Фридрих-Вильгельм Берхгольц. Дневник. Часть 2. Отделение 7.

ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

Часть вторая

1722 год

Ноябрь

1-го у герцога обедали генерал-лейтенант Ферзен и шведский генерал-адъютант Брюммер. Около вечера его высочество пошел с бригадиром Плате, гоф-юнкером Тихом и со мною к посланнику Штамке, у которого ужинал и пробыл почти до часу ночи.

2-го при дворе не обедал никто из посторонних, кроме подполковника Мейерзее. После обеда его высочество ездил к шведскому генерал-лейтенанту Ферзену. Когда мы совсем уж собрались ехать и караул стоял наготове, вдруг половина солдат с величайшею поспешностью поставила свои ружья и убежала. Скоро они возвратились и привели с собою трех человек, которых взяли, потому что один из них закричал караул!, а в таких случаях все русские караульные обязаны непременно выходить на помощь. Но так как кричавший был крестьянин, связавшийся с двумя гвардейскими денщиками или слугами, притом же совершенно пьяный и не могший порядочно объяснить, почему закричал караул!, то он должен был немедленно лечь наземь и добровольно подставить спину под батоги. Наказание батогами у русских одно из самых употребительных и совершается следующим образом: виновный должен снять с себя кафтан, который обыкновенно сам же и расстилает на земле, и лечь на него брюхом; после чего один из исполнителей садится ему на шею, другой на крестец и оба поочередно бьют его по голой спине двумя небольшими палками, толщиною в палец и длиною в локоть (Локоть (Elle) = 3/4 аршина.), а чтоб он лежал смирно, еще двое крепко держат ему руки, совершенно врастяжку. Таким образом крестьянин вовсе неожиданно получил славное угощение, и караульный поручик ни за что не хотел сократить наказания, как его ни просили.

3-го. При дворе обедали генерал-лейтенант Ферзен, генерал-адъютант Брюммер и оба тайных советника. Около вечера его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, но не застав его дома, зашел к мадам Фрей, откуда потом послал за хозяином и за Альфельдом, которые оба находились у г. Цедеркрейца в недавно учрежденном обществе, и, дождавшись их возвращения, ужинал у тайного советника и пробыл до 11 часов.

4-го. После проповеди мы обедали одни, потому что его высочество в этот день постился; однако ж вечером он приехал с графом Бонде к моей хозяйке, где был очень весел и остался до двенадцатого часа.

5-го, перед молитвою, князь Меншиков присылал к герцогу своего военного секретаря Вюста с приглашением пожаловать завтра утром со всею свитою на празднество по случаю дня своего рождения. Около 12 часов его высочество поехал к тайному [474] советнику Бассевичу обедать и в то же время посмотреть на свадьбу младшего герцогского повара Пфейфа.

6-го было рождение тайного советника Бассевича, которому пошел 53-й год (В “Дневнике” за 1721 год Берхгольц под этим числом говорит, что Бассевичу пошел 44-й год (ч. I, стр. 245); следовательно, где-нибудь ошибается.). Так как мы с асессором Сурландом сговорились со всеми герцогскими музыкантами приветствовать его в этот день в 5 часов утра прекрасною музыкою, то я явился к нему в дом еще до 5-ти; однако ж музыкантов успел собрать не прежде, как к 7 часам. Когда все было готово, мы вошли потихоньку в переднюю, где музыка вдруг началась и приятно разбудила нашего новорожденного, который всячески благодарил нас и угощал ликером и сахарными пряниками. С этого времени он до обеда почти ни на минуту не был свободен, потому что гости, один за другим, являлись к нему с поздравлениями. Около 11 часов его высочество, в величайшем параде, поехал к князю Меншикову, который вместе с своим рождением справлял и новоселье в новом городском доме, выстроенном им от самого основания не более как в три месяца. Быстрота изумительная, тем более что дом большой и очень красивый. Граф Ферзен шутя сказал князю, что для него легче выстроить дом, чем ему достать себе медвежью шубу, потому что уже недели за три или более начал хлопотать о молодом медвежьем мехе и все-таки не покончил еще дела, между тем как княжеский дом, который тогда и вполовину не был готов, теперь уж совершенно окончен. Тот от души смеялся, и отвечал, что это зависело от числа рабочих, хорошего запаса материалов и прилежного понуканья, в котором с его стороны недостатка не было. Общество у Меншикова было очень многочисленно, и из здешней знати недоставало только семейства Шафирова, который еще не помирился с ним; поэтому в большой зале нового дома накрыто было 3 стола — один, за которым сидел его высочество, приборов на 40, другой, средний, на 24, и третий, именно дамский, на 30. Когда уже несколько времени сидели за обедом, приехала герцогиня Мекленбургская, которую как князь, так и княгиня и все дамы встретили у входа, на крыльце. Она, как скоро вошла в залу, села за дамский стол и также начала кушать. Все три стола были сервированы очень хорошо и роскошно; вина подавались превосходные, что на русских празднествах большая редкость, но только не у князя, который живет весьма богато. Во время обеда сперва раздавались трубы и литавры, потом явилась инструментальная, а наконец и вокальная музыка, исполненная княжескими певчими. Между ними были прекрасные голоса, в особенности басы; но о манере они не имеют никакого понятия и исполняют только прямо что указывают ноты. Ноты их почти такие же, как наши, только без разделения тактов линиями. Для [475] всех тостов подавались маленькие рюмки, в которые всякий мог наливать сколько хотел. При провозглашении каждого здоровья палили из пушек, поставленных, по приказанию князя, перед его домом в числе 17 штук. После обеда гости, напившись чаю и кофе, принялись танцевать. Начали польским — его высочество с герцогинею Мекленбургскою, князь с княгинею Черкасскою и тайный советник Бассевич с княгинею Меншиковою; потом поменялись дамами, и его высочество танцевал с княгинею, князь с герцогинею Мекленбургскою, а генерал-майор Писарев, заменивший тайного советника, с княгинею Черкасскою. Затем последовали менуэты, и танцы продолжались таким образом до 9 часов вечера. Его высочество был в этот день необыкновенно весел и обращался очень дружески с князем, который был с ним чрезвычайно приветлив, равно как и герцогиня Мекленбургская. Князю пошел с нынешнего дня 50-й год.

7-го его высочество кушал в своей комнате и вышел только тогда, когда надобно было ехать на обыкновенный еженедельный концерт у тайного советника Бассевича, где мы нашли довольно большое общество мужчин, но из дам никого, кроме супруги посланника Цедеркрейца. После музыки герцог и ужинал у тайного советника. В этот день я видел большие и, по здешнему, богатые похороны. Хоронили одного старого полковника-немца. Впереди шло около 30 школьников, которые пели; за ними ехали в двух каретах три лютеранских пастора, именно два от старой церкви и один от новой; потом везли тело на открытой колеснице в две лошади, по бокам которой шло 10 или 12 человек офицеров в качестве носильщиков (Traeger). Гроб был покрыт черным бархатным вышитым покрывалом. Далее ехал немецкий полковник — комендант Слободы или предместья, и наконец тянулось 10 или 12 карет, наполненных частью мужчинами, частью женщинами.

8-го у герцога обедал молодой Кантакузин, которому его высочество за столом, между прочим, предложил тост за здоровье родственника его, князя Валашского. Около вечера его высочество ездил только со мною к мадам Латур и сестре ее, мадам Свед, откуда, впрочем, возвратился довольно рано. В этот вечер было собрание у посланника Штамке, куда съехалось человек 26 или 28, в том числе и супруга шведского посланника; но она уехала еще до ужина, потому что была единственной дамой в этом обществе; все же прочие оставались там до двух часов ночи. Посланник приказал для ужина накрыть два стола, каждый на 12 приборов, и все было занято. Он просил меня постараться уговорить герцога также посетить его; я и употребил с своей стороны все возможное; но его высочество никак не хотел согласиться на это и сказал мне между прочим, что положил себе не ездить в это общество, [476] потому что если побывает у одного, то и все другие станут просить его приезжать к ним.

9-го при дворе обедал шведский подполковник и генерал-адъютант Брюммер, который до стола говорил несколько времени с герцогом наедине. Около вечера его высочество поехал к статскому советнику Штамке, куда и мы, прочие, должны были за ним следовать. В этот день граф Бонде один приобщался Св. Тайн. Сначала и я было предполагал приобщиться вместе с ним, но мне это не удалось.

10-го. Нам сообщали за верное, что на большой площади, в городе (Вероятно, на Красной Площади.) поставлен столб с фонарем, в котором находятся 10 мешков, каждый со ста рублями, и под которым прибито объявление, что если кто назовет имя составителя одного важного письма, найденного в большой церкви в Кремле и принимаемого частью за пасквиль на императора, частью за что-то другое, тот не только получит эти 10 мешков, но и будет еще в награду наделен поместьями и значительным местом. Это, говорят, здесь обыкновенный способ, посредством которого часто делаются многие важные открытия.

11-го, поутру, мекленбургский капитан Бергер, который уж вчера и третьего дня приезжал ко мне, опять был у меня, чтобы сказать, что комедия, которую устраивает герцогиня Мекленбургская и для которой я должен был достать у наших кавалеров несколько париков, начнется сегодня вечером, и что герцогиня еще раз поручила ему пригласить к ней графа Бонде и меня. После проповеди у герцога были с полчаса генерал-майор Чернышев и капитан Измайлов. Он приглашал их остаться у него обедать, но они на сей раз извинились и откланялись. Когда мы с графом Бонде после обеда приехали в Измайлово, капитан Бергер тотчас провел нас к вдовствующей царице, которая сидела в своей спальне на постели, беседуя с некоторыми членами Синода, именно с архиепископом Новгородским, епископом Троицким и другими. Она приняла нас очень милостиво, допустила к руке и потом, собственноручно подав нам в знак привета по стакану вина, осведомилась о здоровье его высочества, нашего герцога. Граф Бонде благодарил и отвечал, что герцог поручил ему засвидетельствовать почтение ее величеству и сказать, что он и сам бы сегодня к ней приехал, если б не был день его поста. Царица не могла понять, какой это у него пост; но епископ Троицкий (у которого его высочество провел одно воскресенье в Троицком монастыре) объяснил ей причину его. Когда наступило время представления, принцесса Прасковия пришла и объявила о том, почему ее величество скоро приказала горничным и двум-трем слугам везти себя в залу на своем стуле с колесами. Принцесса также [477] была с нами необыкновенно милостива, повела нас с собою и очень заботилась, чтоб мы хорошо сели. В зале спектакля мы нашли большое общество здешних дам и кавалеров; но из иностранцев, кроме Бонде и меня, не было никого. В 5 часов подняли занавес, и комедия началась. Сцена была устроена весьма недурно, но костюмы актеров не отличались изяществом. Герцогиня Мекленбургская сама всем распоряжалась, хотя спектакль состоял не из чего иного, как из пустяков. По окончании его она опять вышла в залу к гостям; однако ж, поговорив немного с бывшими там дамами, скоро отправилась в свою комнату и приказала графу Бонде и мне следовать за собою. Здесь мы пробыли у нее еще часа два и пили разные вина; когда же собрались ехать, она повела нас снова в спальню вдовствующей царицы, где мы откланялись ее величеству и выпили еще по стакану вина. Капитан Бергер, провожая меня с графом Бонде, провел нас через спальню принцессы, потому что за теснотою помещения другого выхода у них не было. В этой комнате мы нашли принцессу Прасковию в кофте и с распущенными волосами; однако ж она, несмотря на то, встала, встретила нас, как была, и протянула нам свои руки для целованья. Случайно я видел также голые колени и ножки маленькой приятной дочери герцогини Макленбургской, именно когда мы приходили откланяться старой царице, она находилась у нее в спальне и там, будучи в коротеньком ночном капот-це, играла и каталась с другою маленькою девочкою на разостланном на полу тюфяке.

12-го герцог кушал вне своей комнаты. После обеда приехал барон Штремфельд и просил его высочество пожаловать к нему завтра на вечеринку, на которую пригласил и меня через своего камердинера. Около вечера его высочество ездил только со мною к камердинеру Дау, страдавшему уже несколько времени болью в руке. Но настоящею причиною этого посещения было желание видеть молодую хозяйку камердинера, к которой тот и должен был вести нас пить чай; впрочем, визит наш продолжался недолго.

13-го его высочество, откушав в своей комнате, в 4 часа отправился к Штремфельду. Мы приехали туда первые, потому что гостей хотя и приглашали в 3 часа, однако ж, по здешнему чванному обычаю, из слободских жителей никто не явился прежде 5-ти; только супруга шведского посланника, приглашенная вместе с своим мужем, приехала вскоре после его высочества. Причиною этого бала было собственно то, во-первых, что его высочеству вздумалось опять хорошенько повеселиться и в то же время посмотреть на приехавшую недавно из Вологды молодую г-жу Гессельн (старую знакомую барона Штремфельда, который жил у нее в Вологде вместе с графом Бонде, когда они были в плену) и молодую мадам Иотен, а во-вторых то, что шведскому генерал-лейтенанту Ферзену, который [478] скоро собирался ехать из Москвы, хотелось хоть раз видеть вместе всех слободских красавиц. Так как никто в этом отношении не мог лучше исполнить их желания, как именно барон Штремфельд, то они до тех пор не давали ему покоя, пока он не обещал им устроить нынешнюю вечеринку, к которой, впрочем, должен был пригласить только тех, кого назначит его высочество. Танцы продолжались с 5-ти часов после обеда до половины шестого следующего утра беспрерывно, потому что пока одна половина гостей ужинала, другая не переставала танцевать. Отдыху было всего только четверть часа, именно когда ужинали музыканты, и так как большая часть других кавалеров не принадлежала к числу сильных танцоров, а у нас было много молодых и веселых девушек, то его высочеству и мне, как главным действующим лицам, досталось немало потрудиться. Стол для ужина был очень мило приготовлен на 14 приборов (кушанья стряпал один из герцогских поваров), и всякий раз за него садились семь дам и семь кавалеров. Блюд подавали две полных перемены.

14-го. Его высочество кушал в своей комнате, а я обедал у тайного советника Бассевича, который сказал мне, что по первому зимнему пути непременно поедет в Швецию, чтоб быть там ко времени открытия Сейма, потому что как здешний Сенат, так и его высочество, да и сам он считают это полезным и крайне необходимым. Кто отправится вместе с ним, еще неизвестно; но что граф Бонде поедет, это уж дело решенное. После обеда оба тайных советника и посланник Штамке ездили на конференцию к великому канцлеру Головкину. Около вечера его высочество, в положенное время, явился к тайному советнику Бассевичу на концерт. На сей раз там не ожидали большого общества дам, потому что почти все они накануне таки порядочно утомились после танцев; однако ж их собралось так много, как уж давно не было. Во время музыки, которая еще никогда не шла так хорошо, приехали некоторые из наших кавалеров и подошли ко мне с поздравлениями. Когда я спросил о причине их, мне отвечали, что сегодня мои именины, так как меня зовут Фридрихом. Но ни мне, ни герцогу и в голову не приходило это, между тем как здесь именины празднуются гораздо больше, чем рождение. В этот вечер его высочество и ужинал у тайного советника, который только тогда воротился домой, когда музыка уж вполовину кончилась.

15-го. После 14 дней или более постоянной оттепели, от которой реки все опять вскрылись и дороги страшно испортились, мы наконец в прошедшую ночь были обрадованы сильным морозом; так что теперь зима, кажется, намерена установиться. Поутру капитан Бергер снова приезжал ко мне и объявил, что в этот день будет повторение комедии. Я вовсе не намеревался быть на ней, но так [479] как капитан обедал у тайного советника Бассевича и дал ему понять, что хотя и не имеет приказания приглашать герцога, потому что комедия вовсе не заслуживает, чтобы беспокоились для нее, однако ж герцогине было бы весьма лестно и приятно опять видеть у себя его высочество, — то тайный советник добился-таки посредством письма, что его высочество решился после обеда также ехать к герцогине Мекленбургской смотреть комедию; вследствие чего и мне, как обязанному следовать за ним, пришлось, против воли, видеть ее еще раз. Герцог кушал вне своей комнаты с капитаном Бринкманном и генерал-адъютантом Брюммером, которому позволил также ехать с нами в Измайлово. Узнав, что и генерал-лейтенанту Ферзену намедни очень хотелось быть там вместе с нами, он приказал везде искать его, чтобы взять с собою в этот раз; но напрасно. После обеда его высочество, в полном параде, отправился в путь, и за ним последовала большая часть кавалеров, исключая только тайного советника Бассевича (который был нездоров) и некоторых немногих других. Этот визит немало обрадовал герцогиню, которая не знала как принять ласковее его высочество. Между тем, прежде чем вести нас в залу, она много извинялась перед ним относительно комедии, называя ее детскою игрушкою, недостойною его внимания. Когда в комнату, где мы находились, явилась вдовствующая царица, чтобы также отправиться в залу спектакля, его высочество поцеловал ей руку и потом скоро последовал за нею вместе с герцогинею и принцессою Прасковией. В зале возле царицы, с правой стороны, села принцесса Прасковия, рядом с нею поместился его высочество, а рядом с ним заняла место герцогиня Мекленбургская, так что ему пришлось сидеть между двумя сестрами. Герцогиня, впрочем, почти все время была за кулисами, чтоб дирижировать спектаклем, который без нее часто останавливался. По левую сторону вдовствующей царицы сидели ее брат, несколько дам и некоторые из наших кавалеров; но бригадир Плате, я, подполковник Брюммер и гоф-юнкер Тих во все представление стояли позади его высочества. Старая царица была так милостива, что сейчас же подозвала к себе одного из своих кавалеров и приказала ему достать нам стульев, что тот и сделал; мы однако ж не воспользовались ими и продолжали стоять. У герцогини Мекленбургской, женщины чрезвычайно веселой, и в этот раз не обошлось без множества забавных приключений. Она сама рассказывала его высочеству, что актер, исполнявший роль короля, вчера получил около 200 батогов за то, что с одним из своих товарищей вздумал безбожно разносить по городу афишки ее комедии и тем собирать как бы милостыню, что ей было очень неприятно и принудило ее вдобавок этого товарища, по получении им ударов, совсем прогнать. Все это я слышал еще поутру от капитана Бергера, который во что [480] бы то ни стало хотел мне навязать 30 или не знаю сколько копеек, выпрошенных нищенствующими комедиантами в прошедшее воскресенье у графа Бонде, когда он садился в карету. Но хотя капитан клялся мне, что герцогиня наистрожайше приказала возвратить эти деньги и что он уже отдал обоим Остерманам то, что они дали мошенникам, я не согласился принять их и просил его, под благовидным предлогом, отнестись с ними к самому графу Бонде. Между тем для меня было странно, что человек, наказанный вчера батогами, нынче опять играет с княжнами и благородными девицами: в комедии роль королевского генерала исполняла настоящая княжна, а супруги батогированного короля — родная дочь маршала вдовствующей царицы; но здесь это нипочем и считается делом весьма обыкновенным. Комедия была далеко не так продолжительна, как в первый раз, потому что многое выпустили, вероятно чтоб не наскучить его высочеству; да и вообще я нашел ее во многих отношениях улучшенною. Когда она кончилась, все опять отправились в комнаты герцогини Мекленбургской, где его высочество остался еще несколько времени, шутил с герцогинею и потом, прежде нежели собрался домой, выпил несколько стаканов вина. Во время представления меня забавлял подполковник Брюммер, которому спектакль решительно не нравился. Он не был еще так знаком с здешнею жизнью, как мы. В особенности его сердило, что занавес беспрестанно опускался и оставлял всех зрителей в темноте, а потому он несколько раз говорил мне на ухо: “Какая же это, черт, комедия” (welch ein Hund von Comoedie ist das), и я с большим трудом удерживался от смеха. Как в воскресенье, во время самой комедии, у меня украли из камзола табакерку, так в этот раз у г. фон Альфельда и у капитана фон Ильбена вытащили из карманов по шелковому носовому платку. Вечером в этот день общество министров собиралось у генерал-майора Лефорта, где только немногие из наших могли быть по причине спектакля в Измайлове.

16-го, поутру, капитан Бергер был опять у меня и привез назад парики, которые брал для комедии. У нас обедали генерал-лейтенант Ферзен и подполковник Мейерзее; но его высочество ни к обеду, ни после не выходил из своей комнаты. Бонде, Плате и я получили позволение провести вечер у посланника Цедеркрейца. Он и супруга его, как люди чрезвычайно приятные и любезные, с самого начала очень мне понравились.

17-го. Его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних к обеду никого не было. Левольд в этот день давал обед и ужин, и гости его не могли нахвалиться их вкусностью и роскошью. Они уверяли меня, что в этом отношении здесь никто не в состоянии равняться с ним, что это было что-то необыкновенное и невероятное в России. [481]

18-го Тайный советник Бассевич все еще не оправился от опьянения, которому подвергся третьего дня у здешнего обер-секретаря, потому что вина были отвратительные. После проповеди я с капитанами Бассевичем и Шульцем и с Тихом отправился к обоим камердинерам его высочества, которые пригласили нас к себе на обед. Они славно угостили нас, в особенности превосходными и редкими рыбами, из которых одна стоила 12 любских марок; но при этом мы так страшно пили, что я не помнил, как пришел домой.

19-го. С его высочеством обедал бывший шведский пленный поручик Гаммал, и за столом чрезвычайно много пили, потому что в этот день было тезоименитство как царствующей императрицы римской, так и здешней принцессы Елизаветы (хотя и не по русскому календарю). За обедом герцог объявил статскому советнику Штамке, что вечером приедет к нему ужинать; однако ж пробыл у него недолго, потому что получил записку от графа Бонде и скоро отправился на квартиру барона Штремфельда, где собралось большое общество и находилась между прочим мадам Гессельн, которую его высочество еще не видал, но очень любопытен был видеть. Вскоре после его приезда явился туда и тайный советник Бассевич.

20-го у герцога обедали генерал-лейтенант Ферзен, капитан Гекель и подполковник Мейерзее. Его высочество был очень весел и в некотором роде снова отпраздновал с ними вчерашние именины. После обеда он ездил с графом Бонде к мадам Латур и сестре ее, мадемуазель Свед, у которых и провел вечер.

21-го его высочество кушал в своей комнате и после обеда поехал с графом Бонде, в первый раз на санях, в головинский сад, чтобы взглянуть на сделанное в нем по приказанию императора прошедшим летом; потом приехал на музыку, на которой из дам была только вдова полковника Ягужинского, а вечером ужинал у тайного советника Бассевича, где был приглашен на завтра к князю Ромодановскому по случаю дня рождения его дочери.

22-го, около полудня, его высочество отправился на санях к князю Ромодановскому, куда однако ж тайный советник Бассевич не поехал с ним, потому что был очень занят хлопотами по предстоявшему ему путешествию. У князя собралось довольно большое общество здешних вельмож, между которыми находилась и герцогиня Мекленбургская; но из семейства князя Меншикова, хотя его и приглашали, не было никого — вероятно потому, что князь на другой день сам ждал к себе гостей по случаю своих именин. Несмотря на то что все сенаторы получили от него приглашения, он не звал никого из Шафировых, чему, без сомнения, причиною была его последняя ссора с вице-канцлером. Когда гости все съехались, отправились к столу. В одной комнате стояли два круглых стола, из которых за один, направо, сели все мужчины с его высочеством, [482] а за другой, налево, все дамы с герцогинею Мекленбургскою. Оба были уставлены постными кушаньями; но для герцога и его свиты на мужской стол подавали и некоторые мясные блюда. Обыкновенно у князя-кесаря пьют очень сильно; но в этот раз пили совсем не много. Здоровье герцогини Мекленбургской пили все стоя перед ее столом. Тотчас после обеда в другой комнате поставили стол со сластями, за которым герцогиня посидела несколько времени с его высочеством и знатнейшими из дам и кавалеров, а потом в столовой скоро начались танцы. Его высочество в первый раз танцевал с герцогинею польский (менуэтов она не танцует), а когда это кончилось, он начал менуэт с дочерью хозяина, т. е. с женою молодого графа Головкина, и так шло далее. Эти танцы продолжались почти до 10 часов вечера, когда герцогиня Мекленбургская уехала. Герцог тотчас последовал за нею и отправился прямо домой.

23-го его высочество кушал в своей комнате. Перед молитвою приезжал к нему один немецкий купец или маклер по фамилии Сурбург и просил его крестить у него в этот день после обеда. Поэтому сейчас после стола его высочество в сопровождении капитана Измайлова (явившегося провожать его к князю), обоих бригадиров, Тиха и меня отправился в дом Сурбурга. Младенца, который был назван Карлом-Фридрихом, во время крещения держал сам герцог, а перед тем — тайный советник Бассевич; потом, когда церемония кончилась, его высочество передал новокрещенного супруге посланника Цедеркрейца, и она, по здешнему обыкновению, отнесла его опять к матери. После того, вручив лютеранскому пастору, кистеру и няне ребенка 12 червонцев, герцог поехал к князю Меншикову. Там в это время уже все вельможи собрались и герцогиня Мекленбургская с дамами сидела за столом. Когда его высочество стал извиняться перед князем, что немного опоздал, и сказал, что приехал с крестин, тот, в шутку, спросил, неужели и он успел уже произвести здесь потомство? В большой зале во всю длину, от одной стены до другой, стоял стол, за который сел герцог с мужчинами, а против него находился другой, поменьше, где поместились дамы. В этот день у князя все было очень хорошо, и на стол, за которым сидел его высочество, подавались превосходные кушанья, приготовленные отличным немецким поваром, взятым у посланника Штамке. Между прочим подали одно блюдо с карпами необыкновенной величины, и князь уверял, что подобных, конечно, никогда не видали в Москве, где вовсе нет карпов, особенно же таких больших Он велел подать и себе этой рыбы, которую ел в другой комнате, потому что во все время сам прислуживал гостям и никак не хотел сесть, несмотря на неоднократные просьбы его высочества. Хотя было 4 часа, когда сели за стол, и, вероятно, каждый из гостей давно уж успел пообедать, тем более что [483] большая часть из них была на угощении, которое обыкновенно в этот день делается от Синода, однако ж я не без удивления видел, с каким аппетитом и удовольствием ели некоторые русские Они вообще привыкли есть всегда, когда только представится случай, а случай такой бывает иногда три и четыре раза в день. Странно, что за обедом его высочеству случайно пришлось сидеть между датским и шведским посланниками. Когда великий канцлер выразил по этому поводу свое удивление, датский посланник, г. Вестфален, сидевший возле герцога с правой стороны, отвечал, что домы их государей до сих пор состоят в ближайшем родстве с его высочеством. За столом были провозглашены обыкновенные официальные тосты, но пили при том вовсе не сильно. Между тем при каждом здоровье раздавалось несколько пушечных выстрелов. После обеда герцог пошел к герцогине Мекленбургской и к дамам, где старый граф Головкин (довольно пьяный и потому очень откровенный) много возился с ним. Духовенство, которое в этот раз обедало в другой комнате и было большею частью навеселе, скоро разъехалось. Но хотя молодых дам было и немного, однако ж танцевали. Его высочество танцевал польский сперва с герцогинею, потом с княгинею Меншиковою. Вслед за тем г. Цедеркрейц стал просить герцогиню на танец, но она отказала ему, хотя немного спустя пошла танцевать с князем Меншиковым, который также приглашал ее, что многих очень удивило. В этот день я в первый раз видел князя Меншикова (который был очень весел и необыкновенно любезен с его высочеством) в менуэте, и он исполнил его недурно. Из детей его никто не показывался, потому что у его сына и младшей дочери была оспа, а старшую княжну, как говорили, держали взаперти для того, чтобы не допускать к ней никого из бывающих у ее брата и сестры. Около 9 часов герцогиня Мекленбургская уехала. Герцог проводил ее до кареты и потом, выпив с князем еще стакана два вина, также простился с ним. Так как его высочество в присутствии герцогини был в этот вечер приглашен генерал-майором Писаревым (который, за отъездом Ягужинского, исправлял должность генерал-прокурора) на завтра в Сенат, чтобы принять участие в празднестве по случаю тезоименитства императрицы, то герцогиня, с своей стороны, просила его приехать пораньше в собор. Но когда он не мог ей обещать этого наверное, она сказала, что сделает ему подарок, если он будет в церкви, принудила его также вполовину согласиться приехать на другой день вечером в Измайлово, потому что было и ее тезоименитство.

24-го, около 10 часов утра, его высочество, в величайшем параде, в сопровождении 5 карет, каждая в 6 лошадей (три были его собственные, а две принадлежали тайным советникам), отправился в главную кремлевскую церковь, куда мы приехали в то самое [484] время, когда шла там русская проповедь. По окончании ее все здешние архиепископы и другие знатные духовные лица, в великолепных облачениях, вышли из алтаря и стали в круг. Но так как я не мог пройти дальше вперед и хорошо все видеть, притом же не знаю русского языка, то и не хочу брать на себя описания этой церковной церемонии. Последнее, чем все в церкви кончилось, было то, что архиепископ Новгородский взял серебряный крест, поднесенный ему двумя диаконами на большом серебряном блюде, и благословил им всех присутствовавших; после чего сперва князь Меншиков, а за ним прочие вельможи и все другие подходили и целовали этот крест. Когда богослужение совсем кончилось, мы отправились в Сенат, находящийся возле, где нашли всех иностранных министров, которые ждали нас. При прибытии герцога раздались литавры и трубы, которые однако ж не повторялись, когда приехали герцогиня Мекленбургская и князь Меншиков. Его высочество со всеми знатными особами мужеского пола кушал в одной, а герцогиня с княгинею Меншиковой и всеми прочими дамами в другой комнате. Капитану Гекелю (человеку чрезвычайно остроумному и веселому), который приехал в Москву с шведским посланником и еще не был ни на одном из здешних больших празднеств, казалось странным почти все, что он тут видел. Но он особенно пришел в ужас, когда в его соседстве один весьма порядочный русский в сапогах перелез через стол и не обратил ни малейшего внимания на то, что при этом наступил прямо в средину какого-то блюда. Так как, кроме того, большая часть блюд была приготовлена с луком и чесноком, то капитан не мог ничего взять в рот, сидел за столом в перчатках и ел один только хлеб. Между тем кушанья, по-здешнему, были очень хороши. На стол подавали четыре перемены: сперва холодные блюда, потом суп и овощи, за ними жаркие и наконец паштеты, торты и русские пироги. Пили довольно сильно. Вино было хорошо, и каждый мог, по желанию, пить венгерское, бургонское, шампанское, рейнвейн, понтак и т. д. Временный генерал-прокурор Писарев был в этот день вместо хозяина. После обеда герцог прошел в комнату дам, где оставался до тех пор, пока все не разъехались. Когда его высочество провожал герцогиню до кареты, она, уходя, просила его и графа Бассевича не отказать ей приехать в Измайлово, чтоб там справить также как-нибудь и ее именины. Его высочество обещал ей это и сдержал слово. Мы отправились хоть и прямою дорогою, однако ж все-таки проехали по крайней мере 12 верст. В Измайлове не было почти никого, кроме молодого графа Головкина и его жены, которые часто там бывают, потому что, по князю Ромодановскому, состоят в родстве с императорским домом (старая княгиня Ромодановская и вдовствующая царица — родные сестры). Герцогиня очень [485] обрадовалась, что герцог исполнил свое обещание и приехал к ней. Она тотчас велела одной из фрейлин принести из своей спальни род прекрасно сделанных четок и поднесла их его высочеству, так как уже прежде обещала подарить ему, если он в этот день приедет к их обедне, ленту или что-нибудь другое. Однако ж поутру в Сенате она не хотела исполнить своего обещания, говоря, что его высочество в церкви должен был ее о чем-то просить. Побыв несколько времени частью в комнатах герцогини, частью в маленькой спальне старой царицы (которая была больна и лежала в постели), где пили и разговаривали, мы отправились к столу (по приказанию хозяек наскоро приготовили длинный узкий стол на 18 или 20 приборов), и его высочеству пришлось сидеть между герцогинею Мекленбургской (поместившейся возле него с левой стороны) и ее сестрою. После ужина, от которого нам, молодым людям, не досталось ничего, начались танцы. Будучи в сапогах и шпорах, я сначала отказался почтительным реверансом от приглашения герцогини (которая, оказывая мне, по старому знакомству, некоторое внимание, сама подошла звать меня на польский); но потом она опять пригласила меня, и уж я, волей-неволей, должен был прыгать с ней. За ужином герцогиня схватилась с тайным советником Бассевичем за мекленбургское дело (Какое это собственно дело — неизвестно; но, вероятно, тут речь о заговоре против герцога Мекленбургского, супруга герцогини, упоминаемом в “Дневнике” выше, на стр. 148.), и прехрабро бранилась с ним; но после они опять стали лучшими друзьями в свете, и тайный советник должен был исправлять обязанность маршала и разносить бокалы для разных тостов. Танцы продолжались долее 10 часов, так что мы возвратились домой почти в половине двенадцатого.

25-го у его высочества сильно болела голова, и он весь день не выходил из своей комнаты, почему проповедь поутру говорилась у Бонде, а обедали мы у Платена. В этот день собиралось обыкновенное общество у Цедеркрейца. Утром был в городе сильный пожар. В 7 часов вечера к герцогу приезжал брат старой царицы, граф Салтыков, и приглашал его к себе на послезавтра на обед. Хотя его высочество все еще страдал от головной боли, однако ж приказал привести его к себе и обещал ему приехать со всею своею свитою. В этот же день тайному советнику Бассевичу прислали от Сената 10 000 рублей на путешествие его в Швецию. Так как ему хотелось перед отъездом часть этих денег уделить, в зачет жалованья, находящимся здесь кавалерам герцога, то мы тотчас же должны были объявить камеррату Негелейну, по скольку желаем получить.

26-го его высочество кушал в своей комнате и только после обеда поехал кататься, а потом отправился к тайному советнику Бассевичу, у которого ужинал. [486]

27-го, около полудня, его высочество поехал к г. Салтыкову, который угощал в доме, стоящем тотчас за Слободою, где обыкновенно прежде (и даже еще во время приезда герцогини Мекленбургской) жила старая царица, несмотря на то что он деревянный, ветхий и весьма плохой. Там мы нашли герцогиню Мекленбургскую с ее сестрою, принцессою Прасковией, и довольно большое общество кавалеров и дам, именно Головкиных, Ромодановских, тайного советника Остермана с женою, графа Матвеева с женою, теперешнего обер-почт-директора (Дашкова, заменившего барона Шафирова, который до 1722 года был генерал-почт-директором.) с женою (сестрою молодого Татищева и, как говорят, также родственницею старой царицы) и многих других, в том числе графа Салтыкова, который только дня за три или за четыре приехал сюда из Германии и прежде был посланником императора при мекленбургском дворе. В то время он женился на мекленбургской вдове, баронессе Мальцан (Эта баронесса вышла впоследствии замуж за знаменитого фельдмаршала Миниха.), теперь также приехавшей с ним. Говорят, ему вовсе не хотелось возвращаться в Россию, но его вытребовали сюда под страхом лишения всего имущества. Старая царица, по нездоровью, в этот раз не могла приехать. Обед был скоро готов, и дамы сели с герцогинею, а мужчины с его высочеством за особые столы, которые, впрочем, оба стояли в одной зале. Его высочество сел так, что мог видеть герцогиню и принцессу Прасковию; однако ж последняя скоро встала из-за стола и легла в другой комнате на постель, потому что у нее болела нога. Хозяин, прислуживавший гостям во все время обеда, провозглашал много тостов из больших бокалов, но давал каждому свободу пить сколько угодно. Все шло у него очень хорошо и порядочно, и несмотря на то что был пост, на мужском столе стояли большею частью скоромные блюда, которых придерживались и многие из молодых русских. После обеда, когда вынесли столы, в той же зале начались танцы, продолжавшиеся почти до 10 часов вечера, причем герцог, граф Бонде, бригадир Плате, Альфельд и я трудились больше всех, потому что, кроме нас, почти никто из мужчин не хотел танцевать. Тайный советник Бассевич отчасти также обещал Салтыкову приехать, но не мог сдержать своего слова, будучи чересчур занят делами по случаю предстоявшего ему скорого отъезда. Поутру мы узнали, что в этот день скончался митрополит Рязанский (Известный Стефан Яворский.), знатнейшее духовное лицо во всей России и второй президент Синода, отправившего по этому случаю курьера к императору. Ему было от 70 до 80 лет, и он давно уже не вставал с постели. [487]

28-го. Герцог около полудня в сопровождении обоих тайных советников, Альфельда, Штамке, Бонде, Плате, Тиха и меня, отправился к вице-канцлеру Шафирову. По приезде туда его высочество узнал, что жена молодого Шафирова совершенно неожиданно поутру разрешилась от бремени сыном, почему тотчас и поздравил отца и деда новорожденного. Обедало у них 18 человек, именно все иностранные министры и еще кое-кто из иностранцев; но из русских не было никого, кроме самого хозяина и старого князя Долгорукого, который с ним в родстве, потому что сын его женат на Шафировой. Все было очень хорошо; но лучше всего были превосходные вина, в особенности венгерское, которого подавали три сорта. Хозяин узнал, что князь Меншиков перед тайным советником Бассевичем и некоторыми другими отзывался об нем в очень сильных выражениях, а потому обратился к тайному советнику и спрашивал в особенности, правда ли, будто князь говорил, что когда приедет император, его, вице-канцлера, закуют еще в железа. Потом тут же тотчас прибавил, что еще неизвестно, кто из них больше заслужил оковы; что хотя Меншиков и имперский князь, однако ж нет ни малейшего сомнения, что император, если заблагорассудит, точно так же прикажет отрубить голову Меншикову, как и ему, вовсе не требуя на то позволения от Германской империи, — и высказал еще немало подобных жестких слов. Так как тайному советнику Бассевичу ничего так не хотелось, как видеть обоих этих господ опять в добром согласии, то он уж конечно не подтвердил ему, что слышал все это от князя, напротив — всячески старался разубедить его и успокоить. Его высочество остался здесь до 5 часов и был в отличном, веселом расположении духа, что очень радовало нашего старого хозяина. От него он поехал прямо на обыкновенный еженедельный концерт, где нашел многих дам из Слободы, как, например, мадам Латур, ее сестру мадам фон Свед, старшую девицу Конау и мою хозяйку с дочерью, которая привезла с собою еще одну шведскую вдову-пасторшу, приехавшую в Москву в качестве компаньонки с супругою посланника Цедеркрейца.

29-го. В прошлую ночь выпало много снегу и был сильный мороз, а потому санная дорога опять несколько восстановилась. Я в этот день осматривал большую превосходную императорскую аптеку и принадлежащие к ней магазины, в которых хранится огромный запас материалов, потому что она снабжает не только почти всю Москву, но и всю русскую армию. Сомневаюсь, чтобы где-нибудь в свете была другая аптека больше этой и лучше ее устроенная; по крайней мере здесь убеждены, что нет (Эта казенная аптека находилась, кажется, у Красных Ворот, в доме нынешнего Запасного Дворца.). Поутру тайный советник Бассевич приглашал к его высочеству на завтра к обеду [488] всех андреевских кавалеров по случаю дня св. Андрея. В 7 часов вечера приехали к герцогу г. Кампредон и тайный советник Бассевич и оставались у него с полчаса, потому что первый непременно хотел иметь аудиенцию у его высочества до отъезда тайного советника. В этот же день тайный советник Бассевич исходатайствовал у его высочества разрешение на выдачу нам здесь, в зачет, годового жалованья.

30-го, с рассветом, собрались к нам все находящиеся здесь гобоисты, литаврщики, трубачи и барабанщики для получения следующей им дани и для поздравления с днем св. Андрея. Поутру являлись также к его высочеству многие офицеры и кавалеры, чтоб поздравить его как кавалера ордена св. Андрея, — между прочими генерал-майор Лефорт, бригадир и гвардии майор Лихарев, несколько полковников, военный секретарь Волков (Волков показан в числе асессоров Военной коллегии.), муж племянницы князя Меншикова — Мишуков (флотский капитан, который привел из Голландии фрегат, погибший в прошедшем году близ Ревеля прежде, чем императору удалось его видеть), новый русский камер-президент (Плещеев.), президент Мануфактур-коллегии (Новосильцев.), камеррат Фик и многие другие, которым его высочество, по здешнему обычаю, всем подносил по чарке водки. Около 11 часов герцог, в величайшем параде, отправился в церковь в Кремле, частью чтобы присутствовать там при богослужении, частью чтоб пригласить еще некоторых вельмож к себе в этот день к обеду; но мы не успели еще доехать до места, как услышали пушечную пальбу — знак, что в церкви уже все кончилось. Вслед за тем нам встретились князь Меншиков и некоторые другие вельможи, которые отправлялись к нам. Поэтому мы тотчас поворотили назад и немало спешили приехать домой так, чтоб успеть принять их. В 12 часов гости, один за другим, съехались; но за столом, приготовленным на 20 человек, занято было немного более половины мест, потому что обедать сели только семь находившихся здесь андреевских кавалеров, именно- его королевское высочество — наш герцог, князь Меншиков, великий канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров, генерал-фельдцейхмейстер Брюс, князь Долгорукий (сенатор и бывший посол в Варшаве) и генерал от инфантерии Аллар, потом обер-прокурор Писарев, здешний тайный советник Остерман, шведский граф и генерал-лейтенант Ферзен, капитан Измайлов (состоящий при особе его высочества) и конференции советник Альфельд, который был двенадцатым и накладывал кушанья. На стол ставили два раза по 22 блюда и по 3 корзинки с конфектами. В другой комнате был накрыт еще стол, за которым сидели адъютанты и некоторые из наших кавалеров. Так [489] как кавалерам ордена предстояло ехать еще в шесть мест (в этот день принято бывать у всех наличных кавалеров и у каждого обедать), то они остались у его высочества не долее как до 2 часов и строго держались трех установленных тостов и трех стаканов вина. Прежде чем другие встали из-за стола, генерал-лейтенант Аллар собрался домой и пригласил все общество к себе: они условились между собою — чтобы не ездить так страшно далеко — делать свои визиты друг другу по порядку, смотря по тому, кто ближе живет. Обыкновенно тот, к кому общество тотчас должно отправляться, за четверть часа или ранее уезжает домой вперед, чтобы все приготовить для приема гостей. В 2 часа князь Меншиков поднялся от нас, и кавалеры поехали к генералу Аллару, живущему в Немецкой Слободе, в нашем соседстве, куда за ними последовали его высочество со свитою, обер-прокурор Писарев и граф Ферзен, которого за обедом просили непременно быть у всех. Но тайный советник Остерман отправился от нас домой. От Аллара кавалеры отправились к барону Шафирову, куда однако ж не явились ни князь Меншиков, ни великий канцлер Головкин, хотя он, уходя от генерала Аллара, убедительно просил их быть у него. Генерал-лейтенант Ферзен, против воли, также не попал к нему, потому что ездил с обер-прокурором Писаревым (который также не в ладу с вице-канцлером и тоже не был там) и, следовательно, должен был следовать туда, куда ему хотелось, а тот отправился с князем Меншиковым и Головкиным к Брюсу, где они снова поджидали прочих. Барон Шафиров опять угощал отлично и в особенности подавал превосходнейшие вина. Но его очень рассердило, что те трое, несмотря на личную его просьбу, все-таки не приехали; он всячески клялся, что если б они только были у него, то и он в этот день не задумался бы быть у них, но что теперь ни за что не поедет ни к одному. Многие из гостей не советовали ему делать этого; но он отвечал, что, если поедет к ним, они, пожалуй, еще вообразят себе, да и других станут уверять, что он их боится. Так как общество у него было не очень велико, то гости не держались трех установленных стаканов, а распили по крайней мере пять или шесть, в чем несколько помогли и дамы, потому что старая баронесса также вышла с своею незамужнею дочерью и села с кавалерами и прочими господами. Вскоре после того как генерал-фельдцейхмейстер Брюс отправился вперед домой, кавалеры последовали за ним, и у него мы нашли опять трех вышеупомянутых господ, т. е. князя Меншикова, великого канцлера и Писарева. По приезде туда его высочество пошел сперва к графине Брюс; потом все уселись за очень хорошо приготовленный стол, но занимались больше питьем, чем едою. Спустя с полчаса или с час все общество отправилось к князю Долгорукому, где также все шло прекрасно и стол был [490] отличный, даже лучше, чем у всех предшествовавших, хотя у хозяина и нет жены. От него, когда распиты были три положенных стакана, поехали к великому канцлеру Головкину, который угощал на русский манер — плохо и бедно: вместо круглых у него стояли два узких длинных стола, конечно из экономии, потому что для них нужно вполовину меньше блюд; о венгерском не было и помину; даже не подали рейнвейну, а разносили одно плохое красное вино. Гости однако ж остались здесь очень долго, по той причине, что старый великий канцлер, прежде чем сели за обед, повел его высочество к своему старшему сыну, который уже несколько лет без рук и без ног и которого герцог еще ни разу не видал. Он кавалерийский полковник и человек, говорят, чрезвычайно приятный. У него есть жена и дети, из которых я в этот день видел дочь лет 10, одну из самых хорошеньких и миленьких девочек, каких мне только случилось встретить в России. Когда к гостям вышла старая графиня Головкина с дочерью и внучкою, его высочество сел за стол между матерью и дочерью, которою вообще очень занимается. Во время обеда приехал от императора курьер из Царицына, откуда до Москвы 1200 или 1300 верст. Он оставил государя там и явился сюда на шестой день, потому что по дороге везде держали лошадей наготове; в другое время никакой курьер не мог бы приехать так скоро. Но когда будет в Москву его величество и что он привезет нового — об этом еще ничего нельзя было узнать. Презабавно было смотреть, как шведский граф Ферзен возился с старым обер-прокурором Писаревым, с которым в этот день всюду разъезжал и везде садился рядом: он постоянно уговаривал его пить, между тем как тот вовсе не был расположен отвечать ему. Граф приехал сюда отыскивать чего-то в пользу своих лифляндских поместий и потому мастерски подделывается к старым русским и называет братьями всех прокуроров и секретарей, из которых этот обер-прокурор главный; к тому же с последним он только и может еще несколько объясняться, потому что тот в Германии научился немного говорить по-немецки. Напротив, тайный советник Бассевич поссорился здесь немножко с обер-прокурором, который сперва обещал ему что-то относительно дела купца Фрейя, а потом не хотел держать своего слова; однако ж еще прежде, чем мы разъехались по домам, между ними в тот же вечер опять все уладилось. От великого канцлера все отправились на седьмое, и последнее, кавалерское празднество, к князю Меншикову, куда, равно как и к великому канцлеру, вице-канцлер Шафиров, в свою очередь, не являлся. Когда мы приехали к князю, на улице, перед входом в его дом, стояло по обеим сторонам человек двенадцать с зажженными факелами; потом, когда герцог вышел из саней, раздались литавры и трубы, и хозяин встретил его у входных дверей. Проходя через его большую залу, мы [491] увидели там оркестр княжеских музыкантов, которые трубили марш и играли. Его высочество, раскланявшись с княгинею и княжною, сел за стол возле первой. Здесь гости опять не держались строго трех узаконенных стаканов. После обеда его высочество не давал покоя тайному советнику Бассевичу до тех пор, пока он не добился от князя, Брюса и Головкина обещания покончить дело Фрейя и дать последнему отсрочку на два года, притом все это еще до отъезда его превосходительства. Когда герцог хотел ехать домой, подошел обер-прокурор Писарев и просил его оказать ему милость — заехать в этот вечер еще на минуту и к нему. Хотя его королевское высочество во весь вечер не очень-то был доволен им за множество затруднений, которые он выставлял по делу Фрейя, однако ж не хотел отказать ему, чтоб он не противился еще более, и потому поехал к нему с своею свитою и с графом Ферзеном, даже посадил его в свои сани. По приезде нашем туда нас угощали разными фруктами в сахаре, из которых почти ничего нельзя было есть, и дочь хозяина, девушка лет 15 или 16, но с виду еще очень глупая и простая, должна была, по здешнему обычаю (вместо своей больной матери), разносить всем и каждому сперва водку, потом вино. По убедительной просьбе герцога она хоть и решилась сесть возле него, но недолго осталась на своем месте. После того как его высочество побыл здесь с час и довольно много пил, хозяин повел его к своей больной жене, которая стояла в короткой юбке перед кроватью и походила на смерть, потому что уже несколько лет не вставала с постели. И она должна была каждому из нас подать по стакану вина, которое мы выпили за ее здоровье. Так как граф Ферзен был навеселе и приставал к герцогу, чтобы еще куда-нибудь ехать, то они решились отправиться пить чай к моей хозяйке, причем Ферзен выпросил себе позволение ехать с его высочеством в одних санях и быть у него кучером. Но эта затея едва не кончилась очень дурно: в то самое время, как мы скакали довольно быстро, навстречу нам попались какие-то сани, и он опрокинул его высочество на таком скверном месте, что легко могло случиться большое несчастье. Сани упали на сторону графа, и он попал под них, так что его сначала приняли за шинель и оставили в этом положении, тем более, что сани свалились с деревянной мостовой в яму глубиною локтя в полтора, где шинель как раз накрыла его. Все мы немало перепугались. Герцог после того не хотел дальше ехать с графом, почему его посадили в другие сани, в которых бригадир Плате повез его потихоньку домой; но как и бригадир был немного навеселе, то я и подполковник Брюммер, совершенно трезвые, встали на запятки, чтоб не давать ему ехать скорее, чем нам казалось нужным, и таким образом без дальнейших бед все благополучно добрались до дому. Когда сани поравнялись с домом моей хозяйки, [492] его высочество во что бы то ни стало хотел войти туда; но так как он был очень пьян и никто из нас еще не знал, ушибся он при падении или нет, то мы притворились, что не слышим его возгласов, и отправились прямо домой.

Декабрь

1-го при дворе обедали граф Ферзен и подполковник Брюммер (который уже постоянно получал от его королевского высочества стол и 25 рублей в месяц). Вечером его высочество изволил произвести в прапорщики бывшего вице-гоф-фурьера Блеха, хорошего старого ингерманландского дворянина. Я в этот день получил приказание от тайного советника Бассевича ежемесячно брать на его имя из придворной кассы 50 рублей на расходы по содержанию остающихся здесь его людей, лошадей и вообще на что понадобится. По переданному им мне списку одного жалованья людям приходилось выдавать 30 рублей в месяц.

2-го его высочество поутру не выходил к проповеди, потому что держал свой обыкновенный пост. После обеда бригадир Плате ездил приглашать от своего имени некоторых дам в сад Коха на завтрашний прощальный пир. Из мужчин не звали никого, кроме наших кавалеров, графа Ферзена, г. фон Альфельда, барона Штремфельда и доктора Бидлоо.

3-го, поутру, оба тайных советника и Штамке собирались у его высочества на совет. Кушал герцог в своей комнате. После обеда у него был опять г. Кампредон, и с ним приезжал (чтобы проститься) подполковник Сикье, который был в туфлях, потому что после своей последней болезни не мог еще надевать башмаков. Когда они уехали, его высочество с Плате, Тихом и со мною отправился к тайному советнику Бассевичу, чтобы проститься с ним у него на дому; но так как бригадир Плате не мог долго оставаться с нами, спеша в сад для приема гостей, то он поехал туда вперед с Тихом, и его высочество со мной скоро последовал за ними. Бедный асессор Сурланд, уже несколько дней лежавший в постели, не мог прийти проститься с герцогом; поэтому я дорогой убедил его высочество оказать ему милость и заехать к нему на квартиру, прежде чем мы отправимся в сад. Это так обрадовало больного, что он вполовину выздоровел. Тайный советник Бассевич явился в сад не прежде 10 часов, потому что должен был еще со многими прощаться. Как скоро собрались дамы, начались танцы. В 11 часов в первый раз сели ужинать: стол в другой комнате не мог быть накрыт более, как на 12 приборов, почему ужинали два раза, именно сначала шесть дам и столько же мужчин, а потом остальные. В то время как нумера были уже вынуты и гости собрались садиться за стол, вошли в залу четыре маски в китайских костюмах; то были: [493] тайный советник Мардефельд, г. Кампредон, барон Левольд и молодой граф Головин. Их тотчас узнали и усадили за стол, где тайный советник Бассевич и еще трое других уступили им свои места. Когда они отужинали и кушанье было опять немного разогрето, к столу сели остальные; однако ж так как набралось довольно много незваных гостей, приехавших проститься с тайным советником, то все окончательно отужинали не прежде 3 часов. Между тем танцы продолжались беспрерывно, и когда одна половина музыкантов ужинала, другая все-таки постоянно играла. Двое из замаскированных, именно оба посланника, уехали тотчас после ужина; но от остальных двух мы избавились только тогда, когда они окончательно напились, тем более что они приехали к нам уже порядочно навеселе. Тайный советник Бассевич хоть и велел своему багажу явиться в сад в 4 часа, чтоб в это время выехать оттуда, однако до 7 часов утра ему ничего не удалось сделать, потому что герцог был очень весел и приказал караульным никого не выпускать. Прощанье с тайным советником было чрезвычайно грустно; все горько плакали, в особенности женщины, у которых, как и вообще у здешних купцов, он приобрел необыкновенную любовь. С отъездом его все кончилось, и его высочество, равно как и все дамы, тотчас разъехались по домам; но мы, мужчины, провожали его до Всесвятского. В Всесвятском (где в нынешнем году, во время маскарада, наш поезд однажды ночевал и куда обыкновенно провожают отъезжающих в Петербург) мы все вышли из экипажей перед домом, в котором тайный советник Геспен велел сделать глинтвейн и приготовить стол с холодной закуской. Через полчаса тайный советник начал прощаться и не хотел оставаться долее. Признаюсь, это было самое горькое расставанье, какое мне только пришлось видеть и испытать в жизни; все присутствовавшие, от малого до большого, плакали навзрыд; сам тайный советник Бассевич заливался горькими слезами; граф Бонде и Сурланд также едва могли говорить от слез. Мне особенно было жаль бедного Сурланда, который, полумертвый от болезни, пускался в такой дальний и тяжелый путь.

4-го. Свита, отправившаяся с тайным советником в Швецию, состояла из следующих лиц: бригадира графа Бонде, асессора Сурланда, прапорщика Блеха, камердинера, двух поваров, четырех лакеев, двух кучеров, двух мальчиков, кухонной служанки тайного советника (русской девушки необыкновенной красоты) и двух слуг графа Бонде. Вместе с ними поехали французский подполковник Сикье, все еще не совсем оправившийся от болезни, и католический патер (человек, говорят, очень приятный), которого французский посланник Кампредон посылал отсюда в Швецию к своей жене. Для них всех нужны были 21 сани и 42 лошади. [494]

5-го его высочество, как и вчера, обедал в своей комнате. На еженедельной музыке в доме тайного советника Бассевича он был со многими министрами, дамами и девицами.

6-го. Герцог кушал опять в своей комнате. К нему приезжал прощаться генерал Аллар, который на другой день собирался ехать в Украину.

7-го. В этот день было рождение дочери герцогини Мекленбургской, которой исполнилось 4 года. Герцогиня еще накануне поручила капитану Бергеру пригласить к ней обедать Плате и меня; поэтому в 10 часов мы отправились в Измайлово и передали ей поклон от его высочества, который после обеда сам хотел быть там, чтобы лично принести свое поздравление, чему герцогиня немало обрадовалась. Она отвечала нам, что его высочество, наш государь, слишком милостив, делая себе столько беспокойства для ее маленькой дочери, и что она не осмелилась бы тревожить его и принуждать ехать так далеко. После того она повела нас к своей сестре (Прасковий), которая, по причине своей больной ноги, сидела одетая на постели, а потом к старой царице, которой мы также передали приветствие от имени его высочества. У нее мы нашли князя Меншикова, всех сенаторов и других вельмож, приехавших туда по формальному приглашению. Около 12 часов начали обедать, и мы должны были сесть там же, где села царица с князем, со всеми сенаторами и знатнейшими дамами. На стол подавали скоромные и постные блюда, но все было приготовлено очень дурно и неаппетитно. Герцогиня (которая сначала села вместе с другими, но потом встала и прислуживала гостям) не знала чем потчевать бригадира и меня, несколько раз спрашивала, довольно ли нам всего, и наконец велела подать для нас своего лучшего венгерского вина, хотя толку и от него было не много. После обеда она прошла с дамами в другую комнату, где стоял большой стол, уставленный сластями. Князь и другие вельможи, побыв там несколько времени, один за другим откланялись и отправились опять в город; но дамы остались еще. В числе их была между прочим и молодая княгиня Трубецкая, младшая дочь великого канцлера, которая только за день перед тем приехала с своим мужем из Астрахани. Герцогине очень хотелось, чтоб дамы танцевали, а так как других танцоров не оказалось более, кроме Плате и меня, то она сама пришла в комнату, где мы сидели, и повела нас к дамам, с которыми мы оба должны были начать танцевать, постоянно сменяя друг друга. Это продолжалось с час или более, и мы, конечно, скоро бы устали, если б не приехал его высочество и не помог нам с своею свитою. От постоянного танцеванья в комнатах сделалось так жарко, как в бане, особенно в спальне принцессы Прасковий, где потом почти весь вечер танцевали перед ее постелью, чтобы повеселить и рассеять [495] больную. Так как герцог приехал не прежде 4 часов, то на дороге встретил уже всех сенаторов на обратном пути в город; дамы в 7 часов также все разъехались, потому что каждой из них было от Измайлова очень далеко до дому; однако ж он остался там до 9 часов и продолжал танцевать с герцогинею и придворными дамами старой царицы, чем первой доставил много удовольствия. При прощании она с своими дамами проводила нас через все комнаты до самого крыльца и несмотря на все старания его высочества отвести ее назад в ее комнату, никак не хотела допустить этого.

8-го. Его высочество обедал в своей комнате и весь день никуда не выходил.

9-го, поутру, был у меня капитан Бергер и просил, чтоб я после обеда приехал в Измайлово танцевать с маленькою принцессою, которая все обо мне спрашивает и ни с кем другим танцевать не хочет; но его высочество имел свои причины не отпускать меня туда на сей раз, и потому из этого ничего не вышло. Поутру же я принял из придворной кассы 50 рублей на выдачу жалованья оставшейся здесь прислуге тайного советника Бассевича; но так как в этом месяце, кроме жалованья людям, надобно было сделать для него и разные другие расходы, то часа через два от взятых мною денег не осталось ничего. По окончании проповеди кавалеры обедали одни, а после обеда его высочество поехал к посланнику Штамке, где мы ужинали Только что все уселись за стол, как герцогиня Мекленбургская прислала своего немца-лакея к бригадиру Плате и ко мне сказать, что она катается с своими дамами в открытых санях и просит нас выйти к ней. Выйдя на улицу, мы оба должны были стать на запятки ее саней, в которых она сидела с девицею Мамоновою и сама правила. Поездив несколько времени по Слободе, она опять ссадила нас перед квартирою посланника Штамке, доставила нам на прощанье по поцелую от Мамоновой, попросила поклониться его высочеству и уехала. Я не мог надивиться искусству, с каким она правила лошадьми, не имея при том, несмотря на холод, на руках ничего, кроме тонких белых перчаток. Немного спустя она снова подъехала к дому посланника, остановилась, велела опять вызвать Плате и меня и рассказала нам где была, прибавив, что отправляется теперь к князю Ромодановскому и что скоро еще раз проедет мимо. Его высочество приказал поскорее заложить несколько саней, чтоб отправиться ей навстречу, потому что ясно было, что этого добивались. Проехав раза два взад и вперед, мы наконец встретили герцогиню недалеко от квартиры Штамке Герцог тотчас вышел из своих саней, подошел к ней, и они поговорили несколько времени. Посланник убеждал ее войти к нему, чтобы немного согреться, но она никак не хотела согласиться на это, простилась и поехала дальше. Его высочество однако ж постоянно следовал [496] за нею; почему она, намереваясь уже ехать назад в Измайлово и боясь, чтоб не вздумали провожать ее туда, остановилась еще раз и убедительно просила не беспокоиться более для нее, потому что отправляется прямо домой. Он исполнил ее волю, но так как был необыкновенно весел и уж раз начал шалить, то мы разъезжали до 3 часов утра. Расставшись около 12 часов с герцогинею, его высочество отправился к барону Штремфельду, которого разбудил с его хозяйкою, заставил одеться и ехать с нами к Ферзену. Этого также разбудили вместе с его хозяином и хозяйкою и принудили одеться и следовать за нами к тайному советнику Геспену, где мы хотели попробовать его превосходного венгерского вина. Но тот был слишком умен, чтоб угощать такое большое общество своим отличным вином, которого у него, может быть, оставалось уж немного бутылок. Поэтому несмотря на то что венгерское десять раз упоминалось и требовалось от хозяина, оно не являлось, и гости должны были отложить попечение. Пока тайный советник Геспен одевался, его высочество пошел со мною к его хозяйке, мадам Розен и ее сестре Аммон, где превесело шутил с девицею Аммон (которая только что встала с постели, когда мы постучались у их дверей, и была в очень коротенькой юбочке). Потом, когда он оделся, мы отправились с ним к Штамке, который держал для нас наготове глинтвейн, а от Штамке пустились опять кататься, так что было уже более трех часов, когда мы наконец приехали домой и покончили свои шалости.

10-го, поутру, герцогиня Мекленбургская прислала поклон его высочеству и велела просить меня приехать к ней после обеда на два слова. Поэтому отобедав, я отправился в Измайлово, откуда воротился домой в 4 часа.

11-го, утром, меня навестил граф Ферзен, который потом, с Штремфельдом и со мною, пил чай у моей хозяйки. Штремфельд уверял, что вчера вечером приехали два курьера с известиями, что император, если только не остановится в Воронеже, уже завтра может быть здесь, потому что едет необыкновенно скоро. Его высочество кушал в своей комнате, а после обеда ездил с некоторыми из нас в город, к купцу Шлютеру. Хотя мы были очень близко от квартиры девицы Мамоновой, куда герцогиня Мекленбургская вчера приглашала и меня, чтоб отпраздновать вместе день рождения Мамоновой, однако ж несмотря на все мои просьбы, я не мог получить на то позволения, потому что вечером мы собирались в сад Коха. Герцогиня несколько раз проехала мимо этого сада с Мамоновой, которая сидела с нею в санях, и еще двумя фрейлинами, стоявшими у ней на запятках. Возвращаясь домой, мы встретили их и проехались с ними несколько раз по Слободе, при чем мне пришлось выслушать (хоть и совершенно безвинно) много [497] упреков за то, что я не исполнил своего обещания и не явился к Мамоновой. Когда мы были уже дома, ко двору пришел Ферзен с известием, что император только в 15 верстах отсюда. Вследствие чего я должен был сперва осведомиться о том у Бидлоо и затем, когда он подтвердил это известие, ехать в тот же вечер, как бы ни было поздно, в Измайлово, чтоб сообщить его герцогине, которая уверяла перед тем, что, по достоверным сведениям, император и через три дня еще не приедет. Новость эта чрезвычайно обрадовала ее, и она повела меня с нею также к своей матери и сестре, которые, со всеми их фрейлинами, лежали уже в постелях. После того я должен был еще подходить с герцогинею к постелям фрейлин и отдавать им визиты. Они лежали, как бедные люди, одна после другой и почти полунагие. Вообще это ночное посещение не сделало на меня выгодного впечатления, хоть мне и пришлось видеть много голых шей и грудей; между тем оно отняло у меня немало времени, так что я воротился домой из моего посольства не прежде 2 часов ночи.

12-го, рано утром, ко мне приехал от герцогини Мекленбургской капитан Бергер, и объявил, что и в Измайлове уже получено достоверное известие о прибытии императора. Герцог обедал с подполковником Бремзе и в час пополудни отправился с немногими из нас в Новопреображенское (которое в 15 верстах от Слободы), где имел честь представиться императору и поздравить его с благополучным приездом и счастливо оконченным походом. Государь принял его очень милостиво и с большою нежностью. Его величество за неделю выехал из Царицына (Ныне уездный город Саратовской губернии.), находящегося отсюда в 1 200 верстах, и полагал, что императрица, которая намеревалась выехать оттуда два дня после него, будет здесь послезавтра. Он не переедет в город до тех пор, пока не приедут 200 человек гвардейцев, которые отправлены на подводах и которых ожидают не позже, как через пять дней. Пробыв до 4 часов у императора, много рассказывавшего о персидском походе, о бывших во время его больших жарах и о других трудностях, его высочество отправился назад в Слободу и присутствовал на обыкновенном концерте, даваемом теперь у тайного советника Геспена, у которого потом и ужинал в небольшом обществе. В этот день утром герцог, по обещанию, посылал капитана Бассевича к герцогине Мекленбургской сказать, что поедет к императору. Узнав потом, что вчера вечером у князя Меншикова сделалось сильное кровотечение, он поручил тому же Бассевичу побывать у него с поклоном и осведомиться о его здоровье. Князь велел отвечать, что он очень плох. Говорят однако ж, что болезнь эта притворная и произошла оттого, что [498] барон Шафиров третьего дня получил с курьером уверение от императора, что будет защищен от всех своих врагов, и успел в свое время войти в Сенат с жалобою на имя государя по поводу недавней большой ссоры своей с князем.

13-го герцог кушал в своей комнате, а с нами обедал капитан Измайлов, к которому однако ж его высочество выходил после обеда. В этот день были казнены два делателя фальшивой монеты; им влили в горло растопленное олово и потом навязали их на колеса. Один из них, которому олово прожгло насквозь шею, был на следующий день еще жив; а другой, будучи на колесе, поставленном над землею немного выше человеческого роста, хватал еще рукою монету, привешенную снизу к этому колесу. Нам, иностранцам, это кажется невероятным; между тем такие примеры жесткости в простом русском народе вовсе не редки. В этот же день было объявлено, чтобы жители города к воскресенью опять расставили на улицах, на обыкновенном расстоянии, фонари и зеленые деревья.

14-го исполнился год, что герцог выехал из С.-Петербурга. Его высочество кушал в своей комнате. Поутру разнесся слух, что императрица прибыла в Новопреображенское, почему туда послан был бригадир Плате, чтоб поздравить ее с приездом. Но он воротился с известием, что ее величество ожидают только завтра и что маршал обещал дать знать его высочеству как скоро она приедет. Вечером началась опять оттепель. В этот день жители города, вследствие объявленного недавно приказа, давали подписку, что не будут терпеть на улицах нищих, относительно призрения которых должны быть приняты особые меры.

15-го его высочество кушал в своей комнате и после обеда ездил на короткое время со двора.

16-го, поутру, мы узнали, что императрица благополучно приехала в ночь, вследствие чего бригадир Плате немедленно был отправлен к ней с приветствием. Герцогиня Мекленбургская также уведомляла его высочество, что в тот же день поедет к государыне. Проповедь была в комнате графа Бонде, куда пришел и граф Ферзен; но его высочество не являлся слушать ее, потому что держал свой обыкновенный пост. Часов в 5 после обеда он поехал к тайному советнику Геспену, где и ужинал с нами.

17-го его высочество кушал опять в своей комнате. Поутру я встретил герцогиню Мекленбургскую, которая мимоходом сказала мне, что в ночь приехала и г-жа Балк. После обеда меня посылали к князю узнать о его здоровье, а герцог, несмотря на неприятнейший ветер и дождь, ездил с Плате к г-же Балк. Г. Измайлов только около вечера возвратился от императора, и в это же время приезжал к его высочеству один из членов Синода. Вечером был в городе пожар, но его скоро потушили. Фрей в этот день переехал с [499] квартиры тайного советника Геспена (где так долго должен был укрываться от своих кредиторов) опять в свой собственный дом.

18-го, в 8 часов утра, его высочество, в параде, со всем своим двором, отправился присутствовать при въезде императора; перед тем однако ж мы побывали сперва у князя (Меншикова), потом в большой аптеке Брейтигама, у которого оставались несколько времени, и оттуда уже поехали в церковь, где все русские вельможи ожидали прибытия государя и где между тем духовенство, вне церкви, угощало их разного рода освежительными напитками. Около 11 часов императрица, в величайшем параде и с большою свитою, подъехала к находившимся там триумфальным воротам (воздвигнутым духовенством еще прежде по случаю празднования мира), к которым теперь прибавлены были разные новые украшения и девизы, относившиеся к победам, одержанным в Персии. В самых воротах, по обе стороны, стояли столы с кушаньем на случай, если б императору вздумалось остановиться и немного отдохнуть. Ее величество императрица, встреченная здесь при беспрерывных звуках вокальной и инструментальной музыки духовенством и прочими присутствовавшими, проехала потом к другим триумфальным воротам, поставленным от граждан, и там, в устроенном возле императорском доме (павильоне), ждала въезда императора. Часов в двенадцать его величество в следующем порядке приблизился к упомянутым воротам духовенства: сперва вели несколько верховых лошадей, покрытых превосходными чапраками; потом следовало несколько рот Преображенского полка на лошадях, в новых мундирах, в касках, обвитых цветами, с обнаженными шпагами и при громкой музыке За ними ехали, верхом же, разные генералы и другие кавалеры, все в великолепнейших костюмах. Затем следовали придворные литаврщики и трубачи, за которыми шел офицер, несший на большом серебряном блюде и красной бархатной подушке серебряный ключ, который был вынесен навстречу его величеству императору из Дербента, изъявившего тем свою покорность. После того ехал сам государь, верхом, в обыкновенном зеленом, обшитом галунами мундире полковника гвардии, в небольшом черном парике (по причине невыносимых жаров в Персии он принужден был остричь себе волосы) и шляпе, обложенной галуном, с обнаженною шпагою в руке. Позади его ехало верхом еще довольно много офицеров и кавалеров. Наконец несколько эскадронов драгун заключали процессию. В это время звонили во все колокола, палили из пушек и раздавались радостные восклицания многих тысяч народа и верноподданных. Когда император подъехал к воротам и сошел с лошади, архиепископ Новгородский от имени Синода и всего духовенства приветствовал его речью; после чего его величество, вместе с герцогом и знатнейшими вельможами, [500] подошел к одному из поставленных в воротах столов и кушал с хорошим аппетитом; все прочие, поместившись как попало за другим столом, принялись за кушанья еще с большим удовольствием и ели так, как будто три дня голодали. Прежде нежели император собрался ехать дальше, герцог отправился вперед к другим триумфальным воротам, где нашел императрицу, герцогиню Мекленбургскую, ее сестру и многих других дам, с которыми и пробыл еще около часа, пока приехал туда его величество. Подъехав к этим воротам, государь сошел с лошади и отправился в комнаты к императрице, где оставался по крайней мере полтора часа и снова принимал угощение от граждан. Здесь он очень ласкал его высочество и долго говорил только с ним, но в то же время сделал ему маленький выговор за то, что тот слишком скоро уехал от триумфальных ворот духовенства. По отъезде их величеств в свой дом в Старопреображенском герцог оставался еще несколько времени с герцогинею Мекленбургскою и ее сестрою, и только когда они уехали, отправился также домой, так что мы настоящим образом обедали уже в 4 часа. Говорят, что в этот день вечером у князя Ромодановского, в Преображенском Приказе, было в присутствии императора угощение для знатнейших русских вельмож и что государь, уезжая оттуда, просил хозяина продолжать хорошенько поить гостей, хотя все они были уже порядочно пьяны. Так как между князем Ромодановским и князем Долгоруким существовала давнишняя неприязнь и последний не хотел отвечать как следовало на предложенный ему первым тост, то оба этих старца, после многих гадких ругательств, схватились за волоса и по крайней мере полчаса били друг друга кулаками, при чем никто из других не вмешался между ними и не потрудился разнять их. Князь Ромодановский, страшно пьяный, оказался, как рассказывают, слабейшим; однако ж после того, в припадке гнева, велел своим караульным арестовать Долгорукого, который, в свою очередь, когда его опять освободили, не хотел из-под ареста ехать домой и говорил, что будет просить удовлетворения у императора. Но, вероятно, ссора эта ничем не кончится, потому что подобные кулачные схватки в нетрезвом виде случаются здесь не редко и преходятся молчанием.

19-го, перед молитвою, приехали к его высочеству тайный советник Мардефельд, барон Левольд и императорский (австрийский) секретарь посольства Гогенгольцер, и остались у него обедать. Последний был с герцогом наедине в его комнате. После обеда его высочество отправился к тайному советнику Геспену на музыкальное собрание, где были почти все иностранные министры.

20-го его высочество кушал вне своей комнаты, но без посторонних. После обеда он послал Плате в Старопреображенское [501] осведомиться о здоровье их величеств. Бригадир должен был долго ждать у ворот императорского дома в обществе Писарева и многих других, пока не приехал случайно из города камер-юнкер Монс, помогший ему добиться ответа, потому что император в этот день принимал лекарство и никого не приказал впускать во двор. Монс вышел наконец с ответом и объявил, что его величество только из предосторожности принимает сегодня лекарство и завтра же начнет опять выезжать; присовокупил также извинение, что не мог ввести г. Плате в дом и заставил его ждать на улице.

21-го, утром, к его высочеству приезжал камер-юнкер Балк с поклоном от императрицы; он сказал между прочим, что государь и нынче принимает лекарство и до воскресенья никого не будет допускать к себе. В этот день мы получили известие из Петербурга, что там более тридцати разбойников было колесовано и повешено частью просто, частью за ребра.

22-го его высочество кушал вне своей комнаты и опять посылал в Преображенское г. Плате, который, впрочем, не нашел там никого, с кем бы мог говорить. В этот день у герцога были старшины старой лютеранской церкви для сбора в пользу своего прихода, который, говорят, беден.

23-го его высочество не выходил к проповеди. После обеда ему представлялся камер-паж императрицы Гольштейн, который прежде был в большой милости у императора, но теперь много утратил своего значения.

24-го. В этот день, после обеда, шведский посланник имел в Старопреображенском первую аудиенцию у императора в присутствии Головкина и Остермана.

25-го, в первый день Рождества, его высочество в 9 часов утра, после проповеди, поехал в Старопреображенское и в 10 часов, по окончании богослужения, поздравил их величества с праздником. После обеда к нам приезжал капитан Бергер с поклоном от герцогини Мекленбургской, которая велела сказать его высочеству, что поутру забыла передать ему что-то наедине и по секрету. С нынешнего дня император, по всегдашнему в это время обычаю, начал ездить на святочные пирушки.

26-го я должен был поутру отправиться в Измайлово к герцогине Мекленбургской.

27-го, в третий день Рождества, при дворе не было проповеди, а была только молитва. Незадолго перед обедом к бригадиру Плате и ко мне приехал капитан Бергер и привез нам от имени девицы Мамоновой несколько вафель со стола герцогини Мекленбургской. В этот день мы узнали, что оба Олсуфьева, еще в Персии, сделаны обер-гофмейстерами их величеств, о чем до сих пор ничего не слыхали. [502]

28-го у его высочества обедали тайный советник Остерман, брат его — мекленбургский канцелярии-советник и капитан-поручик Альбрехт.

29-го. Перед обедом герцог получил в подарок от императрицы много живых карасей (которые здесь очень редки), за что доставившему их дано было несколько червонцев на водку. Около 5 часов я, по приказанию его высочества, отправился с Тихом на комедию, которую давали в гошпитале ученики; но мы не попали на нее, потому что там ждали императора и императрицу, которые прислали часовых, не впускавших никого до их приезда. Г. фон Альфельд, приехавший после нас, дождался императора и был наконец впущен, когда сказал, что принадлежит к голштинскому двору. Его величество пробыл на комедии до конца и остался, по-видимому, доволен ею. Кончился этот спектакль не прежде 10 часов, а продолжался четыре часа.

30-го мы получили письма от наших путешественников (от 20-го числа этого месяца). Они уведомляли, что принуждены были остановиться в Выборге по причине непостоянной погоды и дурного зимнего пути. Тайный советник Бассевич по приезде в этот город нашел там шведского асессора и капитана с командою драгун, которых выслал ему навстречу абовский губернатор, чтобы провезти и проводить его через Финляндию. Он намерен был на другой день продолжать свое путешествие.

31-го, после обеда, герцог несколько часов ездил на санях, так что измучил две пары свежих лошадей. По совершении такого сильного движения он воротился домой и скоро лег в постель, потому что на другой день должен был рано встать, чтобы принять поздравления с новым годом и самому ехать поздравить императорскую фамилию.

(пер. И. Ф. Аммона)
Текст воспроизведен по изданию: Неистовый реформатор. М. Фонд Сергея Дубова. 2000