Neue Seite 4

Библиотека сайта XIII век

ХРОНИКА ЭРИКА

ERIKSKRONIKAN

ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ЯЗЫКОВЫЕ ТРАДИЦИИ "ХРОНИКИ ЭРИКА"

"Хроника Эрика" является одним из древнейших шведских литературных памятников. Она была составлена в 20-е годы XIII в. неизвестным автором. В основу хроники положена история династии шведских конунгов — Фольгунгов — с момента ее основания в середине XIII в. до вступления на трон Магнуса Эрикссона в 1319 г. Хроника названа по имени отца Магнуса Эрикссона, герцога Эрика, который является ее главным героем. Однако это название хроника получила лишь в XVI в., чтобы ее было удобнее отличать от более поздних рифмованных хроник. В XV в. "Хроника Эрика" называлась "Старой Рифмованной Хроникой". О ее первоначальном названии ничего не известно.

Текст "Хроники Эрика" дошел до нас в девятнадцати рукописных кодексах, самый ранний из которых датируется 1457 годом. Это — так называемая "Книга госпожи Мэрты" ("Fru Martas bok"), содержащая, помимо хроники, ряд рыцарских романов. В двух более поздних манускриптах — "Книге Спегельберга" (1470— 1480 гг., "Spegelbergs bok") и "Книге госпожи Элин" (1476 г., "Fru Elins bok") — "Хроника Эрика" также соседствует с рыцарскими романами. Оригинальный текст хроники лучше всего восстанавливается по "Книге Спегельберга". Именно этот вариант положен в основу всех современных шведских изданий "Хроники Эрика", и с него осуществлялся перевод на русский язык. Списки хроники, принадлежавшие двум аристократическим дамам — госпожам Мэрте и Элин — содержат ряд пропусков и изменений (в первой книге отсутствует пролог, а ярл Биргер в обеих называется рыцарем). Эти изменения были допущены в результате редактирования текста, осуществленного, вероятно, по просьбе самих владельцев рукописей.

Как самостоятельное произведение "Хроника Эрика" представлена лишь в трех названных кодексах. В [174] остальных она входит в огромную историческую работу, которая была составлена и отредактирована в период 1448—1457 гг. Правивший в то время Карл Кнутссон (Бунде) проявлял большой интерес к истории. По его поручению монахами францисканского монастыря Стокгольма была составлена рифмованная хроника ("Хроника Карла" — Karlskronikan), которая потому сразу же была соединена с "Хроникой Эрика" и повествованием о событиях 1320—1388 гг. "Хроника Карла" продолжала рассказ об истории Швеции с 1388 по 1452 г.

То, что "Хроника Эрика" одновременно вошла в хронику шведского государства и была включена в личные альбомы аристократических особ вместе с популярными литературными произведениями, говорит о том, что она воспринималась и как достоверный исторический труд, и как художественное произведение. "Хроника Эрика" соединила в себе черты и свойства исторического повествования и литературно-художественного произведения, что было характерно для европейских рифмованных хроник в средние века.

Средневековые рифмованные хроники являлись переходным этапом от летописания к роману. Основу их содержания, как и в летописях, составили реальные события, выстроенные в хронологическом порядке, однако изложение фактов не было главной задачей. Создатели рифмованных хроник описывали происходящее, дополняя рассказ новыми деталями (порой домысленными), проявляя интерес к подоплеке событий и действующим лицам. Авторы рифмованных хроник могли высказывать свое личное отношение к героям повествования и часто прибегали к использованию разнообразных художественных приемов. По общему замыслу произведения автор мог даже нарушать хронологию событий. Вольное обращение с историческим материалом и языковые художественные средства сближали рифмованные хроники с романами.

История возникновения жанра рифмованных хроник, а также рыцарских романов была связана с [175] развитием рыцарской культуры. В период, когда складывались государства и шло усиление знати, в Европе появились большие королевские и аристократические дворы, ставшие центрами светской культуры. Именно в этой придворной галантной среде сформировался идеал рыцаря и кодекс его поведения. Рыцарь представлялся отважным и умелым воином, который имел опыт в турнирах, был верен своему сюзерену, помогал слабым и нуждающимся. Рыцарю следовало поступать и говорить изящно и находчиво. Рыцарская мораль требовала избегать всего низменного и недостойного. Женщина находилась в центре жизни рыцаря, и ради нее он должен был идти на самые опасные авантюры. Все эти требования излагались в первой части аллегорического повествования "Романа о розе", созданного во Франции в 20-х годах XIII в. Первые рыцарские романы родились во Франции, Англии и Германии. В этих романах рыцари изображались именно такими, какими они бы хотели себя видеть.

Рыцарские романы создавались обычно по заказу людей высокого социального положения и большого достатка — рыцарей и высокородных дам. Как показывают современные исследования уровня грамотности в средние века, именно женщины выступали в большинстве случаев заказчиками книг, а равно и их владельцами. К вещам, наиболее часто упоминавшимся в завещаниях немецких аристократок, относились украшения и книги. "Книги, что женщины обычно сами и читали", — добавил от себя переписчик хроники "Зеркало Саксонии" ("Sahsenspiegel") в 1270 г. (Grundmann 1935, 131). Умение читать и писать являлось одним из основных требований к девушкам из знатных семей. По данным исследования шведского дипломного материала, изложенным в еще не опубликованной статье Б. Фритс, более половины завещаний XIII—XIV вв., в которых упоминаются книги, составлены женщинами. Интересно, что книги передавались по наследству от женщины к женщине, о чем свидетельствуют многочисленные надписи. [176]

Среди самых знаменитых ценителей литературы в средние века обычно называют англо-нормандского короля Генриха II Плантагенета (Генрих Анжуйский) и его жену Элеонору Аквитанскую. Королева Элеонора имела тонкий литературный вкус и покровительствовала английским и французским сочинителям. По ее поручению на основе более ранних латинских исторических повествований был создан целый ряд рифмованных романов: "Роман о короле" и "Роман о Бруте" Роберта Вейса и "Хроника герцога Нормандии" Бенуа де Сент-Мора. Исторические события в этих произведениях трактуются свободно, основное же значение придается описанию рыцарского образа жизни. Величайшим мастером этого жанра стал Кретьен де Труа, автор романов "Тристан и Изольда", "Ланселот" "Ивэн"; последний был положен в основу переведенного на шведский язык романа "Иван Рыцарь Льва ("Ivan Lejonriddare") — одного из трех романов "Песни Эвфемии".

Первым и наиболее значительным примером немецких рифмованных хроник является "Хроника Кайзера" ("Kaiserkronik"), написанная ок. 1143 г. и состоящая из нескольких десятков тысяч строк. По сравнению с ней "Хроника Эрика" выглядит совсем миниатюрной — всего 4543 строки. В основу "Хроники Кайзера положены биографии 32 римских и германских императоров от Юлия Цезаря до Конрада III. В XIII в. жанр рифмованных хроник распространился не только в собственно немецких областях, но также в Ливонии, Нидерландах и др. Среди произведений этого времени следует выделить "Ливонскую хронику" (ок. 1298 г.), повествующую о борьбе рыцарского Ордена Меченосцев на побережье Балтийского моря, и "Брауншвейгскую хронику" (ок. 1286 г.), в которой дается история рода Брауншвейгских герцогов. Автор "Хроники Эрика , вероятно, был хорошо знаком с ними, поскольку "Хроника Эрика" обнаруживает много общего с названными хрониками.

Норвегия первой из стран Северной Европы познакомилась с рыцарскими романами благодаря [177] развитым дипломатическим связям с англо-нормандским двором. Во время правления Хокана Хоканссона (1217—1263) сентиментальные французские романы Кретьена де Труа по личной инициативе конунга были переложены в прозе на норвежский язык.

Новой эпохой норвежской культурной жизни стали годы правления внука Хокана — Хокана Магнуссона, который был женат на немецкой принцессе Эвфемии (и Хокан, и его жена являются действующими лицами "Хроники Эрика"). Эвфемия проявляла большой интерес к литературе, и, вне всякого сомнения, библиотека конунга пополнилась после свадьбы немецкими романами. В 1302 г. на пире в Осло Эвфемия впервые увидела герцога Эрика, героя будущей хроники, который, если верить последней, поразил всех присутствующих куртуазностью и рыцарским обликом. По всей вероятности, встреча увлеченной литературой королевы с молодым и галантным шведским герцогом, ставшим впоследствии ее зятем, побудила королеву перевести на шведский язык несколько самых популярных рыцарских романов того времени. Так появились на свет "Песни Эвфемии": "Иван Рыцарь Льва", "Герцог Фредрик Нормандский", "Флорес и Бланзефлор".

В Швеции рыцарская культура утвердилась лишь к началу XIV в. Благодаря норвежскому посредничеству и прямым связям с немецкими княжествами шведская аристократия познакомилась с популярными в Европе рифмованными рыцарскими романами и хрониками. В 1273 г. конунг Вальдемар отправил к герцогу Брауншвейга послов, чтобы договориться о помолвке своей дочери. Свадьба не состоялась, но четверо шведских послов во время пребывания при брауншвейгском дворе услышали чтение популярных рифмованных романов. Судя по всему, сами романы и обычай придворного чтения произвели на послов большое впечатление, и они поделились им по возвращении в Швецию. Так или иначе, но в изданном несколько лет спустя конунгом Магнусом Амбарный Замок "Законе Альснё" многие шведские господа впервые были поименованы с [178] употреблением рыцарских титулов. А за год до смерти конунга, в 1289 г., в Стокгольме состоялся большой праздник, на котором, как сообщается в "Хроника Эрика", в рыцари был посвящен наследник престола. сын конунга Магнуса — Биргер, и еще сорок дворян с ним, в том числе герцог Альбрехт Брауншвейгский. Если верить сказанному в хронике, жизнь шведского двора в то время уже потеряла свой патриархальный характер и строилась по континентальным феодальным обычаям. По мере утверждения рыцарской культуры и под влиянием зарубежной литературы в Швеции возникли предпосылки к созданию собственных произведений по европейскому образцу. Литературно-историческая традиция, начатая французскими рыцарскими романами и немецкими рифмованными хрониками, и 20-е годы XIV в. дошла до Швеции и воплотилась в произведение, достойное своих предшественников, — "Хронику Эрика".

Обзор исторических событий автор "Хроники Эрика" начинает с того момента, на котором обрывается "Вестгётская хроника" ("Vestgotakronikan") ^—сборник анналов XIII в., дошедший до нас в приложении к областному закону — Вестгёталагу. Это, возможно, не является случайностью. Автор ведет отсчет времени от Эрика Эрикссона (Шепелявого), последнего конунга из рода Эрика Святого. Повествование продолжается историей рода так называемых Фолькунгов вплоть до избрания конунгом Магнуса Эрикссона в 1319 г. Хронику обычно условно подразделяют на три части. В первой из них (ст. 1—1831) рассказывается о ярле Биргере, его сыновьях Вальдемаре и Магнусе и о регентстве марска Торгильса Кнутссона. Заканчивается первая часть коронацией молодого конунга Биргера Магнуссона. Основное внимание автора привлекают крестовые походы в Тавастланд и в Ингерманландию, а также борьба за власть между принцами-братьями Вальдемаром и Магнусом. Второй период (ст. 1832—3623) начинается с уже упомянутого [179] праздника в Осло (Рождество 1302 г.). С этого момента герцог Эрик, сын Магнуса, становится центральной фигурой хроники; хроника носит именно его имя. В этой части описывается нарастающий конфликт между конунгом Биргером и его братьями и то, как герцог Эрик, находясь на западном побережье Швеции, ловко маневрировал между конунгами трех соседних держав. Повествование неожиданно обрывается на 1313 г., и после загадочного пробела, охватывающего около четырех лет, следует драматическая развязка: так называемая Нючёпингская трапеза. В ночь с 10 на 11 декабря 1317 г. конунг Биргер хитростью заманивает и берет в плен своих младших братьев, герцогов Эрика и Вальдемара, которые через несколько недель умирают от голода в башне Нючёпингского замка. В заключении автор рассказывает о том, как людям герцогов удается одержать победу над конунгом Биргером и его датскими союзниками, вынудить конунга к бегству и казнить его сына Магнуса. Завершается "Хроника Эрика" сценой торжественного тинга у Моры, где трехлетний сын Эрика Магнус избирается конунгом.

Несмотря на такое подразделение, "Хроника Эрика" представляет собой цельное и хорошо продуманное в композиционном отношении произведение. Все три части создавались последовательно одним и тем же человеком, который все время помнил о голодной смерти герцогов Эрика и Вальдемара. Когда бы речь ни заходила о содержании высокопоставленных пленников, автор непременно заканчивал описание благоприятных условий их жизни в неволе словами: "Голодом их не морили!" Автор впервые упоминает об этом, говоря о хорошем содержании конунга Вальдемара в замке Нючёпинга в 1288 г. (ст. 1282—1323). Затем он подчеркивает, что люди герцога Эрика после "забавы в Хотуне" не морили голодом конунга Биргера и его жену Мериту (ст. 2624—2641). Другим виновником гибели герцогов — Брункову и его людям — тоже не дают умереть от голода в тюрьме (ст. 4249—4251). В результате подобных напоминаний автор создает страшный [180] образ надвигающейся голодной смерти. Когда же мы доходим до кульминации, "Нючёпингской трапезы", злодеяние Биргера кажется еще более ужасным на фоне благородства герцогов и их людей. "Нючёпингская трапеза" является центральной сценой хроники. Время в рассказе как бы замедляет ход, и одна ночь длится дольше, чем самый продолжительный крестовый поход. В этой сцене автор больше, чем где бы то ни было, увлечен художественной стороной повествования. Историзм отходит на второй план, а на первый выступает драма человеческих отношений. В сцене трапезы" больше всего диалогов, страстей, переживаний и многопланового действия, которое разворачивается одновременно в разных помещениях Нючёпингского замка. Когда же автор завершает рассказ о пленении братьев-герцогов, он снова возвращается к последовательному изложению фактов, и действие с нарастающим темпом катится к благополучной развязке.

Составляя "Хронику Эрика", автор в первую очередь руководствовался замыслом и основными пожеланиями заказчика. Главной задачей было прославление герцога Эрика и его рода, а также оправдание государственного переворота, совершенного людьми герцогов, в результате которого законный претендент на корону Магнус Биргерссон был казнен, а конунгом объявили сына герцога Эрика — Магнуса. Идеологическая подоплека во многом определяет композицию хроники. Наиболее характерным для автора в этом отношении методом является изменение хронологии событий. Впервые это происходит в описании крестового похода ярла Биргера на Тавастланд и избрания сына Биргера, Вальдемара, конунгом. Возвращение Биргера из похода, который на самом деле состоялся ок. 1237 г., в хронике совпадает с избранием Вальдемара конунгом в 1250 г. Изменение хронологии было необходимо автору для того, чтобы с самого начала дать читателю представление об основателе нового королевского рода, ярле Биргере, как о настоящем рыцаре. По мнению [181] исследовательницы Г. Нордстранд, портрет ярла существенно выигрывал от нарушения хронологии. В то же время получалось, будто бы Биргер отсутствовал на выборах конунга Вальдемара и, следовательно, не мог повлиять на их результат. Чтобы еще больше усилить впечатление непричастности Биргера к коронации своего сына, автор рассказывает, что Биргер якобы сам втайне желал стать конунгом и видел в Вальдемаре соперника. В описании сцены выборов автор использует распространенную в то время балладу о ссоре ярла Биргера с неким Йоаром Синим (Nordstrandh 1990, 9-31).

Аналогичный прием автор использует в заключительном эпизоде хроники. Он переставляет местами сцены избрания Магнуса Эрикссона конунгом и казни Магнуса Биргерссона, законного наследника престола. В результате торжественная сцена выборов оказывается в конце хроники, а казнь больше не воспринимается как результат борьбы за корону. Она рассматривается в контексте окончания гражданской войны 1318 г. и суда над остальными противниками "партии" герцогов. Эта "хронологическая ошибка" в то же время позволяет автору закончить все повествование на торжественной ноте. Таким образом, хронологический порядок событий нарушается не по незнанию автора, а по хорошо продуманному плану. Оба разобранных эпизода придают хронике идейную завершенность: автор от начала до конца проводит идею того, что Фолькунги пришли к власти и удерживают ее по закону, по воле всего народа.

К другим особенностям композиции хроники следует отнести элементы устного повествования. Трудности, связанные в средние века с размножением рукописных книг, приводили к интересному явлению: книги обычно не читали, а слушали. Роман, текст которого подчас существовал в единственном экземпляре, читали вслух членам княжеского дома долгими зимними вечерами или во время праздников. Хроника, вероятно, не была исключением. Уже в прологе автор [182] вдохновенно призывает своих слушателей ко вниманию (ст. 26—28). На протяжении всей хроники автор проявляет себя спонтанным рассказчиком. Чтобы создан, объемную картину происходящего не только в Швеции, но и в Дании, и Норвегии, он перескакивает с одного события на другое; не завершая начатый рассказ, переходит на следующий, а потом снова возвращается к начатому. Так, рассказав о свадьбе Вальдемара с Софией Датской, автор возвращается во времени назад и начинает говорить о том, как тогда в Дании был убит конунг Эрик Плужный Грош. Автор прерывает рассказ о "паломничестве" герцога Вальдемара в Германию и возвращается к нему снова лишь после того, как подробно передает все то, чем герцог Эрик занимался в это время дома, в Швеции (ст. 2675—2703). Тот же прием используется неоднократно в описании "Нючёпингской трапезы". Характерно, что автор называет свое произведение чаще всего рассказом и лишь несколько раз — книгой.

Рассказывая о всех шведских правителях от Эрика Эрикссона (Шепелявого) до Магнуса Эрикссона, автор стремился отразить важнейшие события того периода. Однако отбор материала, особенно для начала работы "предыстории", определялся не только его важностью для заказчика, но и теми источниками, которые были доступны автору. К таким источникам относятся прежде всего анналы и устная традиция. По данным анналов автор воссоздавал хронологию событий, а устная традиция использовалась для пополнения рассказа отдельными деталями. Так, описание свадебной поездки Софии в Швецию и ее свадьбы с Вальдемаром основывается на распространенной в то время балладе. В основу рассказа о посещении Ютты и пленении конунга Магнуса рыцарем Педером Порсе также положены популярные баллады. А эпизод с ярлом Ионом и его героической женой,вероятно, восходит к известной песне или легенде. Сюда же можно отнести историю взаимоотношений йонкера Карла с ярлом Биргером и гибели Карла в Ливонии. [183]

Другим источником информации служили рассказы очевидцев или участников событий. Одним из таких очевидцев являлся Ульф Карлссон, которого автор упоминает в связи с битвой при Эттаке в 1277 г. (ст. 847-877). Этот рыцарь, судя по словам хроники, охотно делился своими воспоминаниями, о которых автор мог узнать либо прямо от Ульфа, либо от его потомков.

Более поздние события хроники воссозданы автором на основе рассказов его современников (вероятно, в том числе и заказчика) или же опираясь на собственный опыт. Говоря о пире в Кунгахэлле, который был устроен герцогом Эриком в 1307 г., автор неоднократно обращает внимание на свое присутствие (ст. 2690— 2703). Участие автора очевидно прослеживается и в сцене большого торжества, устроенного по поводу свадьбы герцога Эрика в Лёдёсе (ст. 3524—3623).

В ряде случаев при описаниях событий прошлого автор допускает анахронизмы, оперируя понятиями и категориями времени — первой половины XIV в.: он говорит о рыцарских турнирах применительно к правлению Эрика Шепелявого, т. е. к середине XIII в., и называет господ "рыцарями" еще до официального введения этого титула. В то же время автор достоверно и точно передает современные ему реалии.

Как уже говорилось выше, "Хроника Эрика" — это тенденциозное произведение. Для ее заказчика или заказчиков — господ из "партии" герцогов — хроника была в определенном смысле агитационным документом, который бы оправдывал совершенный ими государственный переворот. Тенденциозность хроники проявляется, помимо рассмотренных случаев изменения хронологии событий, в основном в портретах и поступках действующих лиц. Герои условно подразделяются на хороших и плохих — на тех, кого автор идеализирует и восхваляет, и тех, кого он порочит и очерняет. Автор идеализирует прежде всего герцога Эрика. Когда герцог впервые появляется в хронике, по его щедро украшенному эпитетами портрету нам сразу же [184] становится ясно, что все симпатии автора на стороне главного героя (ст. 1429—1433). Что бы ни делал герцог, он всегда остается "мягкосердечным", кротким и прекрасным. Эрик никогда не проигрывает в хронике, даже если в действительности все происходило совсем не так. При одном появлении его войска конунг Биргер, по словам автора, отказывается от дальнейших боевых действий, и его отношения с братом "смягчаются". На самом деле именно герцог не решился вступить в битву с силами конунга и был вынужден принять условия Биргера. В другом эпизоде, когда автор рассказывает о разорительном набеге Эрика на Норвегию, герцог, внезапно заболев, вынужден раньше времени отправиться домой. Таким образом, автор завуалировал факт полного разгрома герцогского войска под Осло силами норвегов.

Вместе с герцогом автор идеализирует его ближайшего друга и советника — Матса Кеттильмундссона. Автор наделяет и Матса, и Эрика всеми качествами идеального рыцаря. Он восхваляет герцога за внешний облик, мягкость и щедрость, а Матса — за храбрость и напористость. Автор не скупится на эпитеты. Если верить ему, то даже Гавейн и Персиваль — рыцари легендарного короля Артура — не смогли бы сравниться с герцогом Эриком и его людьми. Всех противников герцога автор выставляет по контрасту в черном свете. Никто из них не отличается храбростью, при виде войска герцога они разбегаются, как стало, и к тому же способны на подлость. Автор закрывает глаза на все неудачи герцога и его сподвижников и высмеивает просчеты его врагов. Автор с нескрываемым злорадством рассказывает о том, как герцог несколько раз подряд опережает датского конунга Эрика Манведа и оставляет его войско без провианта. Когда Матс Кеттильмундссон падает с лошади в ходе сражения при Семе, автор описывает его падение в нейтральном тоне. Однако когда на турнире датчанин Магнус Дюсевальд падает с лошади в грязь, то его осмеивает народ. Не раз прощает и оправдывает самые неблаговидные поступки [185] людей герцогов. Причем авторские оправдания звучат порой нелепо. Так, например, сразу же после описания казни законного наследника Магнуса Биргерссона автор восклицает: "Не будет убийств за наследство, дай Бог!". И в этом же эпизоде оправдывает казнь Магнуса как вполне понятную всем месть за смерть герцогов: "...знают все люди о том, что они за господ отомстили" (ст. 4521-4522).

Автор очень часто использует прием контраста в портретах действующих лиц. Так, например, конунг Вальдемар в начале хроники изображается светлым и красивым. Его брат Магнус — угрюмый и черный — явно проигрывает в сравнении. Однако впоследствии Магнус оказывается фаворитом автора, и в портрете отца главного героя появляются черты благородного и смелого рыцаря, в то время как Вальдемар теряет к себе авторское уважение. Интересно, что в первой части хроники автор проявляет непоследовательность в отношении к действующим лицам. Конунги Вальдемар и Биргер нравятся автору в их молодые годы, а позднее вызывают его отрицательное отношение. Описывая события далекого прошлого, автор восхваляет достойного и смелого противника. Он с почтением отзывается о Хольмгере, сопернике Эрика Шепелявого. Восхищается мужеством Бенгта из Альсё в битве при Эттакс и поощрительно относится к предприимчивости Педера Порсе, когда тот шантажирует конунга Магнуса. Однако чем ближе подходит автор к современным ему событиям и чем дальше отодвигается идеализируемое им прошлое, тем определеннее и эмоциональнее он выражает отношение к своим персонажам, тем более настойчиво он их восхваляет либо очерняет. Автор замалчивает или извиняет неправедные дела герцогов, но порочит самые невинные проступки их противников.

Помимо идеологических установок со стороны заказчика, автор также подчинялся законам рыцарской литературы. Зависимость его от них проявлялась, в первую очередь, в употреблении характерных для жанра выразительных средств и клише. Одним из главных [186] требований к рыцарю было неукоснительное соблюдение положений христианской морали. С ее основными постулатами автор на протяжении всего рассказа соотносит поступки своих персонажей. Он либо молит Бога принять душу умершего в рай, либо гневно предрекает адов котел. Большое внимание автор уделяет воззрениям рыцарей-крестоносцев, главным из которых является предрешенность их судьбы и судеб их врагов: рыцарь-крестоносец даже погибая "ничего не терял", т. к. смертью во имя веры искупал свои грехи и попадал в рай. В этом отношении показательны монологи йонкера Карла, особенно ст. 304—313. Они перекликаются с древнескандинавскими мифами, согласно которым лишь погибший в сражении воин попадал в зал Одина Валдхаллу — место посмертного обитания героев в языческой мифологии. Другой характерной особенностью портретов действующих лиц хроники является то, что типичное доминирует над индивидуальным. Для средневекового сознания было характерно формулировать общее и не касаться индивидуального. Портреты героев создаются с помощью одних и тех же выразительных средств. Постоянные эпитеты для знатного рыцаря — благородный и справедливый, как. например, Торгильс Кнутссон, Иоар Синий или ярл Фольке. Воины-герои в хронике — умелые и храбрые, а герцог Эрик — щедрый и мягкосердечный. По одному образцу автор рисует и женские портреты королевы Софии, и ее сестры Ютты, и жен герцогов, и супруги Магнуса Амбарный Замок. Женщина всегда "хороша и горда", с ней никто не может сравниться по красоте. Воспевание женской красоты — один из главных элементов рыцарской литературы — порой доводиться в хронике до абсурда. Например, автор превозносит красоту невесты герцога Эрика, а принцессе Ингеборг к тому времени не исполнилось еще и двух лет. Создавая женские образы, автор часто использует эпитет "благородная", подчеркивая, что действующие лица происходят из рыцарских семей. Даже жена Иона, не имевшая ни малейшего отношения к рыцарству, наделяется [187] этим эпитетом. Как и портреты героев, не отличаются разнообразием и описания основных событий — свадеб, пиров, похорон и сражений. Они включают одни и те же детали, что является характерной чертой всей средневековой литературы. На праздниках автор уделяет внимание богатым одеждам, в основном из бархата, шитым серебряной нитью. Неизменными элементами в описании праздников являются также галантные беседы, танцы и турниры.

Траурная обстановка на похоронах изображается одинаково на протяжении всего повествования: все скорбят по умершему, обряд совершается в присутствии всех священников, которые жили в округе, часто упоминаются монахи в черных одежда. Если хоронят очень знатного господина, обряд происходит перед алтарем (похороны Торгильса Кнутссона).

В изображении батальных сцен проявляется еще одна черта, характерная для литературы средних веков. Внимание автора привлекает не весь ход сражения, а поединок двух рыцарей, который либо предшествовал битве, либо разворачивался уже в ходе сражения. Для автора типично показывать вклад одного или нескольких воинов, в то время как присутствие остального войска едва заметно. В описании битвы при Эттаке на передний план выступают храбрые Пальне Белый и Бенгт из Альсё. Центральное место на праздничных турнирах датчан и шведов занимает поединок Магнуса Дюсевальда с Эренгислом Плата. Сюда же относятся "авантюры" Матса Кеттильмундссона у моста Агнабру и его вызов, брошенный русским под Ландскруной.

Иногда главный герой заслоняет не только рядовых участников событий, но и своих ближайших сподвижников. Автор говорит только о герцоге Эрике, в то время как брат последнего Вальдемар неизменно следовал за главным героем. Точно так же присутствие йонкера Эрика на стороне Магнуса Амбарный Замок в борьбе против конунга Вальдемара лишь подразумевается, но не оговаривается. [188]

В хронике часто используется гипербола как для характеристики персонажей, так и в описании различных событий. В самом начале хроники автор сравнивает шведских героев с Дидриком Бернским, чтобы показать, что они ни в чем не уступают лучшим рыцарям-воинам континента всех времен. Сюда же можно отнести уже упомянутое сравнение окружения герцога Эрика с Гавейном и Персивалем, а также детали портретов. Преувеличение часто находит применение в батальных сценах. Так, противникам герцогов нужно было бы собрать минимум сто тысяч воинов, чтобы одолеть огромное войско главного героя (ст. 2715—2719). Иногда войско противника приобретает гиперболические размеры, что позволяет потом либо воспеть храбрость небольшого войска героев повествования в случае их победы, либо оправдать их поражение (см. "Шведы в устье Невы").

В некоторых местах в хронике встречаются клишированные лирические отступления, например, описание весенней природы в ст. 3039—3041, которое по своей тональности диссонирует с последующим рассказом о разорительном вторжении герцога Эрика в Норвегию. Примеры формального использования столь характерных для средневековой поэзии отступлений есть и в других рифмованных хрониках (см. Livlandische Reimchronik ст. 5479—5488).

Помимо традиционных художественных приемов, хронику украшает ряд индивидуальных особенностей, благодаря которым она, возможно, и попала в альбом знатной дамы XV в. и представляет интерес сегодня. Благодаря своему дарованию автор сумел сделать заказанную ему тенденциозную хронику занимательной. Такому восприятию "Хроники Эрика" способствует ее стихотворная форма. Однако это обстоятельство имеет скорее формальный характер и не является решающим доводом в защиту художественности хроники. Интерес к ней определяют увлекательность рассказа, динамизм изложения событий, умение передать атмосферу [189] происходящего, авторские отступления-комментарии и, наконец, неподдельный живой интерес самого автора и к тому, что он описывает, и к красоте живого слова. Уже в начале хроники автор призывает слушателей насладиться "словом, которое краше", и на протяжении всего повествования мы ощущаем авторское отношение, которое выражается в остроумных и иронических замечаниях.

В портретах действующих лиц нередко проступают реалистические индивидуальные черты. Автор показывает увечья Эрика Шепелявого и его неспособность участвовать в турнирах, унижения ярла Биргера перед Йоаром Синим и жалкое положение конунга Магнуса в плену у Педера Порсе.

О характерах и чувствах героев выразительно говорят их поступки. Так, всего лишь по нескольким строкам, посвященным королеве Софии, становится ясно, что она была остроумной, хорошо образованный и сильной женщиной, задававшей тон в отношениях со слабохарактерным Вальдемаром.

Особенно интересно проявление негативного отношения автора к поступкам героев, которые по общему замыслу должны были изображаться в благоприятном свете. Так, автор показывает злорадство ярла Биргера по поводу смерти йонкера Карла — своего старого соперника. Описывая поступки самого главного героя — герцога Эрика, — автору удается обрисовать черты личности, позволившие Эрику стать центральной фигурой в скандинавской политике начала XIV в. Герцог — беззастенчивый политик, не отягощенный рыцарским кодексом чести. Когда будущий тесть Эрика ставит ему условие: если герцог не отдаст крепость Варберг, он не получит свою невесту, — Эрик без колебаний отвечает:

"Ее не отдашь ты? Что ж, не беда.
Коль Бог даст ей счастья, буду я рад,
но Варберг ты не получишь назад!" (ст. 2685-2687) [190]

Расчетливость Эрика обнаруживается, когда автор описывает, как Эрик просит у Хокана за несколько лет до описанного выше события отдать ему тот же Варберг в момент хорошего настроения конунга (ст. 2402-2403).

В то же время автор не скрывает своих симпатий к некоторым противникам герцогов. Он не перестает восхищаться марскалком Торгильсом Кнутссоном даже после того, как тот переходит на сторону конунга Биргера, главного противника герцогов. Автор с большим состраданием пишет о казни Торгильса и признает вину герцога Эрика в злодеянии, совершенном против бывшего марскалка (см. ст. 2472—2479). Автор искренне симпатизирует сыну Биргера, молодому Магнусу, которому своей жизнью пришлось искупить грехи отца. В сцене казни Магнуса Биргерссона нет и намека на ненависть или гордость триумфатора, которые заметны в описаниях неудач тех, кто выступал против партии герцогов (ст. 4396—4439). Даже к одному из самых главных виновников смерти герцогов — королеве Мерите — автор проявляет искреннее сострадание: он пишет, как та оплакивает казненного сына Магнуса. Это один из немногих эпизодов, в которых автор упоминает слезы.

Поскольку действия и поступки героев доминируют в хронике над их чувствами, шкала описываемых там переживаний не широка: это радость по поводу успехов, гнев или горе по поводу поражений и обманутых ожиданий, благодарность и понимание. Однако иногда автору удается глубже проникнуть в мир человеческих чувств. Он осязаемо передает ревность королевы Софии и влечение Ютты к Вальдемару. В эпизоде рождественского праздника в Осло автор неоднократно обращает внимание на отношения королевы Эвфемии с герцогом Эриком. Будущие зять и теща ведут себя как любовники.

Благодаря мастерству автора элементы реализма проступают не только в портретах действующих лиц, но и в самом рассказе. Даже самые шаблонные по форме [191] описания пиров автор умеет оживить конкретными деталями. Он рассказывает об уличной драке в переулках Стокгольма после свадьбы Биргера, о несчастье, случившемся накануне во время бохорда. Автор осязаемо описывает сильный ливень, обрушившийся на знатных гостей во время пира в Лёдёсе в 1313 г. Автор внимателен и к вполне прозаическим, обыденным деталям, особенно если они получают жизненное значение для его персонажей. Он подробно описывает, как портились продукты в осажденной Ландскруне, и страдания больных цингой (ст. 1676). Он уделяет внимание также жизни и страданиям простых крестьян (ст. 2749—2991).

В изображении батальных сцен, занимающих много места в "Хронике Эрика", автор показывает себя знатоком военного дела. Он называет несколько видов оружия и увлеченно рассказывает о тактических приемах соперников. Он с пониманием описывает маневры герцога Эрика в войне против Дании и во время похода по Норвегии. Неоднократно упоминает военные хитрости: во время осады Ландскруны и Стегеборга одна из воюющих сторон направляет плоты с горящим хворостом на корабли противника. Большое внимание уделяется также описанию планировки крепостей и эпизодам их осады и взятия. Читатель получает, например, самое подробное представление об архитектурном решении крепости на Неве.

Не менее сильно проявляется авторский интерес к мореплаванию и кораблям. События хроники часто разворачиваются на море. Это военные походы морского ополчения ледунга или рассказы о торговых или праздничных флотилиях. В таких эпизодах автор хроники упоминает несколько видов характерных для своего времени судов. Среди них фигурируют в основном ганзейские торговые и военные корабли — когти, бусы, шнеки, но еще и русские ладьи и карельские ушкуи.

Важным фактором художественности хроники является умение автора передавать атмосферу событий. В повествовании неоднократно используется мотив предостережения, характерный для литературы [192] средних веков. В самом начале "Хроники Эрика" неизвестный рыцарь предупреждает йонкера Карла о злых намерениях ярла Биргера и советует бежать из Швеции. В центральном эпизоде хроники — "Нючёпингской трапезе" — автор также вводит этот мотив, создавая при этом ощущение скорой трагической развязки. Молодой и опять же неизвестный рыцарь подъезжает к герцогам на полпути к Нючёпингу и просит их вернуться обратно, чтобы избежать беды. Эрик и Вальдемар, однако, не внимают словам предостережения и едут навстречу предательству и смерти. Драматизм происходящего усиливается в то же время проводимыми параллелями и аналогиями. Перед сценой "трапезы" автор пересказывает историю Иуды, образ которого в эпоху средневековья широко использовался как символ предательства. Тем самым автор подготавливает читателя к предательству, которое конунг Биргер совершит по отношению к своим братьям-герцогам. Образ Иуды в то же время становится источником ассоциаций, возникающих при чтении рассказа о "трапезе". Все повествование автор стилизует под историю мук и смерти Христа. Кнут Йонссон напоминает умывающего руки Пилата, герцог Вальдемар — апостола Петра, бросающегося с мечом на защиту Иисуса. Только предателей в хронике больше, чем в Библии: конунг Биргер, королева Мерита и дротс Брунков. Параллельно автор развивает тему непредсказуемости событий, нагнетая тревожное настроение (см. ст. 3627—3630).

В "Хронике Эрика" почти не ощущается воздействие религиозной догматики, столь характерной для средневековой литературы. Конечно, автор неизменно обращается к Господу в случае смерти или гибели персонажей, победы или поражения в битвах, с одобрением описывает крестовые походы, осуждает ложную клятву Биргера. Тут и там в его речи проскальзывают религиозные сентенции. Но большой набожности автор не проявляет. В ряде случаев в хронике обнаруживаются следы языческих мотивов: одобрение кровной мести, вера в предначертание судьбы или несчастливые приметы. [193]

Наиболее интересной особенностью "Хроники Эрика" являются авторские лирические отступления, наполненные юмором, иронией и житейской мудростью. Авторский юмор оживляет порой самые важные и значимые эпизоды хроники. Так, в ходе решающего сражения при Хове между конунгом Вальдемаром и герцогом Магнусом конунг заснул и проспал весь бой. Автор рисует в комическом виде бегущих с поля боя норвегов и датчан. Авторские размышления и оценки событий делают все повествование более объемным. Благодаря им оживают персонажи хроники, и их отношение друг к другу становится более понятным. Например, перечисляя обидные прозвища, которыми королева София наделяла братьев своего мужа, автор с лукавством говорит:

...Что он [Эрик] во гневе
думал о ней, я могу лишь гадать.
Впрочем, об этом мне лучше не знать. (ст. 563-565)

Порой авторские взгляды расходятся с основными положениями рыцарской идеологии. Он неоднократно прощает героев за бегство с поля боя, если это было единственным путем к спасению. "Счастье такое злата дороже", ^— говорит автор, описывая возвращение воинов невредимыми из похода. "Знаем мы, если беда впереди, думает каждый, как жизнь спасти", — пишет автор о шведах, обращенных в бегство русскими с острова Орехов. А когда защитники крепости Стегеборга после долгой осады наконец решают открыть ворота и выдать наследника Магнуса Биргерссона в обмен на обещание сохранить им жизнь, автор говорит: "Будь ты священником или шутом, заботишься прежде о благе своем!"

Примечательны лексические и стилистические особенности "Хроники Эрика". Она написана на древнешведском языке, но содержит большое количество заимствований из средненижненемецкого диалекта. [194]

Такие заимствования характерны в той или иной степени для всех скандинавских языков в эпоху средневековья, что вполне естественно, если иметь в виду мощное влияние со стороны немецких государств и Ганзейского союза. Многие документы, исходящие из дворянской и городской среды, обнаруживают воздействие средненижненемецкого диалекта. "Хроника Эрика" интересна в этом отношении тем, что показывает, какие языковые заимствования были характерны для высшего слоя шведского общества и окружения государей, в среде, где немецкий язык был хорошо знаком. Конунг Магнус Амбарный Замок был женат на немецкой графине, и его тесть, граф Герхард II Голштинский, жил при дворе конунга, а герцог Эрик, главный герой хроники, приходился зятем королеве Эвфемии, немке по происхождению. Автор хроники, будучи приближенным к аристократическим кругам, активно использовал модные немецкие слова, которые, вероятно, считались более "изысканными", нежели исконные слова с тем же значением. Благодаря новой заимствованной лексике, пополнявшей выразительные возможности древнешведского языка, хроника звучала более современно для придворной элиты.

Характерной стилистической особенностью хроники является широкое использование разного рода тавтологий и повторов (храбрый и смелый, мечи и оружье). Тавтологии широко представлены во всех более ранних произведениях жанра рифмованных романов и хроник. С их помощью решалась проблема сохранения размера и ритма, и они использовались для заполнения "пустого" пространства текста. Кроме того, эстетические критерии, равно как и требования к литературе в начале XIV в.", существенно отличались от современных. Чрезмерное использование тавтологий и других стилистических фигур, которые с позиции сегодняшнего дня оцениваются как нежелательные приемы стиля, являлось неотъемлемой чертой средневековой литературы. Они отвечали вкусам своего времени и воспринимались как достоинство изложения. [195]

Несмотря на огромный объем исследований, посвященных "Хронике Эрика", все еще остается ряд нерешенных проблем. Наиболее загадочными из них являются проблема авторства и датировки хроники. Действительно, имя талантливого создателя "Хроники Эрика", к сожалению, остается неизвестным. Сам факт отсутствия имени автора — явление, характерное для средневековых литературных памятников, в том числе и скандинавских. Например, мы знаем далеко не все имена создателей исландских саг.

О предполагаемом авторе было написано много работ, в том числе книга И. Андерссона (Andersson 1958). По общему мнению, автор был сторонником "партии" герцогов и получил поручение написать хронику от одного или нескольких ближайших сподвижников герцога Эрика. Мнения о социальном положении автора различны. Многие склонны считать его рыцарем. Г. Седершёльд даже предположил, что автором был тот самый рыцарь, что делает предупреждение герцогам на пути в Нючёпинг (Cederschiold 1899, 243). Р. Пиппинг считал, что автор мог быть своим на службе у заказчика хроники (Pipping 1926, 794). Судя по интересу автора к мореплаванию и знаниям в различных областях, а также исходя из особенностей его языка можно сделать предположение, что он происходил из богатой бюргерской среды. Поиски имени автора затруднены еще и тем, что нам ничего не известно и о заказчике хроники. По мнению большинства исследователей, им мог быть Мате Кеттильмундссон, к которому автор относился с большой теплотой. Однако не меньше Матса в создании хроники могла быть заинтересована и герцогиня Ингеборг, вдова герцога Эрика, мать будущего конунга Магнуса.

Вопрос о датировке "Хроники Эрика" также остается нерешенным. Он обычно рассматривается параллельно с вопросом о назначении хроники. Некоторые ученые (например Г. Булин) полагали, что это сочинение должно быть зачитано на дне совершеннолетия Магнуса Эрикссона в 1332 г. и, следовательно, оно [196] было составлено ок. 1330 г. (Bolin 1927, 32). Наиболее веским аргументом против этого предположения является тот факт, что в хронике ничего не сообщается о жизни самого Магнуса, а последнее упомянутое событие относится к 1320 г. Завершающая сцена торжественного избрания Магнуса конунгом не означает, что вся хроника составлена именно в его честь. По мнению большинства исследователей, главная идея заключается в прославлении герцога Эрика и его рода, а также оправдании переворота, совершенного людьми герцога против законного конунга Биргера и его сына. Избрание Магнуса Эрикссона в конунги является всего лишь логическим завершением тенденциозного описания жизни герцога Эрика. Хроника, таким образом, могла появиться непосредственно после тинга у Моры и казни Магнуса Биргерссона в следующем году, т. е. в период, когда основные идеи хроники были особенно актуальны. Исследователи, разделяющие этот взгляд считают, что 1322 г. является наиболее подходящей верхней границей (Cederschiold 1899, 237). Именно в том году происходят изменения в государственном совете, в результате которых люди, изображаемые автором в благоприятном свете, теряют свое влияние в политической жизни Швеции. Время начала работы над хроникой также остается под вопросом. Предполагается, что автор приступил к хронике в 1320 г., сразу после последнего упомянутого события. Не исключено также, что заказчик, потрясенный известием о гибели герцогов, дал автору поручение начать работу еще в 1318 г., несколько месяцев спустя после трагедии в башне Нючёпингского замка.

Текст приводится по изданию: Хроника Эрика. М. РГГУ. 1999