ИОСИФ БУДИЛО

ДНЕВНИК СОБЫТИЙ, ОТНОСЯЩИХСЯ К СМУТНОМУ ВРЕМЕНИ

1610 года, 6 января, царь, боясь подвергнуться какой-либо опасности, выехал ночью из лагеря в Калугу.

Того же года и месяца 13 числа, Млоцкий отошел от Коломны и расположился лагерем в Серпухове. Так как он направлял дела в королевскую сторону, то [164] бывшие с ним донские казаки под начальством Беззубцова сговорились с Серпуховскими горожанами и разгромили его. Спасшиеся от этого погрома уходили к Боровску, потеряв все.

Того же года и месяца 13 числа, уехали назад послы его королевского величества с таким решением, что мы от себя пошлем к королю послов с нашими требованиями, и если эти требования будут приняты, то король будет иметь в нас своих слуг.

Того же года и месяца 21 числа, войско отправило от себя послов к его королевскому величеству.

Того же года 6 февраля, г. Сапега отступил из-под Троицы к Дмитрову, подвергаясь давлению больших сил Скопина, который шел за ним к Дмитрову, поставил подле него острожки, затем напал на посад, в котором находилось не мало войска, а также и на [165] табор Донских казаков, причинявших много убытку в людях и продовольствии, овладел казацким табором и перебил много людей. Некоторые из них насилу успели уйти в крепость, в которой затворился и сам Сапега.

Того же года 13 февраля, Млоцкий вторично был побит в Боровске.

Того же года и месяца 23 числа, царица ушла из лагеря в Дмитров, но и там не долго побыла и должна была поспешать за царем, потому что попала из-под дождя под дождевую трубу, так как Скопин стал добывать Сапегу в Дмитрове. Сапега, видя, что нет помощи из большого лагеря, зажег крепость, разбил орудия и ушел в Ржев.

Того же года 9 марта, послы от войска приехали из-под Смоленска от короля и принесли от него такой ответ: [166]

Ответ короля [войску самозванца], данный под Смоленском. Его королевское величество держится всегда того мнения о доблестном польском рыцарстве, что оно направляет свои поступки и желания по тому же пути, каким шли его доблестные предки, жертвовавшие для славы своею жизнью, и что оно больше всего поставляет себе на вид то, что доставляет бессмертную славу. И теперь из декларации, сделанной депутатами от рыцарства, его королевское величество видит, что это рыцарство не согласилось преклонить добрых своих чувств перед ничтожными побуждениями, перед интригами и дать дурной пример, допустить увлечь себя в какое либо легкомысленное или злое дело, которое произвело бы в отечестве замешательство, что напротив, оно отозвалось с преданностию к своему государю, с любовию к своему отечеству и, как [167] истинные потомки хороших предков, устремляют свои сердца к одной цели с его величеством, потому что, хотя из требований рыцарства, который трудно принять, и из того, что послам его, на счет которых нельзя иметь сомнений, дано ограниченное полномочие, король видит, что кто-то этими невероятными и неисполнимыми требованиями желает расстроить добрые отношения рыцарства к королю, но его величество все-таки убежден, что это рыцарство, по врожденной польскому и литовскому народу доблести, не желает, чтобы его отечество и его собственный государь были в худшем положении, чем чужое государство и тот неизвестно от какого отца и какой матери рожденный человек, которого оно предлагает королю [поддерживать] и для которого на сколько легко было надавать обещаний при его сильном желании быть царем, на столько же [168] трудно и невозможно исполнить их сколько нибудь удовлетворительно. Словом, так как ограниченное полномочие, данное послам рыцарства, лишает короля всякой возможности вести с ними переговоры, то его величеству приходится дать следующий ответ на требования рыцарства, изложенные в его письме.

Его королевское величество, как государь, привыкший возбуждать всякую доблесть к дальнейшему проявлению, рад бы был сейчас же вознаградить своею милостию такую преданность рыцарства, но как всякое дело в жизни может быть сделано только по мере возможности и в сообразное время, то и дела рыцарства могут быть устроены только тогда, когда будет возможно и когда наступит благоприятное время.

Что касается жены прежнего Димитрия, убитого в Москве, а [169] также прав, какие она имеет на принадлежность ей каких либо частей Московского государства и какие утверждены боярами, то король с удовольствием готов оставить их в своей силе, когда придет время вести об этом речь при переговорах с Московским народом, и если Бог даст, что король будет располагать теми делами; но не следует, чтобы поступки ее [Марины] причиняли какой либо вред делам его величества и речи-посполитой. Что же касается того человека [самозванца], который так легкомысленно пренебрег рыцарством и его верностию по отношению к нему и бежал, то хотя его величеству известно, что он кидается и на королевских людей без всякого повода с их стороны, губит рыцарство и собирается истребить его.... ¹⁵ но, чтобы рыцарство убедилось, что король для своей славы, которую ревностно оберегает, готов охранять [170] честь рыцарства, его величество будет иметь внимание к его лицу и положению, если он будет держать себя спокойно, не будет портить дел его величества, не будет нападать на находящееся там [польское] войско и не будет отводить от короля московский народ. Московским боярам, которых верность рыцарство видело в эти времена и просит короля исполнить их требования, дается ответ по тем делам, на какие теперь можно было отвечать, но король желает, чтобы они помогли ему сноситься и с другими русскими, как находящимися в столице, так и в других крепостях, потому что не начало, а конец завершает обыкновенно всякое дело. Как при, первой мысли об этой экспедиции король клал в основу ее благо и пользу целого отечества, так и теперь он заботится только о том, чтобы эти государства, [171] соединившись в одно, были сильнее и при каждом случае и надобности могли подкреплять себя взаимно. Что касается признания призывных грамот, которыми рыцарство призвано на войну, обеспечения условленной платы за выслуженные четверти, обеспечения действительной уплаты и перенесения обеспечения уплаты за две четверти на имения королевства, то на это дается такой ответ: прежде всего — почтенное рыцарство, как родившееся в Польше, само могло знать и припомнить, что польские короли, помимо согласия чинов королевства, не имеют никакого права закладывать свои столовые имения и делать долги на счет отечества. Королю не могут советовать этого сенаторы, и честь, и присяга запрещают ему подписывать [подобные обязательства], тем более, что долг этот сделан в чужом государстве и чужим человеком, когда его дело было [172] сомнительно. Поэтому пусть рыцарство не приписывает ни немилости короля, ни нежеланию сенаторов, что они не делают того, что запрещают им законы, так давно утвержденные обычаем в королевстве и в великом княжестве Литовском. Король однако не прочь предложить эти просьбы рыцарства на сейме всем чинам и, если они согласятся, то король рад дать им время [на обсуждение этого дела], как это он всегда делал в свое счастливое правление; а теперь, чтобы рыцарство видело совершенную расположенность к себе короля не только на словах, но и на самом деле, его величество прибавляет: чтобы рыцарство могло получить не только вознаграждение, но и награду за все свои труды, беспокойства, издержки, опасности и пролитие крови, его величество дозволяет ему начавшиеся экспедиции и четверти службы продолжать считать до тех пор, [173] пока Божиим судом и его милостию то государство [Московское] не будет передано в руки короля посредством ли переговоров, которые ужо начинаются, или военною силою. Когда в то время представлен будет королю счет по силе этой грамоты, то через десять недель по вступлении [короля] на престол [Московский], рыцарству будут уплачены деньги с тех государств, по соображению суммы этих денег и количества доходов, какие возможно получить, а если бы это не было исполнено, по силе этого обязательства, то рыцарство может требовать своих денег с Северского и Рязанского государств. Его величество очень был бы рад сделать рыцарству подмогу в его нуждах наличными деньгами, но и касательно этого дела его величество [должен сказать]: члены рыцарства не странники в своем отечестве; пусть посмотрят на силы и доходы речи-[174]посполитой; пусть обратят внимание, как велика казна, как велики средства, и они убедятся, что не только нельзя делать новых расходов и предпринимать новых походов, но необходимо значительное время, чтобы страна успокоилась и отдохнула. И настоящий поход его величество предпринял больше всего для охранения безопасности тех границ, так как до короля дошло известие, что тот неприятель [Василий Шуйский] с чужеземною помощию собирался поразить рыцарство и овладеть ближайшими к его границам волостями великого княжества Литовского, оставленными без бдительности и защиты. Но чтобы самым делом показать доблестному рыцарству свою милость, его величество дает ему деньгами и товарами некоторое подкрепление в нуждах, чтобы оно сколько нибудь поддержало себя им до будущего благоприятного оборота [175] дел в том государстве. Из этого рыцарство может видеть, что его величество, как его государь, имеет к нему любовь, обращается с ним, как следует, что король не такие обещания дает ему, которые могли бы подлежать какому-либо сомнению и которых государям следует остерегаться, но утверждает за ним четверти года прошедшей службы, дозволяет заслуживать в том государстве будущие четверти, т. е. по своей природной доброте король позволяет делать то, что дозволяют обстоятельства, и жалует членам рыцарства, как верноподданным, столько, сколько теперь может вынести его казна. Раны, увечья лиц из рыцарства король желает иметь во внимании и при случае награждать по представлению предводителей или всего рыцарства. Денежные расходы, которые делали из своих средств полковники и ротмистры, [176] когда вели тех людей [самозванцев?] из Польского государства, и на содержание товарищества, они получат при уплате им полного жалованья за их службу. По делам судным, если бы кто из рыцарства подвергся им во время экспедиции, его величество дозволит брать из его канцелярии, согласно обычаям Польского королевства и великого княжества Литовского, грамоты на реляксации, сублевации и экземпты. Его величество желает, чтобы у рыцарства было в возможно лучшем устройстве его военное дело под теми же полковниками, ротмистрами и с сохранением полной власти гетмана, как этого требуют военные действия и обычаи. Но больше всего его величество желает от рыцарства, чтобы оно, имея в виду, что, в военном деле вредно малейшее замедление и, не вдаваясь в рассуждение о том, что будет дальше, [177] соединилось с войском его величества и устремилось к тому, что могло бы доставить скорейший успех тем замыслам, рыцарству скорейшее отдохновение от трудов, уплату издержек и награду за заслуги, и отечество могло бы получить вечную славу, расширение границ и прочное умиротворение. Но прежде всего его величество обещает рыцарству, что-больше всего будет иметь в виду и особенном внимании его труды и славные рыцарские дела, придется ли теперь кончить дело с тою страною путем переговоров, или в другое время и другим способом Бог передаст ее в руки его величества, пусть лишь рыцарство покажет на самом деле то, что на словах показывает отечеству, и верно служит своему государю, который есть глава его, и пусть рыцарство знает, что будет иметь дело не с чужим человеком, в роде того, которого оно так долго [178] терпело у себя и не для блага своего отечества, но с собственным государем, который и прежние недуги может вылечить и в будущем доставить славу его собственному народу и пользу матери — речи-посполитой до отдаленного потомства, а себе и своему царствованию он хочет сохранить лишь счастливую память об этом замысле. Если бы рыцарство еще пожелало посоветоваться касательно своего перехода на сторону нашего войска, находящегося там и для содействия нам и речи-посполитой в тех делах, то Брацлавский воевода будет иметь на этот счет от нас поручение, от которого оно узнает нашу волю, и чем охотнее примет оно наше предложение, тем большую покажет любовь к отечеству, преданность нам, за что и мы, с своей стороны, тем большую обещаем ему милость.

В тоже время и от царя, из [179] Калуги, прислан был в лагерь под Москвою ответ. Его принес Януш Тышкевич, которого войско посылало к царю. Ответ был такой. Что касается того, что рыцарство обвиняет царя, зачем он ушел от него, не сказавшись, то вина тут падает не на царя, а на тех, которые были причиною этого удаления, которые имели тайные сношения с королем и злоумышляли на жизнь царя, как Роман Рожинский, Комаровский, Михаил Салтыков, Руцкий, Пухин, Семен Татищев, о каковой измене царь сейчас же объявил гг. полковникам, ротмистрам и некоторым из их товарищей и о которой обширнее сказано в грамоте царя ко всему рыцарству. Что касается денег, то его царское величество обещает выдать сейчас же на конного всадника по 30 злотых, если рыцарство приведет к царю в Калугу в добром здоровье царицу. [180]

Открыв между собою виновных [в измене], пусть рыцарство само накажет их, или пусть приведет их с собою в Калугу к царю. Касательно новых четвертей службы, обещает царь все исполнить; царь будет стараться и обещает, что вскоре будут уплачены все выслуженные деньги, согласно прежним записям и обеспечениям. [Что касается требования войска], чтобы царь дал присягу не казнить тех бояр, которые остались в лагере с [польским] рыцарством, то его царское величество обещает тех, которые прежде были и теперь доброжелательны царю, не казнить, и по прежнему показывать им царскую милость, но с теми, которые были изменниками царя, вольно его царскому величеству как с своими подданными делать, что ему будет угодно. Пусть его царское величество обещает, что вступит с королем в приличные переговоры: это должно быть [181] предоставлено на волю его царского величества. Если король пожелает о чем вступить с ним в переговоры, пришлет к нему послов, и предложит надлежащее дело, то царь не откажется от этого. Что касается продовольствия, то его царское величество обещает выдавать на роты продовольствие из крепостей по-прежнему. Что касается денег, то они выдавались на каждую четверть. Что касается товарищей, то все те, которые были по крепостям, выпущены; вольно идти, куда угодно им и пахоликам. Что же касается убытков, которые они понесли, то убытки все вместе будут им вознаграждены. О тех, которые без ведома царя задержаны в отдаленных крепостях, царь велит сделать разыскание и они будут освобождены. Касательно того требования короля, чтобы царь не вступал ни в какие тайные сделки ни с Шуйским, ни с другим [182] каким-либо государем, то царь не находит нужным делать какие-либо обещания, потому что царь не вступает ни в какие владения короля; следует и королю тоже делать. Чтобы царь не смел ничего делать без ведома старшего из рыцарства: царь обещает без ведома старшего из рыцарства не делать тех дел, которые касаются самого рыцарства, но те дела, которые касаются самого царя, царь в своем отечестве будет решать сам с своими боярами. Притом его царское величество желает, чтобы рыцарство подвергло надлежащей ответственности тех, которые были причиною его удаления, а именно: князя Рожинского, Комаровского и кого еще рыцарство найдет виновным, чтобы они получили надлежащее возмездие, а если нельзя их казнить, то пусть их не будет в войске, пусть они сейчас будут изгнаны из земли его царского величества, a [183] русских людей и бояр вышепоименованных пусть рыцарство выдаст царю и приведет их в Калугу; другие — бояре, дворяне и казаки пусть остаются в лагере до приезда его царского величества, однако нужно внимательно наблюдать, чтобы они не разъезжались — в Москву и под Смоленск. Все деньги, драгоценности, столовое золото, серебро, одежда, экипажи, лошади, соболи, черно-бурые лисицы, рыси, куницы, лисицы и все имущество, какое в то время забрали у царя, должны быть отосланы к нему, и все это царь обещает раздать войску. Гетмана, как старшего начальника, рыцарство должно избирать с ведома царя и он ничего не должен делать без ведома его царского величества. Рыцарство должно держаться конфедерации, которую заключило с клятвой и которою обещалось не отступать от царя, пока Бог [184] благоволит возвести его на престол, и крепко стоять против всякого неприятеля его величества. Если рыцарство все это исполнит, то его царское величество, с своей стороны, своим царским словом обещает исполнить все вышеисчисленные условия и для большей верности и твердости соизволяет подписать их своею рукою.

Эти ответы произвели в войске волнение и колебание в разные стороны; одни заявляли, что пойдут к царю, другие — к королю, однако, после долгих споров принято такое решение; всем заодно идти к Волоку и там разойтись в братской любви, кому куда угодно.

Того же года, 16 марта, войско двинулось из лагеря под Москвою в таком порядке; передняя стража — рота г. Велегловского, задняя стража — Г. Крыловского; при них обозный г. Каменский и затем г. [185] Красовский; артиллерия, при ней Донцы и пехота, над ними начальником г. Заруцкий, при артиллерии же московский табор; далее — полк Адама Рожинского, за ним возы того же полка; возы войска, перед возами полк Будилы, за ним возы этого полка; рота г. Чаплинского, за ней возы полка г. Зборовского; возы полка гетмана, перед ним [ними] рота г. Русецкого, г. Мархоцкого; возы полка Хрослинского, перед возами по 30 конных; возы полка г. Глоховского, при них рота Семацкого; возы полка г. Копычинского, — при них по 20 конных из каждой роты. За возами шло все войско в таком порядке, как обыкновенно идут полки: впереди его милость отец патриарх с боярами, потом полки — г. Зборовского, г. гетмана, г. Хрослинского, Глуховского, Копычинского; в заднюю стражу изо всех рот по 10 [186] конных для охранения от московских наездников. Передние люди, которые назначают место для стана, ехали в густом строю, окружив пушки; если бы что случилось, они готовы были подать помощь и назади. Товарищ, который бы осмелился, помимо воли гетмана, отъехать от своей хоругви, подлежал наказанию по артикулам; он должен быть почитаем за изменника и каждый ротмистр обязан донести о нем гетману; тому же наказанию подлежит и ротмистр, если отъедет. Не смотря на то, что все войско согласно постановило — идти всем вместе до Волока, г. Хруслинский с г. Янковским и с некоторыми пятигорскими ротами оторвались от войска, пошли к царю под Калугу и стали обозом в местечке Прудках. Их били сперва у Ружиц, потом под Можайском, когда они проходили мимо его; [187] русские отбили у них все возы с вооружением и все имущество.

Того же года, 18 марта, все войско пришло в Волок.

Того же года и месяца 22 дня, войско послало г. Збаражского под Смоленск к королю с просьбою прислать, как можно, поскорее подкрепление, пока еще не усилился неприятель.

Того же года и месяца 25 дня, войско вышло из Волока, где имело тесную и голодную стоянку, и расположилось около Соборников и Клушина, а Руцкий остался в Осипове.

Того же года, 4 апреля, гетман Рожинский умер в Осипове.

Того же года, 24 апреля, г. Збаражский приехал от короля и привез обещание заплатить 100,000, но не нанимать войска больше 2000, поэтому большая часть войска пошла к царю, так как знала, что [188] он нанимает войско и имела от него грамоту, которая изложена была в таких словах:

“Мы, Димитрий Иванович, Бoжиею милостию царь Московский их милостям — полковникам, ротмистрам, порутчикам и всему рыцарству, находящемуся теперь в Прудках, желаем от Бога здоровья и всяких радостей. Так как настоящие наши дела требуют, чтобы мы предприняли скорый поход для дальнейшей защиты нашего правого дела, то мы надеемся, что вы, господа, согласно договору, заключенному с нами вашими послами, без малейшего замедления явитесь в назначенное место и время для получения денег и для продолжения войны, потому что мы надеемся, что при Божией помощи то, что злые люди расторгли, вы, гг. славные и мужественные люди польского народа, в скором времени исправите, [189] именно, те из вас, которые заявили, что стоят при нашей правде. Вы гг. приобретете этим бессмертную славу и при Божией помощи восторжествуете над нашими и вашими врагами с великой пользой для вас и с похвалой от других народов. Просим вас не ослабевать в вашей преданности к нам. Мы же, с своей стороны, всеми мерами будем стараться, чтобы из Калуги удовлетворить ваши нужды.

1610 года 7 апреля. Когда эту грамоту из Прудков прислало к войску то рыцарство, которое находилось в Прилуках [Прудках?] под начальством Хрослинского и Янковского, то того же года, 27 апреля, [многие] отделились от полка Зборовского и, избрав себе начальников — Каменского из большого лагеря и Быховца из лагеря под Троицей, двинулись к тому рыцарству.

Того же года, 16 мая, все войско [190] стянулось к Килькиму и соединилось с теми отрядами, которые находились около Клушина и около Килькима [Хлопина].

Того же года, 21 мая, взяли Осипов присланные Шуйским немцы, над которыми капитаном был Мусир Деланика. Взяли они его таким образом: Рудский не мог их сдержать; они сначала овладели деревянною крепостью и уже ворвались было в каменную. Наши насилу сбили их со стен, а так как не могли выбить их из деревянной крепости, то принуждены были зажечь ее, не смотря на то, что там было все их продовольствие. Таким-то образом они выбили из нее немцев, которые [пострадали от пожару], в особенности, когда не могли попасть назад в калитку, через которую ворвались было в [каменную] крепость с петардой. Когда немцам не удалось взять крепости этим [191] способом, а на штурм трудно им было решиться, то они осадили ее острожками и не допускали получить ни продовольствие, ни известия. [Наше войско], не получая никакого известия о вспомогательном войске, так как наши войска ушли далеко, принуждено было уходить к Зборовскому, который стоял лагерем под Царевым-Займищем в [деревне] Шуйске. Немцы и русские, получив известие, что он уходит, преградили ему дорогу у болотистой реки и дозволили войти в нее, а когда он вступил в нее, то со всех сторон ударили на него. Но мало людей у него пало, а остальных немцы взяли в плен, насилу сам Зборовский ушел и то пешком. В то время взяты в Москву ростовский митрополит Филарет, находившийся при наших в Осипове, и много знатных бояр; из ротмистров взяли Александра Рожинского, г. Тупальского и [192] немало других, которые кроме Рожинского, который умер, были выпущены из плена уже после, когда Москва поцеловала крест королевичу Владиславу.

Когда Шуйский увидел, что столица его освободилась [от лагерей под Тушином и под Троицей] и узнал, что [польское] войско разделилось, и одни пошли наниматься у короля, а другие — у царя, и что меньшая часть была у Зборовского, которую ему легче было поразить, то послал Валуева ст. 8000 отборного войска уничтожить ее. Когда это войско пришло к Цареву-3аймищу, то нашло его сожженным, потому что наши, именно: полки г. Вайера и г. Казановского, которые перед тем здесь стояли лагерем, узнав об этом войске, зажгли Царево-Займище и присоединились к г. Зборовскому. Когда эти отряды были недалеко один от другого и готовились к битве, прибыл на [193] помощь г. Зборовскому от его величества короля из-под Смоленска его милость гетман королевства Станислав Жолкевский. Зборовский сейчас выступил с войском из лагеря и наступил на московское войско. Русские, не имевшие достаточно храбрости, чтобы дать битву, окопались в городке и сели в осаде. Гетману не оставалось ничего другого, как осадить их; он их и осадил, устроив острожки, и очень стеснил их.

26 мая того же года, войско отправило к царю в Калугу послов с просьбой выдать обещанные деньги. Послы принесли от царя такой ответ. Прежде всего условие касательно выдачи денег: если все рыцарство, выбрав себе начальника по согласию царя и завязав опять конфедерацию, принесет присягу не отступать впредь от царя, пока сам он не прикажет отойти от него, то пусть сосчитает себя, [194] пришлет список царю и царь через своих бояр сейчас же пришлет деньги в Будки [Прудки] или Недынь [Медынь] по 30 злотых на конного, исключая малолетних товарищей. Всякое продовольствие без затруднения будет выдаваемо по числу людей в отряде. Всех задержанных товарищей его царское величество приказал выпустить на волю и вознаградить им убытки. Обеспечить уплату за всякую, действительную службу царь не прочь согласно прежним обязательствам и не запрещает зачислить и время, в которое войско не несло действительной службы ¹⁶.

Того же года 11 июня, когда царь увидел, что без уплаты денег войско не хочет двинуться с Угры, то приехал сам из Калуги, нанял войско и обещал приехать вторично и выдать деньги. Того же месяца он уехал назад, оставив при войске бояр с частью денег. [195]

Того же года 25 июня, войско избрало гетманом Сапегу, который перед тем того же месяца приехал с 1000 казаков.

Того же года 4 июля, царь опять приехал к войску и упросил его удовольствоваться данными деньгами, — он дал лишь по шести злотых на конного.

Того же года 4 июля. Гетман королевства, как выше сказано, осадил Валуева в городке. Голод сильно дал себя чувствовать осажденным. После многократных просьб о помощи, Шуйский послал на выручку Валуева войско, сколько мог собрать его, с братом своим, Димитрием Шуйским. В этом войске русских было 16,000, немцев под начальством Понтуса — 7000. Гетман, получив известие об этом вспомогательном войске, не стал дожидаться, пока оно придет к городку, а оставив [196] не много войска у городка, [с остальными] вышел против него ночью. Утром, как только стало светать, он встретил его на пути из Клушина на расстоянии 4 миль от города. С наступлением дня, 4 июля ¹⁷, гетман двинулся на самые таборы русских, которые, увидев польское войско, о котором не знали прежде, поспешно стали готовиться к битве. Немцы, как более опытные, устроились прежде, а русские служили им подкреплением. Так как здесь главная сила была в немцах, то с ними нашим и пришлось прежде всего биться. С ними мужественно сразились роты полка г. Зборовского и долго бились; пришлось двинуть все вспомогательные отряды, которых новый натиск, когда они то ударяли вперед, то отступали и, устроившись, снова наступали, насилу разорвал немцев, потому что нашим пришлось [197] нападать через плетень и ломать его лошадьми. Не мало было потери в людях и с трудом наши прорвали [строй немцев]. Русские не хотели помогать им. Когда немцы это увидели, то послали к гетману сказать, что сдаются. Русские затем смутились и ударились бежать, а наши гнали их и били. Обоз московский г. гетман отдал немцам, которые, взяв его, пришли к гетману и одни из них поступили на службу к его величеству королю, а другие, нежелавшие этого, выговорили себе свободу удалиться. Поэтому Понтус с другими немцами ушел к границам своего государства ¹⁸. После этой победы гетман пришел к городку и объявил осажденным о своей победе над войском, шедшим к ним на помощь. Не надеясь больше ни откуда получить помощь, потому что Шуйский уже не имел [198] больше войска, они принуждены были сдаться и целовали крест на имя королевича. Взяв городок, г. гетман со сдавшимися русскими двинулся к Можайску, который тоже сдался и целовал крест королевичу.

Когда сдался вышеупомянутый городок, то отыскали [в нем] тело Мартина Вейера, который убит за несколько недель до сдачи ¹⁹.

Того же года 10 июля, царь от Угры двинулся с войском к Москве в таком порядке: 1) полк Хрослинского, — 200 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар; 2) полк Тышкевича, — 100 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар; 3) полк гетмана, — 300 казаков, 6000 пятигорцев, 1000 гусар; 4) полк Будилы, — 400 казаков, 600 пятигорцев, 200 гусар.

Того же года 15 июля, войско шло к Москве через Боровск, из [199] которого русские, бросив крепость, ушли в Боровский монастырь, лежащий на расстоянии польской мили от Боровска. Монастырь этот был каменный и довольно сильно укрепленный; кругом его была глубокая вода и окопы. Когда [русские] не хотели сдаться, то наше войско решилось не отходить, пока не добудет их. Поэтому того же, вышесказанного числа, наши послали отряд на штурм, который осажденные три раза отбили. Наше войско, стоявшее в готовности около этого монастыря, увидев, что осажденные бьются крепко и нападающие несут потери, по данному знаку, со всех сторон ринулось с великим криком и, прилетев к стенам на конях, соскочило с коней и сначала ворвалось за палисадник. Русские, перепугавшись от этого грома, побежали в каменный монастырь, за которыми наши сейчас же вскочили на стены, не дав [200] русским ни развернуться, ни запереть ворота, и в ярости всех до одного вырезали.

Того же года 25 июля, когда войско двинулось от Боровска и под вечер остановилось на Медвежьем броде, незаметно подкрались к лагерю татары и сделали большой урон в людях, которых нашли по деревням. Наши, выскочившие из лагеря без строя и те, которые прибежали [из деревень], гарцевали с татарами до самого вечера; уже ночь прервала битву. Всего войска Сапега не решился выводить из лагеря, потому что боялся нападения неприятеля с тылу, почему и всю ночь все войско стояло в строю. На следующий день, утром, 22 [26?] июля, Сапега вывел против татар войско в поле, желая захватить их в стане, но они, узнав от языков, что у нас большое войско, поднялись раньше и ушли, — они ведь оберегали собственную [201] кожу; впрочем, и наши всю ночь были наготове. Этих татар нанял Шуйский; но они увидев, что ничего не могут сделать, забрав не мало денег и полону, ушли невредимо домой.

Того же года 26 июля, царь пришел с войском под Москву. Весь тот день происходили под стенами Москвы гарцы, потому что русские не хотели выходить в поле. Только уже вечером [наше] войско возвратилось в лагерь, который был устроен в селе Коломенском.

Того же года 27 июля, московские бояре, не имея никакой надежды, чтобы Шуйский защитил их [от неприятеля], так как у него не было уже никакого войска, свергли его с престола и постригли в монахи. Желали они постричь и его жену, но она срывала с себя чернеческие одежды, поэтому ее оставили в покое. Управление царством [202] поручили князю Мстиславскому и князю Голицыну.

Того же года 2 августа, пришел под Москву гетман королевства Жолкевский и расположился в миле от нее против Нехорошева.

Того же года 3 августа, отправились к королю послы от войска [самозванца], чтобы привести короля в соглашение с царем. Они объявили королю такое условие со стороны царя: если бы Москва сдалась царю, то чтобы король не делал ему препятствий, а напротив, чтобы оказал ему какую-либо помощь. За это царь обещает в течение 10 лет давать ежегодно в казну речи-посполитой 300,000 рублей, королю на стол 10,000, обещает заключить с ним вечный мир, снесшись с королем уничтожить татар, обещает на свои средства добыть снова и передать королю Швецию и против всякого неприятеля Польского [203] королевства и великого княжества Литовского давать помощь, которую и его королевское величество обязан будет давать царю, если она окажется нужной. Касательно Северской страны нужно свести гг. сенаторов на переговоры с думными боярами, и пусть ею тот владеет, кто имеет на нее большее право. Царь под присягой обещает исполнить эти условия.

Того же года [и месяца] 11 дня, сильная была вылазка из монастыря Симонова до самого лагеря [и неудачная для нас], потому что [русские] напали, когда войско не было готово к битве и стража ушла было, но потом [наши], вскочив на коней, сдержали русских и гнали их под самые стены. В это время ранили г. Сапегу.

12 августа, царь, желая ворваться в Москву или зажечь ее, разделил войско на две части, и с [204] одной частью, в которой были и русские, пошел в тыл русским, бывшим в Москве и стал обходить Москву на далеком расстоянии до Троицкой дороги, чтобы в Москве не заметили его движения; но так как отсюда далеко было до Москвы, то он не мог подойти к ней ночью, а подошел, когда уже совсем рассвело; русские заметили его и не допустили к деревянной ограде; его войску удалось лишь пожечь посад около города. Другая часть войска под начальством г. Будилы послана была к Серпуховским воротам; оно должно было произвести тревогу, чтобы тем легче можно было сделать приступ тому войску, которое было с царем. Когда русские, бывшие при гетмане королевства, заметили, что около города поднимается дым, то кинулись на защиту города и имели стычку с царским [205] войском. Царское войско, полагая, что это сделано по приказанию гетмана королевства, отправило к нему депутацию, которой дало такую инструкцию:

Инструкция послам, отправленным к гетману королевства от войска его величества царя. Послы имеют пространно показать, как много войско его царского величества потрудилось для славы нашего народа и не ко вреду речи-посполитой; не менее оно было полезно и теперь, когда подступало к Москве войско его королевского величества, потому что оно разрушило довольно сильные и вооруженные крепости и городки, уничтожен также довольно быстрый и осторожный неприятель — татары. Все это было полезно его величеству королю. Неоднократно мы были возбуждаемы к приобретенной этими делами славе письмами г. гетмана королевства [206] и на основании их полагали, что он к нам расположен, а теперь, когда мы ходили под Москву, то сверх всякого ожидания, г. гетман послал против нас, на помощь Москве, Салтыкова с русскими. Хорошо ли это и должно ли это было нас настигнуть, предоставляем рассудить это самому г. гетману, если это действительно так было. Мы не можем бросить царя и царицу и отойти от них, разве они сами дозволять нам это; но чтобы при превратности судеб нашим заслугам не было какого-либо сомнительного исхода, так как во власти бояр отдать столицу, кому хотят, то требовать от гетмана, чтобы он признал наши заслуги и подтвердил это письменно. На случай, если бы столица никому не сдавалась и пришлось продолжать войну, просит гетмана, чтобы он сносился с гетманом нашего войска. На это послы [207] получили такой ответ от гетмана королевства.

Ответ гетмана королевства царскому войску, данный через тех послов. Послы их милостей в пространных словах излагали кровавые заслуги свои и большие труды для приобретения бессмертной славы нашему народу. Гетман королевства признает эту славу и доблесть рыцарских дел войска и в этом никогда не препятствовал войску и не желает препятствовать. Так и недавно, когда царское войско подступало к Москве, гетман не помогал русским и не думал об этом, но это случилось неожиданно. Салтыков был в Москве на переговорах. Услышав военный крик, он дал знать своим слугам — русским и вышел в поле. Гетман пространно извинялся, доказывал, что это сделано без его [208] приказания и ведома и утверждал это совестию. Говорил он, что наказал бы за это Салтыкова, но по обстоятельствам должен простить его. Слава войска не мало зависит также от положения дел царя. Гетман желает тоже оберегать эту славу и обещает, что если бы столица вскоре сдалась его королевскому величеству, то король даст обеспечение его царскому величеству, а если столица сдастся царю, то гетман полагает, что король удовольствуется условиями, посланными к нему царем. Тем охотнее гетман готов уверить войско, находящееся при царе, что признает его заслуги, как неоднократно уверял его в этом письмами, и если бы войско потребовало, он готов подтвердить это [и теперь] письменно. О продолжении этой войны, если бы столица стала отбиваться в осаде от обоих [209] государей, гетман королевства желает сноситься с г. гетманом его царского величества.

Того же года 27 августа, Москва целовала крест королевичу Владиславу, а своего царя Шуйского и его братьев — Димитрия и Ивана Шуйских выдала гетману и он отвез их королю под Смоленск.

Того же года 5 сентября, русские, негодуя на то, что под Москвою стоит царское войско и часто делает им зло, не смотря на то, что они сдались на имя королевича и гетман королевства обещал было сейчас отвести это войско, наскучали ему, чтобы он поскорее покончил с этим войском. Поэтому [гетман и это войско] долго вели между собою переговоры, но ничего не могли решить, потому что войско стояло за своего государя. Наконец, гетман с своим войском и русским неожиданно стал [210] наступать на царское войско. Увидев это наступление, царское войско скоро выстроилось. Таким образом, оба войска приготовились к бою, но так как они не желали проливать братской крови; далее, так как трудно им было доверять русским, бывшим на той и другой стороне; наконец, так как царское войско плохо верило в успех своего государя, который в то время не был и в войске, а находился при жене в Никольском монастыре, на горах, за две мили от лагеря, то оба войска легко пришли к соглашению.

Того же года 6 сентября, царь, потеряв надежду выиграть дело, бросил все и уехал с женой в Калугу. Из бывших при нем русских более знатные присоединились к москвичам, а казачество и меньшие бояре пошли за царем к Калуге. Им дана воля идти. [211]

Второй уже раз царь этот бежит от войска.

Того же года 12 сентября, бояре от имени всей земли отправили из Москвы к его королевскому величеству Голицына и ростовского митрополита Филарета с просьбой, чтобы дал им на царство сына своего Владислава. Король, будучи этим недоволен, задержал послов и [потом] отправил их в заточение в Польшу.

Того же года 27 сентября, войско, бывшее при царе, двинулось в Северскую землю, а гетман королевства занял московскую столицу своим войском, именно: ввел полки — Зборовского, Вайера, Казановского, поставив над ними начальником Гонсевского, который тоже имел свой полк и прибыл с ним к гетману из Белой, которую еще прежде взял гетман. Оставив свой полк и полк Струся в Можайске и в Bepeе, гетман [212] отправился с Шуйским под Смоленск, а затем уехал в Польшу, когда увидел, что король дурно принял то, что Москва поцеловала крест на имя королевича и что гетман обещал русским, что король даст им королевича, тогда как король желал московского престола больше для себя, чем для сына.

Того же года 14 октября, царское войско расположилось около Месчевска и загородило короля от царя, сильно беспокоившего королевское войско из Калуги, которое после того безопаснее могло действовать и добывать себе достаточно продовольствия.

Того же года 22 октября, отправленный к королю из-под Москвы с условиями от царя Казимирский приехал считать все войско, потому что, когда царь убежал от войска, то оно отступилось от прежних условий и само перешло на [213] сторону короля. Взяв счет, Казимирский уехал к королю.

Того же года 5 декабря, приехали к Месчевску послы, ездившие к королю с вышеупомянутыми условиями, и привезли такой ответ:

Ответ его королевского величества. Напрасно повторять прежние условия, не раз уже высказанные, а другие желания войска в известной степени уважены, и на них даем такой ответ.

Касательно того, чтобы войско действительно получило награду за понесенные беспокойства, труды и за столь великое пролитие [своей] крови, кто может не желать, чтобы войско имело возможность отдохнуть от этого изнурения? Мы, конечно, желаем этого нашим военным, как верноподданным нашим, и будем стараться, чтобы они были обнадежены, что получат уплату за их труды, и чтобы это было обеспечено подписью [214] надежного лица. Но так как послы от войска требовали от нас, чтобы мы поименовали определенные волости, которые бы составляли обеспечение их заслуг, то мы не прочь согласиться, чтобы таким обеспечением служили им земли Рязанская и Северская, если бы войску не были уплачены следуемые деньги в течении полугода по занятии [нами русского] престола, согласно ассекурации, данной ему нами. Время службы этого войска мы считаем, и делаем такой справедливый расчет: чтобы всякий считал время службы с того времени, как вступил в это государство, выключая согласно военным, походным правилам [из времени, какое прошло от выхода из дому], четыре недели на поход к границе. Так как тот человек [самозванец], при котором находились эти военные люди, подобно всем, не имеющим намерения платить, с расточительностью надавал им [215] записей и соглашался давать даровизны, то, чтобы нам не давать слова на что-либо неверное, [объявляем], что будем требовать [точного] числа людей в отряде и что на это [только] число будет простираться обеспечение уплаты. Что касается количества жалования, то мы уверены, что славное рыцарство не отступит от [образа] действий и обычаев своих предков и будет поступать с королем, как следует поступать верноподданным с своим государем. Мы не пустыми словами, не сомнительными обещаниями [маним войско], но на самом деле желаем заботиться об его пользе. Легко было обещать тому, кто или не думал держать слова, или, не надеясь на успех своего дела, не имел уверенности в себе. Нам, напротив, нужно давать наше слово так, чтобы оно было вполне верно. Кроме того, тут придется иметь в виду не одно уважение [к [216] заслугам войска]; тут придется еще остерегаться, как бы не отшатнулся от нас тот народ [русский], если он увидит, что на его государство сразу налегает столь великая тяжесть. Нужно остерегаться, как бы не вошел в обычай пример столь великой уплаты, которой не только Московская земля, но и великая, полная золота, восточная Индия не могла бы вынести. Нужно наконец наблюдать и справедливость; ведь там только увеличивается наемная плата (в таком, однако, размере нигде нет ее), где солдат обязан все удовлетворять своими деньгами. Поэтому, поступая в настоящем случае по отечески, мы охотно допускаем это войско к такой плате, какую даем нашему войску и уверены, что в нем не найдется ни один воин, который бы был против этого справедливого решения. А чтобы войско видело нашу милость и внимательность к его [217] делам, мы соглашаемся на его просьбу засчитать всем военным в счет обещанного жалования давние четверти их службы. Наем на новую службу, если они соглашаются уже служить нам, мы отечески утверждаем призывными грамотами, для чего не дальше, как через неделю после отъезда их послов, отправим наших комиссаров из нашего войска, которые, переговорив с их военачальником, перепишут роты, пересчитают их и объявят, с какого времени начинается их служба. Исполнив это, они укажут время и место уплаты денег за одну прежнюю служебную четверть, которую войско просит. Но мы ожидаем, что при счете войско будет вести себя по отношению к нам и речи-посполитой с сыновнею верностью, как в этом заверяли его послы [и постарается сделать так], чтобы не пострадали при этом ни наша казна, ни справедливость. [218]

Хрослинскому, другим полковникам и ротмистрам и всем вообще, кто покажет верность и преданность отечеству, мы обещаем, что будем с благодарностью принимать их труды и не преминем при удобных случаях награждать их нашего милостью в этом государстве и в нашем отечестве. Те, которые после выхода из заключения наших послов, остались при войске и до сих пор не уехали, а остаются при нем, желаем, чтобы были удовлетворены наравне с другими с того времени, как вышли из заключения. Не прочь мы от того, чтобы обедневшие в вооружении вследствие поражения или от других причин, пользовались своими правами и вольностями, когда законным путем освободятся от взысканий своих истцов. Но желаем, чтобы славное рыцарство без всяких проволочек помогло нам поскорее и его наградить и нам [219] достигнуть успеха в здешнем нашем намерении. Затем обещаем нашу милость нашим верноподданным.

Ассекурация [обеспечение]. Сигизмунд III, Божиею милостию, король польский, великий князь Литовский. Всем вообще объявляем, что, стараясь вознаградить убытки и значительные издержки рыцарства полков, находящихся под начальством Усвятского старосты Ивана-Петра Сапеги, каким оно в эти времена подверглось, зайдя в эти страны по жажде к славе и по рыцарской отваге, так как оно теперь возвращается на службу отечества, чтобы содействовать успеху нашего похода, мы хотим стараться и печаловаться, чтобы это войско, по силе данного ему нами ответа, получило вполне заслуженное им в эти времена жалованье в этой же стране, когда ее Бог передаст в наши руки и дозволит нам сесть [220] на престоле того государства. Если же бы это почему-либо не осуществилось, т.е. если бы в течение полугода по вступлении нашем на тот престол мы не могли заплатить ему жалованья, в таком случае ему вольно пребывать и удовлетворять свои нужды в Рязанской и Северской землях до тех пор, пока не получит полного удовлетворения жалованием, как договорено и назначено ему нами в нашем ответе. Однако войско не должно пустошить земли, выводить полону, разрушать церквей, разорять деревень, мучить подданных. Эту ассекурацию и наш ответ мы соединяем в один акт, все это подписываем нашею рукою и утверждаем печатями обоих государств. Дано в лагере под Смоленском, 1610 года.

Того же года 14 декабря, приехали от его королевского величества [221] комиссары: Вайер, Виторовский и Копец; им войско дало свой счет; но эти комиссары ничего не постановили; они лишь [взяли от войска] депутатов.

Того же года 22 декабря, крещеный татарин, Петр Урусов, бывший в великой милости у того царика, рассердился на него за то, что тот приказал убить и бросить в воду его родственника, касимовского царя, которого обвинил его собственный сын. Когда Урусов осуждал за это царя, царь приказал посадить его в тюрьму и держал шесть недель. Потом, по ходатайству царицы и бояр, Урусов был выпущен и обдумывал, как бы отомстить царю за свое унижение и убийство касимовского царя. Царь имел обычай часто выезжать на прогулку и при этом Урусов с татарами бывал всегда при нем для охраны. Урусов и теперь, как [222] прежде, был у него самым доверенным лицом, потому что царь возвратил ему прежнюю милость. Когда однажды царь по обычаю выехал из Калуги и при нем кроме Урусова и татар не было никого, — было только несколько бояр, которые стояли у него у саней — то Урусов, прискакав к саням на коне, рассек царя саблей, а младший брат его отсек царю руку. Русских они оставили в покое; те, отскочив в сторону, просили помиловать их. Другие татары сорвали с царя одежду и бросили его нагого. Потом уже приехали в орду [посланные] от царицы, отыскали тело и там же похоронили.

Того же года 24 декабря, накануне Рождества Христова, пришло известие в Мещовск к Сапеге об убийстве царя. На следующий день, 25 декабря, в Рождество Христово, Сапега взяв полки Будилы, [223] Хрослинского и несколько рот из своего полка, вышел к Калуге и на следующий день пришел под Калугу. Там три дня шли переговоры, а на четвертый день, когда Сапега выслал депутатов на переговоры, то [калужане?], устроив засаду, предательски напали на наших, до вечера происходили гарцы.

Того же года 31 декабря, так как Калуга не поддалась и [калужане] говорили: кому Москва поцелует крест, тому и мы поцелуем, если королевичу [то и мы — королевичу], то трудно было предпринимать что-либо против них, и Сапега, чтобы труды его не пропали даром, послал Будилу к Перемышлю, отстоящему от Калуги в 4 милях, и поручил взять его силою, если не сдастся добровольно, и сам двинулся за ним. Когда Будило пришел, Перемышль сдался на милость Сапеги и всего войска. Жителям его [224] [наши] не сделали никакого зла. В ту же ночь из крепостцы Липина, — лежащей в двух милях от Перемышля, когда там узнали, что Перемышль сдался, прибежал к Будиле тамошний воевода Олизарий с известием, что между липинцaми несогласие, - одни желают сдаться, другие — бежать с артиллерией в Одоев.

1611 год. 1 января. На следующий день, на рассвете, Будило вышел в Липин, который тоже сдался. Будило там и расположился.

Того же года и дня [т. е.] 1 января, пришел в Перемышль Сапега и расположился в нем с своими ротами. Хрослинский расположился в хорошем монастыре между Липиным и Перемышлем, остальная же часть войска оставалась на прежних своих местах около Месчевска. [225]

Того же года 6 января, войско послало к королю [депутацию] с просьбой прибавить ему несколько четвертей службы или увеличить наемную плату и помочь наличными.

Того же года 7 февраля, возвратились назад от короля депутаты войска. Ничего не принесли; принесли лишь ассекурацию и то вместо лучшей еще худшую прежней.

Того же года 16 февраля, часть войска, стоявшая около Перемышля, отправила посольство к королю и назначила в него своего гетмана Сапегу, в надежде, что он выхлопочет для войска что-либо хорошее; но та часть войска, которая стояла у Месчевска воротила гетмана назад и предложила вышеупомянутой части войска, в виду такого внимания к ним короля, собраться вместе и самим подумать о своем положении.

Того же года, [....], гетман [226] двинулся из Перемышля к Козельску, куда двинулось и войско, находившееся под Месчевском.

Того же года, 3 марта, выступил из Липина в Козельск г. Будило.

Того же года, 6 марта, в Ольшанице под Козельском у гетмана составилось генеральное коло, на котором произошла ссора, — одни желали идти за лес к польским границам, а другие не желали; затем все согласились идти за лес.

Того же года и месяца 8 дня. Когда Сапега не хотел идти за лес и некоторые роты стали на его стороне, то войско пошло на них биться. Сапега, видя, что ничего нельзя сделать, согласился идти с ним под Белев в Бортушинскую волость, на что все согласились.

Того же года 12 марта, приехал от короля Яниковский и [объявил], что это войско во всем уравнивается [227] с полком Зборовского. На следующий день войско решило отправить к королю гетмана и Яниковского, чтобы они привезли утверждение этого дела и просили прислать деньги к празднику Троицы. Они выехали из Будиловской [?] волости к королю под Смоленск 15 марта.

Того же года и месяца 26 числа, приехали к этому войску послы от рыцарства из Москвы и справляли посольство, — именно говорил г. Врочинский. Он без дальних околичностей требовал от нас, чтобы мы или шли против Ляпунова, или взяли в свою власть Калугу. Войско отправило их с таким ответом, что по одним голым требованиям, без обещания вознаграждения, оно не считает себя обязанным что-либо делать.

Когда король так долго торговался с тем войском, которое было при царе, не посылал подкрепления своим войскам в Москву, [228] не давал королевича в цари, задержал московских послов, то русские, бывшие до тех пор в разъединении, потому что одни из них стремились к царю, а другие держались столицы, узнав, что Урусов убил царя и увидев, что король не дает королевича и задержал их послов, снеслись между собою и всей землей пришли к единодушию. Снесшись с жителями столицы, избрали главными вождями всей земли: Димитрия Трубецкого, Прокопия Ляпунова и Ивана Мартыновича Заруцкого, к которым собралась вся земля, стала давать всякую помощь, и все возмутились против короля. Когда в столице обнаружилась явная измена, наши постоянно были наготове. Русские тоже были на стороже; но так как их войско было еще далеко и они видели, что наши всегда готовы к битве, то не осмеливались ничего предпринимать. Хотя v них сила была несравненно [229] больше нашей, но они не надеялись на себя, не надеялись уничтожить наших в столице, а больше всего боялись пожару, которым наши грозили им.

Того же месяца 29 числа. Когда русское войско стало подступать к столице, чтобы выбить из нее наших, то русские в Москве начали с нашими вести борьбу. Они перебрались все в Белый-город и в Деревянный и укрепились в них. Мы были готовы к битве и для лучшей защиты, между нами были распределены места, — распределено было, какие полки какое место должны были оберегать, какую часть города должны взять и каждый свою часть сторожил, — и мы начали с русскими страшную битву, которая продолжалась три дня. Русские хорошо приготовились к ней; они крепко забаррикадировали улицы; нашим с трудом приходилось прорываться; конным подавала [230] помощь польская пехота и немецкая; где конные ничего не могли сделать, там им помогала пехота и таким образом прорываем был на улицах палисадник. Но такое мужество наших русские преодолевали своею численностью; притом дело происходило между домами, — русским удобнее было биться, нежели нашим. Не видя поэтому другого средства одержать победу над этим неприятелем, освободить и спасти себя, наши принуждены были кинуться жечь. Назначены были некоторые роты, которые со всех сторон зажигали. Когда огонь разлился, русские пришли в смятение и, не находя себе опоры, принуждены были уходить в поле, а наши, зная, что войско [русское] приближается, выжегши эти два города — каменный Белый и Деревянную крепость, укрепили для своей защиты две крепости — Китай-город и Крым-город [Кремль]. Ляпунов, [231] находившийся с войском в нескольких милях, хорошо видел ночью пылающий город; он понял, что в Москве у нас битва с русскими и сейчас послал на помощь русским Просовецкого с несколькими тысячами войска.

Того же месяца 31 числа, против этого войска вышел г. Струсь с гетманским полком из Можайска, который пришел было почти ко времени той битвы; к нему присоединено еще несколько рот г. Зборовского. Струсь встретил неприятеля в полуторы мили от Москвы. Неприятель, как только заметил наше войско, начал обставлять себя гуляй-городами, которые имел готовые и в которых были рогатины; но Струсь, не давая ему хорошо развернуться и укрепиться и, не смотря на то, что место было неровное и неудобно было двигаться в снегах, мужественно [232] кинулся в битву, прорвал, хотя и не без потерь, гуляй-городы и выбил [из-за них] русских. Русские с Просовецким побежали к Ляпунову с не очень приятною вестью, а наши, разгромив их таборы, возвратились в крепость с добычей и победой.

Того же года 3 апреля, подошел к Москве с войском Заруцкий и расположился у Симонова монастыря. После него, на следующий день, пришли Трубецкой и Ляпунов и расположились там же, у Симонова монастыря. Наши, желая с ними разделаться, вышли из крепости и, подступив к Симонову монастырю, долго их выманивали, но русские занимали нас лишь наездниками, а сами не хотели выходить из окопов. Уже под вечер [наши] возвратились в крепость. Войско Ляпунова и Трубецкого стояло в кустарнике за Симоновым [233] монастырем и издали [на все это] смотрело. Наши, видя, что русские не желают вступать в битву, уже под вечер вошли в крепость. Белый-город они бросили, а засели в вышеупомянутых двух крепостях и в них устроили себе защиту и укрепление.

Того же года 19 апреля, Ляпунов, видя, что наши оставили Белый-город, не осмелился войти в него днем, боясь сражения в открытом месте, а подошел к нему ночью и расположился под его стенами, начиная от Яузских ворот до Тверских. Занял он половину стен Белого-города, а нашим остался свободный выезд в сторону Можайска. Всех стен он не смел занять, хотя и мог это сделать, — не смел потому, что стены были слишком на большом пространстве и притом он боялся наших. [234]

Того же года 20 апреля, приехал от короля к войску в Будзинскую [?] волость г. Яниковский с таким ответом.

Ответ шляхетному Яниковскому на требования рыцарства полка Усвятского старосты Петра Сапеги, данный под Смоленском 27 марта, лета господня 1611. Король уверен, что славное рыцарство польской и литовской народности, как прежде всегда имело совершенную любовь к отечеству, так и теперь имеет ее и впредь будет иметь; не сомневается его величество и в том, что по врожденной любви к своей матери — речи-посполитой рыцарство не пожелает взваливать на нее никакой чужой тяжести, потому что это значило бы поражать и опустошать ее, а не расширять ее пределы. Поэтому его величество остается при первой своей декларации, т. е. что за всю прежнюю службу [235] войска, с первого найма и до настоящего, жалование ему должно идти из московской казны, согласно прежней ассекурации и согласно тому, как договорились с его величеством послы от войска, а за последнюю четверть король назначает получение денег в столице того государства 6 июля, включая сюда и ту сумму, которую некоторые роты задолжали у купцов и которая получится из той же казны. К Троицыну дню эта сумма никак не могла быть приготовлена... ²⁰ Плата за новую четверть будет считаться с 6 апреля, и если бы для уплаты ее в московской казне не достало денег, то его величество будет стараться на будущем сейме, чтобы сейм своим решением назначил деньги; для чего и само войско может отправить на сейм своих послов. На эту четверть король посылает призывные грамоты. Но его величество [236] желает, чтобы то рыцарство приложило свои руки и силы к тому, чтобы, как можно скорее, подавить измену и уничтожить изменников Рязанской земли, — той земли, на которую простирается ассекурация уплаты денег рыцарству, к чему теперь самое удобное время, пока еще не приобрели силы их злые козни, когда они еще ожидают, что с появлением подножного корма, придет к ним подкрепление. Чтобы рыцарство охотнее взялось за это, его величество, согласно с просьбой рыцарства, соглашается и на то, чтобы, при уплати ему из московской казны полного жалования, отсчитано было в его пользу соответствующее количество из подаренных [всему войску] ста тысяч, все равно, как если бы это рыцарство перешло на службу его величества и отечества вместе с полком шляхетного Александра Зборовского: но при этом войско не [237] должно ни выходить из того государства, ни отступать от предприятия его величества до тех пор, пока его величество и речь-посполитая будут находить это нужным, потому что не иначе можно кончить эти дела, так далеко двинутые, как утвердив их на прочном основании, так; чтобы государства его величества вполне были удовлетворены в отношении к тому народу, а если действовать вяло, то придут в расстройство и уплата войску, и выслуженные награды его, и дела речи-посполитой. Король отечески напоминает, чтобы этого не было и вторично высказывает желание, чтобы рыцарство двинулось туда, куда укажет надобность и приказание его величества или тех, которым король это поручит, чтобы оно самым делом показало преданность королю и речи-посполитой, оказывало полное повиновение своим вождям, как этого требуют [238] его долг и слава, которая вырастает из дел. По именному повелению его величества.

Ассекурация. Сигизмунд III, Божиею милостию, король Польский и великий князь Литовский. Всем вообще и каждому в особенности, кому ведать надлежит и на память будущим поколениям, объявляем, что мы, ценя потери и издержки храброго рыцарства, находящегося теперь под властию Усвятского старосты, Петра Сапеги, которое прежде, под предводительством разных полковников и ротмистров, вошло в Московскую землю на имя называвшегося себя Димитрием, а теперь, в настоящей войне, несет издержки и посвящает свои труды на службу и пользу отечества и обещает до конца быть под нашими знаменами, заверяем его нашим словом и обещаем за себя и за нашего сына, что, как только Бог даст нам сесть на [239] московском престоле, будем стараться, как бы ему было уплачено из московской казны выслуженное им по давним, военным обычаям жалование, т. е. считая за каждую четверть гусару по 30 злотых на лошадь, пятигорцу по 25, казаку по 20. Кроме того, согласно обещанию, данному уже нами через послов в нашем ответе войску, обещаем тогда заплатить войску и за прежние две четверти; а если бы этого каким-либо образом не случилось, если бы через полтора года по [нашем] вступлении на [московский] престол, мы не уплатили войску жалованья, в таком случае дозволяем войску добывать себе эту уплату в Северской и Рязанской землях, в которые ему позволительно въехать и владеть в них всеми крепостями и принадлежащими этим областям уездами, и пользоваться их доходами до тех пор, [240] пока не получит себе полной уплаты жалованья, сообразно состоянию каждого военного, как договорились об этом, с нами послы от войска, в чем обещаем не делать ему никакого затруднения, никакого препятствия; впрочем, через все это время войско не должно пустошить земли, грабить церквей, жечь деревень, мучить крестьян. Во исполнение всего этого и согласно с тем, как мы договорились с послами от войска, даем ему эту нашу ассекурацию и все это утверждаем нашею собственноручною подписью и печатями наших государств. Дано из Смоленска, 27 марта, 1611 года, царствования нашего польского XXVI, а шведского XVI. Король Сигизмунд.

Того же года 22 апреля. Для выслушания этого ответа и ассекурации собрано было генеральное коло, [241] которое передало это дело для надлежащего обсуждения и решения в частные кола. После частных кол все съехались 26 апреля в генеральное коло, на котором все согласились вступить в службу его величества и сейчас же двинуться к Жиздре, лежащей под Козельском.

Того же года 30 апреля, войско начало стягиваться в лагерь в Каменке под Козельском.

Того же года 8 мая, войско, получив известие, что наши в Москве осаждены Ляпуновым, приготовилось к походу и двинулось к Москве. Оно хотело было сначала послать к королю [объявить, что идет в поход, но потом решилось идти к Москве] не в силу найма на бумаге, который не заключал в себе ничего надежного, но для славы своей и своего отечества, а также для того, чтобы спасти свою братью. В то [242] время, в течение нескольких недель были столь великие холода, что от них умирали служки на остановках и в походе.

Того же года 12 мая, войско на походе было в Месчовске. Некоторые военные не хотели посылать к королю [известие, что они идут в поход]. При разногласии по этому делу, так и не послали послов к вящей своей невыгоде.

Того же года 20 мая, когда войско имело стоянку под Медынью, приехали к нему послы от Трубецкого, Ляпунова и Заруцкого с предложением, чтобы войско вошло с ними в какое-либо соглашение, а когда эти послы были задержаны, то князь Шаховской прислал 27 мая письма от Ляпунова с объявлением, что он опять посылает к войску бояр с полномочием устроить соглашение, и просить сказать, когда и куда эти бояре могли бы [243] приехать к войску. Дан ответ, чтобы ждали приезда г. гетмана Сапеги, без которого нам не следует ни начинать что-либо, ни вступать с неприятелем в какие-либо переговоры.

Того же года 1 июня, войско из-под Можайска отправило послов к столичному рыцарству с заявлением, чтобы берегли казну, но разбирали всего, чтобы из нее было чем заплатить и ему за две четверти, как назначил ему король.

Того же года 7 июня, один из этих послов возвратился к войску и принес ответ, что те не имеют права распоряжаться казной, что если прикажет король, то и мы можем брать из нее деньги. В том же ответе они просят поспешить походом, чтобы уничтожить Ляпунова.

Того же дня 7 июня, приехал к войску от короля г. Сапега. [244]

Того же года 12 июня, войско выступило из-под Можайска к Москве и послало к рыцарству в Москву г. Пузелевского, чтобы там без нас не разбирали денег, так как нам назначены королем деньги за две четверти, но чтобы нам всем вместе взять их, сколько достанет на [все] войско.

Того же года 13 июня, Польский король, Сигизмунд третий взял штурмом Смоленск, который осаждал два года.

Того же года 17 июня, войско пришло к Москве и стало в мили от нее. Оно не хотело ничего делать и требовало, чтобы прежде выдали ему из казны деньги за две четверти, как сказано в ответной грамоте короля. На это оно получило из Москвы ответ, что нечего дать, — в казне нет денег. Уже после многих споров [245] г. Гонсевский обещал выдать вещами 400,000 [злотых?].

Того же года 26 ионя, Ляпунов опять прислал для переговоров Феодора Плещеева, Нехорошего, Лопухина и Сильвестра Толстого. Он соглашался уплатить войску все жалованье, если оно согласится действовать с ним за одно и избрать другого царя вместо королевича, которого русские не хотят иметь царем. Их отправили того же месяца 28 числа, с тем, чтобы русские, раз принесши присягу королевичу, держали ее до конца, чтобы разъехались по домам, дали продовольствие войску и сейчас же обдумали, как бы уплатить ему деньги за четверть.

Того же года, войско ближе подошло к Москве и расположилось лагерем у Пречистой Донской.

Того же года 3 июля, некоторые наши пахолики выехали из лагеря, [246] устроили гарцы с русскими и подвели их к лагерю. Все [наше] войско сейчас же вышло в поле, сдержало русских у городка, который приходился против нашего лагеря, вогнало их в реку Москву, напало на пехоту, которая в немалом числе была в засаде во рвах и поразила ее. Остаток русских едва спасся в городке, но и его наши добыли бы, если бы вовремя прибыла из крепости пехота.

Того же года 8 июля, умерла жена царя Ивана Васильевича, бывшая монахиней.

Того же года [и месяца] 10 числа, наши имели счастливую стычку с русскими под городком.

Того же года 11 июля, войско из-под Донского Пречистенского монастыря передвинулось на другое место и расположилось лагерем на другой стороне реки Москвы у Тверских ворот. [247]

Того же года 12 июля, войско имело стычку с русскими, которых вогнало в самые их таборы. Того же года 14 июля. Так как в столице и в [нашем] войске не доставало продовольствия, то г. Сапега с своим войском, с которым и из столицы выслано было несколько рот с пахоликами, отправился добывать продовольствие к Переяславлю. На первом ночлеге пришлось ему стать лагерем у Братовщины, где у русских был городок, в котором они укрепились и засели. Этого городка нельзя было оставлять позади себя, поэтому [наши] принуждены были добывать его и, добыв, сожгли дотла, а людей, бывших в нем, изрубили. Того же года 16 июля, [наше] войско пришло к Александровской слободе. Ею овладел было на сторону Москвы Просовецкий, но когда он заметил приближение нашего войска, то бросил слободу и бежал [248] в Переяславль, так как боялся, чтобы Сапега не овладел им прежде его. Наши напали на Александрову слободу, добыли русских в окопах и перебили их. Остатки их — мужики и девки бросились в башню и заперлись в ней. В эту башню был ход по витой лестнице и то [к ней нужно было проходить] через очень малую дверь, поэтому трудно было добыть их скоро. Они сдались уже 18 числа того же месяца, когда внизу разложили большой огонь и начали делать из изгороди леса, чтобы добраться до окон, и когда запершиеся почувствовали недостаток в воде.

Того же дня, т. с. 18 числа, Сапега пришел с войском к Переяславлю, в котором уже находился Просовецкий, который не хотел дать сражения в поле, а стал у крепостного палисадника и когда передние [наши] роты начали биться с ним, то он стал входить в [249] крепость; когда же стали наступать вспомогательные роты, то он совсем ушел в крепость, потому что русские уже приходили в смятение и начали было уходить в судах на озеро.

Того же года 20 июля. Войско настойчиво стало требовать, чтобы взять крепость штурмом. Сапега не дозволял ему этого; но, видя, что не может сдержать его, после многих настойчивых требований, дозволил. И так, вышеупомянутого числа, почти в полдень, все войско, оставив лишь для стражи некоторые конные роты, бодро пошло на приступ; но так как местность была укрепленная, притом русские хорошо приготовились, у них прошел страх и днем они хорошо видели, кто куда направляется, то легко отразили наших от палисадника. При этом приступе сильно был изранен [250] ротмистр Мартин Дембинский, который и умер на четвертый день. Того же месяца, 26 дня. Часть войска, стоявшего лагерем у крепости, отправилась незаметно с пахоликами за продовольствием. Прасовецкий, получив об этом известие и улучив удобное время, именно, в полдень, когда одни из наших спали, а другие вышли на прогулку к озерам, которых там много, сделал вылазку из крепости на лагерь, но Бога не дал русским достаточно храбрости и решимости; они не сильно нападали на лагерь; наши скоро выстроились и живо отразили их и вогнали в крепость.

В то время, когда Сапега находился с войском у Переяславля, Ляпунов занял все стены Белого города, выбивши немцев с Мехицких [Никитских?] ворот, а пехоту [нашу] с Алексеевской башни, и таким образом со всех сторон осадил наших в столице. Поделав [251] рогатки, где не было стен, городки и шанцы, не давал нашим и показаться из-за стен. Сейчас же, как были заняты стены Белого города, донские казаки, бывшие под начальством Заруцкого, рассердились на Ляпунова за то, что он не дозволял им разбивать людей и пустошить земли, а приказал по всем крепостям ловить таких своевольников, вешать и сажать в тюрьму. Они взбунтовались, приказали ему явиться в круг и так как их было больше, чем бояр, то убили его, в чем и Заруцкий был виноват. Заруцкий, желая показать русским свою крепость, задумал добывать Девичий монастырь, в котором утвердились наши, чтобы оберегать дорогу в Можайск и в Польшу. Он послал войско на приступ и добывал его день и ночь, и когда не мог его взять, то оставив лишь часть войска для [252] охранения стен Белого города, остальное силою выбыл из табора и с этою большею силою стал брать его приступом. Наши долго отбивались, но когда у них не стало пороху, должны были сдаться. Заруцкий дал присягу, что сохранит им жизнь, но присяга эта не была сдержана, когда русских впустили в монастырь. Они почти всех изрубили, а оставшихся в живых разослали по крепостям и приказали посадить в тюрьмы; только нескольких оставили в таборе для обмена.

Того же года 6 августа, Сапега, добыв продовольствие, стал высылать из своего обоза отряды для разведывания и затем двинулся из-под Перемышля [Переяславля?] к Москве.

Того же года 14 августа, Сапега пришел с войском к Москве. Оставив обоз v Тверских ворот, [253] сам с войском ударил на русские таборы с целию овладеть частью Белого города и доставить своим продовольствие. Он сильно ударил со стороны Яузы, где был лагерь Заруцкого и Трубецкого и часто вгонял русских в таборы, и когда в них вошли все русские, а наши осажденные сделали против них сильную вылазку, то Сапега послал часть своего войска с ротами и пахоликами из столицы, бывшими с ним на фуражировке, в тыл русским с другой стороны Девичьего монастыря к Чертовым [Чертольским] воротам, где русские менее боялись нападения и не ожидали его. Наши согнали русских со стен, ворвались в Белый город через проломы в стене, разломали заделанные ворота и овладели Белым городом, который русские заняли было в отсутствие Сапеги. [254]

Того же года 16 августа, Сапега расположился лагерем над рекой Неглинной у Красного села, напротив русского стана и доставил продовольствие в Москву, — имея свободный въезд в нее и выезд.

Того же года 30 августа, Сапега по недостатку воды перенес лагерь с Неглинной к реке Москве со стороны Девичьего монастыря.

Того же года 4 сентября, рыцарство из столичной крепости сделало сильную вылазку. Войско Сапеги тоже охотно пошло и ударило на русские таборы. Здесь наши разрушили русским каменную башню и зажгли несколько хижин у их лагеря.

Того же года с 14 на 15 сентября, в 4 часу ночи умер под Москвой Сапега. Он две недели болел и еще во время болезни поручил начальствование г. Будиле.

Того же года 17 сентября, [255] приехал от его величества г. Пачановский, которого войско отправило к королю 13 июля, и привез такой ответ.

Ответ послам полка Усвятского старосты [Сапеги] Станиславу Пачановскому и Яну Зарембе, данный от имени его королевского величества по их просьбе в Вильне, 20 августа 1611 года. Его королевское величество всегда был уверен в верности и преданности, которые рыцарство неоднократно заявляло на словах его величеству, но рыцарству следовало бы доказать это самыми делами, как это не раз доказывали люди этого народа, когда прежде брались за эти дела. Хотя во все эти времена разными переговорами то с гетманом его величества, то с самим его величеством замедлялся призыв этого полка на службу отечества, но его величеству приятно [256] было недавнее рвение рыцарства, с которым оно, как сообщил его величеству шляхетный Яниковский, устремилось на помощь к стесненным своим братьям и на службу его величеству, и это рвение не только было приятно его величеству, но и внушало полную уверенность, что с нападением этого полка отвалится у той столицы последний камень претыкания и те изменники не будут усиливаться, а напротив будут уничтожены, потому что они там стояли не только без надлежащей осторожности, но и при крайнем недостатке продовольствия. Как случилось, что рыцарство вместо того, чтобы совершить доблестное дело, к которому его величество призывал его призывными грамотами, полученными им, вступило в какие-то переговоры с неприятелем, его величество не знает и не может понять. Ему только приходится [257] сожалеть, что вследствие этих переговоров, и само рыцарство посрамлено, и неприятель усилился, и братья рыцарства находятся в столице в столь тяжкой осаде. Правда, несколькими стычками с неприятелем, предпринятыми для подания помощи братьям, рыцарство показало храбрость, доказало любовь к своим кровным, но если бы это было сделано прежде, то и само рыцарство понесло бы меньший вред и дела имели бы больший успех. Трудно полагаться на переговоры этого неприятеля и быть беспечным. Он на сколько увертлив в крестном целовании, на столько же коварен в своих поступках, во всем наблюдая свои лишь выгоды; даже когда ему показывают наибольшее расположение, он и в этом находит пищу для своей ничтожной злости, как это испытало само рыцарство. Поэтому тому полку придется сугубою храбростию в [258] борьбе с этим неприятелем поправлять свою ошибку и обиду его величества, и восстановлять свою славу, которая твердо уже была утверждена. Что касается желаний рыцарства того полка, изложенных в инструкции его послов и ими представленных королю, то его величество, без сомнения, желал бы сейчас же исполнить просьбы рыцарства и своею королевскою щедростью облегчить его нужды, но не таковы силы [нашего] отечества, чтобы за раз можно было удовлетворить все нужды, что и само рыцарство надлежащим образом может знать, как родившееся в той же речи-посполитой. Его величество согласился ведь на все, что было сколько нибудь сообразно и что возможно было сделать, а сверх возможного, что может сделать самый могущественный государь? Славное рыцарство должно бы иметь в виду, что [259] имеет дело с своим собственным государем и с своим собственным отечеством. Кому принесет пользу это увеличение отечества, кому придется пользоваться плодами этих забот? Для кого его величество принимает на себя труды, заботы, издержки в этой экспедиции? Все это делается в угоду польскому и литовскому народу, отцам, братьям, родным, вообще рыцарству, а в особенности в пользу потомства. Стыдно торговаться об этом. Когда дела эти увенчаются успехом, все выгоды от них перейдут не в чужие руки; не чужой народ будет ими пользоваться. Все это пойдет в пользу тех, чьим трудом, чьими издержками, чьею кровью это добыто. Поэтому его величество объявляет тому полку и его вождю, что как прежде, так и теперь, король не прочь оказать ему посильную [260] помощь и избавить от затруднений, насколько может, но не может удовлетворить несообразных требований. Человеческая рука не может взять что-либо там, где ничего нет. Творить из ничего Бог оставил только себе. Правда, не следовало бы призывать на службу, когда нет достаточно денег; но разве больше имели средств те [из предков рыцарства?], которые не ожидали себе большой награды и погибли, имея лишь обещание награды, да добрую память о себе. Для своего государя, для своего дорогого, страдающего отечества, для своей славы им не трудно было верить, ожидать и служить, а теперь [рыцарству] крайне трудно сделать какое нибудь дело! Его королевское величество почитал бы великим для себя счастием — помогать своим подданным с роскошною щедростью; великое было бы дело удовлетворить надлежащим образом всякую [261] нужду; великая была бы королю радость, если бы он мог исполнить и свое желание и просьбу рыцарства; но [к сожалению] речь-посполитая рыцарства и не лежит в стране, изобилующей достатками, и не обладает богатою казною. Чтобы помочь войску, должны сложиться отцы его, дяди, братья и сам король, и его величество должен в этом деле следовать обычаям и законам отечества. Поэтому и теперь, чтобы или положить конец этой экспедиции, или получить для нее большие средства, король созвал обычный, общий сейм, спешит приехать на этот сейм и надеется, что его верные подданные не захотят отказаться от дела, столь счастливо начатого, что они поддержат доброе желание своего государя и славу своих народов. И действительно, здесь в великом княжестве Литовском сеймики [262] счастливо идут. [Средства, полученные этим путем] куда обратит король, если не для поддержания тех, которые держатся его предприятия и желают дальнейшего его осуществления, славы своих народов и общей пользы? На свои частные нужды, конечно, король не употребит этих средств, когда и во все время призыва на службу [в этот поход] король ни на что другое не смотрел, как только на речь-посполитую и ее пользы. Себе король желает оставить лишь благодарность и вечное воспоминание. Но его величество отечески заявляет рыцарству желание, чтобы оно, бросив всякое колебание, ради общего блага, взялось за рыцарские сабли [и пошло] против тех изменников. Касательно того, что его величество по желанию рыцарства, заявленному через шляхетного Матвея Яниковского, пожаловал, вторично пишутся [263] грамоты к вельможному гетману великого княжества Литовского и к шляхетному Гонсевскому, чтобы они, по мере возможности и смотря по состоянию тамошней казни, удовлетворили нужды того полка, согласно данной им инструкции. Пусть оба они, переговорив с думными боярами, преданными его величеству, изыщут средства помочь ему, но пусть между тем славное рыцарство, по любви к отечеству, которому оно всем обязано, соединится с войсками гетмана великого княжества Литовского, и в порядке, деятельно и с обычною доблестью делает то, что им Бог дает в руки. Тут не нужны [большие] силы, нужно мужество; тут войско имеет перед собою не вероятный, а верный успех, если потрудится. От его королевского величества рыцарство может ожидать, что и здесь, при благоприятных обстоятельствах, оно получит полную награду за свои счастливые труды [264] и затем при случае получит ее и в отечестве. Раненным и тем, которые будут иметь от полка рекомендацию, его королевское величество покажет милостивое внимание и будет их поддерживать своею щедростью. Ходатайство за шляхетного Хруслинского могло бы иметь силу, но установлять ленное право в имениях речи-посполитой может лишь сеймовое решение. Предки рыцарства давно изъяли это право из рук своих королей, поэтому Хруслинскому придется ожидать от короля милости в другом виде. По именному повелению его королевского величества.

Того же года 19 сентября, войско отправило к его королевскому величеству на сейм послов, — полковника Хруслинского, ротмистра Подгородинского, порутчиков — Быховца и Победунского и товарищей — Вольского и Мироницкого, — с таким посольством.

Верительная грамота к его [265] королевскому величеству. Светлейший, милостивый король, государь наш милостивый! Наше вступление в московскую монархию вызывает нас, верных подданных вашего величества, на неоднократные трудные предприятия. Это щедрое пролитие [нашей] крови с опасностию жизни, все наши кровавые труды, которым не перестаем подвергаться и до сих пор, мы принесли в жертву вашему величеству, охотно отдавая себя на службу вашего величества, не смотря ни на расстроенное состояние нашего духа и здоровья, ни на наши нужды и, как верноподданные, думая лишь о том, что мы должны заботиться о славе вашего величества и нашего дорогого отечества. Не сомневаясь уже теперь, что ваше величество милостивый государь наш, благосклонно приняв представление о нашей нужде и недостатках, о которых вам так часто было докладываемо, благоволите вознаградить нас за них [266] и заплатить нам, согласно с вашими ответами нам, мы надеемся, что, оценивая наши неоднократно предпринимаемые труды и наши нужды, вы благоволите дать у себя место нашим требованиям, которые мы через наших послов законно приносим перед вашим величеством и которые надлежащим образом изложены в их инструкциях. Выслушав от них наши требования, вы благоволите, как можно скорее, отправить наших послов с милостивым и надлежащим ответом. Имея на это великую надежду, мы желаем отдать последние наши силы на защиту чести вашего величества и тем охотнее [это сделаем], когда вы, по врожденной вам добродетели, окажете нам милость, государь наш милостивый. Затем, желая вам от Бога доброго здоровья, счастливого царствования, победы над врагами и счастливого и скорого окончания предпринятых дел, бьем вам [267] низко челом, как доброжелательные и верные подданные вашего величества.