левшина) честь торжестве своего первого начальника, юбиляр акцентировал внимание присутствовавших на той важной роли, которую было суждено сыграть этому замечательному человеку в его личной жизни и творческой судьбе. А. И. Левшин говорил тогда, что В. Ф. Тимковский "пленил" его "светлым умом, прямотою души, сведениями и бойким пером, [549] а потому в 1820 году он вместе с ним отправился в Оренбург в качестве его помощника по сношению с киргиз-казачьими ордами" (На память юбилея А. И. Левшина. Спб., 1868. С. 29.).
С этого времени начинается новый, очень важный этап в служебной и творческой биографии А. И. Левшина, положивший начало его карьере профессионального историка и государственного деятеля.
В июле 1820 г.для исполнения официального рескрипта царя небольшая дипломатическая миссия в составе В. Ф. Тимковского, А. И. Левшина, П. Д. Черкасского и П. А. Корсакова отправилась в административный центр обширного Оренбургского края (АВПР, ф. ДЛС и ХД, оп. 464, гг. 1819—1825, д. 1986, л. 1—2; На память юбилея А. И. Левшина. С. 29.). Задачи миссии были четко определены в специальной инструкции МИД, в которой "особенному вниманию и попечению" В. Ф. Тимковского и его сотрудников "поручались" вопросы, касающиеся совершенствования местного судопроизводства, создания благоприятных условий для развития внешней торговли по оренбургской линии со странами Востока и улучшения политических взаимоотношений с казахами и народами сопредельных государств. Руководство деятельностью Оренбургской комиссии было возложено на В. Ф. Тимковского, который, по положениям инструкции, должен был действовать в тесном контакте с военным губернатором края П. К. Эссеном (АВПР, ф. ГА П-25, оп. 70, гг. 1786—1842, д. 1, ч. 2, л. 245—154.). Специальным ре-скрипом царя, адресованным на имя министра финансов графа Д. А. Гурьева, А. И. Левшин и его товарищ по Азиатскому департаменту князь П. Д. Черкасский назначались в помощь В. Ф. Тимковскому "для письмоводства" (Там же, л. 256—261.)
В знак своего особого расположения к сотрудникам дипломатической миссии и возлагаемых на них больших надежд Александр I издал специальный указ о повышении в чинах В. Ф. Тимковского и А. И. Левшина. В нем говорилось: "По уважению отличных познаний и ревностных трудов первого, равномерно особенного прилежания и способностей — второго,— всемилостивейше жалую Тимковского в статские советники и Левшина в коллежские асессоры" (Там же, л. 261). Отправляясь в далекий Оренбург, А. И. [550] Левшин увозил с собой на новое место службы много творческих планов и честолюбивых стремлений, надеясь обрести там желанный простор для плодотворной государственной и научной деятельности.
Однако первые же встречи сотрудников дипломатической миссии со служащими административного аппарата Оренбургского края быстро рассеяли у них многие романтические иллюзии. Глазам столичных чиновников предстала удручающая картина откровенного произвола, некомпетентности и служебных злоупотреблений местных должностных лиц. Конкретное представление о ней можно составить на основании первого донесения В. Ф. Тимков-ского из Оренбурга в Азиатский департамент МИД (окт. 1820 г.). Он писал тогда: "Пограничную комиссию нашел я в большем неустройстве и безобразии, нежели воображал. В нынешнем ее положении она представляет расправу, съезжую избу, ничтожную канцелярию малой, но могущественной канцелярии пограничной, усиливаемой под правлением О. Г.... (т. е. оренбургского губернатора.— И. Е.). Пограничная комиссия есть чудное учреждение, без твердого основания, без точных положительных правил, без определенного отношения к местам и к лицам... Люди без образования, стесненные в содержании, скудные духом, более или менее замаранные хищением баранов и прочее, суть достойные мои товарищи в Комиссии... Секретарь есть творение Г... Переводчики слабы... Архив Комиссии, по случаю переделки дома ее, давно свален грудами в деревянном здании, принадлежащем тюрьме. Таково мое новое назначение" (ЦГИЛ, ф. 1291, оп. 81, д. 73, л. 11—12 об.).
Сложность положения В. Ф. Тимковского и его сотрудников усугублялась тем, что им предстояло действовать в условиях очень напряженной военно-политической обстановки в Оренбургском крае. Глубокий экономический кризис, охвативший в это время северо-западные регионы казахской степи, сопровождался острым противостоянием двух группировок казахской знати в борьбе за ханский престол. Во главе одной из них стоял внук хана Младшего жуза Абулхаира и сын хана Айчувака слабый и неавторитетный среди казахов правитель Сергазы (1812—1824). Его власть признавали только отдельные роды, кочующие возле линии. Другую партию казахской знати возглавлял султан Арынгазы, представлявший в Западном Казахстане [551] влиятельную династическую линию Джадика. Независимый характер этого султана в сочетании с его умом и настойчивым стремлением к созданию сильной казахской государственности вызывали серьезное опасение в верхах. Кроме того, Арынгазы пользовался большой популярностью среди своих соплеменников, чего не могла не учитывать оренбургская администрация, пытавшаяся влиять на ход политических событий в Младшем и Среднем жузах (См. об этом: Вяткин М. П. Политический кризис и хозяйственный упадок в Малой орде в конце XVIII — начале XIX вв. // МИКССР (1785—1828 гг.). Т. IV. М.; Л., 1940. С. 33—38, 495 (примеч.).).
В связи с тем, что царское правительство пока еще затруднялось сделать окончательный выбор по отношению к тому или другому претенденту на ханский престол, В. Ф. Тимковский должен был внести в Азиатский департамент МИД необходимую ясность по этому злободневному вопросу и тем содействовать формированию политического курса России в западном регионе Казахстана. При отсутствии четких установок центральных властей, В. Ф. Тимковский как первое официальное лицо в Комиссии мог действовать только на свой страх и риск, с соблюдением максимальной осторожности. В интересах дела он старался избегать личных контактов с обоими соперниками и довольно часто использовал для переговоров с ними А. И. Левшина, полагаясь на его наблюдательность и дипломатический такт. О характере своих взаимоотношений с казахскими султанами начальник пограничной комиссии писал К. К. Родофиникину в сентябре 1820 г. в Петербург: "Я не видел хана, сколько он ни приглашал меня. Не желая раздражать одну сторону (т. е. Арынгазы. — И. Е.), а от другой (т. е. Сергазы. — И. Е.) слушать тысячи жалоб, всякий раз под какими-либо предлогами отклонял я эти предложения. Но на прошедшей неделе посылал к нему Левшина и Корсакова. Они хвалятся его усердным расположением и заметили, что у хана в кибитке всегда готовы заряженные пистолеты, а сыновья по ночам делают разъезды вокруг" (ЦГИАЛ, ф. 1291, оп. 81, д. 73, л. 20.).
В октябре 1820 г. по свежим впечатлениям об этом визите А. И. Левшин подготовил свою первую статью по этнографии казахов. Она была опубликована в журнале "Вестник Европы" под названием "Свидание с ханом Меньшей киргизской орды". Работа была построена в [552] традиционном для того времени жанре путевых записок и содержала подробное описание убранства казахской юрты, предметов домашнего обихода и народного обычая приема гостей. Для нее характерны яркие и образные зарисовки увиденных сторон быта и традиционной культуры казахов, свидетельствующие не только о наблюдательности молодого автора, но и о присущем ему эстетическом восприятии действительности. Содержание этой работы показывает, что А. И. Левшин еще не утратил в 1820 г. идеалистического представления о жизни кочевников и в духе популярной тогда школы романтиков писал, что "картина жизни кочевого народа должна быть очень сходна с картиною времен патриархальных, и взгляд на киргизцев легко напоминает нам современников Авраама, также кочевавших в земле обетованной. Степь киргизская и обитатели оной любопытны не только для ума наблюдателя, но и для воображения стихотворца" (Вестник Европы, 1820. Ч. 114. С. 136.).
Впоследствии А. И. Левшину часто приходилось бывать в казахских аулах, общаться с ханом Сергазы, султанами и влиятельными родоначальниками. Много времени он проводил в юртах простых кочевников, глубоко вникал в их быт, культуру и повседневные нужды. Своей отзывчивостью, вниманием и добротой молодой чиновник расположил к себе многих людей. Об этом достаточно убедительно свидетельствуют воспоминания барона Ф. А. Бюлера, побывавшего несколько позднее Левшина в зауральских степях. Историк рассказывал, что хан Джангир Букеев говорил ему: "Мы только раз и видели в наших степях человека, который соединял в себе столько доброты и честности". Подобные же отзывы об Алексее Ираклиевиче слышал я и под сенью дымных кибиток от старожилов киргизов из числа простолюдинов..." (На память юбилея А. И. Левшина. С. 15; Барон Ф. А. Бюлер под влиянием А. И. Левшина в 40-е годы XIX в. принял участие в ревизии князя П. П. Гагарина Астраханского края и собрал интересные этнографические материалы о калмыках и казахах Букеевской орды. Они нашли отражение в его печатных и рукописных работах об указанных народах.).
Выполнение служебных заданий Левшин успешно совмещал с научными исследованиями. Во время поездок в казахские аулы он записывал свои наблюдения, сведения, полученные от других лиц, данные народного фольклора, делал этнографические зарисовки. Все увиденное заносилось в дневники, которые затем дополнялись выписками [553] из архивных документов и научной литературы. Вернувшись в Оренбург из трудных, многодневных, изматывающих путешествий, он сразу же приступал к камеральной обработке собранных материалов и подготовке их к печати.
В эти же годы по поручению правительства А. И. Левшин обследовал земли Уральского казачьего войска (На память юбилея А. И. Левшина. С. 30; Энциклопедический словаоь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 33. 1896. С. 445.). Свое новое служебное поручение любознательный и энергичный чиновник использовал для сбора разнообразных сведений об уральских казаках. За сравнительно короткое время на основе собранных полевых материалов и данных письменных источников, обнаруженных в архиве г. Уральска (Галиев Б. 3. Декабристы и Казахстан. Алма-Ата, 1990. С. 132.), им было подготовлено большое научное исследование, посвященное уральскому казачеству. Интересно, что в этой работе А. И. Левшин предложил свое толкование термина "казак" и затронул важную проблему культурного влияния казахов на уральских казаков (Масанов Э. А. Очерк истории этнографического изучения казахского народа в СССР. Алма-Ата, 1966. С. 117.).
Несмотря на большую загруженность служебными делами и увлеченность научными исследованиями, А. И. Левшин как просвещенный человек с либеральными общественно-политическими взглядами, не мог оставаться в стороне от активной реформаторской деятельности В. Ф. Тимковского, направленной на искоренение разного рода служебных злоупотреблений в Оренбургском крае. Пятьдесят лет спустя, мысленно возвращаясь к оренбургскому периоду своей жизни, А. И. Левшин говорил: "Появление наше в Оренбурге было встречено недружелюбно: оно стесняло многие низшие власти в произвольных действиях их, и потому скоро возбудило неприятные отношения между начальником нашей маленькой миссии и главным начальником края" (На память юбилея А. И. Левшина. С. 29). Определенное представление о том, какие злоупотребления оренбургских властей имел ввиду в своих воспоминаниях А. И. Левшин, можно почерпнуть из составленных им в 1823 г. замечаний на инструкцию Азиатского департамента МИД полковнику Ф. Ф. Бергу, направлявшемуся во главе военного отряда в казахскую степь. В этом документе обращалось внимание высшего руководства департамента на политическую [554] недальновидность и бесперспективность практикуемой оренбургскими чинами тактики запугивания казахов военными средствами. В то же время, полностью не отвергая возможности использования жестких мер против "барымтачей" или других "возмутителей спокойствия" в казахских аулах, А. И. Левшин считал необходимым свести случаи их применения к минимуму и добиваться того, "чтобы военные отряды, которые будут в степь посылаться, обращали более внимания на отыскание виновных киргизов, нежели на стада, ближайшим аулам принадлежащие, и наказывали преступников и возмутителей" иным способом, "нежели лишением собственности, как то много раз бывало" (МИКССР. Т. IV. Док. № 138. С. 437.).
Тем не менее, даже эта в целом компромиссная точка зрения и уравновешенный тон не встречали понимания и поддержки у оренбургских властей. Более того, предпринимаемые В. Ф. Тимковским при поддержке А. И. Левшина меры по ограничению служебного произвола, пресечению насилия и грабежа в отношении казахов со стороны местных должностных лиц вызвали сильнейшее противодействие военного губернатора П. К. Эссена. Последний обращался в Азиатский департамент МИД с настойчивой просьбой о том, чтобы "г-на Тимковского, яко человека неусердного, беспокойного и строптивого, подвергнуть ответственности и действию законов, воспрещающих своевольство, неповиновение начальству и нанесение оному оскорблений" (ЦГИАЛ, ф. 1291, оп. 81, д. 73, л. 137.). За драматическими перипетиями развернувшейся борьбы, которую В. Ф. Тимковский вел с присущим ему чувством собственного достоинства и полемическим блеском, сочувственно следили будущие декабристы в Оренбурге, о чем свидетельствуют позднейшие воспоминания барона В. И. Штейнгеля (Шейман Л. А. Василий Тимковский и его путешествие по Лужице. С. 17.).
Исход этого быстро разросшегося конфликта имел весьма своеобразные косвенные последствия для судьбы дальнейших научных изысканий А. И. Левшина. "Размолвка эта была причиною,— вспоминал он,— что Тимковский отправился в Петербург для объяснения с министерством, а я остался в Оренбурге без определенных отношений к местным властям и почти без дела. [555] Обстоятельство это дало мне счастливую мысль заняться разбором архива Оренбургской пограничной комиссии" (На память юбилея А. И. Левшина. С. 29.) .
В Оренбургском архиве А. И. Левшин обнаружил целый ряд ценнейших документов. Среди них — распросные речи русских посланников в казахскую степь (М. Арапова, Я. Гуляева, Д. Гладышева, И. Муравина, И. Уракова и Р. Уразлина), переписка казахских ханов, султанов и родоправителей с местной администрацией, путевые дневники и маршруты путешествий по казахским землям русских дипломатов, горных инженеров, купцов, статистические ведомости среднеазиатской торговли России и проч. Обстоятельное изучение всей совокупности этих документов позволило молодому исследователю составить подробную опись архивных дел, а также предпринять необходимые меры для улучшения условий сохранности документов.
Работа с историческими источниками увлекла А. И. Левшина и вызвала желание написать подробную историю казахского народа с древнейших времен. Но для реализации этого обширного замысла требовались соответствующие условия (нужная литература, консультации отдельных специалистов) и большое напряжение интеллектуальных сил. Последнего не могло обеспечить в тот период сильно пошатнувшееся здоровье А. И. Левшина (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 64—65.). Поэтому он принял решение оставить Оренбург и 26 июля 1822 г. получил увольнение от должности. Через восемь месяцев после продолжительного лечения Левшин возвратился в Петербург и вновь поступил на действительную службу в Азиатский департамент МИД.
Вторичное пребывание Левшина в столице было непродолжительным. Вскоре после своего приезда он был представлен графу М. С. Воронцову, который незадолго до этого получил назначение на должность новороссийского генерал-губернатора и наместника Бессарабии и был занят в Петербурге укомплектованием штата своих сотрудников. А. И. Левшин принял предложение М. С. Воронцова занять место секретаря в его канцелярии и 31 мая 1823 г. отправился к своему начальнику в Одессу (Там же; На память юбилея А. И. Левшина. С. 30.).
Начало службы на юге России совпало у А. И. Левшина с обработкой оренбургских материалов. В течение [556] первых месяцев 1823 г. он был занят подготовкой к печати работы об уральских казаках. В том же году она была опубликована в "Северном архиве", издаваемом Ф. В. Булгариным, под названием "Историческое и статистическое обозрение уральских казаков" (Северный архив. 1823. ч. VI № 12 с. 381—339; ч. VII. № 13. с. 1—15; № 14. с. 101 — 120; № 15. с. 163—188.) . Этот труд явился первым специальным исследованием в русской науке, посвященным уральскому казачеству, и поэтому сразу же привлек к себе внимание в научных и литературных кругах. Высокую оценку исследованию А. И. Левшина дал А. С. Пушкин, охрактеризовав его, как "сочинение, отличавшееся... истинною ученостью и здравою критикой" (Пушкин А. С. Собр. соч. в 10 томах. Т. 7. М., 1976. С. 88.). Книга об уральских казаках заслужила также одобрение супруги Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны, которая наградила автора золотой табакеркой за полезное и ценное исследование (ЦГИАЛ, ф. 535, оп. 1, д. 27, л. 111, 112.).
В середине 20-х гг. А. И. Левшин завершил ряд разделов своего основного историко-этнографического труда о казахском народе. В 1824 г. в письме к Ф. В. Булгарину (тогда еще не запятнавшему себя сотрудничеством с жандармами) он сообщал о своем намерении прислать в ближайшем будущем в "Северный архив" несколько статей о казахах и сопроводил это обещание текстом новой рукописи (Русская старина. 1905. Т. 122. № 4. С. 210.). В 1824 г. на страницах "Северного архива" было напечатано "Известие о древнем татарском городе Сарайчике" (Северный архив. 1824. Ч. 9. № 4. С. 179—190.). Статья содержала описание развалин бывшей столицы Ногайского ханства в XIII—XVI вв. и соображения автора о времени и обстоятельствах появления города Сарайчика.
Вслед за публикацией этой работы в журнале Ф. В. Булгарина была опубликована статья А. И. Левшина "О просвещении киргиз-кайсаков" (Там же. 1825. Ч. 18. № 24. С. 313—332.). В ней излагались интересные сведения о религиозных обрядах, народной медицине и музыкальной культуре казахов, приводились образцы песен лирического содержания. Позднее эта статья была переведена на французский язык и напечатана в одном из изданий Парижского азиатского общества. [557]
В одесский период А. И. Левшин сблизился с графом М. С. Воронцовым. За короткое время, благодаря тактичности и деловым качествам, он вошел в доверие к влиятельному наместнику и между ними установились "отношения исключительные". Покровительство родовитого вельможи, безусловно, льстило самолюбию молодого, не лишенного честолюбия, чиновника. По собственному признанию ученого, сделанному уже в зрелые годы, под влиянием частого общения с графом Воронцовым его взгляды претерпели ощутимые изменения. "Таким образом,— вспоминал А. И. Левшин,— я в течение трех лет совершил дополнительный курс моего политического образования, и признаюсь, что за эти три года мои взгляды сильно изменились к лучшему" (На память юбилея А. И. Левшина. С. 32—33).
Естественно, что "лучшими" преуспевающий царский сановник, каким А. И. Левшин был в 1868 г., мог считать взгляды отнюдь не демократические и оппозиционные. Однако было бы неверным вслед за известным историком видеть в процессе поправения его взглядов одно только влияние М. С. Воронцова. В определенном смысле отмеченная эволюция идей являлась результатом накопленного опыта и переоценки части юношеских иллюзий, не оправдавших себя в более сложной и суровой действительности. Об этом, в частности, говорят отдельные, не лишенные горечи, строки из письма А. И. Левшина Ф. В. Булгарину в 1824 г.: "Давно знал я, что Фемида редко ладит с музами, теперь еще более в том уверен. Но делать нечего; не нам, людям, политически и физически привязанным к послужным спискам, суждено примирить их. Бьюсь об заклад, что Гомер, Тацит, Гораций, если бы они жили с нами, не обошлись бы без 14 класса" (Русская старина. 1905. Т. 122. № 4. С. 210.). Думается, что многолетняя служба ученого во властных структурах империи также наложила определенный отпечаток на характер его общественно-политических воззрений.
Но несмотря на все превратности и искушения судьбы, А. И. Левшин не стал убежденным консерватором и, тем более, реакционером. По общему мнению современников и позднейших ученых, А. И. Левшин в разные годы жизни и на всех занимаемых им постах неизменно оставался европейски образованным человеком с прогрессивными взглядами, чуждым крепостническим предрассудкам [558] своей эпохи (Записка сенатора Я. А. Соловьева о крестьянском деле в 1857— 1858 гг. // Русская старина. 1882. Т. 33. С. 239; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. Т. 2. М., 1958. С. 88—89; Шейман Л. А. Пушкин и киргизы. С. 21—22; Масанов Э. А. Очерк истории этнографического изучения. С. 119.). Среди его друзей и хороших знакомых всегда были люди, придерживающиеся смелых и независимых суждений, в том числе из декабристской среды. Можно считать, что он принадлежал к категории трезво мыслящих государственных людей, сохранивших верность многим просветительским идеалам своей молодости.
В Одессе жизненный путь Алексея Ираклиевича вновь пересекается с пушкинским — оба литератора служили в 1823—1824 гг. в канцелярии М. С. Воронцова. А. И. Левшин позднее вспоминал, что в то время в кругу его одесских друзей и приятелей была "звезда первой величины" "знаменитый поэт наш Пушкин" (На память юбилея А. И. Левшина. С. 31.).
Многие стороны взаимоотношений А. С. Пушкина и А. И. Левшина остаются не известными современным исследователям, но, благодаря энергичным поискам литературоведа А. И. Шеймана, удалось установить, что А. С. Пушкин принимал активное участие в подготовке к публикации извлечения из монографии Левшина о казахах в журнале "Московский вестник" и в "Литературной газете". Так, в феврале 1827 г. Пушкин обратился из Москвы к поэту В. И. Туманскому с письмом, в котором просил о присылке материалов для "Московского вестника" и спрашивал в связи с этим: "Нельзя ль чего от Левшина?". 2 марта 1827 г. В. И. Туманский сообщал Пушкину из Одессы, что возьмет у Левшина "славную" для. него статью из третьего тома "Описания киргизов" (Шейман Л. А. Пушкин и киргизы. С. 15—17.). В данном случае речь шла об очень важной для европейского востоковедения статье А. И. Левшина "Об имени киргиз-кай-сацкого народа и его отличии от подлинных, или диких киргизов" (Московский вестник. 1827. № 4. С. 432—451.).
В этой статье впервые в европейской науке принципиально был поставлен вопрос о действительном самоназвании казахского народа и неправомерности употребления по отношению к нему этнонима "киргизы", или "киргиз-кайсаки" (Масанов Э. А. Очерк истории этнографического изучения. С. 117.). [559]
О необходимости разграничения экзоэтнонимов двух самостоятельных народов: киргизов и казахов, с их этническими самоназваниями или эндоэтнонимами, говорили в своих исследованиях еще авторы XVIII вв., например, В. Н. Татищев, Г. Ф. Миллер, И. П. Фальк и др. (Татищев В. Н. Избранные труды по географии России. М., 1950.С. 178; Миллер Г. Ф. История Сибири. М., 1937. С. 314; ЛО ААН, ф.3, оп. 35, д. 37, л. 203—204.) Наиболее последовательно и компетентно ставил эту проблему в 1771 г. путешественник и исследователь Казахстана X. Барданес в специальной рукописной работе о казахах "Киргизская, или казацкая хорогра-фия" (ЛО ААН, ф. 3, оп. 35, д. 25а, д. 29; Ерофеева И. В. Территория и население Казахстана второй половины XVIII в. в трудах X. Барданеса // Известия АН КазССР. Сер. обществ, наук, 1981. № 3.). К сожалению, аргументы этого автора, как и идеи вышеназванных ученых, не получили впоследствии логического развития и фактически были преданы забвению. По верному замечанию советского этнолога В. М. Крюкова, смешение самоназваний с экзоэтнонимами, искажающими реальную этническую картину, в этнографической литературе XIX в. становится не исключением, а правилом (Крюков М. В. Этнос и субэтнос // Расы и народы. Вып. 18. М., 1988. С. 13). В связи в этим выход в свет новой работы А. И. Левшина имел важное значение для развития научных представлений по этнологии казахского народа, обратив внимание на проблему самоидентификации казахов и киргизов других исследователей и ученых. Надо сказать, что и сегодня эта статья представляет для обществоведов немалый научный интерес как первый в европейской науке опыт исследования проблем этногенеза казахского и киргизского народов.
Важное значение для плодотворной работы А. И. Левшина над трудом о казахском народе имела его длительная служебная командировка в 1826—1828 гг. в Италию, Францию и Австрию (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 70—71). Во время этой поездки он установил личные контакты с ведущими зарубежными коллегами и познакомил их с основными разделами своего исследования. По инициативе видных европейских ориенталистов А. П. Жобера и Г. Ю. Клапрота во французских научных журналах были опубликованы статьи Левшина "Об имени киргиз-кайсацкого народа...", "Географическое и историческое описание р. Сырдарьи" и некоторые другие. Эти [560] публикации обеспечили их автору большую популярность в кругу европейских востоковедов. Очевидным признанием научных заслуг Левшина в области истории и этнографии Средней Азии стало избрание его в конце 1827 г. членом Парижского географического общества, а в начале 1828 г. — членом Парижского азиатского общества (Там же, л. 70—71.).
После возвращения в Одессу А. И. Левшин продолжал напряженно работать над монографией, но смог закончить ее только к концу 1830 г. К этому времени члены редакции пушкинской "Литературной газеты" получили возможность познакомиться с содержанием полного текста и заранее предсказали автору большой успех. Предваряя появление книги в печати, они поместили в начале 1831 г. в двух номерах газеты краткие извлечения из рукописи под названием "Этнографические известия о киргиз-кай-сацких, или киргиз-казачьих ордах" (Литературная газета, 1831, № 2, 3.). Публикация сопровождалась примечанием издателя О. М. Сомова: "Мы смело скажем, что у нас редко появляются книги, столь богатые учеными изысканиями, столь занимательные по своему предмету и по образу воззрения сочинителя и притом оживленные столь хорошим увлекательным слогом". Завершалось примечание редакции проницательным прогнозом о том, что "Описание киргиз-казачьих орд" будет новый и богатый вклад, приносимый русским ученым в общее европейское хранилище сведений об Азии. Нет сомнения, что книга г. Левшина будет немедленно переведена на иностранные языки, и что в других краях Европы ученые отдадут его труду полную и заслуженную известность (Литературная газета. 1831. № 2 (5 января).).
В начале января 1831 г. вся техническая работа над текстом была полностью завершена и можно было отдавать рукопись в типографию. Однако в этот ответственный момент автору пришлось столкнуться с серьезными финансовыми проблемами. По соглашению с издателем, А. И. Левшин был обязан предварительно оплатить всю стоимость расходов на издание книги в размере 8000 руб. Эта огромная по тем временам сумма значительно превышала реальные возможности исследователя, который, по имеющимся сведениям, располагал тогда только своим скромным служебным жалованьем и еще "не имел за собой никакого свободного имения", способного давать [561] более солидный денежный доход (АВПР, ф. ГА VI—27, гг. 1831—1838, № 1, л. 34 об.). В то же время творческая работа, принося автору радость познания и минуты вдохновения, не могла служить источником денежных доходов. Неожиданно возникшие финансовые трудности угрожали затянуть надолго публикацию книги и побудили автора обратиться с письмом о помощи в Азиатский департамент МИД (Там же, л. 3.). Этот предусмотрительный поступок по существу решил судьбу его фундаментального труда.
Творческие планы А. И. Левшина очень удачно сочетались в внешнеполитической программой царского правительства на Среднем Востоке, предусматривавшей сбор разнообразных сведений о кочевых народах Центральной Азии и параллельно с ним проведение пропагандистских акций в стране и за рубежом по отношению к намеченному продвижению России в глубь казахских территорий. В основном по этим двум причинам обращение ученого в Азиатский департамент МИД сразу же встретило там благожелательный отклик, за которым последовали конкретные практические шаги.
Большую заинтересованность в судьбе научного исследования своего бывшего подчиненного и коллеги проявил директор департамента, компетентный и энергичный чиновник К. К. Родофиникин. При его активном содействии вице-канцлер МИД К. В. Нессельроде направил специальное прошение царю, в котором убеждал Николая I высочайше поддержать предложение своего ведомства об оказании финансовой поддержки А. И. Левшину для скорейшего издания его монографического труда. К. В. Нессельроде писал царю: "Находя сочинение сие полезным и желая, с одной стороны, сделать оное известным ученому свету, с другой,— принимая в уважение недостаток средств министерства в текущем году, я полагал бы в будущем из сумм на азиатских посланцев положенных... отпустить для напечатания той книги заимообразно без процентов на пять лет 8 тыс. рублей, учинив при том подписку на шестьдесят экземпляров министерства на счет той же взаймы отпускаемой суммы" (Там же, л. 3-3 об).
21 марта 1831 г. Николай I удовлетворил эту просьбу (Там же, л. 3.), и тем самым проблема оплаты полиграфических затрат для А. И. Левшина была окончательно решена. В мае [562] 1831 г. автор получил цензурное разрешение на издание монографии и сдал рукопись в печать.
Сочинение А. И. Левшина "Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей было напечатано в конце октября 1832 г. в петербургской типографии Карла Крайя. Оно состояло из трех томов: первый том содержал общую физико-географическую характеристику казахских степей, во втором — впервые излагалась история казахского народа с древнейших времен до начала XIX в., в третьем томе было дано подробнейшее описание этнографии казахов. К основному содержанию томов были приложены планы, таблицы, карты, схемы, литографированные и гравированные рисунки и другие материалы.
Труд вышел небольшим тиражом в количестве 400 экземпляров и довольно скоро стал библиографической редкостью (Геннади Г. Н. Русские книжные редкости. Библиографический список русских редких книг. Спб., 1872. С. 102 (1 151). " АВПР, ф. ГА IV—27, 1831 — 1838 гг.; № 1, л. 38.). Тем не менее до середины 30-х гг. XIX в. даже этот весьма скромный тираж расходился с большим трудом среди читателей. Причину его "чрезвычайно медленного сбыта" руководство Азиатского департамента МИД видело в том, что "подобные ученые книги имеют в народе мало читателей" и потому "не доставляют автору никакого почти вознаграждения за труды"". Эти соображения в общем недалеки от истины и должны быть приняты во внимание. Но, думается, более точное и убедительное объяснение возникшей ситуации с реализацией книги содержится в указанной автором цене трехтомника — 30 руб. за экземпляр (Там же, л. 34.). Исходя из такой высокой стоимости издания, сделавшей его малодоступным для широкой читательной среды, основными покупателями "Описания киргиз-казачьих орд" стали государственные учреждения России. Шестьдесят экземпляров монографии приобрел Азиатский департамент МИД, часть тиража — оренбургский и западно-сибирский генерал-губернаторы, остальные экземпляры были проданы в розницу министерствам: внутренних дел, государственных имуществ, просвещения; публичным библиотекам крупных городов, а также некоторым частным лицам (Там же, л. 27—27 об., 38 и др.). [563]
Выход в свет трехтомной монографии А. И. Левшина стал заметным событием в научной и культурной жизни страны. Исследование сразу же привлекло к себе внимание видных сановников столицы и других официальных лиц, известных ученых, писателей, образованной российской общественности в центре и на местах.
Самые ранние отклики на опубликованный труд поступили от высших чиновников оренбургского и западносибирского ведомств в Азиатский департамент МИД. Сообщая К. К. Родофиникину свои первые впечатления о прочитанной книге, оренбургский военный губернатор П. П. Сухтелен 8 декабря 1832 г. писал в Петербург: "Поручение Ваше, милостивый государь, о предоставлении Министерству сведений о киргизах, по мнению мое-му,вполне совершено неожиданным изданием сей книги. Оная разве подлежать может впоследствии пополнениям и каким-либо исправлениям, но касательно ясности слога, разделения предметов и свода в систематический порядок многочисленных сведений и известий о стране, доселе почти незнакомой и собранных продолжительными трудами г. сочинителя, мне кажется, что он удовлетворил вполне каждого того, кому известно, с какими трудностями сопряжено быть первым историком народа безграмотного и бесприютного..." (Там же, л. 27.). Аналогичные суждения о монографии Левшина были высказаны в письмах К. К. Родофиникину генерал-губернатора Западной Сибири И. А. Вельяминова, начальника оренбургской пограничной комиссии Г. Ф. Генса, министра просвещения князя К. А. Ливена и других видных царских сановников. Все они признавали большую познавательную ценность "Описания киргиз-казачьих орд", но вместе с тем отмечали и новизну самого предмета исследования, а также чисто литературные достоинства работы (Там же, л. 25—38 об.) .
Одновременно с отзывами официальных лиц появились первые восторженные отклики на книгу А. И. Левшина в российской прессе. Так, анонимный автор рецензии на "Описание киргиз-казачьих орд", помещенной в двух номерах газеты "Северная пчела" за 1832 год, утверждал, что "подобные сочинения приносят большую пользу в настоящем, служа к распространению познаний о нашем Отечестве и его событиях, но еще более важны для [564] будущих писателей, которым представляют богатый запас материалов" (Северная пчела. 1832. № 272. 11 ноября.). Такую же высокую оценку получил труд Левшина в прогрессивном российском журнале "Московский телеграф". В разделе "Современная библиография", содержавшем обзор отечественных изданий за текущий год, книга Левшина была названа "одной из самых замечательных, явившихся в 1832 году". Говоря о научном значении историко-этнографического труда, рецензент подчеркнул, что "мало выходит на русском языке книг, написанных так хорошо, составленных с таким тщанием и обогащенных таким множеством любопытных сближений и замечаний". В данной связи он выражал надежду на то, что в ближайшее время сочинение Левшина будет издано на французском языке и тем самым "обратит на себя внимание всех ученых людей и послужит для них рассадником новых сведений" (Московский телеграф. 1832. Ч. 48. № 24. С. 544—545.).
Заслуженное признание получила работа Левшина и в Петербургской Академии наук. В 1833 г. она была представлена на соискание Демидовской премии. С этой целью профессор Петербургского университета статистик К. Ф. Герман и ученый-монголовед И. Я. Шмидт направили руководству Академии развернутые рецензии на опубликованный труд, в которых по достоинству оценили огромный вклад русского исследователя в изучение малоизвестного края. Отмечая большую новизну и оригинальность привлеченных А. И. Левшиным материалов по географии евразийских степей и непосредственно о самом казахском народе, К. Ф. Герман, в частности, писал: "Достоинство путешествий в странах невозделанных и еще мало известных, определяется массой собранных о них достоверных сведений и по этой самой причине предстоящее сочинение тем более выигрывает в ученом отношении" (Отчет Санкт-Петербургской академии наук о третьем присуждении учрежденных камергером П. Н. Демидовым премий за 1833 год. Спб.,1834, С. 5—6.).
Более конкретен и сдержан в своем отзыве на работу А. И. Левшина был известный ориенталист И. Я. Шмидт. С позиций профессионала он отдал должное заслугам автора в изучении истории и этнографии казахского народа, но указал и на слабые стороны работы. Так, обращаясь к анализу глав по древней и средневековой истории [565] Казахстана, И. Я. Шмидт выразил сожаление, что А. И. Левшин "по незнанию восточных языков должен был прибегнуть к европейским источникам, и в выборе их был не столь счастлив, сколько желала Академия для пользы и совершенства. Именно данное обстоятельство, по справедливому замечанию ученого, не позволило автору в полной мере избежать "в своей книге погрешностей, указанных ему не по какой-либо излишней взыскательности, но по самой строгой любви к истине" (Там же. С. 7.).
Таковы были самые первые впечатления современников о книге А. И. Левшина, появившиеся на страницах центральных научных и литературно-публицистических изданий. Надо сказать, что и в более поздний период этот труд безоговорочно оценивался разными поколениями ученых, как выдающееся достижение в науке. Так, известный русский ориенталист В. В. Григорьев пророчески писал в одной из своих работ, что со временем, когда казахи будут способны оценить все сделанное для них Левшиным, трехтомное сочинение его станет "главнейшим источником для истории этого народа, и должно занять в уважении его такое же место, каким пользовались у греков труды Геродота и Фукидида, какое занимает у немцев Тацитова книга о Германии" (' Гречихова Ю. Современник Пушкина А. И. Левшин и его книга "Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей" // Альманах библиофила.Вып. 17. М., 1985. С. 229.) . В подтверждение правоты научного предвидения автора этих строк убедительно свидетельствует отношение к книге А. И. Левшина выдающегося казахского ученого и просветителя Ч. Ч. Валиханова. Не всегда соглашаясь со своим маститым предшественником в интерпретации конкретных этнических названий, Ч. Ч. Валиханов в то же время высоко ценил его огромный вклад в изучение истории и культуры казахского народа и неоднократно сопоставлял свои аргументы с суждениями русского ученого. Ч. Ч. Валиханов считал, что труды Левшина "относительно истории среднеазийских кочевников будут всегда драгоценными" для науки, а их автора почтительно называл "Геродотом казахского народа" (Валиханов Ч. Ч. Собр. соч. Т. 2. Алма-Ата, 1985: С. 63; Т. 1. Алма-Ата, 1984. С. 164.).
В разное время труд А. И. Левшина получил высокую оценку у таких крупных ученых и деятелей науки России, как П. П. Семенов-Тян-Шанский, М. И. Венюков, М. А. [566] Корф, И. В. Мушкетов, В. В. Бартольд, А. Н. Пыпин, Л. С. Берг, М. Тынышпаев и др.. Его работой широко пользовались специалисты разных отраслей: географы, картографы, историки, этнологи, языковеды, юристы, филологи, музыковеды, а также писатели и публицисты. Известно, например, что "Описание киргиз-казачьих орд" внимательно изучал А. С. Пушкин (Шейман Л. А. Пушкин и киргизы. С. 30—31, 52—70.). Он использовал большие фрагменты из этой работы для написания "Истории Пугачева". В примечаниях к этому сочинению поэт с большим уважением отзывался о научных достижениях историка (Пушкин А. С. Собр. соч. Т. 7. М., 1976. С. 88—100, 131, 132.). Монография А. И. Левшина занимала почетное место в его личной библиотеке (Шейман Л. А. Пушкин и киргизы. С. 30.). Не будет преувеличением сказать, что и в дальнейшем каждый исследователь, приступая к изучению истории Казахстана, неизбежно обращался к трехтомному труду А. И. Левшина как главному историческому источнику. Сознавая огромное значение первого обобщающего исследования о казахах для европейской науки, знаменитый русский географ и путешественник И. В. Мушкетов писал, что "сочинение Левшина представляет всю сумму знаний того времени о киргизских степях; ни до, ни после него не появилось другой работы, которая бы затмила сочинение Левшина, оно до сих пор лучший источник для знакомства с киргиз-кайсацкими степями" (105 Мушкетов И. В. Туркестан. Геологическое и орографическое описание по данным, собранным во время путешествия с 1874 по 1800 гг. Т. 1. Пг., 1915. С. 107.).
Это мнение в целом разделяло не только подавляющее большинство российских ученых, но и многие известные востоковеды за рубежом. Большой интерес к себе работа А. И. Левшина вызвала у великого А. Ф. Гумбольдта, который незадолго до ее появления в свет посетил в составе научной экспедиции азиатские регионы России. В ЗО-е гг. выдающийся немецкий путешественник и естествоиспытатель работал над обобщением своих материалов по географии Центральной Азии, с давних пор являвшейся его большой и "страстной" мечтой (Переписка А. Гумбольдта с учеными и государственными деятелями России. М., 1962. С. 27, 112.).
Осенью 1832 г. он писал российскому академику Ф. Ф. Шуберту в Петербург, что знакомство с "интересной книгой о киргизской степи" оказалось очень полезным для [567] его дальнейшей работы: "Аральское море сразу приобрело иной вид, большой остров простирается в его северной части" (Там же. С. 117-118.). Десять лет спустя, в своем фундаментальном исследовании "Центральная Азия" А. Гумбольдт упомянул монографию А. И. Левшина в числе основных источников по орографии Западного Казахстана и неоднократно ссылался на ее данные при характеристике особенностей рельефа и ландшафтов на территории казахских земель (Гумбольдт А. Центральная Азия. Исследования о цепях гор и по сравнительной климатологии. Т. 1. М., 1915. С. 32, 33.).
За короткое время работа А. И. Левшина получила большую известность в Дании. В 1836 г. автор "Описания киргиз-казачьих орд" по предложению датских специалистов был избран членом одного из самых авторитетных научных обществ этой страны — "Королевского датского общества северных антиквариев" (ЦГИАЛ, ф. 1162,оп. 6, д. 284.).
Еще более тепло труд А. И. Левшина был встречен коллегами-ориенталистами во Франции. По инициативе Азиатского и Географического обществ в Париже он был переведен на французский язык и издан одной книгой в 1840 г" (Levchin A. Description des hordes et des steppes des Kirghiz-Kazaks ou Kirghiz-Kaissaks.— Paris, 1840.). В том же году отдельные извлечения из книги А. И. Левшина были опубликованы в итальянском журнале "Rivista europea" и, как считают некоторые исследователи, не исключена возможность, что существует итальянский перевод всей книги ученого (Гречихова Ю. Современник Пушкина А. И. Левшин. С. 230.).
Говоря о широком признании научных заслуг А. И. Левшина в России и среди специалистов европейских стран, следует особо подчеркнуть, что это обстоятельство имело исключительно важное значение не только для дальнейших творческих планов ученого, но и для его служебной карьеры. Очевидные научные достоинства фундаментального исследования о казахских степях обеспечили автору "Описания киргиз-казачьих орд" репутацию "образованного, умного и деятельного человека" (. Записки сенатора Я. А. Соловьева о крестьянском деле. С. 239)репутацию, которая впоследствии никогда не оставляла его и неизменно помогала уверенно продвигаться по служебной лестнице вверх, не поступаясь чувством собственного достоинства, моральными принципами и взглядами. [568] Помимо весомого личного вклада в разработку актуальной и малоизученной казахской темы, А. И. Левшин оставил заметный след и в других сферах научного творчества. Его перу принадлежит первое в русской литературе фундаментальное исследование о знаменитых развалинах древнего итальянского города Помпеи (Левшин А. И. Прогулки русского в Помпеи. Спб. В тип. Бочарова, 1843. 232 с.)а также опубликованные в разные годы научные статьи по российской истории, этнографии, искусству, экономике, статистике, мемуары.
Самоотверженная работа А. И. Левшина на пользу отечественной науке имела большой общественный резонанс. В 30—50-е гг. XIX в. историк был избран действительным и почетным членом десяти научных обществ России и почетным членом трех добровольных обществ европейских стран: Мекленбургского патриотического общества (1848 г.), Саксен-Альтенбургского общества хорошего обращения с животными (1849 г.) и Курляндского экономического общества (1849 г.) (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284.)
Достойное признание получила научная деятельность А. И. Левшина и в Российской Академии наук, которая избрала его 29 декабря 1856 г. своим почетным членом (Модзалевский Б. Л. Список членов Императорской Академии наук. 1725—1907. Спб., 1908. Разд. VII. С. 98.)Помимо этого он был удостоен звания почетного члена Харьковского университета (1855 г.), золотой медали Императорского Московского университета (1855 г.) и специальной медали Королевско-Лондонской комиссии за участие на Всемирной лондонской выставке в 1852 г. (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284.)
Научную деятельность А. И. Левшин успешно совмещал с государственной службой, которая продолжалась около 60 лет. С 1831 по 1837 гг. он занимал должность градоначальника Одессы, затем, после вынужденной отставки, в течение одиннадцати лет (1844—1855), возглавлял Департамент сельского хозяйства в Министерстве государственных имуществ, а в 1856 г. был назначен на ответственный пост товарища министра внутренних дел (См.: Формулярный список А. И. Левшина. ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 28.)С этого времени А. И. Левшин начал играть очень важную роль в деле подготовки отмены крепостного права. Более того, именно от него исходила инициатива в вопросе об [569] освобождении крестьян (О роли Левшина в подготовке отмены крепостного права см. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона. Т. 32, 1895. С. 703 и др.; Ключевский В. О. Соч. в 9 томах. М., 1989. Т. 5. С. 264; Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. Т. 2. М., 1957. С. 544. и далее;; История СССР XIX — нач. XX вв. (учебное пособие для студентов университетов под ред. член-корр. АПН СССР И. А. Федосова). М., 1981. С. 128—129; Эйдельман Н. Я. Революция сверху в России. М., 1989. С. 111). В историю великой реформы он вошел как "как один из самых первых государственных людей, двинувших... дело упразднения крепостного права", и как 'один из главных деятелей первоначальной эпохи этого великого преобразования" (Московские ведомости. 1868. № 91 (30 апреля); Некролог // Голос. 1879. № 261 (21 сентября).). В 1861 г. за большие заслуги в подготовке крестьянской реформы Левшин был награжден Александром II памятной золотой медалью с царской надписью: "Благодарю" (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 90—94.).
Служебная карьера А. И. Левшина увенчалась в мае 1868 г. высочайшим назначением на пост члена Государственного совета с сохранением за ним ранее пожалованного звания сенатора. Этот высший государственный пост стал последним в служебной биографии ученого.
Кроме государственной службы, много времени и сил историк отдавал в разные годы своей жизни общественной деятельности. В Одессе Левшин оставил память о себе как создатель, первый редактор и активный корреспондент газеты "Одесский вестник", основатель нескольких училищ и публичной библиотеки в городе, энергичный организатор краеведческих изысканий в области истории и памятников искусства причерноморских степей, действительный член Одесского общества любителей истории и древностей (РБС, т. Лабзина-Ляшенко. СПб., 1914. С. 160;; Геннади Г. Справочный словарь русских писателей и ученых. Т. 2. Берлин, 1880. С. 224; Шейман Л. А. Два одесских некролога о Пушкине // Временник пушкинской комиссии. 1973. Л., 1975. С. 117—124.).
В середине XIX в. ярко проявился его незаурядный талант организатора науки: в 1845 г. Алексей Ираклиевич стал одним из основателей Русского географического общества, а после его создания — членом Совета и помощником председателя РГО (до 1873 г.). В рамках этого добровольного содружества ученых и исследователей страны Левшин активно участвовал в разработке важных научных программ, был в числе инициаторов организации таких крупномасштабных экспедиционных исследований в [570] азиатских регионах России, как Каспийская экспедиция К. М. Бэра, энергично содействовал подготовке к изданию научных трудов талантливых российских и зарубежных ученых (К. Риттера, П. П. Семенова-Тян-Шанского, П. И. Кеппена, К. М. Бэра и других) (Семенов П. П. История полувековой деятельности Императорского Русского географического общества. 1845—1895. Т. 1. СПб., 1896. С. 1—4, 6, 136—138; Берг Л. С. Географическое общество за 100 лет. 1845—1945. М.-Л., 1946. С. 39—40, 174, 177—180; Каспийская экспедиция К. М. Бэра. 1853—1857 гг. // Научное наследство. Т. 9, Л., 1989; Сухова Н. Г. Карл Риттер и географическая наука в России. Л., 1990. С. 98—105.).
Даже в 70-е гг. XIX в., когда возраст "Геродота казахского народа" приблизился к восьмидесятилетнему рубежу, он, как и прежде, уделял большое внимание проблемам развития отечественной науки: напряженно работал в составе оргкомитета очередной Лондонской всемирной выставки и в подготовительном комитете Восьмого съезда Международного статистического конгресса, а за три года до смерти, отклив-нувшись на приглашение востоковеда В. В. Григорьева, принял участие в качестве почетного члена в работе Третьего международного конгресса ориенталистов, проходившего в Петербурге в 1876 году (Семенов П. П. История полувековой деятельности. Т. 3. С. 496; ЦГИАЛ, ф. 853, оп. 2, д. 210, л. 7—7 об.; Труды Третьего Международного съезда ориенталистов в Санкт-Петербурге. Спб., 1876. Т. 1. 1879—1880. C.XVII—XVIII.).
К концу 70-х гг. слабое здоровье вынудило Алексея Ираклиевича полностью отойти от научной деятельности и служебных дел. В последние годы жизни он оставался членом Государственного Совета, имел чин действительного тайного советника, был кавалером орденов Святого Александра Невского, Белого Орла, Святого Владимира 2-й степени, Святой Анны 1-й степени, Святого Станислава 1-й степени. Помимо этого А. И. Левшину были пожалованы в разное время ценные награды от российских императоров: бриллиантовый перстень (1820 г.), три золотые табакерки с алмазами (1823, 1856, 1876 г.), знаки отличия за многолетнюю беспорочную службу, бронзовая медаль на Андреевской ленте, учрежденная в память о войне 1853—1856 гг., золотая медаль за участие в подготовке освобождения крестьян (АВПР, ф. ДЛС и ХД.оп. 464, гг. 1819—1825, д. 1986, л. 40 об.; ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 63—94; ф. 535, оп. 1, д. 27, л. 111, 112). [571]
16 сентября 1879 г. Алексей Ираклиевич Левшин скончался в имении своей дочери в селе Хомутовка Дмитриевского уезда Курской губернии (ЦГИАЛ, ф. 1162, оп. 6, д. 284, л. 58). Прах его был перевезен в Пожилино и погребен в фамильном склепе Левшиных (Милонов Н. А. Русские писатели и Тульский край. С. 197). 25 марта 1884 г. в возрасте 42 лет ушел из жизни его единственный сын Федор Алексеевич Левшин, имевший чин статского советника в Министерстве государственных имуществ (ОПИ ГИМ РФ, ф. 159, д. 2, л. 1—24), а в 1896 г. умерла и вдова А. И. Левшина Елизавета Федоровна, в девичестве Брискорн (Милонов Н. А. Русские писатели и Тульский край. С. 197).
Предлагаемое читателю фундаментальное исследование А. И. Левшина о казахском народе занимает особое место в его научном творчестве. Книга имеет выразительный заголовок: "Описание киргиз-казачьих, или киргиз-кайсацких, орд и степей". Назвав так свою работу, автор хотел подчеркнуть, что широко распространенное в литературе отождествление этнонимов "казак" и "киргиз" не имеет под собой сколько-нибудь серьезных оснований, а употребляемый по отношению к казахам этноним "киргиз-кайсак" является неправомочным и восходит к более раннему — "казак".
Своей книге А. И. Левшин предпослал краткое предисловие, в котором подчеркнул, что, принимая во внимание малоизвестность темы и большой интерес русской общественности к уже опубликованным разделам, он счел своим долгом завершить этот труд и подробнее познакомить читателей с историей и культурой казахского народа. Здесь же ученый писал, что "главным правилом... в сем отношении было: ничего не выдумывать и не заменять недостаток положительных сведений мечтательными предположениями" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд (Предисловие). С. VIII). Присутствие такого лейтмотива в творчестве А. И. Левшина зрелого периода его исследовательской деятельности нам представляется симптоматичным и позволяет говорить о расширении русской мыслью творческого освоения мира и появлении более строгих критериев научной ценности полученных знаний. [572]
Создание первого специального исследования о казахском народе было, по существу, одним из важных проявлений процесса формирования истории как самостоятельной науки, который сопровождался в литературе переоценкой прежнего подхода к миру Востока. Развитие ориенталистики в России в это время постепенно обретало новое содержание и отчасти новые формы; в прозе, как и в поэзии, упрочивались черты реализма. Усиление внимания русской общественности к востоковедческой тематике, к объективному рассказу очевидца о странах Востока стало важной чертой времени и культуры (Белкин Д. И. Русские литераторы 20-х — начала 40-х годов XIX в. и китаевед Н. Я. Бичурин // Формирование гуманистических традиций отечественного востоковедения. М., 1984. С. 55—56).
На рубеже 20—30-х гг. XIX в. наиболее образованную часть русских читателей уже мало увлекал романтический рассказ о Востоке вообще. "Большой интерес вызывал теперь исторический труд об отдельный ориентальных регионах, ценилось умение автора, причастного к передовым идеям своего века, сохранить эстетическую дистанцию между далекой эпохой, запечатленной в памятнике, и своим временем, наконец, его гуманная, человеколюбивая позиция" (Там же. С. 56). Применительно к литературе, прямо или косвенно касавшейся кочевых народов Востока, это означало не только отказ от сочинения ориентальных аллегорий, столь популярных у просветителей прошлых веков, но и от романтического восхищения экзотической целостностью "естественного человека" и патриархальными чертами его родового быта.
В начавшейся полемике с руссоистским пониманием природы кочевого общества наиболее компетентные писатели и историки России поднимали в своих трудах многие важные вопросы, которые сохранили свою актуальность и в наши дни. А. И. Левшин писал тогда: "Если бы Руссо прожил несколько месяцев в казачьих ордах, если бы он хорошо узнал народ сей... столь близко подходящий к состоянию его естественного человека, то, может быть, мы не читали бы его рассуждений о неравенстве людей и о вреде наук, ни тех прекрасных и остроумных софизмов, которыми преисполнены многие другие его сочинения, ни того, что враги и почитатели сего славного мизофилантропа написали в его защиту и опровержение. Примеры [573] убедительнее слов. Никакие рассуждения не заставили бы его сознаться в заблуждении, но шестимесячное пребывание у киргизов и ближайшее рассмотрение их нравов произвели бы более, нежели все возможные доводы" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. 3. С. 68—69.).
Некоторая полемическая заостренность ряда положений работы А. И. Левшина во многом объясняется его критическим пересмыслением романтической литературы о казахах, в которой преобладало поверхностное изображение кочевников в виде "беспечных пастухов счастливой Аркадии", пребывающих в "мнимом блаженстве" и в неведении относительно "пороков, царствующих в больших городах", а также не знакомых с явлением социальной несправедливости и угнетения (Там же С. 18.). Для Левшина, современника Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина, Н. А. Полевого, А. О. Корниловича и Н. Я. Бичурина, обнажившийся вопрос о соотношении литературы и истории представлялся весьма актуальным, так как он выступал одновременно и как творец беллетристических произведений, и как автор научных исторических трудов. Отсюда проистекало его стремление дать всестороннее описание истории казахов, способное расширить горизонты науки и способствовать осознанию русским обществом реальных проблем социально-экономического и культурного развития кочевых народов восточных окраин.
Развивая в своей работе характерные для просветительской историографии мысли о том, что "образ управления и гражданское устройство кочевников основаны на их нравственном состоянии", А. И. Левшин в то же время указывал на умозрительный характер и беспочвенность многих аргументов "естественного человека" и в связи с этим специально акцентировал свое внимание на тех "негативных" моментах общественного сознания казахов, которые, по его мнению, влияли на исторические судьбы народа и его политическую жизнь.
Чрезвычайно интересным и плодотворным явилось то, что А. И. Левшин не ограничился констатацией так называемых "воинственных" и "хищнических" нравов кочевников, которые по логике рационалистического подхода привели их к взаимной барымте, упадку экономики и к кризисным политическим и социально-экономическим [574] яв
лениям. Он попытался объяснить сами причины, порождающие эти мифические нравы. При этом обращалось особое внимание на то, что в природных условиях аридной зоны степей, пустынь и полупустынь Евразии основной формой хозяйственной деятельности казахского населения являлось кочевое скотоводство, а "на сем занятии,— писал А. И. Левшин,— основаны почти все его обязанности и общественные отношения. С какой стороны мы ни взглянем на него (т. е. казаха.— И. Е.), везде... найдем источник как большей части нравственных, так и физических действий в охоте и привычке к скотоводству" (Там же. С. 185—186.). Из сказанного следует, что все особенности психического склада кочевников и социальную организацию казахского общества А. И. Левшин выводил из природной среды обитания и специфики материального производства номадизма. В том, что эти соображения были не случайны для историка, говорит следующий отрывок из его монографии: "Все соседи казаков управляются или монархическим, или деспотическим правлением.., а они почти совсем не знают подчиненности... Если будем искать причины оного, то главнейшую найдем в образе кочевой жизни и в бесплодии земель его... Если бы природа не защитила их сими способами, то они давно все влились в состав какого-нибудь соседственного государства" (Там же. С. 6.).
Таким образом, в исторической концепции А. И. Левшина рационалистические идеи просветителей, объясняющие происхождение социальных институтов и политического строя кочевников из духовной сферы (нравов и обычаев), противостояли поискам действительной закономерности общественного развития, характерным для того же просветительства. Так, во взглядах выдающегося исследователя казахского народа первой половины XIX в. выявилось противоречие, присущее всей русской историографии этого переломного периода.
По структуре многографическое исследование А. И. Левшина делится на три части. Первая часть посвящена природным условиям жизни казахского народа, вторая — его истории в течение XVI—XVIII вв., третья — родо-племенному устройству казахов, их образу жизни, обычаям, культуре и т. п.
[575] Первый том книги открывает большая глава, содержащая географический обзор казахского края. Для его написания А. И. Левшин использовал данные геодезических, топографических и гидрографических обследований степей, проведенных русскими остествоиспытате-лями и инженерами в первые два десятилетия XIX в. При описании западных регионов Казахстана он опирался главным образом на материалы экспедиций А. Ф. Негри 1820 г. и Ф. Ф. Берга 1825—1826 гг., а большую часть информации о северо-восточных территориях черпал из отчетов и дневниковых записей И. П. Шангина. Критически осмыслив все доступные ему материалы, А. И. Левшин отобрал в них только те сведения, которые подтверждались его собственными наблюдениями, или же другими письменными источниками. В результате этого ему удалось избежать многих традиционных для того времени ошибок и дать более или менее точную характеристику географического положения и природных ресурсов Казахстана.
В исследовании получили обстоятельное освещение орография, гидроресурсы, климат, характер почв, полезные ископаемые, растительный и животный мир Казахстана, археологические памятники некоторых обширных регионов края. Кроме того, А. И. Левшин привел все известные в его время геологические данные о степях. Их изучение дало основание автору утверждать, что земли казахов хранят "следы пребывания своего под волнами морскими" (Там же. Ч. 1. С. 54.).
Большой научный интерес для своего времени представляли попытки А. И. Левшина охарактеризовать ландшафтные зоны на территории казахской степи (Бейсенова А. С. Исследование природы Казахстана. Алма-Ата, 1979. С. 63.). Под термином "киргиз-казачья степь" он понимал огромное пространство, заключенное между реками Уил, Урал, Тобол и Иртыш с северной стороны, Каспийским и Аральским морем на юго-западе, и на востоке — Алтайским хребтом и Цинской империей. Все это пространство автор делил на семь полос (зон или поясов), руководствуясь учением о ландшафтах, разработанных А. Гумбольдтом. В основе указанного учения лежала идея о закономерности связей явлений природы (климата, рельефа, почвы, растительного и животного мира и т. д.), опирающаяся на [576] сравнительный метод в естествознании (Саушкин Ю. Г. Географическая наука в прошлом, настоящем, будущем. М., 1980. С. 46.). Зональное деление А. И. Левшин производил с севера на юг и с запада на восток. При выделении зон или полос особое значение он придавал почве, климату и органическому миру (в основном растительности). По этим характеристикам ученый отнес первую полосу, заключающую территории северного Казахстана между 52° и 51° с. ш. к зоне, наиболее пригодный для земледельческих занятий. Остальные шесть полос, охватывающих подуральское плато, плато Устюрт, северное Приаралье, территории Юго-Западного и часть территорий Восточного Казахстана в районе оз. Зайсан, могли использоваться, по его представлению, преимущественно для кочевого скотоводства. Таким образом, внедрение в исследовательскую практику достижений новой географии, впервые осуществленных А. Гумбольдтом, позволило А. И. Левшину гораздо ближе своих предшественников подойти к проблеме взаимодействия мира природы и мира человека и охарактеризовать локальные различия экологических условий Казахстана, играющие важную роль в выборе людьми конкретных форм и способов экономической деятельности.
Специальный раздел первого тома автор посвятил географическому и историческому описанию реки Сыр-дарьи, а также территорий, непосредственно примыкающих к ней и к Аральскому морю. Основными источниками для написания этого раздела явились сочинения античных и средневековых европейских авторов, данные русских летописей, записки отечественных и зарубежных путешественников XVIII в. В этом разделе он попытался осветить вопрос о месте нахождения древнего русла Сырдарьи, берега которой издавна населяли многие среднеазиатские народы. Однако достигнутый к тому времени уровень исторической критики материалов, как и состояние самой источниковой базы, делали решение этой задачи весьма малопродуктивным. Более успешными были попытки А. И. Левшина дать относительно подробное описание Аральского моря, тогда еще не исследованного учеными. Автор привел разные варианты его названия из русских летописей и местных народных преданий, сообщил интересные сведения о бассейне [577] Арала и прилегающих к нему территориях из трудов русских и европейских ученых.
Текст первого тома ученый сопроводил "Картой земель, принадлежавших киргиз-казакам, и Туркестана", составленной им в 1831 г. на основе новейших нарративных и картографических материалов. Она охватывала весь Казахстан, за исключением бассейна Черного Иртыша и Алтая. На этой орогидрографической карте впервые в истории картирования среднеазиатских территорий были относительно верно показаны истинные очертания Аральского моря и на нем помечено несколько крупнейших заливов, мысов, остров Барса-Кельмес и целая группа мелких островов.
В основном точно нанесены на карту более или менее крупные реки Западного Казахстана, северной части и Иртышского бассейна, соответствует действительности также расположение рек Аксу, Саркан, Биен, Каратал, Аягуз и Коксу, но крайне упрощенно передано течение р. Или, хотя оно и имеет здесь определенное широтное направление.
Большой степенью подробностей отличается также орографическая нагрузка карты. Мифические горные хребты, изображавшиеся ранее на Устюрте, заменены у Левшина реально существующими плато — "чинками". На Мангышлаке показаны хребты Каратау и Актау под названиями "Каратаг" и "Актаг", на востоке отдельно обозначены Калбинский хребет, Тарбагатай и Джунгарский Алатау, а к югу от Балхаша верно переданы контуры хребта Кунгей Алатау, а также незначительные возвышенности Сюгаты и Турайгыр (Горбунов А. П. Основные черты развития в России картографи ческих представлений о территории Казахстана в течение XVII, XVIII и XIX вв. // Учен. зап. АГПИ. Сер. физ.-мат. и естеств.-географ. Алма-Ата,1957. Т. 8. С. 122.)
Достаточно правильно отмечены на карте очертания и местоположение песчаных массивов Больших и Малых Барсуков, приаральских Каракумов и Кызылкумов. Гораздо менее точно передает карта А. И. Левшина орографию центральной и южной частей Казахстана, остававшихся долгое время недоступными для российских ученых. Пространство между 47—91° и 69—77° представляет собой белое пятно, где очень неопределенно показано только течение Чу и Таласа (Там же. С. 122—123.). Карта убедительно [578] свидетельствует о больших достижениях русской науки в области накопления географических знаний о Казахстане к началу 30-х гг. XIX в. и вместе с тем дает представление о тех серьезных проблемах, которые ей в будущем предстояло разрешить.
Второй том исследования, названный "Исторические известия о киргиз-кайсаках, или киргиз-казаках", подробно освещает историю казахского народа. В нем впервые в науке автор систематизировал все известные в его время западноевропейские и русские источники о казахах и проследил историю политических событий в регионе с XVI до начала XIX вв. О большом научном значении для современников этого исторического экскурса в далекое и сравнительно недавнее прошлое казахского народа один из рецензентов труда А. И. Левшина писал в 1832 г.: "Сия часть заслуживает особого внимания по важности предмета, новости оного, и по любопытным сведениям, изложенным с возможною точностью, принимая в уважение скудость материалов" (Северная пчела. 1832. № 272. 11 ноября.).
Историческая часть работы состоит из пяти глав. В качестве главы в монографию была включена ранее опубликованная в "Московском вестнике" статья А. И. Левшина "Об имени киргиз-казаков и отличии их от подлинных, или диких, киргизов". Она интересна прежде всего первой постановкой в науке проблемы этногенеза казахского народа. Кроме того, здесь приведены важные соображения автора об истоках происхождения названия "киргиз-кайсаки" и "киргизы" применительно к казахам. А. И. Левшин писал, что "набеги и грабежи древних, или подлинных киргизов на сибирские города и селения сделали имя их столь страшным и ненавистным, что россияне вместо брани, дали оное и казачьим ордам, которые после киргизов наиболее делали вреда южным областям Сибири". Наряду с этим, он считал, что "к составлению названия "киргиз-кайсаков" побуждало, конечно, и то, что народ сей, именуясь казаками, не мог быть в разговоре удобно отличаем от новых обитателей Сибири, ибо сам Ермак, сподвижники его и потомки их были казаки" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. II. С. 21—22). Последнее утверждение, по-видимому, следует считать наиболее близким к истине, подтверждением чему может служить совпадение позиций А. И. Левшина с научной [579] трактовкой этого вопроса в работах советских ученых разных лет (Ибрагимов С. К. Еще раз о термине "казак" // Новые материалы по древней и средневековой истории Казахстана //ТИИАЭ АН КазССР, 1960. Т. 8; Радлов В. В. Из Сибири (страницы дневника). М., 1989. (См. примеч. С. И. Вайнштейна. С. 580)).
Заслуживает одобрения и настойчиво проводимая русским историком мысль о том, что в целях восстановления исторической справедливости по отношению к казахскому народу следует "вместо искаженного слова "кайсак" употреблять "казак", а потому говорить и писать "киргиз-казаки" или "киргиз-казачьи орды" вместо "киргиз-кайсаков" и "киргиз-кайсацких орд". Таким образом можно сохранить сему народу название, которого, по крайней мере, вторая часть будет подлинное его имя, а первая останется при второй как прилагательное, или прозвание, данное россиянами" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. 2. С. 92—93).
В двух последующих главах работы кратко излагается история казахов в эпоху средневековья. Автор критически осмыслил всю западноевропейскую и русскую литературу о казахском народе, но по причине незнания восточных языков не смог опереться на доступные в его время монгольские, тюрко- и персоязычные источники, а русских переводов этих материалов еще не существовало. В связи с этим ряд сведений, приводимых в исследовании Левшина по проблемам древней и средневековой истории казахов, не отличается большой степенью достоверности и полноты.
Особый интерес для современников представляли страницы третьей главы монографии, посвященные истории русско-казахских отношений XVI — нач. XVIII вв. В ней впервые систематизированы исторические сведения о казахах, накопленные в России к первой трети XIX в., и предпринимались важные попытки осмыслить сложный и противоречивый характер политической истории казахского народа накануне присоединения его к России. С сожалением можно констатировать, что со времени А. И. Левшина историческая наука не сумела продвинуться далеко вперед в изучении этой важной проблемы и ученым еще предстоит очень многое сделать для воссоздания более или менее полной и объективной исторической картины международных отношений на северных этнических границах Казахстана в эпоху позднего средневековья и в начале Нового времени. [580]
Наиболее ценными в научном смысле явились две последние главы второго тома, в которых Левшин попытался подробно осветить историю трех казахских жузов. В отношении казахов Старшего жуза ему не удалось в полной мере реализовать эту задачу, так как исследователь не располагал восточными источниками, а в доступных ему русских архивных материалах нужных сведений о населении Южного Казахстана было мало. Свои ограниченные возможности в изучении указанной проблемы хорошо сознавал и сам автор, говоря о том, что "присоединение к Российской империи Средней и Меньшей орд сблизило их с нами, но не доставило нам возможности следовать за постепенным ходом событий в Большой орде, оставшейся тогда в независимости: почему исторические познания наши о состоянии ее в XVIII столетии гораздо поверхностнее, нежели сведения о киргизах, подданных России" (Там же. С. 74.).
Обычно все исследователи Казахстана достаточно высоко оценивают второй том работы, в основном как ценный источник по широкому кругу исторических вопросов. Между тем в исследовании А. И. Левшина содержится много интересных мыслей и суждений, которые в ряде случаев не утратили своей научно-практической значимости и в наши дни.
Историческое обозрение Младшего и Среднего жузов со времени установления дипломатических отношений казахов с Российским государством до начала XIX в. дано автором довольно обстоятельно. В хронологической последовательности описываются все события, предшествовавшие и сопутствовавшие принятию населением Младшего жуза российского подданства, освещена внешняя и внутренняя политика казахских ханов, их взаимоотношения с царской пограничной администрацией, показан сложный и противоречивый характер политических процессов в Казахстане на протяжении XVIII — начала XIX вв.
Присоединение северо-западных и северо-восточных регионов Казахстана А. И. Левшин рассматривает как добровольное подчинение русской императрице хана Младшего жуза Абулхаира с подвластным ему народом, закрепленное присягой о подданстве в 1731 г. Подписание этого юридического акта явилось, по мнению исследователя, неизбежным следствием разрастания кризисных [581] явлений в казахском обществе и было вызвано совокупностью объективных (внешних и внутренних) факторов и субъективных причин. К первой группе предпосылок в монографии отнесены внешняя опасность для казахов со стороны Джунгарии, столкновения с калмыками, башкирами, правителями среднеазиатских ханств, неустойчивое положение ханской власти и обусловленной им рост внутренних междоусобиц, торгово-экономические интересы казахской знати и потребность крупных скотовладельцев в новых пастбищах. Под субъективными причинами в исследовании выступают личное честолюбие и корыстолюбие самого хана Абулхаира и его ближайших сторонников (Семеке, Жолбарс и др.), "предполагавших усилиться покровительством могущественной державы". Отмечая большую роль тех и других факторов в формировании внешнеполитической ориентации хана Младшего жуза на рубеже 20—30-х гг. XVIII в., историк писал: "...несчастные обстоятельства, беспрерывные внутренние кровопролития, и хитрый ум хана Абулхаира изменили расположение народа до такой степени, что он после некоторых слабых опытов сопротивления решился по личным видам одного человека, привести в действие то, к чему не могло склонить его общее благо" (Там же. С7 73.). Надо сказать, что эти факторы определены А. И. Левшиным достаточно объективно. Их выделяет и современная историческая наука (История Казахской ССР с древнейших времен до наших дней. В 5 т. Алма-Ата, 1979. Т. 3. С. 35—37; Сулейменов Б. С. , Басин В. Я. Казахстан в составе России в XVIII — начале XX вв. Алма-Ата, 1981. С. 37—38; Ерофеева И. В. Присоединение Казахстана к России как историографическая проблема // Историческая наука Советского Казахстана (1917—1956). Алма-Ата, 1990. с. 154—172).
При описании конкретных исторических событий 30— 40-х гг. XVIII в. в казахских жузах А. И. Левшин затронул отдельные серьезные вопросы, связанные с содержанием оформленного подданства. Таков вопрос об отношении к данному международно-правовому акту со стороны царского правительства и наиболее влиятельных политических сил в казахской среде (Абулхаир, Семеке, Жолбарс). Автор обращает внимание здесь на три существенных момента: возможный расчет казахских правителей на кратковременный характер подчинения иноверческой державе в надежде на скорое решение назревших проблем ("сравнив отдаленные выгоды [582] независимости с необходимостью скорой помощи и, может быть, твердо решившись при первом случае опять возвратиться к независимости, ближайшие приверженцы Абулхаира решились покориться императрице Анне"); специфичное для кочевого общества восприятие института подданства, отрицающее строгую подчиненность по вертикали и большую роль властных структур ("стремление к необузданной свободе"), и отсутствие у казахов самих традиций централизованной власти как действенного инструмента принуждения и внутриполитической стабильности. Изначально противоположные по содержанию политические интересы и представления сторон явились, по убеждению А. И. Левшина, одним из основных источников тех драматических коллизий во взаимоотношениях казахских ханов и султанов с царской администрацией, которые были характерны для всей эпохи второй половины XVIII — начала XIX в.
В указанном контексте заслуживают внимания попытки автора "Описания киргиз-казачьих орд" увязать внешнеполитическую деятельность некоторых наиболее влиятельных казахских правителей с экономическими потребностями кочевого общества, среди которых главную роль тогда играл земельный вопрос. Так, проблему подданства хана Среднего жуза Аблая А. И. Левшин рассматривает через призму заинтересованности казахов в пастбищах. Говоря о гибкой политике этого "умного и предприимчивого государственного деятеля", историк подчеркнул, что Аблай в противоположность некоторым менее дальновидным правителям Младшего и Среднего жузов постоянно старался сохранить дружественные взаимоотношения с Россией, "ибо значительная часть киргиз-кайса-ков, ему повиновавшихся, кочевала при границах русских, в местах весьма выгодных" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. 2. С. 224.). Далее Левшин указал, что помимо соображений безопасности и выгод от использования удобных кочевок, Аблай руководствовался в своих действиях намерением учредить торговлю казахов в сибирских крепостях и получить военную помощь от России для борьбы с соседями.
Много ценных мыслей и наблюдений содержит исследование А. И. Левшина по вопросам истории международных отношений в Центральной Азии, в том числе о политических связях казахов с башкирами, калмыками, [583] Джунгарией, Цинской империей и Хивой. В нем впервые, по сравнению с другими историческими работами, (труды П. И. Рычкова, И. Г. Андреева, Г. И. Спасского, С. Б. Броневского и проч.) получили обстоятельное освещение масштабы и характер джунгарского нашествия ("актабын шубрунды"), прослежена эволюция казахско-ойратских отношений на протяжении 20—50-х гг. XVIII в., показано важное значение разгрома Джунгарии Цинами на изменение международной ситуации на границах казахских ханств. При изучении взаимосвязей казахов с соседними кочевыми и оседло-земледельческими народами автор отметил и попытался объяснить некоторые важные моменты формирования внешнеполитического курса России в регионе, но его интересные соображения о влиянии джунгарского фактора, особенно ойрато-казахских и ойрато-калмыцких отношений, на определение военно-стратегических приоритетов в политике царского правительства в Центральной Азии в середине XVIII в. пока еще не получили своего уточнения и более глубокого развития.
Особого упоминания заслуживают приводимые во втором томе меткие и точные характеристики крупных политических деятелей казахских жузов. Созданные на основе широкого круга эпических и документальных материалов, эти яркие по форме и впечатляющие исторические образы, прочно утвердились в сознании многих поколений историков и писателей. И поныне казахстанские исследователи, обращаясь к изучению внутренней и внешней политики таких казахских ханов, как Абулхаир, Абул-мамбет, Аблай, других видных исторических личностей той эпохи, неизменно ссылаются на А. И. Левшина, как на одного из наиболее признанных авторитетов в жанре политического портрета.
Отмечая большие заслуги А. И. Левшина в изучении политической истории казахского народа, в то же время следует иметь в виду, что разработанная им концепция русско-казахских отношений по своей принципиальной сути не расходилась с официальной, по существу имперской, точкой зрения на эту проблему, в результате чего некоторые важные аспекты дореволюционного прошлого Казахстана получили у него тенденциозную и поверхностную оценку. Так, признавая факты злоупотреблений и насилия по отношению к казахам со стороны оренбургских пограничных властей, А. И. Левшин в то же время полностью оправдывал политику царской администрации в казахских [584] жузах, определяя ее характер, как "оборонительный", направленный только на обеспечение безопасности юго-восточных рубежей России от набегов "воинственных номадов", и в связи с этим резко осуждал освободительную борьбу народных масс под предводительством Срыма Да-това, видя в ней только проявление честолюбия и корыстных интересов казахских старшин.
В других случаях он считал "буйный нрав", жестокость и склонность к грабежу чуть ли не этническими чертами казахов, хотя они были присущи им не более, чем всем остальным народам. Категорически отвергая подобные необоснованные и несправедливые оценки, мы вместе с тем должны учитывать, что А. И. Левшин был представителем своей эпохи, воспринимающим увиденное с позиции своего официального положения, своего сословия, своей культурной среды, полученного воспитания и образования, не исключавшего высокомерного подчас отношения к народам Востока. Стремясь быть беспристрастным летописцем и бытоописателем казахов, А. И. Левшин, тем не менее, подходил к поставленной им перед собой задаче с европоцентристских мировоззренческих позиций, под влиянием которых он некритически воспринял некоторые априорные суждения российских и зарубежных авторов по поводу нравственного облика казахского народа. При этом А. И. Левшин совершенно упускал из виду, что традиционное представление о якобы "дурных" нравах казахов отражало слабое знакомство европейцев с самобытной кочевой культурой азиатских народов и возникло главным образом из недопонимания их специфического образа жизни и своеобразных общественных отношений (На беспочвенность этих утверждений А. И. Левшина еще в начале 80-х гг. XIX в. обратил внимание выдающийся российский ученый В. В. Радлов, который писал, что "мы имеем здесь дело со ступенью цивилизации, противоположной культуре оседлых народов и нужно смотреть на их (т. е. казахов. — И. Е.) поступки и поведение с другой стороны". См.: Радлов В. В. Из Сибири. М., 1989. С. 248—249.)
В некотором смысле отмеченная обличительная тональность авторских характеристик нравственных черт казахского народа была задана их целенаправленным антируссоистским пафосом в связи с наметившейся в русской литературе на рубеже 20—30-х гг. переоценкой прежнего романтического отношения к культуре Востока и утверждением новых принципов отражения действительности, согласно которым русский писатель "и в упоении [585] восточной роскошью должен сохранить вкус и взор европейца" (Белкин Д. И. Русские литераторы 20 — нач. 40-х гг. С. 56). Наконец, необходимо иметь ввиду, что А. И. Левшин сравнительно мало времени непосредственно соприкасался с самим казахским народом, и потому не располагал сколько-нибудь серьезными основаниями для широких обобщений и категорических утверждений. Выводы же, сделанные под впечатлением непродолжительного знакомства или в результате получения недобросовестной по разным соображениям информации, не могли быть на короткой временной дистанции подвергнуты особо тщательной проверке и потому не всегда являлись достоверными.
Правда, таких моментов в рассматриваемой работе сравнительно немного. Более того, А. И. Левшин часто вступал в противоречие с самим собой, говоря как о жестокости действий И. И. Неплюева и его преемников по отношению к казахам и башкирам, так и о разных достижениях в хозяйстве и культуре кочевых народов, где забывал о своих утверждениях, что ими руководит главным образом "страсть к хищничеству" и другим порокам. В целом же историческое исследование о казахах представляет собой ценный и добротный научный труд, получивший немалый резонанс в научном мире.
Особый интерес представляет третья часть книги А. И. Левшина, в которой дано этнографическое описание казахского народа. В предисловии автор указал, что этот том "есть плод его собственных... наблюдений и замечаний", которые он "неоднократно сверял с показаниями самих киргиз-кайсаков и с мнениями людей, наиболее знающих сей народ" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. I. С. X). Этнографическая часть состоит из тридцати двух разделов, в которых подробным образом освещены все основные стороны экономического и социального развития казахов в XVIII — первой трети XIX в. Для ее подготовки А. И. Левшин привлек множество самых разнообразных источников, а также изучил внимательным образом работы своих предшественников по истории Казахстана. Благодаря этому, ему удалось не только систематизировать все накопленные к тому времени исто-рико-этнографические сведения о казахах, но и существенно раздвинуть границы многих прежних представлений о кочевниках, их культуре и образе жизни. [586]
Первые пять глав, основанные преимущественно на собранных А. И. Левшиным полевых материалах, посвящены этническому составу, образу жизни и миграциям казахов на территории региона. Сравнительно небольшие по объему, эти разделы насыщены ценнейшей этнографической информацией, поныне сохраняющей свое научное значение. Они, по существу, впервые позволили научному миру ознакомиться со сложной этносоциальной структурой казахского народа, его расселением, способом хозяйственной деятельности, типичными этническими особенностями и примерной численностью.
Исследователь сравнительно подробно списал родоплеменной состав Младшего и Среднего жузов, менее полно осветил структуру Старшего жуза. Несмотря на отдельные неточности, допущенные в работе (например, автор объединяет уаков и кереев в одно племя увак-гирей), исследование А. И. Левшина дает в основном верную картину этнического состава и расселения казахов всех трех жузов на протяжении XVIII — первой четверти XIX в. Ученый указал основные места кочевания наиболее крупных племен и родов, особо подчеркнув, что все они, как и их подразделения, стараются "придерживаться одних и тех же урочищ, если причины важные не заставляют их изменить сего обычая". В дополнение к изложенному фактическому материалу А. И. Левшин впервые в исторической литературе дал начертания казахских тамг, что имело важное значение для последующего выявления родовой принадлежности и мест обитания различных социальных групп.
Большое внимание, которое уделено в работе освещению малоизученного родоплеменного состава казахского народа, было обусловлено прежде всего тем, что А. И. Левшин рассматривал этот вопрос в контексте более общей проблемы выяснения этносоциальной структуры кочевого общества. По его мнению, в основе общественной организации кочевников лежал племенной строй со своеобразной генеалогической иерархией родства. В общую конфигурацию этнической структуры исследователь включал субэтнические сословные группы (торе, кожа и проч.), обособленные от основной массы рядом привилегий, близостью к правящему слою. Сюда же входили патронимии в узком смысле этого слова, объединявшие группы относительно близких родственников. Аулы, или точнее, социальные группы низшего таксономического уровня, А. И. [587] Левшин рассматривал не только в качестве семейно-род-ственных объединений, но и хозяйственных организмов. Между ними были слабо развиты территориальные связи, в то время как общественная организация осознавалась казахами большей частью по генеалогической иерархии.
Кроме того, в работе неоднократно подчеркивается самоуправление общин и бессилие ханской власти, проистекавшее в кочевом социуме из дисперской организации общественного производства. Таким образом, труд А. И. Левшина впервые дает довольно четкую модель традиционной этносоциальной организации казахов, многие элементы которой в той или иной мере были учтены в более поздних работах дореволюционных ученых и ныне продолжают широко использоваться российскими и казахстанскими этнологами (См.: Артыкбаев Ж. О. Этносоциальная структура казахов Северного и Центрального Казахстана во второй половине XIX в. АКД. Алма-Ата, 1989. С. 2; Масанов Н. Э. Кочевая цивилизация казахов (основы жизнедеятельности номадного общества). Алматы — М., 1995).
Следует сказать, что этнические проблемы, связанные с выяснением состава, характера взаимосвязей и расселения казахских племен рассматриваются в работе А. И. Левшина в тесной сопряженности с социально-экономическими процессами, среди которых основное и определяющее место принадлежало системе материального производства номадизма. Справедливо отмечая, что кочевое хозяйство определяло все сферы жизнедеятельности казахского общества, Левшин рассматривает его особенно подробно. Заслуживают внимания великолепные по своей точности и полноте этнографические сведения автора об отдельных видах домашнего скота, о получаемой от него молочной и мясной пище, об изделиях из шерсти и шкур. Здесь же сообщается ценная информация об особенностях этих животных и условиях их содержания.
А. И. Левшин подчеркивает, что разведение скота и связанные с ним перекочевки казахов не являлись результатом произвольного выбора способа хозяйственных занятий, а были строго предопределены природными условиями окружающей среды. В этой связи значительное внимание автор уделил системе меридиального кочевания казахов, предполагавшей посезонное использование двух типов пастбищ:, летних и зимних. При освещении этого слабо разработанного вопроса, он отметил такую характерную деталь эксплуатации пастбищных угодий, как [588] наличие существенных различий в условиях выпаса скота в зимнее и в летнее время. Исследователь заметил, что в зимний период кочевники были существенно ограничены в самой возможности кочевания присутствием и глубиной снежного покрова, а потому стремились проводить это время стационарно, либо свести число перекочевок к минимуму (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. III. С. 23.).
Говоря далее об организации системы кочевого скотоводства казахов, А. И. Левшин впервые в научной литературе обратил внимание на тот факт, что оно существовало как бы в дисперсном состоянии, в виде множества рассеянных по степи хозяйственных организмов. "Киргизы,— писал он,— редко кочуют большим числом в одном месте: ибо стадам их тогда бывает тесно" (Там же. С. 24). Это очень важное положение ученого получило свое полное подтверждение и дальнейшее развитие на теоретическом уровне лишь в исследованиях последних лет на материалах ряда кочевых в прошлом народов евразийских аридных регионов (Масанов Н. Э. Проблемы социально-экономической истории Казахстана на рубеже XVIII—XIX веков. Алма-Ата, 1984. С. 142—144; Он же. Типология скотоводческого хозяйства кочевников Евразии. //Взаимодействие кочевых культур и древних цивилизаций. Алма-Ата, 1989. С. 55—81; Марков Г. Е., Масанов Н. Э. Значение относительной концентрации и дисперности в хозяйственной и общественной организации кочевых народов // Вестник МГУ. Сер. 8. История, 1985. № 4. С. 86—96).
Выделяя кочевое скотоводство как главную отрасль хозяйства казахов, А. И. Левшин попытался вместе с тем охарактеризовать роль, значение и масштабы распространения земледелия среди кочевого населения. Земледельческий труд ученый относил к числу вспомогательных хозяйственных занятий казахов, которое являлось главным образом уделом беднейших социальных слоев. Анализируя развитие хлебопашества на разных территориях региона, он обратил внимание, что земледельческие оазисы возникали прежде всего вблизи естественных водоемов, где "есть много долин, способных к хлебопашеству и населению, есть ключи чистой и здоровой воды, прекрасные луговые травы и леса" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. 1. С. 35). Слабое развитие и незначительные размеры посевных площадей в казахской степи были обусловлены, по мнению автора, в первую очередь, неблагоприятными природно-климатическими условиями [589] среды обитания казахского народа, препятствующими успешному выращиванию земледельческих культур. Характерно, что в отличие от многих своих предшественников и исследователей более позднего периода, А. И. Левшин не связывал непосредственно развитие земледелия с процессом оседания кочевых племен и писал по этому поводу, что "земледелие не делает их оседлыми." Они "кочуют около своих пашен", а после сбора урожая снимаются с этих мест (Там же. Ч. III. С. 199.).
В данном контексте особый интерес представляет сегодня вывод А. И. Левшина о нецелесообразности перевода кочевников на оседлость, которая, по его мнению, грозила казахам упадком благосостояния. Ученый полагал, что "польза их собственная и выгоды соседственных с ним держав, особенно России, требуют, чтобы они состояние богатых пастухов не меняли на состояние бедных земледельцев" (Там же. С. 30.). В советской исторической литературе это положение неоднократно оценивалось как методологически порочное и антинаучное в своей идейной основе, а его автор представал в качестве казенного идеолога великодержавного курса оренбургских губернаторов П. П. Сухтелена и В. А. Перовского в регионе — противников приобщения казахов к оседлости и земледельческому труду.
Сегодня отношение ученых к данной проблеме нельзя считать таким однозначным, учитывая мнение некоторых компетентных кочевниковедов Казахстана о том, что оседание и соответствующие ему способы ведения хозяйства неэффективны в традиционной аридной среде обитания номадов, в связи с чем процессы седентаризации в исторически обозримом прошлом никогда там не имели сколько-нибудь значительной сферы распространения и в доиндустриальную эпоху человечества практически были невозможны (Абылхожин Ж. Б., Масанов Н. Э. Оседание кочевников в доиндустриальную эпоху: Реальность и миф. // Всесоюз. науч. сессия по итогам полевых и антропологических исследований. 1988—1989. Тез. докл. Алма-Ата, 1990. ч.. 3. С. 228). Следовательно, скептическое отношение А. И. Левшина к перспективам приобщения казахов к оседлому образу жизни было для того времени далеко не беспочвенным, так как указанный переход совершали на глазах исследователя главным образом обедневшие семьи, [590] лишившиеся скота, — своего основного средства существования в условиях кочевого хозяйства.
Определенное место в монографии уделено описанию домашних промыслов казахского народа, среди которых автор выделял по степени распространенности обработку шкур животных и выделку шерсти. Кроме того, А. И. Левшин указал на наличие в казахском обществе большого количества таких ремесленников, как медники, серебренники, кузнецы и проч.
Не менее подробно рассмотрен в монографии и такой важный для понимания этногенетических процессов в крае вопрос, как развитие социальных отношений в кочевом обществе. В интерпретации этой сложной научной проблемы Левшин оставался в основном на методологических позициях своего времени, что не могло не сказаться на его конкретно-исторических взглядах. Следуя логике идеалистической концепции просветителей об определяющей роди "нравственного состояния народа" в политической организации общества (Левшин А. И- Описание киргиз-казачьих орд. Ч. III. С. 154—155), автор видел основные причины слабости верховной (ханской) власти у казахов в господстве анархических начал, под которыми подразумевал "своеволие" местных начальников и приверженность кочевников "необузданным страстям". Эта ошибочная, концепция общественного развития кочевников была широко распространена в трудах историков того времени и восходила еще к политико-правовой теории Ш. Л. Монтескье. Здесь ученый находился под сильным влиянием европейской историографической традиции, противопоставлявшей кочевые и оседлые народы, а потому не избежал известных тенденциозных представлений и преувеличений.
Тем не менее ряд наблюдений и мыслей Левшина о содержании института ханской власти в казахском обществе и ее взаимоотношениях с отдельными сословно-кор-поративными группами кочевников, характере интеграции индивидов на уровне кочевых общин, об организации местного самоуправления, народных собраниях, роли обычного права в системе управления и т. п. сведения имеют в целом богатую и достоверную фактологическую основу и, хотя отдельные положения русского историка по этим вопросам были позднее уточнены и даже пересмотрены, но и по сей день они сохраняют большой научно-практический интерес и, пожалуй, нет ни одной работы по [591] социальной истории кочевничества, где бы они не были в той или иной мере учтены.
При описании различных сторон быта и общественных отношений казахов А. И. Левшин приводит ценные сведения о нормах обычного права, регулировавшего жизнедеятельность кочевого общества на протяжении многих веков. В четырнадцатой главе он излагает содержание законодательного памятника хана Тауке, относящегося в концу XVII в. Вариант "Жеты жаргы" в передаче А. И. Левшина включает 34 фрагмента законов и занимает 9 страниц текста третьего тома монографии (с. 170— 178). (О факте выделения указанных фрагментов см.: Султанов Т. И. Кочевые племена Приаралья в XV—XVII вв.: Вопросы этнической и социальной истории. М., 1982. С. 64.)
По признанию специалистов, он является второй, более полной редакцией "Уложения" хана Тауке, учитывая опубликованную в 1820 г. Г. И. Спасским запись одиннадцати фрагментов этого памятника в журнале "Сибирский вестник" (Ч. IX. СПб. С. 185—188). Между тем и эта редакция "Жеты жаргы" не представляет законодательный источник в первоначальном его виде. Как показали последние исследования советских историков, А. И. Левшин специально не выделял в своде известных ему норм обычного права казахов законы хана Тауке, в результате чего собственно нормы "Семи установлений" занимают довольно скромное место в его исследовании (Усеров Н. Исследование правового памятника "Жеты-жаргы". АКД. Алма-Ата, 1977. С. 7; Ахметова Н. С. А. И. Левшин — исследователь обычного права казахов. //Известия АН КазССР. Серия обществ. 1981. № 4. С. 64; Султанов Т. И. Кочевые племена Приаралья. С. 65.).
Следует заметить, что наряду с изложением текста вышеупомянутого ценнейшего* источника по истории казахов, ученый высказал некоторые интересные соображения о времени создания и общем характере законодательного "Уложения". В дальнейшем все исследователи политического строя и правовых обычаев казахов обращались к "Жеты жаргы" исключительно по записи А. И. Левшина.
Проницательный взгляд ученого останавливался также на многих сторонах быта, народных традиций, материальной и духовной культуры казахов, которые остались вне поля зрения его предшественников, а спустя некоторое время недостаточно были оценены другими историками и [592] этнологами. Можно указать в этой связи на замечания А. И. Левшина относительно казахской музыки, в том числе о значении главных казахских музыкальных инструментов кобыза и сабызгы. Так, говоря о художественных возможностях кобыза, автор писал, что он "слышал на нем подражение пению птиц, очень близкое к природному". Точно такое же пояснение он делает и по отношению сабызги, которая, по сведениям исследователя, изготовлялась из камыша около аршина длиной и с 5—6 отверстиями. Кроме того, в отличие от других исследователей первой четверти XIX в., А. И. Левшин сообщил краткие сведения о домбре и старинном духовом инструменте шан-кобызе или темиркобызе, на котором играли, "прикладывая его к зубам и приводя в движение тоненький стальной прутик, занимающий в нем место струны" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. III. С. 141). По сложившейся традиции он называет домбру балалайкой и считает, что ее казахи заимствовали у русских, но это утверждение было в дальнейшем полностью опровергнуто исследованиями советских музыковедов (Там же. С. 141—142; Аравин П. В. Русские ученые о казахской музыке в XVIII — первой половине XIX в. // Музыкознание. Алма-Ата. Вып. IV. 1968. С. 8—9.).
С большим интересом читаются страницы, посвященные народным обычаям казахов. Из красочного описания А. И. Левшина казахских ритуалов свадебных торжеств и поминок, сватовства, рождения детей, обычая приема гостей и др. можно почерпнуть массу интересных сведений о семейном быте казахского народа, а также о своеобразии брачных обрядов, связанных с выплатой калыма и сговором молодых.
В книге содержатся ценные материалы о праздниках и играх, состязаниях прославленных народных певцов-акынов, казахских преданиях и сказках. А. И. Левшин отметил большую силу приемов и изобразительных средств, используемых казахскими сказителями в произведениях устного народного творчества. "Красноречивые рассказчики, — писал он, умеют украшать повесть уподоблениями и природе подражающими словами: они голосами изображают крики разных животных... Во всех рассказах сего народа видно пылкое воображение и склонность к пиитическому энтузиазму" (Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих орд. Ч. III. С. 140. 592). Автором приведены также [593] оригинальные сведения о народных развлечениях — борьбе, скачках, стрельбе из лука.
Подробные сведения сообщает А. И. Левшин о развитии метеорологических и астрономических знаний у казахов, принятой в среде кочевников-мусульман системы летоисчисления, мерах длины, веса и народной медицине. Большую научную ценность имеет содержащийся в монографическом исследовании богатый лингвистический материал. Казахский язык ученый справедливо относил наряду с татарским и турецким языками к группе тюркских языков, но вместе с тем фиксировал имеющиеся различия в их словарном составе и произношении отдельных звуков. Замечания Левшина о фонемах казахского языка, хотя и не вполне соответствуют современным представлениям, однако, по признанию лингвистов-тюркологов, свидетельствуют о наблюдательности и проницательности исследователя, точно подметившего ряд их специфических особенностей (Емельченко И. Р. А. И. Левшин как исследователь казахского языка. // Советская тюркология. 1975. № 4. С. 60.).
А. И. Левшин показал себя и как прекрасный лексикограф. Приводя в работе различные названия мест, по которым кочевали казахи, виды животных, растений и народные понятия, обозначающие те или иные социальные явления, он уделял большое внимание переводу, пояснению и толкованию казахских слов. В записях исследователя приводится большое количество местных топонимов, этнонимов и личных имен, представляющих интерес для современных историков и ономастов. Его суждения, факты и наблюдения по интерпретации и этимологизации казахских слов не потеряли своего научного значения и в настоящее время. Благодаря труду А. И. Левшина, в русский язык вошли и закрепились в нем такие казахские слова, как "аул", "бай", "байгуш", "барымта", "беркут", "кумыс" и некоторые другие (Там же. С. 65.). Лингвистическими материалами ученого широко пользовались Ч. Валиханов, Н. А. Аристов, С. Аманжолов и другие известные этнологи и языковеды (Аристов Н. А. Опыт выяснения этнического состава киргиз-казаков Большой орды и кара-киргизов. Спб.. 1895; Аманжолов С. Вопросы диалектологии и истории казахского языка. Ч. 1. Алма-Ата, 1959. С. 10, 22 и др).
Обстоятельное изучение всех трех частей фундаментального труда А. И. Левшина убеждает в том, насколько [594] значителен вклад русского ученого-востоковеда в исследование истории и этнографии Казахстана. Его труды оказали огромное влияние на развитие дореволюционной, советской и зарубежной историографии казахского народа и, несмотря на большую историческую дистанцию, отделяющую современную науку от эпохи создания "Описания киргиз-казачьих орд", сохранили свою научную значимость и свежесть восприятия для читателей до сего дня (Это обстоятельство отмечают и авторы фундаментального исследования "История отечественного востоковедения до середины XIX в.". М., 1990. С. 201-202, 397).
В наше время труд А. И. Левшина является одним из основных источников при написании научных работ по разным проблемам политической и социально-экономической истории региона, истории культуры казахов, при исследовании этнических процессов в казахском обществе на протяжении XVIII — начала XIX вв. и других вопросов. Историки Казахстана постоянно обращаются к наследию этого выдающегося ученого, каждый раз открывая для себя новые факты, наблюдения, мысли и оттенки мнений, мимо которых по разным причинам прошли предшествующие поколения. Думается, что новое издание этого замечательного труда сделает его значительно более доступным не только для историков-профессионалов, но и для широкой читательской аудитории.
Пользуясь случаем, автор данного очерка выражает глубокую благодарность за ценные консультации и помощь в поиске необходимых документов о жизни и деятельности А. И. Левшина заведующему отделом русского и иностранных языков Киргизского научно-исследовательского института педагогики, кандидату исторических наук Льву Аврумовичу Шейману, доктору исторических наук, профессору Казахского государственного университета им. Аль-Фараби Нурбулату Эдигеевичу Масанову, заслуженному деятелю культуры Казахстана, библиографу Александру Сергеевичу Данилову, сотрудникам Российского государственного исторического архива (г. Санкт-Петербург) и Архива внешней политики России Министерства иностранных дел Российской федерации.
Текст воспроизведен по изданию: Левшин А. И. Описание киргиз-казачьих или киргиз-кайсацких гор и степей. Алматы. Санат. 1996
© текст
- Ерофеева. И. 1996
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR -
Назаров И. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Санат. 1996