ФРИДРИХ-ВИЛЬГЕЛЬМ БЕРХГОЛЬЦ

ДНЕВНИК

1721-1725

Часть третья

Март

1-го. Его королевское высочество продолжал делать свои прощальные визиты.

2-го, после обеда, тайный советник Геспен и его свита выехали вперед в Петербург на 90 лошадях.

3-го. Его высочество решился только накануне ехать в зимних экипажах, и потому нам немало стоило труда добыть себе их. Так как придворный проповедник за день перед тем уехал вперед вместе с другими, то проповедь у нас говорил один кандидат по фамилии Вальтер, которым его высочество был очень доволен и которого приказал оставить с нами обедать. Он же завтра, в 5 часов утра, будет читать и молитву. После обеда прибыл нарочный от тайного советника Геспена, который просил похлопотать, чтоб ему на станциях давали свежих лошадей, без чего нет возможности продолжать пути, потому что лошади по причине дурных дорог не выдерживают от одного города до другого. Но ничего нельзя было сделать.

4-го. Получив еще вчера вечером назначенных для нашей свиты сто почтовых лошадей и узнав, что все готово к отъезду, герцог в 10 часов утра выехал в С.-Петербург. Перед тем кандидат, говоривший вчера проповедь, прочел молитву, по окончании которой множество купцов и других лиц на прощанье целовали его высочеству руки. Мы поехали по отвратительной дороге из Москвы в Всесвятское (Seswetzka), куда нас провожали все остававшиеся еще в Москве кавалеры и слуги, чтоб еще раз проститься с нами. На этих первых семи верстах сломались уже многие из наших экипажей; однако ж чем дальше мы ехали, тем лучше становилась дорога; но несмотря на то в этот первый день нам все-таки не удалось уехать далее Черкизова, находящегося в 3 верстах за первой станцией — Новой Деревней, и, следовательно, всего в 24-х от Москвы.

5-го. Миновав рано поутру вторую станцию — Солнечную Гору (Solnuschnogora), до которой от Новой Деревни считается 37 верст, мы проехали еще 23 версты до города Клина, третьей станции, где опять ночевали. Здесь мы нашли 23 человека пленных, приведенных по приказанию императора из Астрахани. То были частью [36] персиане, частью донские казаки, которые так отчаянно защищались (Каких тут именно казаков, отчаянно защищавшихся и где защищавшихся, разумеет автор Дневника — сказать трудно; вероятно, это были какие-нибудь беглецы, взятые в Дербенте или Гиляне.). В числе их находились два князя, из которых у одного дорогой умер отец. Все они были люди очень красивые, а персиане имели еще и вид весьма почтенный. После того как его высочество видел и одарил некоторых из них, нам, прочим, также любопытно было взглянуть на обоих князей, и мы отправились к ним; но так как там не было никого, кто бы мог говорить с ними, а их переводчик уехал в Москву, то нам пришлось объясняться только жестами; впрочем, они успели уже выучить несколько русских слов. Помещались они в двух жалких конурах и были под крепкой стражей, даже не смели выходить без конвоя. Князья, имевшие каждый свою особую комнату, в знак привета подали нам руки и просили нас садиться. Младший из них, большой любитель табака, велел принести медную персидскую трубку и подал нам ее зажженною, при чем однако ж жестами старался показать, что табак очень плох. Все мы, по персидскому обычаю, один за другим покурили из этой трубки (персиане только несколько раз втягивают дым, чтоб совершенно наполнить им рот, потом передают трубку соседу, и так идет далее, пока она вся не выкурится). При этом случае я подарил князю немного английского табака, чему он немало обрадовался; но радость его была еще больше, когда бригадир Плате дал ему на пробу турецкого табака и обещал прислать для него небольшой запас его. Он и послал с нами одного из своих людей, чтоб получить обещанное. Плате приказывал персианам отдать половину табака другому князю (который употреблял только турецкий табак и, за недостатком его, уже давно должен был оставить курение); но русская стража уверяла, что эти люди так честны, что никого не захотят обидеть. Младший князь думал было сначала идти к его высочеству и потому оделся с величайшею поспешностью, но перед тем совершил свою молитву, а именно: стал в одном из углов комнаты на колени, чтоб молиться, и несколько раз с необыкновенной ловкостью и быстротою наклонялся лицом к земле, держась при этом только на руках и пальцах ног. Одним словом, эти персиане были так прекрасно образованы, как только могут быть люди на свете; притом они были чрезвычайно веселы и ловки в своих телодвижениях. Между ними был один, вероятно кто-нибудь из духовных, перед которым другие постоянно кланялись в землю.

6-го, рано утром, мы отправились из города Клина и ехали до четвертой станции, Завидова, 27 верст, а оттуда до пятой, села Городня (Sologerodnaе), опять 27 верст. На этой дороге надобно было переезжать на больших лодках через реку Сось (Sossestrom), и [37] много прошло времени, пока мы все переправились, потому что там нашлось только одно судно, подвигавшееся необыкновенно медленно. У переправы мы нагнали свиту тайного советника Геспена, отправившуюся из Москвы за два дня до нас. Из нее только немногие успели перебраться на ту сторону реки; остальные должны были ждать, покуда не перевезли нас всех. Тайный советник Геспен с Штамке, Негелейном и Ремариусом остановился в одной деревне по сю сторону в ожидании своего багажа. Когда мы там проезжали, он стоял у ворот с намерением пригласить герцога к себе. Его высочество хотя и приказал остановиться на минуту, чтоб поговорить с тайным советником, однако ж никак не соглашался зайти к нему, несмотря на то что мы в этот день еще ничего не ели и не могли надеяться скоро поесть чего-нибудь. Его высочество, к сожалению, в дороге очень мало заботится об еде. В село Городень (принадлежащее князю Меншикову, который выстроил там у воды, на очень веселом месте, новый деревянный дом, лучший и самый большой по всей дороге) мы хоть и приехали, но без повозок, в которых находились наши кухня и погреб, а потому его высочество тотчас же отправился дальше и ехал еще 31 версту до города Твери, шестой станции, где мы остановились и ночевали. Здесь надобно было опять переправляться через реку Премеру (Premera), впадающую в Волгу, которая долго видна с правой стороны. Мы посылали фурьера вперед в Тверь для заготовления квартиры, и нас провели поэтому в дом на площади, в котором обыкновенно останавливается император. Весь он был иллюминован. Тотчас по приезде нашем явились воевода, комендант и члены городового совета (der Rath von der Stadt) с обычными подарками и приняли нас так, как бы принимали самого императора. Так как они принесли между прочим превосходных живых стерлядей и других рыб, то все мы, до крайности проголодавшиеся, немало скорбели, что с нами не было повара или вообще кого-нибудь, кто бы нам мог сварить их, тем более что его высочеству очень хотелось покушать чего-нибудь теплого. Но повар Шлапколь приехал наконец и поспешно приготовил для нас несколько рыб. Кавалеры наши и остальные люди прибыли только на другой день утром; почему его высочество не прежде как с рассветом.

7-го числа выехал из Твери. Тотчас за городом нужно было опять на больших лодках переезжать через Волгу, на которой лед уже прошел. Мы отправились вперед на седьмую станцию, Медное (Maеdna), где снова должны были переправляться на больших паромах через другую реку, Твенску (Twenska), и настигли нашего гоф-юнкера Тиха, ехавшего с лошадьми. Его высочество заходил к нему и вместе с ним закусывал. Потом мы проехали еще 33 версты до городка Торжка, где была восьмая станция и где нас тотчас по [38] приезде магистрат приветствовал всякого рода приношениями, как-то: хлебом, пирогами, курами, сахаром, вином, медом, пивом и тому под., что все было подарено его высочеством гоф-юнкеру Тиху. Еще до приезда в Торжок нам надобно было в этот день в третий раз переехать какую-то речку, чрез которую, впрочем, вел плавучий мост. В этот же день в 17 верстах за Тверью мы пересекли новую широкую дорогу, которую, по приказу императора, проводят через лес и которая будет идти совершенной прямой линией от Петербурга до Москвы, так что против теперешней дороги сократится на 150 или на 200 верст.

8-го, рано утром, мы поехали из Торжка на девятую станцию, Выдропуск (Wedrofsky), который от него в 37 верстах. Там нам дали таких плохих лошадей, каких не давали нигде во всю дорогу, да к тому еще и не довольно. От Выдропуска мы проехали еще 33 версты до десятой станции, Вышнего Волочка, города и того самого места, где одно время гнездилось такое множество разбойников, которые теперь, впрочем, все были переловлены командой, стоявшей там несколько лет. Перед городом всюду виднелись повешенные за ребра и навязанные на колеса. Его высочество в первый свой проезд был отлично принят здесь одним калмыком (Известным Михаилом Ивановичем Сердюковым, который, как говорит Бантыш-Каменский, был не калмык, а мунгал. См. Словарь достопамят. людей русской земли, ч. V, 1836, стр. 30—32.) и потому хотел опять у него остановиться; но так как последний жил уже не в городе, а за три версты от него, то пришлось снова занять императорский дом (император для удобства проезжающих приказал на всех станциях выстроить особые дома). Вследствие того, что кавалеры наши по причине дурных лошадей отстали от нас и прибыли не прежде позднего вечера, а между тем к герцогу тотчас после его приезда явились как майор, начальник тамошнего гарнизона, и граждане с своим приношением, так и калмык и многие другие, — я должен был заступить при его высочестве место переводчика и несколько часов занимать майора и бывшего с ним поручика, пока кушанье не было готово. Его высочество пригласил их к себе ужинать, потому что майор прислал к нему почетный караул из одного унтер-офицера и 10 или 12 драгун и извинялся, что не мог прислать более, так как почти все его люди находились в командировках и у него вообще было не более 50 человек. Герцог удержал к ужину и калмыка, который заботился о заготовлении всех припасов и угощал нас превосходными винами. Когда уж все сели за стол, прибыли и остальные наши кавалеры; но г. Измайлов приехал только поздно ночью. В этот день мы опять два раза переехали через [39] новую дорогу, из чего можно было заключить, какими извилинами шла старая; встретили также около 30 разбойников с вырезанными ноздрями, отправленных из Москвы в Петербург на галеры. В Вышнем Волочке мы видели и новый канал длиною в одну версту, проведенный богатым калмыком и соединяющий две реки (Тверцу и Цну.). В 10 верстах от него по пути стоит красивый монастырь (Это, вероятно, Николостолповская пустынь, находящаяся близ Вышнего Волочка.), близ которого через какую-то реку устроен мост, какого лучше я не видал в России.

9-го, поутру, барон Штремфельд получил приказ сменить меня и ехать в дормезе вместе с его высочеством, чем я нисколько не огорчился, потому что в те два дня, в которые ехал с герцогом, должен был не только скверно помещаться, но и очень голодать. С рассветом мы оставили Вышний Волочек и проехали 37 верст до одиннадцатой станции, Хотилова (Gotilliotsky), где нашли генеральшу Брюс и видели архиепископа Новгородского, который проехал мимо на носилках, державшихся на двух лошадях. Отсюда мы отправились далее и ехали 37 верст до двенадцатой станции, Едрова (Jidrowa), где ужинали сперва его высочество с Штремфельдом и Альфельдом, потом, когда герцог уехал, все прочие наши. Нам, с нашими экипажами и по круглякам, невозможно было следовать за ним, а между тем хотелось постоянно быть всем вместе, чтоб не оставлять никого в затруднительном положении. Из Едрова мы поехали в сумерках и сделали еще 23 версты до тринадцатой станции, Зимогорского Яма (Simagoraskijam), куда однако ж прибыли только поздно ночью.

10-го мы отдыхали в Зимогорском Яме, потому что его высочество не пускается в дорогу по воскресеньям; да и кроме того экипажи наши, проехав с лишком сорок верст по горам, так пострадали, что нам немало стоило труда добраться и до этого места. Пришлось весьма кстати, что в 3 верстах оттуда находилось большое село Валдай, где живет очень много кузнецов: мы тем скорее могли велеть все исправить. Архиепископ Новгородский также остановился недалеко от нас, в соседнем чрезвычайно красивом монастыре (Валдайский Иверский монастырь, называющийся также Святозерским, находится на одном из островов Валдайского озера.), принадлежащем к его епархии, и прислал оттуда его высочеству всякого рода съестных припасов, прося его в то же время посетить монастырь. Но приглашение это не было принято. Из местечка Валдая (всем известного по живущим в нем сердобольным и веселым девам) к герцогу также приходили люди с своими подарками. Его высочество, несмотря на то что [40] находился в дороге, все-таки держал свой пост, и нам до 4 часов ничего не давали есть.

11-го. Из Зимогорского Яма мы поднялись с рассветом и проехали через Валдай 23 версты до четырнадцатой станции, Яжел-биц (Jaschelbitz); потом отправились на пятнадцатую, Крестцы (Kresitz), которая в 40 верстах от Яжелбиц, а отсюда на шестнадцатую (36 верст), Полтитови (Poltitowi), куда герцог прибыл вечером, а мы только на другой день утром, когда все опять уже было готово к отъезду. Его высочество на следующий день,

12-го, немедленно поехал бы из Полтитови, если бы не пришла к нему от императора эстафета с письмами из Швеции, для прочтения которых он должен был остаться на этой станции до после-обеда, удержав, впрочем, при себе только Штремфельда и меня; другим было приказано тотчас же ехать вперед. Я однако ж не оставался здесь так долго, как герцог, потому что его высочество хотел сначала и меня заставить разбирать шифрованные письма, но потом справился с ними один. Так как гвардейский солдат, отправленный с этими депешами из Кабинета, имел приказание ехать в Москву с письмами к Макарову, то его высочество, имея необходимость послать весьма нужное письмо к тайному советнику Геспену (которому и без того хотел приказать как можно скорее поспешить одному в Петербург), просил этого курьера взять его с собою и отдать по принадлежности. Червонцы, данные его высочеством солдату за труд, сделали его чрезвычайно услужливым, и он уверял, что уж будет смотреть, чтоб тайный советник не проехал мимо. Из Полтитови мы отправились на семнадцатую станцию, Бронницы (Bronitz), где, по приказанию, должны были ждать; следовательно, во весь этот день сделали не более 27 верст, хотя поутру и надеялись еще к вечеру быть в Новгороде. Его королевское высочество окончил разбор писем из Швеции уже поздно после обеда и оттого приехал сюда не прежде вечера, что нам пришлось вовсе не по нутру, потому что надобно было до тех пор сидеть не евши. Герцог хотя и остановился в обыкновенном императорском (станционном) доме, но комнаты в нем были в таком запущении, что мы все помещались крайне неудобно; спать же там мог только его высочество.

13-го мы поднялись очень рано утром и, переехав в Бронницах через реку Мету (покрытую еще с обеих сторон льдом, который прорубили только для прохода больших судов), остановились на ночь в 10 верстах от Новгорода; следовательно, проехали в этот день всего 27 верст. Дорога была отвратительная по причине кругляков (Knueppelbruecken) и ям. Мы должны были и еще раз переправляться через какую-то реку, на которой, впрочем, был плавучий мост. Причина, почему герцог не доехал до Новгорода и остался здесь в [41] Хутынском (Gudina) (Хутынский Преображенский Варлаамиев монастырь на Волхове, близ Новгорода.) монастыре, была та, что он узнал, что гораздо ближе будет не заезжая туда отправиться водою прямо в Бризду (Brisda). Кроме того, его королевскому высочеству хотелось ускорить свое путешествие, и он решился оставить Новгород в стороне, чтоб переправиться прямо в Бризду. Так как еще третьего дня в Новгород отправлен был вперед гренадер просить коменданта (генерал-майора и майора гвардии по фамилии Волков) распорядиться о заготовлении к нашему приезду барок, нужных для переезда в Бризду, то последний успел уже сделать все распоряжения, приказал привести к Хутынскому монастырю четыре барки и сам приехал туда, чтоб принять его высочество, когда узнал, что ему не угодно быть в Новгороде. Он был чрезвычайно услужлив и позаботился обо всем. Архиепископ Новгородский, который уже дня за два просил о чести видеть герцога у себя в Новгороде, прислал оттуда свою барку, чтоб перевезти на ней его высочество через широкую реку, отделявшую нас от Хутынского монастыря. Его высочество, приехав к реке несколькими часами прежде нас и переправясь на ту сторону, прислал барку опять назад, чтоб и мы, отставшие, т. е. Измайлов, Брюммер и я, переправились, когда приедем. Багаж перевезли на больших лодках. Мы с генералом Брюммером хотя и могли еще днем быть в монастыре, однако решились в деревушке, лежащей у самой воды, подождать Измайлова. Но он явился только на следующее утро, т. е.

14-го числа, потому что у него от дурной дороги сломалось несколько колес, да и долго бы еще не приехал, если б мы не послали ему навстречу колесо и не дали таким образом возможности продолжать путь. По приезде нашем в Хутынский монастырь, близ которого его высочество ночевал в одной из монастырских деревень, начали перетаскивать экипажи на корабли (Schiffe) (Т. е., вероятно, на барки, или баркасы.), и так как у нас их было четыре, а большая часть экипажей находилась еще по ту сторону реки, то самый большой из них, в котором могло поместиться повозок двадцать, был отправлен туда, чтоб забрать их; остальные же три назначили для наших кавалеров и прислуги. Покамест все это исполнялось, его высочество поехал с нами в монастырь, куда его убедительно приглашали; архиепископ Новгородский даже прислал туда знатное духовное лицо, хорошо говорившее по-латыни, чтоб занять его высочество; в монастыре, вероятно, не нашлось никого, кто бы знал латинский язык; да и вообще в здешних монастырях таких бывает очень мало. Этот духовный с почетнейшими монахами встретил его высочество перед монастырскими воротами и повел нас прежде всего в церковь, которая, [42] по-здешнему, необыкновенно красива и в которой он показывал нам раку покоящегося там святого. Из церкви мы прошли в какие-то комнаты, где его высочество угощали вином и водкой. Некоторые из вин хотя и носили название венгерских, но их, как и другие, почти невозможно было пить. Архиепископ Новгородский сам архимандритом этого монастыря, чем последний немало гордится, потому что здесь, в России, его считают умнейшим из всего духовенства, хоть он и не очень учен. Пробыв тут несколько времени, герцог простился и отправился опять на свою квартиру, куда еще раз принесли всякого рода съестных припасов как комендант, так и новгородские граждане. Но вина их были так же плохи, как и монастырские или те, которые наш фурьер купил в городе. Это оттого, что после проезда нашего через Новгород, именно с год тому назад, он почти весь выгорел, так что там, как говорили, ничего нельзя было достать, да и все место походило более на деревню, чем на город. Между тем в прежние времена, как гласит история, Новгород был так велик и могуществен, что не только оставался столицею России, но и породил у русских известную поговорку: кто против Бога и Великого Новгорода? Но теперь в знаменитейшем торговом городе государства не могли найти и простой крестьянской телеги, сколько ни обыскивал комендант все дома. Мы терпели большой недостаток в телегах и очень хорошо знали, что дальше нигде не получим ни одной. В самом деле, нам пришлось бы до крайности плохо, если бы комендант наконец не помог нам несколькими багажными колесами, взятыми из полков, и не переслал их в Бризду. Около полудня мы отправились водою из Хутыни и на другой день,

15-го, поутру, благополучно прибыли в Бризду, где от Москвы восемнадцатая станция. Ночью мы несколько часов отдыхали в одной деревне, находящейся на берегу. По всему пути на обоих берегах расположено множество деревень, которые оказывают большую услугу проезжающим в Москву или Новгород, когда нет попутного ветра: суда в таком случае двигаются очень медленно, потому что должны плыть против течения, и надобно бывает или тащить их лошадьми, или помогать им веслами. Для нас это было приятное путешествие, так как на судне мы имели все удобства, плыли по течению и иногда вдобавок шли частью под парусами, частью на веслах. Если ехать сухим путем из Новгорода в Бризду, то прогоны считаются и уплачиваются за 60 верст. В Бризде мы застали молодого князя Трубецкого с его женою, дочерью великого канцлера, и нашли четырехместную карету, высланную навстречу герцогу императрицей, которая, кроме того, приказывала сказать, что на последних станциях перед Петербургом стоят также и некоторые из ее лошадей, назначенные для его высочества. Герцог поэтому тотчас поехал отсюда вперед в карете императрицы, поручив нам [43] следовать за ним так скоро, как только будет возможно. Но как ни приятен был вид проспекта или новой дороги, по которой мы наконец отсюда поехали, однако ж до невероятности изрытая на ней земля и полумертвые почтовые лошади не позволили нам в этот день уехать далее деревни Зудовой, которая всего в восьми верстах от Бризды, где мы вышли на берег и откуда около полудня отправились тотчас после его высочества.

16-го мы поднялись до рассвета в надежде добраться в этот день до девятнадцатой (для нас собственно двадцатой) станции; но не успели проехать и двух верст, как уж многие лошади начали уставать. Поэтому мы благодарили Бога, что доехали хоть до Бабиной, в которой его высочество провел прошедшую ночь и которая была всего в 17 верстах от нашего ночлега в Зудовой.

17-го, поутру, мы оставили Бабину и наконец кое-как проползли остальные 15 верст до станции, так что могли быть там около полудня.

18-го мы отправились с двадцатой станции на двадцать первую, где получили хороших лошадей и потому возымели надежду продолжать путь успешнее, чем в последние дни.

19-го, утром, мы пустились дальше и, добравшись заблаговременно до двадцать второй, и последней, станции, запаслись там тотчас новыми лошадьми, с которыми проехали еще 5 верст из опасения, что иначе они завтра не дотащат нас до Петербурга. Место, где мы ночевали, называется Славянкой (Schlawianeka).

20-го мы собрались ранехонько и проехали остальные 25 верст до С.-Петербурга, куда однако ж прибыли не прежде вечера. Осмотрев свою квартиру, я отправился ко двору, где вместо обыкновенного гвардейского караула нашел 30 человек гренадер и рядовых Ингерманландского полка с одним поручиком, четырьмя унтер-офицерами и одним барабанщиком, потому что гвардия, по теперешней малочисленности своей, не может замещать всех караулов. Когда я подъехал, герцог постучал в окно, чтоб позвать меня к себе, и я должен был остаться у него с лишком час. Он рассказал мне все, что происходило здесь со времени его приезда, а именно: что в воскресенье, в 3 часа утра, благополучно прибыл в Петербург, встреченный пальбою из всех пушек, и в тот же день, после обеда, имел счастье видеться и говорить с императором, императрицею и обеими принцессами; что все они приняли его необыкновенно милостиво и что императрица между прочим рассказывала, как император в эту ночь внезапно был разбужен пушечными выстрелами и спрашивал, что значит такая ночная пальба; но потом, узнав, что это для его высочества, успокоился и опять лег спать. Его высочество вчера был также на обыкновенной ассамблее у маршала Олсуфьева, где однако ж общества собралось гораздо [44] меньше, чем бывало в Москве, а император пробыл только несколько минут; императрица же вовсе не приезжала туда. По случаю недавней кончины сестры императора, принцессы Марии Алексеевны, которую 12 числа этого месяца, вечером, в присутствии самого государя, шедшего за гробом, и при факелах торжественно похоронили в церкви Петропавловской крепости, при дворе опять наложен был новый траур на 6 недель. Эта принцесса принимала участие в происках пресловутой сестры своей Софии и потому содержалась как бы под почетным арестом в особом доме, откуда не смела выходить; во всем остальном, впрочем, пользовалась совершенной свободой. Император застал ее еще в живых и нашел у нее целую толпу попов, которые, по старому русскому обычаю, принесли ей яств и напитков и спрашивали, не нужно ли ей чего-нибудь и всего ли она имела вдоволь. Его величество всех их выгнал вон, потому что решительно не хочет, чтоб повторялись подобные вещи.

21-го. У полицеймейстера Антона Мануиловича (Девьера) было последнее зимнее собрание; но гостей съехалось опять очень мало. Император оставался у него недолго, а императрица и совсем не была там.

22-го, поутру, раздались три пушечных выстрела, возвестившие, что река вскрылась и что лед начинал идти. Уже с 19 числа запрещено было ходить по нему, и за этим строго смотрел кухмистер Ганс Юрген, который заступил место виташего и носит точно такой же костюм, какой был у того, но очень недоволен, что принужден исправлять эту должность. Он говорил нам, когда приходил ко двору с разного рода провизией (императрица для кухни и погреба его высочества прислала уже хороший запас венгерских и других вин вместе с другими вещами), что в вознаграждение за свою двадцатилетнюю службу должен теперь, как дурак, бегать везде в этом наряде. Несмотря на то что река только что вскрылась и постоянно еще запруживалась множеством льда, император плавал уже по ней взад и вперед и, как говорили, несказанно радовался, что вода открылась в этот год так рано, как никто не запомнит, потому что обыкновенно лед проходит здесь целым месяцем позже. В этот день приехали в Петербург оба Гессен-Гомбургских принца с подполковником Левольдом, который сопровождал их. Младшему, говорят, шестнадцать, а старшему семнадцать лет. Они остановились очень далеко от нас, и неизвестно еще, как велика состоящая при них свита. В полдень император и императрица кушали в садовой беседке умершей недавно принцессы Марии.

23-го. Сегодня уехал барон Штремфельд. Его вызвали в Лифляндию для того, чтоб он представил донесение об успехе [45] возложенного на него поручения собранию выборных от сословий, которое уже две недели его ждало.

24-го. Около 11 часов были у его высочества с визитом состоящий в здешней службе английский вице-адмирал Гордон (Томас Гордон, родной племянник известного генерала Патрика Гордона, бывший впоследствии адмиралом и умерший в 1741 г.) и один знатный якобит (Т. е. приверженец короля Иакова II Стюарта. Он вступил в этом году в русскую службу контр-адмиралом. См. “Жизнеописания первых росс. адмиралов, или опыт истории росс. флота” Берха, СПб., 1832 г., ч. I, стр. 329—340.) лорд Дюффус (Doffus), бывший флотский капитан, который ищет здесь места морского интенданта. Когда у нас с вице-адмиралом зашла речь о вооружении здешнего флота, он сообщил, что вооружаются 28 линейных кораблей, 12 фрегатов и 100 галер с провиантом на 6 месяцев, что сам император намерен принять начальство над этой эскадрой и что главное дело тут только в обучении людей, которые на море его величеству стоят не больше, чем на суше. После того разговор перешел на численность всего английского флота, и вице-адмирал сказал нам, что у них 200 одних линейных кораблей, не считая других меньших судов, но галер вовсе нет, что хотя и не раз предлагали завести их, однако ж Парламент никогда не соглашался на то, да и англичане, как свободные люди, не хотят слышать о них, нисколько, впрочем, не потому, чтоб в их отечестве не было преступников, достойных ссылки на галеры. Из слов его легко можно было заметить, что он смотрел неблагоприятно на этот род морских судов и не принадлежал к числу друзей вице-адмирала Измаевича (Змаевич, Матвей Измаилович, родом далмат, вступил в русс, службу в 1710, умер в 1735 г. См. там же, ч. II, стр. 1—48.), заведывающего здесь начальством над галерами. Когда мы начали также говорить о красоте английского флота, он уверял нас, что между здешними кораблями есть точно такие же красивые, как и между английскими, о чем я уже и прежде слышал от многих беспристрастных людей. В то время, как были при дворе эти иностранцы, пришло неожиданное и неприятное известие, что тайный советник Геспен верст за 300 отсюда опасно заболел чем-то вроде спячки. Его высочество очень огорчился этим и тотчас же отправил фурьера с письмами к нему и к тайному советнику Штамке. После обеда бригадир Плате ездил к императорскому двору с поклоном от имени его высочества; там он узнал, что императрица несколько дней была нездорова, но уже чувствовала себя немного лучше. В 4 часа пополудни император отплыл на небольшом судне из Почтового дома в Александровский монастырь, где на другой день хотел праздновать Благовещение Богородицы. При отплытии от Почтового дома он выпалил из трех маленьких пушек, и в крепости отвечали ему семью выстрелами. [46]

25-го, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, траур при дворе был снят, потому что этот праздник у русских один из самых больших. Около полудня император при пальбе с крепости из пушек разного калибра возвратился назад, имея на своем судне нескольких трубачей, которые трубили. В этот день к его величеству прислан был курьер из Персии с радостным известием, что прекрасная провинция Гилян добровольно поддалась России. По этому случаю в Петропавловском соборе совершено было благодарственное молебствие и в крепости трижды палили из всех пушек; простой народ угощали пивом и водкой, а знать сильно пила в кофейном доме, известном под названием “Четырех Фрегатов”. Его высочество обо всем этом ничего не знал, полагая, что пальба происходит по случаю сегодняшнего большого праздника; но вечером ему объяснили причину бывшего торжества.

26-го бригадира Плате очень рано утром посылали к обер-гофмейстеру Олсуфьеву узнать, может ли его высочество иметь в этот день счастие посетить императора. Тот отвечал г-ну Плате, что государь сказал императрице, что сам собирается сегодня к герцогу и был бы у него уже вчера, если б не выпил слишком много. До обеда однако ж его высочество прождал его напрасно: он приехал только около 7 часов вечера в сопровождении лишь одного поручика и двух денщиков, именно молодого Бутурлина и Татищева, и был в отличном расположении духа. Так как мы держали наготове стол с холодным кушаньем для 7 или 8 человек, то его тотчас внесли и, по собственному желанию государя, поставили перед самым камином. Сели за него: император, герцог, поручик, Измайлов, Альфельд и Плате. Его величество не вставал с места почти три часа и говорил о многих предметах, в особенности о разных морских и сухопутных сражениях. Он высказал при этом, что пехоте отдает преимущество пред кавалерией, и уверял, что в продолжение всей войны как с русской, так и с шведской стороны самое главное делалось первою. Когда речь зашла о союзных войсках, он сказал, что всегда лучше хотел бы иметь под своим начальством несколько сотен собственного войска, чем 1000 союзников, потому что у последних много советуются и рассуждают, а дела обыкновенно делают очень мало. Заметно было также, что его величество вовсе не питал расположения к генералу Флеммингу (Известному саксонскому фельдмаршалу и фавориту польского короля Августа II.), которому, как сам рассказывал, сделал однажды славное возражение. Где-то русские войска стояли вместе с саксонскими, и когда царь расположил свои отряды немного вокруг последних с приказанием зорко смотреть за ними, генерал Флемминг спросил его, уж не боится ли он, что саксонцы побегут. [47]

Его величество отвечал на это: “Ick will dat eben nit seggen, mar ick wet ock nit, wo see gestanden hefft)” (не скажу этого, но не знаю также, где бы они и стояли). Разговор перешел потом на прекрасные корабли, строящиеся в настоящее время в Адмиралтействе, и государь сообщил, что на штапеле стоят теперь три корабля 60-ти (с чем-то) пушечных, три 54-пушечных и три фрегата, над которыми работается со всею деятельностью. (Его величество не пропускает ни одного дня, не побывавши в Адмиралтействе в 4 или 5 часов утра). Далее, когда упомянули, что император переменил корабль, который обыкновенно употреблял во флоте, т. е. вместо прежнего “Ингерманландии” выбрал себе корабль “Екатерину”, он сказал: “Ick heff dat nit gedahn dariim, dat Ingermanland suit nit mehr tugen, off so got als Cathrina syn, denn dat is ewen so gut, en gar nit verdorffen, sondern dat soil torn ewigen Gedachtnisz bewahret warden, un nit mehr ut den Hawen kamen, up dat et nit mit de Tied in de See verdorffen ward, wilen ick 4 Flotten damp commandert heff” (я сделал это не потому, что “Ингерманландия” не годится более или хуже “Екатерины”, — он также хорош и вовсе не испорчен, — а потому, что желаю сохранить его для вечного воспоминания и не выводить более из гавани, чтоб он со временем не пострадал как-нибудь на море: я командовал на этом корабле четырьмя флотами). (То были флоты: русский, датский, английский и голландский) (Это было в 1716 году (авг. 16), когда русский флот находился в виду Копенгагена и шли переговоры с королем датским о высадке в Сканию.). При разговоре о новой дороге в Москву и о недавно совершенном переезде сюда император говорил, что эта новая дорога будет на целые 200 верст короче старой, и рассказывал, что во время последнего своего путешествия из Москвы пробирался вперед то на санях, то в карете, то верхом, а иногда даже и пешком. В комнате его высочества лежала на столе отгравированная здесь карта Астрахани и части Персии; когда речь коснулась приобретения провинции Гилян, государь приказал подать ее и сам показывал герцогу, где находилась и как далеко простиралась эта провинция. Просидев таким образом около трех часов, император встал и, по обыкновению своему, тотчас же уехал. Герцог провожал его до кабриолета и очень радовался, что его величество был так весел и милостив.

27-го его высочество кушал вне своей комнаты, что было также и 28-го числа.

29-го он страдал сильною головною болью, сопровождавшеюся жестокой рвотой. И то и другое было, конечно, последствием неумеренности, которой его высочество предавался в продолжение нескольких дней. Я вместе с некоторыми другими совершил в этот день большую прогулку. Сперва мы осматривали на берегу Невы [48] великолепный ряд домов, выстроенных после нашего отъезда в Москву; из них дом великого адмирала лучший и самый роскошный во всем городе. Потом пошли в Адмиралтейство, где застали вице-адмирала Гордона, который принял нас очень вежливо и везде водил. Первое, что нам здесь показали, были корабли и фрегаты (числом около 10), стоявшие на штапеле один после другого. Три из них были уже в таком виде, что недель через шесть могли быть спущены и нынешним же летом присоединены ко флоту. В числе этих кораблей находился и купленный за несколько лет французский корабль “Le Ferme”, который был вытащен из воды для починки недавно умершим здесь маленьким корабельщиком. Император за несколько дней заложил еще один большой корабль, на котором будет от 96 до 100 пушек. Его величество (сам сделавший план и все размеры, которые показывал герцогу в Ревеле) хочет один выстроить и отделать его, чтоб в качестве ученого корабельщика иметь возможность представить образец своей работы. После того мы осматривали место, где приготовляются самые большие мачты; некоторые из них были поразительной величины. Отсюда вице-адмирал повел нас на канатные дворы (Reperbahn), находящиеся вне Адмиралтейства. Там выстроены рядом в известном расстоянии один от другого три дома, из которых каждый тянется ровно на полверсты, имея 750 локтей в длину и 20 в ширину. Из всех трех с одной стороны проведены вкось галереи, соединяющиеся с другим, находящимся насупротив мазанковым строением, где смолят якорные канаты и скатывают или плетут их, проводя через упомянутые галереи. Якорные канаты делаются здесь очень хорошо и охраняются от всякой мокроты крышами, устроенными над дворами. Возле третьего двора, кроме того, выстроено еще три дома, которые все вместе длиной равняются прежде названным и в которых хранятся пенька и лен. В настоящее время на конце канатных дворов возводятся еще несколько магазинов. Все это место окружено каналом и плетеным забором.

30-го его высочество обедал в своей комнате, а Измайлов, Плате, Брюммер и я втайне праздновали именины прекрасной княгини Черкасской. Герцог не любит ее и постоянно, когда речь зайдет об ней, спорит с нами четырьмя о ее красоте, между тем как почти все считают ее красивейшею женщиною во всей России. После обеда генерал-лейтенант Штакельберг приехал из Лифляндии и был с визитом у его высочества.

31-го. Сегодня наконец прибыл благополучно статский советник Штамке вместе с мекленбургским Остерманом. Около 4 часов тайный советник Остерман посетил герцога и приглашал его к себе на другой день на крестины, но не в крестные отцы, потому что воспринимали от купели император и старшая принцесса, а как церковный закон прямо запрещает кумовство между женихом и [49] невестою, то его высочество, по здешнему обычаю, и нельзя было просить в восприемники. Герцог катался в этот день по реке, и когда проезжал мимо дома голландского резидента, последний кричал ему, что желает, чтоб он удостоил его своим посещением, что и было исполнено. Его высочество нашел у него большое смешанное общество, в котором почти все были порядочно пьяны. В числе гостей находился и молодой Шумахер, определенный для надзора за Кунсткамерой и недавно только возвратившийся из Германии и Франции, где накупил для императора всякого рода редкостей. Тут же была и невеста его, мамзель Фельтен, девушка очень милая и живая. Она и голландская резидентша с своею сестрою пили с его высочеством чай. Последняя только весьма недавно приехала сюда и была, как говорят, перед тем прачкой в Голландии; известно по крайней мере, что резидентша низкого происхождения.

Апрель

1-го. Новорожденное дитя тайного советника Остермана в присутствии императора, старшей принцессы Анны и супруги великого канцлера крестили в комнате родильницы, так что его высочество и мы, прочие, не могли находиться при том. Я спрашивал, какой веры г. Остерман и как крестят его детей, и мне отвечали, что всех его детей крестят по русскому обряду, но какого он сам исповедания — этого никто не мог мне сказать, потому что он не принадлежит здесь ни к какой церкви и постов, которые соблюдает его жена, как архирусская, с нею не держит (Сам Остерман был лютеранского вероисповедания, но дети его, по матери, принадлежали к греко-российской церкви. Примеч. А.-Ф. Бюшинга.). Тотчас после обряда крещения император сел за стол, и его высочество поместился возле него с левой стороны; с правой никому не пришлось сидеть, потому что его величество занял место почти на конце стола. Против него сели четыре кавалера (Т. е. андреевских.), именно великий адмирал, великий канцлер, князь Голицын и Толстой; затем прочие вельможи, иностранные министры, наши кавалеры и разные морские капитаны разместились как пришлось; но генерал Ягужинский, который почти никогда не садится за один стол с императором, сел с остальными кавалерами и с фаворитами в другой комнате. Императорская принцесса с супругой великого канцлера и своими дамами, также с обер-гофмейстером Олсуфьевым осталась в комнате родильницы; но посидев там за столом не более получаса, встала и простилась с императором. Его высочество опять проводил ее до экипажа, у которого прежде встретил. Она со дня на день хорошеет. Причиною, почему сюда не приехало больше дам, [50] было, вероятно, то, что императрица приказала всем дамам собраться в этот день после обеда в сад императора и оттуда, когда все съехались, отправилась с ними к княгине Ромодановской, чтоб поздравить ее с приездом. За столом провозглашено было очень много тостов (но вина наливалось столько, сколько каждый сам желал), а именно сперва за здоровье кумовей, потом за здоровье ее высочества принцессы; затем — обыкновенный русский тост в возблагодарение милости Божией (Blagadari Milosti Bogi); далее тосты за здоровье всех флагманов, семейства Ивана Михайловича и наконец — генералитета. Это рассердило немного генерала Голицына, и он сказал, что если император хороший флагман, то он в то же время и храбрый генерал. Остерман отвечал ему на то, что не преминул бы пить сперва за здоровье генералитета, если б был налицо генерал-фельдмаршал, но что так как здесь только великий адмирал, то он и счел своею обязанностью начать с адмиралитета. Когда император, встав из-за стола и уходя, провозгласил еще тост и приказал, чтоб никто не уезжал прежде нежели выпьет свой стакан, его высочество, желая угодить хозяину, стал к дверям и никого не выпускал до тех пор, пока все не исполнили должного, а потом сам выпил еще стакан в спальне родильницы. После того он отправился через двор великого канцлера к шлюпке и взял с собою флотского капитана Бредаля, который отвозя нас сам правил рулем. Он хотя и норвежец, но большой враг датчан; вообще же очень образованный офицер.

2-го, на рассвете, фурьер Любкен возвратился назад и донес, что оставил тайного советника Геспена в весьма плохом состоянии; что вместе с находящимися при нем не думает, чтоб он оправился, что сон все еще постоянно продолжается, что больной не может выговорить и трех слов, не впадая снова в забытье, и что он притом до крайности слаб, весь в пролежнях и уже не всегда бывает в полной памяти. Поэтому почти все отправленные к нему письма были возвращены нераспечатанными. При всем этом у тайного советника будто бы страшный аппетит и он ничем не может насытиться, хотя и малейшая пища расстраивает ему желудок, который уже ничего не переваривает; в особенности, говорят, он ест при случае очень много яиц, но позволяет варить и подавать их себе только своему кучеру, несмотря на то что с ним едет хороший повар барона Мардефельда. Люди его, по словам фурьера, немало с ним выносят, потому что он очень нетерпелив, хотя в последнее время и решился готовиться к смерти, о которой сначала и слышать не хотел, полагаясь на хорошую свою натуру. Его высочество и весь наш двор были очень огорчены этим печальным известием; все от чистого сердца сожалели о тайном советнике, не исключая и императора, который вчера, лишь только увидел герцога, тотчас начал осведомляться о больном. [51]

3-го. Сегодня у его высочества обедали прибывший недавно из Лифляндии шведский полковник Розенталь, молодой Тизенгаузен и капитан Гекель. После обеда ко двору, к Измайлову, приехал шталмейстер императрицы и сказал, что ее величество, узнав, что герцог несколько раз ходил пешком, поручила ему, шталмейстеру, осведомиться, не являлись ли, может быть, экипажи позднее, чем их требовали, и не было ли какого-нибудь беспорядка в конюшне, или его высочество делал это по собственному желанию? Измайлов отвечал ему, что его высочество ходил пешком единственно для моциона.

4-го, после обеда, Измайлова и Штамке посылали на ту сторону реки, чтоб просить Остермана и великого канцлера о новых подводах для остававшегося в Бризде багажа его высочества; но они не застали никого дома.

5-го, поутру, пальба из всех пушек, как в крепости, так и в Адмиралтействе, дала нам знать, что в этот день должен быть какой-нибудь праздник. Я тотчас же справился в моем календаре и дневнике, но, не найдя ничего ни в том, ни в другом, не мог объяснить себе причины этой пальбы. Его высочество уже позднее узнал, что был день рождения императрицы, которой пошел 35-й год, и потому немедленно послал ко двору г. Измайлова поздравить императора, императрицу и принцесс, приказав ему в то же время осведомиться, как оно будет праздноваться и не снимется ли там на этот день траур. Посланный возвратился с ответом, что рождение государыни будет отпраздновано тихо, без особенных церемоний, но что траур снят; вследствие чего герцог велел объявить и нам всем, чтоб мы явились ко двору в цветных костюмах. У его высочества обедал флотский капитан Бредаль, и за столом был распит не один добрый стакан вина как в честь сегодняшнего праздника, так и при других тостах. В этот день мы узнали также, что в прошедшее воскресенье оба молодых Гессен-Гомбургских принца имели первую аудиенцию у императора, что вводил их при дворе г. Ягужинский и что они являлись в плохих зеленых кафтанах.

6-го. Так как г. Измайлов вчера вечером говорил нам, что слышал за верное, что рождение императрицы будет праздноваться настоящим образом только сегодня, то мы и нынче должны были явиться ко двору в цветном платье, тем более что не получили от него никаких точнейших сведений. Но слух этот оказался ложным: при императорском дворе ничего не было. Поэтому герцог после обеда надел опять черный кафтан, и мы все, по приказанию, последовали его примеру. Приехавшие сюда накануне шведский генерал-майор Сталь и брат его, бывший лифляндский ландрат, были в этот день у его высочества с визитом и потому обедали у него вместе с генерал-лейтенантом Штакельбергом и молодым двоюродным братом его, [52] Штакельбергом из Лифляндии. За столом пили-таки, но не слишком много.

7-го, рано утром, бригадир Плате прислал мне сказать, что часов в 8 или в 9 ко двору будет тайный советник Остерман, почему я тотчас же и отправился туда. В 9 часов тот действительно приехал и имел с его высочеством совершенно наедине конференцию, продолжавшуюся с час. Когда он уехал, герцогу представлялись молодой шведский камергер граф Вахтмейстер и зять его, полковник Розен (один из величайших фаворитов покойного короля, человек, как говорят, превосходнейший и честнейший); но его высочество именно в этот день держал свой пост и потому мог их пригласить к себе обедать только на завтра. Около полудня они отправились с бригадиром Плате на обед к Цедеркрейцу. Оба этих господина, только вчера приехавшие из Лифляндии, явились в Петербург с тою же целью, которая вызвала сюда всех уже прибывших или находящихся еще в дороге лифляндских дворян, именно чтоб просить об утверждении за ними их поместий и хлопотать при здешнем дворе еще о некоторых других предметах, касающихся до последних. Так как в этот день было Вербное воскресение, которое здесь очень празднуется (хотя и далеко уж не так, как в прежние времена), то при императорском дворе почти все сняли траур; но мы, не получившие никакого сообщения от г. Измайлова и ничего о том не знавшие, оставались в трауре. Впрочем это оказалось неважным, тем более что не одни мы были в черном; да и его высочество только поутру выходил из своей комнаты, потому что тотчас после обеда был глубоко поражен и огорчен печальным известием о смерти тайного советника Геспена. Весь наш двор сокрушался о покойном, зная в особенности, как нужен, а в настоящих обстоятельствах (Conjuncturen) почти необходим он был его высочеству. Сколько мы узнали от прислуги тайного советника, он скончался первого числа этого месяца, на рассвете; перед тем ему, по-видимому, было гораздо лучше, но потом он впал в двенадцатичасовой сон и в нем тихо испустил свой дух.

8-го, поутру, лед еще сильно шел из Ладожского озера, почему и в этот день переправа через реку была очень трудна и опасна. Его высочеству хотелось бы уж начать свое говенье, но надобно было, чести ради, принимать приглашенных к обеду полковника Розена и зятя его, молодого графа Вахтмейстера.

9-го. Его королевское высочество начал сегодня говеть и хотя выходил к столу, но не для того, чтоб обедать. Мы, прочие, также намеревались в будущий Страстной четверг приобщиться Св. Тайн, а потому я, в свою очередь, вскоре после обеда ушел домой и не выходил более из своей комнаты.

10-го. Его высочество перешел наверх в тихие комнаты графа Бонде, чтоб лучше приготовиться на послезавтра к принятию св. [53] причастия. Как из Москвы, так и из Лифляндии ежедневно кто-нибудь приезжает. Сегодня прибыл наконец барон Мардефельд, который немало устал от дороги, ужасно недоволен здешними путешествиями и жаждет спокойствия. Барон Ренн, приехавший вместе с ним из Москвы, узнал, что гвардия и его полк, бывшие уже на пути сюда, получили приказание воротиться назад, и потому немало испугался. Здесь рассказывают за верное, что за несколько дней прибыл курьер с известием, что турки хотят начать войну с его императорским величеством. Уверяют также, что в мае месяце император непременно опять отправится в Москву. Генерал Аллар, говорят, получил уже приказ ехать сюда, и думают, что на место его поедет в Украину здешний генерал и князь Голицын, которого, по мнению некоторых, произведут даже в фельдмаршалы. Мы слышали еще, что князю Меншикову (который имел позволение оставаться несколько времени в Москве) послано с курьером приказание немедленно быть сюда и что генерал Бутурлин уж сегодня приехал из Москвы.

11-го, в Великий четверг, наши придворные кавалеры в 8 часов утра приобщились Св. Тайн точно таким же порядком, как в прошлом году. В 10 часов началась проповедь, которую его высочество слушал в спальне графа Бонде.

12-го, поутру, герцог приобщался Св. Тайн, а в 10 часов началась проповедь. Его королевское высочество открыто присутствовал на ней, но потом опять удалился в свою комнату и во весь день не показывался более. Так как была Страстная пятница, то он не только сам постился, но и велел приказать на кухне, чтоб никому не давали есть прежде 5 часов. Мы однако ж успели устроить так, что пообедали в 4 часа. Погода в этот день была очень теплая, и я с камерратом Негелейном и нашим придворным проповедником ходил гулять в сад императрицы. Там мы нашли обоих Сталей и генерал-адъютанта Брюммера, которые только что вышли из особого строения, где хранилось целое собрание мраморных статуй. Мы попросили позволения еще раз войти туда и увидели множество превосходных статуй и антиков из мрамора, которые большею частью привезены из Италии только в прошедшее лето. Когда мы потом смотрели, как шел по Неве лед, к нам приблизился солдат и сказал, что казначей (Schatzmeister) императрицы, который мимоходом видел нас, приказал ему пропускать, если нам вздумается пройти в сад. Для препровождения времени мы в самом деле отправились туда. Я нашел там чрезвычайно много улучшений, сделанных после нашего отъезда в Москву, особенно в гроте, который уже почти готов и будет необыкновенно красив и великолепен. Гуляя по саду, мы посмотрели сквозь окна и на картины, находящиеся в галерее, где есть превосходные и драгоценные произведения знаменитейших мастеров. [54]

13-го его королевское высочество из комнат графа Бонде перешел опять вниз и кушал открыто. За обедом мы получили известие, что император сейчас был на квартире тайного советника Геспена и не только осматривал тело покойного (которое лежало еще в дорожной карете), но и очень тщательно ощупывал его. Г. Измайлов уже за несколько дней подробно осведомлялся, будет ли оно погребено здесь или нет и какие распоряжения сделаны его высочеством по этому случаю; а потому кажется, что ему это приказано было императором. Тотчас после обеда к нам явились наконец барка и две верейки; а так как погода стояла приятная, то его высочество отправился с нами покататься немного по реке, при чем учился у бригадира Плате, как должно управлять рулем. Бригадир наш был в немалом беспокойстве, потому что Измайлов все еще не привозил ответа, где и когда герцог на другой день будет иметь честь целовать руки императору и императрице.

14-го, в первый день Светлого праздника, в 4 часа утра, в крепости в Адмиралтействе палили из всех пушек в знак наступившего великого торжества. В половине девятого началась проповедь; но во время самого богослужения мы опять услышали пушечную пальбу из крепости и Адмиралтейства, которою возвещалось, что русская обедня кончилась и что пора ехать ко двору. Поэтому герцог приказал вызвать из церкви тех из своей свиты, которых хотел взять с собою, и тотчас же отправился на барке к императорскому зимнему дворцу, куда мы прибыли в ту самую минуту, как император и императрица вышли на берег. Мы немедленно прошли в ту комнату, где собрались их величества со всею императорскою фамилиею. Император, увидев герцога, пошел нам навстречу, а когда последний подал ему красиво расписанное яйцо и проговорил при этом обыкновенные русские слова (Т. е. Христос воскресе!), обнял его и крепко поцеловал. После того его высочество обратился к императрице, подал ей также яйцо и удостоился получить от нее поцелуй. Так как у бригадира Плате были в шляпе яйца и для прочих лиц императорской фамилии, то его высочество воспользовался этим, чтоб похристосоваться и с ними, за что был наделен приятными поцелуями. Мы, сопровождавшие герцога, имели счастье целовать императрице, трем императорским принцессам, молодому великому князю и его сестре обнаженные руки, а с самим императором поцеловаться в губы. В то время как его высочество разговаривал с государынею и принцессами, перед императорским дворцом собрались с музыкою не только все наличные петербургские литаврщики, трубачи и гобоисты, но и все барабанщики и флейтщики здешних полков, производя немалый шум в наших ушах. Император, прежде [55] нежели удалился и пошел кушать, долго говорил тихо с его высочеством, и так как герцог казался при том очень довольным и несколько раз целовал ему руки, а он его обнимал, то мы заключили, что, должно быть, речь идет о чем-нибудь хорошем, и в свою очередь внутренне немало радовались. Его величество был вообще в этот день в отличном расположении духа, и потому старая княгиня Голицына (которая, за исключением княгини Меншиковой, только одна имеет здесь титул светлости) очень рассмешила его, когда подошла к его высочеству, нашему герцогу, и, подавая ему яйцо, сказала, что если он целовался со всею императорскою фамилиею, то мог бы, кажется, поцеловаться и с ней. Его высочество, разумеется, не отказал ей в этом, но, без сомнения, почувствовал большую разницу ее поцелуев от прежних. Император, поносив несколько времени на руке очень красивого попугая, которого часто целовал и ласкал, ушел, и императрица со всем своим семейством последовала за ним. Герцог еще раз дамам поцеловал руки, а с государем и с маленьким великим князем расцеловался в губы. Затем все находившиеся тут русские подходили к его высочеству и поздравляли его с праздником. Выходя из дворца, мы встретили генерала Ягужинского, который вел за руки обоих Гессен-Гомбургских принцев, идя с ними к императору; но его высочество не заметил этого. Оба этих принца живут в доме покойного генерал-майора Голицына. Подполковник Левольд, приехавший с ними в Петербург, несколько дней тому назад читал некоторым хорошим приятелям смешное место из одной голландской газеты, присланной ему отцом молодых принцев, именно, будто император российский ссудил князя Гессен-Гомбургского значительною суммой денег, в обеспечение которой последний отправил к его величеству в виде залога обоих, своих сыновей. Между тем, говорят, эти принцы будут получать от императора ежегодно 6 000 рублей и провиант на 15 лошадей. Для чего они сюда приехали — покажет время. Незадолго перед обедом приехал с визитом секретарь посольства (австрийского) Гогенгольц, и так как его высочество опять дал уговорить себя кушать открыто, то он вместе с г. Измайловым был приглашен остаться у нас обедать. За столом много пили. После обеда его высочество катался немного на барке по реке и все время сам управлял рулем с помощью бригадира Плате.

15-го, на другой день праздника, в 10 часов утра началась при дворе проповедь, на которой присутствовали барон Мардефельд и генерал-лейтенант Бонн; а когда она кончилась, приехали полковник Розе с молодым графом Вахтмейстером и генерал-майор Сталь. Герцог всех их оставил у себя обедать. Оба Блументроста хотя и просили камеррата Негелейна доложить его высочеству, что будут у него, однако ж не могли приехать, потому что неожиданно [56] получили от императора приказание отправиться в дом великого канцлера, где кто-то заболел. Между тем желание их быть у нас я счел за хороший знак, тем более что императорский лейб-медик, который в большой милости, прежде никогда не думал о таком посещении и потому еще ни разу не был у его высочества. Кроме того, в этот день мне сообщили чрезвычайно приятное известие (которое, дай Бог, чтоб было верно), именно, будто через г. Кампредона положительно узнали, что турки вследствие последнего представления императора касательно персидского вопроса одумались и не хотят уж нарушать мира с Россиею. Когда я рассказал об этом герцогу, он немало обрадовался, потому что если б открылась война с Турцией, дело его высочества, по всей вероятности, было бы оставлено здесь без внимания.

16-го, на третий день Светлого праздника, у его высочества обедали вице-адмирал Вильстер, барон Бер и капитан Гекель. В то время как мы сидели за столом, поднят был флаг буеров (Boyers-Flagge) и раздались два пушечных выстрела. Это было знаком, чтоб суда собирались к “Четырем Фрегатам”, а потому его высочество поспешил отправиться с нами в путь, взяв с собою на свое судно вице-адмирала и капитана Гекеля. На противоположной стороне реки мы нашли императора сидящим в барке императрицы; но так как его высочество не мог знать, сколько времени мы будем еще оставаться там, то не выходил из своего судна. Впрочем, адмирал буеров скоро отчалил от берега, и император отправился на свою небольшую шлюпку. Его величество, встретив князя-папу, мимоходом поцеловал ему руку, за что тот, по обыкновению, благословил его обеими руками. После того папа, прежде нежели отправиться под паруса, добыл себе у императрицы рюмку водки. Государыня проехала на своей барке до летнего дворца и оттуда, оставаясь в ней, смотрела на наше катанье, в котором не участвовала. Позади адмирала барка его высочества все время была второю, а барка императора первою, и так как мы постоянно находились близко от его величества, то он пил за здоровье герцога, а герцог за его, при чем наши валторнисты усердно оглашали воздух своею музыкою. Прогулка эта продолжалась бы долее, если б дождь не становился все сильнее и сильнее; поэтому адмирал флотилии, поравнявшись с крепостью, опустил свой адмиральский флаг, прикрепляемый на верху мачты, в знак того, что каждый может отправляться домой. Мы тотчас же и уехали, потому что насквозь промокли. Вскоре после нашего возвращения домой ко двору явился камер-паж Гольштейн со своим меньшим братом, чтоб представиться герцогу. Этот меньшой брат имел честь прислуживать его высочеству еще в Швеции, когда был там пажом у графа Мернера. Из всех трех братьев он самый приятный и образованный. [57]

17-го князь Голицын, генерал-лейтенант Бонн и Штакельберг хотели обедать у герцога, но так как у него опять болела голова, то им на сей раз было отказано, и его высочество не выходил из своей комнаты. Между тем в 9 часов утра вдруг совершенно неожиданно приехал император с большою свитою. Он оставался у нас более часа, был в отличном расположении духа и необыкновенно милостиво обращался с его высочеством, которого несколько раз поднимал на руки и целовал. Его величество в этот день не только был с обеими императорскими принцессами у молодого Василия Петрова (Вероятно, фаворита царского Василия Петровича.), где преисправно пил, но и еще во многих местах, прежде нежели приехал к его высочеству. Вся компания была очень пьяна, но при том необыкновенно весела и потому распила у герцога еще не одну бутылку. К счастью, головная боль его высочества совершенно прошла еще до приезда императора. Пользуясь удобным случаем, он просил государя к себе на послезавтра, и его величество обещал ему быть, но сказал при том, чтоб об этом никому ничего не говорили, чем дал понять, что не желает быть с посторонними, а только со своим обществом.

18-го, поутру, у его высочества был посланник Кампредон и имел с ним секретный разговор, продолжавшийся более получаса. Так как его высочество в то же время приказал бригадиру Плате и мне составить список тех, кого следовало пригласить на завтра, и потом одобрил его, то я еще до обеда в сопровождении фурьеров и конюха отправился в путь и пригласил всех гостей. В этих разъездах прошел у меня однако весь день, потому что один жил на юге, другой на западе. Я, правда, нашел большую часть стоявших в моем списке у адмирала Крюйса, который в этот день угощал обедом императора, императрицу и всех знатных дам и кавалеров; однако ж не хотел там обратить на себя внимание и съездил к каждому на дом. Приглашенные были: великий адмирал Апраксин, великий канцлер Головкин, князь Голицын, тайный советник Толстой, генерал-лейтенант Ягужинский, тайный советник Остерман, генерал Бутурлин, князь Ромодановский, граф Матвеев, старый Пушкин, старший брат великого адмирала, адмирал Крюйс, четыре вице-адмирала: Сиверс, Гордон, Измаевич и Вильстер, генерал-майор Головин, оба обер-гофмейстера Олсуфьева, генерал-лейтенант Бонн, генерал-лейтенант Миних, полицеймейстер, тайный кабинет-секретарь Макаров, наш прежний камергер Нарышкин и находящиеся здесь четыре майора гвардии, которые в то же время и генерал-майоры, а именно: Мамонов, Ушаков, Волков и Лихарев. Обедали у нас при дворе в этот день генерал-лейтенант Бонн, оба здешних генерал-майора — Волков и Лихарев, шведский генерал-лейтенант Штакельберг и [58] недавно приехавший сюда из Лифляндии граф Дуглас. Первых трех его высочество сам еще раз приглашал к себе на завтра. Хотя в прошлом году в Москве были приглашены также все иностранные министры и его высочеству очень бы хотелось видеть их у себя на сей раз опять, равно как и находящихся здесь шведских кавалеров и офицеров, но он не осмелился просить их, тем более что императрица на сделанный ей по этому случаю вопрос приказала отвечать, что императору было бы всего приятнее найти у его высочества только русских министров и свое общество, с чем необходимо и надобно было сообразоваться.

19-го, в день, с которого его королевскому высочеству пошел 24-й год, приглашенных ждали у нас в 11 часов, и его величество император как раз в это время приехал со всеми гостями. Он плыл на верейке с полицеймейстером и двумя из своих денщиков, а прочие следовали за ним пешком и, как казалось, где-нибудь собирались. Государь, войдя в столовую, тотчас же сел за стол, не дожидаясь горячих кушаний, которые надобно было еще подготовить, внести и потом уже подавать как следует. Поэтому, так как его величество не ждали так рано, блюда являлись на стол одно за другим, по мере того как были готовы. Между тем он держался покамест холодного и кушал с тарелок, приготовленных для него собственными его людьми, т. е. бывшими тут же кухмистером и двумя русскими поварами, которые готовили ему кушанья, обыкновенно подаваемые за его обедом, как, напр., какие-нибудь овощи, нарезанную мелкими кусочками жареную говядину с солеными огурцами, жареные утиные ножки, которые он всегда окунает в кислый соус, приправленный луком, молодую редиску и т. п. Впрочем, его величеству очень нравились и некоторые кушанья, изготовленные нашими поварами, в особенности же те, при которых много соусу и в которых нет сахару, потому что сахар в кушанье он никогда не терпит. Кухмистер еще до его приезда положил к его прибору также несколько маленьких черных хлебов, потом деревянную ложку, нож и вилку, которыми его величество обыкновенно кушает. Несмотря на то что стол императора был просторно накрыт на 28 приборов, за него поместилось не более 24 или 25 человек. Тут хотя и сели некоторые лица, принадлежащие к обыкновенной свите его величества, но они не могли заместить всех порожних мест, потому что из приглашенных не приехало 9 человек, именно: Головкин, генерал Бутурлин, адмирал Крюйс, вице-адмиралы Сивере и Вильстер, старый Пушкин, оба обер-гофмейстера Олсуфьева и генерал-лейтенант Миних, который однако ж явился после обеда. Что касается до императорских денщиков, генеральских адъютантов и тому подобных господ, то их провели в смежную комнату, где для них приготовлен был хорошо сервированный стол на 18 приборов, украшенный посредине большой [59] корзинкой с конфектами. На столе императора стояли четыре большие корзинки со сластями, а в середине красовался серебряный platmenage герцога, обставленный по сторонам 34 большими и маленькими блюдами, большая часть которых в продолжение обеда заменялась горячими кушаньями и жаркими. По правую сторону императора сидел князь-кесарь Ромодановский, а по левую его высочество; знатнейшие из гостей разместились против его величества, прочие — как пришлось. Государь, обыкновенно отдыхающий после обеда, в час встал из-за стола и пошел в летний дворец уснуть, но уходя приказал всем оставаться на своих местах и продолжать веселиться. Ягужинский был в отличном расположении духа, и потому в отсутствие императора началась страшная попойка. Генерал этот убеждал притом герцога приказать часовым, чтоб они никого из гостей не выпускали без особого разрешения, что и было исполнено. Его высочество просил знатнейших из гостей остаться у него и повеселиться с ним в этот день на славу. Те охотно обещали ему это; но так как пито было страшно и все они перепились почти до крайности, то, думая, что император уже не воротится, убедили наконец его высочество (который и сам был так пьян, как я еще никогда не видал) отпустить их одного за другим. Император однако в б часов неожиданно пришел опять. Генерала Ягужинского и большей части вельмож уж не было в это время, а приехать снова они не были в состоянии, когда герцог послал за ними и приказал им сказать, что его величество возвратился. Государь с остававшимися еще русскими и с явившимися в его отсутствие шведскими офицерами сел в другой раз за стол и кушал снова с большим аппетитом, потому что его высочество, как скоро он пришел, приказал опять поставить блюда с холодным кушаньем. Его величество просидел за столом часа два и ушел потом очень довольный; но шведы, т. е. генерал Штакельберг, генерал-майор Сталь, полковник Розе и другие, остались еще и продолжали весело попивать. Они очень хвалили поведение его высочества как при угощении русских и разговорах с ними, так и во время двух споров, которые имели сперва с князем Голицыным, а потом с генерал-лейтенантом Бонне по поводу какого-то караульного офицера, который напился пьян и хотел сменить часовых. Татищев, так называемый философ Ла-Коста и другие подобные им веселые господа также приходили с императором Его высочество поздно вечером никак не хотел верить, чтоб они могли в один и тот же день так страшно напиться и опять протрезвиться: однако ж я имел ясные тому доказательства, потому что они не только изорвали мне в мелкие кусочки мои лучшие кружевные манжеты, когда я вместе с пажом Петерсеном все время водил их, пьяных, но и наградили меня по неосторожности такою царапиной на лбу, которая, наверное, и через неделю будет еще видна. [60]

Последнее произошло от попыток их сорвать с меня и с других парики (вельможи сами первые начали делать это, требуя, чтоб ни один из собеседников, кто бы он ни был, не оставался в парике). За чаем его высочество рассказывал мне между прочим, что генерал Ягужинский был с ним необыкновенно откровенен и по приезде своем тотчас спросил его, приглашена ли также императрица, на что он отвечал, что не позволил себе такой смелости.

20-го. После обеда его высочество отправился шестерней к князю Голицыну (который в скором времени поедет отсюда в Украину, чтоб заменить там генерала Аллара), но не застав его дома, навестил живущего с ним по соседству генерал-лейтенанта Бонна и его жену (которая только недавно за него вышла, будучи вдовой вице-президента Бреверна, и с которою его высочество познакомился еще в Риге) и провел у них несколько часов.

21-го, в воскресенье, перед проповедью ко двору приехало 9 иностранцев, именно: старший шведский генерал-майор Цеге (только в этот день прибывший из Лифляндии), генерал-майор Сталь, полковник Розе, граф Вахтмейстер, какой-то барон Унгер (который здесь только несколько дней и выдает себя за полковника, но никому из наших придворных не знаком), подполковник Бремзе, молодой Тизенгаузен, один голштинский капитан по фамилии Дальвиг и шведский полковник Розендаль, который лишь один не остался у нас ни к проповеди, ни к обеду. Сам его высочество держал свой обыкновенный пост и потому просил этих господ отобедать с нами.

22-го, рано утром, император с великим адмиралом и немногими другими отправился водою в Петергоф и Кронслот, где они не были полтора года и где между тем производились деятельные работы. В этот день пришло наконец по почте радостное известие, что тайный советник Бассевич имел аудиенцию у короля шведского и был принят очень милостиво. Тотчас после обеда к его высочеству приехал капитан Гекель с поклоном от барона Цедеркрейца, который уведомлял, что в полученных им письмах говорится об аудиенции нашего тайного советника у короля, и потому приносил его высочеству свое подданическое поздравление. Г. Цедеркрейц сделал также визит нашему посланнику Штамке, чего прежде настоящим образом еще не было, и, как говорят, объявил, что как скоро получит от своего двора или от Государственных Сословий извещение об упомянутой аудиенции, немедленно будет иметь честь явиться с почтением к его высочеству. В этот же день прибыл сюда первый корабль — из Голландии; но в Кронсло-те, говорят, стоят еще несколько кораблей, к которым ежедневно поджидают и других.

23-го у его высочества обедали полковник Розендаль (который в этот день намеревался опять ехать отсюда), вольфенбюттельский [61] гоф-юнкер Тундерфельд и молодой Штакельберг. Императрица кушала сегодня с Ягужинским, Толстым и некоторыми другими у обер-гофмейстера его величества императора Олсуфьева, где находился также и молодой Татищев. При дворе сильно поговаривают о путешествии в Лифляндию.

24-го у герцога обедали генерал-лейтенант Штакельберг и один шведский капитан по фамилии Берх — брат того Берха, которого я знал в Швеции капитаном гвардии и который много лет прожил пленным в Сибири; но когда мы уж сидели за столом, приехал еще генерал-майор Сталь.

25-го у меня был с визитом молодой прапорщик Цеге (состоящий в службе нашего герцога и брат старого генерал-майора Цеге), и я провел его ко двору, чтоб он мог в первый раз представиться его высочеству, который оставил его у себя обедать вместе с нашим капитаном Дальвигом и итальянским графом Растрелли (архитектором, находящимся здесь уже много лет). Этот граф Растрелли приехал отчасти, чтоб представиться герцогу, а отчасти, чтоб попросить его пожаловать когда-нибудь к нему и взглянуть на модели бронзовых статуй, которые он должен сделать для его величества в большом виде и из которых одна будет в 40 футов вышиной. Одна будет изображать императора пешего, другая на коне; первую предположено поставить на Васильевском острове (где собственно будет город), а последнюю на лугу (На нынешнем Царицыном Лугу.), против дома его высочества. Государь, говорят, был недавно у графа и остался очень доволен моделями (Граф Растрелли долго жил в России и прославился в ней многими своими постройками; но об упоминаемых здесь моделях статуй мы нигде не могли дознаться.).

26-го его высочество ходил один со мною в дом, где стояло тело покойного тайного советника Геспена, и там дал наконец бригадиру Плате убедить себя просить, чтоб гроб несли офицеры, потому что наших придворных кавалеров было для этого слишком мало. В половине 7 часа вечера император возвратился из Петергофа и Кронслота и был приветствован из Адмиралтейства 3-мя, а из крепости 5-ю пушечными выстрелами.

27-го у герцога обедал генерал-майор Цеге, и так как погода была необыкновенно хороша, то его высочество после обеда поехал кататься парой в открытом экипаже господина бригадира. Проезжая мимо дома купца Борсте, он увидел стоявший там перед крыльцом кабриолет императора и после узнал, что его величество уговорил наконец г-жу Борсте, одержимую водяной болезнью, позволить ему в этот день выпустить из нее воду. Государь будто бы употребил для этого род насилия и немало гордился, что ему посчастливилось [62] выпустить из больной более 20 фунтов воды, тогда как при попытке какого-то английского оператора показалась только кровь. Императрица, говорят, сказала в шутку его величеству, что его за эту операцию следовало бы сделать доктором, на что он отвечал: “Нет, не доктором, а хирургом, пожалуй”.

28-го, поутру, Гессен-Гомбургские принцы прислали уведомить герцога, что хотят посетить его, и приехали между 9 и 10 часами. Его высочество принял их очень дружески в передней зале и отсюда провел в комнату аудиенций (Audienzgemach); но они ограничились только весьма коротеньким французским визитом, после которого герцог проводил их до входных дверей, где простоял до тех пор, пока они не уехали. С принцами не было никого, кроме здешнего гвардейского адъютанта, данного им императором, потому что при них, как говорят, вовсе нет кавалеров. Перед каретой у них было две лошади и двое передовых, а на запятках два лакея. Для своих лет принцы эти довольно велики и притом весьма недурны собой. Младший из них (который носит свои собственные белокурые волосы) гораздо живее старшего (ходящего в парике). На последнем был кафтан, весь обшитый галуном, на первом же совершенно простой, с узкою оторочкою. Бригадир Плате, обедавший в этот день у шведского посланника, привез известие, что подполковник Сикье, по последним письмам из Швеции, впал в страшное сумасшествие спустя только недели две после того, как получил позволение от шведского духовенства явно обручиться с девицей Флуген (Pfelugen). Тайно они давно уже были обручены, но он, как католик, не мог жениться на шведке без особого разрешения (Dispensation).

29-го герцог, желая после обеда отдать визит принцам, послал к ним перед обедом гоф-юнкера Тиха с предуведомлением о своем приезде. В 2 часа пополудни его высочество отправился туда шестернею в сопровождении г. Измайлова и своих кавалеров, сидевших в двух каретах, перед которыми было по две лошади. Мы ехали ровно час. Принцы приняли герцога точно так, как он их, и при прощанье провожали его высочество также не далее входных дверей, где даже не дождались, пока наши экипажи тронулись с места, между тем как его высочество сделал это, когда они были у нас. Хотя между владетельным князем и ими большая разница, однако ж они не выразили ни малейшего предпочтения нашему герцогу, когда просили его сесть: старший принц сел даже почти выше его. Притом, несмотря на то что в комнате стояло несколько кресел, они предложили его высочеству простой стул и вообще обращались с ним очень бесцеремонно. Старший, правда, спросил, не угодно ли ему будет выпить чаю; но его высочество поблагодарил и отделался таким же коротким визитом, как их вчерашний. Когда [63] мы на обратном пути проезжали мимо дома купца Борсте, там, должно быть, была императрица, потому что у крыльца стояли ее карета и ее лошади. В этот день барон Штремфельд прислал сказать, что он опять здесь.

30-го, в 4 часа пополудни, его высочество поехал на свадьбу г. Шумахера и девицы Фельтен. Он нашел там обоих Гессен-Гомбургских принцев, с которыми очень много разговаривал и вообще был необыкновенно приветлив. Но я заметил, что они ни разу не придали нашему государю титула высочества, а говорили или gnaediger Herr (Буквально: милостивый господин.), или, чаще всего, просто вы; его же высочество, обращаясь к ним, говорил Ew. Liebden (ваша любовь, ваша милость). В 6 часов приехал император, которого герцог выходил встречать у крыльца, между тем как принцы оставались в комнате и стояли вместе с вельможами. Поцеловать руку государю успел только старший, потому что его величество поспешно прошел мимо и не обратил на это внимания; напротив, его высочество он принял очень милостиво и расцеловал. Великий канцлер сделал обоим принцам также только простой реверанс, когда ему представил их прикомандированный к ним от здешнего двора адъютант; тогда как он, да и все здешние вельможи, всегда целуют руку его высочеству, когда встречаются с ним в обществе. В седьмом часу приехала и императрица, которую герцог встретил у кареты и потом провел в столовую. Ее величество была к нему в этот день также необыкновенно ласкова и милостива; принцев же, которые опять стояли в стороне, она оставила без внимания, и они уж долго спустя после обеда имели честь целовать ей руку, причем ни с их, ни с ее стороны ничего сказано не было. Так как его высочество знал, что скоро приедут принцессы, и не хотел пропустить случая встретить их у кареты, то императрица от души смеялась, когда он, услышав трубы, возвестившие о приезде невесты и ближних девиц, вдруг поспешно убежал от нее в том мнении, что эти звуки возвещали о прибытии принцесс. Но потеряв напрасно труд на сей раз, он все-таки, когда принцессы действительно приехали, не замедлил встретить их и провести обеих под руку к императрице. После того начался обряд бракосочетания, при чем пастор Нацциус (у которого чрезвычайно неприятный и дурной выговор) говорил так тихо, что никто в комнате не мог ничего понять из его слов. По окончании этой церемонии все отправились к столам, которых накрыто было два, именно один для дам, другой для мужчин, где сидел и жених. Впрочем, в смежной комнате стоял еще стол на 30 приборов, который также заняли весь. Свадебными чинами были: посаженым отцом жениха — император, посаженой матерью невесты — [64] императрица, братом жениха — тайный советник Толстой, сестрою невесты — полицеймейстерша; посаженым отцом невесты — великий адмирал Апраксин, посаженою матерью жениха — адмиральша Крюйс, братом невесты — князь Голицын, сестрою жениха — архиатерша Блументрост; ближними девицами — сестры невесты и жениха; маршалом — генерал Ягужинский, дружкою или форшнейдером — наш капитан Измайлов; шаферами — поручики и прапорщики гвардии, большею частью из приближенных и фаворитов императора, в числе 8 человек. Императрица в качестве посаженой матери невесты заняла место по правую ее сторону, а император, как посаженый отец жениха, сел подле него также с правой стороны; против же ее величества поместились принцессы, а против государя — наш герцог; поэтому подруга невесты, девица Шумахер, имела честь сидеть подле старшей императорской принцессы. Возле его высочества, нашего герцога, сидели: с левой стороны — Иван Михайлович Головин, а с правой оба Гессен-Гомбургских принца, которых его высочество сам усадил около себя и с которыми во время обеда очень много говорил. Они просили его быть их гофмейстером и познакомить их с обществом, почему он не только назвал им фамилии всех вельмож, но и объяснил также все тосты и свадебные церемонии. Гости ожидали, что в этот раз будут очень сильно пить; но дело ограничилось одними только обыкновенными свадебными тостами, после которых встали из-за стола. В продолжение обеда император один раз очень долго говорил с его высочеством и прибегал иногда к посредству генерала Ягужинского, как переводчика, чтоб тем яснее высказывать свое мнение, при чем также оба они вставали и нагибались через стол, когда хотели передать что-нибудь друг другу на ухо. Я, по обыкновению, во весь обед прислуживал герцогу; но стоял при этом так, что почти постоянно мог видеть перед собою императорских принцесс; почему его высочество, которому они не были видны, немало завидовал моему счастию и несколько раз говорил мне, что желал бы сегодня быть на моем месте, а меня посадить на свое. Впрочем, как скоро встали из-за стола, он тотчас опять подошел к императрице и разговаривал с их величествами и с принцессами так усердно, как еще никогда. Все они были к нему необыкновенно внимательны, что и его, в свою очередь, делало чрезвычайно веселым, довольным и говорливым. Императрица даже в продолжение с лишком получаса ни с кем не говорила, кроме его высочества, и при том много шутила. Между прочим она очень ловко обманула его по случаю последнего дня апреля (который здесь, в России, играет такую же роль, как и первое число этого месяца): у нее была табакерка с двумя крышками, из которой она, открыв только верхнюю, попотчевала его высочество [65] табаком и вслед за тем от души расхохоталась, когда он, приготовившись взять щепоть, наткнулся на другую крышку и ничего не мог достать. После того ее величество дала ему эту табакерку в руки, чтоб он рассмотрел, как она сделана. Когда все столы и скамьи были вынесены и вообще комнату опростали как следовало, государыня опять села. Подле нее, с левой стороны, поместилась старшая принцесса, а с нею рядом младшая. Его высочество тотчас также просили сесть, и он занял место возле последней. Но обоих Гессен-Гомбургских принцев не приглашали садиться, и они весь вечер должны были стоять. После того как его высочество посидел немного и поговорил с принцессами, прибежал Ягужинский и, подозвав его к себе, повел в комнату, где не было никого, кроме императора, Остермана и его. Там они оставались добрых полчаса с лишком, между тем как Ягужинский ходил взад и вперед, и мы немало были обрадованы, когда увидели, что его высочество, выходя оттуда, часто целовал руку императору; да и по его радостному лицу легко было заключить, что разговор, который они имели, касался чего-нибудь важного. Кроме того, все прочие русские и вельможи были необыкновенно приветливы с нашим государем, что все я не мог не принять за хорошее предзнаменование. По возвращении императора к императрице начались церемониальные танцы, и когда все они кончились, его высочество пригласил императрицу, а генерал Ягужинский с одним из вельмож — обеих императорских принцесс на польский. После этого танца его высочество просил на менуэт опять старшую принцессу, которая потом, в свою очередь, выбрала старшего Гессен-Гомбургского принца, а он затем взял среднюю императорскую принцессу. По окончании последнего танца младший принц побежал, чтоб отдать поскорее свою шпагу (брат его прежде немножко замешкал этим), думая, что принцесса выберет теперь его; но он удивился, когда увидел, что она подошла к его высочеству, а не к нему. Впрочем, когда герцог начал потом танцевать с невестою, и его вскоре выбрали. Оба принца танцуют довольно хорошо, но с польским никак не могут совладать. Не будучи еще знакомы с обществом здешних придворных и прочих дам, они по преимуществу приглашали танцевать обеих подруг невесты, потому, вероятно, что они им больше нравились как самые младшие из всех. Танцы продолжались до 11 часов, когда начались проводы невесты в спальню, которая была рядом, в другом доме, принадлежащем также отцу новобрачной. Хотя его высочество не принадлежал к числу обязанных быть в этом танце, потому что в нем участвуют только женатые, однако ж последовал туда вместе с другими. Но принцы и прочие холостые не ходили и оставались покамест в доме, где справлялась свадьба. Императорские принцессы [66] уехали уже в половине одиннадцатого, и герцог проводил их обеих до кареты. Так как в спальне невесты гости не садились (вопреки принятому обыкновению), а только стоя распили по нескольку стаканов, то император, императрица и все вельможи пробыли там не более получаса и затем уехали. Но его высочество, проводив императрицу до кареты, опять воротился к невесте, потому что обещал ей это, да и, кроме того, имел еще переговорить с Остерманом, который нарочно долго не уезжал. После же того он вскоре также отправился домой. После полуночи мы увидели позади императорского сада большое пламя и в то же время услышали колокольный звон, бой барабанов и усердную трескотню, производимую на улицах трещотками ночных сторожей. Почти весь город пришел в движение, и вдруг оказалось, что огонь этот развели нарочно, чтоб подшутить над многими тысячами жителей по случаю последнего дня апреля. Когда они сбежались на мнимый пожар, вокруг огня уже расставлены были часовые, которым велено было говорить всем, что это последнее апреля. Но так как никто не хотел показать другим, что попался на удочку, то толпы спешили за толпами, желая взглянуть на опустошительное действие огня. Все это немало потешало императора. Он, говорят, ежегодно об эту пору придумывает что-нибудь подобное. Несколько лет тому назад здесь был один силач, и ему велели публиковать, что так как их величества со всем двором намерены осчастливить его представление своим присутствием, то он приложит все старание, чтоб отличиться, и покажет такие опыты силы, каких в Петербурге еще не видывали. При дворе все показывали вид, что императорская фамилия действительно поедет смотреть его, а потому приезд к нему знати был необычайный, хотя он в этот день удвоил цену под предлогом, что иначе будет слишком тесно; но каков же был ужас многочисленных зрителей, когда кто-то вышел и объявил, что так как сегодня первое апреля, то представления, по особому повелению его величества, не будет и все могут отправляться по домам!

(пер. И. Ф. Аммона)
Текст воспроизведен по изданию: Юность державы. М. Фонд Сергея Дубова. 2000

© текст - Аммон И. Ф. 1862
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© OCR - Abakanovich. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Фонд Сергея Дубова. 2000