Материалы для истории Колиивщины или резни 1768 г

Библиотека сайта XIII век

Материалы для истории Колиивщины или резни 1768 г.

В то время, когда в России царствовала Екатерина II, в юго-западном русском крае, пребывавшем еще под властью польской Речи Посполитой, происходило гайдамацкое движение, разразившееся в 1768 году страшною уманскою резнею. Последнее событие на первый раз представляется как бы отдельным эпизодом в истории южно-русского народа. Так на него долго смотрели и многие искали причин этого события в ближайших к тому времени явлениях, и действительных, и вымышленных, никогда не происходивших. Польские историки обыкновенно взваливали вину, главным образом, на русскую политику того времени и давали веру басне о том, будто императрица Екатерина II через своих агентов рассылала манифест, которым разожгла против поляков южно-русское простонародье, исповедующее, наравне с целым народом русским, православную (или, как ее называли поляки, схизматическую) религию. (Ср. Morawski, Dzieje Polski. V. 87. Joz. Szujskiego, Dzieje Polski, IV. 440). Русские исследователи опровергали эту басню. Соловьев (Истор. Росс., XXVII, стр. 307), опираясь притом на свидетельство одного польского писателя, указал даже лицо, “сложившее подложный манифест от имени русской государыни. Между тем этот документ везде в Европе почитался за подлинный манифест русской государыни и с таким же значением был во французском переводе напечатан в Сборнике Ангенберга, заключающем дипломатические акты, относящееся к Польше. В Киеве в 1879 году издана была книжечка: “Уманская резня”. Это перевод известного в польской литературе мемуара г-жи Кребс, которая в своем детстве была свидетельницею уманского события, ставшего трагическим для ее родителей да и для ней самой. Переводчик, г. Рева, в своем предисловии к издаваемому переводу, критически разобрал этот манифест и доказал неоспоримо его подложность. В последнее время (Киевская Стар., 1882 г., месяц май, стр. 308—310) напечатан подлинный манифест императрицы Екатерины II от 9 июля 1768 г., распространенный тогда же на польском языке между жителями Речи Посполитой. В нем русская государыня извещала всех, что ходившие под ее именем указы — подложны, никто от ней не посылался [298] поднимать ее единоверцев против сограждан иных вероисповеданий, и те, которые выдают себя за отряд низового запорожского войска, будто бы отправленный по ее воле — не более как воры, разбойники, нарушители общественного спокойствия, а потому будут, после их поимки, подлежать каре. Обещалось помилование только тем из них, которые, раскаявшись в своих преступлениях, окажут участие в поимке зачинщиков и будут представлять пойманных ближайшим войсковым командам. Нет ни единого несомненного исторического свидетельства, подающего хотя бы только намек на подущение южно-русского простонародья со стороны русской государыни. Однако, ни отсутствие верных исторических свидетельств, ни явная несостоятельность документа, на котором основывалось обвинение, не могут до сих пор выбить из головы у польского общества уверенности в участии России и ее государыни в этом деле. Поляки всегда готовы приписывать влиянию Москвы и москалей все дурное, испытанное Польшею в прошедшие времена, не исключая даже и таких времен, когда не существовало Москвы. Так православие называют поляки московскою верою и готовы сами верить и других уверять, что приверженность подвластного им русского народа к православной или восточной вере была навеяна и подогревалась москалями; поляки не хотят знать, что в южной и западной Руси еще прежде, чем эти края очутились под польскою властью, господствовала православная вера греко-славянского обряда, и то было еще тогда, когда Москвы и в помине не было; а следовательно приверженность народа к вере своих предков естественно могла проявляться без всякого постороннего воздействия. При существующем настроении польского миросозерцания не удивительно, если в таких вопросах, как восстание южно-русского простонародья против польского шляхетства, поляки хватаются за всякое обвинение против России, вовсе не заботясь подвергать его критике, и раз усвоивши его себе, с трудом от него отстанут. Кроме патриотических предубеждений, отчасти поддерживает неверные взгляды и скудость числа изданных верных источников, которые бы могли пролить более света и установить правильные воззрения. Правда, в издаваемом киевской археографической комиссией Архиве юго-западной России напечатано уже немало документов, относящихся к состоянию народа в южной Руси в XVIII веке и даже специально к гайдамачеству, с превосходными исследованиями, составляемыми на основании печатаемых документов и прилагаемыми в качестве предисловий к каждому тому издания. Но издание Архива юго-западной России не дошло до 1768 года, до эпохи, когда происходила уманская резня. Тем не менее однако, изданные до сих пор документы, относящиеся к XVIII веку достаточно уже показывают, что событие, совершившееся в 1768 году, неизбежно должно было состоять в непосредственной связи с целым рядом такого же рода событий, происходивших в предшествовавшее время. Оказывается, что борьба южно-русского народа с Польшею, начавшаяся уже давно и проявившаяся резко [299] в половине XVII столетия эпохою Хмельнищины, не окончилась в XVII, а перешла в осьмнадцатый век. После смерти Богдана Хмельницкого Украина правой стороны Днепра, вследствие возникших там усобиц, подпала снова под власть поляков, но южнорусский народ не хотел оставаться под ненавистною для него властью и энергически восставал против ней, опираясь на помощь со стороны московского государства. Скоро однако московское правительство заключило перемирие с Польшею и формально, по договору уступило Польше правобережную Украину. Покинутое своими покровителями тамошнее козачество металось, само не зная, что делать, подпадало под управление разных своих же гетманов, споривших между собою за власть, отдавалось даже турецкому султану, лишь бы не быть под властью поляков, и тогда южно-русский народ, спасаясь от ужасов, раздиравших его отечество, стал толпами убегать за Днепр и селиться на землях, принадлежавших московскому государству. Таким образом заселилась слободская Украина, а правобережная Украина все пустела и пустела и наконец совершенно опустела. Остались южнорусские жители в так называемом Полесье, на Волыни и в северной части Подолии, да в Червоной Руси, состоя под властью Польши, находясь в зависимости, иные же и в полном порабощении у польского шляхетства. Край, лежавший к востоку от этих стран, собственно Украина козацкая, занимавшая пространство значительной части нынешних губерний киевской и подольской, сделался почти безлюдною пустынею.

Но не долго приходилось этому краю оставаться в таком состоянии. Уже в конце XVIII века возникло у малорусского народа стремление населять эту пустыню, хотя еще недавно покинутую своими прежними обитателями, но все-таки снова приманивавшую к себе и плодородием своей почвы и благодатным климатом и раздольным привольем. Русское правительство сдерживало побеги народа как из левобережной Украины, так и из Слободской. Однако правобережная Украина год от году все более и более заселялась пришельцами из этих стран. Новосельцы являлись туда с унаследованною от отцов и дедов неприязнью к польскому шляхетству, а попытки поляков распространить на них свою власть и водворить между ними прежние порядки привели к кровавым столкновениям. Вспыхнуло восстание южно-русского простонародья против польского шляхетства не только в Украине, заселявшейся вновь, но и в тех краях, где оно не переставало пребывать под шляхетскою властью. Восстание это вызвано было появлением козачества, недавно возродившегося, разгорелось в 1702 году, было укрощено свирепыми мерами, но не было погашено совершенно. В 1711 году Украина козацкая, находившаяся в каком-то неопределенном состоянии, как бы в чересполосном владении России и Польши, населенная козаками, которые по своему званию подчинялись регименту малороссийского гетмана левобережной Украины, была окончательно уступлена от царя Петра Польше. Всем тамошним козацким старшинам и рядовым козакам дозволялось с [300] своими семьями и движимыми имуществами переселяться на левый берега Днепра и каждому, по своему желанию, водворяться в каком-нибудь из казацких полков левобережной гетманщины или в каких-нибудь иных краях, находящихся под властью царской державы (Арх. юго-зап. Росс. Ч. III, т. I, 757). Тогда козачество совершенно уничтожилось в правобережной Украине, возвращенной русским государем польской Речи Посполитой. Некоторые из тамошних козаков воспользовались дарованным дозволением и переселились в царские владения другие остались на местах прежнего жительства и подпали под власть шляхетства, начавшего тотчас же утверждать свое господство в новоприобретенном крае.

Польские паны в Украине захватили пустые земли; для ведения хозяйства им нужна была рабочая сила, и они стали зазывать к себе насельников, привлекая обещаниями льгот и разных выгод. Украина стала тогда заселяться снова еще раз и все людьми того же южно-русского происхождения, к которому принадлежали и прежние жители этого края. Новосельцы приходили на селитву, привлекаемые панскими обещаниями, но с тайным недоверием к этим обещаниям и с неприязнью в сердце к польскому шляхетству. Такое недоверие с тех пор и до настоящего времени осталось типичною чертою южно-русских поселян того края. Не могла скоро испариться неприязнь к панам-ляхам, напротив она стала еще развиваться, потому что польские паны не оставили прежнего способа обращения с подвластным южно-русским народом, отдавая его в волю арендаторам доходов своих, а эти арендаторы были обыкновенно иудеи. Не покинули паны и своего заветного католического фанатизма и стали по старому пытаться вводить в народ унию. И вот — опять открылась борьба южно-русского простонародья с польским шляхетством. Борьба эта явилась теперь в новой форме. Эта форма была — гайдамачество. Оно, по характеру и приемам своей деятельности, походило на прежнее козачество, но отличалось от него отсутствием сословной солидарности. Сначала гайдамачество дало себя знать в краях волынском и подольском еще до передачи от царя Петра Украины Польше: оно было тогда непосредственным продолжением неугашенного восстания 1702 года. Не переставали возникать ватаги “своевольных гультаев”, составлявшиеся из порабощенных шляхетству поселян, к которым приставали мещане и всякие пришельцы, между прочим даже и люди шляхетского происхождения. В польском обществе почти всегда господствовало нестроение и происходили явления своевольства. Нередко обыватель шляхтич, поссорившись с своим соседом обывателем, таким же шляхтичем, вместо того, чтоб начать против него судебный иск,- нападал на его имение с ватагою, составленною из своих и чужих крестьян и разных “гультаев”. При таких наездах происходили всякие бесчинства и разорения. То было в шляхетских нравах. В сохранившихся уголовных делах о гайдамаках зачастую попадаются имена лиц “урожоных” [301] т. е. лиц шляхетского происхождения в качестве участников и нередко предводителей гайдамацкой ватаги. Таким образом шляхетство своими обычными наездами друг на друга, само приучало подвластных ему хлопов к самовольству и собственным примером дало им повадку расправляться и за себя путем насилия, а не путем закона, который в Польше вообще был малосилен.

С утверждением шляхетского господства в бывшей козацкой Украине, получившей прежнее административное наименование киевского воеводства, и в этом крае распространилось гайдамачество и там нашло оно свой главный центр. Польские историки придают ему разбойничий характер. Оно и должно было иметь его, по крайней мере на первых порах. Гайдамаки были люди, недовольные тогдашним общественным порядком; их преследовали власти, и они по необходимости должны были скрываться в лесах и не быть разборчивыми в добывании способов к своему существованию, по крайней мере, пока не приобретут к себе и к своим целям сочувствия ее единоверных и единоплеменных обывателей страны. Но последнее случилось скоро, благодаря накоплявшейся все более и более вражде простонародья к шляхетству. Число гайдамаков увеличивалось в южно-русских краях, подвластных Польше, умножались их шайки большею частью панскими подданными, и меры к их истреблению для польского шляхетства становились все более и более затруднительными. По соседству с Украиною, на юг от нее находилось Запорожье, край населенный воинственным братством того же южно-русского племени, всегда готовым откликнуться к народным страданиям единоверцев и единоплеменников и подать им помощь. Запорожцы приходили в прямое и непосредственное общение с гайдамаками, наполняли собою их ватаги и являлись часто предводителями и устроителями этих ватаг, как люди более опытные и искусные в войсковом деле. Борьба шляхетства с гайдамачеством готовилась превратиться в открытую борьбу двух национальностей: польской поработительной и порабощенной южно-русской, искавшей себе освобождения. В Украйне правой стороны Днепра зачиналось снова возрождение дважды убитого козачества. Эпоха этой борьбы изображена в изданных киевскою археографическою комиссиею документах под редакциею профессора В. Б. Антоновича (Арх. югоз. Росс. ч. Ш. Т. II).

“Гайдамачество”, говорит достопочтенный профессор в предисловии к изданным документам, — “сделалось как бы нормальным явлением в быту юго-западного края: крестьянское население свыкалось с ним все более и более; количество крестьян, поступавших или состоявших в связи с ним, постоянно увеличивалось; становилось очевидным, что гайдамацкое движение раньше или позже должно охватить массу народонаселения, если не изменится порядок общественного строя. Такая минута, казалось, пришла было в 1750 году и только, благодаря несвязности и разрозненности действий гайдамацких отрядов и отсутствию сколько-нибудь ясной постановки ими вопроса, удалось шляхетству на этот раз [302] предотвратить катастрофу теми экстренными мерами, какие были приняты военными начальниками, шляхетскими сеймиками и особенно, по просьбе последних, русскими пограничными властями (ibid. стр. 124). Тогда весь юго-западный край был покрыт многочисленными гайдамацкими отрядами, разбегавшимися во всех направлениях и наводившими повсеместно трепет на дворян; последние должны были прекратить свои обычные занятия; они не могли вести хозяйства и не получали дохода с имений, из которых крестьяне или ушли к гайдамакам или могли призвать последних, если бы помещик стал настоятельно взыскивать панщину, они должны были отказаться от ведения судебных дел, так как проехать в “грод” было небезопасно, да и самые города, где помещались гродские суды, подвергались нападениям. В таком положении гайдамачество продолжало находиться еще в течении восемнадцати лет, и наконец, в 1768 году, благодаря выгодно сложившимся политическим обстоятельствам того времени, разразилось страшною катастрофою, носящею имя “Колиивщины” (ibid. стр. 126 — 127, 128).

Несколько лет уже мы ожидаем выхода в свет нового тома актов о гайдамаках, который должна издать киевская археографическая комиссия. Этот второй том будет заключать документы, относящиеся к 1768 году, к эпохе уманской резни. В чаянии появления этого желанного издания не будет, надеемся, излишним, напечатание четырнадцати документов, касающихся означенной эпохи. Документы эти доставлены нам от г. Поля, екатеринославского обывателя, известного в своем крае знатока местной старины, чрез посредство А. Л. Боровиковского, которым обоим считаю долгом принести мою признательность за любезное и обязательное внимание. Кроме одного польского письма с русским переводом, сделанным в то время (№ 1), где убежавши от уманского погрома поляк описывает близкую к себе трагедию в своеобразных чертах, некоторые из помещаемых здесь документов относятся к личности Неживого, одного из предводителей гайдамацких ватаг, до сих пор известного только по голому имени. Этот Неживый сам лично не участвовал в уманской резне с Железняком и Гонтою, но расправлялся с поляками и иудеями в других жилых местностях правобережной Украины, между прочим в Мошнах, Киеве, Медведовке и получил от обывателей этих городков свидетельства на письме о том, что он не причинил никому из них никакого оскорбления, а по их желанию освобождал их от поляков и иудеев, делавших им обиды. Неживый сносился с начальниками команд войска русской императрицы, расставленных в пограничных форпостах, излагал им в своих отписках причины, принудившие его взяться за оружие, и прилагал при своих отписках выданные ему свидетельства украинских обывателей (№№ 2, 3, 4, 8, 9).

И он сам и те земляки его, что давали ему свидетельства, изъявляли желание верно служить императрице всероссийской. Но потом Неживый, не заставши в Крылове ни одного человека из поляков и иудеев и узнавши, что [303] все они оттуда убежали под защиту русских войск, стал этим недоволен и домогался выдачи своих жертв (№ 5). 18 июня Неживый с своею ватагою взял местечко Палеево Озеро, перебил там захваченных врагов, но некоторые успели заранее убежать в турецкий городок Балту. Неживый послал к тамошнему каймакану просьбу о выдаче беглецов. Но турки не только не выдали их, а еще послали военную силу и сожгли Палеево Озеро, откуда гайдамаки тем временем выступили (№ 7). Неживый овладел турецкою слободою Голтою близ Балты, где также расправился по-гайдамацки с поляками и иудеями, каких успел там застать (№ 6), а 26 июня он был в Крылове, откуда послал к одному из русских командиров, подполковнику Хорвату, просьбу о выдаче беглецов, обреченных на гибель народным мщением и изъявлял желание лично объясниться с русским военным начальством. По этому поводу произошло свидание Неживого с высланным для этой цели русской службы офицером, поручиком кн. Манвеловым. Оно происходило на “гребле” (плотине) по указанию Неживого. На все представления гайдамацкого предводителя русский офицер наотрез объявил, что невозможно выдавать беглецов, которые явились искать защиты (№ 10). Неживый с своим отрядом удалился из Крылова, установивши там козацкий порядок и назначивши атамана, как это делалось во всех жилых местностях, приставших к гайдамацкому восстанию. Отъезжая, Неживый объявил атаману и всем крыловским обывателям, чтоб они, в случае нужды, обращались с просьбою о защите к русскому войску, уверяя, что в скором времени все тамошние места будут принадлежать российской, а не польской державе и все они должны считать себя российскими, а не польскими обывателями (ibid). Но в июле получены были от верховной власти (вероятно после манифеста императрицы от 9 июля, напечатанного в майской книжке “Киевской Старины”) предписания о преследовании гайдамаков, и киевский генерал-губернатор Воейков рассылал подначальным командирам соответствующие приказы (№№ 6, 11, 12). Из елисаветградской провинции отправлены были в погоню за гайдамаками отряды гусарских пикинерных и компанейских команд, и приказано было объявить всем польским шляхтичам, укрывшимся от погрома в елисаветградской провинции, что они могут спокойно пребывать в русских владениях под высочайшею защитою до совершенного истребления гайдамаков и до восстановления порядка в их отечестве, когда возможно будет им безопасно возвратиться в свои жилища. Но такая же милость оказана была и польским козакам, которые изъявляли желание переселиться в русские владения под тем предлогом, что не хотят быть в согласии с барскою конфедерациею, а такое несогласие выставлялось побудительною причиною и у гайдамаков к восстанию против польских властей. Им дозволялось по желанию переходить в Россию и селиться там с своими семьями, устраиваясь слободами, по указанию начальства. Первый пример показал прибывший в Кременчуг еще в апреле 1768 года [304] козацкий атаман Сухина с шестьюдесятью двумя человеками, прибегнувший под высочайший покров ее императорского величества с желанием остаться вечно в подданстве (№ 13). Затем всех пойманных гайдамаков, оказавшихся подданными русской императрицы, преимущественно из запорожцев, доставленных в елисаветградскую провинцию и особенно в Кременчуг, приказано было судить и за доказанное сопротивление оружию ее императорского величества, а равно за разнообразные варварства, совершенные ими в Польше, приговорить к смертной казни но пред самым исполнением ее изменить в телесное наказание кнутом с наложением клейм и с вырванием ноздрей, после чего отправить в ссылку в Нерчинск, оковавши на месте в кандалы (№ 13) (Вот неотразимое опровержение польским писателям, клевещущим на Екатерину II, будто она не наказывала своих подданных, участвовавших в гайдамацком восстании 1768 года, а иных даже и награждала).

Последний из печатаемых здесь документов — секретное письмо Воейкова находившемуся в Кременчуге бригадиру Черткову, от 14 декабря того же года о препровождении из Смелой содержавшихся там русских подданных, бывших в числе гайдамаков, а между ними оказывается поручик черного гусарского полка Станкевич. Неизвестно, было ли это единичное явление, когда русский офицер участвовал в восстании южно-русского народа против польского шляхетства, или может быть это был один из немалого числа таких.

Н. Костомаров.

С.-ПБ. Май.

№ 1.

Письмо пана Якова Кузалкевича к русскому полковнику Чорбе, с описанием уманской резни 1768 года.

(Подлинное письмо на польском языке, но при нем современный перевод на русский язык, сделанный по получении письма. Мы печатаем один лишь перевод, найдя оный вполне сходным с подлинником.)

С величайшим почтением получил я письмо вашего высокородства ко мне и вместе с ним и приказ к его благородию г. поручику Мацкову насчет помещения и безопасности в Архангроде, за что и повергаю к ногам его благодарность. Теперь же, пока сам буду в возможности пасть к ногам вашей вельможности, ужасное, неслыханное и никогда не практикованное (не случавшееся) делаю донесение, что гайдамаки числом в несколько сот, соединившись с крепостными уманскими и [305] козаками тамошними, т. е. с сотником Кгонтенком и Удасенком тоже сотником и другими ватагами уманскими, которые изменили присяге в верности к высокородному благодетелю своему, штурмом взяли Умань, где собравшихся с разных сторон для безопасности дворянства с имуществом, женами, детьми около пяти тысяч и более и жидов тоже со всем имуществом, женами и детьми более семи тысяч всех без малейшего исключения дня 21 июня по римско-католическому календарю текущего года до ноги вырезали и между ними губернатора Младановича, подскарбия Рогашевскаго, для заключения договоров насчет имений от его высокородия пана воеводы нашего высланного, с женами и детьми, а равным образом и ксендзов как латинского обряда, так и отцов базилиан с прихода тамошнего и монастыря Маньковецкого варварски поумерщвляли и повешали. Кроме того, в костеле и часовне отцов базилианов алтари и образа поопрокидывали, стреляли, списами (пиками) кололи, пресвятые тайны на землю с дарохранительницы (cymborium) выбросили, топтали, обесчещивали, образ самого Спасителя, изображенного на кресте, списами кололи, стреляли и, наконец, за голову повесили; у распятий головки пообрывали и велели женщинам эти головки Христовы грудью кормить. Вообще трудно описать, вспомнить ужасно, какие осквернения изображениям самого Бога делали, чего бы даже и бусурмане не делали. Целый город и предместье покрыли трупами. Я только с погранича до Арханграда, а другой высокородный полковник Обух с частью семейства, и то отдельно, с помощью Божьей, спаслись бегством. Бунт возрастая в силе, все дальше в польский край подвигается и умножается, и до того доходит этот край злополучия, что свои на своих нападая погибают взаимно, и где был только дворянин или поляк или жид, везде своим коварным шпионством разузнали и погубили. Мы только с женами находимся здесь в Арханграде и отсюда желаем отправиться в Елисавет, Кременчуг и Киев для снискания покровительства (защиты) имениям его вельможности нашего благодетеля. Сообщая(ю) при этом ужасные проделки Максима Железняка, Войска Низового запорожца, который успел распустить множество своих воззваний и прокламаций во всей Уманьщине, а также Ивана Кгонтенка и Пантелеймона Уласенка, уманских сотников. Желая этим просить великодушного покровительства и помощи, дабы отвратить совершенное разорение имуществам [306] вельможного пана и благодетеля вашего, не имею никакой возможности известить вас о сем, ибо эти злодеи наполнили край и все дороги позанимали, разве чрез Киев, пользуясь покровительством г. генерал-аншефа, генерал губернатора киевского, к которому делаем особенное донесение, всепокорнейше прося, чтоб это письмо, приложенное к оному донесению, дошло вскорости рук ваших в Киеве. А при сем прилагаем еще всепокорнейшую просьбу к вашей милости, чтобы особым указом г-дам пограничным комендантам русским приказано было делать розыск деньгам, серебру и другим вещам, таскаемым в те стороны, и чтобы вещи те оставались при командах до дальнейшего распоряжения вашего, которого великодушию и покровительству препоручаясь, имею честь писаться

Вашей вельможности, милостивого государя, нижайший слуга Яков Кузалкевич.

11 июля 1768

г. Арханград (Ныне посад херсонской губернии на реке Синюхе, на самой границе киевской и херсонской губерний, иначе называемый Архангельск. В XVIII столетии там находилось русское пограничное укрепление.).

№ 2.

Письмо запорожского атамана, уманского куреня, Семена Неживого к гусарского полка командиру Федору Чорбе, 21 июня 1768 г.

Высокородный и высокопочтенный г-н полковник, правящий командою, наш всегдашний благодетель.

Поневаж в польской области показалося немалое разорениe, яко и в старостве чигиринском от году 1766-го от униат, которые униаты народу христианскому великиe беды и разорения делали, при том же разорении, священников благочестивых словивши, головы, бороды и усы обстригали и тирански мучили не токмо священникам и монахам тое делали, но и народу христианскому, и еще войско конфедерацкое, в Украину спровадивши, хотели народ христианский мучити, яко в городе Каневе от козак отобравши ружья хотели (их) смертью казнить. Я Семен Неживый, атаман куренный уманский, видячи кривду народа православного, собравши козаков, вооружился и тех [307] конфедератов из Украины отогнал, а некоторых ляхов и жидов смерти предал. Теперича содержусь в Медведовце со всею своею командою и ожидаю от вашего высокородия милостивой резолюции: что мне впредь поступать; повеваж со всею своею командою народу христианскому никакой обиды не делал и которые города доставал, и те города подписалися, при котором письме до вашего высокородия для рассмотрения и предоставляю. В. в-дия покорный слуга, атаман куреня уманского Семен Неживый со всем своим товариством.

Июня 21 дня, 1768 г. з Медведовки.

№ 3.

Свидетельство от мошенцев.

Благородному и достопочтенному г ну атаману куреня уманского войска запорожского Семену Неживому от мещан мошенских.

За прибытием к нам з войском г-на атамана Семена Неживого в местечко Мошна наши мещане мошенские, видя свою крайнюю нужду и отягощение от ляхов, так и от войсковых, яко тож и от губернатора мошенского Подгородецкого, который то Подгородецкий много людям мошенским разных. обид делал не только свецкому народу, но и духовному чину за благочестие: людей свецких до полусмерти киями забивали, униатам гонителям великую протекцию давал во всем, что наши священники мошенские, которые до благочестия пристали, всюду гонимы были, по лесах и по разных местах укрывалися, сверх же того той же губернатор на нашу громаду великое страхование наносив и за подлинно мнил на нас конфедерацию спровадити из ляхов, чтоб за нас христиан ни одной души в живых не осталося, все то г-ну атаману Семену Неживому представляли. И ежели б мы смерти нечаянной от поляков не убегли, и близко тое уже к нам приходило. Что же г н Семен Неживый атаманъ бытности его в Мошнах и з воинством людям нашим мошенским ни меншей кривды не учинил, совестию о том свидетельствуем и какое подписуемось, неграмотные бывши, крестами. Атаман городовый мошенской Василь Кирченко, Иван Бабич, Марко Гречула, Иван Левченко, Антон Швец, Данило Яршов, Петро Высочин, Максим Птиченко, Иван Каля, Моисей Моргун, Андр. Дуда, [308] Грицко Слюсарь, Никола Сусенко, Корней Костаченко, Иван Гречуха, Фесько Гречуха, Иван Яцына, Максим Швец, Федор Прулев (после каждого значок +).

К сему и целая громада мошенская.

Дано cиe свидетельство в местечке Мошнах июня 15, 1768 г.

№ 4.

Свидетельство каневских мещан и козаков.

Благородному господину атаману куреня уманского, войска запорожского Семену Неживому от мещан и козаков каневских.

За прибытием к нам с войском до Канева, которому ваши козаки каневские, видя свою нужду и ближнюю смерть и прочих христиан, доносили ему атаману, чтобы посланного от них с таковым резоном, что господа наши каневские в замку обретающиеся советовали между собою не применять никакоже намеренного дела: оных козаков прежде атаманов, потом рядовых обретающихся между собою, отобравши оружие от них, выгубити смертно. И с тоей причины слышали от некоторых таковую нечаянную смерть не токмо на себе, но и на прочих христиан: оные каневские козаки и просили вышепомянутого атамана войска запорожского, но токмо слышали об оном войску за несколько недель. То вышепомянутый атаман посылал до замку три раза команды своей с писанием козака, дабы оные господа каневские не опасовалися никаково разорения от них, но только посоветовать между собою желал. На то ответствовали, что они — готовы до битвы.

И по тем трем посылкам видя их противных, приказал атаман двор поручиков согласно с командою своею пустой запалить, от которого то и замок загорелся, и в то время господа каневские с войском польским и козаками Каневскими с дворов уступили; по выходе же из замку козаки от поляков отлучились и прилучилися к команде вышепомянутого атамана и были при команде его. Той же вышепомянутый атаман, будучи в городе нашем Каневе, жителям здешним каневским никаковой обиды не делал, но токмо и то по возможности своей от мещан каневских что имел, тем войсковых козаков кормил и грабительства христианам никакова не делал; в том мы ему атаману вышепомянутому войска запорожского [309] козаки и мещане каневские даемо квитанцию с подписанием рук наших во свидетельство.

В Каневе июня 12 дня року Божия 1768. Яко же неумевшие писанию крест святый саморучно полагаем.

Леско Сало атаман козацкий +

Алексий Галушка атаман +

Иванъ Писаной атаман +

Ив. Секан атаман +

И все городовые козаки

Мещане: Василь Куссейко, атаман городовый +

Яков Серенко, Семен Ковальский цехмистр, Прокоп Лабаренко, Тимошан Крамарь. После каждого имени следует знак +

№ 5.

Письмо атамана запорожского Неживого к подполковнику Хорвату, в котором жалуется, что русские военные власти принимают и укрывают поляков и жидов от казацкой расправы.

Высокородный и достойный почтения господин подполковник Ив. Хорвате, наш всегдашний благодетель.

Случилося нам с командою приехать в Крылов польской, только не имеем себе того счастья, что не застали а ни единого поляка, так же ж и жида. Поневаж пребралися все под вашу команду в границу российскую, и не знаем с какой причины ваше высокородие оным погано-неверным врагам и неприятелям Ея Императорскому Величеству, также ж и правоверным христианам принимаете; понеже оные проклятые жидове весь народ христианский своим поганством сквернят, то хиба Вашему высокородию великое награждение сделали, что оных принимаете? за что? Просим от оных все имущество отобрати и на сю сторону к нам выдать хоча и сонных. Понежваши (Вероятно ошибка переписчика — вместо: “поневаж”) не за имущества втруждаемося, только абы веpa христианская от нас (Может быть описка: надобно было бы — “от них”, так по смыслу речи.) не была более скверненная и чтоб не было врагов на государство, также ж и на правоверных христиан. А ежели ваше высокородие не исполните (Быть может и здесь переписчик описался вместо: не изволите.) нашего [310] прошения сделать, то просим всепокорнейше, абы вволили нас (В списке, бывшем у нас, это слово поставлено в скобках. Смысл дальнейшей речи тот, что атаман Семен Неживый просит выехать к нему на средину плотины, за которою на другом берегу он стоял с козаками, для совещания.) к нам утрудиться хоча и на половину гребли для совету с нами. Притом кланяемся вашему высокородию хлебом и солью; и мы не приехали, чтоб на воеводство к вам, только за своим интересом, что нам повелено делать и притом остаемся:

Вашему высокородию доброжелательные слуги

Семен Неживый атаман, Василь сотник с товариством.

№ 6.

Рапорт премьера майора Вулъфа правившему в крепости св. Елисаветы за коменданта Христиану Григорьевичу Корфу о гайдамацком набеге на слободу Голту и о преследовании гайдамаками поляков и жидов.

Вчерашнего, то есть 24 числа, в третьем часу с полдня, приехав до девятнадцати человек запорожских козаков в ханскую слободу Голту, прислали двух человек своих к тамошнему каймакану с требованием, чтоб он выслал с Голты укрывшихся туда поляков и польских ясидов. И как он каймакан выслать, не похотел, то они запорожцы, прибежав туда, учинили тамошним жидам грабительство и разорение, и находящихся там во укрывательстве двух польских шляхтичей и до семи жидов польских же до смерти закололи, а нисколько жидов, убегая их запорожцев нападения, хотя переплыть чрез реку Буг на здешнюю сторону для укрывательства, утонуло. Тож и сего числа в десятом часу дня, во оную слободу Голту прибежав, несколько из тех запорожцев человек, убили до смерти трех голтянских жидов, а некоторых до полусмерти прибили, и имущество их грабили. Почему я и голтянский каймакан, опасаясь их запорожцев, перешедших на здешнюю сторону в слободу Орел, объявил мне, что де посыланный от него каймакана в запорожский гард Бегилей, возвращаясь оттуда, обратно, видел, что запорожской команды на запорожский гард перешло того же 24 [311] числа пеших до тридцати, а конных до двадцати и состоят в урочище Романковой, разстоянием от Голты за пятнадцать верст, да переехавшие с ханской стороны на здешний орловский форпост чумаки объявили, что вчерашнего же 24 числа видели на степи, в ханской стороне, близ Гарду, до полтораста человек запорожской команды пешей, а запорожский гардовой писарь Быстрвицкий, будучи у меня сего числа по его надобности объявил, что де на запорожский Гард никакой команды не переходило на ханскую сторону, тоже и состоящей в Гарде запорожской команды ни един де человек никуда не отлучался, а чает только де та команда из числа находящейся в Умани запорожской же команды, некоторые же из перешедших на здешнюю сторону в слободу Орел из оной слободы Голты объявили, что де они будучи во оной слободе Голте слышали, что за Кодымой на ханской стороне версте в четыре собирается татарское войско, а для чего — неизвестно, о чем вашему высокородию рапорт, и ежели паче чаяния те запорожцы и отсель укрывшихся на здешней стороне поляков и жидов о выдаче ему требовать станут, как в том повелено будет, прошу вашего высокородия снабдить резолюциею.

Премьер-майор Владимир Вульф.

25 июня 1768 года.

№7.

Показания купцов о нападении запорожцев и гайдамаков на Палево Озеро, избиении там поляков и жидов и о покушениях на турецкое местечко Балту.

1768 года 21 июня в крепости св. Елисаветы купцы Александр Соломянцев, Евфим Шапошников и Тимофей Балашов сказкою показали: в бытность де их в местечках ханском Балте и польском Палеевом Озере для торгового промысла видели, что сегодня 18 числа приехав во оное польское местечко Палеево Озеро команда до трехсот человек, которые себя называли запорожцами, бывших тамо поляков и жидов пиками покололи и имущества их забрали, а потом с оной команды послано двух человек во оное ханское местечко Балту к турецкому воеводе Якубу Аге с прошением, чтоб он укрывшихся туда поляков и жидов с оного местечка на польскую [312] сторону выгнал и чтоб оной команде никакой обиды от стороны турецкой не было. Однако он воевода трех перешедших туда для укрывательства поляков и жидов не выгнал оттуда, и того ж числа оная команда, убоясь яко бы турков, с оного польского местечка Палеева Озера выехала и не в отдаленности от оного местечка стала; что усмотри турки, считая их за гайдамаков, переехав на польскую сторону с тем, чтобы их ловить, оное польское местечко Палеево Озеро зажгли и, напавши того местечка на купцов и прочих тамошних жителей, начали рубить, считая их за бунтовщиков, будто яко бы они той команды поддались, и потом побежали было за оною командою в погон, однако убоялись оной, возвратились в местечко Балту. Тож оная команда к оному польскому местечку возвратилась; на которую команду те турки с их стороны до полдня с ружья паля убили двух человек, тож одного грека и трех волохов. Оная команда на их турков не палила; а после как приехало еще конной до четырехсот человек при их полковнике таковой же команды, — а как оного полковника зовут и прозывают неизвестно — с четырьмя пушками, то в ту пору и оная команда начала на турецкую сторону с пушек палить; и тогда турки и прочие тамошние жители, убоясь, побежали с оного местечка Балты, за которыми большая часть оной команды в погон побежала, и там учинила сражение. А убито ль кого на оном сражении или нет —неизвестны ж; а потом возвратились на польскую сторону, где оная команда до отъезду их, купцов, оттуду находилась. Более вышепоказанного они Соломянцов, Шапошников и Балашов ничего не видели и не слыхали и что в том по самой справедливости показали, в том и подписались на подлинном тако:

Крепости св. Елисаветы купец Александр Соломянцев, крепости св. Елисаветы купец Тимофей Балашов, а вместо него неграмотного по его прошению подписался Евфим Шапошников.

№ 8.

Письмо атамана Семена Неживого Чорбе от 30 июня 1768 года.

Высокородный и высокопочтенный г-н жолтого гусарского полку полковник, высокомилостивый наш государь и наособливейший патрон! [313]

Нарочный войска запорожского был посланный козак Василей Талов для уведомления, что бежавшие гусары, забравши из собою казну и аммуницию, присягают самовольству и конфедерации польской и против верно(сти) нашой всемилостивейшей ея императорского величества и всея России много нападения и разбойства делают, нам же будучи христианам не хотя того оставить, толко в верность Ея Императорскаго Величества, хотя и ныне, все товариство должны смертию страждать. Что же приказ от вашего высокородия и патрона словесный и письменный, дабы явиться к Гаграганову (?) для разговоров, сего дня крайне не могу, но дня 1 июля с приставою ваших дезертиров служить одолжаемся. Мы же верные и всенайподданнейшие Ея Императорскаго Величества просили вашего высокородия от нашего войска посланнаго Василья Бузка да жителя медведовского Давида войта приказать отпустить, дабы мы от вашего высокородия обиды не могли признать. Впрочем и отданный от нас всего войска всенижайший первый поклон зостаемся вашему высокородию, высокомилостивому государю и наиособливейшому патрону, всенижайшие слуги Семен Неживый с товариством.

Июня 30 дня 1769 г. з Медведовки.

№ 9

Свидетельство медведовцев

Благородному и достойно почтенному атаману войск низовых запорожских Семену Неживому куреня уманского от мещан и козаковъ медведовских.

Сего 1768 г. месяца мая 18 числа в полской области в старостве чигринском везде по городах и селах великое разорение народу показалося от поляков, то есть от конфедератов, которые то, приехавши в Жаботин войска четыреста пятдесят человек с козаками и через три дни стоячи, ходили пьяные по лесах и людей жаботинских, которые позбегали по лесах, ловили и, имущество от оных отобравши, до полусмерти киями забивали, и скота рогатого з города Жаботина немалое число забрали. Которые ж то конфедераты, враги и неприятели Ея Импеаторскому Величеству и Короне польской, приехавши сто человек у Медведовку и стали в замку и зараз от козаков и [314] клеянов (Быть может в этом месте, испорченной переписчиком, надобно читать кияков так назывались в Украине и в Польше мужики, ходившие на заработки Они всегда ходили с большими палками, называемыми киями) списы и оружья со всеми припасами отобрали и, недовольны тем будучи, но еще хотели нашего пана полковника Квасковскаго взять с собою до конфедерации, но он ушол в границу российскую. И неотменное их такое намерение было, чтоб панов и козаков с собою забрать, а священников греко-российской православной виры и людей главных и ктиторей мучити смертно за благочестие, и чтобы привесть всех до присяги и на верность конфедерации. Но мы все правоверные христиане, не хотя своей присяги касовати благочестивой, но, верными быть (хотя) Ея Императорскому Величеству, от их конфедератов гордо (sic) бежали з домов своих по лесах, островах и на розных местах непристойных скрывалися и чрез тое гонение не един в домах имущество потеряв. И как бы сей атаман от войска запорожского Семен Неживый, собравши команду козаков и вооруживши, оных конфедератов з Украины (не) отогнал, то бы оные поляки, чтоб похотели, то тоб и зделали с нами. Понеже панов (Под панами разумелись запорожские войсковые товарищи, водворявшиеся в разных местах правобережной Украины) наших и арендаров розогнали и не было за нами никакого обстоятельства; только сей атаман Семен Неживый сталъ за веру христианскую и конфедератов отогнал з Украины и явися с командою у Медведовку, грабителства и обиды народу христианскому не делал нигде, но еще великое спомоществование от своевольцев; и как бы не он у нас содержался, то бы до сего времени великое кровопролитие между народом было и имущества были бы от нас пограблены. Но только он от нас громад требует харчей для войска, а грабительства не делает И в том мы ему атаману Семену Неживому свидетельство (даем) и подписуемся рунами своими властными. Написуем кресты. Деялося cиe на уряде городовом в Медведовке дня 1 июля 1768 году.

Семен Рудь, атаман городовый +

Федор Латка, Василь Бухан, Григ. Колесник, Авр. Гончар, Борис Гончар, Симон Крамарь, Улас Зобенко, Сем. Коваль, После каждого из этих имен следует знак +

К сему и целая громада медведовская. [315]

№ 10.

Рапорт к полковым делам жолтаго гусарскаго полка поручика князя Манвелова о переговорах с атаманом гайдамаков Неживым, домогавшимся выдачи сбежавших поляков и жидов.

По отправлении вчерашнего числа от меня в четвертом часу к полковым делам рапорта, злоумышленные гайдамаки с атаманом Неживым, тож и сотником Василием пред вечером прибыли более (как?) и на человек сто. Прибывши в польский Крылов, означенный атаман Неживый присланным на имя господина подполковника Хорвата письмом просили (кое письмо при сем оригиналом прилагается), что (б) для некотораго совету с ними выйти на греблю; по каковым обстоятельствам я перво предпринял самую крепчайшую предосторожность и, совокупив(ся с) своею и козачьею командою, прибыв к крыловскому форпосту, где возле оного оставя, а я — с поручиком Бутовичем и прапорщиком князем Манвеловым и Танталеевым, тож и з сотниками, вышли на половину гребли, куда и означенный атаман Неживый и сотник Василий к нам прибыл с хлебом и солью, а при том объявили: что мы де не для чего иного прибыли, как только требовать от вас о выдаче жидов и поляков; на это я оным объявил, что тех жидов и поляков, потому что оные в силе предложениев находятся у нас под защитой, отдать невозможно. И так оные, установив от себя в польском Крылове расположение, и определив в оном атамана, приказывали ему, чтобы по их приказаниям единственное исполнение чинили; а потом — отъехали до села Конабарка, где и находятся поныне; а сверх того приказали оному атаману, что если каковы между оными поляками и жидами у них суспиции оказываться будут, то давали бы к нам знать, и просили оные нас, чтоб и в том вспомоществование чинили, а во всем объявляя притом, что де оные места будут в скором времени российской державы, а не польской и чтоб те мужики считались российскими, а не польскими жильцами.

Поручик князь Иван Монвелов. июня 26 1768 г. [316]

№ 11.

Киевского генерал-губернатора Воейкова бригадиру Черткову о преследовании гайдамаков и беглецов.

Высокородный и высокопочтенный господин бригадир!

Вашего высокородия четыре рапорта от 17 и 18 сего со всеми к оным приложениями исправно до меня дошли, на которые следующее для ведома и в наставление вам предписываю. Елико до перехода запорожских козаков чрез Гард в ханскую сторону для удобнейшаго с гайдамаками в пути соединения принадлежит, то, в силу моих ордеров, от кошевого атамана командированием, при шести полковниках и при нескольких куренных атаманах, разных партий в степь запорожскую и рекою Днепром к Очакову, надлежащее меры уже приняты вами для пресечения перехода гайдамаков в Польшу, так и для переловления возвращающихся оттуда с добычею в запорожские земли, чем без сумнения (sic) к искоренению сей зловредной шайки не малый способ подан быть может, если только содержание прежних моих ордеров о преследовании, поимке и истреблении оных точно наблюдаемо и в исполнение неослабное и ревностное стараниe приложено будет. Татарское за Кодымою собрание, хотя по обстоятельствам и видится быть действом гайдамацкого на Балту и Голту нападения, следовательно не иное в себе заключающее, как собственную предостережность от других гайдамацких на татарские места пустошений, однако презирать оное не должно, ибо предосторожность, а наипаче при пограничье, никогда излишнею не признавается; и для того изволите, ваше высокородие, по получении сего, немедленно одного надежного и искусного офицера отправить к начальнику Едисанской Орды с письмом для искания яко бы какого либо за границу с немалою суммою бежавшего купца, прося, чтобы, в силу вечно мирного трактата и соседственной дружбы в отыскании оного, приказано было старание приложить и по отыскании (чтоб) оный со всем, что при нем найдено будет, посланному на руки отдать(не) и до границы препровожден был, так (как) и с нашей стороны с подобными от них беглецами неоднократно уже поступлено. Под которым претекстом посланный стараться должен о подлинных обращениях и намерениях той орды разведать, а между тем в разговорах [317] отзываться и уверять может, что набегшая на Балту и Голту разбойническая шайка, состоявшая в немалом числе всякой сволочи, польских козаков, мужиков и других гайдамаков, разоряющих польскую Украину, нашими войсками большею частью разбита и переловлена, которой остаток уповательно также скоро истреблен быть имеет. И так, что сим нарочным посланцем разведано будет, меня немедленно уведомить. По второму вашему рапорту, при котором сказка купцов елисаветградских Евфима Шапошникова с товарищами, надлежать такожде у начальника Едисанской Орды справедливого удовлетворения, по соседственной дружбе, требовать, и что потом последует, меня уведомить. По третьему — всем находящимся в елисаветградской провинции польским шляхтичам, кои под покровительство ея имп-го в-ства прибегнули для спасения живота от гайдамацкого гонения, приказать до дальнего ордера оставаться в тех местах, где находятся, пользуясь под высочайшею защитою дозволенным им благоденствием до совершенного истребления всех гайдамаков и восстановления в их отечестве прежнего покоя и тишины; а когда желанное спокойство восстановлено будет и опасность к возвращению в их отечество минется — от меня им знать дано будет, и они тогда беспрепятственно в свои домы отпущены быти имеют. И так мне остается ожидать, в силу прежнего моего ордера, присылки от вас имянного списка всех шляхтичей польских, ретировавшихся в елисаветградскую провинцию, с означением чина, фамилии и служителей обоего пола; на последний (рапорт), при котором сказка отставного ротмистра Иванченка и допрос сотника Власенка с переводами двух писем губернатора Квитневича, рекомендую: арестованное вино ротмистру Иванченку с роспискою отдать приказать, ибо, как видно, Квитневич с ним в том помирился (Обстоятельства, на которые здесь делается намек, неизвестны). Ротмистра Иванченка хотя и не надлежало по причине экономии в дом отпустить, однако, когда оное за надежными поруками учинено, то быть так, но смотреть надобно, чтобы каким либо образом он скрыться не мог. Сотника же Власенка до дальнего ордера содержать под караулом в крепости, а вещи как Иванченка, так и Власенка оставить в смотрении вахмистра Бабки, не [318] окажется ли иногда и впредь по какой либо улики, по которой тогда и дальнейшее следствие произведено быть может (Власенко сотник — вероятно иначе Уласенко, товарищ Гонты. Допроса, учиненного ему, о чем здесь намекается, не имели мы в руках).

Вашего высокородия охотнейший слуга

Федор Воейков.

Киев. 31 июля 1768 г.

№ 12.

Того же Воейкова тому же бригадиру о преследовании гайдамаков и о содержании караулов.

Высокородный и высокопочтенный господин бригадир! Два ваши рапорта от 23 с приложением исправно здесь получены. Первый, служащий только для ведома, остается в своей силе, а на второй предписывается, что во уважение вашего представления, яко за отправлением для истребления и поимки разбойников в Польшу гусарских и пикинерных и компанейских команд и умножающихся ежечасно арестантами, равно как и в рассуждении обширности границ Елисаветградской провинции, на которой тамошними гусарскими, компанейскими и пикинерскими полками форпосты содержатся и беспрестанные разъезды чинятся одним пехотным козловским полком, от которого две роты на подкрепление главных форпостов посланы, по числу некомплекта все караулы в крепости в Кременчуге и над арестантами, без крайней тягости и изнурения солдат, исправляемы быть не могут, от меня одну генерал аншефу и кавалеру графу Румянцеву сообщено. По его благорассмотрению приказать из ближних полков конный или пехотный в Елисаветградскую провинцию командировать до совершенного восстановления в Польше покоя; и так пока оный полк или какая другая команда и там прислана будет, изволите приказатъ по вашему рассмотрению в Кременчуге хотя гарнизонными солдатами надлежащей караул содержать.

Вашего высокоблагородия охотнейший слуга

Федор Воейков.

Киев 31 июля по полудни в 6 часу 1768 году. [319]

№ 13.

Отношения киевского генерал-губернатора Воейкова бригадиру Черткову: 1) о водворении польских козаков, пожелавиших поступить в подданство России, 2) о допросе и отсылке содержащихся в Кременчуге запорожцев, участвовавших с гайдамаками и 3) о суде и приговоре над виновными. Августа 15, 1768 года.

Высокородный и высокопочтенный господин брагадир! По рапорту вашему от прошедшего апреля о вышедшего из польской Украины козацкого атамана Сухины с шестьюдесять двумя человеками польских козаков кои, убегая от согласования с польскими конфедератами, прибегнул под высочайшей покров Ея Императорскаго Величества с желанием остаться вечно в подданстве, объявлял, что к такому же выходу и еще многое число козаков намерение имеют, с желанием учинить в верности службы присягу и выведя всю свою фамилию, поселиться слободою, где место отведено будет, Ея Императорскому Величеству всеподданнейше от меня донесено с испрошением высочайшего указа, что с ними и с являющимися впредь учинить повелено будет; на что высочайшим рескриптом от 11 июля всемилостивейше повелено: во уважение указанного от них усердия принять их ласково и поместить между настоящими в Елисаветградской провинции поселянами, не заводя особых для них поселений, пока замешательства в Польше продолжаться будут, а при том дозволить им пользоваться всеми теми выгодами, кои согласоваться могут с узаконенными по тамошнему месту учиненными. Сие разумеется и о тех польских козаках, кои впредь из польский Украины по объявлению сих выходцев с таким же точно намерением, с каким и они прибегли, выходить будут.

Во всеподданнейшее исполнение такого Ея Императорского Величества всемилостивейшего повеления изволите ваше высокородие потребное к распределению их по вашему рассмотрению учинить расположение и, по вмещению всех, меня в свое время рапортовать.

Вашего высокородия охотнейший слуга Федор Воейков.

15 августа 1768 г. [320]

Высокородный и высокопочтенный господин бригадир! По получении сего извольте, ваше высокородие, приказать кому надлежит как можно скорее всех в елисаветградской провинции и в Кременчуге находящихся между содержащимися гайдамаками запорожских козаков, каждого особо по приложенным при сем пунктам, допросить и таковый с них допрос с нарочным ко мне отправить, между тем надлежит их злодеев по приложенному при сем экстракту из указа формальным образом судить их и приговор сделать с нарочным ко мне рапортовать.

Пункты, по которым допрашивать пойманных в Польши на разбое запорожцев:

1. Стараться выведать прямое начало заговора оных пойманных в Польше запорожцев, а особливо, кто из них подговорщик был сам, или же все от других научены были и где именно зборище их началось?

2. С ведома ли кошевого атамана и войсковой старшины отлучились в Польшу?

3. С каким намерением сделали нападение на слободу Балту и что кем где учинено?

Вашего высокородия охотнейший слуга Федор Воейков.

15 августа 1768 г.

Экстракт присланного в киевскую губернскую канцелярю из государственной коллегии иностранных дел указа от 24 июля 1768 года.

1. Тотчас по получению сего указа произвесть над помянутыми запорожцами надлежащий суд, который однакож весьма скоро окончен быть должен.

2. В суде положив на мере формальный приговор на основании законов, — ибо колодники, будучи взяты с ружьем в руках противу войск ея имп-го в-ства, не могут конечно оправдаться ни в бунтовчичьем супротивлении воле и оружию Ея Величества, ни в разнообразных в Польше произведенных варварствах, когда они на самом деле пойманы и следовательно судимы быть должны, яко бунтовщики, нарушители общего покоя, разбойники и убийцы. [321]

3. Когда по сим уважениям, вследствие всех на свете законов, определена будет смертная казнь, переменить ее, при самом исполнении, в телесное наказание кнутом, клеймом и вырванием ноздрей, ссылкою в Нерчинск, оковавши на месте в кандалы.

В губернскую канцелярию из государственной коллегии иностранных дел указа (экстракт). Канцелярист Федор Онисимов.

№ 14.

Секретное письмо киевского генерал-губернатора Воейкова бригадиру Черткову о мерах к поимке и о доставлении капитана Станкевича, участвовавшего в гайдамацком бунте.

Высокородный и высокопочтенный г-н бригадир! Из сообщения его сиятельства, г-на генерала аншефа и кавалера, графа Петра Александровича Румянцева усмотрел я, что между пойманными посланною в Польшу наших войск командою около Жаботина и Смелой гайдамаками находится бездельник черного гусарского полку капитан Станкевич с нескольким числом российских подданных, которые содержатся в Смелой. A как сие место в близости елисаветградской провинции находится, то от меня г-ну генерал майору и кавалеру Исакову ордером подтверждено для взятья оных оттуда и препровождения до Кременчуга отправить достаточную из гусар и пикинер команду. Того ради вашему высокородию найприлежнейше рекомендую, по приводе сих злодеев к вам, приказать оных под крепким содержать караулом и над помянутым бездельником Станкевичем исследовать: как и с чем был он отправлен в Польшу и для чего нашим войскам противился? Прочих гайдамак всех обыкновенным образом допросить: кем они подговорены и с каким намерением в Польшу пошли. О получении сего и о исполнении меня во свое время рапортовать.

Вашего высокородия покорный слуга Федор Воейков.

Киев 14 декабря 1768 года.

Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории Колиивщины или резни 1768 г. // Киевская старина. № 3. 1882