Отрывок из хронографа ГПБ, Погод. 1451 и частные письма, имеющие прямое отношение к содержанию “Повести о победах Московского государства”. В них рассказывается о тех же событиях, которые изложены в “Повести...”. Освещая события с иной точки зрения, отражая наблюдения, впечатления, переживания других современников “Смуты”, эти источники уточняют, дополняют и конкретизируют рассказ “Повести...” и вместе о ней дают возможность составить более полное представление о людях того времени и о самой эпохе.
Хронограф Погод. 1451 частично был издан в прошлом веке (см.: Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869). Помимо того, что в нем содержатся наиболее ценные в фактическом и литературном отношении соответствия “Повести...”, новая публикация отрывка из него вызвана еще двумя причинами: 1) книга А. Попова является в настоящее время библиографической редкостью; 2) при сличении издания А. Попова с рукописными оригиналами в печатном тексте обнаружены многочисленные неточности и пропуски слов и частей предложений. В публикуемом нами отрывке из указанного хронографа устранены неточности издания А. Попова.
Бысть князь Михаиле крестным кумом, кума же княгиня, жена князя Димитрия Ивановича Шуйского, Мария, дочь Малюты Скуратова. И по совету злых изменников своих и советников мысляше во уме своем злую мысль изменничью, уловити аки в лесе птицу подобну, аки рысь зжарити, змия лютая, злым взором, аки лютый зверь, — дияволу потеха бе сица, сатане невеста готовится. [84]
И как будет после честнаго стола пир навесело и дияволским омрачением злодейница та княгиня Мария, кума подкрестная, подносила чару пития куму подкрестному и била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем. И в той чаре в питии уготовано лютое питие смертное. И князь Михайло Васильевич выпивает ту чару досуха, а не ведает, что злое питие лютое смертное.
И не в долг час у князя Михаила во утробе возмутилося, и не допировал пиру почестнаго, и поехал к своей матушке княгине Елене Петровне. И как входит в свои хоромы княжецкие, и усмотрила его мати, и возрила ему в ясные очи, и очи у него ярко возмутилися, а лице у него страшно кровию знаменуется, а власы у него на голове стоя колеблются. И (В рукописии дважды) восплакалася горко мати его родимая, и во слезах говорит слово жалостно: “Чадо мое, сын князь Михайло Васильевич! Для чего ты рано и борзо с честнаго пиру отъехал? Любо тебе богоданный крестный сын принял крещение в нерадости, либо тебе в пиру место было не по отечеству, либо /л..651 об./ тебе кум и кума подарки дарила непочестные? А кто тебя на пиру честно упоил честным питием, и с того тебе пития навек будет не проспатися. И колко я тебе, чадо, во Александрову слободу приказывала: не езди во град Москву, что лихи в Москве звери лютые, а пышат ядом змииным изменничьим”.
И паде князь Михайло на ложи своем, и начат у него утроба люте терзатися от того пития смертнаго. Он же на ложи своем в тосках мечющеся, и биющеся, и стонущу, и кричаще люте зело, аки зверь под землею и жедая отца духовнаго. Мати же да жена его, княгиня Александра Васильевна, и весь двор его слез и горкаго плача и рыдания исполнися.
И дойде в слых сия болезнь его страшная до войска его и подручия, до немецкаго воеводы, до Якова Пунтусова. И многи доктуры немецкие со многими лечбами пригодными и не можаше никако болезни тоя возвратити, и из двора доктуры немецкия от князя идяху и слезы испущаху, аки о государе своем.
И от того же дни в настатии всенощных, яже в житии Великого Василия, солнце к солнцем зайде и по исходе дневных часов месяца апреля в 23 день со дни великаго воина и страстотерпца Георгия ко дни воеводы Савы Стратилата, понеже и сей воин и воевода и стратилат, но тогда бо по Московскому государству не слышано бысть настоящия ради нощи.
На утрие же светящуся вторнику и восходящу солнцу слышано бысть по всему царьствующему граду Москве: отшед он сего света, преставися князь Михайло Васильевич. И тогда убо стекаются ко двору его множество войска, дружины и подручия его хоробраго и множество народа пописаному: юноша и девы, и старцы со юнотами, и матери со младенцы, /л. 652/ и всяк возраст человеч со слезами и с великим рыданием. От войска же его и дружины хоробрыя князя Михаила Васильевича ближние его подручники и воеводы, и дворяне, и дети боярские, и сотники, и атаманы прихождаху во двор его и, ко одру его припадая, со слезами и со многим воплем [86] и стенанием и жалостно во слезах глаголаше и причитаху: “О господине, не токмо, но и государь наш князь Михайло Васильевич! Отшел еси сего света, возлюбил еси небесному царю воинствовати, а нас еси кому оставил, и кто у нас гроздно, и предивно, и хоробро полки урядит? И кому нас приказал служити, и у кого нам жалования просити, и за кем нам радостно и весело на враги ехати ко брани? Не токмо, государь наш, подвигом своим врагов устрашил, но и мыслию помыслишь на врагов, на литовских и полских людей, и они от мысли твоея далече бегут, со страхом емлются. А ныне мы, аки скоти, безсловеснии овцы, не имуще пастыря крепкаго. У тебя, государя нашего, в полцех войско наше и бес казни страшны, и грозны, и радостны, и веселы. И как ты, государь наш, в полцех у нас поедешь, и мы аки на небесное солнце назретися не можем”. Но все въкратце пишем, а недоумеем убо много и жалостнаго плача и причитания их исписати.
Но возвратимся ко прежнему. Тако убо ко двору его, князя Михаила Васильевича, стекаются и держащий власти, и строяще и правяще царская и народная, тако же и нищий, и убогия вдовицы, слепни и хромии, — всяк со слезами и горким воплем кричаще и вопиюще, — та же и богатии вельможи.
Та же прииде немецкий воевода Яков Пунтусов со двенатцатми своими воеводы и со своими дворяны. Московския же велможи /л. 652 об./ не хотяху его во двор ко князю пустити, неверствия ради, к мертвому телу. Яков же з грубными словесы во слезах изглагола: “Како мя не пустите не токмо господина моего, но и государя и кормилца моего своима очима мне видети? Что се таково содеяся?” И пустиша его во двор. Шед Яков и виде мертвое его тело, и восплака горце, и захлипаяся глаголаше во слезах: “Московстии народи! Да уже мне не будет не токмо на Руси вашей, но и от королевских величеств государя такова мне не видати”.
Та же прииде и сам царь и з братиею своею. Та же и патриарх, тогда держа святительский престол великия Росии Гермоген, и митрополиты, и епископы, архимариты, и игумены, и протопопы, и весь освященный собор, и иноческий чин, и черноризцы, и черноризицы. И не бе места вместитися от народнаго множества.
Тогда убо посылают во вся торги Московскаго государства изыскати колоду дубовую, еже есть гроб, в ню же положити тело его. И меру вземше, во вся торги ходивше, избравше величайшее всех — и никако возможе вместити телеси его. И тогда пристрогавше в концех колоды тоя, и тако с нужею полагают в колоду тело его, да изнесут тело его к церкви. И тогда привезоша гроб каменей велик, но ни той довляше вместити тело его, понеже велик бе возрастом телес своих, по Давиду пророку, паче сынов человеческих.
И тако устроивше, в дровяном гробе понесше, хотяху положити в Чюдов монастырь архистратига Михаила до времени бо и вины ради сицевыя, яко да тело его во граде Суздале положено будет, и ко гробом прародителским и родителским присовокупят, и он предреченный каменный гроб устроя. [86]
Но в Суздале-граде в то время нестроение велико суще, понеже оси- лели воры и литовские люди, паны с койским своим. /л. 653/ Да егда си отступят, тогда его отвезут (В рукописи: отвезу) в Суздаль-град. И сышавше народное множеств., что хотят тело его в Чюдов монастырь положить, и возопиша всенародное множество яко единеми усты, подобает убо таковаго мужа, воина и воеводу и на сопротивныя одолителя, яко да в соборной церкви у архангела Михаила положено будет, и гробом причтен будет царским и великих князей великия ради его храбрости и одоления на враги и понеже он от их же рода и колена, яко же преда рекохом.
И тогда царь велегласно к народу рече: “Достойно и праведно сице сотворите”. И тако на главах понесоша в соборную церковь архангела Михаила, последствующу патриарху и митрополитом и всему священному собору. Та же по нем царь и весь царьский синклит и всенародное множество предидуще и последствующе, и поющих надгробное пение от священных собор.
От народа же кричания и вопля тяшка гласа поющих надгробное покрываху, и не бе слышати гласа поющих. И се бе дивно яко толику безчисленну (В рукописи написано на полях) народу сушу предидуще и последствующе, яко звезд небесных, или, по Писанию реши, яко песок морский. И не бе видети ни единаго человека не плачющася, но вельми слезны крич и вопль и рыдание велико всякого человека: богатии и убозии, нищий и хромии, и слепии, — а безногий ползающе (В рукописи: ползающей) и главами своими о землю биюще, плачющеся и жалостно причитаху, яко же и самому царю и патриарху плачюще со стенанием и воплем и рыданием горце всему народу, но и аще у кого каменно сердце, но и той на жалость розлиется, зря своего народа плачющася.
И тако с великою нуждею, утеснения ради, несяху тело его во гробе к церкви. И от народнаго теснения, яко же некогда Алексея человека божия, не донесоша, и положиша среди церкви у архангела Михайла, /л. 653об./ и певше надгробная пения, и разыдошася, яко да предреченный каменный гроб устроят и могилу на вмещение гроба ископают.
Но убо маломожнии и нищий, такожды и вдовицы и черноризцы, день той председяху и плачюще, и скорбяще. Давидовы же псалмы над ним непрестанно глаголаху, пременяяся день и нощь.
Наутрие же, свитающи дни, утренему славословию кончавшу, солнцу паки возсиявшу и второму часу наставшу, и паки стекается всенародное множество со всего Московскаго царства, понеже во вчерашний день не всем в слухи внидоша и неведомо, где погребен будет. Ныне сбое слышати, и сего ради безчисленное множество отвсюду стекается: мужи и жены и, по предреченному, старцы со юнотами, нищий, слепни и хромии, — иже есть кто не ведаше его во плоти, но слышавше его храбрость и на враги одоление, и по непогребению сподобятся причетницы быти. И тако [87] торжища истощишася и купилища быша порозни оставлыне, а раби господей своих, и службы, и домы порозни быша житей своих, всяк возраст стекается на погребение его.
Та же по времени царь и патриарх и прочий, синъклит и освященный собор, в церковь ону собрашася, и уставному пению и погребению наченшуся. И гласу от поющих превозносящу зелне, понеже в строках роспеваху.
От бояр же и от служилых людей, иже с ним в великой оной службе, в победе и во одолении бывших, паче же и от всенароднаго множества людей, по предиреченному, яко звезд небесных или песка морскаго, вдов же, оставлыпихся от муж своих, и черноризец, и нищих сирот, вопиющих с плачем, и не бе гласа поющих слышать. И мнетися, аки во вступлении ума сущу, яко и воздуху /л.654/ потупнути, и земли стонати, и камению колебатися, не токмо церкви стенам, но и граду. И по пророку рещи — яко взятися покрову храма от гласа вопиющих, и не бе слышати гласа от поющих.
А ереи все в церкви просвещашеся множеством свещей, и мост же цер ковный наводняшеся пролитием слез от народа, и не бе изрещи и исписати, по апостолу глаголющу, на сердце человеку не взыде, иже народу плачюще и жалостно причитаху.
Овии же убо столпа его Руски земли глагояаху, и инии же тверда и велика града имяноваху, инии же яко новаго Исуса Наввина нарицаху его, инии яко Гедеона и Варака или Сампсона, победителя иноплеменником, зваху его, отъехавше вмале, и распроетраншеся, и приехавше во мнозе. Овии яко Давида,, отмстителя врагом, зваху или яко Июду Маккавейскаго, в толико нужное время добре храбровавшего, и, по апостолу рещи, возмогоша от немощи и быша крепцы во бранех, — обратишься в бегство полки чуждих.
Ин же некто стоя от народа велегласно вопияху со слезами во храме Михаила архангела: “Взял еси у нас, господи, таковаго воеводу, князя Михаила Васильевича, но ты ныне сам заступай нас яко же при Езекии на Сенахирима, царя Невгитскаго”.
И тако отпевше надгробное пение, и полагают его в предреченной каменной гроб, и относят его в соборной церкви в приделе за олтарем на южной стране, в церкви обретения честныя главы пророка и крестителя Иоанна. И тамо полагают его в новоископанном гробе, иже никто же, по Евангелию, преже сего положен бысть тамо за олтарем предела же святыя живоначалныя Троицы, иде же положени быша благочестивый и блаженныя памяти цари и великия князи: царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии, во иноцех Иона, и сын его, благодатный и благородный, /л. 654 об./ и благочестивый царевич Иван, и вторым сын его, царь и вели . кий князь Феодор Иванович всеа Русии, — в соборной церкви, яко же преди рекохом.
А о матери его, княгини Елене Петровне, и о жене его, княгине Александре Васильевне, что изглаголати или исписати, сами весте матерне сетование и рыдание и по своим детем разумейте, как у коей матери и [88] последнее дитя, а не токмо единочадное, смерти предастъся, и како убо матерню сердцу по своем дитяти, и то, како княгиня Елена и княгиня Александра горко плачюще, и кричаще, и вопиющи, и биющися о гробницу белокаменну князя Михаила, и жалостно в слезах причитаху.
Мати же причиташе от жалости своей: “О чадо мое, милый князь Михаиле! Для моих слез на сесь свет изо утробы моея родися. И како еси во утробе моей зародися, и како утроба моя тобою не просядеся излияти тебя на землю?”
А жена его причиташе: “Государю мой, князь Михаиле Васильевич! Жена ли тебе яз, грешница, не в любви была? Того ли еси ради смерти предался, и почто ми еси не поведал? И ныне возми меня под свой каменной гроб, и под гробом смерти предамся. И готова есми за тебя во аде мучитися, нежели мне от тебя на сем свете живой остатися”. И разумейте их жалостное причитание и плача горкаго исписати.
Но буди известно, яко и сам царь Василей, егда от погребания возвратися и пришед в полату свою, и на злат стол свой царский ниц пад, и плачася, захлипаяся горко, смоча слезами стол, слезы на пол со стола каплюще.
Матерь же его, княгиню Елену, и жену его, княгиню Александру, ближних их и верный слузе едва с нужею от гробницы отволачаше в дом свой. /л. 655/
Черноризицы же, и иноки, и вдовицы во слезах же утешаше их, глаголюще: “Да не плачитеся, княгиня Елена Петровна и княгиня Александра Васильевна! Но богу убо тако изволшу краткой век жити ему. Вам бы от многаго плача и туги великия во иступлении ума не быти”.
И те же княгини, мати его и жена, пришедше в дом свой и падше на стол свой ниц, плакахуся горце и захлепающе, стенюще и слезами своими стол уливая, и слезные быстрины, аки речныя струи, на пол с стола пролияшася, и до утра бес пища пребывая, яко же Давид иногда плака по Анафане, сыне Саулове.
Но и старицы же, яко галицы, вдовицы же, яко ластовицы, на утрие около церкви оноя председяху весь день, яко же и матери со младенцы, и многи боярские жены, овдовевше своею печалию, стекахуся в место ко оной церкви.
И бе в мире шатание и колебание и смущение много болезни ради смертной. И глаголаху друг ко другу: “Откуда бо нашедшу на такова мужа таковое смертное посечение, бысть бо таковый воин и воевода? Аще ли божие попущение, то воля господня да будет”. И вси ту в сетовании бяху. Не подобает же сего молчанием покрыти по реченному ангелом к Товиту, яже дела божия проповедати, тайны же божия таити.
По преставлении великого воина и воеводы князя Михаила Васильевича Шуйского-Скопина пошел с Московского государьства боярин и воевода князь Дмитрей Иванович Шуйской с руским войском. Да с ним же пошли и немецкие воеводы, Яков Пунтусов с товарищи, с немецким [89] воинством в Можаеск против полских и литовъских людей, гетмана Желтовского с товарищы.
И бой был с литовскими людми в (В рукописи нет) Клушине. И с того бою Яков Пун тусов пошел с немцы под Великий II Новград и взял обманом.
Новгородцы же не возмогоша противу его никако же противитися бранию. Токмо прилучися в то время в Великом Новеграде 500 казаков, атаман Тимофей Шаров с своим войском, учинили бой велик с немцы.
И то уже немцы одолеша и посекоша всех, и город немцы засели, новгородцов обнасиловали и пограбиша, и драгия узорочья свезоша во свою землю немецкую.
Текст воспроизведен по изданию: Повесть о победах московского государства. Москва. Наука. 1982
© текст
-Енин Г. П. 1982