№ 51

Сиятельные, почтенные, вельможные, мне весьма милостивые пп. и братья.

Передавая в. м. мм. пп. мой братский поклон, почтительно желаю и прошу г. бога, чтобы он помог в тяжкий час измученной нашей отчизны нашим совещаниям, направленным на обеспечение ее безопасности, и благословил нас единодушием и братской любовью.

Убежал и я сюда для того, чтобы искренне, в соответствии с моей обязанностью помочь в. м. мм. пп. и изложить мои основательные претензии по поводу обиды, нанесенной мне не столько неправильным обвинением, сколько тем, что я, рожденный в свободной Речи Посполитой свободный шляхтич, по молве, пущенной злостным клеветником, осуждаюсь [теперь], вследствие искусно возведенных моими врагами обвинений также простонародьем, то ли обманутым, то ли восстановленным против меня. Осудили вы меня, в. мм., а кроме того, изволили с общего согласия прямо сообщить мне об этом.

Если угодно, то внемлите этому моему несчастному донесению, которое я, связанный [велениями] совести и двойной присягой, с обычной искренностью и простотой вынужден сделать письменно, так как несмотря на то, что дважды нарочно ездил на круг, не мог допроситься свободного слова. Теперь, к несчастью, я прикован к кровати и не е состоянии сделать его устно. [146]

Как только я получил универсал е. м. ксендза архиепископа, м. м. п., которым по решению сената на меня возложено предводительство войсками подчиненной Речи Посполитой провинции, я принял его на себя не из-за честолюбия, которого во мне никогда не было, а из-за присущей мне готовности служить отчизне. Посоветовавшись сразу с е. м. п. подчашим и е. м. п. коронным хорунжим о месте расположения лагеря, намерен был главный лагерь разместить под Глинянами — по двум соображениям. Первое, чтобы войскам, назначенным от Речи Посполитой, удобнее было сосредоточиться; второе, чтобы [преждевременным] соприкосновением с противником не помешать заключению мира, о котором Хмельницкий просил Речь Посполитую.

Не понравилось это е. м. п. подчашему, который хотел, чтобы мы натрое разделились, то есть чтобы я остался под Кременцем, е. м. п. хорунжий под Харовским Мостом, а сам е. м. п. подчаший — под Глинянами. Я согласился с этим мнением и отозвал своих людей из-под Заслава к Кременцу. Я испытываю нехватку в людях, так как потерял под Корсунем 1200 человек, а из шляхты свыше 146 добрых моих слуг находится до сих пор в плену у врага.

Не дождавшись нового распоряжения из Варшавы от п. коренного инстигатора, я поспешил с моими людьми под Константинов в соответствии с письмом е. м. п. воеводы киевского. Не успели расположиться мои люди и полк п. Осинского, который должен был оставаться при е. м. п. подчашем под Глинянами, как появились князь е. м. п. воевода русский с е. м. п. воеводой киевским, а вслед за ними и казаки. Завязался вынужденный бой, в котором, хотя с благословения божьего хлопство понесло тяжелое поражение, однако наши люди вынуждены были из-под Константинова отступить. Пробираясь с ними, я, вследствие измены моих собственных холопов, был вынужден отступить, когда находился уже на расстоянии всего в четверть мили от противника. В результате того, что я не смог повести с собой людей Волынского воеводства, которые ссылались на приказ своего полковника, мне пришлось, посоветовавшись с е. м. п. подчашим, опять расположить лагерь под Глинянами, для того чтобы назначенные от Речи Посполитой подкрепления могли здесь скорее сосредоточиться. Я имел также в виду, чтобы соприкосновением наших войск с противником не дать ему повода для срыва переговоров с назначенной от Речи Посполитой комиссией. Ибо намерением Речи Посполитой было — и такие сообщения мне посылали ежедневно, — чтобы дать место и время комиссии с тем, чтобы в случае, если Хмельницкий покорится, могло наступить успокоение безо всякого замешательства и кровопролития.

Однако поскольку подходило очень мало подкреплений или они вовсе не подходили, то, хотя и подогревал их мм. пп. полковников частыми универсалами и приглашал тех людей, которые находились с е. м. князем, к себе под Глиняны ночевать, особенно имея в виду, что в случае наступления противника они оставались далеко от подкреплений, — но мое предложение не понравилось е. м. п. воеводе киевскому и другим их милостям, которые посоветовали нам прийти к ним под Чолганский Камень. Спустя несколько дней я соединился с их мм., ибо, простояв с господином коронным подчашим несколько недель лагерем под Глинянами, мы не могли дождаться никаких подкреплений [147] из воеводства. К нам прибыл только полк Белзского воеводства с е. м п. подкоморием белзским и хоругвь Сандомирского воеводства с е м. п. [каштеляном] сандомирским и драгуны, завербованные на средства последнего. Люди же других воеводств, не обращая внимания ни на мои, ни на е. м. ксендза примаса универсалы, не только не соединились с нами, но не хотели войти в лагерь, проходя мимо него с большим пренебрежением. Именно [так поступили] люди Люблинского воеводства, несмотря на то что я, кроме универсалов, которые они игнорировали, послал к ним нескольких моих слуг.

Мы посоветовались там под Чолганским Камнем с их мм. пп. комиссарами в отношении расположения лагеря и того, ждать ли здесь сосредоточения войска, которого тогда насчитывалось только 14 тысяч, или же двинуться дальше. И их мм. решили идти дальше.

Я сделал и это. Прибыли за два дня под Константинов. [Здесь] подошли добровольцы князя е. м. п. воеводы русского, е. м. п. коронного хорунжего и их мм. пп. старост краковского и сандецкого. Господь бог, благодаря исключительному счастью, передал нам в руки Константинов, вследствие того что казаки ночью его оставили. Если бы казаки стали его удерживать, они создали бы [нам] немалые трудности. На следующий день, переправившись на ту сторону Константинова, и удачно наметив по совету е. м. п. Осинского, обозного Великого княжества Литовского, где разместить лагерь между рекой Случ и болотами, имея Константинов в тылу, мы пригласили [к себе] в шатер их мм. пп. комиссаров и некоторых из их мм. пп. полковников и предложили их мм. здесь устроить лагерь и укрепить его, так как мы уже были предупреждены насчет приближения орды. А войска еще не сосредоточились. Некоторые, как, например, е. м. п. воевода брацлавский, е. м. п. коронный мечник, е. м. п. староста краковский, соглашались с нашим мнением, другие же, как, например, е. м. п. воевода брестский, е. м. п. воевода киевский, их м. пп. старосты ломжинский и люблинский и прочие их мм., упорно настаивали, чтобы обязательно двинуться к лагерю Хмельницкого, ибо с такой проволочкой, говорили они, вы не загоните противника за Днепр. Другие их мм. говорили, что нужно врага опередить, покуда татарские подкрепления с ним не соединились. А все рыцарство обвиняло нас в какой-то боязни и угрожало бунтом, уходом, отказом от несения службы, избранием новых гетманов.

Пришлось уступить перед большинством их мм. ввиду непослушания и равного [с моим] авторитета их мм. Чтобы однако и здесь ничего не упустить из того, что относилось к моим обязанностям, я, руководствуясь мнением Республики и письмами е. м. ксендза примаса, попросил е. м. п. воеводу брацлавского, чтобы он написал письмо Хмельницкому и, пока еще не начались военные действия, попытался его удержать призывом к повиновению и соблюдению срока комиссии. Этой моей просьбой я задержал их мм. пп. комиссаров. Письмо е. м. п. воеводы было зачитано на совете. Но по этому вопросу слова вымолвить не позволили: мол, комиссия уже окончилась, надо попытаться [действовать] оружием.

Я вынужден был сейчас же двинуть лагерь к Пилявцам.

В субботу, расположившись в одной миле от лагеря противника, их мм. по общему совету поручили е. м. п. коронному подчашему [148] выбрать место под лагерь, расположенное поближе к лагерю противника. После того, как он такое место выбрал, я двинул войско и строем подступил к противнику. Поручив правый фланг е. м. п. подчашему, а левый — е. м. п. коронному хорунжему, сам я с князем е. м. п. воеводой русским оставался в центре. А в тыловой охране были их мм. пп. воеводы брестский и подольский, е. м. п. староста рожанский с остальными их мм.

Не успело еще войско остановиться и не успел еще наш лагерь расположиться, как е. м. п. воевода киевский, не дожидаясь гетманских распоряжений и, взяв несколько сотен пехотинцев и драгун своего полка, начал стычку с казаками за плотину, отделявшую нас от Хмельницкого. В первой затее этому пану повезло, ибо он захватил плотину. Однако пехота, и полчаса не побыв там, вынуждена была со значительным уроном отступить. Так как нельзя уже было допустить подъема духа у противника, я послал [в бой] несколько сотен драгун. Затем подошла гвардия блаженной памяти е. м. п. Осинского и они сами подкатили несколько пушек, вытеснив таким образом из окопчика казаков, снова взяли плотину.

После этого казаки атаковали наших с большой силой, так что мы вынуждены были отступить от окопчика с большими потерями, ибо там легло около полутораста немцев.

Убедившись, что без конницы пехоте трудно было в окопчике усидеть, я послал все свои казацкие хоругви с е. м, п. Лашем, послал также е. м. п. князя Корецкого. Пошли также и люди кварцяного войска, над которыми я поставил старшим п. Клобуховского. Пошли рейтарские и казацкие хоругви е. м. п. старосты опочинского. Переправился за ними по своему желанию и, е. м. п. воевода брестский. Е. м. п. коронный подчаший послал львовского стольника с четырьмя хоругвями из своего полка. Пошел туда же п. Убыш Добжинский со своим отрядом, который он завербовал за свой счет.

И так господь бог благословил, что мы прогнали с поля боя тридцать отрядов противника и загнали их в самый лагерь, а затем и этот окопчик вернули. Я сразу же приказал вырыть окоп побольше и распорядился выделить для его охраны 1200 пехотинцев. Их мм. пп. комиссары сочли, что в качестве прикрытия для пехоты там нужно держать также конницу. Я сделал и это.

Наступала ночь, а лагерь наш еще не расположился, так как место было очень неудобным. Опасаясь, чтобы противник ночью не напал на нас неподготовленных и на наш открытый лагерь, их мм. пп. комиссары решили, что войско не следует уводить с поля. Таким образом, оно вынуждено было всю ночь стоять в строю по обеим сторонам плотины.

На следующий день, во вторник, я отвел в лагерь уставшее с дороги и бессонницы войско и, установив, что под лагерь определено очень плохое место, решил перенести его в другое место и окопаться. Тем временем, поскольку добровольцы схватывались с противником весь день, разъездом был пойман поп, который под пытками рассказал, что идет орда в несколько десятков тысяч [человек].

В полночь я узнал от языков, что к Хмельницкому пришла орда. В среду утром, когда я держал совет с их мм. пп. комиссарами, мы, [149] получив известие, что пехота из казацкого лагеря и орда высыпала в поле с обеих сторон как за переправой, что на стороне лагеря Хмельницкого, а также и с той стороны от лагеря Кривоноса, вывели войско в поле. Там же, собравшись все вместе, советовались, как наступать на неприятеля, — ибо стоял в хорошем месте и свой лагерь укрепил как окопом, так и возами, составил их в шесть рядов. По вопросу, начинать бой или нет, мы пришли к выводу, учитывая малочисленность пехоты и то, что в этот день поднялся противный ветер, а также то, что между нашим войском, казаками и татарами имелось несколько труднопроходимых балок, что нечего нам всем туда переходить, а следует их к себе заманить на равнину.

Пока происходил совет, хоругви из полка е. м. п. воеводы брацлавского, как оказалось, стали нападать на орду без строя, без порядка, — так, как стояли в охране.

Подскочил затем е. м. п. воевода брацлавский, стремясь сдержать беспорядочную горячность своих, но трудно уже было требовать от них, так как они были поглощены ордой. Кто был инициатором этой битвы без приказания и инициатором вывода солдат через балки так далеко от подкреплений — все знают. Вырывались затем и другие хоругви, как кому вздумалось. Когда среди наших началось замешательство, им оказали помощь е. м. п. коронный хорунжий, князь е. м. п. воевода русский, е. м. п. староста брацлавский, хоругвь п. Куропатвы, который там погиб, две райтарских хоругви е. м. п. старосты бжезин-ского, хоругвь е. м. п. старосты велюнского и мои хоругви и люди. Длилась эта схватка несколько часов без определенного исхода, ибо то наши теснили [казаков], то [казаки] теснили наших. Там погибли п. Карнковский, п. Тарнавский, п. Длотовский и несколько других видных ротмистров, храбрых кавалеров. Ранен был е. м. п. хорунжий ленчицкий, под которым погибло две лошади.

Противник, вместе с татарами, напал с той стороны переправы на полк Сандомирского воеводства, на полк Мазовецкого воеводства и на мои все полки пехоты, которые оставались в том окопе две ночи и день и которые оказывали сильное сопротивление противнику. Однако [наши войска] с трудом могли сдержать неприятельский натиск, а послать им подкрепления было трудно, так как по узкой и прогнившей плотине под прицелом неприятельских пушек они не могли принимать подкрепления. Таким образом, противник одержал верх, нанеся моей пехоте и коннице немалый урон.

После этого поднялась такая паника, что в поле осталась едва половина войска. Остальная часть неизвестно куда девалась. После этой горячности в войске наступило такое равнодушие, что некоторые никак не хотели сражаться; одни — под предлогом отсутствия приказаний от их полковников, другие — под предлогом малочисленности войска под хоругвями, третьи — не желая сражаться без своих ротмистров, которых не было при хоругвях.

Видя такой позор, мы приказали войскам постепенно отходить табором, а тем временем начали совещаться, что делать дальше. С согласия всех было принято решение двинуться лагерем к Константинову и там окопаться. Ибо немыслимым делом было бы сдержать противника на том столь плохом и опасном месте, если бы он захотел нас [150] тревожить и ударить по нашему лагерю. Итак, должен был двинуться лагерь с пушками и пехотой; войско же должно было оставаться для прикрытия отхода. Тогда поручили все мы е. м. п. Чеховскому, чтобы он глубокой ночью привез из окопа [тело] п. Осинского и пушки, что Чеховским было выполнено.

Я, между тем, оставался при своем полку, куда за мной прислали их мм. пп. комиссары, приглашая меня к себе. Прибыв к их мм., я узнал о решении, чтобы войско уходило вместе, так как [мол] движение лагеря активизирует противника, указывая везде на нас. [Говорили], что лучше возы и добро потерять, чем погибнуть всей Республике и цвету отчизны нашей. [Таковы были] формальные доводы е. м. п. старосты ломжинского.

Ввиду такого совета я заявил готовность жертвовать жизнью, раз богу так угодно было, и я приехал туда, стараясь отговорить их мм. от этого постановления — на это призываю веру и память самих их мм. Однако единодушный совет их мм. решил отступить конницей. Уже тогда их мм. имели готового к услугам проводника п. Байбузу, слугу е. м. п. старосты брацлавского, которому е. м. п. староста ломжинский передал свой знак отличия, и мы все вместе пошли за этим знаком.

Я надеялся на то, что мы в Константинове подкрепим и себя, и войско. Однако господь бог за грехи наши так нас попутал, что войско миновало Константинов и мы обратились в бегство, разделившись темной ночью на несколько частей.

Если когда-нибудь в мои намерения входило уйти дальше от Константинова, то пусть я не увижу бога моего и все несчастья пусть падут на мой дом.

Итак, я не знаю, в чем заключается моя вина. Если в [неправильном] совете, то мое мнение было вместе идти к Константинову, но не миновать его. Если же в том, что я не отозвал войска, то его трудно было удержать угрозой, просьбой или уговорами. Если же в том, что не добился повиновения войска, то среди конницы это очень трудно сделать.

Я снова приказал под Львовом войско задержать и послал во Львов впереди себя универсалы. Но и они не вызвали послушания, а только еще большее презрение, так как их срывали с ворот, на которых они были прибиты, и злыми языками ославляли меня, невинного.

Таким образом, я не являюсь виновником ни преждевременного замешательства, ни упразднения комиссии, ни продвижения лагеря дальше Константинова, ни ведения войск без строя и без дела, ни отхода, — а всего этого хотели судьбы отчизны. Проклятое честолюбие позорно подвело, так как каждый воин хотел быть ротмистром, ротмистр — полковником, а полковник — гетманом. Исчезло положенное вождям послушание. Наполнился лагерь наш ненужной спесью, нагрузили возы плачем разоренных подданных. Эти-то причины вызвали наше несчастье, а не я, который остаюсь в. в. мм. пп. благожелательный брат и послушный слуга Владислав князь на Остроге и Заславе.

Мацей Лубенский, архиепископ гнезненский.