ИОСИФ БУДИЛО

ДНЕВНИК СОБЫТИЙ, ОТНОСЯЩИХСЯ К СМУТНОМУ ВРЕМЕНИ

Инструкция [послам] к его королевскому величеству на общий сейм королевства, созванный в Варшаве на 26 сентября. Светлейший, милостивый король, государь наш милостивый! Рыцарство вашего величества, наши братья, свидетельствуют вам и отечеству свое повиновение и твердую верность, обещают преданность и готовность к нижайшим услугам и желают вашему величеству, милостивому государю нашему, долгого в добром здоровьи царствования, расширения пределов ваших государств, славы нашего народа, с устрашением всех ваших врагов, и славных дел ваших военных людей в [других] государствах, каковые дела и совершаются при вашем счастии, в счастливое правление вашего [268] величества, милостивого нашего государя. Кто подал совет начать эту войну и сделал ее полезною? Сам, всемогущий Бог благоволил устроить и совершить это, возбудив под благочестивым водительством вашего величества мужество в [нашем] народе, Потому то, когда ваше величество сами наступали на этого столь сильного неприятеля, Бог отдал его в ваши руки, счастием вашего величества, сокрушил его силы, сорвал с его главы величие и венец и передал их в руки вашего величества. Мы, рыцарство, бывшие под начальством славной памяти покойного старосты Усвятского, хотя были на службе другого государя, но через все время, как вошли в Московскую землю, то и дело обращали внимание вашего величества на великие наши труды, отважные дела, пролитие нашей крови, оскудение наших средств, и [269] все наши труды, совершенные на наши собственные средства в течение нескольких лет без отдыха и жалования, отдали вашему величеству. Вот и теперь, видя, что приобревший большие силы неприятель, забыв присягу, осадил Московскую столицу и в ней нашу братию — рыцарство вашего величества, и помня наш долг по отношению к вам, милостивый государь наш, к отечеству и нашей славе, собрав последние наши силы и средства, мы с опасностию нашей жизни воротились по приказанию вашего величества и пошли на этого неприятеля. Не будем при этом распространяться перед вашим величеством о наших делах, [но не можем не сказать], сколько мы переносим трудов, сколько постоянно проливаем крови, как теряем последних наших лошадей, сколько несем потерь, страдаем от [270] голода, — едим лошадиное мясо, точно мы находимся в осаде, — хотя, не смотря на эту нужду, неприятель не одолевает нас; до сих пор мы мужественно держимся. Кто помнит, чтобы солдат выносил так долго нужду, воевал так долго без денег? Великая преданность к вам, светлейший, милостивый король, и к нашему отечеству, вот что понудило нас, как верноподданных, отдать своему государю и своему отечеству весь наш труд, а не что-либо другое, как ложно представили нас вашему величеству. Из ответа вашего величества нашим послам мы увидели, что нас обвинили, будто мы заключали с неприятелем какие то договоры ко вреду вашего величества и матери нашей отчизны, но мы не забывали нашего долга перед нашим государем и отечеством. Неприятель своими переговорами не задержал [271] нас ни у Медыни, ни у Можайска. Мы твердо держались принятого решения и когда прибыли к столичному городу, то увидели, что эти переговоры ведет блаженной памяти Усвятский староста, который кроме того, что нами свободно был избран, утвержден был еще и вашим величеством и вы предложили нам повиноваться ему. Он начал вести эти переговоры с русскими, объявив, что ему это дозволили ваше величество, и так как ваше величество поставили его нашим начальником, то мы и не допытывались у него об этом деле. Теперь, милостивый король, наши средства так истощены, что как бы мы ни желали служить вашему величеству и речи-посполитой, истощение средств и изнурение здоровья не дозволяют нам сделать этого, если мы, от чего да сохранит нас Бог, не получим [272] облегчения наших нужд от вашего величества, как это вы нам милостиво обещали. Поэтому мы вполне надеемся на милость вашего величества, именно, что вы, милостивый государь наш, уврачуете наши нужды и раны, поможете нам, не допустите, чтобы мы, ваше рыцарство, имели сомнение, будут ли признаны наши заслуги. Мы имеем от наших братий достаточную инструкцию; покорнейше просим ваше величество принять благосклонно петиции всего рыцарства и отправить к рыцарству скорый ответ с хорошею и утешительною надеждою на уплату за его службу.

[Послы] имеют просить, чтобы его величество согласно своему обещанию благоволил признать грамотой всю нашу службу от вступления каждого из нас сюда в Московскую землю, наравне с службой полка г. Зборовского, — и должны [273] усердно стараться получить эту грамоту. Так как мы, не смотря на обещание его величества и не смотря на наше крайнее обеднение, не получали уплаты ни за одну четверть по недостатку денег в московской столице, то послы имеют просить, чтобы король благоволил дать нам подмогу, по крайней мере, уплатой за четыре старые четверти и за две новые.

Затем, имеют они просить и о том, чтобы его величество назначили определенное время, когда будет произведена полная уплата, чтобы мы, получив заверение в этом, поскорее могли пользоваться плодами наших заслуг. Далее, имеют послы просить и о том, чтобы его величество тем из рыцарства, которые больше заслужили, которые открыли его величеству путь к овладению московским государством, преимущественно перед [274] другими делал вечные пожалования сообразно заслугам, почему посылаем его величеству списки наших потерь. Наши послы имеют просить, чтобы эти списки были прочитаны публично, когда послы будут справлять посольство, — это для того, чтобы его величество имел более точное сведение о том, как велико число наших братий, мужественно положивших живот свой ради славы его величества и пользы отечества, и как другие из рыцарства постоянно повергают опасности свое подорванное здоровье в борьбе с неприятелем. Хотя по причине крайнего голода, оба войска принуждены отходить от столицы в более холодные [достаточные?] области, но они все таки хорошо охраняют стены столицы, оставив в ней для защиты по 60 коней изо 100 с роты. Жалование им назначено начальниками от имени [275] его величества и каждый из них показан в списках. Эти списки послы имеют отдать его величеству, представить его вниманию подвиги этих военных и просить, чтобы король без замедления заплатил им это жалование. Имеют они просить его величество, чтобы как можно скорее обдумал и старался успокоить то государство и как можно скорее окончил войну, — чтобы имел в виду упорство и неискренность того народа [русского] против которого трудно что либо сделать, пока государь не овладеет престолом скоро и крепко. Имеют узнать наши послы у его величества касательно дальнейшей нашей службы. Если она будет нужна, то чтобы король нам назначил на каждую четверть определенное жалование и притом наличными деньгами. Так как нам из московской казны выдано 50,000 флоринов и 4,000 на раненных, то [276] послы наши, переговорив с послами от всего войска, находящегося в Москве, имеют, просить, чтобы его величество уравнял нас в этом отношении с полком г. Зборовского согласно обещанию и исключил эту сумму в виде пожалования нам. Имеют послы старательно изложить перед его величеством заслуги нашего вождя славной памяти Яна-Петра Сапеги, как он, забывая жену и детей, делал издержки на службу его величеству, обременил [на месте] долгами свои имения и здесь в войске набрал денег от разных лиц и вновь обременил ими свои имения и, что важнее всего, запечатлел эту службу его величеству и речи-посполитой своею жизнию, — чтобы его величество за столь верную службу не оставил своею милостию его жены и детей в их сиротстве и бедности, и благоволил заплатить им и вознаградить их за это. Послы [277] имеют также принести его величеству усердную просьбу и за заслуженных избитых и раненных ротмистров, включая сюда и обнищавших и искалеченных товарищей, чтобы его величество милостиво принимал и решал все их просьбы. Послы имеют у себя список их просьб, которые должны быть прочитаны публично, не опуская и тех ротмистров, которые на свои средства приводили военных сюда за границу. Если есть теперь на ком из находящихся на службе его величества и речи-посполитой судные дела, то они не должны быть возобновляемы. Те из узников, освобожденных из Москвы, которые до сих пор остаются на службе его величества, несут не малые убытки и проливают кровь, пусть получат награду наравне с другими из рыцарства. Послы имеют просить, чтобы его величество благоволил утвердить все [278] военные приговоры за преступления во все время до сих пор, как со вступления [в Россию] славной памяти князя Романа Рожинского, так и со времени вступления покойного старосты Усвятского, а в особенности просить, чтобы был утвержден недавний приговор, произнесенный над Николаем Любомирским за убийство Якова Сарнацкого, и чтобы было объявлено наказание его инфамией. Если бы его величество отказал в этих справедливых просьбах, то послы имеют объявить, что рыцарство, вследствие нужды, не может дольше оставаться на службе его величества. И послы не возвратились с этого посольства, и от его величества не получено никакого извещения.

Того же года 26 сентября, русские из своих таборов стали бросать в Китай-город каленые ядра, зажгли его и с большими силами [279] пошли па приступ. Войско Сапеги, послав несколько рот в крепость на помощь, ударило на лагерь русских и этим расстроило их приступ. Китай-город весь выгорел.

Его королевское величество, видя, что в течение столь долгого времени никакое его войско не может выбить русских из их таборов, послал к столице на помощь [войску] гетмана великого княжества Литовского Яна-Карла Ходкевича. Когда об его прибытии узнали те русские, которые добыли наших в девичьем монастыре, то зажгли ночью этот монастырь и ушли.

Того же года 4 октября, гетман великого княжества Литовского расположился лагерем у реки Москвы, не далеко от войска Сапеги, с которым (войском) заключил договор касательно найма его в службу и обеспечения уплаты жалования, и взял его под свое начальство. [280]

Того же года 6 октября, г. гетман [с своим войском] и войско Сапеги перешли на ту сторону реки Москвы и имели сражение с русскими, которые не осмеливались выходить далеко в поле, а стояли в укреплении у своих таборов. Наши часто вгоняли их в самые таборы, но так как у русских было много пехоты, то они легко отгоняли наших от стен своею стрельбой. Гетман стал лагерем у Красного села, а войско Сапеги у Кускова [?], подле московских таборов.

Того же года 21 октября. Войско Сапеги не могло дольше выносить голоду и принуждено было двинуться в более обеспеченную страну, именно, под Суздаль в Гавриловскую волость, а на следующий день, т. е. 22 октября, двинулся назад г. гетман и расположился лагерем у Девичьего монастыря. Стоя здесь лагерем, он устроил защиту [281] города Москвы, — выбрал для этого людей из войска Сапеги и из войска бывшего в осаде, поставил их под начальство прежних начальников, назначил им жалование, — на месяц товарищу по 20 злотых, пахолику и казаку по 15, и сам выступил из под Москвы и расположился на зиму в Рогачеве.

Того же года 6 ноября, войско Сапеги пришло в Гавриловскую волость и расположилось в окрестных деревнях.

Того же года 19 декабря, г. Камиский ходил с частию войска к Суздалю с намерением взять его врасплох, по русские вовремя узнали и он ничего не мог им сделать.

Того же года 22 ноября, русские побили в Ростове Зезулинского с ротой и самого его посадили в тюрьму. Его Каминский посылал в [282] Ростов, чтобы удержать этот город в своей власти.

Того же года 2 ноября, пошел к Ростову г. Будило с ротами Семашки, Подгородинского и Вержбицкого. Когда он остановился в селе Угличах на ночлег и когда войсковые писари поторопились выступить к Ростову, чтобы расписать квартиры для войска, то ночью с 5 на 6 число напал на них с несколькими стами всадников князь Прозоровский; но так как скоро прибыла помощь под начальством г. Будилы, притом там была готова рота Вержбицкого, то наши скоро отразили русских, и гнали их две мили, — до монастыря Бориса.

Того же года 9 декабря, войско выступило к Ростову. Тут к войску приехал ротмистр Свидерский, с просьбой от гетмана и от войска, осажденного в Москве, как [283] можно скорее доставить этому войску продовольствие, потому что оно терпит голод.

Того же года 14 декабря, Свидерский отправлен с ответом, что стараются сейчас же отправить продовольствие, а г. Виляма отправили к гетману для получения приказаний. Оба они возвратились того же месяца и тоже сказали, чтобы как можно скорее доставляли продовольствие. Они сообщили, что с 8 по 26 число декабря был [в Москве] такой сильный голод и такая дороговизна, что корова стоила 70 злотых, четверть лошади 20, петух 5, полть солонины 30, яйца 2, кварта плохой водки 12, гарнец пива 2, меду 8, воробей 10 грошей, сорока или ворона 16 грошей, четверть ржи 40 злотых. Кто не имел на что купить [пищи], тот должен был питаться падалью. Во время этого голода гетман старался доставить [284] осажденным продовольствие. Собрав сколько было можно продовольствия из всего войска, какое у него было, послал его с князем Корецким, который по причине морозов с великим трудом доставил его в Москву, потеряв несколько сот возов ее, — русские отбили их. От великого холода поотмораживали себе ноги, руки многие из товарищей, пахоликов и из русской челяди, а иные умирали на дороге.

В том же году Понтус [Делагарди] помня потери, понесенные им на русской службе, собрал из Германии и откуда только мог войско и пришел к Великому Новгороду и стал требовать себе большого вознаграждения за свою службу; при этом он заявил, что готов еще служить им и воевать с [польским] королем. Новгород сейчас же после Москвы изменил и [285] преданного королю Ивана Салтыкова, бывшего там воеводой, Новгородцы посадили на кол. Когда они таким образом восстали и сочли себя в безопасности, Понтус, сделавший нужные приготовления, ворвался ночью в город, побил людей, завладел крепостию и городом, и до сих пор владеет ими и всеми окрестностями.

1612 года, 1 января, приехал в Ростов к войску от гетмана Адам Кендерский с просьбой, как можно скорее, доставить в Москву продовольствие и с полторы тысячи людей для защиты [Кремля], потому что [находящиеся там военные] хотят уже бросить защиту [стен]. Боясь Московской осады, войско не хотело посылать продовольствия и ни с чем отправило Кендерского; по потом, опомнившись, благодаря советам некоторых более благоразумных, и сообразив, что, если бы Москва [286] попала в руки неприятеля, то вся вина за это упала бы на войско, потому что оно еще прежде обещало доставить продовольствие, уходя из под Москвы, оно отправило того же года 12 января, с продовольствием г. Будилу, дав ему из каждой роты по половине почта [взвода].

Того же года 27 января, он счастливо ввел продовольствие в Москву, в которой застал и гетмана. 31 января, гетман, умиротворив рыцарство, с давнего времени бывшее в столице, и хорошо устроив его, нанял на службу г. Будилу с тем рыцарством, которое с ним пришло, устроил защиту столицы, и уехал.

2 февраля, был смотр на стенах [Кремля].

15 марта. Донские козаки в московских таборах, услышав, что в Пскове объявился Димитрий, [287] поверив, что он тот самый, которого Урусов убил в Калуге и надеясь иметь больше своеволия, присягнули на его имя. Трубецкого, Заруцкого и всех бояр, над которыми они имели [большую] силу, они насильно привели к крестному целованию на имя этого Димитрия и отвели их назад с торжеством, с стрельбой. Другие воеводы, стоявшие особыми таборами, как Миров, стоявший у Тверских ворот и Исаия Погожий и Шмялов, стоявшие у Трубы и у Стрелецких ворот, не желая присягать и боясь поплатиться за это жизнию, убежали в крепости. Потом козаки, поняв, что это не тот Димитрий и что они поступили безрассудно и глупо, оставили его. Псковитяне, сначала тоже поверившие ему, потом одумались, поняли обман, схватили его, связали и отправили в табор, где он сидел на цепи под стражей [288] до того самого времени, как русские отняли у нас столицу и избрали себе царем Филаретова сына Михаила, который приказал его повесить.

Того же года 16 мая, приехал от гетмана ротмистр Боговский с известием о прибытии гетмана к Звенигороду, в 16 милях от Москвы. Осажденные не мало этому обрадовались, потому что от недостатка в водке, в начале весны стали жестоко господствовать болезни, именно цинга, особенно у русских, сидевших с нами в осаде. За какую ни есть водку, лишь бы пахла водкой, платили по 20 злотых за кварту. Обуви тоже так трудно было достать, что солдаты принуждены были делать себе суконную обувь, — рад бы дать за сапоги 30 злотых, лишь бы можно было достать их.

27 мая. Старший капитан [289] Гонсевский, желая узнать, какую силу конную и пешую русские могут выставить в открытое поле, с которою гетману придется иметь дело, сделал вылазку из крепости с конницей и пехотой. Долго обе стороны сражались между собою, но так как у русских конница была сильнее нашей, то они отразили нашу конницу, а наша пехота не могла оказать ей никакой помощи и в порядке возвратилась в крепость. В этой стычке русские взяли раненного ротмистра Калиновского, которого того же дня наши обменили, потому что и с их стороны наши взяли не малое число в плен; не мало их также наши побили и не малое число их возвратилось в лагерь раненными.

29 мая, приехал к войску от гетмана его слуга Гожаевский с просьбой терпеливо дожидаться его прихода и отражать неприятеля от [290] стен. Осажденные отправили к нему от себя послов с требованием или заплатить им месячное жалование или дать залог. От пана Будилы отправлен был тоже послом ротмистр Стравинский с требованиями и получил поручение заявить, что если гетман примет эти требования, то этот полк готов и дольше сидеть в осаде. Причина этих переговоров с гетманом до его прибытия было та, чтобы и гетман был уверен в войске и войско знало, за какое вознаграждение оно будет служить, и чтобы гетман, обнадежив войско, имел возможность сейчас же, как подступить к Москве, выбить русских из табора, что было желательно и войску.

1 июня. Хотя послы еще не возвратились, Зборовский поехал к гетману лично убеждать его, чтобы успокоил то войско, которое [291] первое отправило к нему посольство с условиями, что если он примет эти условия, то оно поможет ему поразить неприятеля. Он возвратился в крепость с теми — первыми послами, получив в залог 2 короны и посох. Того же дня приехал и Стравинский с уверением, что будет оплачена служба полка Будилы полевая и месячная [в осаде], как требовал этот полк. В залог уплаты месячной, полк этот получил [царское] седло и два единорога. Так как полк Зборовского [Будилы?] не хотел дольше служить, то гетман упросил осажденных дать ему этот залог, а самим, как остающимся в Москве, взять в залог регалии. Мы согласились исполнить просьбу гетмана и получили от него такую ассекурацию:

Ян Карл Ходкевич, граф на Шклове, Мыши и Быхове, староста Жмудский и Дерптский, главный комиссар Инфляндской земли, [292] гетман великого княжества Литовского, объявляю настоящею моею ассекурацией. Я видел доблесть, мужество и деятельность войска его королевского величества, бывшего прежде под начальством покойного Усвятского старосты, а теперь, в столь нужное время охотно, с самоотвержением оставшегося на службе его величества, на стенах Московской столицы. Оно не принимало участия ни в каких замешательствах, до сих пор крепко удерживает эту столицу за милостивым нашим государем, потеряло при этом многих из среды себя, много прислуги, вооружения и всех людей, каких имело [вне крепости] в открытом поле. В этих потерях оно полагает всю надежду на милость его королевского величества. Войско это просило меня, чтобы я сосчитал надлежащим образом его полевую службу, уравнял его в плате за нее с полком [293] Зборовского и обнадежил от имени его королевского величества, что она будет ему уплачена. Я, Ян-Карл Ходкевич, гетман великого княжества Литовского, по данной мне его величеством инструкции имея право, в том случае, если увижу верность и постоянство этого войска, признать его службу — службой его королевскому величеству, уравнять его с другими войсками его королевского величества и поступить так, как потребует самое дело и польза речи-посполитой, и видя, что это, рыцарство несет службу речи-посполитой с обычною его предкам рыцарскою доблестию, оставшихся здесь в Москве ротмистров и их товарищей из разных хоругвей, всех числом — гусар 427 лошадей, пятигорцев 470 и 43 казаков, по списку, подписанному моею рукой, настоящей ассекурацией уравниваю их полевую службу с службой полка [294] Зборовского. Считаю его службу с начала [похода], т. е. от 6 января 1610 года и до 6 июля 1614 [1612?]. За эту службу должны быть уплачены деньги из казны его королевского величества, не смотря ни на какие обстоятельства, наравне с полком г. Зборовского, по заслугам этого войска, по списку, данному мною. Эта уплата должна быть непременно произведена в день св. Варфоломея 1612 года. Уверяю в этом войско именем королевского величества, в удостоверение чего я дал тому рыцарству, находящемуся в столице, эту мою ассекурацию, подписанную моею рукою и скрепленную моею печатью. Происходило в столичном городе Москве, 28 мая, 1612 года.

Успокоив таким образом рыцарство в столице, г. гетман, того же года 10 июня, подвинулся из Звенигорода ближе к Москве к Нехорошеву в мили от нее. [295]

15 июня, гетман, стоявший в открытом поле, пошел на Московские таборы. Ходило также брать их приступом и войско из крепости, разделившись на две части. Бились довольно долго; наши крепко налегали на русских и не раз сгоняли их с валов вниз; но так как нашему войску [из крепости] не пришлось ударить в одно время с гетманом, то нам не удалось добыть русских; впрочем, наши понесли, слава Богу, не много потерь, — у нас убили только четыре человека и нескольких ранили, в том числе г. Зборовского.

16 июня, гетман подошел к Москве и расположился под Девичьим монастырем.

18 июня. Полк Зборовского, который давно уже перед тем завязал конфедерацию, не пожелал дальше быть на службе его королевского величества, вышел из [296] Москвы и расположился за рекой против Алексеевской башни.

27 июня. Гетман, устроив в Москве осажденное войско, наняв снова для защиты Москвы полк Будилы, присоединив к этому войску часть конницы и пехоты, прибывших из-под Смоленска с Хелминским старостой Струсем, который объявлен был начальником конницы, а Харлинский капитаном пехоты, двинулся [назад]. Полк г. Будилы отправил к его королевскому величеству послов, которые поехали вместе с гетманом с таким посольством.

Креденс [верительная грамота]. Светлейший, милостивый король, государь наш милостивый! Оставшись здесь в Московской столице, на службе вашего королевского величества, при столь трудных обстоятельствах, мы посылаем к вам из среды нас двоих товарищей — [297] Войтеха Красновского и Станислава Фасча с нижайшей просьбой к вашему величеству, нашему милостивому государю, чтобы вы обратили внимание на наше доброе намерение, на наши соединенные с большими трудностями заслуги пред престолом вашего величества и милостиво выслушали наши петиции. Мы имеем твердую надежду, что эти петиции не будут вами отвергнуты. При этом мы молим Бога, чтобы сохранил вас, милостивый государь наш, в добром здоровьи на многие годы, чтобы широко распространил население [речи посполитой] и вашу власть к устрашению врагов вашего величества; а мы, как верные подданные вашего величества, вверяем вашей королевской милости нашу службу и наше верноподданичество.

Инструкция гг. послам. С самого начала настоящего предприятия, [298] когда Бог тайным действием своего суда устилал вашему величеству дорогу к будущим радостям речи-посполитой, наши братья, верные подданные вашего величества, не раз приносили к престолу вашего величества горячие свои мольбы, указывали с какого давнего времени они продолжали начатую войну своею храбрости и на свои средства, как чем дальше, тем больше и счастливее распространяется слава и честь вашего величества, указывали при этом очевидные доказательства, что они своим трудом берут верх, а неприятель теряет надменность, необузданные его силы падают, и корона его [государства] вместе с его государем переданы в руки вашего величества, наконец они обещали и дальше служить с такою же охотою, впрочем, обещали они это не без скорби о том, что не получили от вашего [299] величества никакой подмоги, не смотря на то, что во всем обеднели, понесли столько ударов, у них перебито столько товарищей и столь многие переранены. Так как наши труды и самоотвержение были в пренебрежении, то дошло до того, что одни из наших братий бросили службу вашему величеству почти уже у самого берега, когда это дело готово было окончиться с бессмертною славою вашего величества, а другие пошли за границу [московского государства, назад], чтобы добиться уплаты за свою службу, впрочем, объявляя, что готовы и затем показать вашему величеству верноподданичество и преданность. Когда столичный город [Москва] стал подвергаться опасности, мы по приказанию гетмана великого княжества литовского, охотно остались в нем и, не смотря на то, что и без того были в большой нужде, взяли на себя еще более тяжкое ярмо, и при [300] всем том ничего утешительного мы не получили от вашего величества. Хотя столько времени было и до сейма и столько его прошло после сейма, но мы ничего не получили такого, что могло бы облегчить наши раны и нашу нужду и поддержать вышоупомянутые блистательные преимущества. Не смотря на все это, мы удержим до конца, — до надлежащего времени, посты, вверенные нашей доблести, как подобает верному рыцарству вашего величества; но так как нам трудно долее одолевать крайность, так как сила человеческая долее уже не может выдержать, то униженно просим ваше величество именем наших братий обратить внимание на наше долговременное и постоянное превосходство над неприятелем, на нашу трудовую службу, иметь сострадание к нашему горю, нужде, бедности, свести нас, как можно скорее, со стен [Кремля] и [301] заплатить нам выслуженное жалование. Не будет ничего утешительного вашему величеству и речи-посполитой, если при дальнейшем пренебрежении к нам, или вследствие того, что нам поздно будет доставлена помощь, мы погибнем, если не от неприятеля, то от голода, что еще более достойно сожаления. Не будет пользы, если вследствие нашей погибели ускользнет из рук то, что доставалось с такими издержками, с такою храбростию и пролитием шляхетской крови к славе вашего величества. Долго нас утешали надеждой, долго водили нас обещаниями, но из всего этого мы не извлекли для себя ничего другого кроме отчаяния и последней погибели. Поэтому униженно просим ваше величество без малейшего замедления и на самом деле оказать нам вашу милость.

Петиции наших братий таковы. Так как в прежних [302] ассекурациях его величество дал нам обеспечение вознаграждения за прежние наши услуги на Северской и Рязанской землях, то просить дать нам [в них] за прежние, понесенные нами убытки и потери сто сох в вечное владение. Так как до сих пор мы не получили и не получаем никакой подмоги в наших нуждах из казны его величества, то наши послы имеют просить его королевское величество, чтобы был так милостив, приказал заплатить за выслуженное время нашей службы на стенах [Кремля] и платить впредь, если мы будем дольше служить. Так как полку г. Зборовского заплачено за две четверти этого года и так как наше надорванное здоровье, а также наши нужды не дозволяют нам оставаться дольше на службе его величества, то послы имеют объявить, что мы отказываемся от службы и пусть его величество, зная это, назначит [303] других для защиты стен [Кремля].

Того же года 1 июля, по удалении г. гетмана, русские с трех сторон и [потом] с четвертой пошли на приступ к Китай-городу, но при Божией помощи легко были отражены с большой для них потерей.

Того же года 25 июля, г. Бобовский доставил нам от гетмана продовольствие, т. е. привез ржи, которой досталось только по шапке. Русские, не допуская Бобовского, вступили в битву и гоняясь за казаками, бывшими с ним, въехали в самый Белый город, но были отражены осажденными, которые, спасая казаков, выбили русских из Белого города.

Того то года 27 июля, г. Зборовский, выздоровевший от ран, уехал с г. Бобовским и с теми людьми, которые с ним прибыли. Русские хотя желали не дать выйти [304] казакам, с которыми еще прежде храбро сражались, но теперь не пожелали вступать с ними в битву; они лишь издали провожали их до Москвы реки и в строю возвратились назад в свои таборы ни с чем. Полк г. Будилы, ничего не слыша о подмоге, и не желая дольше оставаться, так как сильно страдал от голода, отправил одних послов к г. гетману и к его войску с просьбой, чтобы не держали его дольше в такой нужде и свели со стен [Кремля], а других послов отправил к его величеству, с заявлением, что мы не можем дольше оставаться в стенах [Кремля], и с протестациями по городам, что мы вынуждены оставить столицу не по нашей воле. Эти посольства были таковы.

Письмо к его милости г. гетману великого княжества Литовского. Ясновельможный, милостивый г. [305] гетман! Заявляя наше верноподданничество и нашу неизменную готовность идти на службу его величества, [на которую мы и пошли] по приказанию вашей милости, мы надеялись, что удержим этот столичный город и через вас, милостивый государь, передадим его в руки его величества; но теперь мы лишились всех наших средств и не имеем надежды получить помощь. Нам не столько тяжело страдать от видимого врага, не столько тяжело нести кровавые труды, но мы не можем вынести голода. Он и до сих пор жестоко удручал нас, но мы еще утешали себя надеждой, что вы будете так добры, подкрепите нас продовольствием; между тем, вы не только не оживили нас, а еще более усилили нашу скорбь, потому что, мы доверились вам, милостивый государь, и за это нам пришлось еще дольше терпеть тот же голод. [306]

Униженно просим вашу милость смиловаться над нашим злосчастием и нуждой, не осуждать нас на большее бедствие, принять милостиво настоящее наше заявление и свести нас со стен [Кремля] к последнему дню августа, потому что терпеть далее этого срока нам, потерявшим все силы, не дозволяют законы человечества, наше здоровье и наконец ваше обещание, г. гетман. Напротив, [всем нам придется удалиться?]. Мы и к его величеству, отправили послов с вторичным заявлением, что не можем оставаться долее в этом ярме. Это заявление мы приказали показать вашей милости. Если бы оказалось, что в нем нужно что либо прибавить, то просим вас, как свидетеля наших подвигов, сделать это и до конца заботиться об нас. Мы уверены в том, что вы сдержите ваше обещание и [307] своим ходатайством поможете нам в наших просьбах к гг. нашим братьям. Поручаем себя милости вашей. Дано из столицы 27 июля, 1612 года.

Письмо к братии. Милостивые гг. братья! Не безызвестны вашим милостям, нашим милостивым государям и братьям, наши труды для приобретения славы, ради которой трудясь, мы дошли до такого уничижения и бедности. Но что нам всего прискорбнее, это то, что братья же нашего товарищества, изнемогши под бременем трудов, оставив нас в пасти неприятеля, ушли от нас и увели с собою наших лошадей и прислугу. Теперь мы дошли почти до последней крайности, потеряв всякую надежду на помощь, которая нужна не только нам, но и вашим милостям, нашим милостивым государям. Никто уже нам не может помочь, [308] кроме Бога и нас самих. Просим ваших милостей, наших милостивых государей и братьев, чтобы вы не пожалели труда, не побоялись опасностей для вашего здоровья, и, смиловавшись над нами, вашими братьями, изволили вывести нас из этих стен к последнему числу августа. Получив от вас эту милость, мы постараемся вознаградить вас за нее готовностию ко всякой услуге. Изложить пространнее наши требования мы поручили нашим товарищам гг. Кетлинскому и Полишевичу. Затем, вверяем нашу службу милости вашей, милостивые наши государи. В столице, 1612 года.

Протестация от рыцарства, находящегося в столице, данная г. Кетлинскому для [внесения в книги] ближайших городов в государствах его королевского величества, была такова. Мы, рыцарство его [309] королевского величества, призваны были ясновельможным гетманом великого княжества Литовского в довольно трудное время на службу для удержания [в руках польских] столичного города Московской земли, когда в нем чувствовался недостаток в войске. Службу эту, которая продолжалась дальше назначенного нам срока т. е. 6 июля, мы несли насколько достало наших сил. Не дождавшись от его королевского величества ожидаемой помощи, как обещал гетман великого княжества Литовского и терпя великую нужду, тяжкую нищету и неслыханный голод, объявляем перед Богом, его королевским величеством и отечеством, что не будем и не имеем сил оставаться в столице далее срока, объявленного нам г. гетманом великого княжества Литовского. Если, сохрани Бог, к этому времени не [310] прибудут от его королевского величества вспомогательные силы, вместо нас не займут стен столицы и если эти стены по удалении нашем будут заняты неприятелем, то не мы будем причиною этого, мы, которые все это время жертвовали для защиты их своею жизнию, пролили много крови, потеряли не мало дорогих наших братьев, а других видим среди себя израненными. Мы делаем последнее заявление наших просьб, т. е. о присылке вспомогательного войска, о доставке продовольствия и о смене нас. От наших послов, которых посылаем к его королевскому величеству с этим последним нашим решением, мы требуем, чтобы они и королю заявили его и занесли в публичные, городские книги от имени всего столичного войска. Дано в столице, 28 июля 1612 года. [311]

Инструкция [послам] к его королевскому величеству. Прежде всего посол имеет вверить милости его королевского величества, милостивого нашего государя, нашу покорную службу, верноподданничество; за тем, согласно с прежнею инструкциею, отправленной через г. Кросненского, имеет от нашего имени рассказать: братьи наши неоднократно приносили к престолу вашего величества пламенные мольбы и в прежнее и в это недавнее время. Стеснённые великою нуждою и недостатками, они и теперь приносят те же покорнейшие просьбы, и доказывают вашему величеству и любезному отечеству, что как бы они ни желали и как бы ни усиливались оставаться дольше на службе вашего величества и удержать и передать в руки вашего величества Московскую столицу, которая тайным судом божиим [312] предопределена вашему величеству, но крайнее истощение наших сил и здоровья лишает нас этого счастия. Охота служить вашему величеству есть в нас, но возможность [сделать это], которая может быть названа сестрою охоты, оставила нас. Нами овладели нужда, недостатки и неслыханный голод, — и однако мы выдержали в стенах столицы до срока, назначенного нам г. гетманом, т. е. до 6 июля. Всемогущий Бог до сих пор не перестает ниспосылать свое благословение на ваше величество и на рыцарство. Неприятель хотя покушался взять нас приступом, пользуясь превосходством своих сил, и хотя употреблял разные хитрости, чтобы уничтожить нас, но [до сих пор] не одолел нас. Милостивый наш король! Мы готовы и дольше быть здесь, именно, до последнего числа августа, хотя нам придется воевать [313] с собою, — с своею природою, но униженно просим ваше величество обратить внимание на нашу долговременную, верную, кровавую и трудовую службу и не допустить, чтобы мы работали в этом ярме. Так как за нашу кровавую службу, которую г. гетман великого княжества Литовского засчитал, хотя и не за все годы, какие мы проводим в Московской земле, мы должны получать уплату из казны вашего величества в день св. Варфоломея, то, подобно рабочим, мы надеемся, что ваше величество не допустите никакой просрочки в этой уплате, что напротив этим вознаграждением за нашу службу мы подкрепим наше здоровье, облегчим нужду и сделаемся еще более ревностными слугами вашего величества, милостивый государь наш. Наши братья, выходя из столицы, собирались было взять в уплату [314] за их помесячную службу нужные при коронации регалии этого государства и другие драгоценности, которые мы по просьбе г. гетмана заложили у себя и ими г. гетман обеспечил уплату нам за все неоплаченные месяцы нашей службы, на которую мы были наняты призывными грамотами. Просим ваше величество приказать выкупить их у нас уплатой нам следуемых денег. Затем желаем вашему величеству доброго здоровья, счастливого исполнения предпринятого намерения. Дано в столице, 27 июля, 1612 года.

Когда в Москву, которую уже два года держали в осаде русские, не являлись ни король с сыном Владиславом, которому русские целовали крест, ни вспомогательное войско, когда и вообще в Московской земле не было никакого уже польского войска, потому что король, [315] взяв Смоленск, возвратился в Польшу, то польское войско бывшее в Москве в то время, когда русские изменили, не дождавшись вспомогательных сил и соскучившись долговременною службой, составило конфедерацию и отправилось в Польшу, в королевские имения. [Осталось в Москве] одно лишь войско Сапеги. Этих несчастных осажденных самоотверженно держался и кое как утешал гетман великого княжества Литовского, который с небольшим отрядом [своих людей] и лифляндским войском расположился в поле у Волока. Русским теперь было легче, но они, видя, что один Трубецкой не может взять столицы, сделали съезд в Нижнем Новгороде и избрали воеводой на эту войну князя Димитрия Михайловича Пожарского. Дело это подняли все Нижегородские мещане, из числа которых [316] выдвинулся один мясник — Кузьма Юрьевич, обещавший давать деньги на ратных людей, только бы они шли поскорее добывать с Трубецким столицу. Сначала этот Кузьма сам отдал все свое имущество и деньги, а потом, когда его набрали распоряжаться этим делом, то он стал собирать деньги из городов, никому не делая послаблений и давал их войску, которого собрал не мало и с Пожарским привел его к столице.

Того же года 3 августа, пришел к столице с 400 всадников Михаил Самсонов и расположился табором подле Белого города, между Тверскими и Петровскими воротами. Против них, за рекой, наши сейчас же сделали вылазку и, по милости божией, счастливую.

Того же года 7 августа. Заруцкий, боясь бояр из войска Пожарского, которые считали его [317] изменником, ушел от Трубецкого в Коломну и, взяв там царицу-жену Димитрия, ушел с ней в Михайлов. Там в течении лета и зимы он бился с русскими; за тем, когда Астраханцы прислали за сыном царицы, которого она имела от второго Димитрия, Заруцкий с ним ушел в Астрахань.

Того же года 12 августа, пришел к столице с 700 всадников князь Димитрий Пожарский-Лопата, и расположился табором между Тверскими и Никитскими воротами.

Того же года 22 августа, приехал от г. гетмана Сполицевич с известием, что к последнему числу августа гетман прибудет с вспомогательным войском.

Того же года 30 августа, Пожарский подошел к Москве и расположился табором под Белым городом от Немецких ворот до [318] реки — до Алексеевской башни и отнял у нас весь Белый город.

Того же года 1 сентября. Гетман великого княжества Литовского, дождавшись от короля лишь небольшого вспомогательного войска, потому что ему прислали только 16 хоругвей пехоты, хотя знал о движении русских на Москву, но как человек храбрый, пришел к столице чтобы помочь осажденным и доставить им продовольствие. Русские выстроившись, вышли против него, и, разместив у своих лагерей по рвам пехоту, дожидались его. Гетман, воодушевившись храбростию, приказал всей небольшой своей коннице сразиться с ними. Силы были не равные, потому что у гетмана конницы было несколько сот человек, а у русских несколько десятков тысяч; но так как польская пехота, которой было [319] 1500 человек, храбро помогали коннице, то конница тем смелее действовала. Наши сломали громадные силы русских и втоптали их в реку Москву, так что те принуждены были прыгать с берегов в воду; иные из них бежали мимо своего лагеря, иные насилу удерживались в таборах. Наши, преследуя их, врывались в самые таборы и поражали русских выстрелами. Осажденные, желая разделить русское войско, сделали тоже вылазку против Алексеевской башни и против Чертольских ворот, но русские имея большое число стрельцов, хорошо укрепили эти места, и отразили осажденных с не малою потерею для этих бедных. Русские, наевшись хлеба, были сильнее наших, которые шатались от дуновения ветра. Только шляхетное благородство могло побудить их решиться на эту вылазку, чтобы [320] показать своему вождю гетману и своему государю королю, что для блага отечества они всегда готовы умереть. В то время несчастные осажденные понесли такой урон, как никогда. Когда они ели хлеб, русские никогда не были для них так страшны и сильны; всегда они на вылазках поражали русских, вгоняли в таборы и, устрояя засады, хватали русских из таборов, как грибы; но когда не стало хлеба и голод усиливался, в то время не только ноги, но и руки отказывались служить; тогда русским легко было бить [поляка], совсем обессилевшего, не могущего ходить, бессильного даже уходить. В этой битве убиты: порутчик Брацлавского воеводы г. Черский, порутчик г. Будилы, г. Тржасковский и не мало товарищей из под разных хоругвей. Потом гетман, видя что без особенных приготовлений ничего не [321] может сделать русским в их таборах, отвел войско в лагерь, который устроил тут же за рекой Москвой, под Девичьим монастырем.

Того же года 2 сентября, гетман, видя, что с этой стороны трудно подать осажденным помощь и доставить продовольствие, потому что русские хорошо укрепили Белый город и заслонили своим табором, передвинулся на другую сторону реки Москвы, где русские не столь хорошо укрепились и имели лишь два городка, и устроил лагерь у Пречистой-Донской.

Того же года 3 сентября, гетман, одушевленный великою заботливостию об осажденных, напрягал все свои силы, чтобы выручить их. Он сдвинул весь свой обоз и хотя его войско было небольшое, но он должен был разделить его на две части, потому что и у русских [322] было две армии; одна — Пожарского наступавшая на гетмана из своего лагеря, а другая Трубецкого, нападавшая на него из своего табора. Одна часть войска гетмана, обратившись к Пожарскому, долго билась с ним, наконец сломала русских, вогнала в реку и овладела полем битвы. Удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие. Другая часть войска гетмана делала тоже свое дело. Идя подле обоза, она гнала русских с поля битвы. Когда гетманский табор пришел в Деревянный-город, где при рвах засела часть русской пехоты с двумя орудиями, то наши сильно стали стрелять в нее. Гетман, видя, что нельзя так взять ее, приказал половине конницы спешиться и вместе с пехотой кинуться на нее с ручным оружием. Когда казаки и [323] пехота, хорошо приготовившись, храбро кинулись на русских с саблями, то русские стрельцы, видя храбрость наших и не имея возможности сдержать их, стали разбегаться. Наши рубили их, кого из них застали [на месте]. Далее, так как нашим мешал еще один городок, то гетман послал Граевского с пехотой взять его; Зборовский по своей охоте тоже привел туда казаков и наши взяли этот городок и вырубили в нем русских; но так как они отошли от него, не оставив в нем людей для защиты, то русские, как только это увидали, сейчас же пришли и заняли его своими людьми. После этого трудного дела, гетман рад бы был птицей перелететь в крепость с продовольствием, но так как ему мешали поделанные русскими частые рвы, ямы и печи, то наши войска стали отдыхать, приказав купцам ровнять рвы. Между тем, русские, выбив силою из [324] таборов всех своих, кто только был в таборах, и спешив конницу в садах на пожарище, всею силою стали налегать на табор гетмана. Гетман, как человек чрезвычайно храбрый, не убоялся их, и долго с ними перестреливался; затем, видя беду, принимая также во внимание, что у него мало людей и что многие ранены и изнурены, так как сражались с неприятелем целый день, приказал обозу потихоньку отступать назад, а сам с войском сдерживал русских больше часу, пока возы не вышли на открытое место, куда гетман вывел и своих людей. Русские дальше своих ям не вышли; они там торжествовали свою победу, а гетман расположился лагерем, опять на том же месте, т. е. у Пречистой-Донской.

Того же года 5 сентября. Так как на этом месте у гетмана не было ни воды, ни дров, то он передвинул свой лагерь за Девичий [325] монастырь и расположился на Воробьевой горе.

Того же года 7 сентября. Гетман, не имея возможности выручить осажденных, так как в его войске произошла большая убыль — осталось у него всего едва 400 конных, — прислал к осажденным просьбу, чтобы потерпели три недели, обещая явиться с большим вспомогательным войском. Бедняги-осажденные согласились на это. Предоставляю здесь каждому рассудить, какую скорбь испытывали осажденные, когда видели, с одной стороны, что их гетман удалялся, с другой, что их томят недостатки и голод, а с третьей, что неприятель окружил их со всех сторон, как лев, собирающийся поглотить, разинул пасть и наконец отнял у них реку; но эти терпеливые слуги решились на все это для своего государя.

Того же года 9 сентября, послали [из Кремля] г. Гузевича к г. [326] гетману с просьбой поскорее помочь, потому что чрезмерно уже усиливается голод.

Того же года 20 сентября, русские бросали в Крым-город каленые ядра и зажгли на дворе князя Мстиславского три домика, но пожар был потушен.

Того же года 25 сентября, князь Пожарский прислал к рыцарству письмо, в котором убеждал их сдаться. Письмо было таково. Полковникам — Стравинскому и Будиле, ротмистрам, всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в крепости, князь Димитрий Пожарский челом бьет. Ведомо нам, что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду, что вы со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляют в этом и упрашивают Николай Струсь и Московского государства изменники Федька Андронов и Ивашко, Олешко с товарищами, которые с вами сидят [327] в осаде. Они это говорят вам ради своего живота. Хотя Струсь ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может выручить вас. Вам самим известно, что в прошлом году Карл Ходкевич приходил со всем полевым войском; Сапега был тоже с большим войском, и сидели в Москве, и с Зборовским и со многими другими полковниками; много было тогда польского и литовского войска; никогда прежде не бывало столько ваших людей, и однако мы, надеясь на милость Божию, не убоялись множества польских и литовских людей, а теперь вы сами видели, как гетман пришел и с каким бесчестьем и страхом он ушел от вас, а тогда еще не все наши войска прибыли. Сдайтесь нам пленными. Объявляю вам, — не ожидайте гетмана. Бывшие с ним черкасы, на пути к Можайску, бросили [328] его и пошли разными дорогами в Литву. Дворяне и боярские дети в Белеве, Ржевичане, Старичане перебили [?] и других ваших военных людей, вышедших из ближайших крепостей, а пятьсот человек взяли живыми. Гетман с своим [конным] полком, с пехотой и с челядью 3 сентября пошел к Смоленску, но в Смоленске нет ни одного новоприбывшего солдата, потому что [польские люди] ушли назад с Потоцким на помощь к гетману Жолкевскому, которого турки побили в Валахии. И эти новоприбывшие побиты с гетманом под Краковым без остатка, — теперь идет шестая неделя, как это было. Королю теперь нужно думать о себе, — он рад будет, если его избавят от турок. Войско Сапеги и Зборовского — все в Польше и в Литве. Не надейтесь, что вас освободят [из осады]. Сами вы знаете... [что ваше [329] нашествие на Москву?] случилось неправдой короля Сигизмунда и польских и литовских людей и вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за нее такой нужды и такого голода... Берегите себя и присылайте к нам без замедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу [согласиться на это] всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех пустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству. Если некоторые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то, когда вы выйдете из крепости, мы [вышлем таковым подводы]... А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас [330] уходят, то им естественно петь такую песню и научать языки говорить это, а вам [стыдно], что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть... А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то и против них у нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них ²¹.

Ответ на это письмо Пожарского. От полковников — Мозырского хорунжего Осипа Будилы, Трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, порутчиков и всего рыцарства, находящегося в Московской столице, князю Димитрию Пожарскому. Мать наша — отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы прежде всего боялись Бога, а за тем имели к нашему государю и отчизне верность, были [331] честными, показывали им повиновение и в каких бы землях ни был кто либо из нас военных, чтобы всегда действовал так, чтобы мать наша никогда не была огорчена его делами, а напротив, чтобы приобретала бессмертную славу от расширения ее границ и устрашения всякого из ее врагов. Мы, родные сыновья этой матери, родившиеся в родном гнезде, гордимся совершенною верностью наших предков к их государям, желаем подражать им и подражаем. Каждый из нас, не только будучи в отечественных пределах, но и в чужих государствах, как доказательство своих рыцарских дел, показывает верность своему государю и расширяет славу своего отечества. Имея этот пример от предков и будучи хорошо воспитаны в добродетели, мы должны [332] следовать этому примеру. Трудно после этого склонить нас на зло. Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш, о чем если бы писать, то много нужно было бы употребить времени и бумаги. Чего вы не осмелитесь сделать природному вашему государю, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время; теперь же свежий пример: ты, сделавшись изменником своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него, и не только ты сам — [333] человек не высокого звания или рождения, но и вся земля изменила ему, восстала против него. Забыв Бога, надеясь лишь на свою силу и множество своих людей, не дожидаясь прибытия царя, которому назначили срок ваши думные бояре и вся ваша московская земля кинулись на рыцарство царя Владислава, а что ваша измена обрушилась на ваши же головы, то это показывает, что Бог произнес против вас праведный свой суд. Теперь вы, как видим из вашего письма, не только обвиняете в измене польский и литовский народ, но рады бы весь мир привлечь в товарищество с вами и найти людей, подобных вам в измене. Вы нас привлекаете прежде всего к тому, чего никогда не делали, ни наши предки, ни мы, и чего не будут уметь делать и [334] наши потомки. Как никакой народ не пошел в сообщничество с вами по измене, так и мы не пойдем, и при божией помощи удержим царю Владиславу эту Московскую крепость и столицу. Он имеет право на вас, как государь, которому вы присягали на верность и подданство. Через него Бог вскоре смирит гордые и твердые ваши выи и укротит ваши бесчестные бунты, омерзевшие Богу и людям. Вам не новость сочинять в письме ложь, потому что ваши глаза не знают стыда. При столкновениях с вами, мы хорошо присмотрелись к вам. Мы хорошо знаем вашу доблесть и мужество; ни у какого народа таких мы не видели как у вас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народа других государств и монархий. Мужеством вы подобны ослу [335] или байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы. Ваше мужество, как это мы хорошо знаем и видим, сказывается в вас только в оврагах и в лесу; ведь мы хорошо видели собственными глазами, как страшен был вам гетман великого княжества литовского с малою горстью людей. Мы не умрем с голоду, дожидаясь счастливого прибытия нашего государя — короля с сыном, светлейшим Владиславом, а счастливо дождавшись его, с верными его подданными, которые честно сохранили ему верность, утвержденную присягой, возложим на голову царя Владислава венец. За пролитие невинной крови и за опустошение Московского государства он излиет на вашу голову месть. Пусть каждый из вас старших ждет над собою большой казни от Бога, которую некоторые из вас уже испытали [336] и [знаете], какою смертию погибли. Во избежание ее мы бы вам советовали лучше подумать о примирении с нами, а не приглашать нас к измене, — советуем снять с ваших вый ярмо упорства, не возбуждать на себя больше гнева Божия и, не дожидаясь прибытия его милости царя, которое последует скоро, покориться своему государю и царю, которому вы уже раз принесли присягу. Впредь не обсылайте нас бесчестными письмами и не говорите нам о таких вещах, потому что за славу и честь нашего государя мы готовы умереть и надеемся на милость божию и уверены что, если вы не будете просить у его величества короля и у его сына царя помилования, то под ваши сабли, которые вы острите на нас, будут подставлены ваши шеи. Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем. Ложью вы ничего у [337] нас не возьмете и не выманите. Мы не закрываем от вас стен; добывайте их, если они вам нужны, а напрасно царской земли шпынями и блинниками не пустошите; лучше ты, Пожарский, отпусти, к сохам своих людей. Пусть хлоп по прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Кузьмы пусть занимаются своей торговлей, — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое ты направляешь к последней гибели царства. Действительно, дела, управления мы не видим, а скорее видим погибель. Прежде чем начинать войну, следовало тебе дома подумать, каким образом тебе вести войну с польским королем, Не пиши нам лукавых басен; не распускай вестей; потому что мы лучше тебя знаем, что делается в нашей земле. Король польский хорошо обдумал с сенатом и речью-посполитой, как [338] начать ему войну, как усмирить тебя архимятежника и как вести эту войну до конца. Король польский никогда не имел и не будет иметь скудости в людях. Такого [множества людей] ты не только никогда не видел, но и не слыхал. Турки никогда нам не были страшны и не будут. Если ты, Пожарский, кроме находящихся при тебе своевольников и шишей, присоединишь к себе еще вдвое больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда, при божией к нам милости, не получишь пользы. Затем, если у тебя есть разум, то употребляй его на добро, а в настоящем, глупо начатом деле если ты будешь пребывать с упорством подобно королю египетскому Фараону, то, устроит Бог, говоря словами царя пророка, наши руки на брань и укрепит наши персты к правой войне. Писано в Московской столице, 21 сентября 1612 года. [339]

Того же года 22 сентября, пришел из Северской страны Тюфякин с русскими людьми на 300 коней и расположился лагерем на открытом месте подле Деревянного города.

23 сентября, русские с гиком бросились на Крым-город, но легко были отбиты.

Того же года 26 сентября, шпионы доставили ответ его королевского величества на посольство [которое от войска справлял] г. Кросневский.

Сигизмунд, польский король, великий князь литовский. Шляхетно-рожденные, верные, любезные нам! Из представления шляхетных — Войтеха Кросновского и Станислава Фасча, которых вы посылали к нам, и прежде из писем тамошних военачальников мы узнали о вашем почтенном постоянстве на [340] службе нам и речи-посполитой, которое вы выдерживаете в этом славном рыцарском военном деле, не смотря на крайне неблагоприятные обстоятельства и стеснения от неприятеля. Нам это приятно и мы имеем в надлежащем внимании просьбы и нужды ваших милостей, изложенные нам вышеупомянутыми шляхетными послами вашими. Какое решение мы даем, вы узнаете из ответа, который получили от нас те же ваши послы. Узнав из него о нашей королевской милости к вам и нашей благодарности за ваши великие и достойные похвалы рыцарские подвиги, вы конечно будете продолжать ваше смелое предприятие так же, как до сих пор осуществляли его с бессмертной славой, о чем сильно просим вас и объявляем вам нашу королевскую милость, а так же желаем вам доброго здоровья и [341] благополучного во всем исхода вашего почтенного дела. В Вильне 3 сентября 1612 г. царствования нашего — польского 25 года, а шведского 18.

Ответ послам от рыцарства, находящегося в Москве, полка шляхетного Осипа Будилы, данный его королевским величеством в Вильне 5 августа [?] 1612 года. Его королевское величество с полною благодарностию принимает сделанное послами рыцарства заявление об его верноподданичестве и пожелание его королевскому величеству счастливого со временем успеха в начатом предприятии, и объявляет за это рыцарству полную свою милость. Не забывая о прежних делах, которыми прославили себя рыцарские руки этих людей, но теперь принимая во внимание одну уже готовность служить, о которой свидетельствует перед его величеством в [342] своих письмах гетман великого княжества литовского, его королевское величество охотно признает, что рыцарство не могло сделать более славного для себя дела, более угодного своему отечеству и своему государю, как то, когда оно, видя, что военные уходят [из Москвы] и оставляют гетмана и что столица того государства чуть не сдается неприятелю, само кинулось удерживать ее и под начальством храброго Хмельницкого [Хелминского] старосты, за свою славу, за честь своего государя и славное имя своих предков село в осаде и, можно сказать, осудило себя на погибель. И за прежние свои великие подвиги оно заслуживало милости от своего государя, а теперь, когда оно своею храбростию, своим усердием, своим постоянством показало неприятелю, что есть в Польше люди, которые, будучи даже в малом числе [343] против большой силы неприятеля, не дозволить ему попрать славы своего государя, которые, хотя бы в великой нужде, выносят жесточайший голод ради бессмертной славы своих народов, оно достойно не только милости своего государя, но и награды. Поэтому его королевское величество дает такой ответ на просьбы рыцарства: его королевское величество всегда будет иметь в надлежащем внимании его настоящую храбрость и истинно отечественную доблесть и в том же государстве, в котором оно потеряло свое здоровье и своих лошадей назначить ему согласно его просьбе в указанных им местах надлежащую, щедрую награду за его службу, время, убытки и потери. [Послы рыцарства] не доставили ни расчета своей службы от гетмана великого княжества Литовского, ни подписанного им расчета новой месячной уплаты, которая и его [344] королевскому величеству и находящимся при нем гг.сенаторам кажется какою то новостию, — новым каким то военным обычаем польским: поэтому его величество не может сделать теперь декларации касательно этих обоих расходов, потому что без надлежащего уведомления трудно рассчитать и угадать, сколько нужно денег и на сколько людей. Чтобы уплату за две четверти, которую полк шляхетного Зборовского взял из московской казны, получил и полк покойного Усвятского старосты, его королевское величество дал согласие. Как случилось, что рыцарство не получило ее до сих пор, его королевское величество не знает. Но чтобы почтенное рыцарство не думало, будто об нем не заботится его государь, его величество немедленно пошлет деньги гетману великого княжества литовского, который, имея лучшее сведение о тамошних [345] ротах, нежели какое здесь можно иметь, [удовлетворить] каждого, на сколько позволяет казна речи-посполитой. Кроме того к нему посылаются письма, чтобы он заняв [Кремль] пехотой, которая уже пришла к нему, отвел рыцарство для отдыха и укрепления сил в места, имеющие достаточное продовольствие. Его королевское величество просит, чтобы рыцарство, выдержавшее столь тяжелые времена своей доблестной деятельности, не грустило, что ему придется подождать еще малое время. Рыцарство и не ожидает, как скоро Бог положит конец этим делам, рыцарство увидит там и его величество и его милость — королевича и несомненно получит надлежащую награду за свои подвиги. Объявлять, что отказываются от службы, неприлично тем, которые собою представили прекрасный образец повиновения. Этот образец доставит бессмертную славу не [346] только им, но и их родам. Его королевское величество уверен, что они не сделают своему государю и отечеству того, что осудили бы в других, как недостаток храбрости, что столь прекрасного своего дела они не опозорят. Рыцарство может наверное ожидать полной, несомненной благодарности от его величества, что король и объявляет ему настоящею грамотою, и может быть уверено, что король охотно будет показывать свою милость всему этому рыцарству вообще и каждому из него в особенности. По именному повелению его королевского величества.

Того же года 29 сентября, казак Щербина, который и прежде пробрался из крепости с письмами к г. гетману, пробрался и теперь в крепость и принес нижеследующий ответ его королевского величества на посольство г. [347] Кетлинского, данный в Вильне 21 сентября 1612 года ²².

Того же года 2 октября, Пожарский устроил батареи на Пушкарском дворе.

Того же года 4 октября, он начал стрелять из пушек в башню.

Того же года, 9 октября, осажденные отправили [к гетману] двоих товарищей гг. Гурского и Герского с просьбой спасать их ради Бога поскорее.

Того же года 13 октября, Трубецкой поставил утром батареи против башни и ворот Никольских.

Того же года 16 [14?] октября, осажденные, не видя возможности выносить долее голода, снова отправили к гетману двух товарищей — Ельского и Вольского c просьбой подать им помощь на этой неделе, потому что дольше они не могут вынести своего положения, потому [348] что их томит невыносимый, неслыханный голод. Ни в каких летописях, ни в каких историях нет известий, чтобы кто либо, сидящий в осаде, терпел такой голод, чтобы был где либо такой голод, потому что когда настал этот голод и когда не стало трав, корней, мышей, собак, кошек, падали, то осажденные съели пленных, съели умершие тела, вырывая их из земли; пехота сама себя съела и ела других, ловя людей. Пехотный порутчик Трусковский съел двоих своих сыновей; один гайдук тоже съел своего сына, другой съел свою мать; один товарищ съел своего слугу; словом, отец сына, сын отца не щадил; господин не был уверен в слуге, слуга в господине; кто кого мог, кто был здоровее другого, тот того и ел. Об умершем родственнике или товарище, если кто другой съедал [349] такового, судились, как о наследстве и доказывали, что его съесть следовало ближайшему родственнику, а не кому другому. Такое судное дело случилось в взводе г. Леницкого, у которого гайдуки съели умершего гайдука их взвода. Родственник покойника — гайдук из другого десятка жаловался на это перед ротмистром и доказывал, что он имел больше права съесть его, как родственник; а те возражали, что они имели на это ближайшее право, потому что он был с ними в одном ряду, строю и десятке. Ротмистр... не знал, какой сделать приговор и опасаясь, как бы недовольная сторона не съела самого судью, бежал с судейского места. Во время этого страшного голода появились разные болезни, и такие страшные случаи смерти, что нельзя было смотреть без плачу и ужасу на умирающего [350] человека. Я много насмотрелся на таких. Иной пожирал землю под собою, грыз свои руки, ноги, свое тело и что всего хуже, — желал умереть поскорее и не мог, — грыз камень или кирпич, умоляя Бога превратить в хлеб, но не мог откусить. Вздохи: ах, ах — слышны были по всей крепости, а вне крепости — плен и смерть. Тяжкая это была осада, тяжкое терпение! Многие добровольно шли на смерть и сдавались неприятелю: счастие, если кто попадется доброму врагу, — он сохранял ему жизнь; но больше было таких несчастных, которые попадали на таких мучителей, что прежде нежели сдававшийся спускался со стены, был рассекаем на части.

Того же года 15 октября, русские со стороны Пожарского начали вести подкоп к Китай-городу. Осажденные, заметив это, хотя от голода, [351] они с трудом ходили, но как люди храбрые, перебрались за стену, кто был посильнее, ворвались в подкоп, перебили в нем, кого нашли из людей, взяли самого подкопщика и благополучно возвратились назад в крепость.

Того же года 18 октября, русские устроили батарею у самой Москвы реки против Водяных ворот Кремля.

Того же года 1 ноября. Когда русские увидели, что осажденные уже очень слабы, то в полдень с великою силою пошли на приступ из батарей Трубецкого на Китай-город и с великою потерею для несчастных осажденных втоптали их в Китай-город; в числе других убили доблестнейших: г. Серадского воеводича Быковского и г. Тваржинского.

Того же года 4 ноября, русские опять пошли на приступ к Китай-городу, но благодаря Бога, были отбиты.

Того же года 6 ноября. Когда нас, несчастных осажденных, [352] злополучие охватило со всех сторон, когда мы не могли получить никакой помощи от короля — нашего государя, когда колесо нашего счастия опрокинулось и настал иной конец наших дел, так счастливо нами начатых и поддерживаемых долгое время нашей кровью, здоровьем и издержками, когда силы наши пали, природа наша отказывалась служить, тогда мы, полумертвые, с великой скорьбию и плачем, взяв во свидетели Бога, что мы ни чем неповинны перед государем и отечеством, и удерживали столицу до тех пор, пока нам доставало не только старых средств к удержанию крепостей, столиц, но и многих новых, о которых нигде не говорится в летописях и которые мы оставили для потомства, мы принуждены были войти с русскими в договор, ничего не выговаривая себе кроме того, чтобы нас оставили живыми. Русские того же дня [353] дали присягу, что сохранят нам жизнь и будут держать в чести. И так, на следующий день, 7 ноября, русские вошли в крепость с великою радостию, а в нас это вызывало великую скорбь и сожаление. Рыцарство отведено в таборы и роздано боярам, а имущество, какое у кого было, отняли и роздали русским казакам. Принимал его Кузьма. Г. Струся сначала отвели было в .... монастырь, потом в Чудов, а наконец, передали его в тесный двор, укрепив его острогом и приставив стражу. Г. Будилу взял себе Пожарский, у которого он пребывал шесть недель; затем его отослали в Нижний Новгород, о чем будет сказано ниже. Не мало товарищей перебили в таборах вопреки присяге казаки и сами бояре, у которых те находились; в таборах Трубецкого перебили почти всех, а пехота решительно вся была перебита.

Того же года 9 ноября, разослали [354] по крепостям из лагеря Пожарского роты — г. Будилы и г. Талафуса; людей Будилы всех перебили в Галиче, а из Талафусовых немногих спасли в Соли-Галицкой наши казаки, явившиеся туда неожиданно, наездом.

Того же года 8 декабря. Его величество король, который отправился было на помощь [к своим] в Россию и был под Волоком, узнав что русские взяли столицу, прислал под Москву своих послов, но русские не хотели их слушать, начали с ними ссору, наши тоже не мало поработали с ними и пошли назад. В это-то время больше всего перебили в таборах наших несчастных осажденных. Король, не имея возможности взять опять столицы, вывел все свои войска из других малых крепостей и возвратился в Польшу. Того же года 14 декабря, г. Будила и Стравинского с несколькими старшими товарищами послали в Нижний - Новгород, а товарищей [355] вообще разослали по другим крепостям, как то: роту г. Калиновского, а также г. Влынецкого с ротой — в Балахну, а самого ротмистра Калиновского вместе с г. Хотимским в Ярославль; роту г. Стравинского послали на Унжу, но там хлопы побили ее; роту г. Подбильского послали в Ядрын, а самого Подбильского послали вместе с г. Будилом.

Того же года 26 декабря, в самый день Рождества Христова привезли в Нижний Новгород г. Будила и товарищей. Вместо того, чтобы держать их в чести, как присягали бояре, их посадили в избу [съезжую], а слуг засадили в тюрьму, и всех их намерены были ночью перетопить, но княгиня — боярыня, мать вышеупомянутого Пожарского упросила хлопство, чтобы имели уважение к присяге и службе ее сына. [356]

Того же года 31 декабря, накануне нового года, хлопы — Нижегородцы засадили г. Будила со всеми его людьми в каменную тюрьму, очень темную и смрадную, в которой они сидели 19 недель.

1613 года, 14 января, [Будило] писал к его королевскому величеству из тюрьмы такое письмо. “Служа в эти времена отечеству саблей и будучи готовы пролить кровь для вашего королевского величества, мы всею душою желали, чтобы представлялись удобные случаи, с одной стороны, нам показать нашу готовность служить вашему величеству и довершить начатое дела, с другой — вашему величеству воздать нам за наши заслуги благодарностию. Когда всемогущий Бог передал во власть вашего величества Московскую столицу, нам представился было случай достигнуть наших желаний. [357]