Библиотека сайта  XIII век

ВЕЛИКАЯ ПОЛЬСКАЯ ХРОНИКА

CHRONICA POLONIAE MAIORIS

Памяти Владимира Терентьевича Пашуто посвящается

Анналы, хроники и летописи в своем названии несут отпечаток времени. «В лето...» — начинаются статьи русских летописей. Латинским словом Anno (в год) открываются записи анналов, а от слова rok, также означающего «год», ведут название польские рочники. Обогащенные пространными описаниями, легендами и поучениями анналы средневековья получили наименование, восходящее к греческому слову cronoV (время). Исторические произведения, предусматривающие хронологическое изложение событий, стали считать хронографическими ¹.

Средневековые хроники подводили к современности постепенно, традиционно начиная .историю мира с библейских времен. Для убедительности датировались легендарные события, а отечественная история вплеталась в широкую канву всеобщей ². Непременным признаком «всемирных хроник» было наличие большого количества [6] этимологических пояснений, пространных этногеографических экскурсов.

В глубинах прошлого летописцы отыскивали прародителей правящих династий. Народы и государства получали своих легендарных основателей. Подобно тому как родоначальником римлян признавался Ромул, мифический царь и основатель Рима, считалось, что паннонцы ведут свое происхождение от Пана, славяне — от Слава, чехи — от Чеха, лехиты (т. е. поляки) носили имя праотца Леха и т.д. Имена мифических героев Кия, Крака, Вислава и других обращались в топонимы, обосновывавшие исторические права народа на занятые территории ³. Описание прошедших времен заимствовалось из сочинений античных и христианских авторов, а также из трудов предшествующих хронистов.

Зарождение польской хронографии относится к первым векам существования Древнепольского государства. Географическое положение Польши, отдаленность от крупных европейских центров затрудняли проникновение латинской культуры на ее земли. Только в конце Х в. после христианизации Польши при дворе князя Болеслава Храброго (966—1025) возникли первые анналы. Предполагают, что они принадлежали перу некоего представителя церковной среды, возможно, епископа Иордана ⁴. При Болеславе Кривоустом (1085— 1138) окончательно оформилась княжеская канцелярия ⁵. XII век — время быстрого освоения достижений культуры. Княжеский двор, привлекавший на службу священнослужителей, становился средоточием политической и духовной жизни страны. Отчетливо обозначилось стремление к увековечиванию местной династии. Оно и обусловило появление первой польской хроники, написанной монахом-бенедиктинцем Галлом Анонимом. Устные сказания о династии Пястов и Болеславе Кривоустом Галл облек в форму так называемых деяний «Gesta», распространенных в средневековье. Со временем зависимость между изменениями в государственном [7] строе и идейной направленностью исторических сочинений выражалась все очевиднее ⁶.

Третий этап в развитии хронографии Польши характеризуется усилением влияния на историческую литературу происходивших в стране процессов. Неизмеримо расширился культурный горизонт образованного поляка. В конце XIII—XIV в. стали складываться предпосылки для формирования единого польского государства. Возникла потребность в создании труда, обобщающего свидетельства всех ранее написанных произведений. Он должен был содержать полную историю народа и государства Польши и обосновывать необходимость централизованной власти ⁷.

Хронист Великой Польши не только продолжил труд магистра Винцентия с 1202 до 1273 г., но и включил в него новые сведения, почерпнутые из других источников ⁸. Освещая события XIII в., он использовал главным образом данные польских анналов. В основном это материал великопольских рочников познаньокого и гнезненского капитулов, частично заимствованы малопольские рочники (рочник краковского капитула). Весьма вероятно, что хронист обращался к недошедшему до нас доминиканскому рочнику. Несомненны связи Великопольской хроники с хроникой так называемого Дежвы (XIV в.) ⁹. [9]

Свое отражение нашли и народные предания: великопольские легенды о началах правления первой княжеской династии Пястов, эпические сказания, связанные с историей рыцарских родов: силезско-краковская повесть о Петре Властовиче (Piotrconis Gesta) (гл. 32) и тынецко-вислицкая о Вальтере и Гельгунде (гл. 29). Кроме того, выявлены следы агиографической литературы: жития св. Станислава (гл. 11, 14), жития Петра Власта (гл. 27, 32). Из иностранных источников в первую очередь следует назвать чешскую хронику Далимила (нач. XIV в.), усматривается сходство также с некоторыми немецкими и русскими сочинениями ¹⁰.

Хроника Великой Польши является составной частью большого свода различных материалов, вероятно, подготовленных кем-то для нового обширного исторического сочинения. Свод сохранился в 9 рукописных списках, относящихся к XV в. Кроме хроники, открываюшей это собрание, в него также входят анналы, [10] календари, заметки великопольских капитулов и другие документы. Все материалы объединены общим заглавием «Великая или пространная хроника поляков или лехитов» ((Chronica magna seu longa polonorum seu lechitarum). Xpoникa Великой Польши не имеет в рукописях самостоятельного наименования. «Великопольской» ее назвали много столетий спустя ¹¹. Основанием для этого послужило высказанное в прологе желание автора сообщить о деяниях .князей именно Великой Польши ¹², и прежде всего Пшемыслава II.

Великопольская хроника написана на латинском языке — универсальном языке науки, культуры и религии средневековья, являвшемся привилегией сравнительно небольшой образованной прослойки общества. Великопольское сочинение преодолевает барьер учненой замкнутости. Его латинский язык пестрит этно-и топографическими полонизмами, которые делают содержание более понятным широким слоям общества. Об определенной демократизации речи говорят и вкрапленные в хронику многочисленные толкования непонятных терминов. Для этого автор привлекает народную этимологию, корни которой уходят в античную традицию. Так, имя ветхозаветного Нимрода объясняется как «не меряющий мир» или «не мир». Исходя из значений сходных по звучанию слов в славянских языках этимологизируются названия народов, стран, городов: кашубы, по мнению автора, называются от слова хуба (морщина), Шлезвиг — от славянского названия рыбного соуса «sledz». Объясняя незнакомые понятия, хронист использует и другие, вероятно, знакомые ему языки — греческий, немецкий. Пан толкуется как «всем владеющий» (ср. греч. paV, pasa, pan — весь, целый),  Крак связывается с латинским corvus (ворон), Бранденбург калькируется с немецкого как Згожелец и т.д. [12]

Во второй четверти XVIII в. в Лейпциге Ф. Соммерсберг издал полностью собрание материалов «Chronica magna seu longa polonorum seu lechitarum» вместе с входящей в него Великопольской хроникой ¹³. В центре внимания исследователей оказались два каноника, от своего имени обратившиеся со страниц к читателям. Это были епископ познаньский Богухвал (гл. 89), который рассказал о чудесном видении, явленном ему во сне, и познаньский кустош Годислав Башко (гл. 145), от лица которого написана глава об избрании нового познаньского епископа в 1265 г. В историографии утвердилось мнение, согласно которому Богухвал и продолжатель его повествования Годислав Башко были признаны авторами хроники. Соответственно и произведение датировали временем их жизни — XIII в.

Великопольская хроника переиздавалась в XVIII в. два раза: в 1752 и 1769 гг., что указывает на усилившийся интерес к этому памятнику польской культуры. Ученые следующего столетия В. Мацеевский ¹⁴, А. Вейлевский ¹⁵, Г. Цайcсберг ¹⁶, С. Смолька ¹⁷ поддержали точку зрения Ф. Соммерсберга: датировали хронику ХIII в. и считали авторами Богухвала и Башко.

Своеобразием отличалась позиция А. Мозбаха ¹⁸: он считал автором хроники только Годислава Башко, отвергая [14] познаньского епископа. Его мнение разделял А. Малецкий ¹⁹. Исследователь старался найти познаньского кустоша Годислааа Башко (последнее документальное упоминание о нем относят к 1269 г.) среди каноников, занимающих другие церковные должности. В частности, Малецкий идентифицировал его с неким Гославом, гнезненским архиепископом в 1283 г. Однако современный исследователь Ясиньский счел его предположение несостоятельным и привел аргументированные доводы, доказывающие, что Гослав и Башко являются разными лицами ²⁰.

Вторая половина XIX в. ознаменовалась вступлением в источниковедческую науку представителей немецкой школы Г. Вайтца, разработавшей новые методы исследования источников. До сих пор исторический памятник изучался только путем сопоставления рукописей, теперь же в основе его исследования лежал анализ источников информации, структуры текста и хронологии ²¹. Великопольская хроника рассматривалась уже не как отдельное произведение, а как составная часть большого сборника материалов. Такой подход утвердил позиции сторонников гипотезы «четырнадцатого века». Внимание ученых сосредоточилось на отыскании автора, описавшего или дополнившего хронику в XIV в. М. Вармский ²², внимательно проанализировав текст, пришел к заключению, что хроника в основном возникла в конце XIII в., а окончена и дополнена была во второй половине XIV в. Причем обращения Богухвала и Башко от первого лица — главные доказательства версии «тринадцатого столетия» — Вармский счел упущением компилятора, для которого Великопольская хроника была не единственным источником его труда. Исследователь предположил, что автором хроники, а также составителем всего собрания «Chronica magna» мог быть королевский подканцлер Янко из Чарнкова. Хроника последнего, наряду с другими материалами [15] входила в состав этого свода. Точку зрения М.. Вармского поддержали немецкий историк М. Перльбах ²³ и польский исследователь В. Кентшиньcкий ²⁴.

В XX столетии вопрос об авторстве и времени возникновения Великопольской хроники остался открытым. В конце 20-х годов французский историк П. Давид ²⁵ вновь поддержал мнение о датировке памятника XIII в. Он выступил с попыткой защитить авторство Годислааа Башко, основываясь на данных чешской рукописи и документального свидетельства 1339 г. В последнем имелась ссылка на польские хроники, удостоверяющие владение крестоносцами Хелминской землей при Конраде Мазовецком. Об этом сообщает лишь Великопольская хроника, поэтому П. Давид пришел к выводу, что она должна была существовать до этой даты.

Много сделано в области изучения Великопольской хроники в послевоенный период. Выдающийся польский медиевист Г. Ловмяньский подверг критике непроверенные фрагменты Добнера и предположил, что пролог был искусственно сокращен самим чешским ученым. Ловмяньский считал, что отсутствие в фрагментах Добнера упоминания о лехитах указывает на то, что он намеренно щадил патриотические чувства чешского читателя, оставляя первенство за хроникой Далимила ²⁶. Основываясь на авторском единстве всего пролога, неудачно измененного Добнером, Ловмяньский относил время написания хроники к XIV в. По его мнению, Великопольская хроника является «произведением одной редакции второй половины XIV в., отличительной чертой которой стала заинтересованность не только общей историей Польши, но и региональной, что совпадает с политическим климатом Великой Польши» ²⁷. [16] Вопрос об авторстве не был окончательно решен ученым.

Другой польский исследователь Я. Домбровский, сопоставив все польские источники до XV в., пришел к выводу, что Великопольская хроника написана скорее всего в XIV в. Янко из Чарнкова. Являясь каноником познаньским, гнезненским, вроцлавским и краковским, а также королевским подканцлером, Янко имел дело со всеми польскими церковными кафедрами. Следовательно, он мог собрать воедино такой значительный материал, каким является «Chronica magna» ²⁸. Домбровский подкрепил свою позицию убедительными доказательствами. Он отметил особый интерес безвестного редактора XIV в. к Западному Поморью и польско-поморским связям (более четверти всей хроники посвящено событиям в поморских землях и в примыкающих к нему польских княжествах). Это становится понятным, если считать автором Янко из Чарнкова, который был привлечен Казимиром IV на службу в канцелярию именно как знаток западнопоморских событий ²⁹. В пользу Янко, по мнению Я. Домбровского, говорят и сообщения хроники о граде Любуше и любушском епископстве в Западном Поморье, организованном для латинян, проживающих на Руси. Сведения Великопольской хроники более пространны, нежели имеющиеся в рочниках познаньского капитула. Только Янко из Чарнкова, находивший убежище в годы изгнания (ок. 1371) у любушского епископа Петра, мог дать такую подробную информацию ³⁰. Кроме того, ученый обратил внимание на детальное описание территорий, расположенных в устье Лабы и Одры (города Бремен, Гамбург, Шлезвиг, Мекленбург и пр.). Именно эти земли и их история были хорошо известны Янко, проведшему в Шверине и Мекленбурге более 10 лет. Наконец, одинаковая этимология г. Любека (Буковец) в Великопольской хронике и в самой хронике Янко из Чарнкова является еще одним убедительным доказательством авторства подканцлера Казимира Великого³¹.[17]

Большая заслуга в области изучения Великопольской хроники принадлежит составительнице и комментатору последнего издания памятника Б. Кюрбис ³², Со свойственной ей тщательностью, скрупулезностью и осторожностью исследовательница взвешивает все за и против обеих гипотез.

Среди авторов XIII в. она отдает явное предпочтение Годиславу Башко. Кустош познаньского капитула оставил о себе в хронике больше свидетельств, чем Богухвал. Кроме того, исследовательница предполагает в нем редактора рочника познаньского капитула (с 1247 г.) и одновременно Великопольской хроники. Фрагмент с пророческим видением Богухвала Б. Кюрбис считает типичным для хронографического источника вкраплением «некоего чуда», иллюстративное назначение которого не вызывает сомнений. Однако она допускает участие епископа Богухвала «в создании великопольской программы как ученого, влюбленного в книги, которые он завещал познаньскому костелу» ³³.

В пользу гипотезы «четырнадцатого века», по мнению Кюрбис, свидетельствуют фрагменты хроники, повествующие о расселении славян. Исследовательница полагает, что они приведены для доказательства прав Дольского королевства на юго-западные славянские земли (что имело большое значение в период Казимира Великого). А их автор был духовным лицом из познаньского капитула — кто-то из окружения либо Андрея из Вислицы (епископа познаньского, а затем в 1348—1356 гг. епископа мекленбургского), либо Янко из Чарнкова ³⁴. В то же время вызывает сомнение различие стиля названных отрывков и собственной хроники Янко из Чарнкова. Кюрбис не решает окончательно вопрос об авторстве и времени создания хроники, замечая, что по содержанию авторство хроники могли бы оспаривать все действующие лица документальных свидетельств, сохранившихся в хронике, и «все формально-критические рассуждения о хронике Великопольской [18] неразрывно связаны с одновременным анализом содержания» ³⁵.

Принимая во внимание тот факт, что сходство известий в хрониках Великопольской и Дежвы выходит за пределы содержания винцентового сочинения, Банашкевич считает, что компиляция Дежвы была для великопольского хрониста «неоценимым проводником по извилистому изложению Кадлубка, полуфабрикатом, строительным материалом в самостоятельном историческом рассказе» ³⁶» Логическая цепь доказательств, выдвинутая ученым в защиту своей точки зрения, вновь предлагает датировать всю Великопольскую хронику XIV в.

Первым сеньором стал старший сын Болеслава Кривоустого Владислав II. Однако, несмотря на завещание отца, младшие князья не пожелали подчиниться его власти. После неудачной попытки Владислава II в 1146 г. объединить страну ³⁷ Польша вступила на долгий путь феодальной раздробленности. Огромное и сильное некогда государство, простиравшееся от Карпат [20] на юге и до Одры на западе, объединявшее под властью Великой Польши земли Мазовии, Силезии, Малой Польши, Поморья на территории в четверть миллиона квадратных километров, распалось на самостоятельные княжества. К 30-м годам XIII в. способ соподчинения удельных князей на основе принципата потерял силу. Все польские правители отныне считали себя равными. Однако к этому времени отчетливо проявились и центростремительные тенденции, обусловленные осложнившимся социально-экономическим положением в стране и трудной внешнеполитической ситуацией ³⁸.

Тяжелое соложение сложилось в западнопоморских землях страны. Им угрожал Бранденбург — германское государство, настойчиво расширявшее свои владения за счет славянских земель между Лабой и Одрой. Вскоре бранденбургским маркграфам удалось, отделить Западное Поморье от Великой Польши, захватив Любушскую землю ³⁹.

Внешняя агрессия, постоянные конфликты удельных князей между собой, дробление земель на мелкие феодальные княжества ⁴⁰ привели к тому, что за сравнительно небольшой исторический период — менее чем за полтора столетия — Польша лишилась огромной части своей территории. От нее были оторваны земли на севере и западе (около 150 тыс. кв. км), закрыт выход к морю. Опасность извне и угроза, подтачивающая монолитность [22] польского государства изнутри, вели к консолидации прогрессивных сил, помышлявших о возрождении былого величия родины. В борьбе за ликвидацию междоусобиц и объединение под своей эгидой остальных польских земель выступали в первую очередь князья Силезии, Малой и Великой Польши. Соперничество между этими княжествами имело под собой давние традиции, подкрепленные династическими преданиями. Не случайно краковский епископ Винцен-тий Кадлубек и продолживший его краковский хронист Дежва создавали польскую историю как историю краковских князей и вельмож. А хронист Великой Польши высвечивал канву Кадлубка, акцентируя внимание на деятельности великопольских князей и королей.

Главная заслуга в объединении государства принадлежала великопольскому князю Пшемыславу II. Получив в наследственное владение всю Великую Польшу, Пшемыслав поддержал движение, развернувшееся в среде церковных и светских магнатов против немецкого засилья. Популярности Пшемыслава в глазах современников способствовали его победы над пронемецкими князьями в Силезии. Крупным успехом [23] внешней политики Пшемыслава стала борьба с враждебными Польше Чехией и Бранденбургом, возвращение восточнопоморских земель. Некоторое время (с 1279 г.) великопольский князь осуществлял также правление в Кракове и Восточном Поморье. В 1295 г. в Гнезно имела место его коронация, высоко поднявшая международный и внутренний авторитет страны и ее правителя. Хотя Пшемыславу II не удалось полностью восстановить королевство ⁴¹ в границах прежней пястовской державы Болеслава Храброго, его объединительные идеи были успешно продолжены Владиславом Локетком, соединившим в 1314 г. большинство польских земель, и завершены королем Казимиром III ⁴².

Пролог Великопольской хроники посвящен происхождению и расселению славян. Автор излагает легенду о трех братьях: Лехе, Русе и Чехе, которые, «умножась в роде», владели и будут владеть тремя королевствами: лехитов, русских и чехов. В таком виде легенда о прародителях славянских народов не встречается более ни в одном источнике. Памятники чешской [24] культуры сообщают о Чехе — родоначальнике чешского народа. В хронике Козьмы Пражского ⁴³ (XII в.) это «pater Bohemus»⁴⁴, Лех появляется в хронике Далимила ⁴⁵ (XIV в.), но не как имя собственное, а как этноним «в иной земле (Хорватии) был лех по имени Чех». Другой чешский хронист Ян из Пулкавы ⁴⁶ ,(1374) упоминает двух братьев—Чеха и Леха.

В польской хронографии мифический праотец поляков Лех впервые встречается в Великопольской хронике. Ни Галл, ни Кадлубек не пишут о нем, хотя последний называл поляков лехитами. Ныне доказано, что имя Лех уже было известно в раннем польском средневековье и издавна служило эпонимом польского народа ⁴⁷. Автора Великопольской хроники можно считать «создателем» Руса — прародителя и эпонима русского народа. Таким образом, именно на польской почве окончательно оформилась традиция, свидетельствующая о давнем родстве чехов, поляков и русских—народов, которых хронист выделяет из остальных славян.

Автор хроники стремится внушить читателю чувство общеславянского единства, наделить сознанием происхождения из «единого прародительского национального лона» ⁴⁸, принадлежности к одному роду, язык которого берет начало от некого отца Слава. Своеобразно определяя антропонимическое родство, хронист утверждает: «...они (славяне.—Н. Щ.) и до сих пор не перестают пользоваться этим именем, например, Томислав, Станислав, Янислав, Венцеслав и другие» (пролог) ⁴⁹. Важным признаком, определяющим этническую общность [25] трех славянских народов, автор считает сходство их языков: «У славян существует большое разнообразие в языках и в то же время они понимают друг друга, хотя в некоторых словах и в их произношении существуют, по-видимому, кое-какие различия» (пролог).

Славянские экскурсы хроники имеют аналогии в древнерусской начальной летописи. «Повесть временных лет» также начинается с рассказа о расселении славян. В обоих памятниках предки как поляков, так и русских выводятся из рода библейского Иафета, оказываются одним «Афетовым племенем» ⁵⁰. И в польских, и в древнерусских источниках речь идет о близости славянских языков: «Бе единъ языкъ славенескъ» ⁵¹.

Легенда о трех братьях вписывается в рамки славянской традиции тернарного деления ⁵². В «Повести временных лет» говорится о трех братьях — основателях Киева: Кие, Щеке и Хориве ⁵³; чешская хроника Козьмы Пражского сохранила предание о трех сестрах, дочерях Крока ⁵⁴. Несомненна сходная функция таких легенд. Кровным родством родоначальников, обосновывалось единство племенных и государственных объединений славян, подтверждалась их власть над занимаемыми землями ⁵⁵.

Эпонимическая легенда о Лехе, Чехе и Русе не являлась плодом историографического вымысла. Она представляла собой результат глубоко утвердившейся в сознании людей мысли об общности происхождения, культуры, языков трех славянских народов ⁵⁶.

В прологе толкуются два названия жителей Польши: «лехиты» и «поляки». Словами «Хотя историки лехитов, которые теперь называются поляками...» начинается большинство рукописей Великопольской хроники. Признавая старшинство этнического имени «лехиты», хронист связывает его с именем мифического Леха. Легенда о Лехе, родоначальнике польского народа, была широко распространена в ранний период польской истории ⁵⁷. Сказания же о прародителе по имени Полян не существовало. Поэтому автор изощряется в этимологических упражнениях, образуя название поляков (poloni, polani, polanie) то от Северного полюса, то от поморской крепости, то от поля в Поморье.

Согласно принятой ныне точке зрения, этимология слов «лехиты» и «Лех» возводится к слову «ленд— led» (пустошь, необработанное поле) ⁵⁸. В других языках это название видоизменялось по фонетическим законам: «Lendizi» — в списке племен географа Баварского, «Lendzeninoi»—у Константина Багрянородного, «ляхи» — в древнерусских летописях. Оно обозначало как привисленских «лендзян», главенствующих до середины Х в. среди польских племён, так и другие, видимо, родственные им племена ⁵⁹. В конце Х в. первенство перешло к племенному княжеству полян. Этноним «поляне» был перенесен на области, вошедшие в формирующийся общепольский государственный ареал, и дал наименование Полонии (т. е. земля Полян) всей стране ⁶⁰.

Отождествляя названия Лехии и Полонии, лехитов и поляков ⁶¹ и распространяя их на всех граждан, автор Великопольской хроники выступает выразителем общепольского [27] самосознания, яа почве которого могла сформироваться идея объединения.

Краковский магистр Винцентий Кадлубек, живший столетие спустя после Галла, поставил своей целью обосновать малопольское происхождение правящей династии. Поэтому его сочинение включает более ранний период истории поляков, чем у Галла. Первых правителей лехитов Кадлубек находит во временах короля Ассуера. «Некий деятельный муж по имени Крак» становится воеводой и вскоре провозглашается королем, строит крепость Краков возле реки Вислы (см. гл. 1). От Крака власть переходит к его младшему сыну, тоже Краку, а потом к дочери по имени Ванда. Так магистр Винцентий утверждает древность малопольского династического центра — города Кракова ⁶². Желая сделать [28] воспеваемую им династию более родовитой, значительной и славной, хронист тем или иным способом связывает будущих польских королей с выдающимися героями античности. Согласно Кадлубку, следующим королем стал златоткач Лешек, победивший якобы Александра Македонского. Его сменил Лешек II, а затем Лешек III. Последний был женат на сестре Юлия Цезаря, который дал своему племяннику, родившемуся от этого брака, имя Попель или Помпилиуш. Его сын Попель II, по прозвищу «Хотышко», погиб, не оставив потомства.

Выводя Пястов из Гнезно, Галл этимологизировал его как «Гнездо». Автор Великопольской хроники вкладывает эту этимологию в уста мифического прародителя польского народа Леха, который первый, облюбовав себе место для поселения, произнес: «Будем вить гнездо» ⁶³. Гнезно в глазах автора хроники является не просто центром в Великой Польше. Это историческая родина всего польского народа, откуда вышла правящая княжеская династия.

Таким образом, в Великопольской хронике обосновывается мнение о городах Великой Польши (Крушвице и в первую очередь Гнезно) как древнейших центрах правящей общепольской династии. По убеждению хрониста, наличие одной династии должно было способствовать консолидации польских князей, препятствовать попыткам навязывания власти со стороны чужеземных правителей, избавлять население от гражданских войн ⁶⁴ .

Как представитель духовенства хронист прибегает к [29] сакрализации идеи объединения. Символом единения он предлагает рассматривать канонизацию краковского епископа Станислава. При описании конфликта его с князем Болеславом Смелым (гл. 14) приводятся слова, в которых предсказывается будущее объединение Польши по подобию воссоединения частей тела четвертованного епископа. Божественная предопределенность предоставляется хронисту наиболее убедительным аргументом необходимости создания целостного государства. Общее название для всех жителей польских земель, древность княжеской династии, уходящая в библейские, античные времена, духовное единство, нашедшее выражение в единстве польской церкви, — все это должно было поднять национальное самосознание поляков, заставить их сплотиться вокруг своих великопольских правителей ⁶⁵. Автор убеждает соотечественников, что поляки являются составной частью могучей славянскойобщности, которая может быть противопоставлена грозной Германской империи.

В начале Х в. в состав Древнепольского государства вошла Мазовия — область, заселенная ловисленским племенем, этнически и территориально родственным полянам. Тенденции к обособлению, обусловленные самостоятельностью экономического и политического развития Мазовецких земель, вызывали беспокойство польских правителей. Еще Галл Аноним в XII в. обстоятельно излагал борьбу мазовецкого правителя Мецлава (Мечислава) с князем Казимиром Восстановителем. Свидетельства об этом сохранились и в русских источниках ⁶⁶. Попытки Мецлава использовать «стремление населения Мазовии сохранить свою самобытность» ⁶⁷ при создании независимого от Польши государства потерпели крах. В результате Мазовия была воссоединена с Польским королевством, и «в границах всего королевства установились мир и спокойствие» (гл. 12).

По завещанию Болеслава Кривоустого Силезия была выделена в наследственный удел его старшему сыну Владиславу (гл. 30). Кроме того, первенец получил в правление главные земли королевства—Малую Польшу, Куявию и Поморье. Владислав II был одним из последних князей, стремившихся под своей властью собрать воедино распадавшиеся феодальные .княжества Польши. Но это ему не удалось. После смерти Владислава Силезию разделили между собой сыновья Болеслав Высокий и Мешко Лорипед ⁶⁸.

Генрих Бородатый, сын Болеслава Высокого, сумел вновь воссоединить под своей властью Силезию. В его политике отразилось стремление силезских князей взять в свои руки инициативу объединения государства. Улучив подходящий момент, Генрих стал владеть Краковским княжеством и частью Сандомирской земли (гл. 61) ⁶⁹. В 30-х годах XIII в., сломив сопротивление великопольского князя Владислава Одонича, Генрих захватил большую часть великопольской территории и стал правителем «земель Польши и Кракова» (гл. 65).

В 1238 г. Генрих Бородатый умер, оставив наследником завоеванных земель своего сына Генриха Благочестивого. Но последний «князь силезский, польский и краковский» во время нашествия монголо-татар на Польшу в 1241 г. был убит в битве под Легницей. С гибелью этого князя пришел конец честолюбивым замыслам силезских князей. Наследники Генрихов погрузились в пучину бесконечных споров и военных стычек, приведших в конечном счете к новым делениям земель и потере самостоятельности. В результате ссор [33] силезских князей была утрачена Любушская земля, которую захватило магдебургское епископство ⁷⁰.

Последнее сообщение в хронике о Силезии касается смерти епископа зальцбургского и вроцлавского Владислава (брата Болеслава Свирепого) в 1270 г. (гл. 160). Наследовал ему Генрих IV Честный, воспитанный при пражском дворе. Этот князь в отличие от своих дядьев представлял польские политические интересы. Но в то же время он намеревался сделать своим наследником чешского короля Вацлава II, в зависимость от которого к концу XIII в. попала значительная часть силезской территории ⁷¹. Янко из Чарнкова горько сетовал в своей хронике (конец XIV в.) на силезских князей, к стыду и позору королевства Польши [34] ставших вассалами Чехии ⁷². Идеологическая слабость, отсутствие общепольского патриотизма были причиной того, что Силезия не сумела возглавить объединительное движение в государстве, а, напротив, попала под власть чужеземцев.

Со времен Мешко I (X в.) до конца XII в. Западное Поморье было ленным владением Польши. Болеславу Кривоустому удалось значительно раздвинута польские границы на северо-западе и подчинить в. 1121—1122 гг. поморские земли, а также соседнее княжество Яксы из Копаниц. Одним из внешнеполитических успехов старшего сына Кривоустого Владислава II стало создание в 1140 г. поморского епископства. Позиции Великой Польши в Западном Поморье и на заодренских территориях были значительно укреплены-при другом сыне Кривоустого — великопольском князе-Мешко Старом. Мешко проявил себя как защитник поморских владений от крестоносцев, руководимых маркграфом Альбрехтом Медведем. Когда в 1157 г. последний завоевал Стодоранское государство с его столицей Бренной (Бранденбургом), заслугой Мешко можно считать сохранение копаницкого княжества в руках Яксы„ дружественного полякам. Чувствуя угрозу со стороны соседних Саксонии и Дании, правящие князья Западного Поморья стремились к объединению с Польшей. Четырехлетнее правление Мешко Старого (1173—1177) в качестве сеньора характеризуется особенно тесными связями западнопоморских князей с Польшей ⁷³. Хроника упоминает о брачном союзе дочери Мешко Старого [35] сыном западнопоморского князя Богуслава. С помощью этого союза Мешко «добивается не только покорности приморского народа, но и его приязни и дружбы». (гл. 38). Ослабление позиций великопольского Мешко и утрата им краковского престола практически привели к потере власти над Западным Поморьем, котоорое оказалось в ленной зависимости от Германской империи и Дании ⁷⁴. Вскоре земли на нижней Одре стали предметом вожделения Бранденбурга и набравшего силу государства крестоносцев. Поморские князья были вынуждены присягнуть маркграфам Бранденбургa, К середине XIII в. бранденбургская экспансия настолько усилилась, что грозила Западному Поморью полной потерей государственной независимости. Это заставило поморских князей вновь искать поддержки у Великой Польши, Но договор о взаимопомощи был заключен лишь спустя несколько десятилетий. Его скрепил брак между великопольским князем Пшемыславом II. и внучкой западнопоморского князя Барнима (1273 г.). Сообщением об этом союзе и заканчивается Великопольская хроника (гл. 164). Полностью захватить Поморье маркграфам не удалось. Под влиянием Польши оставалась его восточная — Гданьское Поморье, которое с 1138 г. входило в сферу влияния краковского сеньора ⁷⁵ (гл. 30). Краковский князь сажал в Восточном Поморье своих ставленников. Они набирались из местной знати и со временем получали права удельных князей наравне с Пястами. Великопольская хроника отрицательно отзывается о «неверном» поморском князе Святополке, которого «князь Лешек Белый посадил своим заместителем» (гл. 56). Сложившаяся в Поморье ситуация сильно беспокоила, великопольских князей, стремившихся к усилению своего влияния в Восточнопоморских землях. Для этого они часто прибегали к династическим бракам с представителями поморского дома. Владислав Одонич был женат на сестре Святополка, Пшемыслав и Болеслав, сыновья Одонича, приходились родными племянниками князю Гданьского Поморья, а их сестра была женой князя кашубов и славян Варцислава III. [36]

Объединившись с Восточным Поморьем, Великая Польша стала серьезной силой, способной противостоять Бранденбургу ⁷⁶. Это подтверждают сообщения Великопольской хроники, иллюстрирующие сложную историю борьбы Великой Польши за сохранение политической власти в Поморье.

На землях, расположенных в бассейне Вислы, уже в IX в. существовало крупное племенное объединение вислян. Висленское княжение охватывало, видимо, и племенной союз лендзян, населявших сандомирские области ⁷⁷. Этим объясняется будущее административное деление Малой Польши (называемой так с XV в.) на княжества Краковское и Сандомирское. В XII в. к ним присоединился город Вислица с прилежащими округами. Сохранившийся в хронике малопольский цикл легенд о происхождении Кракова, являвшегося центром [37] Висленского княжества, о князе Виславе, вероятно, несет отзвуки прошлых времен, когда между племенными вождями шла борьба за власть ⁷⁸.

В 70-х годах IX в. висленское объединение попало во власть Великой Моравии, а после ее падения в первом десятилетии Х в. было включено в состав Чешского княжества. Только в конце Х в. польскому князю Мешко I удалось присоединить Малопольские земли к своим владениям. Для набиравшего силу Древнепольского государства это было событием большого значения. В его состав вошла одна из самых экономически развитых земель с крупными городскими центрами находившимися на важнейших транзитных путях и связывающих Польшу с Русью и странами Западной Европы Кроме того, Малая Польша становилась щитом для центральных районов страны, прикрывая их он внешней агрессии с юга ⁷⁹.

В конце 30-х годов XI в. в результате нападения чешкого короля Бржетислава и народных волнений была разрушена прежняя столица Древнепольского государства Гнезно. Гнезненскую митрополию перенесли в Краков, который стал не просто центром Малой Польши, но символом польской государственности. В Вавельском замке города происходила . коронация польских монархов. Здесь же хранились знаки государственной власти: корона, меч, скипетр и держава ⁸⁰. Когда же спустя полвека архиепископ переехал в восстановленную резиденцию в Гнезно, между Малой и Великой Польшей явственно обнаружилось соперничество. Не случайно Болеслав Кривоустый, завещая сыновьям хранить мир в королевстве, отдал Краковскую землю и северную часть Сандомирской (Ленчицу и Серадз) старшему, дабы не по наследству владели этим важным уделом князья, а по праву старшинства и первенства (гл. 30). Однако, как следует из содержания хроники, малопольские можновладцы не смирились с властью сеньора (гл. 32—50). Они не приняли Мешко Старого, воспротивились власти его сына Владислава [38] Лясконогого. Духовные и светские манаты Кракова настаивали на собственном правлении и допускали на краковский стол лишь угодных им князей. В их государстве, республике (res publica) — так называет краковский удел хронист (гл. 50) — такими правителями были Казимир Справедливый и его сын Лешек Белый. Эти князья вершили политику не только в Малой Польше, но оказывали влияние на расстановку сил в других польских княжествах. Именно контакты малопольских князей с такими могущественными правителями Южной Руси, как Ярослав Осмомысл, Роман Галицкий — будущий великий князь киевский—определяли взаимоотношения Древнерусского и Древнепольского государств конца XII—начала XIII в.

После смерти в 1227 г. князя Лешка Белого принципа-главенства краковских князей по отношению к другим удельным князьям окончательно упразднился ⁸¹. Краковское и Сандомирское княжества становятся яблоком раздора между мазовецкими, силезскими и великопольскими князьями (гл. 61 и ел.). То Владислав Лясконогий, то Генрих Бородатый, то Конрад Мазовецкий осуществляют правление за сына Лешка Белого, малолетнего Болеслава Стыдливого (1226—1279). Хотя последний со временем и приобретает права на земли отца, однако при нем малопольский удел теряет значение центра сильной политической власти.

В тринадцатилетнем возрасте по наущению вельмож, осуществлявших вместе с матерью малолетнего князя правление, Болеслав вступает в номинальный матримониальный союз с пятилетней Кингой, дочерью венгерского короля (гл. 68). Брак этот так никогда и не стал фактическим. Прожив вместе около 40 лет, князь и княгиня сохранили обет целомудрия (свидетельством чего служат их имена Стыдливый и Благочестивая) и не оставили потомства. Находясь под влиянием краковских епископов, ссылаясь во всех решениях на волю и согласие матери, Болеслав Стыдливый придерживался во внутренних делах политики невмешательства, сохранял дружеские отношения с князьями Великой Польши и Мазовии. Но главной его заботой было совершенствование религиозных культов, в частности, епископа Станислава (гл. 105). Во время разорительных набегов монголо-татар в 1259—1260 гг. [39] на краковские земли этот князь не сумел оказать должного отпора врагам (гл. 130). Спасение разрушенных городов и восстановление экономики Болеслав Стыдливый видел в немецкой колонизации и горячо поддерживал перевод на немецкое право вновь отстроенных городских поселений ⁸². На страницах хроники, посвященных событиям 30—70-х годов XIII в., краковские известия появляются все реже. Это результат снижения роли Малой Польши в политической жизни страны.

История Польши всегда была тесно связана с историей соседней Руси. Контакты между Древней Польшей и древнерусскими землями были обусловлены не только территориальной близостью и частыми матримониальными союзами, известными в источниках с начала XI в., но и сходством социально-политических и культурных тенденций в развитии. Именно поэтому в хронике Великой Польши значительное место занимают древнерусские известия. Страницы памятника Отразили прежде всего политические отношения двух стран на протяжении нескольких столетий. Треть первой части сочинения (до 1202 г.) так или иначе касается Древней Руси и ее князей. Автор повторяет сообщения Кадлубка, который акцентировал свое внимание главным образом на контактах Малой Польши с княжествами Юго-Западной Руси ⁸³.

Отражением сложных внешнеполитических ситуаций 20-30-х годов XII в., участниками которых были [40] Польша, Русь, Чехия, Венгрия и Австрия ⁸⁴, являются художественные рассказы о похищении перемышльского князя Володаря палатином Петром Властовичем, о мести Владимирко Володаревича (гл. 28—29). Эти сообщения имеют историческую ценность только при сопоставлении с другими источниками.

Изменились районы соприкосновения Польши и Руси. [41] Их интересы столкнулись на территории Пруссии и Литвы. Оба государства оказались втянутыми в общеевропейскую политику. Так, в хронике сообщается об участии русских, силезских и малопольских князей, а также венгерского короля Белы из династии Арпадов войне против чешского короля Пшемыслава II Оттокара. Этот важный поход был кульминационным моментом в борьбе Даниила Галицкого за. австрийское наследство ⁸⁵. Роман Даниилович, женатый на племяннице австрийского герцога Гертруде, обладал реальными правами на власть Бабенбергов, самого влиятельного рода Германской империи ⁸⁶. Пшемыслав Оттокар был основным соперником Романа (гл. 106). Сообщения хроники подтверждаются свидетельствами русской летописи ⁸⁷, малопольских анналов и немецких источников.

Издавна польские и русские князья стремились к овладению территорией ятвягов — народа, принадлежащего к балтийской группе прусских племен. Их земля, лежащая между Неманом и Бугом, соприкасалась с границами Мазовии и Владимиро-Волынского княжества. В конце XII в. Казимир Справедливый неоднократно предпринимал походы в Полесье и покорял полешан (как называли в Польше ятвягов) (гл. 43). В середине XIII века. прусский вопрос приобрел особую острогу. На земли ятвягов стали претендовать жрестоносцы. Вели за них борьбу между собой и сыновья Конрада Мазо-вецкого — куявский князь Казимир и его младший брат Земовит. Последний пользовался поддержкой (своего тестя, могущественного русского князя Даниила Галицкого, также вынашивавшего планы захвата Ятвягии (гл. 108, 110). В середине 50-х годов XIII в. Даниил Галицкий совершил ряд походов на ятвягов, привлекая отряды князя Болеслава Краковского и Земовита. В результате ему удалось завоевать часть ятвяжской территории. Однако в 1257 г. Конрадовичи откаались от притязаний на ятвяжские земли крестоносцев ⁸⁸ [42]. Даниил не смог противиться самостоятельной политике польских родственников, и орден вскоре «завладел почти всей Ятвягией» ⁸⁹.

В канву польско-русских взаимоотношений вписывается упоминание о втором нашествии монголо-татар на Польшу. Нападение на Сандомир и полное его разорение полчищами хана Бурундая произвели впечатление и на русского летописца, который отметил событие художественным рассказом о «Судомирьском взятьи» ⁹⁰. В намерения монгольского хана входило поссорить польских, русских и литовских князей и тем самым не допустить их объединения. Судя по обидчивому тону повествования (гл. 130), это, ему удалось. Русские князья, Василько Романович и его племянники Лев и Роман Данииловичи — участники похода, были поставлены ханом в безвыходное положение. Бурундай требовал неизменного присутствия Даниила или его военных отрядов при вторжении в Литву и Польшу ⁹¹. Поэтому русским князьям как бывшим союзникам автор хроники вменяет в вину коварные уговоры, благодаря которым якобы татары беспрепятственно вошли в незащищенную крепость Сандомир и перебили безоружных жителей. Великопольская хроника, единственная из сохранившихся источников, рассказывает о судьбе участника похода Романа, сына короля Руси Даниила. После 1258 г., когда Роман попал в плен к литовскому князю Войшелку, о нем ничего не было известно. Памятник дает возможность проследить за жизнью Романа Данииловича в следующем десятилетии.

Стремясь укрепить международное положение своего молодого государства и обрести силы, Миндовг принял в 1253 г. католичество и королевскую корону. Однако вскоре «вследствие многочисленных тягот, причиненных крестоносцами» он был вынужден отказаться от крещения. Миндовг быстро распознал агрессивные намерения ордена, который воспользовался навязанным [44] при крещении договором с новоявленным королем Литвы, чтобы напасть на пруссов и Жемайтию ⁹². В 1261 г. крестоносцы вместе с мазовецким Земовитом и великопольскими князьями двинулись «а «литовцев и других языческих народов, намереваясь их завоевать и истребить» (гл. 134). Хроника — один из немногих памятников, свидетельствующих об этом крестовом походе против Литвы, подготовка к которому шла с 1255 г.⁹³ Ответом Миндовга стало грандиозное нападение на Мазовию (гл. 133, 138, 140), Хелминскую землю, Пруссию (Померанию). Источники сообщают об участии в нем также и русских князей ⁹⁴. Великопольская хроника (гл. 138) обвиняет в убийстве мазовецкого Земовита князя Швариа, сына «сестры Даниила». Это маловероятно, так как Даниил поддерживал своего зятя Земовита. Кроме того, Шварн был не племянником, а сыном русского короля, и, следовательно, братом жены Земовита Переяславы. Возможно, на мысль о коварстве Шварна хрониста навели слухи о кровном родстве того с Миндовгом: Шварн был женат на дочери литовского короля. Знал хронист, видимо, и о том, что Шварн, владевший после смерти Даниила восточной Галичиной, получил на короткий срок власть над Литвой ⁹⁵.

Весьма неодобрительно отзывается автор о действиях крестоносцев. Свидетельства памятника опровергают тезис немецких буржуазных историков о Немецком ордене — друге и «бастионе Европы». Пресловутое "процветание" Польши благодаря заселению ее немцами ⁹⁶ выглядит неприглядно в изложении польского хрониста. Знаменательно, что поляки отказываются от князя Болеслава Силезского, предпочтившего немцев полякам (гл. 72), знатные куявяне непримиримо относятся к своему князю Земомыслу (гл. 156), который пользуется советами «бородатых братьев», как называет хронист крестоносцев. Несмотря на то что, отдавая дань средневековому миссионерству, автор порицает нехристей и «неверные» народы, здравый смысл политического деятеля берет верх над исступленным фанатиком. Бородачи-крестоносцы гневно осуждаются как нечестивцы. «Кто же не убедился, что тевтонцы — мужи деловые и мужественные?» — горестно восклицает автор (гл. 88).

Перевод выполнен по последней публикации хроники в новой серии «Исторические памятники Польши» ⁹⁷ (1970), издаваемой в Польской Народной Республике. Латинский текст подготовлен Б. Кюрбис. В соответствии с новой перегруппировкой рукописей приведены [49] чтения наилучших (Оттобоняньской, Королевской, Сендзивоя). Обширный критический аппарат дает возможность сравнить все варианты текста других ру-рукописей (Станислава Августа, Вроцлавской, Сенявской, Виляновской, Любиньской или Домбрувки, Краковской). Уточнена пунктуация. Кроме подробного вступления польское издание сопровождают исторический комментарий, географический, этнический и именной указатели, словарь реалий.

Первое переложение хроники на польский язык [50] осуществлено И. Ковнацким ⁹⁸ в начале XIX в. Следующий перевод выполнен более полутора веков спустя профессором К. Абгаровичем ⁹⁹. Переводчик пользовался в основном предыдущем изданием А. Белевского и В. Мацеевского ¹⁰⁰, а также привлекал и новые рукописные материалы, которые в известной мере во многом подготовили публикацию Б. Кюрбис.