Библиотека сайта  XIII век

Переписка гр. П. А. Румянцева о восстании в Украине 1768 года.

В то время, когда достоуважаемый Н. И. Костомаров сообщил нам 14-ть документов относительно “Колиивщины”, помещенные в августовской книжке “Киевской Старины” в нашем распоряжении было больше чем в три раза документов той-же категории, имеющих одно общее с ними происхождение, находившихся в одном и том-же архиве, но, по случайностям архивной судьбы, попавших в иные руки. Их следовало снова соединить в одну коллекцию, распределить хронологически и в таком виде предложить вниманию читателей. Мы не сделали этого ради ценного предисловия почтенного историка нашего, которое обнимало содержание лишь одной части документов, ему доставшихся; мы имели притом в виду, что, кроме тех и других документов, могут быть открыты, пожалуй даже скоро, новые, к тому-же событию относящиеся и из того-же источника заимствованные, и — каждая новая серия их будет требовать нового пояснения.

Документы, которых печатание мы теперь начинаем, составляли отдельный сборник, начатый еще в 1851 году известным исследователем нашей старины М. А. Максимовичем и предназначавшийся им для киевской археографической коммиссии, его излюбленного детища, ему главным образом обязанного своим рождением. По смерти его, эта коллекция, очевидно далеко неполная и неоконченная, досталась достойнейшему продолжателю его трудов, Вл. Б. Антоновичу, предоставившему ее в наше распоряжение. Общее число переданных нам документов простирается до 50-ти и обнимает собою время 1768—1779 г., а наибольшее их число принадлежит к 1768 году. Все они извлечены покойным Михаилом Александровичем из архива военно-походной канцелярии бывшего Президента малороссийской коллегии и малороссйского генерал-губернатора, гр. П. А. Румянцева, впоследствии получившего титул Задунайского. Собственно это есть переписка гр. П. А. Румянцева, веденная им по делу народного восстания в сопредельной с районом его управления тогдашней польской области, нынешнем юго-западном нашем крае, и главным образом в пределах нынешней [524] киевcкой губернии, и представляет ряд всеподданнейших и других его писем и реляций, отношений, ордеров или приказов и т. под., но рядом с исходившими от Румянцева бумагами, есть (к сожалению, не многие) бумаги, к нему поступавшие, каковы некоторые сообщения киевского генерал-губернатора М. Воейкова, донесения подчиненных ему лиц и другие частные сообщения. Переписка касается не одного только восстания украинского, но и возникшего почти одновременно с ним и стоящего с ним в тесной связи польского бунта, окрещенного от современной шляхты деликатным именем конфедерации, и это увеличивает ея интерес. В ней, кроме множества других второстепенных лиц. выступают главнейшие наши государственные деятели того времени: президент коллегии (министерства) иностранных дел, заправитель нашей иностранной политики, гр. Н. И. Панин, чрезвычайный наш посол при варшавском дворе, кн. Н. В. Репнин, в круг обязанностей которого входила защита угнетаемых православных обитателей королевства польского, гр. П. А. Румянцев, управлявший левобережною Украиною и Запорожьем, на обязанности которого естественно лежало охранение спокойствия и безопасности со стороны правобережной, тогда польской Украины, и киевский генерал-губернатор Ф. М. Воейков, управлявший небольшою частью нынешней киевской губернии по Васильков и так называемою Ново-Сербиею, т. е. поселенными между границею польской Украины и Запорожья пикинерными и компанейскими полками, и ведавший все пограничные сношения с Польшею и Крымом. К сожалению, переписка эта открывает нам вполне взгляды и отношения к событию 1768 г. лишь одного Румянцева, относительно-же остальных лиц мы узнаем лишь по отв-етным его письмам и разбросанным в них намекам и указаниям. Тем не менее печатаемые теперь документы в значительной степени освещают мрачную драму “Колиивщины”, определяют с большею точностию обстоятельства, ближайшим образом ее вызвавшие, устанавливают истинный характер этого события и обнаружившиеся в нем заветные стремления украинского населения, показывают действительные отношения к нему русского правительства, указывают места и действия главных предводителей восстания и рисуют, согласно с народным местным преданием, характер и значение пресловутой польской конфедерации, вообще-же открывают не мало новых исторических данных.

Прежде, однако, чем приступить к указанию содержания помещаемых до-кументов, коснемся для ясности дела обстоятельств, предшествовавших событию, о котором они говорят.

Мы не станем повторять известных уже в нашей науке положений, что гайдамачество было видоизменною формою козачества и что оно представляло из себя протест против тогдашнего общественного строя; но мы не можем не заметить, что в этом последнем положении есть значительная доля неопределенности и даже неверности исторической, вследствие чего и самое .событие, которого касаются предлагаемые документы, так называемая Колиивщина, получает [525] не точную окраску. Когда говорят, что гайдамачество являлось протестом против тогдашнего строя жизни, то разумеют преимущественно строй гражданский положение социальное, условия экономические. Не на этой почве выросла Колиивщина,—вот что мы хотим сказать, с документами в руках. Заселение Украины, обезлюдившейся по воле Петра I, случилось так недавно, что экономические отношения новых поселенцев на землях, как-бы арендуемых ими, за известную, сравнительно легкую работу в пользу их владельцев, еще не могли обостриться; пользование землею продолжало быть более или менее льготным, закрепощения, какое было в других русских областях Польши, не было здесь и долгое время после Колиивщины, и не экономические нужды вызвали кровавую расправу украинцев с владетелями их родной земли. Тот общий в тогдашней Польше порядок, что помещик являлся полновластным господином поселившегося на его земле крестьянина, и мог лишить его всего, самой жизни, не отвечая пред законом, не мог зародить борьбы на жизнь и смерть в сфере чисто экономических отношений, которые не давали к тому ни повода, ни причины: население было редкое, земли было вдоволь, богатейшая, много лет гулявшая почва кипела, можно сказать, медом и млеком и сторицею вознаграждала труд земледельца, самые-же помещики и их многочисленные агенты должны были дорожить рабочею силою. Современные акты мало или вовсе не представляют указами на существование тогда в Украине гнета экономического. Борьба между шляхетством и подвластным южнорусским крестьянством возникла и выросла на почве религиозных гонений и мучений в буквальном и самом широком смысле этих слов. Начало их один из современных документов относит к 1736 г., т. е. к первым временам заселения Украины, но усилились они и приняли систематический характер с 60-х годов и особливо с 1764 г., когда на сейме этого года все диссиденты, в том числе и православные, лишены были свободы вероисповедания, с воспрещением им доступа к общественным и гражданским должностям. В короткое время большая часть православных церквей была обращена в унию, так называемые благочестивые священники изгнаны из своих приходов, дома и имущества их разорены, сами они и защищавшие их прихожане подвергались самым жестоким и безчеловечным насилиям. Всем этим делом заправляла радомысльская униатская консистория; исполнителями ея распоряжений являлись униатские священники в особых должностях инструкторов и инстигаторов, а ревностнейшим пособником — рассыпанная по имениям польских панов польская шляхта, в виде губернаторов, комиссаров, поссесоров, арендаторов, экономов, лесничих и т. под. Религиозный фанатизм проникал тогда все слои польского общества, пропаганда унии не одно столетие была душею оного, она всасывалась с молоком матери, усиливалась воспитанием, проповедью и исповедию ксендзов, поддерживалась всем строем правительственной и общественной жизни; всякий шляхтич считал себя миссионером. Ближайшим [526] поводом к религиозным насилиям над православным украинским населением служило то обстоятельство, что на обширном пространстве всего юго-западного края давно не было ни одного православного епископа и никакой иерархической власти, а власть заграничного епископа переяславского, к которому, с разрешения св. синода, относилось по делам веры православное население Украины, не считалась здесь законною. Униатские митрополиты считали Украину своею диоцезиею и не могли равнодушно смотреть на появление в ней, вместе с ее заселением, шизмы; напротив, они всячески старались о насаждении здесь унии, в чем деятельно помогала им шляхта, пользуясь своим социальным господством и употребляя в дело учрежденное не задолго пред тем для противодействия гайдамакам и содержавшееся в городовых и помещичьих замках милиционное войско, с именем козаков.

Смелое, энергическое ходатайство за угнетенный украинский народ назначенного от переяславского архиерея правителем украинских монастырей и церквей игумена мотренинского монастыря Мелхиседека Значко-Яворского, его поездка в Петербург, где он милостиво был принят имп. Екатериною, а оттуда в Варшаву с рескриптом императрицы на имя нашего посла кн. Репнина, и вместе с сим посылка особой ноты или письма Екатерины к самому польскому королю дали делу православия в Украине неожиданный оборот. Особым привилеем король Станислав-Август дозволял свободу исповедания православным жителям Украйны. От имени короля и по его приказанию вице-канцлер коронный Млодзеиовский писал внушительные письма униатскому митрополиту и епископам, а также главнейшим украинским помещикам Яблоновскому, Любомирскому и Сангушке, требуя прекращения гонений на православных и законного с ними обращения. Независимо от того Мелхиседеку выданы были из коронной метрики за королевскою печатью копии грамот прежних королей на свободное исповедание православной веры. Это было в феврале 1766 г. Гонения между тем на православных не прекращались во все время путешествия Мелхиседека, продолжавшегося около года. Когда-же с возвращением его начадось в украинских церквах чтение королевского привилея, ограждавшего свободу православия, это с одной стороны, высоко подняло дух народный массы приневоленных пред тем к унии снова возвратились к православию, с другой - довело до исступления их врагов и вызвало этих последних на новые жесточайшие преследования исповедников православия. Польша находилась тогда в периоде полного разложения; то была пора полного бессилия закона и всякой власти не исключая и королевской. Распущенная шляхта цинично глумилась над выданным королевским привилеем, указывая для него самое непристойное назначение; шляхтич Хайновский азартно кричал: <и королю отрубят голову за то, что схизматикам выдал привилей>. Возвращение к православию только что приневоленных <боем нещадным> к унии сочтено было бунтом, ходатайство Мелхиседека пред [527] императрицею и королем — тяжким преступлением, сам он объявлен бунтовщиком, достойным самой тяжкой кары. Такой декрет выдан был на него и на всех непокоряюшихся yнии от радомысльской униатской консистории. Видно, упомянутые письма вице-канцлера ценились еще менее, чем королевский привилей. Этим декретом отпавшие от унии священники объявлялись лишенными своих мест и подлежащими строгому телесному наказанию и изгнанию, на непокорные громады налагались огромные денежные штрафы, с обращением их на постройку миссионерского дома и содержание миссионеров унии. И все это должны были привести в исполнение агенты помещичьей власти, под опасением суда латинской консиcтopии... Сам Мелхиседек потребован был к суду униатского официала Мокрицкого. Командам пограничных форпостов на Днепре отдан был строжайший приказ не пропускать никого в Переяслав, сношения внутри в такой степени были стеснены, что, по выражению Мелхиседека, никуда не пускали “а ни человека, а ни жида”. Всякая попытка пробраться к епископу для рукоположения, получения антиминса или иной надобности наказывалась самым жестоким, киев в триста, боем. На одном из таких форпостов схвачен был и Мелхиседек, возвращавшийся из Переяслава, и, после всевозможных личных над ним насилий и издевательств, завезен был в кандалах на Волынь и там, в м. Грудке, замурован в каменной тюрьме, где едва не лишился жизни. Вступившее пред тем в Украину польское войско, так называемая украинская партия, под командою Воронича, навела ужас на все живущее. Начались страшные поборы на войско, народ массами сгоняли на работы в обоз под м. Ольшаной. Воронич рассылал летучие отряды для усмирения бунтующихся, т. е. не желающих принять унии, и карал жестоко. Сопровождавшему Мелхиседека в Переслав сотнику жаботинскому Харьку отрублена голова в конюшне, млиевский ктитор Даниил Кушнир всенародно сожжен в обозе под м. Ольшаной. В тоже время униатской официал Мокрицкий, утвердивши свою резиденцию в Корсуне, с толпою инструкторов и инстигаторов, с отрядами вооруженных козаков, разъезжал по Украйне, брал с бою церкви, ловил монахов и священников, бил их смертно заковывал в железа, забивал в кандалы и под караулом отправлял в Радомысль, где им снова давали по 600 и 800 ударов, бросали в смрадные ямы, заставляли тачками возить землю. Не лучше было и положение мирян: над ними производили неизобразимые и неисчислимые насилия, — иных до смерти забивали, другим рты разрывали, руки и ноги выворачивали. Шляхта и духовенство униатское щеголяли друг перед другом в изобретении мук и казней; буйство, распущенность, необузданное своеволие спорили с фаватизмом и непримиримою злобою. Так называемые “похвалки”, или угрозы безумствовавшей шляхты, довершали смятение и ужас народа. Нередко целым громадам объявлялся смертный приговор, назначался день и час казни, или-же без означения cpoкa грозили всех истребить поголовно. . “Людям смертным [528] страх мечтался, и все лишения имущества и живота ожидали”. По местам действительно готовились к смерти, надевали чистые рубахи, нсповедывались, приобщались, на веки прощались; в других местах поголовно оставляли жилища, уходили в леса, горы и дебри. В глумлениях, издевательствах шляхты и причитаниях при совершении истязаний ясно слышалось, против кого и чего и за что направлялась эта адская, непримиримая злоба и неистовство: “ото тебе бьет благочестие твое”; “о то тоби за государыню, за короля, за св. правительствующий синод, за архиерея и за вся православные христиане”; “а пу-те-ж, нуте лучше того грека”. Били “смертно розками, дисциплинами, барбарами”, били нагаями и киеми, списами и ружейными присошками, руками и ногами, били, пока прочитывалось: Помилуй мя, Боже и Блажени непорочнии, били “духу послухаючи”, т. е. пока душа в теле держалась. А со стороны народа один был ответ: “отнимите у нас жизнь, но мы не хочем быть в унии”. “Пристань, ксиенже, на едность, то велю сейчас из пушек палить”, — говорил комиссар Еаменский Мелхиседеку, попавшему в руки униатов и не раз бывшему уже на волос от смерти; но тот отвечал: “хотя и безвременно пропаду, но за веру пострадаю; на унию-ж не пристану”.

Эта страшная картина народных страданий не изменялась ни на иоту до конца 1766 г., удерживалась в течение всего следующего и в начале рокового 1768 г. Менялись места, лица, действия, но раздирающая душу драма оставалась неизменною вплоть до того момента, когда многострадальный и. многотерпеливый, но разъяренный народ восстал, как лев, в неумолимой мести своей. Любопытствующих подробностями этой драмы отсылаем к изданным киевскою археографическою коммисиею актам (Архив юго-запад. России ч. 1, т. II и III), мы-же доскажем вкратце лишь конец оной.

Тщетно Мелхиседек, еще до заключения своего сперва в гродской, потом в дерманской тюрьме, и добродетельнейший 84-х летний старец Гервасий Линцевcкй, епископ переяславский, старались остановить мучителей, оградить мучимых посредством жалоб и протестов, ссылаясь на королевски привилей, на мирные трактаты, на грамоты прежних королей. Самые напряженные их усилия не приводили ни к чему. То была пора крайнего религиозного возбуждения в Польше. Сеймы следовали за сеймами; на них шли бурные, ожесточенные прения, а главным предметом их, злобою, так сказать, дня был вопрос о диссидентах, или не согласных с учением католической церкви. В предсмертной огонии своей Польша силилась остаться ультра-католической и не хотела допустить существования в ее пределах еретиков, к которым прежде всего относила православных. Папа особою буллою на имя припаса королевства разжигал страсти без того фанатического духовенства. Сейм 1766 г. отверг все домогательства иностранных дворов о правах диссидентов; .все протесты и жадобы их были отвергнуты, в частности жалобы украинцев сочтены были бунтом. Сейм [529] следующего года был благоприятнее для дела диссидентов; в виду решительного настояния иностранных государей, особливо Екатерины, им возвращена была свобода вероисповедания, дарованы гражданcкие и общественные права наравне с католиками. В общей судьбе их решено было и дело украинцев, а для разбора жалоб их на униатов и поляков назначался смешанный суд. Но такое вынужденное постановление, еще до ратификации оного на сейме след. 1768 г., вызвало страшное волнение в Польше. Раздраженная уступками в пользу иноверцев шляхта восстала открыто против короля, называя его наймитом московским. Король призвал русские войска; главные зачинщики движения были арестованы Репниным и отправлены в Калугу, сейм отложен до половины февраля и хотя на нем утверждено постановление предидущего сейма, но это не только не предотвратило готовившегося взрыва, а напротив ускорило развязку событий в Украйне.

Народ жил своею логикою; всего менее ему могли быть известны действия дипломатии, направление внутренней политики; он поступал, как требовали совершавшегося пред глазами его события. А в Украйне, как мы уже говорили, творились неизобразимые ужасы. “Ярости и свирепства униатов не утишались, но паче воставали, за пособлением губернаторов и придворских людей”, “народ находился в такой тесноте и нужде, каковы были разве во времена апостольские”. “Губернаторы и другие паны, кто вырвется, мучили без уваги”.

Зловещие признаки готовившегося общего взрыва носились то там, то здесь гораздо прежде сего. “Будет война”, говорил Мельхиседек, возротясь из Петербурга и Варшавы два года назад. “Берегись, писал он потом, лютому мучителю Мокрицкому, 6о то не с жидами справа”. “Коли лихо тихо, то надо-б его и кожухом укрывать”, — замечал предместник Мокрицкого. Мирные разных оттенков протестанты еще в декабре 1766 г. образовали конфедерацию в Слуцке и решили защищать свою свободу с оружием в руках, призывая к тому-же и православных. В марте следующего года, в обители мотренинской козак Иван просил у наместника благословения “выкрикать на затяг”, но наличные силы признаны были недостаточными и монах Филостерв Самбек повез письмо “до Гарду (в Сечь), щоб голота прибула”. Весь однако 1767 и начало 1768 г. прошли без взрыва; только стон стоял по всей Украине от невыносимых страданий “благочестивого священства и народа. Конфедерация, зародившаяся в Баре и хлынувшая в Украину, переполнила чашу народных страданий и была непосредственною причиною “Колиивщины”, как верно, по живому преданию, определил народный поэт:

Руйнували, мурдували,

Церквами топили,

А тим часом гайдамаки

Ножи освятили... [530]

Свергнуть преданного России короля, выгнать русские войска из Польши, восстановить во всей широте вольность шляхетскую, -таковы были стремления конфедератов, то их конечная цель - разорить церкви православные, истребить схизматиков-еретиков. Все это польско-шляхетское движение имеет религиозную окраску; сам папа руководит им, дает денежное вспоможение. Конфедераты, вступив в Украину, чтобы подкрепить себя теми военными силами, какие находились там в помещичьих дворах и городских замках, остались верными основному характеру движения и начали с того, чем должны были кончить. Запылала Украина, начались неслыханные неистовства над беззащитным народом. Шляхта открыто хвалилась, что в ничто обратит страну. Народ не вытерпел, призвал запорожцев. В апреле разлилась конфедерация, в мае вспыхнуло народное восстание. Тут связь ближайшая, непосредственная, очевидная, а это изменяет взгляд на самое восстание. То не был бунт против власти помещичьей или государственной из-за гнета экономического, во имя независимости и свободы гражданской, не было принципиальное непризнание польской власти и господства и, если эти чувства и убеждения были воспитаны в украинском народе всею предшествовавшею историею, если они лежали в глубине души его и проявлялись теперь в решительном намерении перейти в подданство русской царицы, То не ими вызвано настоящее исступленное восстание и не они были движущею его силою. Нет, то было великое движение во имя веры, которое, как огнем, охватывает массы народные (простое усердие к вере благочестивой, как писал Румянцев), вопль крайнего отчаяния, инстинкт самосохранения, самозащита в глазах неминуемой смерти. Не воры, разбойники и грабители были восставшие, не из своеволия и не для наживы восстали они, но для защиты от конечного своего истребления и — за веру отеческую, поруганную и погубляемую. Годы предшествовавшие восстанию были в собственном смысле временами мученичества, ничем не уступавшими временам Нерона и Диоклитиана, и если они явили нам страстотерпцев и мучеников, то восстание дало нам таких бесстрастных и самоотверженных защитников народных; пред которыми бледнеют швейцарские защитники свободы. Те однако давно нашли своих историков, поэтов, а наши доселе не вышли из названий “разбойников, гультаев, ватажков”. Пора, по крайней мере, приступить к собиранию и обнародовани памятников этой кровавой эпохи, которая спасла нам нашу веру и народность. Помещаемая теперь переписка пусть послужит тому началом.

Она начинается тремя сообщениями (четвертого не достает) киевского генерал-губернатора Ф. М. Воейкова гр. П. А. Румянцеву о первых движениях конфедератов для разорения оставшихся в польской Украине православных церквей и изгнания оттуда русских войск (№№ I, II, III и IV). Добытая Воейковым сведения удостоверяют несомненное участие в этом польском бунте как папы с его казною, так и польско - католического духовенства. Но папе какая [531] нужда до вольностей шляхетских? Следовательно это, в некотором роде, крестовый поход для истребления еретиков, для разорения их церквей. Действия конфедератов в таком направлении, очерченные в сообщениях Воейкова лишь несколькими штрихами, составляют первый акт начавшейся драмы.

Первые указания на открывшееся народное восстание в Украине находим в донесениях Румянцева коллегии иностранных дел, или чрез нее имп. Екатерине, равно в приказах его полковнику Протасьеву и кошевому войска запорожского (№№ V — IХ). Неистовства конфедератов вызывают отпор; идет междоусобие и взаимное самоистребление. Призываются запорожцы, берут Канев, выгоняют и частию истребляют поляков, жидов-же не оставляют в живых ни одного. Несколько польских семейств и сам староста каневский Потоцкий бегут в Переяслав, под защиту Румянцева, но туда-же является и нарочный от жителей Канева. Происходит удивительное общее недоразумение. Румянцев представления не имеет о тех ужасах, какие слишком два года совершались у него пред глазами, по другую сторону Днепра, и сведения о которых сосредотачивались в Переяслав; даже недавния сообщения Воейкова совсем как-бы забыты. Никакой исходной точки, никаких предварительных сведений^; ни у него, ни у подведомственных ему учреждений нет, как и у соседа его Воейкова, на котором лежали все затраничные корреспонденции. Поляки просят защиты, каневцы доносят, что с помощию запорожцев покончили с ляхами и жидами и простодушно спрашивают, что дальше им делать; те и другие заявляют, что все совершено по указу ее императорского величества, предъявленному пришедшими в Канев запорожцами в копии, заверенной подписью куренного и печатью кошевого. Румянцев в недоумении; он даже допускает возможность подобного указа, посылает в Канев и Кош разведать, подлинный-ли то указ, или подложный. Запорожье в его команде, и — вдруг указ, о котором он, как и о всем начинающемся смятении, ничего не знает: — он спрашивает коллегию, просить самую императрицу разъяснить ему его недоумение, и какой стороны ему держаться, и как поступать. Удивляться-ли, что народ верил указу? — Тем не менее Румянцев отводит квартиры беглым полякам, чинит им теперь и потом всякое вспомоществование, а относительно восставших “по их поступкам” скоро приходит к такому заключению, что это должна быть разбойническая партия, которую он, как поставленный охранять спокойствие в пограничных местах, обязан ловить и истреблять. Любопытно однако это желание подловить и задержать запорожцев в Канев, под видом помощи каневцам, — известное обыкновенно под названием военной хитрости. Не менее любопытно и это указываемое Румянцевым и принятое им за крайнюю простоту объяснение со стороны кошевого тех движений и приготовлений, которые примечены были теперь в запорожском войске: “слышно-де, яко под м. Васильковым сто тысяч прусских и саксонских войск идет, так надо быть в готовности”... Донесение Румянцева от 23 июня представляет [532] обнаружившийся по сообщениям Воейкова план и театр действий восставшего народа и меры против него принятые. Главные силы его сосредоточены в мотренинском лесу; оне окопались и имеют пушки, отбитые в польских замках. Отсюда выходят партии, которые разграбляют местечки и деревни (имения и дома поляков), жидов крестят, а несогласных креститься убивают. Подкрепления идут из Запорожья чрез Новосербию. Идущие всенародно объявляют, что отправляются в Польшу (Украину, подвластную Польше) для заступления веры. Восстание охватило Чигиринщину, Смелянщину и все тамошния “околичности”. Неся с собой указ царицы, в подлинности которого никто не сомневался, восставшие так твердо уверены в законности своих действий, в святости своей миссии, что и командирам (русским) объявляют, что никакая команда препятствия им сделать не может и, под угрозами, требуют не впускать в русские владения поляков и жидов. Все они идут под именем запорожцев, хотя отряды их пополняются всякого рода людьми из среды восставшего народа. Румянцев трактует их, как простых разбойников, и сам, по своему собственному соображению, решается подавить бунт в чужом государстве. Он двинул в Украину московский карабинерный полк, под командою полковника Протасьева, и 150 малороссийских козаков <на истребление разорителей”. В то-же время и для той-же цели Воейков со стороны Новороссии двинул харьковский гусарский полк, под командою полковника Чорбы, а со стороны Киева часть елецкого полка для защиты белоцерковского замка, по просьбе польского коменданта Карбовского; полк козловский оставлен был в пограничном елисаветинском укреплении для подкрепления. Протасьеву приказывалось войти с ними в сообщение и о нроисходящем доносить Воейкову и стоявшему близ Бердичева ген. Кречетникову. Донесение 3 июля (№ X) повторяет известные уже из сообщенных Н. И. Костомаровым документов сведения о сожжении гайдамаками Умани (Голты?) и Палеева Озера, о нападении на Балту, о движении по сему случаю татар и посылке из Сечи отряда к Умани. По последнему известию Румянцев требует чрез курьера объяснения от кошевого, а пограничным командам посылает строжайший приказ о преграждении пути идущим чрез Новороссию гайдамацким партиям. Донесение 15 июля (№ XI) дает сведения о первых результатах мер, принятых против гайдамак, равно определяет главные пункты действий последних. В селе Блощинцах, в 15-ти верстах от Белой-Церкви, действовал с тремя стами товарищей, Журба, близ Богуславля Швачка. Неживый, начавший с Канева и быстро перешедший к Палееву Озеру и Балте, находится теперь в Чигиринщине. Посылал их Железняк, он-же и указ объявил. Сам Железняк с большою партиею в Умани. Протасьев без труда разбил, полонил и рассеял отряды Журбы и Швачки. Лишь первый оказал некоторое сопротивление, но на столько слабое, что ни один солдат русский не был ранен. В его отряде взято четыре знамени, две медные пушки, одна черная (чугунная?) и пять железных гаковниц. [533]

Протасьев двинулся к Умани, приказав “подданным” (крестьянам), чтобы они “отложили взятый мятеж с причины разных внушений от людей своевольных”. До другого взгляда на происходившее народное движение не додумались пока ни Протасьев, ни Румянцев; и последний надежду питал, что “взбунтовавшиеся подданные обратятся, конечно, к прежнему послушанию, увидев, что ободрившие их на возмущение, истребляются, как злодеи”. Одно получилось еще в результате: народное движение смело конфедератов; об них, по донесению Протасьева, не было и слуху. 137 человек взятых им гайдамак за караулом отправлены им в Киев — в крепость.

Этим заканчивается второй акт кровавой драмы 1768 года.

I.

Письмо киевского генерал-губернатора Федора Воейкова к графу П. А. Румянцеву с сообщением первых слухов о начинающихся в польской Украине сборищах конфедератов для разорения православных украинских церквей и принятых им Воейковым посему случаю мерах.

3 апреля, 1768 года.

Сиятельнейший граф, высокопревосходительнейший господин генерал аншеф, малороссийский генерал губернатор, малороссийской же коллегии президент и кавалер, милостивый государь мой!

С некоторых уже дней доходят до мена разные из Польши рассеваемые разглашения, якобы в польской Украине войска польские у Бара, Белой-Церкви и Клецка действительно собираются; а от 18-го теперешнего, командующий елисаветградской провинции полками господин полковник Чорба рапортом представил: стоящий-де на Сентовском форпосте поручик Мариянович к нему рапортовал, что слышал он заподлинно от польского шляхтича Франциска Радишевского, что в Баре уже до несколько тысяч поляков собралось и еще повседневно прибавляется, которые якобы не далее, как чрез две недели, к границам сближаться имеют, для разорения оставшихся в польской стороне по границе православных церквей. А хотя я прямо от обретающегося в Варшаве посла князя Репнина и от других наших воинских в Польше командиров никакого о том преуведомления не имею, следовательно и причина [534] есть о подлинности сих разглашений сомневаться, паче-же по известной польской привычке, кои, упирая на свою вольность, всякие несостоятельные распускают слухи; однако по должности моей, признавая предосторожность во всяком случае, паче же при границах, весьма необходимою, нарочного искусного офицера в Польшу, под приличным претекстом, отправил, для разведывания о сей подлинности, а между тем кому надлежало от меня в новороссийской губернии найсильнейше подтверждено: неприметным образом, без малейшего встревожения, быть всем ведомства моего воинским командам в надлежащей воинской исправности и осторожности, к отвращению всяких случиться могущих шалостей и набегов, и для осторожности иметь по границе непрестанные разъезды, також надежных людей под разными претекстами в Польшу посылать для выведания настоящей причины таковому собранию и обращению. Я за потребно рассудил о сем обстоятельстве вашему сиятельству чрез сие сообщить. А что от время до времени нарочно посланные в Польшу разведают, то о всем том ваше сиятельство предуведомить не упущу. Имею честь быть с совершенным почтением и истинною преданностию вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорнейший слуга Федор Воейков. Киев, 3 апреля 1768 года.

II.

Письмо того-же Воейкова к тому-же гр. Румянцеву с сообщением об усилении сборищ конфедератов, их угрозах и надеждах и необходимости принятия мер предосторожности.

20 апреля 1768 года.

Сиятельнейший граф, высокопревосходительнейший господин генерал-аншеф, малороссийский генерал-губернатор, малороссийской коллегии президент и кавалер, милостивый государь мой!

От 3-го и 10-го (Письма от 10-го апреля в нашем сборнике нет) сего имел я честь о начавшемся в Польской Украине замешательстве ваше сиятельство для предосторожности предупредить, а теперь за потребное нахожу и следующее присовокупить: что дошедшие, между тем, до меня из заграницы известия согласно подтверждают, яко число [535] злонамеренной, под предводительством графа Красинского, партии, добровольно присоединяющимися и насильно захваченными всякого звания людьми, от дня в день прибавляется, и уже более десяти тысяч всякой сволочи собрано, которые с крайним прилежанием всеми воинскими збруями снабдеваются, и что действительно уже против российско императорских в Польше находящихся войск неприятельски поступать начали, разглашая всякие по польскому обычаю угрозы и хвастовства к истребление всех, их намерению сопротивляющихся, мечем и огнем, в чем они вспомогательными папы римского деньгами и обнадеженным якобы подкреплением других областей без сумнения успеть надеются. Я примечаю, что сии польские обстоятельства ото дня в день сериознее становятся, следовательно и немалого заслуживают уважения, ибо искусство нам доказало, что от малой иногда искры великий воспламеняться может пожар, если благовременно способ к утушению оной употреблен не будет; рассуждаю, что и в сем случай предосторожность отнюдь ни ранновременною, ни же излишною предпочтена быть может. И для того подчиненным мне новороссийской губернии полкам найсильнейше подтвердил: быть во всякой воинской исправности, посылая беспрестанные по границе разъезды и под разными претекстами в ближние польские и татарские места надежных и проворных людей для разведывания, о которых в свое время вашему сиятельству сообщить не оставлю. А между тем за нужно признаю вашему сиятельству о имении для курьеров по прямому отсюда до Кременчуга тракту во всяком местечке по несколько почтовых лошадей в готовности — вновь напамятовать, ибо все оттуда приезжие жалуются, что везде по несколько часов за лошадьми стоять должны, и потому немалая оным чинится остановка. Впрочем с совершеннейшим моим почтением и с истинною преданностию пребываю вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорнейший слуга Феодор Вайков. Киев, 20 апреля 1867 года.

III.

Письмо того-же Воейкова к тому-же гр. Румянцеву с сообщением экстракта полученных им о событиях в Польской Украйне известий и принимаемой им-же предосторожности.

3-го мая 1768 года.

Сиятельнейший граф, высокопревосходительнейший господин генерал-аншеф, малороссийский генерал-губернатор, [536] малороссийской-же коллегии президент и кавалер, милостивый государь мой!

Ваше сиятельство из следующего при сем экстракта разных из за границы полученных известий усмотреть изволите, что польские замешательства, с часу на час по всей Польской Украине распростираясь, наиважнейшими становятся, и в рассуждении умножающегося войска немалого заслуживают примечания, тем паче, что угадать нельзя, какое сия возмутительная шайка имеет намерение, когда она уже явные против войск и подданных ее императорского величества в Польше неприятельства оказывать начала. Что до меня принадлежит, то я по должности моей на всех в моем ведомстве по здешней и новороссийской губернии состоящих форпостах, сколько число подчиненных мне войск того дозволило, удобовозможную предосторожность взять и оным во всякой исправности быть найсильнеейше подтвердить не преминул; а что впредь до меня о том же дойдет, вашему сиятельству без упущения времени сообщить не оставлю. Имею честь быть с совершеннейшим высокопочтением, вашего сиятельства, милостивого государя моего, всепокорнейший слуга Федор Воейков. Киев. 3 мая 1768 года. Его сиятельству графу П. А. Румянцеву.

IV.

Приложенное к сему письму извлечете из отчета поручика Раде и других лиц, разведывавших, по поручению Воейкова, о движении и намерениях барских конфедератов.

Экстракт из рапортов отправленных для разведывания о польских обстоятельствах в Польскую Украину черного гусарского полку порутчика Раде и других чинов.

В местечке Умани видел он Раде четырех товарищей украинской противной партии, кои прибыли туда будто для занимания квартир и приуготовления фуража, а главная их коммиссия в том состоит, чтоб приклонить тамошний гарнизон графа Потоцкого, со всею артиллериею и амунициею, равно как и находящихся в службе его козаков, купно с прочими подданными, на соединение с конфедератным под командою маршала Пулавского, старосты варецкого, войском, которое в Баре собирается. Тамошний губернатор Младанович предостерег [537] его, что он с своим паспортом свободно далее проехать не может, для того что всему войску украинской партии повелено российских подданных, не взирая на паспорты российских генералов, везде довить и команде представлять. В Умани он сам видел, что кузнецы готовят пушечные ядра, картечи и другие до артиллерии принадлежащие снаряды, разглашая, якобы по прибытии украинской партии они противиться намерены и отнюдь с оною соединяться не намерены; однако он видел тамо нескольких польских законников (монахов), кои по папскому повелению от польских епископов присланы для увещания всего в уманском повете живущего шляхетства на соединение с украинскою партиею, в чем многие уже секретно к присяге приведены.

Прибыв в село Ягубец, заехал он по знакомости к знатному тамошнему шляхтичу, подчашему Костке-Ордынскому, который ему в доверенность объявил, что маршал конфедерации граф Красинский к нему ласковое письмо прислал, увещевая его пристать к войску партии украинской и принять главную команду над побересскими, бершадскими и уманскими шляхтичами и козаками, но он де Ордынский, яко благонамеренный сын отечества, хотя от того отказался, извиняясь старостью и слабостию здоровья, однако сумневается, чтобы по его желанию сделалось, а в противном случае принужден будет против воли своей к ним пристать и присягу учинить, присовокупив к тому, что сия конфедерация сделана единственно в таком намерении, чтоб, собрав довольное число войска, идти против российского в Польше находящегося корпуса, для выгнания оного якобы за учиненную в отечестве их обиду взятием четырех магнатов под караул, и что де в великой пост, под Новым Константиновым, партия польская с российскими карабинерными и донских козаков полками уже неприятельства начала, где четыре человека знатных польских шляхтичей и до тридцати человек рядовых побито, а российские также не без урону оттуда ретировались. Почему он порутчик Раде его Ордынского просил для свободного далее проезда паспорт его надписать, что им Ордынским и учинено. С которым паспортом он, переправясь чрез реку Буг, прибыл в местечко Ладыжин, которого губернатор, прозванием Кастеля, ему объявил, что за два дни пред лриездом его прислано было немалое число войска украинской партии, [538] которое разными угрозами его принудили присягать на соединение с оною, и взяв несколько человек из его козаков вооруженных и сколько нашли ружей, пороху и свинцу, уехали, а ему приказали с остальными в ведомстве его состоящими козаками во всякой быть готовности, куда повелено будет следовать. Но в самое это время, как сей разговор продолжался, прибыли к нему помянутой партии два товарища с тридцатью человеками козаков, от коих губернатор его, Раде, в удобном месте скрыл, а как те товарищи уехали, губернатор ему сказывал, что в первый день пасхи поляки напали на стоящих в местечке Виннице донских козаков, кои ретировались к местечку Яневу, но не доходя до оного сразились, где донцами побито и ранено не малое число гусар поляков, козаков и липкан украинской партии. Между убитыми находится один липканской полковник, а другой, прозванием Муха, с прочими поляками пленен.

Следуя к местечку Тульчину, наехал он в селе Михайловке на партию польскую, которая, его остановив, спросила, куда едет и за чьим паспортом; а как усмотрела надпись вышереченного Ордынского, его отпустила.

В Томашполе жид арендарь ему объявил, что он пред его туда приездом из Могилева возвратился, к которому городу, в бытность его там, маршал конфедерации граф Красинский с несколькими тысячами войска прибыл, но находящейся в Могилеве с гарнизоном и артиллериею графа Потоцкого майор Мейсен оного в город пустить не хотел, однако, увидя, что приказано город зажечь, сдался и ,на соединение присягу принес. И так граф Красинский, взяв майора с гарнизоном и с артиллериею к себе и отобрав из своего корпуса три тысячи человек, при Могилеве остался, а прочее войско послал в Немиров, Житомир, Летичев и Прилуку. После чего будто он Красинский не малое число денег к татарам отправил из той суммы, которая от папы римского на вспоможение дана, прося татар на соединение с ним, где он их и ожидать имеет. Что он королевского таможенного управителя всю наличную казну забрав, и что заподлинно весь Каменца-Подольского гарнизон и прочее регулярное и нерегулярное польской республики в Украине находящееся войско уже к конфедератам пристало, чем число сего войска знатно [539] умножилось, от которого немалую часть в город Полонное отправить намерены для поиску над стоящим тамо российским войском.

Прочих-же известия, хотя с ним несколько и согласны, однако с немалым увеличивавшем числа войск украинской партии наполнены. В рассуждении того, что будто уже вся Польская Украина, исключая только уманскую губернию, к конфедерации приступила и присягою согласно действовать утвердила, почему многие из поляков заподдинно уверяют, якобы не в продолжительное время конфедераты на новороссийскую губернию нападение сделать намерены.

Секретарь Василий Чернянский.

V.

Донесение гр. П. А. Румянцева коллегии иностранных дел о разрешении им переяславльской полковой канцелярии принимать поляков, перебегающих в русские владения, по поводу волнений в польской Украине, и оказывать им защиту и покровительство.

Представлены мне два доношения, поданные в полковую переяславскую канцелярию от поляков: Луки Гоздава - Вилуцкого, пограничной королевской трехтемировской камеры писаря, и Яна Малчевского, лесничого староства каневского, которые нам показывают, что, спасая свою жизнь от суровости безчеловечной, дознанной уже (в?) умерщвлении над многими в их стране жителями от своих собратьев, перешли с своими фамилиями в империю вашего величества, и просят покровительствовать их в безопасном здесь пребывании. Я предложил означенной канцелярии, чтоб не только сим пришедшим, но ежели и еще с их стороны с таковыми-ж прибегнут просьбами, не препятствовать как жить покудова угодно, так и всякая благодеяния, как соседней державы жителям, являть благосклонно. Слабым моим рассуждением возмня, что сии просьбы могут иногда (быть?) потребным инструментом в делах, которых они касаются, подношу для того при сем оные в оригинале. — Следует подпись: Граф Румянцев. [540]

VI.

1768 года, июня 19 дня. № 1637.

Ордер господину полковнику карабинерного полку Протасову.

По известиям, который имею от полковой переяславской канцелярии, что тридцать человек козаков запорожских в польском местечке Канев выжгли тамошний замок, умертвили многих поляков и, произвед замешательства и немалые разорения, находятся и по днесь в том же местечке, я велел прежде полковой той канцелярии секретно послать нарочного и чрез оного наведаться о бытности их запорожев, и ежели при своих предприятиях в тех местах обретаются, то ваше высокоблагородие имеете, по известию о том, тотчас командировать туда, для поимки оных запорожцев, своего полку пятьдесят человек карабинеров при одном исправном офицере, которому препоручить в команду и сто человек козаков малороссийских, дал я ордер полковой переяславской канцелярии. При сем случае вы извольте отправленному офицеру предписать в постановлении, чтоб с командою пришед к тому месту, где будут объявленные запорожцы, показал им такой вид, якобы он прислан на вспоможение, по просьбе каневских козаков и жителей, и старался-бы неприметным образом овладеть ими, и тогда требовать у них того указу, который они там объявляют о присылке своей; а когда-б таковое сходственное письмо вероятно бы они предъявили, то оное подлинное зараз оторавил бы, при своем рапорте, чрез полковую канцелярию штафетом ко мне по почте, держа до резолюции под рукою запорожцев. А когда такового письменного вида не покажут, или явится сомнительным, или видимо ложный, то их всех запорожцев токмо перехватав, возвратиться с оными, приемля к тому способы, чтоб без всякого кровопролития обойтиться, а буде бы они не сдались и что дерзкое предприняли против посланной команды, в таком уже случай брать их силою. Сей же команде, кроме должности, по [541] которой она посылается, ни в какие больше дела в тех местах не мешаться и обывателям тамошним ни малейших обид не причинять, под опасением строгого ответа. — Следует подпись.

VII.

июня 19 дня 1768 года.

Всемилостивейшая, державнейшая, великая государиня императрица и самодержица всероссийская, государиня всемилостивейшая!

Вашему императорскому величеству всеподданнейше я доносил, от 15 числа текущего месяца, о вышедших в Переяслав из Польши поляках: Луке Вилуцком и Яне Малчевском, которые, по возмущению в своей стороне, ищут, до успокоения того, чтоб им не возбранено прожить под покровительством в империи вашего величества. А от 12 июня рапортует ко мне полковая переяславская канцелярия, что в тот день с таковыми-ж просьбами прибыли в оной-же город: старосты каневского Потоцкого губернатор Игнатий Новицкий, губернатор-же корсунский Семен Носачевский, да каневский козацкий полковник Антон Зеллер и порутчик Петр Мадераш, капралов два и рядовых жолнеров двадцать три, первые со многими своими фамилиями. И при сем случае означенный губернатор Новицкий, который еще до прибытия своего в Переяслав прислал сюда с преждевышедшим поляком Малчевским детей своих, отношением полковой канцелярии объявил; 9-го числа сего июня вооруженных тридцать человек козаков, въехавши в город Канев, прислали одного к нему козака, объявляя, что они, в силу указа вашего императорского величества, от кошевого войска запорожского туда посланы и требовали, чтоб он губернатор у них явился для принятия повеления, и когда он просил показать себе указ, то они письмо ему и показали под титулом вашего импораторского величества, подписанное запорожским атаманом куреня уманского, которого прозвание он [542] позабыл, с приложением печати запорожской, и в то-же время напали на замок, зажгли город и умертвили многих из шляхетства и служащих; и когда видел, что, к их-же стороне преклоняся, так сами полские козаки, яко и обыватели тамошние, содействовали разорению замка, он, поели недолгой обороны, принужден был бежать, спасая жизнь свою, чрез Днепр в границы державы вашего императорского величества. Вслед за прибытием в Переяслав означенных поляков, прислано в тамошнюю полковую канцелярию от жителей местечка Канева, козацких атаманов с товариством, с нарочным того-ж местечка обыватедем Сергеем Споришем доношение, показуя, что они, предваряя намерения господ своих, яко-бы на погубление их взяться, и видев, что и попы свои за одно с теми сделались на них гонители, призвали к защищению своему запорожских козаков, которые, когда от послушания им отрекся губернатор, сожгли замок, и требуя, как им поступать дальше, от той канцелярии совета и наставления. А и присланные с сим нарочные своим также допросом согласно, как и губернатор Новицкий показал о вышеописанном происшествии, и что когда из местечка Канева полковник Зеллер с жолнерами бежали за границу российскую, то запорожцы гнались за ними по Днепру лодками и настиг некоторых предали смерти, и возвратясь живут и до днесь в местечке в Каневе, учреждая там порядки экономические, к чему уже и определен от них экономом из тамошних жителей городовой писарь греческого исповедания. Жиды-ж де, как в Каневе, так и в других тамошних местечках, все при сем случае умерщвлены и ни единого нигде уже не осталось. Я не будучи снабден ни откуда никаким повелением на нынешний случай обстоятельств польских, следственно и сведения прямого не имею о том, что до сих дел касается; а зная, что корпус войск вашего величества, в Польше находящийся, действует оружием против злонамеренных конфедератов, то как из уведомлений, в Малую Россию присылаемых, открывается, что во всей окружности местечка Канева взаимное мщение между собою польских жителей распространяется до того, что сами подданные, ревнуя по вере православия греческого, восстают против владельцев своих, и в своем возмущении приняли тут средства жесточайшие, а напротив другие, поборники римского исповедания, нападают на церкви и монастыри православные, и наглые мучительства производят [543] над духовными и мирскими людьми, как недавно получен протест в полковой переяславской канцелярии от игумена монастыря Андрушевского, близ сих же мест состоящего, о разграблении сей обители собравшимися поляками и действиях при том их безчеловечных. Сам-же староста каневский Потоцкий не кажется мне, чтоб когда был усердно предан интересам вашего императорского величества, по рассуждению сего, что как об нем теперь, так и о других, видать нельзя, с которой стороны находятся. И не имевши себе наставления, кого в сих близ границы лежащих местах, при нынешнем смятении защищать должно, но если-же на мне, по высочайшей вашего императорского величества воле, лежит должность охранять целость границ и жителей, дабы иногда в неведении не причинить досады добронамеренным и не попустить-бы недоброжелательствующим распространять свои озорничества не только над доброжелательными поляками, но и на самих подданных на границах живущих, осмеливаюсь при донесенни о вышеписанном вашему императорскому величеству всенижайше просить на все то высочайшего указу, дабы я по тому все точно соблюл, что к преуспеянию высочайших интересов вашего величества нужно, и как поступать по нынешним (?) каневских жителей и тому подобным, если произойдут. Но теперь, поелику не знаю, чтоб от вашего императорского величества даны были на сей случай какие особенные поведения запорожским козакам, в моей команде находящимся, а по поступкам их считая быть каковой либо разбойнической партии, восприял сии меры, что навидавшись, если они в показанном местечке польском и ныне находятся при своих предприятиях, предосторожно б туда, дабы они под видом повеления вашего императорского величества не произвели собою вредных следствий, отправить команду, состоящую в пятидесяти человек карабинеров и ста козаков малороссийских, при офицере, для взятия оных пристойным и тихим образом, прежде однакож осведомясь, для каких причин туда они пришли. Вышеобъявленным-же чинам с фамилиями и жолнерам польским даны в Переяславе квартиры, и приличное благодеяние велел я оказывать. — Следует подпись. [544]

VIII.

июня 23 дня. № 649.

Ордер господину атаману кошевому Сечи запорожской Калнишевскому с войсковою старшиною и товариством.

Я весьма похваляю вашу осторожность и примечания на действия соседних вам областей; о чем сего числа мне дошли мая от 15-го, 27-го и 31-го ваши представления, рекомендуя и напред то чинить, а только о приближении прусских и саксонских войск меньше иметь опасности (Граф Румянцев, в сообщении своем, от 23 июня 1768 г., № 64 А, к киевскому генерал-губернатору Воейкову, между прочим, пишет: „в окончание хочу упомянуть, сколько к удивлению простоты запорожцев, получил я, между несколькими от кошевого атамана сего дня секретными рапортами, из сказов людских один и о том, что они слышут, яко под местечком Васильковым сто тысяч прусских и саксонских войск идет, и в рассуждении сих предприятий он также своим козакам велел быть в готовности". — Примеч. М. А. Максимовича).

Между прибывшими под защиту в Малую Россию польскими чинами, губернатор каневский Новицкий доношением в полковую переяславскую канцелярию представил, что против 9-го числа, сего июня, человек тридцать козаков запорожских пришли в местечко Канев, сказывая (что?) о приходе своем имеют указ, который и показывали означенному губернатору, и он видел, что он написан под титулой ее императорского величества, за подписом атамана куренного уманского, которого имени не помнил, и за печатью кошевого; и когда их повелений не принял губернатор Новицкий, они сожгли замок и многие прогрессы в тамошних местах учинили. А как местечка Канева жители прислали также полковой канцелярии доношение с объявлением, что они тех запорожцев вызвали сами из Сечи к своей защите, и присланный с тем нарочный показал, что атаманом был у тех козаков куреня Мглинского запорожского Семен Неживой.

Вы посему тотчас мне дайте, по выправке, ответ, были-ль какие к вам просьбы от каневских жителей, от Коша ли [545] подлинно сии козаки посланы туда, и не дано-ль письменного какого приказания, или самовольно и злодейским образом такая шайка вышла. Возьмите притом наистрожайшее наблюдение дабы из ваших козаков, при нынешних обстоятельствах польских, не могли уходить в Польшу и производить там наглости и разорения, чтоб вам самим за слабое над подчиненными смотрение в сем случае не дошло иногда не в пре-досуждение ответствовать. — Следует подпись.

IX.

июня 23 дня.

Реляция в коллегию иностранных дел. Поели отправленных от меня к вашему императорскому величеству от 15-го и 19-го чисел сего месяца двух всеподданнейших реляций о прибытии в город Переяслав многих польских чинов с фамилиями; ищущих покровительства по смятениям в их земле, и что я для поимки шайки разбойнической запорожской, разорившей местечко Канев, велел отправить пятьдесят человек карабинеров и сто козаков малороссийских, при одном офицере, к тому местечку; — в прибавок получил вчерась от господина генерал аншефа и киевского генерал-губернатора Воейкова сообщение которым он, по известиям к нему дошедшим, упоминает, что гайдамацкие толпы в Уманщине, Чигиринщине, Смолянщине и во всей тамошней околичности, не только весь тот край грабят и разоряют, но и самые свирепые тиранства над польскими шляхтичами, безчеловечно оных муча и умерщвляя, производят, и с отважностью по самой границе мимо форпостов разъезжая, стоящим при редутах командам грозят о невпущении польского шляхетства в границы под защиту вашего императорского величества. Между тем и белоцерковский комендант Кар-бовский испрашивал у него господина генерал - губернатора, для защиты той крепости, по малолюдству гарнизона, подкрепленья воинскими людьми, куда он пятьдесят человек [546] елецкого полка с офицером отправил; да находящейся в крепости Елисаветы полковник Корф в согласие сему же прибавляет дошедшие известия, что мая 28-го, пришед в поселенную Макара Черникова слободу, пятьдесят человек гайдамаков вооруженных объявили жителям оной, что они идут в Польшу для застуиления веры, и чтоб сии сказывали всем своим командирам о таковом их намерении, и яко им никакая команда в том препятства сделать не может. А таковы де все партии гайдамацкии, как сообщают выходцы на поселение сюда из Польши, соединясь в одно место человек до тысячи, в мотронинском лесу сделали себе засеку, расстановив отбитые в польских местечках пушки, и выходя из того убежища партиями, польские местечки и деревни разграбляют и награбленные пожитки там складывают; жидов окрещивают, а не хотящих того чинить предают смерти. И требовал он, господин генерал-губернатор Воейков, чтоб и я с моей команды, ко истреблению тех разорителей, в показанные места отправил несколько эскадронов карабинерных полков на встречу командированным от него гусарских и новороссийской губернии трем эскадронам. По сим обстоятедьствам я признал за нужно велеть тотчас с московского карабинерного полку полковнику Протасову с своим полком и ста пятьюдесятью козаков малороссийских выступить в Польшу и расположиться в округах: каневском, 6елоцерковском, уманском, чигиринском и смелянском, и поимкою истреблять разорителей, предписав притом, чтоб он, будучи с командою в Польше, тамошним жителям обид и озлоблений ни малейших не чинил, под опасением военного суда, и старался бы и самые разбойнически партии брать без всякого кровопролития, паче увещаниями и способами искусств, разве они предприяли бы что-либо дерзкое, и тогда остается употребить силу, о происхождении-же репортовал мне, генерал-губернатору Воейкову и находячемусь в Польше генерал - майору Кречетникову, и их повеления в рассуждении высочайших вашего императорского величества намерений, если какие иметь будет, исподнял-бы; также поелику слободской гусарский харьковский полк ныне туда-же в Польшу следует, то и с оным держал бы он сообщение, соображаясь наставлению, данному того полку полковнику Чорбе, к чему касающийся 2-й пункт, из указа государственной коллегии выписанный, при том ему [547] приложен. Потребно также я рассудил, дабы удобнее подавать было в нужном случае, на поимку умножившихся партий гайдамаков, помощь, назначенный к лагерю козловский полк оставить в крепости св. Елисаветы, где он ныне стоит. Поелику все сии партии разбойнические, как я вижу, переходят в Польшу чрез новороссийскую губернию, то я сообщил господину генерал губернатору Воейкову, чтоб предложено от него содержащим форпостные команды чинам о набдюдении строжайшем в пресечении переходу чрез те места гайдамакам в Польшу; а кошевому атаману послал ордер — дать мне тотчас ответ, известно-ль ему, что из запорожских козаков подлинно вызваны жителями местечка Канева для вспоможения к разорению города? и чтоб он настрожайше в своем войске наблюдал, дабы разбойнические партии при нынешнем случае не могли выходить из их мест в Польшу и там чинить разбои. В примечании-же на нынешния смятения польские, коль тех мест; паче при границе лежащих, жители подъемлют теперь руку и оружие в междоусобии один против другого, чтоб сии обстоятельства не могли родить неприятных следствий для живущих на границах вашего императорского величества подданных, я представил, от 21 числа сего месяца, в государственную военную коллегию мое мнение, чтоб поелику повелено мне в нынешнее лето собрать в лагерь, для показания военной полевой службы, все полки моей дивизии, то часть из оных оставя в назначенном уже к тому месту при Полтаве, прочим собраться в другой лагерь близ Переяслава. Сим средством можно устранить дальния и успокоить все ныне близ границы в Польше происходящия худые начинания; для чего я уже и повелел некоторым полкам к той стороне для лагеря склонять свой марш. Но как я распоряжения сии делаю только по лучшему моему разумению и усердию к соблюдению интересов высочайших вашего императорского величества, не будучи снабден никаким повелением на случай тесных обстоятельств польских, так, чтоб мне иногда от неведения не учинить при том в чем либо упущение, осмеливаюсь повторить всеподданнейше и при сем о снабдении меня на то высочайшим повелением. Вашего императорского величества всеподданнейший раб. — Следует подпись. [548]

X.

Донесение гр. П. А. Румянцева чрез коллегию иностранных дел имп. Екатерине II о разорении гайдамаками Умани (?) и Палеева Озера, истреблении поляков и жидов, нападении на Балту и проч. и принятых им поэтому мерах.

июля 3 дня. № 678.

Реляция в иностранных дел коллегию.

Доносил я вашему императорскому величеству всеподданнейшею реляциею, прошедкого июня от 23 числа, каковы по лучшему моему разумению восприняты меры к истреблению разбойнических партий, которые, при нынешнем смятении в Польше, лютые безчеловечия производят; но от времени еще более прибавляться стало о их злодействе уведомление.

Я подношу при сем в копии вчера полученный репорт с приложением козловского пехотного полку от полковника Корфа, что сих гайдамак умножившеесь число, под именем запорожских козаков, не только два польские местечка Умань (?) и Палеево Озеро разорили, умертвив в оных до несколько тысяч поляков и жидов, но и турецкой области в местечке Балте нападением на оное ушедших от их мучений жидов и поляков убили, сражавшись с турками давшими им убежище.

Всего больше, что сии злодеи, как в Польше, так и в пограничных местах турецких, при таковых случаях объявляют, что они посланы и все делают по указу вашего императорского величества, чем подвергнули татар к приуготовлениям с своей стороны, которые уже над подданными вашего императорского величества, крепости св, Елисаветы купцами, и начали производить свои мщения, разграбив некоторых и одного подстрелив. О таковых обстоятельствах я тотчас уведомлениями господина генерал-аншефа и киевского генерал-губернатора Воейкова подал ему советы, что как на его возложена пограничная вся корреспонденция, то бы он немедленно предварил сообщениями своими, кого он знает, что дерзнувшие причинять нападения в турецкой области суть своевольные разбойники, а ваше императорское величество высочайшими повелениями в том нимало не участвуете, и потому с ними поступаемо-б было так, как с злодеями [549] покусившимись от себя на таковые наглости, а равномерно ко истреблению оных и от вашего величества взяты потребные меры. И поелику сии все разбойники называются запорожцами, а притом и в репорте прилагаемом майора Вульфа находится, что в гарду запорожский писарь Быстрицкий объявил, что от Сечи команды посланы в Умань, так я отправленным теперь же курьером потребовал от кошевого атамана Калнишевского (не думая, чтоб ему даны были повеления о поисках каковых либо, о коих-бы мне для ведома не предложено, яко несущему должность, по воле вашего императорского величества, охранения целости и безопасности в сих местах империи вашего величества границ) ответа; как и для чего команда от Сечи послана в Умань? и чтоб он восприял строжайшие меры к истреблению разбойников, производящих наглости в Польше и по границе турецкой, и уведомил-бы, с запорожских-ли оные козаков. Содержащим-же команду по форпостам найвящше подтвердил о наблюдении, чтоб сии разбойнические партии не могли пробираться в Польшу чрез новороссийскую губернию обыкновенною себе дорогою. Хотя средствами сими, мне кажется, удобно утушить малые искры в начале их рождения, могущия иногда возжечь пламя великого неспокойства, но поелику дикость сих народов нам пограничных заставляют и в самом лучшем времени мирном взирать на их недреманным оком и мало надеяться на их благорассуждение, я не могу обойтиться, чтоб и при сем не возобновить моей всеподданнейшей просьбы о снабдении меня, на нынешния обстоятельства и последствия их быть могущая, полным высочайшим вашего императорского величества повелением. — Подпись.

XI.

июля 15 дня. № 703.

Реляция в коллегию иностранных дел.

При распоряжениях, кои мог я учинить на случай дошедших ко мне известий о смятениях пограничных польских [550] произведенных от вторгнувшихся туда своевольных запорожских гайдамаков, донесено уже от меня вашему императорскому величеству всеподданнейшею моею реляциею от 23 июня, что я принужден был, получая всечасно жалостные известия о умножении силы и безчеловечных тиранствах сих разорителей над поляками и жидами, командировал в Польшу полковника Протасьева с его полком московским карабинерным для истребления шайки разбойничей. Теперь, долженствуя поднесть уведомление о успехе отправленной команды, от 9 числа текущего месяца тот полковник Протасьев прислал ко мне репорт, что он, вступя в Польшу, разведавши, что собрания таковых разбойников, одно в числе трех сот человек в селе Блошинцах, в растоянии от Белой Церкви в пятнадцати верстах, а другое вблизи местечка Богуславля, также в нескольких стах человек, и руководствуют оными атаманы: в первом Журба, во втором Швачка, учинил на их нападения в обоих местечках и разбил сии обе партии. В помянутом селе Бдощинцах хотя сии разбойники покусились было воспротивляться оборонительно, однакож не имели в том успеха и ни одного не повредили человека; на месте их убито до тридцати, да поймано 64 человека, прочие-же разбежались; при чем взято четыре знамя, две медных пушки и одну черную, да гаковниц железных пять. Тоже недоезжая местечка Богусдавля настигнутых другой партии злодеев взято 68 человек с двумя знаменами при упомянутом атамане Швачке, который после допросов показал, что они будто от запорожского полковника Максима Железняка с атаманом Неживым посланы по всей польской Украине для истребления поляков и жидов, которых они во многих местах и по-перебили; а Железняк сию-же посылку чинил якобы по указу; в ватагу-же их приставали польские разного звания люди и козаки. Третья-же партия, по показанию сего пойманного атамана, с атаманом Неживым ныне находится в Чигиринщине, а сам полковник с большою партиею в Умане, куда реченный полковник Протасьев, с отправлением ко мне репорта, и взял поход, а я еще ему найвящше подтвердил, чтоб он преследовал сих своевольных злодеев до последнего оных искоренения. Тут-же, поелику он требовал от меня резолюции, что чинить с отобранными пожитками, которые опознавши поляки ищут, так как и усмирить собственных [551] их подданных, делающих мучительства и смертное убийство своим владельцам, — я предписал: если кто удостоверит истинными доводами, что у него то пограблено, таковым опознанное все отдавать за росписками их и свидетелей, а во всех деревнях подтверждать объявления, которые уже от его Протасьева там и учинены, чтоб подданные отложили взятый мятеж с причины разных внушений от людей своевольных, при чем и ожидать можно, что взбунтовавшиесь подданные обратятся конечно к прежнему послушанию, увидев, что ободрившие их на возмущение истребляются, как злодеи погубления достойные. Кроме же объявленных разбойнических партий, в той окружности противных конфедерацких сборищ он полковник ни собою, ни по слуху, не приметил; а пойманных разбойников, числом 137 человек, отправил он, Протасьев, всех за караулом в Киев к господину генерал аншефу и киевскому генерал-губернатору Воейкову. О чем всеподданнейше доношу. Вашего императорского величества всеподданнейший раб. -- Следует подпись.

Текст воспроизведен по изданию: Переписка гр. П. А. Румянцева о восстании в Украине 1768 года // Киевская старина. № 3. 1882

© текст - В. А. 1882
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Неверов С. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Киевская старина. 1882