БЕРНГАРД ТАННЕР

ПОЛЬСКО-ЛИТОВСКОЕ ПОСОЛЬСТВО

в

МОСКОВИЮ

по указу и соизволению короля польского и речи посполитой благополучно предпринятое в 1678 году, а ныне кратко, но обстоятельно описанное очевидцем

Бернгардом Леопольдом Франциском Таннером,

пражским чехом, пана князя посла дворецким германским.

Пречестной Небесной Владычицы,
Преславной Матери-Деве,
Пресвятой Богородице

Марии,

в своем ченстоховском образе

чудотворящей,

демонов сокрушающей,
адского дракона побеждающей,
бесноватых избавляющей,
несчастных утешающей,
под благим водительством коей совершено сие путешествие,

в честь и во славу

с благоговением приносит
ее божественному величеству,
земно преклоняясь, из рабов
наименьший

Бернгард Таннер.

Благосклонному и любознательному читателю привет!

Лишним считаю, благосклонный читатель, хвалить то, что с давнего времени практиковалось – писать похвальное слово путешествию. Вот вкратце славное Исократово наставление о путешествии: не стыдно даже большое путешествие предпринять и к варварам, коли можно от них чему поучиться. Дурно было бы ради презренной прибыли изъездить столько морей, а совершить путешествие по суше для украшения и облагорожения души не захотеть.

Я со своей стороны был того убеждения, что истинная слава учености и ума приобретается не из одних только книг, но и из практики и опыта, как наилучшего во всем наставника. Ведь не те только мудры, кто начитавшись книг, претендует на ученость, а гораздо более те, которые, отложи в сторону многие другое, изведали на деле превратности судьбы, жили долго вне отчизны, ознакомились с обычаями разных стран, государств и людей, видели разные формы жизни и прочие достопримечательности, привлекающие внимание путешественников.

Обдумав совет Исократа, я объездил сначала Германию с Италией, а затем предпринял трудную и опасную поездку в менее просвещенные края севера — в Poccию и Московию, краткое повествование о чем и решился издать по настоянию своих друзей.

На содержание сочинения, трактующего о варварах, не новое да литературно и не обработанное, прошу тебя благосклонный читатель, не погневись: ведь и взялся-то за него писатель, по языку и перу тоже варвар, лишь бы чему-нибудь тебя научить. Как одежду следует всегда ценить не за роскошь или щеголеватость, а больше за пригодность, так да послужит тебе на пользу и это сочинение, изданное ради только твоего блага. Пользуйся им, благосклонный читатель, и не поминай автора лихом. [4]

Путь от Праги до Варшавы.

Раз овладевшая моей душою страсть к заграничным путешествиям, не давая мне покою, имела последствием то, что я, в юбилейный год (Юбилейное торжество (15-е по счету) было при папе Клименте X в 1675 году) посетив сперва Италию, в 1676 году решил опять покинуть свою) родину — Прагу и Чехию и отправиться в дальние края. Итак 6-го июня, сказав дружеское “прости” своим родным и знакомым, я присоединился в сопутники к некоему варшавскому канонику и по его маршруту, через Кенигрец, Глац, а затем в Силезии через Вратиславль, Бригу, Ополье, Тарновицы и иные города достиг песчаных пределов Польши и наконец матери польских городов Кракова. Город этот, отстоящий от Праги на 72 мили, красуется величественностью королевского замка и великолепною издали панорамою храмов и иных зданий; внутри же на улицах загажен грязью и нечистотой. Обнесенный очень старинными стенами, опоясанный обширными предместьями (В начале XIX стол. Кракова обнесен был стеною с 46 башнями; теперь остались только Флориановы ворота, построенные в 1498 г. — Предместья Кpaкoвa: Страдом, Клепарж, Весола, Пясек, Смоленск, Рыбаки, Велеполе), он лежит при подошве холма, где находится упомянутый королевский замок, хорошо укрепленный стенами и прочими военными приспособлениями, служащими и для обороны всего города. В нем есть храмы, замечательные величиной, постройкой и священной, весьма дорогой утварью; между коими в королевском замке собор св. Станислава (Когда построен собор св. Станислава — неизвестно, но теперешний свой вид получил в 1320—59г. — Св. Станислав, патрон Польши род. в 1030 г., учился в Гнезне и Париже. В 1071 стал епископом Краковским, в 1079 по приказу короля Болеслава Смелого, которого он обличал за безнравственные поступки, был уб. в Краковск. церк. св. Михаила за обедней. Канонизован при папе Иннокентии в 1253 г.) [5] епископа и мученика, замечателен алтарем, священными его останками и при них многочисленными и дорогими пожертвованиями по обету, хотя он и старинной постройки да и довольно темен. Второй за ним — храм св. Марии фасадом своим, башнею и часами украшает площадь; внутри же отличается благолепием жертвенников и прочей утвари и потому усердно посещается народом (Церковь св. Марии построена в 1226 г. в готическом вкусе; при ней — башня вышиною в 73 метра). Еще удивительнее то, что все, одержимые нечистым духом (по-тамошнему opentanii), при входе в этот храм, распознаются по какому-то знаку в ту же минуту, хотя бы о том прежде и не было никому известно. В тех краях бесноватых необыкновенно много; валяясь на-земи (иногда для собирания милостыни и обманщики принимают личину бесноватых), они оглашают беспорядочными криками площади и храмы. Когда священник у жертвенника выносит тело Господа нашего к народу, они оглашают к ужасу все страшным свистом, ржанием, воем и всякими нечеловеческими криками. Нечего впрочем особенно дивиться на множество этих несчастных: известно, что у этого народа нет ничего обычней, как желать даже близкому человеку, если кто считает себя обиженным словом или делом, лихой болезни и — величайшего изо всех зол — самого демона в тело. Bug dai zibiz sto dziabluno said — дай Бог тебе сто дьяволов съесть.

По средине краковской площади красуется городская ратуша, замечательная как величиною, так и наружной и внутренней красотою. Кругом нее много разного рода богатых торговцев, расположивших среди грязи свои лавки в приличном порядке (Эта ратуша была сломана в 1820 г.; уцелела от нее одна башня. На площади есть и суконные лавки — прежний суконный базар. См. All. Encycl. d. Wissen. u. Kunst. v. Ersch u. Gruber). По прибытии в Краков, едва приехали мы на эту площадь — смотрим, в толпе солдат вдруг начинается ссора. Грустное было зрелище, несчастный тот солдат в толпе, которого ожидала погибель! Он дал своему более сильному противнику выхватить у себя бердыш (род острой секиры), которым защищался от нападения толпы, вслед затем своей же собственной секирой получил сильный удар в [6] голову, повалился бедняга и при диких рукоплесканиях жестокосердой толпы испустил дух. Бездыханного, обагренного собственной кровью, его взяли, завернули в плащ, вынесли из города и зарыли. Я стоял тут же, дивясь на это жестокое своеволие: нечестивый человекоубийца даже не был посажен в тюрьму, а стоял себе свободно на площади! Когда я сделал несколько вопросов по поводу этой дерзости, то получил ответ, что это польская вольность.

Здесь на два месяца задержал меня мой сопутник, коего я сначала уважал, а потом возненавидел за его неблаговидные поступки (дошедши наконец до вероотступничества, он с чужой женою бежал к еретикам). Он заставил меня прервать с ним отношения, и я, принятый славным Казимиром Меньчинским и отрекомендованный им младшему сыну коронного мечника Белинского, уехал в его свите в Варшаву.

11-го августа приехали мы в ченстоховский монастырь ордена св. Павла — первопустынника, место прославленное чудотворной иконой блаж. Девы. Оно хорошо ограждено скалами и расположено на холме; от Кракова отстоит на 11 миль. Замок отлично защищен укреплениями и постоянно охраняется многочисленным гарнизоном; паче же всего огражден он заступлением св. Богородицы — Девы, коей храм, замечательный величиною и колокольней, находится в середине (Св. Павел, подвижн. египетский, ум. 341 г. Тело его из Египта было перенесено в Константинополь, потом в Венецию и наконец в Офен в Венгрии. — В 1382 г. сын венгерск. и польского короля князь Владислав построил в Ченстохове каменную церковь и монастырь, куда призвал из Венгрии монахов-павликиан. При Сигизмунде III в Ченстохове сооружено укрепление, а в 1644—50 году к храму, где находится икона Ченст. Богоматери, пристроен был костел, существующий доселе. В 17 ст. монастырь безуспешно осаждали шведы. Крепость была усилена в 1657 г.). Правдивая молва, думаю, не утаила ни от кого те многие и великие чудеса, кои Бог соизволяет творить при тамошней иконе Марии; написал ее, как гласит привешенная тут же табличка, св. Лука и притом кипарисная доска, на коей она видна и ныне, есть та самая, которая служила св. Матери-Деве по окончании времени страдания ее искупителя-сына (Икона Ченстоховской Богоматери писана по преданию св. Лукою. В 72 г. во время разорения Иерусалима икона уцелела вместе с домом, где она хранилась. В 320 г. вместе с обретенным крестом она б. перенесена императ. Еленою в Константинополь, где пробыла около 803 лет. Как она перешла из Константинополя рассказывают разно: одни говорят, будто ею благословили сестру свою Анну цари Василий и Константин при отъезде ее на Русь; икона будто бы пребывала в Kиeве, а потом перенесена в Бельз; другие — что импер. Никифор подарил ее Карлу Великому в благодарность за помощь против сарацин, что она находилась в Аквигране на Рейне, а потом перешла к русск. князю Льву, имевшему земли в Червон. Руси, тоже в благодарность за охранение им западных стран от монголов, и что она хранилась в Бельзском замке до последней четверти 14 века; третьи — что из Константинополя она перешла в славянские княжества, побывала и в Галиции, и в Моравии, и в Чехии, и на Руси; она перенесена, будто бы была св. Кириллом и Мефодием, по родственным связям досталась опольскому князю Владиславу, который и перенес ее в Ченстохово. Несомненно одно, что икона с православного востока и была присвоена католиками от православных. См. Ченстох. икона Богородицы и церковь в г. Ченстохов. Вильна 1881). [7]

Я напрасно потратил бы труд, если бы стал исчислять всюду прославленное множество совершенных там чудес и рассыпанные щедротами жертвователей сокровища. В числе первых сокровищ считается там одно блюдо для евхаристии, весом 14 фунтов чистого золота (оно обыкновенно называется monstrantia), которое за художественную работу и обилие восточных камней ценится весьма дорого и стоит, как утверждают, 100,000 талеров.

Тут на богомолье мы пробыли один день. Продолжая затем путь, мы поспешили к намеченной нами цели — в Варшаву. Через 42 мили показались высокие башни, заставлявшие предполагать о великолепии построек и о значительности всего города. Однако весь город, обнесенный старинной стеною, состоит лишь из 6 довольно впрочем больших улиц и одной площади; значительность же Варшаве придает обширное предместье — населенное непростым людом и довольно красивое; у обывателей зовется оно Краковским. В нем виднеются красивые палаты магнатов, чудесные сады и в них прославленные фонтаны.

Едва въехав со мною в город, мой юный путеводитель пан Белинский сейчас же направился к своему вельможному родителю, коронному мечнику, и объявил, что я поступил к нему в дворню. Родитель наотрез отказался держать меня в дворне, и я был принужден расстаться с сыном и с его искреннейшим ко мне расположением. Покинутого уже всеми, благое провидение привело меня к вельможному Котовичу, каштеляну виленскому, который по своему радушию к чужеземцам и благородству высокой души, дав мне у [8] себя приличную должность, спас от нищеты и не усомнился выбрать провожатым в Вильну, куда приходилось ему ехать на тамошний сейм. Этот великодушный муж, изъездив большую часть Германии и даже Чехию, из своих странствий вынес уважение и к моей родине.

Поездка в Вильну, а потом на сейм.

По пути не встречалось нам красивых городов. Попалось одно селение более прочих замечательное — Прага почти все (за исключением Лоретского собора, довольно обыкновенного) деревянное, каковы были и все прочие городки и крепости, которые мы на этом пути проезжали. Наперед же всего нам пришлось переправляться через р. Вислу, текущую самой Варшавой и впадающую в море в Гданьск.

В 26 милях отсюда встретили мы г. Тыкоцин, застроенный тоже деревянными домами и переполненный плутами евреями. Он кое-как защищен Литовской рекою Наревом да старинной стеной, воздвигнутой по берегу близ лежащего озера. В 15 милях от него мы не без опасности перебрались через быструю реку Неман, и были рады, что доехали до г. Гродны. У туземцев р. Неман пользуется очень дурной славой: опытом многих предшествовавших лет дознано, что каждый год здесь тонет обыкновенно по меньшей мере пo десятку, а в старину так и по пяти десятков человек. На самой ее середине нам тоже грозила опасность: по польскому обыкновению, мы сложили лошадиные седла в ладью, а сами, сидя в ладье, стали переправлять за собою лошадей вплавь; одна лошадь, барахтаясь и карабкаясь в ладью, раскачала ее и затопила так, что она чуть было не пошла ко дну, и мы бы все захлебнулись, не догадайся вовремя снять с лошади узду и пустить ее плыть назад к берегу.

Г. Гродна, когда-то неплохой, сильно разорен московской войной — от него, кажется, только и остался городской мусор (Гродна существовала уже в 12 в. и имела каменные церкви. Лучшее ее время — при Батории, который в ней жил и занимался делами правления; при нем выстроен был и каменный замок. В 1655 г. его заняли pyccкие, а потом владели им шведы). Мой вельможный патрон показал здесь как, ценит он своего сына: сложив с себя почетный сан старосты, он предоставил его сыну. [9]

Тут то можно было наглядеться на роскошь угощения, продолжавшегося в октябре целых три дня. Богатый и радушный хозяин не только угощал всякими лакомыми у поляков яствами, но и расточал их, по-видимому, с излишком. Гостей тоже наехало немало: не только столовых, но и простых комнат в доме, казалось, не хватит. Множество простых шляхтичей, отделенных однако же от вельможных особ, охмелев и задремавши, без разбору повалились, где попало — кто на лавках, а кто и под лавками в углах.

18-го октября двинулись мы из Гродны в Вильну к цели нашей поездки — на сейм. Проехав 24 мили мы прибыли в Вильну. На пути несколько нас задержало грустное зрелище — место в 14 милях от Гродны; тут видели мы лишь дремучий лес, а прежде стоял великолепный город: о былой величине его можно было судить по глубокой долине, поросшей соснами и кустарником, где и доселе еще иногда выкапывают сковороды, железные вещи и иной хлам. Летописи литовские так говорят об этом: здесь был город и от города не осталось ничего кроме места; это — была республика преступных граждан, а теперь сосновый лес. Обширный город поглощен бездной: граждане не были достойны, чтобы терпело их государство, а государство не было достойно, чтобы терпла его земля: то и другое и провалилось под землю, дабы исчезла недостойная скверна.

Литовская столица Вильна пострадала несколько от московской войны, но все же в ней немало красивых домов и прочих сооружений богатых сановников великого княжества литовского (Вильна, думают, основана в Х век. В 1323 г. Гедимин перенес сюда столицу из Трок. В 1364 г. построен первый франциск. костел; в 1387 г. Ягелло заложил собор св. Станислава. В 1498—1506 г. построена каменная стена. В 1519 г. заведена русская типография, а в 1555 — польская. В 1655 pycский воевода кн. Хованский взял город, причем значительная часть его сгорела). Не последнее место занимает собор, замечательный драгоценностями и особенно мощами св. Казимира, королевича польского (Св. Казимир, сын короля Казимира Ягеллона и дочери импер. Альбрехта II Елизаветы, род. 1458 г., ум. в 1484 г. Канонизован папою Львом X в 1521 г. См. Ригара, Slownik). Чтимый образ сего блаженного князя, считающийся одним из главных сокровищ собора, чудесным образом являет две правых руки, держащих лилии: одну правую руку написанную безобразно помощником, [10] художник хотел было уничтожить, а вместо нее написать другую получше и поискуснее, но не мог — на следующий же день появлялась та и другая и в той и другой по лилии. Есть и другие католические церкви, правда, неплохие, но вперемежку с храмами лютеран, кальвинистов и схизматиков и с жидовскими синагогами.

Вся область этого города подчинена воеводе виленскому (он же и гетман великого княжества литовского). Этот сан имел в то время ясновельможный пан Пац, краса знаменитой фамилии. У него было еще два брата, из коих один по смерти жены сделался епископом виленским, а другой имел сан канцлера в том же княжества литовском.

Случилось, что в это самое время пришло известие, что к кормилу церкви избран (коего и ныне ублажаем) Иннокентий XI. Здешний епископ хлопотал немало, чтобы достойным образом отпраздновать это событие. Он приказал на открытом месте в городе воздвигнуть обелиск сколько возможно более схожий с римскими и иллюминовать блаженное имя нового папы при торжественном звуке труб и литавр.

По окончании областного сейма, для коего прижали мы в Вильну, речь посполитая потребовала в числе прочих сенаторов и моего ясновельможного на универсальный и общий для всего королевства сейм, и потому мы снова вернулись в Варшаву. Стояла уже давно зима, заморозившая встречные нам реки — обратным путем нам удалось проехать без затруднений и опасности.

Варшава, казалось, была в восторге, видя и чествуя значительную прибывшую с нами свиту, величественный сонм сенаторов и скакавшую на конях чуть не бесчисленную вереницу польской шляхты. Воеводы имели тут свое поприще тщеславия, завистливо соревнуя друг с другом необыкновенной пышностью одежды как на себе и на своих, так точно и на множестве служителей, с какой выезжали они ежедневно во дворец, причем следовавшая позади и окружавшая карету толпа челядинцев и солдат — либо драгун, либо по их обыкновению гайдуков — представляла такую пышную картину, какая заставила бы молчать самого злобного зоила. В сеймовую избу его величество король польский провожался вельможами королевства с всевозможными почестями, в великолепной сиявшей золотом и серебром карете. Когда занял он королевский трон, и светские чины уселись по порядку, то принялись за государственные дела и — без шумных пререканий не разошлись ни разу! Оттого-то сейм, начавшийся 14-го января, и затянулся до Пасхи. Эта затяжка [11] тоже не положила бы конца несогласиям, если бы король не распорядился запереть представителей на 2 суток в палате и не принудил таким странным способом покончить со всеми остававшимися еще делами.

На сеймах в Польше бывает еще и вот что: пока сенаторы и вельможи королевства режутся на словах в королевской палате, в это время толпа вооруженных челядинцев на прилежащем дворе, при беспорядочном шуме и криках, выхватывает в свой черед оружие (особливо если подвыпьет), так что сеймы редко кончаются без убийств, поранений щек (рубить саблей в щеку — особенно ловко) и кровопролития.

Препятствие к поездке в Турцию.

По обсуждении дел и окончании сеймовой неурядицы Речь Посполитая повелела наконец довести скорее до сведения подчиненных короне областей касающийся их указ, а затем уведомить и соседних монархов о вожделенном конце совещаний. К апостольскому престолу, коему следовало оказать честь прежде, да вместе и в августейшему императору Римскому назначен был послом сиятельный князь Радзивил, к турецкому султану — ясновельможный воевода холмский, к великому царю в Москву — сиятельный князь Михаил Черторыйский, воевода волынский. Когда я услыхал, что речь Посполитая снаряжает столько важных посольств, во мне тоже пробудилось желание побывать в отдаленных краях. Я постарался завязать знакомство при дворе ясновельможного воеводы холмского (Яна Гнинского, который был послом и в Москве в 1672 г.). С ним бы, конечно, я и обозрел интересные мне турецкие области, если б за несколько дней до отъезда не случилось со мной вот какой беды: неизвестно почему, безо всякого повода с моей стороны, на меня наскочили с саблями челядинцы подскарбия великого княжества литовского, ясновельможного Сапеги, в то время проживавшего с своим двором в Краковском предместье. Я стал было защищаться, но видя, что я один, а их много, впрыгнул для спасения жизни в дом одного поляка-портного. Озлобленные преследователи напали на дом и начали ломать окна. Железная решетка на окнах была мне желанной оградой, сдерживая их напор. Однако я и здесь не [12] был в безопасности: они так меня забросали каменьями сквозь решетку, что куча их дошла мне до поясницы. Весь избитый, находясь между надеждой и страхом, я даже не почувствовал боли от ударов. Когда я отчаивался уже за жизнь, меня ударило большим камнем... Так как беда возрастала, и волнение, при вмешательстве в ссору и посторонних лиц, длилось свыше полутора часа, то была послана королевская гвардия, чтобы их усмирить; началось побоище и смертоубийство.... Однако разломав стену, которая загораживала другой вход в ту комнату, где я находился, они снова осыпали меня градом камней... Получив удар в лоб (рубец на нем так и останется до могилы), я упал без чувств... Потом по набросанным, вокруг меня каменьям они ворвались внутрь и вытащили меня за волосы наружу. Очнувшись, я увидел, что меня кто-то волочет по всему двору, а другою рукой (дивное дело!), из сожаления ко мне полумертвому, обнажил саблю и защищает от сабель других; но я все же получил две раны в голову да одну в руку. Он дал мне возможность впрыгнуть в костел св. Духа, стоявший близ стены, где я и возблагодарил Бога и ангела-хранителя, в то время как на улице длилось еще смятение, причем убито было до 10 человек.

Избитый ударами камней и сабель, я вынужден был для поправления здоровья вылежать шесть недель на одном месте. Покойно было тело да беспокоен дух, волнуемый, не смотря на такого рода польские гостинцы, желанием при первой же возможности отважиться на большее — я решился вместо Турции побывать в Московии. Все еще прикованный к постели, я с подобающей вежливостью и признательностью позаботился распрощаться с отъезжавшим уже ясновельможным холмским и мая 19-го 1677 г. поступил в великолепную дворню сиятельного князя Черторыйского (Черторыйские ведут род от Ольгердова сына Коригайла и получили прозвание от вотчины Черторыи. Коригайло был князем в Черниг. и Северск. области. Он был православным. Его сыновья: 1) Глеб или Василий, уб. под Вильной в войне с Витольдом и нем. рыцарями. 2) Михаил — выхлопотал грамоту у Свидригайла на Клевань и первый стал писаться “князем на Клевани”. (Клевань - ныне местечко в Волынск. губ, Ровенск. уезда). У Михаила сын был Феодор. Сыновья Феодора: 1) Александр, воевода волынский, начал службу при кн. Острожском. Он первый из Черторыйских стал в Литве тяготеть к полякам, подписал унию в 1569 г. 2) Иван имел сыновей Ивана да Юрия. Юрий перешел в католичество, построил на Клевани костел, водился с иезуитами, даже основал иезуитскую коллегию в Виннице на Волыни. Ум. в 1616 г. Сыновья его: 1) Николай, воевода волынский, ум. в 1662 г. 2) Флориан, епископ гнезненский, и 3) Михаил, воин, дипломат и судья. Он-то и ездил послом в Москву в 1678 г. В Чернелице в Галичине он основал доминиканск. монастырь, а в Каменце Подольском — иезуитскую коллегию. См. Ригера, Slownik) на должность дворецкого.

Поступление в дворню отправлявшегося в Московию посла.

С этим князем-послом я уехал в его резиденцию Седлец; потом опять ездил с ним же в Варшаву, куда он приглашен был на свадьбу, и вернулся с ним 9-го июля через Луков в Седлец.

Лежащий в 4 милях от Варшавы г. Луков состоит преимущественно из деревянных домов. Здесь и площадь и улицы и всю соседнюю местность занимают луковские шляхтичи (drobna szlachta lukowska). Можно было бы подумать, что жиды (которые бесполезно бременят широкую площадь) зажгли для встречи нас иллюминацию: это засветились их неизвестно отчего загоревшиеся лачуги. Я бы насмешил, если бы начал рассказывать, какой подняли они гвалт, как колотили их раздраженные христиане. О положении этих плутов в здешних краях надо заметить одно — они содержать большую часть корчем: куда, бывало, ни придешь, повсюду видишь корчмарями одних чистых жидов.

Натерпевшись муки на 30 милях, наконец-то мы добрались до г. Любартова, лежащего близ замка князя Вишнивецкого. Миновав лишь в 3 милях отсюда селение Немце, мы доехали до усадьбы моего князя Якубовиц. Отсюда сопровождали своего пана на богомолье в Люблин, а потом вернулись опять в Якубовицы.

Г. Люблин, обнесенный стенами, надо причислить к первым городам этого края. Самый город мал, зато отовсюду окружен каменными кругами населенных почти одними жидами предместий, из коих одно называется Краковским, а другое — Варшавским, думаю, от дороги, ведущей к упомянутым городам. Город этот следует похвалить в двух отношениях — за красоту зданий и благолепие церквей, из коих особенно замечательна доминиканская церковь, высокая и красивая; главная же ее достопримечательность — довольно большая частица от спасительного креста Искупителя [14] нашего, унесенная тайно откуда то из областей схизматиков одним монахом, тоже схизматиком. Монах проходил Люблином в намерении отнести ее в иное место, но почувствовал, что она так к сему месту прикрепилась, что ее уж нельзя было отторгнуть никакой человеческой силою — они ныне и обладают этим великим сокровищем животворящего древа. Непрестанное поклонение сей святыне побудило затем воздвигнуть довольно красивый храм, куда и доныне стекаются богомольцы (Об этой части креста Господня известный ревнитель унии (в полов. 17-го в.) холмский еписк. Иаков Суша писал: “хорошо известно польскому народу, что часть Божия древа Креста Господня, которая по величине больше той, какая находится в Риме, во время войны русских с поляками взята была последними из Киева и перенесена была в Люблин к отцам доминиканского ордена”. См. Ченст. икона и церковь в гор. Ченстохове. Вильна, 1881 г.).

По обозрении всех тамошних достопримечательностей нам велено было 9-го августа направиться в поместье моего князя, в то время владельца — Данишев. На перепутье мы заезжали в г. Петровин, лежащий на Висле, где преизящный храмик во имя св. Станислава хранит память о его чуде: обвиненный в неправильном присвоении некоей усадьбы, там он во свидетельство правоты своей воскресил схороненного три года назад шляхтича, по имени Петра Петровина, который и сказал, что та усадьба принадлежала некогда ему, а потом была продана им законным порядком св. Станиславу, и снова вернулся в могилу, умерши вторично. Чтобы сохранить это чудо от забвения, надпись на мраморной доске гласить о нем следующее:

Здесь

трехгодовалого трупа кости

по гласу великого священнослужителя,

природе и миру на диво,

живыми восстают,

и Христово наследие свидетельством мертвых Христу усвояется.

Кто бы ты ни был,

достояние алтарей святотатственно

похищающей, задерживающей, присвояющий,

взирай, возвращай, берегись!

Помолившись, как подобало, в сем святом месте, мы переехали Вислу и закончили свое путешествие в Данишеве. [15]

Радость князя с княгиней по поводу благополучного прибытия восвояси омрачена была вестью о чуме в Варшаве. Княгиня плакала в страх за своего любимого сына, воспитывавшегося там на попечении друзей, и задумала снова ехать в Варшаву с немногими провожатыми, в числе коих мне пришлось быть казначеем.

12 августа мы двинулись рекою и приехали сначала в Казимерж — город, обнесенный каменной стеной, на берегу Вислы, где платят пошлину с привозимых рекою товаров. Все из той же боязни заразы никому не было разрешено сойти на берег. На левом берегу видели мы Пулавский замок, великолепный, окруженный прелестными садами, считающейся одним из главных имений сиятельного князя Любомирского, главного коронного маршала; потом — сколоченный из бревен город Танжичу (Tanzycza), потом город Гуру (Gura) — каменный, на высоком берегу, откуда открывается вид на орошаемую рекою окрестность. Когда было удостоверено, что мы из местности незараженной, и нам разрешили сойти на берег, мы в праздник Успения бл. Девы были за богослужением в церкви францисканцев, где поклонились и телу св. Валерьяна в драгоценной раке.

Продолжая свой путь дальние, мы проехали 24 мили до Варшавы, но в нее нас не пустили. Из города впрочем кстати явился один из слуг того молодого князя, за коим мы приехали, и сказал, что он вдали от опасности проживает с мамками в 2 милях отсюда. Он вместе с тем рассказал о громадной смертности в город от чумы — сострадательная княгиня даже заплакала.

Оставив нам строжайший приказ — не выходить на берег, она сейчас же поехала за сыном своим Казимиром, вернулась с ним на другой день и приказала ехать обратно. На 12-й день — память св. Варфоломее — мы приехали к князю в Данишев.

Уже в конце октября мы снова проезжали в Седлец через Любартов и через реку Вепрь и в опустошенном казаками городе Чемерниках попали в гости к тамошнему городничему, были приняты им крайне радушно и весело прогостили у него сутки.

Уцелевший там замок, выстроенный для защиты от врагов, окруженный наполненными водой рвами и разными укреплениями, снабженный в избытке множеством орудий, показался мне весьма крепким, а внутренность замка и комнат, где нас принимали; очень богатой; всюду виднелись ковры, картины и другие украшения, казалось, все богатства прочих княжеских замков собраны в одном этом. [16]

Но обычаю подкрепившись горилкой, мы на утро пустились в дальнейший путь, проезжали по развалинам города и замка Радзина, оставленным тоже казаками, в обширной усадьбе наияснейшего пана каштеляна Подляхии угощались трое суток, а потом прибыли к себе в Седлец.

Настал день поминовения усопших, когда князь созвал со всего города нищих, роздал им милостыню и сделал угощение, за коим смиренно прислуживал сам с княгинею, сыном Казимиром и дочерью Софьею.

От короля польского пришло письмо, изъяснявшее причину, почему посольство не может так долго отправиться в путь — именно боязнь, что турок, оскорбясь снаряжением посольства в Москву, задержит в плену отправленного к нему послом воеводу холмского. Вслед затем однако, в день именин пана, пришло от короля другое письмо, повелевавшее поспешить отъездом в Москву.

Снаряжение посольства.

Между тем княжеский казначей пан Обертинский, посланный с 20,000 почти тысячами польских флоринов во Вратиславль Силезский для закупки необходимых для пышного посольства предметов, вернулся невредимо с нагруженными разного рода сукном возами, с каретами — одной позолоченной, другой дорожною — и с 8 фрисландскими лошадьми. Из Люблина и отовсюду призвали множество портных — их едва хватило, чтобы обшить всех, в том числе и низших членов дворни, помимо 60 драгун.

Рождество набожный князь со всем двором провел благочестиво, чтобы Бог даровал счастливый путь; сделано было угощение 24 нищим, раздана милостыня. По причине снега все было нагружено на сани и даже в карету. Вдруг, гляжу, большинство стало так настойчиво советовать князю не брать меня с собою, как чужеземца, в дорогу и не оказывать мне в этом предпочтения пред поляками, тоже хотевшими с ним ехать, что я было потерял надежду, если бы не вступилась за меня по усерднейшим моим просьбам княгиня, помнившая мою верную службу. На все время поездки я был приставлен завидовать 6ельем всей свиты. Простившись с грустной, проливавшей слезы княгиней, сиятельный князь-посол Михаил Черторыйский отправился с нами в дорогу. Радея, как и [17] подобало, о величии Речи посполитой, он взял с собой и соответствовавшую важности посольства свиту. Каждую субботу всем, даже прислужникам своих помощников, за все время он выдавал жалованье на прожитие и на корм для лошадей. Насколько еще помню, перечислю имена и должности всех.

Сиятельный князь Михаил Черторыйский, князь на Клевани и вместе воевода волынский. С ним в карете хал пан Ферендини, доктор, люблинский врач, родом флорентинец, взятый в качестве лейб-медика и компаньона. Преподобный отец Томас Шван, ордена проповедников (т. е. доминиканского), капеллан свиты, ехал в карете и на лошадях отдельно и имел своего слугу.

За ним следовал пан Казновский, гусарский капитан, ехавший в более легкой карете, в 2 лошади, а двух других, верховых, вели два служителя сзади.

Затем следовала польская шляхта (так называемое “товариство”), с которой князь обращался обыкновенно просто и прилично даже за одним столом с собою.

Из этих были почетными добровольцами:

Гycapcкиe офицеры:

Главные члены свиты.

Второстепенные служители князя:

Следовал я: Бернгард Леопольд Франциск Таннер, дворецкий князя германский - мне было предоставлено на волю ехать либо в повозке, либо на княжеской лошади.

Польскиe спальники:

Прочие служители:

Ремесленники:

Ян, цирюльник.

Климент, буфетчик.

Ян, портной.

Станислав, плотник.

Казимир, пекарь.

Кроме того, одна женщина — прачка, жена главного кучера.

К этим присоединены три трубача со слугой.

Еще капитан с 60 драгунами.

Следом ехало многое множество подвод, на которых везлась утварь и кладь столь многочисленной свиты и иные необходимые предметы. В числе их впереди ехали две новые повозки (попросту — carozzae), каждая в 6 лошадей; затем 4 повозки, называемые по-польски carawan, а по-немецки ristwagen, везомые тоже шестью лошадьми; столько же запряжено было в другую громадную повозку, нагруженную кухонным скарбом и поварами; в другую такого же рода поменьше — две лошади. Наконец 8 благородных коней велись под уздцы; восемь других, фрисландских, предназначавшихся для въезда в город, шли все на свободе без груза. Конюхи их сидели на других конях, попроще.

Охраной вышеупомянутых подвод заведовали 12 сильных гайдуков, принявших на себя заботу стеречь нас и наше добро как в дороге, так и в самой Москве и карауливших сменами по двое: первую стражу держали Януш и Янчи, оба дюжие и выcoкие — они сторожили карету, в которой ехал князь; вторую — Казимир и Голодевич; эти были моими помощниками; третью — Будзило и Ольшанский, по прозванию собутыльники, потому что были великие мастера пьянствовать; четвертую — Стрига и Прокурат, первый был мастер на плутни, а второй — ловкий стрелок; пятую — Януш малый и Губицкий; эти за испытанную честность допускались прислуживать за столом князя; шестую — Якубек и Янушек; последний, вечно пьяный и ленивый, на возвратном пути к литовским пределам, был прогнан из дворни. Bcе прочие следовали за князем с постоянством и усердием. Вообще народу в посольств, вместе с присоединившимися после с ясновельможным послом литовским, было наверное больше полуторы тысячи человек, [20]

Путь посольства до московских пределов.

Снарядившись таким образом в путь, мы, после приличного обеда и прощаний, 11-го февраля 1678 года в 3 часа пополудни с Божией помощью выехали из Седлеца и в первый же день, едучи без князя, прибыли в город Морды (Mordi). Время близилось к ужину; повар развел небольшой огонь, наделавший нам однако больших хлопот: от искры занялась в печной трубе сажа и грозила разгореться. Мы живо устранили от опасности повозки, лошадей и все свои пожитки, а гайдук Казимир неустрашимо взлез на трубу, затушил в отверстии разгоравшееся пламя и таким образом спас постройку от опасности сгореть. Мы легли спать, забыв об ужине.

На другой день проехали мы городок Лосичи (Lossice), где уже смешанно с католиками живут и схизматики. К ночи в 2 милях отсюда нагнал нас наконец князь. Глубокий снег, напавший в то время и заставивший нас ехать на санях, благодаря неожиданной оттепели за ночь растаял, так что по бездорожью мы принуждены были у деревни Корницы (Cornica) поставить повозки свои на колеса. Приехали в Янов (Janovv), хороший город, окруженный довольно большими насыпями, но домами, какие казались получше, владеют в нем большею частью жиды. Миновав затем все еще по грязнейшей дороге Малову гору (Malova hora), мы к вечеру прибыли наконец в Брест-Литовск (Brzisz Litewski), отъехав уже 16 миль.

Этот город замечателен больше всего грязью да нечистым отребьем жидов, так что по множеству их зовется обыкновенно Stoliza Zidovska, т. е. жидовской колонией. Вместе с этими плутами живут схизматики, у коих тут довольно церквей и порядочные дома. Мы не могли отыскать приличного для князя помещения, кроме коллегии иезуитского братства, где нас весьма радушно приютили 14 и 15 февраля. При отъезде князь заметил, что кучера, гайдуки и иные из солдат напились по корчмам меду и водки, так что еле могли править лошадьми, сильно рассердился и некоторых из них велел отстегать порядком.

На ночь остановились мы в селении Братилове (Bratilow pagus). Потом приходилось уже заезжать на постой почти все к жидам. Паны неохотно сдают корчмы полякам: поляк корчмарь любит [21] мед да водку, а давать отчеты панам не любит, тогда как жидов они без церемонии могут к этому принудить. Потому и приходилось и обедать и спать кое-как среди домашней вони и неразлучной с ними грязи.

В полдень приютил нас город Пружана (Prushiana). Мы остановились в усадьбе, снабженной всем необходимым, и пробыли весь день 18-го февраля. Тут схизматиков уже еще больше; по мнению многих, они умножаются по нерадению тех, кому ведать о том надлежит.

Февраля 19-го приехали в г. Селец (Selce), большой, но деревянный, переполненный жидами, где есть и один лютеранский храм. Всюду были мы желанные гости; какой город ни проезжали, все, особенно жиды, снабжали нас необходимым и пригодным для дороги — кто пивом, кто медом и водкой, кто мясом и кормом для лошадей. Здесь-то (в Сельце) привезли бочку пива вдвое больше чешской, очень черного цветом, однако запахом доброго и вкусом весьма приятного.

Через 4 мили, дремучими лесами, по тяжелой от древесных корней дороге приехали мы в Лососну (Lossossin), обедали тут, а потом 20 февраля прибыли в Ружану (Ruszana) (Ружана принадлежала Сапегам, славилась великолепием и богатством. Здесь у Сапеги был дворец с портиком, галереями, парком, оранжереями. В 1644 г. Сапега угощал здесь короля Владислава IV. См. Живописн. Россия), город наияснейшего Льва Сапеги, где не в пример подобного рода городам довольно много каменных домов и есть великолепный храм, Тут опять напугавшая нас 6еда: за неимением печей, приспособленных для княжеской дворни, заведующий кухнею бывал принужден для приготовления кушанья разводить огонь под кровлей; в щелку легковоспламеняющегося гонта и попала искорка, занялась, перешла на кровлю и так разгорелась, что не будь пламя затушено толпою дворни, все соседние деревянные постройки обратились бы в пепел. На утро приехали через 3 мили в г. Дзевинковицы (Dzievienkovice), пообедали и, сделав снова 2 мили, ночевали в Клоссовицах (Klossovice) 21 февраля. Нам уже стали встречаться такие пристанища, которые были похожи скорее на трущобы, чем на дома или хижины: в каждом таком помещении одна комната, крайне тесная, почерневшая от находящейся внутри нее печи и дыма, с окнами (правильней бы — с дырами), в которые и голова [22] человеческая не пролезет, темная, полная, сверх того, назойливыми насекомыми, от которых теряешь всякое терпение — называется громким именем гостиницы.

Намучившись в нескольких такого рода трущобах, князь решил пока остановиться в г. Жировицах (Ziurovice) (Жировицы — местечко, славящееся с 15 ст. иконою Богоматери. В 1480 г. пастухи нашли икону в лесу на дереве. Владелец места Александр Солтан построил на месте обретения православный храм, а после был основан и монастырь. Икона славилась чудесами, привлекала богомольцев; тут и образовалось селение. В 1560 храм сгорел, но икона уцелела. Маршал Иван Солтан построил новую церковь, куда и перенесли икону. Со времени унии в 1603 г. здесь поселились базильянцы, и первым настоятелем был ревнитель унии Иосафат Кунцевич. Сигизмунд III сделал Жировицы местечком. С той поры монастырь стал славиться в Польше и Литве и разбогател. В нем бывали короли — Владислав IV, Ян Казимир, Ян Собеский) для поклонения чудотворной икон Богородицы-девы в униатском базильянском монастыре. Помолившись, мы переехали реку Шару (Scara) и в селении Шидловичах (Zidlovice) сочли нужным пробыть несколько подольше для восстановления утомленных непрерывным, путешествием сил. В этот день 22 февр. приходилось еще и заканчивать масленицу; князь на прощание с нею, чтобы еще проститься и с мясом, в коем недостаток был значительный, приказал купить тучного быка, распорядился его убить и разделить с придачей немалого количества меда и водки да привезенной из-за полуторы мили бочки пива, так что подвыпили все порядком.

Настал день пепла (День пепла бывает у католиков в среду (popelecni streda) на первой неделе четыредесятницы. См. Ригер, Slownik) (cineram dies), и мы по неудобной дороге, снова дремучим лесом, приехали в город Полонку (Polomko), обращенный москвитянами в развалины (хоть и толкуют, будто под ней тысячи москвитян перебиты были горстью поляков).

В день св. апостола Матвея мы поспешили в г. Мышь (Miss) (в 2 милях отсюда) для празднования этому святому, слушали там мессу, при чем гостеприимные отцы братства Иисусова угостили нас обильным обедом, медом и пивом. По постным дням в Польше принято есть пищу не с коровьим, а с льняным маслом. Это было решительно не по моему чужеземному желудку — я и питался, где можно, по своему обычаю молочной пищей, но осторожно, чтобы не ввести в искушение пылкую ревность поляков. К ночи приехали мы в г. Крашин (Kroszin), город князя Радзивила, во дворце коего [23] и остановились. На заре двинулись в Снов (Sniow), где ничего не достали ceбе к обеду ни деньгами, ни просьбой и — нечего делать — поспешили 25 февраля в Несвиж, город князя Радзивила, покормив только лошадей. Городок этот — что очень редко — обнесен кое-как стеной, отличается величиной площади, ратушей и правильным рядом примыкающих к ней лавок; славится замком, защищенным пушками и окруженным валами. Проехав из Седльца 59 миль и видя радушие здешних горожан, мы решили тут остановиться, чтобы дать отдых себе и лошадям, имея в виду то, что остальные члены нашей дворни подъедут к нам с Клевани на Волыни.

27-го февраля мы слушали мессу в церкви преподобных отцов иезуитского братства; по их приказу школяры приветствовали князя, а потом в столовой какой-то магистр в сказанной без пpигoтoвлeния речи изъявил свою радость по поводу его благополучного приезда. Затем угощали его подслащенной (по польскому обыкновению) наливкой, поставленной в бутылках, которые и мы не переставали с удовольствием осушать — смотрим, подъехали и ожидаемые нами товарищи, ездившие в Клевань за кладью. Приезд их был причиной того, что мы, давши передохнуть прибывшим солдатам и служителям, в тот день только после обеда пустились в дальнейший путь.

Уже на закате солнца проводили нас голоса желавших нам доброго пути жителей. По удобной дороге миновав деревню Сечелова (Seszelowa), мы приехали 27 февраля ночевать в дер. Рымаши (Rimosez), расположенную на горе, в 2 милях. Рано утром, по чрезвычайно грязной дороге, добрались через деревню Ядрейково (Gendrzeikowa) до города Песочна (Piaseczna), в конец разоренного: здесь все жители разбежались (в Польше часто случается, что напуганные криками разбойников и тому подобных негодяев и ложными вестями о приближении неприятеля обыватели покидают город) — не осталось ни души. Мы поэтому и вошли в покинутое помещение, больше приспособленное для нашей дворни — заняли самый дом корчмаря, очень поместительный, и весело пообедали своими дорожными запасами.

Подъехали затем и к быстрой реке Неману; только по середине она была свободна ото льда, а у берегов так крепко замерзла, что переправа была затруднительна. С большим трудом принялись мы ее устраивать — глядь, проломился лед, и пан Обертинский (заведовавший дорожною кладью) упал в воду, и не поддержи его на льду лук да полный стрелами колчан, висевший у бедра, наверное он бы потонул. Натаскав отовсюду бревен, мы сплотили их, по [24] ним благополучно, хотя и с немалой опасностью переправили повозки и еще засветло проехали 2 мили до дер. Семеновичей (Semenioviae) 28 февраля.

На следующий день через 2 мили доехали до дер. Чиликова (Czilikow), тоже покинутой жителями. Закусивши тут в полдень, мы затем в селении Пятовщине (Piatovsczisna), расположенном на горе и населенном схизматиками, были приняты крайне плохо и принуждены за неимением крова ночевать 1-го марта под открытым небом да еще в сильный снег. Проехав 3 мили, мы через дер. Лошницу (Lossica) (Или, вернее, Ложицы. См. специал, карт. зап. части Poccии XXVIII) достигли наконец Минска. Это — город большой, широко раскинувшийся по холмам и долинам. Он пострадал от москвитян, которые обратили его почти в развалины; но с течением времени стал он принимать лучший вид: монастыри доминиканцев и францисканцев, коллегия отцов братства Иисусова, коим основание уже положено, снова придадут городу не малую красу. Да не дурные и весьма многочисленные церкви схизматиков (неприятелем-схизматиком достояние их осталось не тронуто) и теперь делают город красивым.

После схизматиков — всего больше тут жидов с их синагогами. Внося всегда аккуратно магнатам огромные подати и будучи через это им весьма полезны, они обладают и немалою свободой. Главное украшение площади — ратуша, стоящая в середине, окруженная множеством лавок. Образ жизни и одежда, особенно женский наряд, церкви, сравнительно с прочими более приглядные, украшенные при входе картинами, указывают на зажиточность горожан. Паном своим город признает Яна Казимира Сапегу, воеводу полоцкого, назначенного в то время послом от великого княжества литовского. В его жилище; построенное на горе и снабженное всем необходимым, за его отсутствием нас не пустили; мы остановились в город, где жители приняли нас радушно, вдоволь угощали медом, пивом и прочими приношениями. Мы пробыли здесь до 4-го марта, а затем пообедав, при благих пожеланиях жителей пустились в дальнейший путь.

По гладкой дороге быстро проехали мы 4 мили до Городища, стоящей среди леса корчмы, грязной не хуже своего содержателя-жида. В это время драгунский капитан, ехавший далеко позади нас, не помня себя от пьянства, повздорил со своими товарищами и проколол цирюльника, который стал было ссорящихся разнимать. Хотя он и старался избегать князя, однако за это его велено было [25] подосланным тайно солдатам схватить и засадить под арест. Раненый цирюльник был отправлен в Минск на излечение.

4-го марта мы заночевали на лугу, а 5-го приехали в г. Смолевичи (Smolevicz), где по окончание обеда чиновный капитан по приговору судей был лишен должности, удален из дворни и наказан 30 ударами плетей. Должность его получил хорунжий на все время путешествия посольства,

Приехав ночевать в Богуславо поле (Boguslaw pole), мы нашли на площади торчавшие еще древесные корни — знак, что еще недавно был тут лес. 6-го марта при выезде вместе с мостом обрушились запряженные в грузовую повозку лошади и повисли несчастные на постромках, барахтаясь на весу. Постромки пришлось обрезать — лошади упали и выплыли. Заведовавшие дорогой пригнаны были нагайками и починили мост.

Проехав затем много страшных лесов, мы через 3 мили добрались до г. Борисова, где решили отдохнуть 7 и 8 марта. Городом этим владели москвитяне и благодаря удобству, представляемому большой рекой Березиной, успели сделать его сильною крепостью, поскольку и теперь еще свидетельствуют виднеющиеся остатки стен и валов. Но через несколько времени поляки собрались с силами, храбро напали на неприятелей, выгнали их из города и перебили почти всех. Немало затруднений должны мы были потом испытать по окружающим город топям и бестолково нагаченным местам, прежде чем добрались через 3 мили до г. Лошницы (Lossice), a оттуда до населенного схизматиками города Начи на р. Наче, где и переночевали 9-го марта.

В 2 милях отсюда, в состоящем из деревянных избушек городе Крупках (Krubki) мы заезжали обедать к жиду; был постный день, и князь — поляк отказался от предложенного жидом хлеба с маслом и яйцами и отдал съесть его мне, как чужеземцу.

В город Бобре (Воbr), называющемся так по реке, в 2 милях отсюда (где мы переночевали 10-го марта) присоединился к нам один богатый жид, пользовавшийся во весь остальной наш путь свободным с нами проездом. Через дер. Павловичи (Pawlovice), усадьбу Тетерин (Tczeczerin), небольшой и разоренный москвитянами городок Головчин (Holevczin) мы проехали к Могилеву и под самым почти городом, в недавно воздвигнутом город Княжицах (Knissice) сделали остановку, чтобы ехать попараднее, и, приведя в порядок всю сопровождавшую нас свиту, с трубачом впереди въехали в городские ворота. [26]

Этим городом несколько лет владели москвитяне, но по мирному договору снова в целости уступили его полякам. В нем очень много прекрасных церквей, но только все схизматических (католиков мало и у них одна доминиканская капелла с небольшим монастырем); кроме того он состоит из домов, украшенных чем-то в роде картин, удивительных и изящных (В подлиннике: insuper domibus miro quodam et eleganti picturarum genere ornatis constat. Kaкие это украшенные картинами дома, не знаю). Надо еще прибавить ряд укреплений: валы, видные в немногих здешних городах, да громадная, наваленная на подобие стены насыпь делают город сильной крепостью.

Большинство женщин по широкому и круглому лицу не отличишь от мужчины. Особенно чудна их одежа: голову он покрывают рогатой шапкой (mitra cornuta), а сверху накидывают длинное покрывало; носят мех, висящий с плеч на подобие плаща; сверх того, все (что смешней всего) обуваются в большие пепельного цвета сапоги (ocreis indutae).

Здешние обыватели очень гостеприимны: мы пробыли 8 дней, и они вдоволь снабжали нас всякими припасами — пивом, медом, водкой, вином, кормили щедро всех наших лошадей. Тут пришла весть, что другой посол (от княжества литовского) держит другой путь; мы поэтому 19-го марта, после обеда, перешед р. Днепр (Nieper), иначе называемый Борисфеном, направились в Старый Могилев тихим шагом, чтобы другой посол, наияснейший пан воевода полоцкий, имел возможность догнать нас. Через 3 мили мы остановились 20 марта в жалкой деревушке Макаринцах (Маkarinci). Все еще было холодно; князь велел затопить в избе печь, откуда за неимением трубы и повалил дым через открытые окна и дверь наружу. Такие избы вообще у них черны; нам частенько встречались такого рода прелести на ночлегах.

Г. Василевичи (Vasilevice) — один из самых жалких; проехав снова 2 мили, мы тут пообедали и переночевали 21 марта. Прибыв затем к реке Басе (Bassa), стали мы переезжать ее по деревянному мосту; когда одна повозка доехала уже до его середины, он пришел в такое движение; что не будь солдатами подперт бревнами, он бы наверное затонул.

Проехав городок Hubarin (Сухари?) и минуя деревню Ждановичи (Zdaniovice), нам пришлось спасать упавшую с моста в топь [27] прежнюю тройку лошадей, обрезав постромки. Потом опрокидывается в топь другая следовавшая за нами повозка — неудачи эти взяли несколько часов. Наконец в дер. Губинове (Hubinow) 23 марта мы позавтракали, отобедали и ночевали.

Кухонные повозки двинулись было в ближайший город Горки (Horki) в 3 милях отсюда, но по бездорожью должны были 24 марта заночевать в дер. Гермаки (Hermaki). После легкой переправы через 2 реки — Гольшу (Holissa) и Czernava мы выбрались из обычных болот и грязи и прибыли все в г. Горки, принадлежащей наияснейшему Полутинскому, и в день Благовещения блаж. Девы были за богослужением в приходской церкви (очень убогой, тогда как остальные храмы схизматиков очень украшены). На следующий день отправили отсюда гонцов в Смоленск с уведомлением, что послы уже близко к Московии, а нам дали на отдых от трудного пути целых два дня. 27 марта, оставив Горки вправо, мы приехали в Соколово (Sokolow), где за завтраком пробавлялись чистой водою, а за обедом пили привезенное из другого места пиво. Во время переезда, при спуске с одной горы лошади попали в топь — мы насилу вытащили повозку, припрягши сзади других лошадей. Сейчас же за Соколовым с большими усилиями пришлось нам переехать через большую, топкую гору, откуда спуск был очень труден. Воды тут было, по-видимому, немного, но место глубокое; мост по обыкновению еле держался. Когда поехала по нему нагруженная главным скарбом повозка и все шесть лошадей перешагнули уже на землю, а передние колеса ехали еще по мосту, он с таким треском стал разрушаться, что испуганные лошади рванули, вынесли повозку и таким образом спасли себя и ее от потопления.

После этой опасности гайдуки согнали нагайками из соседней деревни Shavieva (Шавеево?) мужиков починить скорее мост. Не мало еще намучившись на пути, мы 28 марта приютились в дер. Pierwszinoho, (Першино?) на р. Березовке (Brzeza). Мы держались левого ее берега: правый был уже отвоеван Московией. Миновав деревни — Денисовку (Deniszovko), Beresavvo, Тишковку (Cziskov) и Virisabi, довольно хорошие и правильно построенные, мы добрались до вожделенного города Кадина (Kadzin).

Наместником этого города был воевода троцкий, во дворце коего мы и остановились. Гостили мы у него до приезда наияснейшего воеводы полоцкого (Воевода полоцкий, посол от княжества Литовского, был Казимир Павел Ян Сапега. Сапеги ведут род от троцкого каштеляна Сунигайла, живш. в нач. 15 в. Его сын Симеон стал первый называться Сапегою. От двух его сыновей Богдана и Ивана пошли две линии Сапег — Сидерская и Коденская. Представителем первой был Богдан, правнук которого Ян Петр в смутное время воевал в Poccии и умер в 1611 г. в Москве. Младший сын его тоже принимал участие в войне с русскими и в 1667 г. под Полонкою вместе с Чарнецким поразил Хованского. Старший его сын, помянутый Каз. Пав. Ян, и был отправлен послом вместе с Черторыйским. Умер в 1720 г. См. Ригер, Slownik), которого встретили 2 апреля с большою [28] свитой. Впрочем этот город на границах Литвы с Московией не особенно замечателен: живут в нем схизматики да жиды (католиков очень мало); ни насыпью, ни стенами он не огорожен. Торгуют больше все жиды — лучше сказать продувные плуты: скупая задешево (как и водится у этих плутов) из соседней Московии меха, они перепродают их в Польшу с огромным барышом. Тут крайний предел их торговогой деятельности — в Московию они и показаться не смеют (Жидов в Poccию пускали в виде исключения. О жидах, ехавших с этим посольством, пристав за Смоленском говорил послам, чтобы им к Москве не ходить, но послы ссылались на то, что в прежнее время с послами хаживали торговые люди и жиды с товарами невозбранно. Со времени Петра жиды, по-видимому, стали селиться уже и в Москве и даже справляли богослужение. См. главу XIV, прим. 2).

3-го апреля послы праздновали Вербное воскресенье с музыкой во время мессы, там еще дотоле не виданной — глядеть сбежались все тамошние схизматики. Потом задали знатный обед в складчину и до захода солнца направились к московским пределам, коих надо было еще достичь.

Вступление в Московию через Смоленск.

Упомянутая река Березовка (Brzeza), протекая городом Кадиным (Таннер ошибается: Кадино на реке Городне, а Березовка восточнее), вследствие последних неудач поляков составляет границу между московскими пределами и Литвой. Славный король польский Сигизмунд продвинул было границы на 32 мили отсюда вглубь Московии за город Дорогобуж, но москвитяне успели впоследствии отвоевать пределы до речки Березовки. Переехав через нее, мы с первого же шагу встретили неудачу — весь этот день лил дождь, [29] дорога сделалась так грязна, а другая река, называемая у тамошних жителей Молоховой (Molocha), так разлилась, что мы, перевалив к тому же через гору и, не смотря на усталость лошадей, все-таки вынужденные подвигаться дальше, уже после заката солнца очень поздно добрались до дер. Досугова (Suchovo). Тут новая 6еда: чиновник (по-русски—пристав) еще не явился, а без его позволения ни для нас, ни для измученных лошадей ничего не хотели давать. Из жалости к лошадям послы велели наконец сломать ворота, взять сена и т. п., за что однако ж, несмотря на отказ хозяев, уплачено было сполна, дабы не было жалоб на послов в Московии.

4-го апреля тронулись мы в путь — несчастливый и ужасный, по дремучим, топким лесам, где для проезда приходилось нередко в одну повозку запрягать помногу лошадей. Передняя грузовая повозка почти затонула в топи — ее в тот день не успели вытащить, она так и пробыла там целую ночь. Прочие между тем добрались до ближайшего селения. На утро гайдуки обоих послов, солдаты и прочий народ (с помощью и кое-кого из москвитян, обязанных смотреть за исправностью пути), истребляя лес, насилу одолели этот трудный переезд. Заночевали мы в дер. Григоркове (Rihorko) в 2 милях.

На встречу нам является пристав с 20 стрельцами и свитой (Смоленский воевода Юрий Урусов послал на встречу посольству голову смоленских стрельцов Василья Чадуева. “А сказывал он, писал воевода в Москву: что принял послов в деревне Григоркове от Смоленска в 20 верстах”. Воевода поспешил его послать потому, что боялся, чтобы от посольских людей уездным людям обиды и налоги не было. Когда из Москвы прислали выговор за самовольную посылку пристава, воевода оправдывался тем, что посольская дворня грабила народ. “В твоем, великого государя, дворцовом селе Досугове и в иных местах у разных всяких чинов людей овес и сено (посольские люди) имали сильно и всякия обиды уездным людям чинили, и о тех их налогах били челом тебе, великий государь, разных чинов многие челобитчики, а нам, холопем твоим, в Смоленске в приказной избе подавали челобитныя”. Вообще эта многочисленная дворня вела себя буйно и после за Смоленском. Чадуев доносил в Москву, что по дороге едучи, посольские люди в деревнях у крестьян сено и овес грабят, а стрелец Иван Тимофеев прибавлял, что для конских кормов ездят поляки от большой дороги в сторону верст по 20 и по 30 и корм и конский овес и сено емлют безденежно, а платят деньги только за те кормы, которые покупают в дороге на торге. — О Чадуеве см. Ист. России Соловьева т. XII, стр. 144—165). Приветствуя послов, как гостей в Московии, он поклонился и [30] принял их под свое покровительство. Когда мы поведали ему о предшествовавших неудобствах на пути, он сказал, что в здешних краях это не редкость; впоследствии однако ж о постое и прочем необходимом заботился старательно, приставил, кроме того, караул для большей нашей безопасности ночью. Подвигаясь вперед, мы доехали таким образом до небольшого городка Лубни (Lubni) — последнюю станцию до Смоленска. Отобедав, мы поэтому и составили расписание, в каком порядке вступить нам в город. 7-го апреля на заре мы выехали из упомянутого селения Лубни. Две кухонные повозки мы выслали вперед и много еще парных и троечных подвод поменьше, на коих везлась утварь послов и посольских людей в приготовленное нам приставом помещение, где комнаты убраны были между тем красивыми коврами. Проехав 3 мили, в 3-м часу пополудни прибыли и мы в следующем порядке. Впереди в немецком платье с золотой бахромою шли три трубача с литаврщиком и попеременно играли; за ними с своими начальниками драгуны ясновельможного воеводы полоцкого, все в красной одежде с бахромой и прочими украшениями; за ними, впереди турецких коней сиятельного князя, покрытых попонами турецкой работы и ведомых каждый отдельным конюхом в красной одежде, шел пан Радзимин, главный конюший; позади — 12 верховых лошадей ясновельможного воеводы тоже с главным его конюхом впереди, покрытых красным же сукном с белою оторочкой — каждую вел под уздцы тоже конюх; за ними кучера, в красном же одеянии, вели 8 благородных фрисландских коней, вороных, крупной стати, предназначавшихся для въезда в Москву под карету сиятельного князя; потом еще 7 гнедых лошадей ясновельможного воеводы, все вздымаясь на дыбы, ведомые одетыми в красное конюхами, сделали въезд довольно парадным. За конями следовала везомая 6 вороными лошадьми карета пана секретаря посольства; за ней — дорожная карета сиятельного князя, везомая 6 рыжими лошадьми, в коей ехали — посольский врач пан Ферендини, капеллан князя Томас Шван, ордена проповедников, и два приехавших с послом литовским иезуита. Затем двигалась посольская шляхта, состоявшая из разных сопутников-добровольцев, коих вело благородное любопытство взглянуть на Москву, и из членов посольской свиты верхом на отборных и разубранных конях; потом трубачи в красивом польском одеянии трубили попеременно перед каретой послов. Карета была очень красива (хотя в виду дурного состояния дорог и выбрали худшую); ее горделиво везли 6 разномастных фрисландских лошадей, блистая богатством серебряной и шелковой сбруи; [31] кучера, по обычаю поляков, одеты были в красное; по бокам шли 2 гайдука, тоже в красном, осыпанные по их обыкновению серебром. Карету занимали: сиятельный князь Черторыйский, воевода волынский, посол польский, и ясновельможный воевода полоцкий, посол великого княжества литовского, пан Комар, судья оршинский, посольский секретарь, и пан пристав московский, высланный нам на встречу. Со стороны князя ехало верхом 12 спальников (по-польски называемые pokoiovi), со стороны воеводы тоже 12, все в красной одежде; за каретой вели по одиночке 2 иноходцев того и другого посла под дорогими седлами и в великолепной сбруе; наконец 150 человек посольской свиты и частных лиц, 600 княжеских драгун в новой одежде, с оружием заключали шествие. Еще следовало 9 военных повозок, кои поляки зовут karavan, а немцы — ruestwagen; две великолепные, новые кареты для въезда послов в Москву и множество других малых подвод. Далеко от г. Смоленска стояло для встречи нас 2 полка московской конницы с трубами и литаврами. Они провели нас не в город и не подле стен, а делая большой крюк, в предместье.

В предместье справа и слева были расставлены отряды московских стрельцов с сурнами (fistulis) и литаврами, кои вдвое больше наших. Мы, не смотря на большое затруднение от грязи, живо двигались между ними и переехали мост через реку, называемую у них Днепром, а по-латыни Борисфеном; через него мы тут переезжали уже вторично. Отсюда сворачивая к улице влево в сопровождении московских дворян (Пропуск нескольких слов в подлиннике).... там праздновали Пасху.

Нам не позволили хорошенько осмотреть местоположение города и его достопримечательности; нас не пускали даже ходить по мосту из опасения сколько предать укрепление, столько и накликать тем на нас же самих 6еду.

Город раскинут по холмам и долинам, кое-как обнесен недавно выстроенными стенами; кроме того, огражден многими укреплениями. Каменных домов, как и всюду в Московии, почти не имеет, а деревянных в нем очень много (Вот как за три года до Таннера секретарь посольства от римск. имп. Леопольда Лизек описывал Смоленск: “Смоленск — город обширный и хорошо отстроенный; русские считают его как бы непобедимым укреплением своего отечества. В последнее время, по возвращении его от Польши, въезд в него запрещен всем чужестранным министрам и послам из опасения, чтобы они, узнав расположение крепости, не воспользовались этим в случае войны; место смоленского воеводы самое почетное и дается вельможе, заслужившему полную доверенность царя. В городе содержится большой гарнизон. Впускать в него иностранцев запрещено под смертною казнью, но когда мы сказали, что будучи утомлены долгим путем, хотели бы отдохнуть в Смоленске нисколько дней, то воевода в знак особенного расположения и доверия к римскому императору не только согласился на нашу просьбу, но и положил ввезти нас в город с небывалым до того великолепием.... Перед нами открылся большой город, который до того скрывался за лесом и горами. На поле нас окружила толпа стрельцов и любопытных, смотревших на немецких людей, как на диво... У городских ворот стояло множество воинов, которые отдали нам честь; на улицах до самой новой крепости, куда следовало нам ехать, толпился народ. Старая крепость лежит на другом берегу Днепра и заключает в ceбе столько строений, что кажется городом. С одной стороны омывает ее река с другой окружают острые скалы, а посредине возносится башня с храмом Божьей Матери. Все это дает крепости грозный вид”. Посольство пробыло в Смоленске три дня. “Путь от Смоленска до Москвы, продол. Лизек, сколько опасен от медведей, столько и скучен по причине непрерывных лесов. Единственная между этими городами дорога идет по полосе вырубленного леса, шириною около 30 футов, с бревенчатою по болотам настилкою”. См. Ж. М. Нар. Просв. 1837, ноябрь; Никитин Ист. города Смоленска, стр. 205—7). Посреди них поднимается значительное возвышение; на нем, заметил я, [32] производились работы — люди копали, отвозили землю. Я в удивлении спросил у жителей: к чему эти необычайный работы? они отвечали, что в этом месте хотят воздвигнуть нечто достопримечательное, но что именно — не сказали (По всей вероятности Таннер говорит здесь о построении Успенского собора. Во время осады города Сигизмундом III соборная церковь была взорвана; на ее развалинах поляки соорудили костел. Царь Алексий Мих., овладев Смоленском, задумал построить в нем собор. Для работ были присланы из Москвы мастера; царь пожаловал 2000р. да 399 пудов железа, а воеводе смоленскому Михайле Голицыну приказал заготовить весь потребный материал. Работы начались в 1677 г.; закладка была 2-то августа. В начале работы пошли успешно: в полтора года были возведены три стены — сев., зап. и южная до круглых окон. См. Никитин, Ист. города Смоленска. 1848. 208—9 стран.) Близ города — очень обширные предместья, где производится оживленный торг преимущественно деревянной выточенной на подобие каменной посудой, разными горшками и прочими дешевыми товарами; их украшают и церкви, почти все деревянные. Двадцать лет тому назад, когда город был еще под властью польского короля, жители носили и одежду польскую; ныне же, придя под власть великого князя московского, стали и одеваться все по-московски. Особенно смешен наряд у женщин: они рядятся в длинную [33] желтого цвета свитку с рукавами, свешивающимися с плеч до земли, без пояса; голову покрывают необыкновенными шапками. Девушки отличаются только спускающимися косами с заплетенной в них лентой. Мужчины подстригают волосы; бороду, рыжую по большей части, не бреют никогда; почтеннее и важнее прочих признается у них тот, у кого больше складок на рукаве кафтана.

Город, как уже гнездо схизматиков, во всем отступает от обряда католиков — даже в крестном знамении есть отличие: они полагают его со лба на нижнюю часть груди, потом справа налево (в противность нам), с глубоким поклоном в землю.

Было 10-ое апреля, когда празднование Пасхи по новому обряду у нас, по старому — у них, в том году случилось в один и тот же день. Тут можно было видеть, как они празднуют: встречающееся без различия пола и состояния целуются и, по общему с нами обычаю давая друг другу красное яйцо, говорят с поклоном: “Христос воскрес!” (по-чешски — Kristus work’zal), на что другой, благодаря и взяв яйцо, отвечает: “воистину воскрес!” (gistu vokr’zal) и целует того в свою очередь, чему немало мы дивились, видя, что на улицах это происходит поголовно со всеми встречающимися.

Мы по-своему праздновали Пасху — торжественно с трубами и литаврами, при чем особенно необычным для необразованных зрителей показалась наша приятная музыка и ласкающее слух пение по нотам — все и стояли, разиня рот, в изумлении, как это мы можем молиться Богу в то время, когда раздается столь приятное пение и игра на инструментах; им казалось, что это скорее располагает душу к пляске.

Немало жителей собиралось у нашего подворья ради более утонченной манеры наших в обращении; а мы в свою очередь дивились на них, что они во всех своих действиях являют манеру обращения полных варваров, говорят и друг другу и чужим неучтиво “ты”. Однако ради великого почтения к своему царю, чтобы из-за нас не навлечь на себя его немилость, они ежедневно присылали нам хлебов, мяса, живности, меду, пива, водки и др. припасов в изобилии. Нам показалось долго ждать тут нового пристава из Москвы; послы, убедив бывшего при нас пристава, что он встретит нас на дороге, добились того, что они через несколько дней нас отпустили (Воевода Урусов писал, что великих послов держал он в Смоленске 8 дней, и они с Вас. Чадуевым приказывали, чтобы им дать подвод и отпустить из Смоленска, иначе грозили уехать назад). Тут по горам да по долам началась уж [34] истинно варварская дорога — мы в час испытали больше муки, чем в Польше за целый день.

14-го апреля, после приличного и торжественного при звуке труб и литавр угощения, началось наше дальнейшее путешествие в Mocковию, в сопровождении также и некоторых тамошних дворян. Городские власти сделали выезд наш вполне торжественным по приказу великого князя и ради важности послов и проводили нас при звуках труб и литавр из города. Кроме того, 500 поселян (кои по-тамошнему называются “подводы”; у каждого из них одна телега в одну лошадь) дали возможность с большим удобством везти посольскую кладь. Для большей безопасности на пути пристав, долженствовавший сопровождать посольство, взял и с собою конвой солдат.

(пер. И. Ивакина)
Текст воспроизведен по изданию: Бернгард Таннер. Описание путешествия польского посольства в Москву в 1678 г. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1891

© текст - Ивакин И. 1891
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ИОИДР. 1891