№ 172

1651 г. июня 5. — Письмо галицкого стольника А. Мясковского королевичу Каролю из лагеря под Сокалем с сообщением о подготовке польских войск к новому наступлению против украинской армии

Наияснейший милостивый королевич пан и государь мой милостивый.

Я не только не ожидал, но и считал себя не заслуживающим столь высокой благодарности в. к. м. п. м. м., которую изволишь мне выражать в своих государевых ответах за мою малозначительную и ничтожную работу. Хотя я не считал себя достойным такой чести, но мне было оказано благодеяние в. к. м. не столько по моим заслугам, сколько благодаря вашему врожденному великодушию, благодаря вашему нраву и обычаю. Поэтому я предпочитаю сейчас чтить молча величие милости в. к. м., оставляя за собой усердие в постоянном и неутомимом послушании и охотно и с удовольствием следуя моему неотъемлемому долгу и сейчас.

Это наше теперешнее Марсово поле до сих пор осуществляет только прелюдии, которые божьей милостью успешно и счастливо начаты нашими и развиваются дальше. П. Мыслишевский, полковник посполитого рушения, с Яндзулом, ротмистром п. воеводы брацлавского, целую неделю старались [достать] языка и наконец достали его в деревне Пугачеве под Каменцом, напав на авангард двухтысячного казацкого отряда, шедшего за продовольствием. Было их 25 человек. Заметив наших, они сошли с лошадей в мелкий кустарник и там, долго и упорно защищаясь и поранив [несколько] наших, были наконец взяты живьем в результате нашего наступления. Было приведено И добрых опытных реестровых казаков, которые рассказали о замыслах Хмельницкого, о прибытии хана и расположении казацкого войска. Думаю, что это будет ясно в. к. м. из их показаний, которые должен был вам послать я. п. Войша. Однако главное то, что уже ежечасно ожидают хана, а Хмельницкий сосредоточил свои [войска] теснейшим образом между Тернополем и Збаражем, чтобы не давать о себе языка. Татары также соблюдают эту осторожность и делают вылазки только на близкое расстояние. Нескольких из этих казаков подарили п. Мыслишевскому, ибо они обещали хороший выкуп.

Второй разъезд в 500 человек был [под командованием] п. Калинского. Последний, получив под Подгорцами известие о том, что 2 тысячи казаков шло в подгорецкий замок, чтобы захватить продовольствие и оставшихся там людей, сейчас же неожиданно ударил на них, когда они переправились через один мостик, и разгромил тех, которые успели переправиться. Несколько десятков было убито и несколько видных [438] казаков было захвачено. Но военная жестокость, которая жаждет мести над крестьянами, их не пощадила. Лишь одного защитил п. Калинский от ярости солдат, — хорошего казака и родного шурина Яндзула от которого поступят самые верные известия, лишь бы его сюда доставили, ибо он тяжело ранен. Тогда будет видно из его показаний, что можно будет из него выжать.

Два других разъезда находятся еще впереди — это п. Бутлер с одним разъездом, и Мустафа Целеби, верный татарин, с другим. А третий разъезд — кн. п. воеводы русского — послан отдельно, ибо уже позавчера возвратился князь е. м. с несколькими сотнями человек. Один на тысячу может считать себя в безопасности.

Несомненно также, что первого июня Хмельницкий послал для начала против войска е. к. м. полковника Богуна с 20 тысячами отборных людей и 2 тысячи татар. Поэтому и е. к. м. и е. м. п. краковский прилагают все усилия, чтобы их где-то в дороге перехватить. Но они засели где-то в топоровских лесах, хотят неожиданно либо отбить лошадей, либо ударить на людей, направляющихся в лагерь. Еще не решено, идти или не идти отсюда, ибо хотя большая часть склонялась к тому, чтобы выслать кн. п. воеводу русского или п. воеводу брацлавского с несколькими тысячами войска против неприятеля, но я. п. краковский ни в коем случае не хочет этого разрешить. Его поддерживает частично я. п. воевода русский, который утверждает, что было бы чрезвычайно опасно послать вперед часть войска, как на Желтых Водах. Не дай бог, [если бы было произведено] стремительное нападение на те несколько тысяч, которые пойдут впереди, то это был бы уже наполовину наш проигрыш и войско потеряло бы боевой дух.

Не сделаю здесь ничего неуместного, если изложу в. к. м. совет мурзы ¹³³, который находился здесь в плену, ибо добродетель следует хвалить и в неприятеле. Он, будучи уже обязан милости е. к. м. и щедрости их м. м. сенаторов, так говорит, ручаясь своей головой: «Признаю, что войско весьма свежее, большое и мощное, но есть у нас и такие и этакие (подразумевает он Мазуров, ибо это слово, по-видимому, плохо звучит у татар). Пусть король е. м. так сделает: пусть велит обязательно достать языка у татар, пусть приведут его ко мне и я сразу пойму, где находится хан, что задумывает и какая [у него] мощь. Если хан находится за Днепром, пусть король е. м. идет на здоровье прямо и быстро на казаков — он их уничтожит. Если же хан уже переправился и идет к Хмелю, пусть король е. м. п. не двигается, ибо хан не выдержит, а только, если придет сегодня, завтра двинется на короля е. м., — ручаюсь за это головой. Итак, лучше вам здесь ожидать его в засаде, чем чтобы они вас застали на переправе, как под Зборовом, или ввели вас в смятение ночью, или отняли у вас лошадей, ибо одного из этого вам не избежать. Знайте о том, что есть таких 12 тысяч татар и 20 тысяч казаков, которые слепо пойдут в огонь и в бой. Что же касается фуража, то поскольку вы выпасли здесь кругом траву, я советовал бы двинуться за фуражем на 3—4 мили, но не дальше».

Многие, и именно знающие военное дело, не только не отклоняют этот совет, но хвалят его. И в самом деле это рассуждение, хотя и исходящее от врага, ежедневно [привлекает] большое внимание. [439]

Вчера пришло письмо е. м. п. краковскому от субхана Казы-аги ¹³⁴, который придан в качестве старшего султану Нурадыну. Копию письма посылаю в. к. м. п. м. м., ибо я догадываюсь, в. к. м. уже стало известным, что этот мурза, который тут сидит, послал сам от себя письмо субхану Казы-аге и писал все, что ему хотелось, без чьей бы то ни было диктовки и совета. Но м. п. краковский никогда не намеривался предлагать ему переговоры, только сам язычник предлагает это. Пришлись им, как вижу, по вкусу зборовские трактаты, но на бога надежда, что просчитаются в них.

Отправлению здесь из этого лагеря и сокальских укреплений мешает только то, что никак не можем наскрести денег на удовлетворение каменецкого войска. Хотя п. подскарбий и хочет занять деньги на очень невыгодных [для правительства] условиях, но нет никого столь благосклонного, а если сказать правду, и столь зажиточного, кто бы мог в столь трудное время одолжить Речи Посполитой такую сумму. И. мм. пп. сенаторы и паны, которые здесь в это время были, весьма похвальным образом по собственному побуждению сложили сумму свыше десятка тысяч и отдали в руки п. подскарбия, внося каждый со своей стороны по 200, по 100, по несколько десятков злотых. Но это не составит больше 18 тысяч злотых.

Не находя в данное время [ничего] больше для сообщения в. к. м., предлагаю мои покорные услуги любезной милости в. к. м. п. м. м.

В лагере под Сокалем 5 июня 1651

В. к. м. п. м. м. покорный слуга Анджей Мясковский, галицкий стольник м. п.

Предъявлено от е. м. п. Мясковского 8 июня.

Датировано 5 июня в лагере под Сокалем.

Комментарии

133. Речь идет о татарском мурзе Нитшохе, который попал в плен к полякам в бою под Купчинцами в начале мая 1651 года.

134. Субхан Казы ага или Казы-Гирей, визирь крымского хана Ислам-Гирея, с несколькими тысячами татар находился в составе украинского войска Богдана Хмельницкого с марта 1651 года. (Термин «субхан» — искусственный, не татарского, а польского происхождения).