ДЖОН МИЛЬТОН

МОСКОВИЯ

ОБЪЯСНЕНИЕ.

Напечатание Заметки по поводу статьи г. Полуденского “Русская История” Мильтона” через пятнадцать лет после появления самой статьи в печати налагает на меня обязанность объяснить обстоятельства, при которых Заметка эта была написана,

Покойный М. П. Полуденский напечатал свою статью в Апрельской книжке Русского Вестника за 1860 год. В то время я только что провел два года в Англии в разыскании и собрании книг и документов, касающихся наших сношений с этим государством в XVI и XVII столетиях. Меня поразило, что изо всего обилия интересных и замечательных Английских памятников относящихся к этому предмету, г. Пoлyдeнcкий избрал именно недобросовестную компиляцию Мильтона и представил ее читателям Русского Вестника тем, чем она никогда не была — важным документом для истории России.

По этому поводу мною была составлена в начале 1861 года, Заметка. Вслед за ее написанием, мне удалось приобрести Английский подлинник Мильтона, и, перечитав эту книгу, я еще более утвердился в своем убеждении, что “История Московии” не имеет никакого исторического достоинства, но в то же время нашел, что перевод ее не был бы бесполезен, если его обставить примечаниями с указанием источников, откуда без всякого порядка, критики в системы, Мильтон почерпал приводимые им известия.

Такой перевод с примечаниями и был мною сделан осенью 1861 года; но, прежде чем я успел дополнить эти приложения теми сведениями, которые уже были помещены мною в Заметке, я был отвлечен другими занятиями и обе рукописи были отложены в число других моих бумаг. Только в прошлом 1875 году, приступая к изданию части собранных мною в Англии документов (которых [I] печатание ныне уже вот окончено) я отыскал эти рукописи, и передал их для прочтения нашему известному ученому О. М. Бодянскому, который нашел мой перевод заслуживающим чести быть помещенным в “Чтениях Общества Истории и Древностей Российских”, но в то же время признал нужным, для полноты сделанных мною примечаний, напечатать и мою Заметку, которая таким образом появилась в свет четырнадцать лет по ее написании и более шести лет после кончины почтенного любителя отечественной истории, по поводу чьей статьи она была написана.

Юрий Толстой.

С. Петербург.

10 марта 1875. [II]

В “Русском Вестнике” (вторая книжка за Апрель месяц 1860 года) напечатана статья г. Полуденского: “Русская История Мильтона”. Статья эта есть извлечение из сочинения известного творца “Потерянного Рая”, под заглавием: “Краткая история Московии и других менее известных стран, лежащих на востоке от России даже до Катая”.

Книга эта, как справедливо замечает г. Полуденский, составляет библиографическую редкость: она напечатана отдельно только однажды, в 1682 году, в Лондоне; впрочем, по свидетельству Аделунга, она вошла также в Амстердамское издание (1689 года) сочинений Мильтона (Критико-литературное обозрение путешественников по Poccии до 1790 года, и их сочинений. Фридриха Аделунга. Ч. I, № 21 (В № 9 “Чтений в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских”, 1848г.)).

В течение моего двухлетнего пребывания в Англии (в 1858 и 1859 годах), занявшись исключительно отысканием и изучением разных книг и рукописей, относящихся к истории России в XVI и ХVII столетиях, я имел случай ознакомиться с большей частью Английских печатных и рукописных сочинений по этому предмету. Краткость времени и чрезвычайное обилие источников принудили меня выбирать только те из них, которые представляли какую-нибудь занимательность, чтобы не тратить немногих часов, в которые Британский и другие Лондонские Музеи, библиотеки и архивы открыты для чтения, на разбор компиляций, не [2] только не представляющих никаких новых сведений, но даже часто передающих и прежние известия неверно и превратно. К разряду таких именно компиляций, я, с первого взгляда, отнес Историю Мильтона. Ближайшее с нею знакомство, которым я обязан статье г. Полуденского, вполне оправдало мое первое впечатление, и по тем выпискам, которые приведены в означенной статье я убедился, что сочинение это “выбранное из сочинений многих очевидцев”, как гласит его заглавие, выбрано чрезвычайно недобросовестно и было со стороны Мильтона не более как спекуляцией на современный ему вкус Английских читателей, всегда интересовавшихся всем, что относилось до отдаленной “Московии” и до еще более отдаленного “Катая”.

Не имея в виду самой Истории Мильтона, я должен, по необходимости, ограничиться только теми выдержками, которые сделал из нее г. Полуденский: впрочем, для оценки достоинства этой Истории, уже достаточно сравнения этих выдержек с подлинными источниками, из которых извлечены находящиеся в них известия; а сравнение это весьма легко; ибо в конце книги Мильтона есть список источников, который перепечатан г. Полуденским. Из числа поименованных в этом списке девятнадцати сочинений, одиннадцать находятся в 1-м томе Гаклюйтова сборника путешествий (Haklyt’s Collection of the early voyages, travels and discoveries of the English nation. London. 1809 — 1812, 5 vol. Это третье, самое ценимое издание: оно значительно полнее двух предшествовавших, также Лондонских изданий, из которых первое напечатано в 1589 году в 2-х томах, второе, более полное, в 1598 — 1600, в трех. Третье издание весьма редко, по причине малого количества экземпляров, в котором тиснуто (именно 325, а не 200, как ошибочно показывает Аделунг). В прошлом году один экземпляр его был продан за 100 фунтов стерлингов (около 650 руб. сер.). Мне посчастливилось приобрести все пять томов именно этого издания), семь напечатаны во 2-м и 3-м томах сборника Перчаса (Purchas his Pilgrimes, с эпиграфом: “Unus Deus, Una Ueritas”. London. 1625 — 1626, 4 vol. Книга также весьма редкая), девятнадцатое есть описание посольства Сера Фомы Смиса, напечатанное сперва отдельною книгою (Sir Thomas Smithes Voiage and Entertainment in Rushia. With the tragicall ends of two Emperors and one Empresse, within one Moneth during his being there. And the miraculous preseruation of he now raigning Emperor esteemed dead for 18 yeares. С эпиграфом: “Si quid novisti certius istis, Candidus, impertie, si non, his utere mecum”. London. 1605. Страницы не перенумерованы, но листы означены буквами алфавита. О редкости этой книги можно судить по тому, что она не была известна ни Карамзину, ни Аделунгу), а потом также вошедшее, впрочем в сокращении, в 3-й том Перчасова сборника. [3]

“Мильтон начинает свое описание с монастыря Св. Николая, где в последствии основан Архангельск”, говорит г. Полуденский.... “против монастыря находился Розовый остров” (Rose Jsland в восемь миль окружности”.

В “Книге Большого Чертежа” (Книга, глаголемая Большой Чертеж (изд. по поручению Импер. Общества Истории и Древн. Poccии, Г. И. Спасским). Москва, 1846, стр. 181, 182) читаем: “На Двине на реке, от моря от устья 60 верст, град Двинской Архангельской на правом берегу Двины. На устье Двины, на левом берегу, монастырь Никольской”.

В “Описании Архангельской Губернии” (Описание Архангельской Губернии, Молчанова (Изд. Главного Правления Училищ). С.-Петербург, 1813, стр. 107) сказано, что основанный Новгородскою Посадницею Марфою, на могилах ее сыновей, Антона и Феликса, “Николаевский монастырь стоит на Белом море, на берегу, от Архангельска в 34 верстах; назван Корельским по берегу, на котором “выезжие из Корелии жители селились”.

Разница в числе верст по приведенным здесь книгам объясняется тем, что Архангельск стоит при самом разветвлении Двины на три рукава или устья, которыми она впадает в море: Березовское, Мурманское и Пудожемское, из которых последнее, самое западное, отделяет еще западнейшую протоку — древнее Малокурье, или иначе Никольское или Корельское устье. Во всяком случае очевидно, что Архангельск находится на восточном берегу Двины и, следовательно, не основан на месте монастыря Св. Николая, который доселе стоит на западном берегу самого западного устья Двины. Это было очень хорошо известно всякому Англичанину, приезжавшему из Англии в Белое море, потому что пристанище Английских кораблей находилось напротив самого Никольского монастыря, на остров Ягры или Ягорном (Якорном, по догадке Академика Гамеля (D-r J. Hamel. England and Russia. London, 1854, p. 196)), на котором отведено было помещение для их [4] конторы и который они называли Розовым островом, по причине росшего на нем во множестве дикого шиповника. Путевые записки любого Англичанина свидетельствуют, что пристань Св. Николая (port of St Nicholas) и пристань Св. Михаила (port of St Michaell), как называется иногда в Английских грамотах Архангельск (Напр., в грамоте Елисаветы, от 29 Мая, 1598), суть два различных места, в нескольких часах расстояния. Так, напр., Горсей, описывая отплытие свое в Англию, в Августе 1587 года, рассказывает, что Архангельский Воевода, Князь Звенигородский, посадив его в Архангельске на лодку, “приехал на несколько часов на Розовый остров, который только в 30 милях” (Russia at the close of the sixteonth century. London. MDCCCLVI. The travels of Sir Jerome Horsey knt., p. 230).

“Москва отстоит от пристани Св. Николая на 1500 миль” (т. е. верст), говорит Мильтон. Цифра эта приблизительно верна: она кажется заимствована из Гаклюйта (Distances of certaine places in Russia), у которого расстояния между Ярославлем и Москвою показаны совершенно согласно с “Книгой Большого Чертежа”, но к общей сложности верст от Св. Николая гораздо ближе исчисления Гаклюйта подходите к Большому Чертежу итог расстояний между 18-ю станциями от Св. Николы до Москвы, показанных в Записке, хранящейся в Британском Музее в числе бумаг, Лорда Казначея Бёрлея (ум. 1598 года) (The number of myles betiveens S-t Nicolas to Mosco bothe by water and lande (British Museum. Burleigh papers. Lansdowne. 112. Plut.LXXV. F. № 35, fol, 126)); именно исчислено верст:

Описание Москвы и Московского Кремля, неограниченной власти Русского Царя в отнятии имения у семейств людей [5] неспособных по болезни, или летам нести, государственную службу, в наследовании имений в случае пресечения мужского поколения, в отдаче кабаков на откуп сановникам, которые в том городе, где находится кабак, “делаются властелинами, грабят, сколько им хочется, и потом посылаются на войну на награбленные деньги, почему вести войну Русскому Царю обходится весьма дешево”; известие, что “войско Русское, в военное время, состоит из 300 тысяч человек”, и что “за исключением иноземцев”, оно не получает никакого жалованья, но за то Царь награждает некоторых землями в пожизненное владение” все это Мильтон, почти слово в слово, заимствовал из Записок о первом приезде Ричарда Ченслера в Poccию в 1553 году (The booke of the great and mighty Emperor of Russia, and Duke of Muscouia and of the dominions, orders and commodities there unto belonging: drawen by Richard Chancelour), и о первом же путешествии Антона Дженкинсона по России в 1557 году (The first voyage made by Master Anthonie Jenkinson from the Citie of London toward the land of Russia, begun the twelfth of May in the yeere 1557).

Достаточно сравнить цифры этих годов с годом издания книги Мильтона (1682), или хотя с годом его смерти (1674), чтобы заметить, что передаваемые им известия уже тогда устарели более чем на целое столетие. Но неверность их изобличается еще более, если вспомнить, что виденное Ченслером и Дженкинсоном правление Грозного уже успело перейти в предание; что над Россией с того времени пронеслась Самозванщина, которая, вместе с нашествием Поляков, могла быть ребяческим воспоминанием разве немногих старожилов; что наконец умиренная Михаилом, крепко сплоченная Филаретом, Pocсия, при разумном и благодушном Цаpе Алексее Михайловиче, начинала вступать на путь законности и благоустройства. Если бы Мильтон хотя ограничился внимательным рассмотрением сочинения Флетчера, которое сам “советует особенно прочесть, как справедливый и верный рассказ”, то увидел бы, что уже в 1588 году Москва изменилась с тех пор, как Ченслер находил ее “более Лондона с предместьями, и была “немногим разве более городской части (the citie) Лондона”; что, после сожжения ее Крымцами в 1571 году, сгорело в ней 41,500 домов”, и “что огромные пространства, прежде хорошо в ней [6] застроенные, обратились в пустыри; особенно же пострадала южная часть Замоскворечья, незадолго перед тем застроенная Царем для солдат, содержавших караулы, которым дана была льгота пить мед и пиво в запрещенное время (постом?), когда прочие Русские должны пить одну воду; почему и весь пригород назывался “Налей город” (Naloi, that is skinck or poure in) (Russia at the close of the XVI century. Of the Russe Common Wealth, by D-r Giles Fletcher. Chap, IV. Сочинение это давным-давно напечатано в Русском переводе для “Чтений в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских” (1848 года), но теперь гниет в книжных хранилищах его, зане — якобы зеркало и ныне еще для нас, а мы не очень-то любим смотреться в него. О. Б.). Мильтон не повторил бы за Англичанином, бывшим в Москве в 1557 году, что “в этой крепости (Московском Кремле) находятся главные рынки”; ибо из Флетчера увидал бы, что, кроме лиц, приближенных к Царю, никто не был допускаем там жить: “Царский дом или дворец в Москве построен в виде крепости, обнесен стенами, которые уставлены множеством отличных пушек, и заключает большое пространство с жилыми строениями, назначаемыми для лиц, известных своею верностью и преданностью Царю” (Там же, chap. XXVI).

Точно также из Флетчера Мильтон должен был бы видеть, что войскам производилось жалованье, и что количество войска в военное время нельзя было определить ни 300 тысячами, и никакою другою цифрою. “Когда Царю нужно увеличить войско, что, впрочем, случается редко, он призывает на службу сколько ему нужно из тех Детей Боярских, которые не состоят на (постоянном) жалованье; если и этого не довольно, то он приказывает Дворянам, получившим от него поместья, вывести в поле потребное число своих холопей...... Иногда нанимаются также, но только на время, Татарские воины, впрочем единственно против Поляков и Шведов”. В обыкновенное время, по показанию Флетчера, содержалось 100,550 человек войска, а именно: 15 тыс. Дворян и Детей Боярских, 12 тысяч стрельцов, 65 тысяч рати, ежегодно высылаемой на Крымскую Украйну, и 8550 служилых Немцев, в том числе 4.300 Поляков, до 4 тысяч Черкасов (Малороссиян), 150 Немцев и Шотландцев, 100 Греков, Турок, Датчан и Шведов. Содержание рати против Крымского прихода обходилось в 40 тысяч [7] рублей. Дворяне получали в мирное время: дворянин большой статьи от 70 до 100 руб., средней от 40 до 60, сын боярский от 12 до 30 рублей жалованья. В военное время Разряд расходовал 55 тысяч рублей на жалованье дворянам и детям боярским (Там же, chap. XV)

Таковы сведения, которые Мильтон мог бы найти у Флетчера; но уже и книга Флетчера во время Мильтона была источником устарелым. В его время войско Русское имело устройство гораздо боле правильное (Беляев: “О Русском войске в царствование Михаила Феодоровича и после его, до преобразований, сделанных Петром Великим. Москва. 1846”). В состав его входили войска Русского строя и войска, обученные иноземному строю; в последние могли, впрочем, поступать, по желанию, также и охотники из Русских. Войска эти получали следующие поместные или кормовые оклады и жалованье во время похода или службы.

[8]

Рейтары наравне с городовыми драгунами (Расписание этих окладов составлено по выше приведенному сочинению г. Беляева, которое не согласно с показаниями Котошихина; у последнего показано, что “Стрельцы получали в годе: денежного жалованья 10 руб., хлебного 15 четв., соли 2 пуда; Рейтары 30 руб. денег; Драгуны постоянно, а Козаки в военное время, 12 руб.; Солдаты кормовых 60 алтын в месяц”. (O Poccии в царствование Царя Алексея Михайловича. С.-Петербург, 1840, гл. VII, ст. 8; гл. IX, ст. 2, 4, 8, 6)).

Кроме того на время войны нанимались вольные охочие люди.

Единственный разряд войска, не получавший из Царской казны ни жалованья, ни корма, ни даже вооружения, составляли даточные люди, которые содержались на счет городов и волостей. Но они набирались только в случаях особенной важности, по особым Царским Указам, которыми определялось сколько даточных людей требуется с известного количества дворов, сох, или четвертей.

“Ежегодно, 12 Декабря, Царь выезжает за город, в поле, со всем двором, верхом на лошадях, и в его присутствии 5000 стрелков стреляют в стену, сделанную изо льда, пока ее не разрушат; кроме того палят из шести пушек и из мортир, и Царь, освидетельствовав успехи своих стрелков, возвращается тем же порядком во дворец”.

Из этих слов можно заключить, что вся артиллерия, бывшая в действии при этих Царских смотрах, состояла из мортир и из шести пушек. Но это предположение нельзя допустить в виду дошедших до нас свидетельств о множестве орудий, постоянно находившихся внутри Московского Кремля, а также и в других городах: так, напр., из договора Шеина о сдаче Смоленска Полякам (24 Февраля, 1634 г.) видно, что в Смоленске находилось 111 орудий (Акты Археографической Экспедиции. III. № 246); а из Памяти Князю Мосальскому-Литвинову (21 Февраля, 1636 г.) (Там же, № 261) о вооружении Тамбова, видно, что во вновь построенный “за Шацким, в степи, у речки Липовицы, город Тонбов”, велено отправить 29 пищалей. [9]

Ошибочное известие Мильтона объясняется записками Англичанина, бывшего в Москве в 1557 году (The voyage wherein Osep Napea the Moscouite Ambassadour returned home into his countrey, with his entertainment at his arrinall, at Colmogro; and a large description of the maners of the Countrey), который рассказывает, что ежегодно в Декабре Царь делает торжественный смотр (а yerely triumph) своим стрельцам и пушкарям, за Московскими предместьями, на поле, куда свозятся все орудия, находящиеся в Москве; что в 1557 году смотр этот происходил именно 12-го числа; что в нем участвовали 5000 стрельцов; и что, кроме отличных всякого рода медных орудий, находились, между прочим, шесть больших пушек, которых ядро или заряд имеет ярд (т. е., аршин с четвертью) вышины (whose shot is a yard of height); ядра эти легко можно видеть во время их полета; кроме того у них великое множество мортир (a great many of mortar pieces or potguns). Удостоив своего внимания только эти мортиры и шесть чудовищных пушек, Мильтон умолчал о прочих орудиях, которых Англичанин насчитывает целые девять разрядов. Не будучи знаком не только с тогдашним, но даже с современным артиллерийским искусством, привожу эти названия в подлиннике: “bases, faulcons, minions, sakers, culuerings, cannons double and royall, basiliskes long and large”. По той же причине не могу судить о правдоподобии ядер или зарядов в аршин с четвертью вышины; впрочем, выше приведенный договор Шеина свидетельствует, что для некоторых пищалей были ядра весом в шесть пудов. Из того же договора видно, что крепостные орудия делились на пищали верхние или верховые, вестовые, полуторные, долгие, короткие и затинные.

Умалчивая о приводимых г. Полуденским из Мильтона и выписанных Мильтоном почти слово в слово из того же Англичанина известиях о религии, браках, похоронах и образовании Русских, не могу не остановиться на взятой оттуда же заметке: “Царь почитает Митрополита после Бога, Божией Матери и Св. Николая”. Любопытно знать, который из Митрополитов удостаивался от Царя такого почитания. В 1589 году, при учреждении в Москве Патриаршего престола, были поставлены четыре Митрополита: [10] Новогородский, Казанский, Ростовский и Крутицкий (Карамзин. Ист. Гос. Росс. (изд. Эйнерлинта). X, 72); а в Декабре 1660 года, на осуждение Патриарха Никона, съехались в Москву семь Митрополитов, подчиненных кафедре Bcepoccийcкoй: 1) Великого Новагорода и Великих Лук; 2) Казанский и Свияжский; 3) Астраханский и Терегский (Терекский), 4) Сарский и Подонский; 6) Грузинский, и 7) Белогородский и Обоянский (Деяние о низложении с престола бывшего патриарха Никона, в лето 7175 происходившее. Древ. Росс. Вивлиофика (Изд. 2). VI, 285 — 286).

Из второй главы выписано известие, будто бы: “Самоеды открыты Русскими купцом Аникой”, который, “изучив их страну, передал об их открытии Борису Годунову”. Знаменитый Аникий Федорович Строганов вовсе не был современником Царя Бориса и основал свои варницы на Вычегде в 1515 году; т. е., за 83 года до избрания Борисова; Флетчер упоминает уже в 1589 году об оставшихся после него трех сыновьях: Якове, Григории и Семене (Fletcher. Chap. ХШ), которые, по его словам, благодаря поборам Царя, лишились большей части богатств своего отца. При том, если Аника и действительно первый начал торговать с Самоедами, то ни в каком случае не открыл их; ибо Герберштейн, приезжавший в последний раз в Poccию в 1526 году, вовсе не говорит о них, как о недавно открытом народе.

Все начало четвертой главы, судя по заглавию (“Престолонаследие Московских Князей и Царей, заимствованное из Русских летописей одним Поляком, с некоторыми дополнениями”), целиком взято из Гаклюйта (A briefe Treatise of the great Duke of Moscouia, his genealogie, being taken out of the Moscouites manuscript Chronicles, written by a Polacke, т. е., Краткое рассуждение о родословии Великого Князя Московского, взятое из рукописных летописей Москвитян, писанных одним Поляком), до царствования Федора Ивановича, которого венчание основано на описании Горсея (The most solemne and magnificent coronation of Pheodor Juanowich Emperour of Russia etc. the tenth of june, in the yeere 1584, seene and obserued by Master Jerom Horsey gentleman, and seruant to her Maiesty, a man of great trauell, and long experience in those parts); а эпоха Самозванцев до [11] избрания в Цари Михаила Федоровича рассказана по реляции Шотландца Гильберта.

Этот Шотландец Гильберт или как он называется в наших грамотах “Князь Давыд Гинберт”, был лицом чрезвычайно замечательным: приглашенный в 1601 году Дьяком Власьевым в Poccию, он следующие шестнадцать лет провел служа попеременно Царю Борису, первому Лжедимитрию, Шуйскому, Тушинскому вору и Гетману Жолковскому; наконец он был “от Царского Величеству порубежных воинских людей взят, и живот свои мучил в полону” два года, но в 1617 году, по просьбе Английского посла, “Князя Ивана Мерика рыцеря (Sir John Merrick) из везенья свобожен” и отпущен в Англию, откуда, впрочем, возвратился в Poccию не далее как через год (Грамота Царя Михаила Королю Якову 1-му от Августа 1617 (Oxford. Ashmolean museum. № 1784, fol. 52)). Очевидно, что известия, основанные на рассказах подобного лица о самозванцах, лично ему известных, должны быть чрезвычайно любопытны. К сожалению, г. Полуденский, упоминая, что у Мильтона есть некоторые из этих подробностей, не сообщает ни одной из них. Напротив, он выписывает известие, что Мильтон “относит начало Руси к 573 (?) году, когда Гостомысл, Новогородский Владыка, убедил Руссов призвать Рюрика. Известие это очевидно взято из Гаклюйтовой выписки из “летописей” Поляка” ......сказанные три брата (Рюрик, Синав и Тревор (Rurek, Sinaus, Truuor), по убежденно некоего Гостомыслa (Gostomislius), главного гражданина Новогородского, были призваны управлять в лето от сотворения Mиpa (по Греческому счислению) 6370, т, е., в 572 году от Р. X.”. В Гаклюйте, издателе подлинных источников, незнание календаря еще извинительно, но в Мильтоне, историке России, принятие ошибочного года и опущение настоящего, есть доказательство, как мало обладал он главным достоинством историка — исторической критикой.

Прежде чем приступить к разбору “самой любопытной для нас”, по словам г. Полуденского, последней или пятой главы Мильтона, нужным считаю объяснить, что если я укоряю Мильтона в [12] том, что он не изучал предмета, о котором писал; что он не умел воспользоваться любопытными и обильными материалами, которые имел для своего труда, не подверг их исторической критике и совершенно выпустил из вида, что они относятся к разным эпохам, то все эти укоры обращены мною к лицу Мильтона в той уверенности, что г. Полуденский везде с точностью сохранил смысл подлинника, и что он хорошо владеет языком, на котором писал Мильтон, языком, доступным не всякому знающему современный Английский язык, а только тем, кто изучал произведения тогдашней Английской письменности, с ее устарелыми оборотами и с ее утратившимися выражениями. Но в статью г. Полуденского вкрались некоторые очевидные ошибки, которых нельзя оставить без указания.

В описании приема Ченслера Царем сказано: “Гости всходили к столам по трем ступеням, обитым дорогими мехами”, следует читать: “Гости, одетые в дорогие меxa, всходили к столам по трем ступеням”; потому что, как ни великолепен был прием Ченслера, нельзя, однако же, предположить, что на протяжении, достаточном для помещения двухсот человек, обдавших с ним в этот день у Царя, были разостланы дорогие меха. Притом в записках о путешествии Ченслера читаем: (The newe Nauigation and discouerie of the kingdome of Moscouia by the Northeast, in the yeere 1553: Enterprised by Sir Hugh Willoughbie knight, and perfourmed by Richard Chancelor Pilot maior of the voyage. Written in Latine by Clement Adams) “с каждой стороны палаты стояли четыре стола, накрытые очень чистыми скатертями; к ним всходили тремя ступенями: все столы были заняты находившимися тут лицами: на всех гостях были сверху полотняные платья, под которыми были богатые меха” (the ghests were all apparelled with linnen without, and with rich skinnes within).

Посла Царского, Осипа Heпею, не следует называть Воеводой Вологодским. Г. Полуденскому не может не быть известным, что Воеводское звание сопряжено было с действительным отправлением Воеводской должности, а что Послам Царским, при отъезде их в чужие Государства, для большего почета, присваивалось звание Наместника. Англичане, разумеется, не понимали, что Осип Непея не был Воеводой, т. е., Правителем Вологды, а только, на время своей поездки в Англию, получил титул Наместника Вологодского, [13] чтобы, по возвращении в Poccию, опять сделаться Осипом Непею Вологжанином, т. е., одним из городовых Вологодских Дворян.

Отправленного в Англию с Сэром Фомою Рандольфом Русского Посла, г. Полуденский называет Андреем Савиным, очевидно руководствуясь Английским правописанием (Sauine), которое было также принято и Карамзиным в Истории Государства Российского. Но в древних списках служилого Дворянства (Алфавитный указатель фамилий и лиц, упоминаемых в боярских книгах. М. 1853) не встречается Савиных, есть только Саввины и Совины; фамилия первых, очевидно, происходит от имени Савва, вторых от прозвища Сова, довольно часто попадающегося в наших родословных. Так, напр., Князь Иван Сова Федор. Шелешпанский, Князь Михаил Черный Сова Иван. Засекин, Александр Сова Конст. Беззубцев, правнук Федора Кошки и праправнук Андрея Кобылы (родоначальников дома Романовых) (Родословная книга по трем спискам, в 10-й книге “Временника Императорского Московского Общества Истории и Древностей Poccийских”. М. 1851, стр. 42, 88, 236). Впрочем, всякое сомнение относительно имени Русского Посланника устраняется подлинниками четырех Царских грамот (1-я от 20 июня 1569, из Вологды; 2-я от Августа 1571, из Слободы (Александровской); 3-я от 24 Октября, 1571, из Москвы; 4-я от Мая, 1572, из Старицы (London. State Paper Ofice. Russia. Auntient Royall Letters)), хранящимися в Лондонском Королевском архиве, в которых он везде называется Андрей Григорьевич Совин.

Напрасно г. Полуденский, в рассказе о Посольстве Сэра Еремия Бауса, в 1583 году, говорит: “В это время Датчане, завидуя торговым привилегиям, дарованным от Русского Царя Англичанам, склонили на свою сторону Дьяка Щелкалова и других”. В записках своих (A briefe discourse of the voyage of Sir Jerome Bowes knight, her Maiesties ambassadour to Juan Vassiliuich the Emperour of Muscouia, in the yeere 1583) Баус обвиняет не Датчан (Danes), а Нидерландцев (Dutch men), в подкупе Боярина Никиты Романовича (Юрьева), Богдана Бельского и Канцлера (Думного Дьяка) Андрея Щелкалова. Слово Dutchman, в настоящее время исключительно значит Голландец; в прежнее время оно иногда имело значение [14] Немец или даже Датчанин; так, напр., Горсей рассказывает (на стр. 194), что Царе прогневался на поселенных в Москве “Немцев или Ливонцев” (against those Duches or Livonian people), а в другом месте (на стр. 239), что в Копенгагене его представил Королю “Фридриху” Датский Канцлер Рамелий (Ramelious the Duch chancelor); но в этом случае идет речь не о Датчанах, а именно о Голландцах или Нидерландцах. Против слов Бауса: “тогда были разные иностранцы, в особенности некоторые Нидерландские (Dutch) купцы, которые вступились (intruded themselues) в торговлю в этих странах”, Гаклюйт на поле делает выноску: “Голландцы (the Hollanders) вступаются в нашу торговлю”. В одном из 4 наказов, данных Баусу при отъезде его из Лондона (Heades of instructions for Sеr Hierom Bowes to Russia. (London, Slate Paper Office, Russia)), сказано, между прочим: “Нидерландцу Ивану де Валю (the Duche man John oe Wale), который старается подорвать торговлю Ее Величества (Королевны Английской), не только дозволяется продолжать торговлю в противность сказанным повольностям (Англичан), но он остается даже свободен от всяких пошлин”. А Иван де Вале, или, как он назван в наших посольских делах “Иван Девах Белобород” был “Ишпанские земли гость”, следовательно, никак не Датчанин, а Нидерландский купец из “Антропа города”, т. е., из Антверпена.

По поводу этого же самого де Валя, которого г. Полуденский, не известно почему, называет Велем, встречается в статье Полуденского весьма странное недоразумение: в ней сказано, что, во время коронования Федора Ивановича (в 1584 г.), Горсей “был приглашен ко Двору вместе с Нидерландским купцом Велем и одним Испанцем”. Из записок же самого Горсея оказывается, что Мильтон (или г. Полуденский?) принял одно лицо де Валя, бывшего Испанским подданным и Нидерландским купцом, за двух разных лиц, Испанца и Нидерландца. Горсей (на стр. 275) говорит: “В это время вышепомянутый господин Еремей Горсей, пребывая в Poccии на службе ее Превосходнейшего Величества Королевны (Английской), был призван пред Царя, сидевшего на своем Царском седалище. Подобным же образом тогда же был призван знаменитый Нидерландский купец (merchant of Netherland) по имени Иван де Валь, незадолго перед тем прибывший в [15] Москву и выдававший себя за подданного Испанского Короля. Некоторые из Бояр хотели дать предпочтение этому подданному Испанца перед Господином Горсеем, слугою Королевны Английской. На это Господин Горсей никак не хотел согласиться, говоря, что даст отрубить себе ноги по колена, прежде чем допустит подобное оскорбление его Государыне, Ее Королевнину Английскому Величеству, чтобы он поднес Царю подарок вслед за подданным Короля Испании, или чьим бы то ни было”.

Г. Полуденский пишет, что “за две мили до Москвы встретили Бауса четыре сановника с двумястами лошадьми”. О подобной встрече с целым табуном лошадей Баус нигде не упоминает. Правда, он говорит, что, “не доезжая двух миль до Москвы, Посланника встретили четыре значительные дворянина” (gentlemen of good account), но дворяне эти были “сопровождаемы двумястами всадников, а не двумястами лошадей, потому что в последнем случае у Бауса стояло бы “не единственное: “two hundred horse”, а множественное “two hundred horses”.

Наконец г. Полуденский, рассказав, как Баус получил отпуск от Царя Федора Ивановича, говорит: “Щелкалов торопил Посла к выезду, снова делал ему всякие оскорбления, посылал сказать, что Английский Король умер”. Из этих слов можно предположить, что Щелкалов не знал, кто в то время занимал Английский Престол, Король; или Королева? и что он прислал сказать Баусу, что “Английский Король умер”, чтобы этим ложным известием торопить выезд Посла. Но Щелкалов был Думным Дьяком Посольского Приказа; отъявленным противником Англичан и даже, по словам самого же г. Полуденского, склонен на сторону Датчан (т. е., Нидерландцев); наконец личным врагом Бауса, из-за которого, как говорит также сам г. Полуденский “Иоанн, больно избил его и грозил казнью ему и всему его роду”. Как же было Щелкалову, одному из самых искусных дельцов той эпохи, который при трех Царях: Иоанне, Феодоре и Борисе, был “человек великой”, у которого была “Царская печать в руках”, и который “писал, что хотел” (Cтатейный список приезда и пребывания в России Английского посла Елизара Флетчера, в 8 книге Временника Московского Общества Истоpии и Древностей Российских М. 1850, стр. 57 и 71. Этот статейный список изготовлен и отпечатан был уже мною, как приложение к Флетчеру в “Чтениях”, но, после погрома их в 1848 г., поступил во “Временник”, без всякой оговорки со стороны г-на Беляева, а как его дело и делание. И не один этот документ попал совершенно случайно во “Временник”, изготовленный вовсе не для него. О. Б.) в грамотах к иноземным [16] Государям, как же ему было не знать, что в Англии в это время царствовала “Королевна Елисавета, Божиею милостию Аглинская, Францовская, Хипернская, оборонительная Християнской Веры и иных” (Грамота 20 Июня, 1569 (British Museum. Cotton. Nero В. XI, fol. 316, 317)).

Если бы г. Полуденский справился хотя у Карамзина, то нашел бы, что “Щелкалов велел сказать Баусу в насмешку: “Царь Английский умер!” и понял бы, что речь идет не об Английском Короле, а об Иване Васильевиче Грозном, и что в названии его Английским Царем Щелкалов выразил всю свою злобу и на Царя, за его уступки Англичанам, и на Англичан, за их требования”.

Нужно заметить, что Русский титул “Царь” в Английских книгах того времени часто переводится словами “Emperor, Император”, или “King — Король”. Но в извлечениях из исторических сочинений требуется передача смысла, а не перевод буквального значения слов.

Обращаюсь теперь к Мильтонову изложению последней главы:

“О первом открытии Северо-востока России в 1553 году Английскими Посольствами и сношениях с Русским Двором по 1604 г.”. В сборниках Гаклюйта и Перчаса находится непрерывный ряд записок Английских Посланников, гонцов и гостей, об этих сношениях за все это время. Следовательно, Мильтону предстоял только труд передать с точности и в хронологической последовательности известия, заключающиеся в этих записках; последнее он исполнил, но в некоторых случаях отступил от точного смысла подлинных источников.

Описывая первое отплытие Англичан на Северо-восток, Мильтон рассказывает, что “снаряжены были три корабля, обитые жестью, чтобы находящиеся в Северном океане черви не проточили их; ...”. “Сэр Гег Вилоуби..... был избран Адмиралом, а [17] главным Капитаном назначен Ричард Ченслер”.... 20 Мая, l553 года, был назначен отъезд.… После некоторого плавания, путешественников постигла сильная буря, так что корабли потеряли друг друга из виду.... один из них потонул. Сер Гег Уилоби продолжал свое странствование до 18 Сентября и решился пристать к берегу, где бы провести зиму;.... Из найденного на этом корабли завещания Сера Гега Уилоби видно, что он в Генваре месяце был еще жив, но в последствии все замерзли. Это было у берегов Лапонии, в пристани Арзине, где через год корабль найден рыбаками. Находившиеся в то время в Moскве Английский Агент собрал уцелевшие тела, все, что осталось на корабле, и отправил обратно в Англию, но корабль со всем, что на нем было, погиб дорогой”.

Историк Ченслера, Климент Адамс, учитель пажей Королевны Елисаветы (Clement Adams, schoolemaster to the queenes hensh men), выхваляя заботливость купцов, снаряжавших три корабля и корабельных мастеров, строивших эти корабли, говорит: “между прочим, один из них делают они особенно прочным и крепким, посредством отличного и замысловатого изобретения. Они слыхали, что в некоторых частях Океана водится особенный род червей, которые протачивают и проедают самый твердый дуб: поэтому, чтобы предохранить корабельщиков и прочих, отправлявшихся в путь, от этой опасности, они обшивают часть корабельного киля тонкими листами свинца (thinne sheetes of leade)”. Следовательно, не все три корабля были обиты жестью (tin), а только киль одного из них был обшит свинцом (leade).

Из дневника найденного на корабле, на котором замерз Уилоби (The true copie of a note found written in one of the twos ships, to wit the Speranza, which wintered in Lappia, where Sir Hugh Willoughby and all his companions died, being frozen to death. Anno 1553), видно, что главным Капитаном флотилии (captaine generall of the fleete) был Уилоби, а что Чинслер был только главным ее штурманом (pilot maior of the fleete). Впрочем, Уилоби Адамс дает также титул Адмирала (admirall).

Число, назначенное для отплытия флотилии из Радклифа (Radcliffe), по словам Адамса, действительно было 20 Мая: но и вышеупомянутом дневнике Вилоубия сказано, что корабли вышли из [18] Радклифа 10 Мая, прошли мимо Гринича 11-го, а из Темзы вышли 22-го.

В том же дневнике, после описания бури, случившейся со 2-го на 3-е Августа, читаем: “Как только занялся день и рассеялся туман, мы осмотрелись кругом и увидели наконец под ветром (to Leeward of vs.) один из наших кораблей: оказалось, что это “Confidence” (Bona Confidentia); но “Edward’a” (Edward Bonaventura, на котором находился Ченслер) мы не могли отыскать. Так как ветер, несколько утих, то мы с Конфиденцией 4-го числа распустили паруса и поплыли на С. С. В.”. С того времени корабль Уилоби, Бона Эсперанса, не разлучался более с Бона Конфиденцией, и 18-го Сентября, около месяца после того, как Ченслер на третьем корабле, Эдуарде Бонавентуре, пристал к монастырю Св. Николая, оба корабля вошли в гавань, “длиною мили на две врезывавшуюся в материк и имевшую с полмили ширины”. Там остались они на зимовку и там “в лето 7063 по зиме заморские Корелы нашли на Мурманском Mopе два корабля, стоят на якорях в становищах, а люди на них все мертвы, а товаров на них много” (Древняя Российская Вивлиофика (изд. 2) XVIII. Летописец Двинской, стр. 12).

Англичанин, приезжавший в Poccию в 1557 году, описывая плавание свое из Англии, упоминает, что он плыл “мимо места, где Сер Гег Уилоби погиб со всеми своими спутниками и которое называется “Arzina rеса”, т. е., река Арзина. Следовательно, эта была не пристань Арзина, но губа, образуемая устьем реки Арзины или Варзины, при впадении ее в Северный Океан.

Дальнейшая судьба двух замерзших кораблей довольно любопытна: они были отпущены в Англию в 1556 году, вместе с кораблем Ченслера, на котором ехал первый Русский Посланник в Англию, Осип Григорьевич Непея (A discourse of the honourable receiuing in England of the first Ambassador from the Emperor of Russia, in the yeere of Christ 1556, and in the third yeere of the raigne of Queene Marie, seruing for the third voyage to Moscouie. Registred by Master John Vincent Protonotarie). Таким образом опять на время соединилась флотилия, за три года перед тем отплывшая из Англии: но около Норвежских берегов Бона Эсперанса и Бона Конфиденсия были принуждены остановиться, и последний корабль, [19] в виду Ченслера, был разбит о скалы, Эдуард Бонавентура также потонул в виду Шотландских берегов и находившийся на нем Непея едва не погиб. Четвертый, плывший с ними корабль, прозимовав в Норвегии, только на следующую весну прибыл в Лондон. Что сталось с Бона Эсперансой, на котором ехало 24 пассажира, в том числе 10 Русских, и находилось товаров Английских купцов на 6 тысяч фунтов стерлингов, не могли узнать (The voyage of M. Stephen Burrough, An. 1557, from Colmogro to Wardhouseе which was sent to seeke the Bona Esperanza, the Bona Confidentia, and the Philip and Мery, which were not heard of the yeere before).

Следовательно, из бывших под начальством Уилоби трех кораблей ни один не потонул в 1553 году. Откуда же мог Мильтон взять свое известие? Это объясняется рассказом Адамса, что во время бури, разлучившей Уилоби с Ченслером, “Адмиральский катер (the shippe boate of the Admirall), ударившись о корабль, пошел ко дну в виду корабельщиков Бонавентуры”.

В описании приезда Ченслера и его приема в Москве также есть неверности. До получения Царского Указа о приезде Ченслера в Москву, жители не только не предлагали ему сами проводников и лошадей, чтобы доставить его в Москву, но напротив, “местные правители откладывали его отъезд день ото дня, то говоря, что должны дождаться согласия всех Воевод, то, что не могут дать ответа за великими Государственными делами”. Ченслер действительно был отпущен с Холмогор прежде получения на то Указа Царского, но это было только благодаря его упорному настоянию, когда “он объявил, что, если его не отпустят, то он уедет и будет продолжать свое путешествие, так что Москвитяне (хотя еще они и не знали воли своего Царя), опасаясь, что Англичане в самом деле уедут с товарами, которых им очень хотелось, решились наконец снабдить их всем нужным и проводить сухим путем к своему Царю.

Весьма сомнительно, чтобы, вопреки тогдашнему обычаю Русского Двора, принимая Ченслера, “Царь взял из его рук грамоту”. Ченслер в своих записках просто говорит, что “отдал свою грамоту” (my letter deliuered), a из записок Бауса видно, [20] что обычай требовал, чтобы Посланники передавали грамоты Думному Дьяку, который уже подносил их Царю. Не видно также из записок Ченслера, чтобы “перед отпуском Секретарь снял шапку, все присутствовавшие сделали то же, и он поднес подарок Ченслеру”. Напротив Ченслер пишет: “Канцлер (т. е., Думный Дьяк) поднес мой подарок Его Величеству, сняв шапку, тогда как перед тем все оставались с накрытыми головами”. Притом подарки давались Посланникам не во время приема их, а присылались им на дом после отпуска их Царем. Во время Царского приема Ченслеру, по его собственным словам, “ему велено было не иначе говорить Великому Князю, как когда Великий Князь говорил ему”. Простой смысл этих слов у Мильтона (или у г. Полуденского?) передан так: “ему (Ченслеру) между прочим было запрещено начинать речь в присутствии Царя и ожидать, пока он предложит вопрос”. Что же делал Ченслер, если ему нельзя было самому начинать речь, и в то же время запрещалось и ожидать вопросов Царя?

В 1557 году флотилией, на которой возвратился из Англии Царский Посол Непея, действительно начальствовал Антон Дженкинсон, “дворянин много путешествовавший” (Anthonie Jenkinson Gentleman, a man well trauelled) (A. Letter of the Company of the Marchants aduenturers to Russia unto George Killingworth, Richard Gray, and Henry Lane, their Agents there, to be deliuered in Colmogro or els where: sent in the John Euangelist (в Maе, 1557 года)); на тех же кораблях ехало еще несколько Англичан, желавших поступить на Царскую службу. Последние, вместе с Непеею, отправились из монастыря Св. Николая в Холмогоры 20 Июля, а оттуда выехали 29-го в Москву, куда приехали 12 Сентября. Дженкинсон же оставался с 12 Июля до 1 Августа у монастыря Св. Николая и приехал в Холмогоры не прежде, как отправив свои четыре корабля обратно в Англию, из Холмогор он выехал 15 Августа, на пути останавливался в Вологде (с 20 Сентября до 1 Декабря), и только 6 Декабря приехал в Москву, где был принят Царем и в первый раз у него обедал в самый день Рождества, т. е., 25 Декабря. До выезда своего из Москвы (в Апреле 1558 года) он еще два раза был на Царских обедах: в Крещенье (6 Генваря) и на третий день Св. Пасхи (12 Апреля). [21]

Замечательно, что Мильтон упоминает, что во время обеда Дженкинсона у Царя “шесть песенников пропели три песни”. Именно на этом обеде, бывшем 14 Сентября, Дженкинсон не мог присутствовать, потому что в это время еще не был в Москве, а находился на пути, между Устюгом и Вологдой. На этом обеде были только те Англичане, которые приехали с Непеей и их которых один оставивший довольно любопытные заметки обо всем виденном и слышанном им в Poccии, рассказывает об упоминаемом у Мильтона обеде с шестью песенниками. Академик Гамель предполагает, что этот Англичанин был Роберт Бест и догадка эта весьма правдоподобна, потому что, в бытность Непеи в Лондоне, Бест находился при нем переводчиком. Во всяком случае этот Англичанин, как видно из его записок, отправился 14 Апреля, 1558 года, в Англию, тогда как Дженкинсон 23 числа того же месяца отплыл из Москвы в Коломну, чтобы оттуда Окою и Волгою плыть в Каспийское море.

У Мильтона, или, по крайнем мере, у г. Полуденского, вовсе не помянуто о путешествии Дженкинсона в Бухару. Между тем, не говоря о том, что Дженкинсон первый распустил Английский флаг на водах Каспийских, путешествие это (The voyage of Master Anthony Jenkinson, made from the citie of Mosco in Russia, to the citie of Bоghar in Bactria, in the yeere 1558, written by himselfe to the Merchants of London of the Moscouie companie) любопытно и собственно в отношении к Poccии уже и по заметкам Дженкинсона о всех городах, мимо которых он плыл Окою и Волгою до Астрахани, о торговле этих городов, о племенах, кочевавших вдоль Приволжья, и о тамошних произведениях. В “Истории Мocковии” следовало упомянуть об этом путешествии также и потому, что, по окончании его, Дженкинсон привез в Москву (2 Сентября, 1559) Посланников к Царю от Ханов Бухары, Балха и Ургенча. Дженкинсон возвратился в Англию не ранее, как через четыре года по прибытии своем в Россию (9 Мая, 1560 г.).

Если Мильтон умолчал о путешествии Дженкинсона в Бухару в 1558 году, и о путешествиях Англичан из России в Персию в 1563, 1565, 1568 и 1579 годах, то не известно, почему он [22] упомянул о приезде Дженкинсона в Москву в 1561 году (A compendious and briefe declaration of the iourney of M. Anth. Jenkinson, from the famous citie of London into the land of Persia). Дженкинсон в этом году приезжал в Москву единственно для получения Царского разрешения на проезд в Персию; в Персию же ездил с целью учредить прямую торговлю с этой страной, куда до того времени Английские товары шли не иначе, как через посредство Венецианцев. Для Poccии это путешествие Дженкинсона было действительно замечательно потому, что Дженкинсон привез в Москву первое известие о желании Грузинского Царя отдаться под защиту Poccии. Из записок его видно даже, что он обнадежил присланного к нему в Шемаху Грузинского посланца в том, что Россия окажет Грузии помощь против грозных ее соседей, Шаха Персидского и Султана Typeцкого. Но об этом обстоятельстве, которому, может быть, Россия обязана последующим распространением своего владычества за Кавказом, у Мильтона не упомянуто.

В третий приезд свой в Москву (в l566 г.) Дженкинсон испросил новую Жалованную грамоту для “Общества купцов искателей новых торговлей” (Corporation of Merchants aduenturers for the discouering of new trades) (А very briefe remembrance оf a voynge made by M. Anthony Jenkinson, from London to Moscouia etc. in the yeere l566). Кроме прежней повольной и беспошлинной торговли во всей России, Царь, между прочим, предоставил им право провозить свои товары во все страны за Каспийские.

Отпуская Дженкинсона в этот раз, Царь возложил на него поручение чрезвычайной важности, о котором Мильтон опять умалчивает (Antho. Jenkinsons message done to the Q. Marie from the Emperor of Moscouia (Nouember 1567). (British Museum. Cotton. Nero. B. XI. fol. 332)). Царь предлагал через него Елисавете оборонительный и наступательный союз, просил ее помощи против Польши и присылки из Англии пушек, боевых снарядов, а также корабельных мастеров; наконец просил заключения с Королевною тайного соглашения, но которому бы они обоюдно обязались клятвою, на случай беды, которая могла бы принудить одного из них оставить престол, дать ему убежище в своем Государстве. [23]

Говоря о приезде Рандольфа в 1568 году (The Ambassage of the right worshipfull M. Master Thomas Randolfe, Esquire, to the Emperour of Russia, in the yeere 1568, briefly written by himself), Мильтон приписывает неприем его Царем в течении 17-ти недель “какому-то подозрению”. Причины, почему Царь долгое время не принимал Рандольфа, вовсе не заключались в подозрениях Царя, а в его неудовольствии за то, что с ним не приехал поверенный задушевных его дум, “Онтон” Дженкинсон (Грамота Иоанна к Елисавете 24 Октября, 1570 г. (London. State Paper Office Russia). В грамоте этой сказано, что окончательные переговоры Рандольфа происходили в Вологде; сам же Рандольф, в записке о своем посольстве, пишет, что вел их в “увеселительном дворце Слободе” - Александровской (house of his solace Slouoda)); притом Рандольф “уродственным обычаем” не хотел сказать Боярам: “Есть ли с ним приказ от Королевны о тех речах, что Царь к ней с Онтоном приказывал?”. Кроме того, во время пребывания Рандольфа в Москве, “пришло Божье посланье, поветрие”. Совин был послан в Англию с Рандольфом для ратификации написанного сим последним и утвержденного им в Вологде договора, чтобы к Иоанну был прислан Дженкинсон, “речам которого Царь дает более веры, так как Царь доверился ему при самом начале этого союза любви и дружбы”. (The Ambassadours request to the right ho-le M-r Secretarie, VI Maij, 1570 (British Museum. Cotton. Nero. В XI. fol 335)). Отказ Елисаветы утвердить договор присягою и неприсылка ею Дженкинсона в Москву до того разгневали Иоанна, что он отменил все привилегии Англичан, объявил, что все их жалованные “грамоты не в грамоты”, и что “Московское Государство покамест без Англинских товаров не скудно было” (Грамота Царя от 24 Октября, 1570 г. (London. State Paper Office. Russia)).

Обо всех этих обстоятельствах, столь важных для истории сношений Poccии с Англией, Мильтон не говорит ни слова. О последнем приезде Дженкинсона в Poccию (в 1571 году) упоминает он также только мельком, тогда как личному влиянию этого замечательного человека на Царя, Англичане обязаны были возвращением своих повольностей, а Елисавета возобновлением своих дружественных сношений с Царем Иваном Васильевичем. [24]

Для дальнейших доказательства, как чужда “История Московии” всякого исторического достоинства, можно бы привести много других важных пропусков Мильтона, напр.: умолчание им ежегодных пересылок Царя Бориса с Королевною Елисаветою, в которых впервые сношения Poccии с Англией утратили характер личных одолжений между Государями, или торговых сделок с купцами, а приняли истинный Государственный, дипломатический характер. Но, кажется, приведенное мною достаточно уже указывает на недобросовестность Мильтона в выполнении им заданного себе труда, на искажение часто даже смысла бывших у него обильных и любопытных материалов, на отсутствие в нем всякой исторической критики, и наконец на то, что, взяв на себя задачей изобразить состояние Pocсии при восшествии Михаила, он представил ее, какою она была в пяти- и шестидесятых годах XVI века.

История Мильтона не удостоилась второго отдельного издания Это доказывает, что она нашла справедливую оценку между Англичанами, и объясняет, почему она сделалась библиографическою редкостью. Но, стряхивая пыль с этой, давно и заслуженно забытой книги, и представляя из нее занимательно написанное извлечение, в котором сгладились многие из промахов Мильтона, г. Полуденский придал “Истории Московии” новое, совершенно несвойственное ей значение материала для Русской Истории. В материалах исторических следует быть особенно осмотрительным: дурной, неверный материал не полезен, а вреден для любителя Истории, потому что, прежде чем убедиться, что он неверен, нужно потратить много времени на сличение его с источниками достоверными. Неверный исторический материал в Истории есть зло, и обличение этого зла составляет обязанность всякого, знакомого с подлинными источниками. Вот почему и я взял на себя обличение неверности “Истории Мильтона”, руководствуясь в этом случай его же стихами в “Потерянном Рае”:

......if what is evil

Be real, why not known, since easier shunn’d?”

To есть:

“Если что действительно дурно, зачем не знать, что оно дурно, чтобы легче его избегнуть?”.

Текст воспроизведен по изданию: Московия Джона Мильтона. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1875

© текст - Толстой Ю. В. 1875
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИОИДР. 1875